Об авторе
Анна Маякова, переводчик, выпускница МГИМО, двадцать лет работала в системе Управления по обслуживанию дипломатического корпуса. Она давно пишет прозу. В представленной книге вы узнаете о ее жизни, полной труда, любви, разочарований, ярких впечатлений и интересных встреч. Автор обладает редким человеческим обаянием. В ней сочетаются противоречивые качества: отвага и застенчивость, глубина и легкость, ранимость и удивительная жизнестойкость.
Анна Истомина,
журналист, поэт
На обложке Лиза Гусева. Фото Филипп Галле
Автор выражает благодарность за участие в издании книги М.Афанасьеву, Н.Пономареву, М.Климовой, А.Головину, Е.Миковой, И.Авалишвили.
Посвящается моим любимым родителям Татьяне Иосифовне и Дмитрию Федоровичу Маяковым
ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ
Дорогие читатели!
Не ждите от этой книги глубоких мыслей или литературных изысков. Это всего лишь заметки дилетанта. В них я включила также свои дневниковые записи разных лет. На многое, что там написано, сегодня я смотрю по-другому. Это естественно – в течение жизни мои взгляды эволюционировали. Тем не менее, в записях я ничего не изменила.
Надеюсь, вы не будете скучать!
Анна Маякова
Я хочу быть понят моей страной,
А не буду понят, что ж.
По родной стране пройду стороной,
Как проходит косой дождь.
В. Маяковский
1. ДЕТСТВО
Я пришла в этот мир в июле, когда моя рiдна Украiна источает сладость лета, когда вечерами в воздухе витает запах фиалок, а яркие звезды смотрят с неба на Землю и землян и улыбаются.
Первые мои воспоминания относятся к Тростянцу, небольшому живописному городку в Сумской области на Украине. Помню большой деревянный дом, в котором наша большая семья снимала комнату. Не мощеная улица вела куда-то вдаль, туда мне было нельзя. Вдали виднелся лес, туда тоже было нельзя. Можно было играть лишь во дворе или у ворот на улице.
На самом деле я родилась в Донбассе, в городе Докучаевске. Когда мне был год, папу направили на работу в Тростянец Сумской области – возглавить и наладить работу организации под названием «Райзаготсырье», занимающейся заготовкой продуктов: мяса, молока, овощей, а также шкур и свеклы для местной промышленности: меховой, мясомолочной и сахарной. Папа не хотел уезжать из Докучаевска, но он был членом партии, и если партия сказала «Надо!», коммунист должен ехать и выполнять решение партии. Папа так и сделал. Может быть, сейчас это звучит странно, но в послевоенное время наше общество делилось на «фронтовиков» и на «не фронтовиков». Фронтовиков выдвигали на руководящие должности, им давали первоочередное жилье, фронтовикам оказывали содействие в устройстве на работу, ими гордились, и это было логично.
«Наши солдаты, рискуя жизнью, спасли Европу и нашу Родину от фашистов. Ведомые Коммунистической партией Советского Союза, они победили фашистскую гидру. Слава победителям!» - часто слышала я по радио. Когда о человеке говорили: « Он фронтовик», все было ясно: он герой, он был на фронте, пережил ужасы войны и вернулся живым. Но фронтовики были разные: одни легко вписывались в послевоенную жизнь, другие, особенно калеки, запивали «горькую». В моей памяти всплывает безногий калека на дощечке, передвигающийся при помощи рук и просящий рубль на водку в нашем магазине. Со временем государство обеспечило инвалидов протезами, и они как-то тихо исчезли с наших улиц. У многих ребят из моего окружения не было отцов - они погибли во время войны, у других не было по другой причине - после войны мужчин не хватало, и женщины, желая иметь детей, рожали «без мужа». А может, не желали, но были вынуждены рожать, поскольку существовал закон, запрещающий аборты. Мне очень повезло – у меня был папа, такой красивый и добрый! Он ходил в военной форме без погон, грудь его была в орденах, и по воскресеньям он гулял со мной в парке и покупал мне мороженое.
Как мы жили в Тростянце? Очень скромно. Папа, мама, бабушка, брат и я - пять человек в одной комнате, рядно вместо ковра посредине и три кровати вдоль стен – я спала с бабушкой, папа с мамой, а брат один. Для послевоенного времени, когда треть жилого фонда страны была разрушена, это было нормой.
Помню сад с большими деревьями. Я особо любила развесистую яблоню, на которую можно было взобраться и повисеть вниз головой. У меня были приятели: Слава и Толик-худышка. Они запечатлены на первом в моей жизни фото. Я в центре, ребята по бокам, как мои оруженосцы. Мы стоим в роскошных пионах почти такого же роста, как мы, и смотрим в будущее. Выражение лиц серьезное.
Зима, все вокруг заснежено, бело. Завтра Новый год. В комнате стоит еловый дух. Папа пошел в лес и срубил елку-красавицу, и теперь мы с мамой наряжаем ее. Мама встала на табуретку и надела на верхушку елки пятиконечную звезду. Очень красиво. У нас много елочных игрушек: разные зверушки, конфетки-пустышки, яблоки и груши из ваты. Под елкой в самом низу – Дед Мороз и Снегурочка, вся обсыпанная блестками. Украшений из стекла и блестящих шаров тогда не было, они появились позже. По случаю праздника хозяйка подарила мне два больших яблока. Я уложила их в корзинку с ручками, прикрыла салфеткой и всем показывала.
- Посмотрите, что у меня есть, - говорила я, сдергивая салфетку. Я радовалась, как могут радоваться только дети. Зимой иметь свежие яблоки – это же волшебно!
Папа отдал мне старый кожаный портфель, и в нем я хранила свои детские книжки. Приходил коллега отца, дед Лушпайко, щуплый, словно высохший, и мы с ним разыгрывали настоящий спектакль.
- Анечка, почитай мне книжку, - говорил он, хитро щурясь.
- Сейчас, сейчас, дедушка, - отвечала я и бежала за портфелем. – Только ты выбери какую.
Дед с серьезным лицом выбирал книжку и подавал мне.
- Теперь все садитесь, - командовала я и начинала с выражением читать, время от времени переворачивая страницы.
Когда я заканчивала, все аплодировали, а дед давал мне рубль. Я кланялась, благодарила и присоединяла рубль к другим рублям – хотела купить копилку, такого же расписного кота, который был у Толика-худышки. На самом деле, я не умела читать, а знала все книги наизусть и «читала» по памяти.
С этим портфелем связана другая история. На пятом году жизни я решила, что мне пора учиться. Прихватив заветный портфель с книжками, я направилась в школу, где учился мой брат. Школа была далеко, я долго шагала по скрипящему снегу. Устав, присела на лавку у какого-то дома. « А как же брат? – думала я. – Он проделывает этот путь каждый день и не жалуется». Я встала и пошла дальше. А вот и школа на горе. Поднявшись по деревянной лесенке, я вошла в здание, не встретив никого. Как положено, разделась в раздевалке, но шубку не повесила, а положила на лавку – крючки находились слишком высоко. Пошла искать 4А, где учился мой брат. Постучала и вошла.
- Тебе чего, девочка? – удивленно спросила учительница, сидевшая за столом.
- Я пришла учиться, - ответила я и, отыскав глазами брата, показала в его сторону рукой. – А вот мой брат Иосиф Маяков.
- Ты зачем пришла? – вскочил смущенный брат. – Иди домой сейчас же!
- Нет, зачем же? Пусть посидит, поучится. Проходи, девочка, садись за последнюю парту.
После урока учительница велела брату отвести меня домой, где меня уже хватились и искали. Как жаль, что мое обучение в школе продлилось так недолго, и я не успела никому «почитать».
Обычно, когда я просыпалась, папы уже не было, мама собиралась на работу, брат в школу. Мы с бабушкой оставались дома: ходили за покупками, готовили обед (естественно готовила бабушка), встречали брата из школы, кормили маму после работы, иногда папу, который редко бывал дома, бывая часто в командировках. Он возглавлял команду уполномоченных, отвечавших за заготовку сельскохозяйственного сырья, сам ездил по районам. После командировки папа возвращался усталый, запыленный. Я бросалась ему навстречу, он брал меня на руки, целовал, кружил. Затем мылся, ел и ложился отдыхать. Он меня любил, но мало мной занимался, зато гордился тем, как я каталась на санках с большой горы, на которой возвышалась школа моего брата. Папа стоял наверху, большой, сильный. А я, малышка, взглянув на него, ложилась животом на санки и летела вперед, регулируя свое движение ногами. Мимо мчались дети, кусты, деревья – все неслось, как в ускоренном кино. Когда горка кончалась, санки ехали все тише и тише и, наконец, останавливались. Я поднималась и махала папе рукой, он махал в ответ. Это был наш ритуал.
- Ты смелая! – говорил папа, когда я возвращалась, и, подхватив меня на руки, смеялся, счастливый. Я всегда знала, что папа любит меня, и эта любовь делала меня смелой и неуязвимой.
У меня были замечательные родители, я ими гордилась. Когда мы с мамой шли по городу, с ней все раскланивались – она была детским врачом. С ней вступали в разговор, вспоминали разные случаи, связанные с болезнями сыновей или дочерей, сердечно благодарили. Этот шлейф уважения тянулся за мамой, где бы мы ни жили. В то время жизнь врача была нелегкой. Скорой помощи, в теперешнем понимании этого слова, не было, телефонов не было, связи не было, и когда заболевал ребенок, люди просто шли к врачу домой. Иногда в ночи я слышала незнакомые голоса, тревожный шепот. Хлопала дверь, и мама уходила в ночь с неизвестными людьми к больному – таков был ее врачебный долг. Она мечтала, чтобы я также стала врачом. Но я не стала – я боялась крови с детства. Сейчас сожалею об этом, поскольку считаю, что в мире есть три наиважнейшие профессии - землепашец, учитель и врач.
Однажды зимой мой брат чуть не утонул. Они с ребятами катались на льду замерзшего пруда. Братец катался дальше всех и провалился под лед. К счастью, мимо шел солдат. Увидев тонувшего мальчишку, сбросил сапоги, бушлат и кинулся на помощь. Они прибежали домой мокрые, в обледеневшей одежде – от пруда было не близко. Мама с бабушкой перепугались, стали их отпаивать чаем, растерли водкой, переодели в сухую одежду. Солдату налили стакан водки. Он выпил залпом, весь покраснел, задохнулся. Мама беспрестанно обнимала его и благодарила со слезами на глазах. Запомнилось, что брат пришел в одном сапоге. Второй остался в пруду…
В Тростянце была Красная церковь, куда мы с бабушкой Екатериной Сергеевной ходили иногда по воскресеньям. Бабушка надевала новый платок и чистую блузку. Мамы, папы и брата почему-то никогда не было с нами в эти моменты. Может, у них были другие дела? Работать по воскресеньям, как мама, уезжать в командировки, как папа, уходить в лес с друзьями, как брат. Мы с бабушкой жили своей жизнью. Красная церковь была небольшая, складная, полная людей, икон и свечей. Бабушка говорила мне перед входом в церковь: «Перекрестись, внученька». Я послушно крестилась, сложив маленькие пальчики.
Многие годы я считала себя не крещенной, но перед отъездом на учебу в Москву, мама мне призналась, что они с бабушкой тайно от папы, коммуниста и члена партии, окрестили меня. А моей крестной матерью стала француженка Мари Федоровна Липчанская. О ней расскажу позже.
2. ДОКУЧАЕВСК
СПРАВКА ИЗ БОЛЬШОГО ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКОГО СЛОВАРЯ
ДОКУЧАЕВСК (до 1954г. поселок Еленовские карьеры), город в Донецкой области, в 14 км от железнодорожной станции Еленовка. 26 тысяч жителей (1989г.). Флюсо-доломитовый комбинат, производство стройматериалов. Переименован в честь В.В. Докучаева.
ДОКУЧАЕВ Василий Васильевич (1846-1903), русский естествоиспытатель, профессор Петербургского университета. В классическом труде «Русский чернозем» заложил основы генетического почвоведения. Создал учение о географических зонах. Дал научную классификацию почв. В книге «Наши степи прежде и теперь» (1892г.) изложил комплекс мер борьбы с засухой. Основал первую в России кафедру почвоведения. Идеи Докучаева оказали влияние на развитие физической географии, лесоведения, мелиорации и др.
Мы вновь живем в Докучаевске. Нам дали большую комнату в трехэтажном доме, построенном немецкими военнопленными – в самом центре. Жизнь стала налаживаться, родители работали, брат ходил в школу. Мы с бабушкой, как и в Тростянце, жили домашней жизнью. Большую часть дня я играла во дворе с мальчишками, предпочитая их девчонкам. Мы с бабушкой никуда не ходили, разве что за продуктами в ближайший магазин. Каждый раз перед выходом из дома бабушка переодевалась во все новое, переодевала и умывала меня, и мы, гордые и нарядные, шли в магазин. Для нас это был своеобразный выход в свет.
Однажды, когда мы с детьми играли в песочнице во дворе, раздались выстрелы, залаяли собаки, пробежали охранники с овчарками и винтовками наперевес. Двор тут же опустел. Выскочила перепуганная бабушка и увела меня в дом.
- Не бойся, дитятко, не бойся, я с тобой, - говорила она, гладя меня по голове и опасливо поглядывая в окно.
Вечером папа рассказал, что бежали несколько военнопленных, строящих поликлинику, обнесенную высоким забором, недалеко от нас…
Дети маленького города, мы были свободны в своих передвижениях. С дворовым приятелем Толей Казачком я любила ходить к детскому саду, что напротив горного техникума, где папа учился на вечернем отделении. Мы стояли за забором и с завистью смотрели на «избранных» детей. У них были игрушечные домики, куда они входили и выходили, у них были качалки, поднимающие вверх то одного малыша, то другого. У них был настоящий поезд, составленный из нескольких вагонов и паровоза, который их никуда не вез. Как я завидовала этим детям! Я хотела к ним, туда, за забор. Я еще не знала, что по сравнению с ними я обладала колоссальным преимуществом – свободой, которой было озарено мое детство. Я была свободна, как ветер в донбасских степях. Мое прозвище было Маячка, и я здорово «маячила» в детстве.
Посреди нашего двора проходили рельсы, по ним время от времени проезжал, пыхтя и сигналя, большой черный паровоз. Это было важное событие в нашей детской жизни.
-Идет! Идет! – кричали мы, заранее положив на рельсы большие толстые гвозди, которые, после проезда паровоза, мы горячими хватали с рельс. Получались острые ножички, мы ими хвастались перед ребятами из других дворов.
У нас дома был бикс, специальная круглая металлическая емкость для хранения медицинских препаратов. Однажды, играя, я вынула из него все лекарства и посадила туда котенка. Что-то отвлекло меня, и я о нем забыла. Придя с работы, мама обнаружила его там: мокрого и едва живого. Ну и попало мне! Иногда мои дворовые друзья подговаривали меня воровать из дома дефицитную вату и йод, что нам нужно было для игры в войну. Я это делала, каюсь.
В послевоенные годы продуктов не хватало, и мы держали кур, кроликов. Последние жили в клетке, около сарая. Клетку построил папа. В обязанности брата, который был на пять лет старше меня, входило рвать траву за городом и кормить их. Я иногда ездила с братом и помогала ему. Кролики мне очень нравились, но не нравилось, что они были так прожорливы: выложишь им пол-мешка травы, придешь через час, а они уже все съели. Нужно вновь идти траву рвать. Когда папа забивал кролика к обеду, меня усылали прочь с каким-нибудь поручением. Бабушка часто готовила тушеную крольчатину с картошкой, что было вкусно и сытно, мы не голодали. Когда по воскресеньям молочница приносила молоко, за которое было уплачено вперед, бабушка брала карандаш и ставила черточку на двери кухни. Так она вела учет, сколько молока получено. На этой двери были еще черточки с датами – это мама измеряла наш с братом рост и по истечении года показывала нам, насколько мы выросли. Я была маленькая и росла быстрее, чем брат, что его почему-то сердило.
Папа был большой любитель голубей, которых содержал в построенной своими руками высокой голубятне. Часто я с интересом наблюдала, как голубь ухаживает за голубкой, как они целуются, совсем как люди.
- Каждому живому существу нужна пара, - объяснял папа, запуская голубя в небо, а голубку держа за пазухой. – Сейчас ты увидишь: голубь вернется к голубке.
Так и случалось. Сделав несколько кругов над нами, голубь снижался и садился папе на плечо. Тут папа выпускал из-за пазухи прелестную белоснежную голубку. Голубь радовался, ворковал, ухаживал за ней. Я с интересом следила за этим любовным танцем. Голубь и его нежные ухаживания мне нравились больше, чем грубые наскоки на кур нашего любвеобильного петуха.
В нашем доме всегда жили кошки. Одна из них, черно-белая Енка, была очень шкодлива и воровала. Стоило бабушке отвернуться от стола, она тут же украдет кусок курицы или крольчатины. В дни зарплаты мама покупала колбасу, а поскольку холодильников тогда не было, то ночью колбаса хранилась в закрывающемся на защелку отделении стола. Дождавшись, пока все уснут, Енка лапой открывала защелку и грызла колбасу. Родители долго терпели ее проделки, «воспитывали» веником и тряпкой, но в какой-то момент решили избавиться от нее. Папа, работавший в то время на железной дороге, увез Енку в соседний городок и там бросил, сказав на прощанье:
- Живи, но не воруй!
Года через два он поехал в этот город по делам. В ожидании поезда зашел в привокзальное кафе перекусить. Как вдруг, откуда ни возьмись, появилась кошка, похожая на Енку. Она вспрыгнула папе на плечи и стала радостно тереться об него, выражая свой восторг. Папа не забыл Енку. Несмотря на внешнюю суровость, он был добрым человеком. Сердце его дрогнуло, и он привез Енку домой. Мы все обрадовались старой знакомой. Несмотря на то, что у нас уже был кот, Енка, конечно же, осталась с нами. Она была очень худой, глаза слезились, когда-то пушистая ее шерсть свалялась. Я кормила ее и ухаживала за ней, как могла, но через месяц она умерла. Мы с папой похоронили ее под цветущим абрикосовым деревом за домом. На «похоронах» я горько плакала.
Были у нас и куры, в основном белые несушки. Однажды родители купили на рынке курицу-красавицу. Она была черного цвета с белыми перышками по всему телу, с маленьким красным гребешком, похожим на корону. Я обожала свою Чернушку – такое прозвище она получила. Когда я кормила кур, ее кормила отдельно, с руки. Отгоняла петуха, когда он со свирепым видом взгромождался на нее, оберегала ее от других кур. Но у моей любимой курочки был существенный недостаток: она не несла яиц. И через год, ничего мне не сказав, бабушка ее зарезала. Я наотрез отказалась есть борщ, сваренный из моей любимицы, и рыдала весь день. Но время лечит. У меня появилась новая фаворитка – Белая курочка-несушка, которая несла по два яйца в день. Я не могла ею нахвалиться и думала, что ее никогда не постигнет участь «чернушки». Как вдруг моя курочка заболела, она беспрерывно кудахтала, словно жалуясь на свое состояние. Бабушка сказала, что у нее внутри яйцо встало поперек и не выходит, придется ее зарезать. Я не могла этого допустить. Завернув кудахчущую курицу в тряпку, я пошла искать ветеринара Путятина, который, по словам бабушки, жил где-то на поселке. С трудом я разыскала его дом, стоящий за высоким зеленым забором. На калитке висела табличка «Злая собака», но это не остановило мня. Приоткрыв калитку, я вошла. Сразу же, заливаясь злым лаем, ко мне бросился большой, лохматый пес. К счастью, он был на короткой цепи, не достававшей до калитки. Я стояла, сжавшись от страха, прижимая к себе кудахчущую курицу. Из дома вышел высокий мужчина.
- Тебе чего, девочка? – крикнул он с крыльца.
- Мне нужен ветеринар Путятин! – крикнула я в ответ.
- Я Путятин. Что дальше?
- Моя курица заболела. Пожалуйста, вылечите ее! - Я с мольбой смотрела на ветеринара. – Бабушка сказала, у нее яйцо повернулось…
Он подошел, умело взял курицу из моих рук, пощупал ее и вернул мне.
- Все, твоя курица здорова. Чья такая бедовая будешь?
- Татьяны Иосифовны, врачихи дочка, - отвечала я, не веря своему счастью.
Путятин потрепал меня по щеке.
- Ты любишь своих курочек?
- Да, - я смотрела на него с обожанием, как на волшебника.
- Молодец, люби животных. Они украшают нашу жизнь, – сказал он и ушел в дом.
После войны люди украшали свою жизнь, чем Бог пошлет. У нас в большой комнате в самодельных рамках висели купленные в книжном магазине два бумажных портрета: Ленин и Сталин. Папа сам для них сделал рамки и завел их под стекло. 5 марта 1953 года по радио объявили, что умер Сталин. Мне было пять лет, но я прекрасно все помню. Помню многолюдный митинг на главной площади города. Мы, любопытная ребятня, пробрались к самой трибуне, с которой произносил траурную речь седой, бледный от горя человек. Когда он кончил говорить, тревожно завыли фабричные гудки. Стало страшно, все вокруг замерли, женщины плакали, не вытирая слез, мужчины стояли понуро, с непокрытыми головами. Это было неподдельное всенародное горе – умер Сталин.
Через несколько лет Хрущев на ХХ съезде партии разоблачил культ личности Сталина. В тот день папа прибежал с работы, сорвал со стены портрет Сталина и рвал его в клочья, повторяя:
- Какой гад! Гад! А мы тебе верили! Кричали на войне «За Родину! За Сталина!». Под танки с твоим именем бросались! А ты стольких людей погубил! Сволочь! - Папа заплакал, сжав руки в кулаки. В силу своего возраста я не понимала, что происходит, но плачущим отца я не видела еще никогда.
Утро.Молодая и красивая мама будит меня поцелуем.
- Просыпайся, доченька. Сегодня у тебя день рождения.
- А какой мне будет подарок? – тут же проснулась я, широко открыв глаза.
- Посмотри под подушкой, - сказал папа, стоявший рядом.
Сунув руку под подушку, я вытащила оттуда пару чудных вышитых «черевичек» (тапочек). Время было послевоенное, трудное, детской обуви не достать. И папа решил сделать мне подарок – договорился со знакомым сапожником, чтобы тот сшил мне черевички. Они были из черной мягкой кожи и прошиты цветными нитками. Я обрадовалась, бросилась обнимать и целовать своих родителей, приговаривая:
- Спасибо! Спасибо! Какие чудные черевички! Как из сказки! - Я тут же их надела и так ходила весь день, не снимая.
Первое сентября. Вся семья собирает меня в школу. На мне коричневая новенькая школьная форма, белый, накрахмаленный фартук и белые банты в волосах – вот какая я была нарядная в тот день. По дороге в школу мы с мамой и братом торопились, чтобы не опоздать, почти бежали. Мама предложила понести мой портфель, но я отказалась. «Я сама!» В школьном дворе было полно народу. Началась торжественная линейка, первоклассников выставили в первый ряд, оттеснив маму от меня. Я все время оглядывалась и искала ее взглядом. Мамочка, где ты? Она протиснулась ко мне и поцеловала, прежде чем мы пошли в класс. Лицо у нее было улыбающееся, а в глазах стояли слезы.
– Счастливо, доченька! Учись хорошо!
Вскоре у меня появились две подружки-второклассницы, которые хотели со мной дружить – они видели, как я показывала детям свое сокровище, черный бисерный воротничок, привезенный папой из Германии, и очень им заинтересовались. Каждую перемену они подходили ко мне и просили примерить воротничок. Они были брюнетки, и на фоне темных форменных платьев воротничок не смотрелся. Они попросили воротничок домой, чтобы примерить на чем-нибудь светлом. Я ценила свое сокровище и не хотела его отдавать, но дружба была дороже. Подружки меня обманули и воротничок не вернули. Я горевала, ходила следом за ними. Они же смеялись и убегали. Когда мама спросила, куда подевался воротничок, я пожала плечами и сделала невинные глаза:
- Не знаю, - соврала я. Не ябедничать же на подружек, даже на бывших. Вскоре меня перевели в новую школу, и история с воротничком забылась.
Моей первой учительницей была Татьяна Георгиевна. Она молода, светлые волосы аккуратно подкручены по тогдашней послевоенной моде, серый костюм с накладными плечами отлично сидит на ней. Я обожаю ее и во всем слушаюсь. Учеба мне дается легко, в радость. Вот передо мной черно-белая фотография. Это отличники первого класса: Алик Кобец, Тамара Долинская, Люда Лазарева и я. Стоим в ряд, штанишки шароварами. «Школьные годы чудесные, с играми, танцами, песнями, как они быстро летят, их не воротишь назад. Вскоре они пролетят без следа… Нет, не забудет никто никогда школьные годы…» - пели мы тогда c энтузиазмом популярный «Школьный вальс».
У меня до сих пор есть фарфоровый гусь, которым я была награждена за образцовую работу в школьной теплице. С подружкой Зоей мы выращивали там огурцы - они шли в школьную столовую. С Зоей мы были неразлучны. Ее отец работал на железной дороге, а в свободное от работы время чинил обувь. Интересно было заглянуть к нему в кладовку-мастерскую, где, выстроившись в ряд, стояли подчиненные туфли, ожидая хозяев. Мать Зои работала на стройке, в послевоенные годы почти все работали на стройке - восстанавливали разрушенное хозяйство. У Зои были васильковые глаза, толстая коса и нос картошкой. Она мне нравилась, ребятам тоже. Это было в четвертом классе, когда ребята начали бросать и передавать нам записки. Мы их прятали, а вечером, встретившись у кочегарки, читали вслух. «Кочегарка» - это красное довоенное здание, где всегда топилась огромная печь, а рядом стояла труба ростом с трехэтажный дом. В холода от нее шло тепло, как от очага в доме. Мы провели около этой трубы много вечеров, обсуждая наши детские дела.
У этой кочегарки произошел забавный случай. Я уже ходила в музыкальную школу и дружила с Галей Яковенко, необыкновенно красивой девочкой с лицом, как персик. Она была хромая с детства – результат полиомиелита. Родители ее умерли, ее воспитывала Кира Борисовна, медсестра, работавшая в больнице. Жили они внизу, по пути к доломитной фабрике. У них было пианино, редкость по тем временам, на котором Кира Борисовна, будучи в хорошем настроении, наигрывала вальсы Шопена и каждый раз говорила, что у нее нет музыкального образования, и она выучила их самостоятельно. Мое детское воображение поражали вышивки на стенах их дома. Это были женские головки, натюрморты, горы в цветущих кустарниках и даже вышитый ковер. Я смотрела на вышивки как на чудо.
– Кто вышивал?- спрашивала я. Ответ был всегда один:
- Мама.
«У Киры Борисовны нет мужа, поэтому она вышивает. У мамы есть муж, поэтому она не вышивает» - думала я. Такова была моя детская логика, кстати, не далекая от истины. Однажды зимой, обуреваемая желанием «иметь», я украла с веревки, на которой было развешано выстиранное белье, небольшую вышивку, и она многие годы тайно хранилась у меня в игрушках. Помню запах свежести и морозного белья, исходивший от нее. Я тоже стала вышивать, в основном стебельком и болгарским крестом (гладь мне не удавалась), и моей лучшей работой того времени было языческое улыбающееся солнце, вышитое желтыми нитками на черном фоне. Оно и сегодня украшает мой дом.
Осенью в Докучаевске, как и везде, идут дожди. Вечером прихватит морозцем - все скользят, падают, ругают гололед. В тот вечер мы с Галей отправились в кино. Шел дождь. Мы вошли в единственный в городе кинотеатр и сели смотреть фильм про войну «Смерть зовется Энгельхейм» с Яном Качером в главной роли. Я долго не могла его забыть – подростки легко увлекаются. Посмотрев кино, мы вышли на улицу и увидели, что вся земля покрыта блестящей коркой. Держась друг за друга, мы стали кое-как продвигаться к дому. Когда нужно было свернуть к кочегарке, начались проблемы, здесь дорога шла в горку: мы падали, смеялись до слез, вставали, делали два шага, и снова падали. Наш смех громко раздавался в ночной провинциальной тишине. Так, где шагом, где ползком, мы добрались до Галиного дома. Сейчас я спрашиваю себя: «Почему нам тогда было так смешно? » и не нахожу ответа…
Окончив школу, Галя поступила в Винницкое музыкальное училище. Часто писала мне, звала в гости. Родители дали добро, и первого мая, сев в поезд Донецк-Винница, я поехала к подруге. Сутки в дороге, и вот уже Галочка машет мне цветами с перрона. Мы радостно обнялись – почти год не виделись. Пошли в сторону общежития, откуда доносились звуки музыки. Галя, не мешкая, рассказала мне про свою любовь, Левку, с факультета духовых инструментов. Мы даже познакомились: он куда–то бежал и остановился поздороваться. Рыжий, вихрастый, быстрый.
-Аннушка, я так люблю его! – шептала мне подружка, крепко стискивая руку. Я верила, поскольку сама любила.
Когда вечером, погуляв по Виннице, мы вернулись в общежитие, дежурная меня не пустила.
– Гостей принимать запрещено! – важно сказала она.
Что было делать? Мы обошли здание и влезли в окно с другой стороны. Но проницательная дежурная уже ожидала нас и с руганью и криками выставила прочь. Расстроенные, мы сели на скамейку и долго сидели, обнявшись. К нам подсел какой-то местный парнишка. Узнав, что нам негде ночевать, пригласил к себе. Мы согласились. Мне вспомнился брат, как-то приведший незнакомца в дом, поскольку у того не было ночлега. Удивительное это было время, пятидесятые годы, когда можно было довериться человеку, только что познакомившись с ним. На следующий день, поблагодарив юношу и попрощавшись с подружкой, я уехала из этого негостеприимного города.
Галочка занимает в моей жизни особое место, я люблю и жалею ее. Окончив музыкальное училище, она много лет преподавала фортепиано в музыкальной школе - многие из ее воспитанников поступили в училище и стали музыкантами. Она читала в школе лекции по музыке, а ее ученики иллюстрировали их своей игрой на фортепиано. В детстве и юности она подверглась нескольким тяжелым операциям: хирурги надеялись смягчить ее недуг. Галочка перенесла их стоически: улыбалась и терпела. Она мужественная и замечательная. Дважды она рожала мертвых детей, третий и четвертый родились живыми. Она Мать с большой буквы, поскольку считает главным предназначением женщины – дать жизнь другому человеку.
Из дневника:
«27.07.00. Кривой Рог. Я у брата. Спасибо, Господи, за этот прекрасный день. За дочь, присоединившуюся ко мне, когда я резала яблоки для варенья, а потом уснувшую на диване, рядом со мной, как в старые добрые времена. Спасибо за радость, которую я испытала, сходив на переговорный пункт и позвонив Гале Яковенко, самой близкой моей подруге детства. Она сказала, что хочет видеть меня, приехать ко мне, что я по-прежнему важна для нее. Радость жила во мне, пока я шла от переговорного пункта до дома. Подружка моя дорогая, буду ждать тебя. Приезжай».
В Докучаевске было много замечательных молодых людей. Подающий надежды Вадик Мудрецов, прекрасно рисовавший, ставивший спектакли в местном доме культуры, мечтавший о театральном институте. В конце концов, он закончил тем, что стал художником по камню в местном бюро ритуальных услуг. Одноклассница Люда Дегтярева, поступившая в Московский технический университет им. Баумана. Подруга и однокашница Лиля Панченко, поступившая в институт международных отношений. Люда Шемчук, ставшая впоследствии примой Венской оперы. Юра Оберемок, местный стиляга и интеллектуал, ставший московским юристом. Белокурая красавица Маша Канунникова, игравшая в самодеятельных спектаклях, пользовавшихся у местной публики большим успехом. Ее маму, Марию Ивановну, знаменитую сварщицу, знал весь город: ей в Кремле вручал орден сам Михаил Калинин.
Я дружила с Ирой Сердюк, которую знала по музыкальной школе. Вдобавок к красоте Господь дал ей еще и певческий голос. Когда Ира садилась за фортепиано и пела арию Одарки из оперы «Запорожець за Дунаем», она была неотразима. Ее гостеприимные родители, Екатерина Георгиевна, родом из Полтавы, и Николай Семенович, главный маркшейдер комбината, стали моими друзьями на многие годы. В теплые украинские ночи, лежа на балконе под черным бархатным небом, усыпанным мириадами звезд, я мечтала стать астрономом. Николай Семенович долго беседовал со мной, пока не убедил, что игра не стоит свеч.
– Работать нужно будет в удаленном месте, где есть обсерватория, например на Иссык-Куле. Зарплата у астрономов маленькая. Остается одна отрада – смотреть на звезды, что ты можешь делать, и не будучи астрономом, - говорил Николай Семенович.
Тогда я стала мечтать о карьере пианистки. В молодые годы мы легко меняли увлечения. Музыку я любила с детства. Поскольку телевидения еще не было, мы с удовольствием слушали классическую музыку по радио, где часто транслировались арии в исполнении Татьяны Шмыги. Ира подобрала на фортепиано одну из них и выступила с этим номером на школьном вечере. Нашим идолом был Георг Отц, сыгравший главную роль в фильме «Мистер Икс». «Да, я шут, я циркач, так что же» - самая выигрышная его ария. Тогда же в Докучаевске появились в продаже первые пластинки, с которых лился чудный голос Нины Руслановой, Клавдии Шульженко. Папа приобрел приемник «Кама» с проигрывателем, и мы день и ночь слушали «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер». Хорошее было время…
Восхитительную Татьяну Шмыгу я услышала десять лет спустя в Московском театре оперетты. Эта «долгоиграющая» актриса восхищала своим голосом и неувядающей красотой не одно поколение своих поклонников. Всем опереттам я предпочитала «Белую акацию». Любимым спектаклем моей дочери Лизы стала «Катрин», где Шмыга пела главную партию. Мы смотрели эту оперетту несколько раз. Она была написана композитором Анатолием Кремером, мужем Шмыги, специально для нее. Мы полюбили и Кремера тоже. Не так давно я с удовольствием прочла мемуары Шмыги, в которых она предстает человеком строгих моральных устоев, что вдвойне приятно.
Вспоминая Докучаевск, не могу не написать несколько теплых слов о Люсе Кригер, моей близкой подруге. Когда я поступила в институт и готовилась к отъезду, мы встретились с ней на августовском безлюдном пляже. Люся была грустна. Мы долго разговаривали и дали клятву, что никогда не забудем друг друга, что будем общаться - ведь телефон и почта есть везде. Люся была неповторима – гордая посадка головы, орлиный профиль, чуть прищуренный взгляд зеленых глаз. В ее доме на стене висела прекрасная немецкая картина: улыбающаяся женщина небесной красоты и рядом двое детей, ангельского вида. Навещая подругу, я всегда любовалась этой картиной. Отец Люси привез ее из Германии. «Как жаль, что мой папа ничего из Германии не привез, не считая воротничка из бисера» - думала я. Мы с Люсей общались ежедневно, обменивались своими «открытиями»: кто что прочел, кто кого «открыл», чем сейчас увлечен. Однажды Люси не было три дня. За это время умерла моя любимая бабушка Екатерина Сергеевна. Она была старенькая и умерла тихо, как и жила. Пришли местные старушки, обмыли ее, одели во все новое. Когда выносили гроб, мама бросилась к бабушке и сказала дрожащим тихим голосом:
- Прости меня, свекровушка, прости! – и упала в обморок. Ее пришлось оставить дома.
Я сидела у окна, рассказывая Люсе об этих печальных событиях. Она подошла ко мне, обняла за плечи и сказала:
- Знай, никто не вечен под луной, но жаль, что меня не было рядом в трудную минуту.
Люся мечтала стать актрисой, посещала драматическую студию на Донецком телевидении. Даже снялась в короткометражном фильме, где играла красноармейку, захваченную немцами в плен и расстрелянную. Она очень эффектно выглядела в сцене расстрела: гордо поднятая голова, полный ненависти взгляд. У Люси был талант, но в театральное училище ее не приняли, зато приняли в институт иностранных языков, где она познакомилась со студентом-узбеком, вышла за него замуж и уехала в Самарканд. Там жизнь ее не задалась. Попав на родную почву, муж из ласкового узбекского юноши превратился в семейного тирана. Пока муж делала карьеру в Самарканде, Люся жила в кишлаке, где родила двоих детей. Она писала мне безумные письма, проникнутые таким отчаянием, что мне становилось не по себе.
Я вообще чужда крайностям. Люсины «кричащие» письма вносили дискомфорт в мою благополучную жизнь. В то время я родила Полину, работала, и переписка сошла на нет. Люся напомнила о себе в 1990 году, когда было голодно, прислав мне продовольственную посылку. Она писала: «Анечка, газеты сообщают, что у вас голод. Отправляю тебе горох, крупу и несколько банок консервов». Спасибо, Люся, и прости. Консервы и крупа были съедены, а горох я храню до сих пор.
А вот история моей первой встречи с КГБ (для тех, кто не знает, это комитет государственной безопасности). Тогда я училась в десятом классе Докучаевской школы №4, перейдя туда после окончания восьмилетки. Одним солнечным сентябрьским днем меня с уроков вызвал завуч.
- Маякова, к нам из области приехал человек, он хочет поговорить с тобой.
Завуч проводил меня до кабинета, но не вошел со мной. Навстречу из-за стола поднялся мужчина, черноглазый, черноволосый. Он пронзил меня взглядом.
- Здравствуйте, я из КГБ, - коротко представился он и протянул руку.
- Здравствуйте, я из 10 «а», - парировала я.
Пожимая протянутую руку, я терялась в догадках – что случилось, зачем меня вызвали? Совесть моя была чиста, и я не боялась кагэбэшника. Начался напряженный разговор, смысл которого сводился к тому, что на меня получен сигнал, т.е. анонимка, в которой сообщается, что я публично рассказывала анекдоты о главе нашего государства Хрущеве.
- Анекдоты? Да что вы! Я их терпеть не могу, это не мой жанр! – возмутилась я. - Вот если бы меня обвинили в написании пасквиля, тогда - может быть!
С молодым вызовом я смотрела на кагэбэшника, в его черные непроницаемые глаза и пыталась понять, что он думает обо мне. Он думал хорошо. В конце беседы, выяснив, какая я замечательная: комсомолка, спортсменка, активистка, он пожал мне руку и принес извинения за «проверку сигнала» - это их работа. Я вышла из кабинета и подумала: «У меня есть враг, и он хитер. Ну, что ж, никто не пинает мертвую собаку. Значит, я жива». На ум пришла история с моим недавним исключением из школы. Дело было простое: девчонки прогуляли физкультуру, среди них была и я. Как было принято в советские времена, руководство школы решило из этого сделать «показательный процесс»: после уроков собрался педсовет, чтобы единодушно осудить наше поведение. Нас выстроили в ряд в учительской, и началось разбирательство. Я стояла первой и на вопрос, почему я не пошла на физкультуру, ответила довольно дерзко. Директор школы тут же поставил вопрос о моем исключении из школы с формулировкой: за грубое поведение на педсовете. Когда я возвращалась домой, было уже совсем темно. Мое лицо горело, внутри бушевала обида и огонь невысказанных слов: я пришлая в этой школе, я не «своя», эти учителя мне ничего не простят, они меня не любят.
Родители отнеслись к инциденту с пониманием: чего не бывает в юности. Мама поехала жаловаться в район. Позже, когда всплыла история с анонимкой, мама высказала предположение, что ее написал директор школы, чтобы обезопасить себя. Может, он, а может, кто другой, в любом случае, прости его, Господи. У Цветаевой есть такие строки: «Дай бог не жертвой быть, не палачом…» В силу своей молодости, я не могла быть палачом, но и жертвой быть не хотела.
Обычно лето мы проводили на плотине: водная гладь, вокруг плакучие ивы, дальше бескрайние поля - все наше. С Вовкой Комиссаровым, мальчишкой из нашего двора, мы запросто переплывали эту гладь. В один из дней из-за сильного ветра никто не купался.
- Поплыли? А, может, боишься? – Вовка явно меня провоцировал.
- Не боюсь, ты же поплывешь со мной, – отвечала я.
И мы поплыли. Волны били в лицо, захлестывали с головой. Мы плыли рядом, не разговаривая, время от времени взглядывая друг на друга. К концу заплыва я нахлебалась воды и совсем ослабела, и Вовка, видя это, подставил мне свое плечо. Наконец, шатаясь, мы вышли из воды и упали в траву, пытаясь унять выпрыгивающее из груди сердце. Чувство не из приятных, скажу я вам. Вовка не был болтуном и никому не рассказал о нашем опасном заплыве.
Он учился так себе, но замечательно чертил. Мне же этот предмет не давался, особенно надписи. Вовка стал надписывать мои чертежи, а я получать пятерки. Вместе мы коллекционировали картинки, что на конвертах. Вместе заполняли таблицу чемпионата страны по футболу. На чертежном листе двенадцать строчек с наименованиями команд шли вниз и столько же вправо, на пересечении этих строчек мы вписывали счет, с которым заканчивалась очередная футбольная встреча. Как патриоты местного масштаба, мы болели за команду «Шахтер» и за киевское «Динамо», где вратарем в то время был знаменитый Маслаченко, позже ставший спортивным комментатором на столичном телевидении. Вовка, товарищ мой, где ты теперь?
3. МУЗЫКАЛЬНАЯ ШКОЛА. ШЕМЧУК
"Экзамен в музыкальной школе.
Весна. Сирень.
Льющийся в сад Шопен."
Вальдемар Вебер
Когда я училась в третьем классе, Александр Дмитриевич Переяславский, местный скрипач, организовал музыкальную школу в нашем городе и объявил набор учащихся.
- Может тебе тоже поступить? – спросила мама, заботящаяся о моем воспитании. – Люда Лазарева из твоего класса поступает.
- Людка поступает? – сказала я. – Тогда я тоже поступлю.
Соперничество – двигатель прогресса в детстве. На следующий день мы с мамой пошли на прослушивание, которое проходило в доме культуры с греческими колоннами, что на главной площади. В просторной комнате на втором этаже, где было пианино, и стоял гипсовый бюст Ленина, собрались ребята. Александр Дмитриевич вызывал детей по очереди, просил спеть и простучать мелодию.
- А я петь не умею, - сказала я.
- А мы тебя научим. Давай вместе – ля-ля-ля. Вот видишь, не так уж и сложно. Теперь простучи это.
Одним словом, я была принята. А Людке Лазаревой отказали – у нее обнаружилось совершенное отсутствие слуха. Людочка, дорогая, я так тебе благодарна, за то, что ты, сама того не зная, привнесла в мою жизнь Музыку!
Начались занятия. Поначалу школа располагалась в пионерлагере, где я и мои товарищи проводили лето. Это была чудная зеленая территория, где тут и там стояли корпуса. Школа разместилась в главном корпусе. Мама купила мне черную папку для нот, на одной стороне которой был выдавлен профиль Чайковского, а на другой – Римского – Корсакова. Эту чудную осень и зиму я запомнила на всю жизнь. Вот я иду по аллее парка, засыпанной желтыми листьями, гордо неся папку с нотами в руке. Вот я пою сольфеджио, разучиваю первые пьесы на фортепиано. Инструментов ни у кого не было, мы занимались в классах по расписанию. Моей первой учительницей музыки была Майя Матвеевна Белявская. Она приехала из Сталино, областного центра, теперь это Донецк. Она очень красива. У нее черные вьющееся волосы, черные глаза и большое пышное тело. Она носит элегантное платье с камеей, а маленькие бриллианты в ее ушах сверкают, как звезды.
- Анечка, нужно покупать инструмент, - часто говорила учительница мне. – Без инструмента нет музыканта.
И вот это случилось. Папа с товарищем темным ноябрьским вечером привезли из Сталино только что купленное новенькое пианино. С большим трудом втащили они его, холодное, черное, словно вороново крыло, на третий этаж – лифтов в маленьком городке не было. Вытирая пот со лба, папа сказал:
- Это тебе, доченька, учись. А ты, мать, налей нам по стопке – нелегкая это работа: втащить на третий этаж пианино.
Мама быстро накрыла на стол, поставила бутылку «Московской». Папа и его приятель сели, стали выпивать и закусывать. Я же села у пианино, едва касаясь клавиш пальцами. Душа ликовала: «Инструмент! У меня инструмент!»
- Сыграй нам, дочка, застольную – попросил чуть захмелевший папа.
- Сыграю. Бетховен «Застольная песня» - объявила я, как на концерте, и стала играть.
Теперь я вижу внутренним зрением эту картину. Темный осенний вечер, маленький городок, затерянный в степях Украины, серый трехэтажный дом, построенный немецкими военнопленными. В квартире на последнем этаже ярко светятся окна, и маленькая девочка с косичками играет Бетховена…
Зима, мороз. Вокруг все бело: деревья, кусты, дорожки, крыша нашей музыкальной школы. В русской печке, находящейся в коридоре, потрескивают дрова – уборщица натопила школу, чтобы мы не мерзли на своем первом академическом концерте. Мы волнуемся, толпимся у двери. Наши педагоги строги.
- Не волнуйтесь, дети. Все будет хорошо, - подбадривает нас Майя Матвеевна, моя учительница по фортепиано, приглашая в класс.
Мы вошли и сели за парты. Стали играть по заранее составленному списку. Здесь был представлен весь репертуар «Самоучителя игры на фортепиано». Лучше всех сыграл Витя Ларин, талантливый нескладный парень. Я получила четверку – не смогла «подняться» «По лесенке» изящно и быстро, как требовалось - сбилась. Позже наш репертуар расширился. Мы выписывали из Москвы ноты Шопена, Бетховена, Моцарта, Пендерецкого. Ноты были прекрасно изданы, с загадочными не понятными вензелями и на непонятном языке. Они казались посланцами других миров в нашем скромном послевоенном Докучаевске.
…Много лет спустя, уже живя в Москве, я побывала с другом Пашей на концерте Кшиштофа Пендерецкого, произведения которого играла в детстве. Он дирижировал оркестром Федосеева и был неповторим. Живой классик, а как замечательно выглядит! Годы над ним не властны. Столько лет утекло, а он все еще в форме и гастролирует. Браво, пан Пендерецкий!
Проработав два года по распределению, Майя Матвеевна уехала – ей не дали обещанную квартиру. Мы, ученики, очень переживали по этому поводу. Майя Матвеевна нас любила: грела нам руки перед ответственным концертом, накрывала всех желающих своим необъятным черным пальто, привозила нам из Сталино килограммы сахара, которого в нашем городе почему-то тогда не было - ведь детскому мозгу нужна глюкоза. Она сказала мне о своем отъезде во время урока.
- Вы уедете, и я никогда вас больше не увижу? – сдавленным голосом спросила я.
- Ну, почему… - учительница обняла меня и привлекла к себе, я слышала биение ее сердца. – Вытри слезы, девочка. Люби музыку, учись хорошо. Даст Бог, еще свидимся.
Я была безутешна. Детская интуиция мне подсказывала, что я вижу свою любимую учительницу в последний раз. Так оно и вышло.
Меня передали другому педагогу – Светлане Глебовне Григорьевой, которая, при всех своих достоинствах, никогда не смогла заменить мне Майю Матвеевну. Светлана Глебовна была хороший педагог, очень требовательный. Она научила меня сидеть прямо за инструментом, больно тыча пальцем в бок: «Сядь прямо!» Она научила меня проникновенно играть Шопена и касаться клавиш так называемым «шопеновским» прикосновением. Она подарила мне пластинку, на которой Рихтер исполнял «Багатели» Бетховена. Его исполнение потрясло меня. Однажды, когда я тихо плакала, улетая с хрустальными пассажами Рихтера в мир Музыки и Красоты, в комнату вошла мама и очень обеспокоилась моими слезами. Я же ничего не могла ей объяснить и только твердила:
-Мамочка, какая музыка! Какая музыка!
Когда Светлане Глебовне было семьдесят три, она приехала в Москву к лжепророку Грабовому, уже сидевшему в тюрьме. У нее был неоперабельный рак, а она все еще искала смысл жизни. Сильная женщина.
В молодости судьба подарила мне встречу с людьми, боготворившими Рихтера. Это были молодые музыканты Наталья Гутман и Олег Каган. Мы познакомились с Олегом в Ростове-на - Дону, где польский пианист Ежи Сколимовский давал концерт, а я его сопровождала как переводчик.
- Когда вернетесь в Москву, обязательно приходите в гости! – сказал Олег на прощанье.
И мы пришли. Заходящее зимнее солнце заливало комнату, в углу стоял старенький «Блютнер». Было тепло, светло, уютно. Мы сели вокруг низкого журнального столика, как это было принято тогда, и начался этот удивительный вечер. Имя Рихтера не сходило с уст молодых музыкантов. Создавалось впечатление, что он сидит за столом вместе с нами. Они много рассказывали о Рихтере, называя его «Маэстро», что было непривычно для моего уха. Запомнилась байка о том, как, будучи на гастролях в Нижнем Новгороде, они втроем пошли смотреть Кустодиева. Войдя в музей, Рихтер прикрыл глаза рукой и сказал:
- Ведите меня к Кустодиеву.- Привели. Рихтер опустил руку и долго смотрел на полотно, затем сказал: - Теперь ведите меня обратно. Одной картины в день достаточно, - и, прикрыв глаза рукой, направился к выходу.
Говорили обо всем, но, прежде всего, о музыке и музыкантах. Олег сыграл что-то из Паганини. Ежи ответил «Экспромтом» Шопена. Поколебавшись, я ученически сыграла «Мазурку» Шопена, и мне из вежливости похлопали. Наталья пригласила нас к столу. Она была оживлена, и карие глаза ее ярко блестели. «Какая классная, - подумала я. – Среди моих знакомых таких нет». За столом, в беседе время пролетело незаметно, и около полуночи мы откланялись.
Никто тогда не предполагал, что Олег умрет молодым, а Наталья станет вдовой. Ежегодно она организует концерт памяти Олега Кагана, где играют выдающиеся музыканты. На фестивале, посвященном 60-летию Альфреда Шнитке, Гидон Кремер исполнил «Мадригал памяти Олега Кагана». «Разъятая душа, разъятый звук, одиноко повисающий в пространстве» - напишет об этом исполнении моя подруга-музыковед. Жаль Олега, он был цельной личностью, талантливой и потрясающе человечной. Недавно по ТВ я смотрела программу, посвященную Олегу. В нее были включены домашние видеосъемки семьи Каган. Меня поразил кадр, где Олег вешает на веревку детские колготки, на лице его нежность и любовь…
Но вернемся в Докучаевск. Среди учеников музыкальной школы было много талантливых, но лишь об одной их них наш «хоровик» Владимир Иванович Цыбульский сказал:
- У тебя большое будущее, девочка. Вспомнишь меня.
Этой девочкой была Людмила Шемчук, сделавшая впоследствии головокружительную карьеру: от ученицы Докучаевской музыкальной школы до примы Большого театра и Венской оперы. По национальности Люда гречанка. Для послевоенного Донбасса мирное сосуществование русских, украинцев, греков, евреев, армян было обычным делом. О национальной розни мы тогда ничего не знали и свято верили, что все нации слились в единый советский народ. Люда росла без отца, ее воспитывала мать, работавшая медсестрой в больнице. Впервые, я увидела ее, когда Владимир Иванович собрал нас на хор. У меня был тонкий голосок, типичное сопрано, у Людмилы же - редкий низкий голос, меццо-сопрано.
Людмила была красива древней эллинской красотой: матовая кожа, карие глаза, прямой нос, прекрасные черные волосы, заплетенные в косу, фигура греческой богини. Она, как и я, занималась по классу фортепиано у Майи Матвеевны Белявской. Успешно окончив школу и музучилище, Людмила поступила в Одесскую консерваторию, что впрочем, никого из нас особо не удивило: мы все знали, что она талантлива, и верили в нее. После консерватории Людмила какое-то время пела в Одесском оперном театре. Я бывала в Одессе много раз, и в советское время и в перестройку, когда мой друг Слава Солнцев фрахтовал здесь пассажирские суда для своих зарубежных круизов, в которых я была переводчиком. В девяностые годы город произвел на меня печальное впечатление: не отреставрированные здания, облезлый фасад оперы, осыпающаяся с домов штукатурка, все было унылое, серое, и никак не вязалось с привычным обликом советской Одессы. Но Людмила пела в Одесском оперном в семидесятые годы, когда наша страна, руководимая Брежневым, переживала относительно благополучный период своей истории. Людмилу заметили и пригласили в Киевскую оперу. А после того, как она стала лауреатом конкурса вокалистов имени П.И.Чайковского, Большой театр распахнул перед ней свои двери. Ее первой партией в Большом была партия Любаши в опере Римского–Корсакова «Царская невеста».
В момент Людмилиного карьерного взлета я родила дочь Полину, что не позволило мне внимательно следить за ее успехами. Даже когда в Москву приехал Вася Вакуленко, веселый, компанейский юноша, учившийся с нами в музшколе, и предложил поехать на дачу Большого театра, где Людмила готовилась к очередному конкурсу, я отказалась. Тем не менее, Людмилу в роли Азучены в опере «Риголетто» я слышала. Молодая певица мастерски перевоплощалась в седую изможденную старуху, в которой ее не возможно было узнать.
Спустя много лет, уже работая в Вене, она приезжала в Москву спеть Азучену. Я была очень рада получить от нее приглашение на тот спектакль, столь памятный мне. Мы сидели в ложе, как приглашенные почетные гости. Мы – это Света Шевченко, верная Людмилина подружка, и я. Спектакль прошел блестяще, но как изменилась Людмила! Своим исполнением она «выпадала» из спектакля, у нее теперь была иная манера пения - европейская, отличающаяся, по моему скромному мнению, более четким «проговариванием» текста и более тонкими нюансами в исполнении. После спектакля, вместе с другими поклонниками, мы ждали Людмилу у служебного подъезда, чтобы поздравить с успешным выступлением. Она вышла сияющая, с огромной охапкой цветов, в большой норковой шубе, скрывающей располневшее тело. Ее греческое лицо было по-прежнему прекрасно, глаза оживленно блестели. Мы обнялись, взволнованные встречей, и …расстались навсегда.
Одно время в Москве довольно часто гастролировал австрийский дирижер из Вены Георг Марк, неповторимо исполнявший вальсы Штрауса. Наши оркестры исполняют произведения этого композитора как классику, забывая, что современники называли его вальсы «музыкой кафе», то есть музыкой, под которую танцевали посетители кафе. Когда оркестром дирижировал Георг Марк, действительно хотелось пуститься в пляс. Московская публика его обожала. В этот раз Георг Марк отошел от «штраусовского» репертуара – в первом отделении прозвучал концерт для скрипки с оркестром ми минор, а во втором – симфония №8 си минор Шуберта, известная под названием «Неоконченная».
После концерта я пришла за кулисы, чтобы поблагодарить дирижера за чудное исполнение. Он оказался милым пожилым человеком, преподавателем дирижерского факультета Венской консерватории, мы с ним поболтали по-английски о том, о сем, в том числе о Людмиле, о которую он знал.
Тогда во мне поселилась мечта - послушать спектакль Венской оперы с участием знаменитой однокашницы, что, в конце концов, подвигло меня на «подвиг» - на поездку в Вену, которую мы совершили вместе с подругой Анной Истоминой, музыковедом, в июне 2006 года. Вена меня потрясла. Это действительно имперский город с потрясающей архитектурой, богатейшими музеями, с интересной музыкальной жизнью. Мы пошли в оперу и спросили о Шемчук. Ответ был таков: она вышла на пенсию, дополнительной информацией не владеем. Мы просмотрели телефонную книгу – безрезультатно. Что ж, видно не судьба. Мы утешились тем, что вечером поли на премьеру оперы Шенберна «Моисей и Аарон», о которой Анна, вернувшись в Москву, написала статью.
Но каков финал истории о Людмиле! Вы не поверите! Она, мировая звезда оперы, выйдя на пенсию, возвратилась на рiдну Украину, построила особняк в родном селе, вышла замуж за мужчину, которого любила в молодости, и живет себе счастливо.
Из дневника:
«20.06.07. Спасибо, Господи, за этот прекрасный день! Спасибо, что я живу в Москве, и Музыка постоянно присутствует в моей жизни. Сегодня побывала на конкурсе Чайковского, II тур. Большой зал консерватории был полон. Играли два пианиста, представляющие Россию: некто Кузнецов, весьма техничный молодой человек, и Ольга Козлова, буквально поразившая меня. Ей двадцать один год, учится в Московской консерватории у педагога Веры Горностаевой. Ольга, низенький крепенький мастодонт, блестяще исполнила три сонаты и «Экспромт» Шопена. В этой девушке поражает все: талант, необыкновенная первозданная мощь, мужеподобная внешность. Она просто заворожила публику! Не удивлюсь, если жюри выберет ее для III тура. Рассматривая в антракте фото в фойе, я вдруг увидела знакомое лицо: Людмила Шемчук, лауреат конкурса Чайковского 1978 года. В центре снимка Ирина Архипова, председатель жюри, рядом Мария Биешу. Привет из прошлого… Людочка, знай - тебя все еще помнят и любят в Москве».
4. ПОСТУПЛЕНИЕ В МГИМО
Справка. «МГИМО является одним из старейших университетских центров страны по подготовке специалистов международного профиля. Датой создания университета принято считать 14 октября 1944 года, когда Совнарком преобразовал созданный годом ранее Международный факультет Московского государственного университета имени М.В.Ломоносова в самостоятельный институт. Первый набор в МГИМО составил 200 студентов. С 1946 года на учебу в МГИМО стали направляться студенты из зарубежных стран. В первые годы в вузе существовало три факультета: международный, экономический и правовой. В 1954 году в МГИМО было открыто восточное отделение. В 1958 г. в МГИМО влился Институт внешней торговли МВТ СССР, созданный в 1934 г. в Ленинграде, а затем переведенный в Москву. В результате был существенно расширен экономический факультет, усилилась его ориентация на подготовку специалистов для внешней торговли и внешнеэкономической деятельности. В 1969 году были созданы международно-правовой факультет и факультет международной журналистики».
Судьба распорядилась так, что я получила замечательное образование, окончив МГИМО. Студенты, шутя, расшифровывали эту аббревиатуру так: «Много гонора и мало образования». Среди студентов МГИМО были самые разные личности с неравными способностями и неравным стартовым капиталом. Одни родились и выросли за границей в семьях дипломатов, с детства свободно говорили на иностранных языках, другие приехали из провинции, как наш староста или я, которым все приходилось начинать с нуля. Однако каждый выходил из ВУЗа с дипломом и тем запасом знаний, который он был способен воспринять.
О МГИМО я узнала благодаря тому, что папа выписывал много периодики, в том числе журнал «Новое время», опубликовавший объявление и наборе студентов в этот институт. Майским погожим днем, играя в баскетбол на школьной спортплощадке, мы сговорились с моей соученицей Лилей Панченко, что поедем в Москву поступать в МГИМО и станем дипломатами. Экзамены в этом институте начинались раньше, чем в других вузах, и мы, приехав в Москву в конце июня, пропустили наш школьный выпускной вечер. Когда в Докучаевске выпускникам вручали аттестаты, мы ехали в автобусе из аэропорта Внуково в Москву, и смотрели вокруг с восхищением: леса, леса и вновь леса. Березки стояли, словно барышни на выданье – ко мне подойди, на меня посмотри, нет, на меня! Как хороши были эти березки, эти перелески, эти сосны, выставляющие в мир свою наивную защиту – иголки. Я была в восхищении – до этого я никогда не видела леса, я выросла в степи, засеянной золотой пшеницей от края до края и украшенной кое-где скромными лесозащитными полосами, которые внедрил в жизнь великий естествоиспытатель Докучаев.
Абитуриентам общежитие не предоставлялось, и мы направились в гостиницу «Заря-Алтай-Восток», что вблизи ВДНХ. Мест не было, но Лиля, бывавшая ранее в Москве, знала, как договориться с администратором, так что вечером мы улеглись в чистую гостиничную постель. Нам не спалось – завтра в ВУЗ! На следующее утро мы приехали на Метростроевскую 53, хотя этот адрес в справочниках для абитуриентов не значился. Скрывая волнение, мы вошли в здание через вход, украшенный двумя запыленными статуями греческих философов. Наши улыбающиеся молодые физиономии словно говорили: «Здравствуйте! А вот и мы!» В институте суета – заканчивался прием документов. У нас все было в порядке, и документы приняли без проволочек. Через два дня начинались вступительные экзамены, первый и профилирующий экзамен - иностранный язык. Мы с Лилей золотые медалистки, и нам сдавать только два экзамена: иностранный язык и экономическую географию.
Трудно описать то чувство восторга, которое вызвала у меня Москва. Первое, что мы сделали с Лилей, сдав документы, - поехали на Красную площадь. Там долго стояли, обнявшись, глядя на необыкновенную красоту вокруг. Солнце уже село, и площадь была залита мягким розовым светом, за которым, как говорят, «охотятся» художники. Этот свет был везде, на соборе Василия Блаженного, на Мавзолее Ленина, на башнях Кремля, на ГУМе. Он превращал площадь в волшебную сказку. Мы были счастливы, и наши восторженные молодые сердца пели: «Мы в Москве – в сердце нашей Родины!».
На следующий день - экзамен. Пять человек в аудитории, преподаватель, ассистент. Я в черной юбке, белой блузке и в очках, хотя зрение у меня отличное. Это для «понта». Мне тогда казалось, что очки придают солидность. Да, придают, но не настолько, чтобы мне поставили «пять»… Разочарованная, с поникшей головой, я вышла из аудитории. Лилю также постигла неудача – она тоже получила «четыре». А вокруг все галдят: если по-иностранному четыре, тебя не примут, сдашь остальные экзамены и – прощай. Посовещавшись, мы решили ничего больше не сдавать и уехали домой. «Ничего, это был пробный камень, - утешали мы себя. - Подготовимся и поступим на следующий год».
Мы вернулись в Докучаевск. Каждый год этот маленький городок переживал трудное время, когда более сотни выпускников оканчивали школу и не могли устроиться на работу. Благодаря связям мамы, меня приняли учеником токаря в ремонтно-механическую мастерскую (РМЦ) Докучаевского флюсо-доломитового комбината. Это замалчивалось, но фактически на Украине была скрытая безработица: молодые люди, окончившие школу и не поступившие в институт, оказывались за бортом жизни – у них не было квалификации, ни одна организация не хотела принимать их на работу. Многие из наших ребят ушли в армию, завербовались на Север, уехали в большие города, где была работа. Только я, верная своей мечте, осталась в Докучаевске.
РМЦ – большой цех, два широченных пролета, где можно было ездить на автомобиле. Все, кто работал в цеху, ходили в комбинезонах. Женщины, однако, и в них выглядели привлекательно – они ушивали комбинезон по бокам, подчеркивая фигуру. У начинающих токарей комбинезоны были наполовину расстегнуты на груди. Но это до первой стружки. Когда точишь гайку, горячая стружка может отскочить и попасть в шею или за воротник. Тогда пляши, извивайся, расстегивая комбинезон и доставая не прошеную гостью, что и произошло со мной. Я старательно осваивала профессию токаря, хотя понимала, что я здесь временно. Мой наставник Толя, украинец лет тридцати, зарабатывал большие деньги по тем временам, и я ему в этом частично помогала. В ночную смену, когда были свободные станки, он поручал мне точить огромные гайки, которые я даже не могла установить в суппорт – это делал он. Работали в три смены: утро, вечер, ночь. Я любила ночь: народу мало, даже ученику можно поработать за свободным станком.
В этом же цеху работала Люда Липчанская, по прозвищу Липа. Ее мама, Мари Федоровна, француженка, вышедшая в послевоенном Париже замуж за сотрудника Военной миссии СССР, преподавала иностранный язык в техникуме. Липа была симпатичной девушкой, но вела себя как парень: гоняла на мотоцикле, точила гайки, отлично стреляла. В тот год она поступила в авиационный институт в Казани и уехала. Но ее мама, Мари Федоровна, осталась. Именно она подготовила меня для поступления в вуз.
Приходить к Липчанским было интересно. В их доме было много книг, иностранных журналов, красивых безделушек. Мари Федоровна большая и красивая. Я часто застаю ее за вязанием, что редкость для Докучаевска – тогда шерсти было не достать. Муж моей обожаемой крестной в свободное время отливает из гипса профили знаменитых людей. Профиль Шопена был предметом моей зависти – так хотелось его иметь. Но Липчанский не дарил, а попросить я не осмелилась. С Мари Федоровной говорим только по-французски, читаем и переводим «l’Humanite». Она – носитель языка, что оказалось решающим при моей подготовке.
Я помню свои ночные смены – станок крутится, гайка обтачивается, я стою рядом с газетой французских коммунистов в руках - учусь. Наряду с французским Мари Федоровна обучила меня польскому языку. «Jesze Polska nie zginela!» (Польша еще жива) - с восторгом повторяла я. Украинский и польский – языки братья, только один пишется кириллицей, а второй латиницей. Мари Федоровна хвалила меня за упорство и способность к языкам. Позже, в институте у меня был период увлечения Польшей и всем польским. И любовь к поляку была, и Московский кинофестиваль был, где я работала переводчиком с польской делегацией. Я до сих пор храню фото Даниеля Ольбрыхского с надписью «Pszemilei Ani z pozdrowieniami» (Милой Ане с наилучшими пожеланиями). Даже первая моя поездка за границу была в Польшу. Ах, как это было давно!
В шестидесятые годы вся страна увлекалась твистом. В Докучаевске мы тоже «твистовали» на танцах, проходивших по выходным в доме культуры, похожем на греческий храм. Я не знаю более привлекательного занятия для молодежи, чем танцы. Мы договаривались с подружками, что пойдем вместе, встречались у входа, покупали билеты, проходили контроль. Попав в фойе, не раздеваясь, уходили в правое крыло здания и там, в коридоре, без зеркала, бросив пальто на подоконник, приводили себя в порядок. Люда Колбаса, по прозвищу Колбаска, известная докучаевская гимнастка, умела замечательно делать «начес», то есть сотворить из только что вымытых падающих волос что-то феерическое. Она «творила» прическу себе и нам, подружкам. В те годы девушки мало красились – нам было достаточно чуть тронуть тушью ресницы да слегка подкрасить карандашом губы.
В волнении мы поднимались на второй этаж, где располагался танцзал с настоящим деревянным паркетом. Как правило, уже играл оркестр, состоящий из ударника, гитары и аккордеона. Толик аккордианист, по фамилии Заграничный, украшение оркестра, был женат и много старше нас, но успех у девушек имел колоссальный: ему дарили цветы, писали записки, назначали свидания. Нас это не касалось – мы только-только вышли в «свет» и большими глазами, в ожидании счастья, смотрели вокруг.
Звучал вальс, и мы шли танцевать. Благодаря тому, что в Докучаевске открылся горный техникум, нехватки парней не наблюдалось. Мы посмеивались, стреляя глазами направо и налево. Нас иногда приглашали, иногда нет. Каждый раз, когда я появлялась на танцах, меня обязательно приглашал Гарик Цимидан, бросивший музыкальную школу. Он был классный и учился в торговом техникуме, о нем мечтали многие девушки. Он приглашал меня на медленный танец, и мы молча танцевали, отдаваясь музыке и еще чему-то, не имеющему названия. По окончании танца он провожал меня на место, изящно кланялся и, блеснув очками, исчезал до следующего раза. Гарик мне нравился, но моим постоянным партнером был Володя Алтухов, блондин, сложенный как античный бог, звезда местного танцевального кружка. Он был на год младше меня и на пол-головы ниже, но в остальном – юноша, что надо. Он провожал меня после танцев домой, и мы долго стояли, обнявшись, в холодной осенней ночи.
Местные правила разрешали танцевать девушке с девушкой, и моей партнершей по вальсу обычно была Вика Бакланова, моя одноклассница, высокая и статная. Мы с восторгом летели по залу, стараясь не задеть другие пары. Где бы мы ни находились в этот момент, при звуках вальса мы с Викторией искали глазами друг друга, бросались навстречу и с упоением вальсировали. «Вальс устарел, - говорит кое-кто, смеясь. Век усмотрел в нем отсталость и старость…» Не было никакой отсталости и старости, часть молодежи по-прежнему любила вальс.
Далее звучал твист, и мы, как сумасшедшие, «твистовали». Это можно сравнить с эпидемией: все повально больны твистом, но каждый «выделывался», как мог: кто наклонялся вперед, кто назад, кто в стороны при ритмичном скользящем движении ног. На танцах дежурили дружинники, крепкие парни с красными повязками на рукавах, и если кто-то нарушал порядок, его тут же уводили. Когда твист лишь появился, дружинники фотографировали танцующих любителей новизны и затем вывешивали снимки в витрине магазина, что на главной площади, снабдив их сатирическими стихами. Народ толпился у этих витрин, разглядывая, смеясь и обсуждая тех, кто на них был так варварски изображен. Иногда слышались соленые шутки, но никого не возмущал сам факт фотографирования и выставления на позор молодых людей, которые осмелились всего лишь танцевать по-другому. Увы, наше тогдашнее гражданское сознание было на весьма низком уровне, и ничто не будило его.
Прошел год. Мы с Лилей вновь в Москве. Проходим медицинскую комиссию. Стоя в очереди во дворе института - сплошной асфальт, ни деревца, ни тени - внимательно следим за развитием событий.
- Смотрите, очкарика вернули. Видимо, он не прошел по зрению, – преследует испуганный шепот очкарика, понуро шедшего к выходу.
О своем здоровье я не беспокоилась - кроме вывихнутого пальца на ноге, что случилось год назад на тренировке по гимнастике, никаких недостатков у меня не было.
- Маякова Анна! – выкрикнули у входа, и сердце мое дрогнуло. Но лишь на секунду. Я быстро взяла себя в руки и вошла внутрь.
– Встаньте сюда, дышите, не дышите, присядьте несколько раз.
Я слушала команды и выполняла их, как на тренировке. Закончив осмотр, женщина в белом халате сказала, театрально показав на меня рукой:
- Взгляните на эту девушку – вот истинный образец здоровья!
Я смущенно улыбнулась. Да, я была здорова, когда поступала в институт.
Через пару лет та же Людмила Ивановна, главврач институтской поликлиники, увидев меня случайно в буфете, удивленно спросила:
- Маякова? Ты ли это? Худа, бледна. Зайди ко мне. Нужно тебе поделать переливание крови.
К третьему курсу здоровый провинциальный румянец исчез с моих щек, и мой вес приблизился к идеальным пятидесяти килограммам – сказалось питание в студенческой столовой и разгульная московская жизнь.
Перед началом вступительных экзаменов мы проходили собеседование со старшекурсниками, и они писали о нас отчеты – что за люди эти абитуриенты, да каков их интеллект, да зачем они поступают в МГИМО. Старшекурсник, проводящий со мной собеседование, звался Слава Мильграм. Как я потом узнала, ленинский стипендиат, спортсмен и хороший парень. Но после двухчасового стояния в очереди мне он таковым не показался. И структуру ООН ему расскажи, и чем символизм отличается от романтизма и т.д. и т.п. Сначала я отвечала бойко, но вот на романтизме сломалась, и слезы градом покатились у меня из глаз. Слава опешил: он принес мне стакан воды, он утешал меня, он говорил, что это предварительное собеседование, которое никакой роли не играет. А я все плакала. Это была психопатическая реакция на стресс человека, у которого, наконец, есть повод расслабиться.
На этот раз французский я сдала блестяще. Известная в то время преподавательница Потушанская, принимавшая экзамен, выпытав у меня, откуда я и кто меня учил, сказала:
- Ты талантлива к языкам. Ставлю тебе «отлично».
На экзамене по экономической географии мне попался билет «Москва – промышленный город». Ах, как я отвечала! Какие красивые слова я говорила о Москве, привела факты также, и стихи прочла также, и перечислила все промышленные предприятия города, ни разу не ошибившись. Одним словом – пять! Я поступила! И вот стою я на Крымском мосту, любуюсь рекой и золотыми куполами Кремля вдали и думаю: «Теперь это мой город! Я его завоевала!»
ПЛАТЬИЦЕ (рассказ)
Когда я была девочкой, мама сама шила мне платья. В основном они были из хлопка или крепдешина, просты по крою, но обязательно с воланами – такая была мода. Прежде чем пришить воланы, мама отдавала их соседке, у которой была машина, обрабатывающая край ткани. Получив воланы обратно, мама садилась за свой старенький “Зингер”: строчка, еще строчка, и платье мне было готово.
Умение шить, видимо, передалось мне по наследству. Поступив в институт и готовясь к отъезду, я решила сшить себе новое платье. Пошла к крестной Мари Федоровне, полистала модные журналы и выбрала себе одно платьице. Его демонстрировала Твигги, известная английская манекенщица 60-х годов. Платьице было мини, но не такое мини, как носят сейчас, а скромное, чуть выше колена. Цвет – кофе с молоком, по бокам и по рукаву – черные узкие полосы. Все завершалось белым воротничком и манжетами. Решено, шью такое платье. Попросив у мамы небольшую сумму, я направилась в ближайший промтоварный магазин, где продавали ткани и одежду. Увы, ткани нужного цвета здесь не оказалось. Под обжигающим августовским солнцем я побежала в дальний промтоварный, что на поселке. Здесь выбор был больше, и нужные ткани были куплены. Слегка смущаясь, обращаюсь к закройщице, скучающей на рабочем месте:
-Вы не раскроите мне платье? Вот ткани.
-Какой фасон хочешь?
Когда я объяснила закройщице фасон платья, она удивленно вскинула брови:
-Сама что ли придумала?
-Зачем сама? – обиделась я. – Это фасон из польского журнала.
Понимающе кивнув, закройщица принялась за работу.
Через час я уже сидела за маминым «Зингером», который безупречно строчил все: от батиста до кожи. Мама несколько раз входила в комнату и предлагала поесть, но мне было не до еды – я творила. Лишь когда стемнело, я встала из-за машинки, чтобы примерить готовое платье.
Зеркала во весь рост у нас не было, и я пошла к соседке - посмотреть, что получилось. Она встретила меня восхищенными возгласами:
-Что за чудное платье! Где купила? Тебе так идет! Особенно хороши эти полоски по бокам!
В Москве я носила свое платьице несколько лет, привлекая всеобщее внимание – мини тогда только входило в моду. А тридцать лет спустя, на встрече выпускников нашего института Дима Сордия, большой любитель «Битлс» и мой бывший однокашник, сказал мне:
-А знаешь, Анна, я до сих пор помню платьице, в котором ты поступала: мини и черные полоски по бокам. На консультации по географии мы сидели рядом, и я все время поглядывал на тебя. Помнишь?
Я улыбнулась:
-Нет, не помню.
- Не помнишь?- удивился он. - А я тогда не спал всю ночь. Смотрел в учебник, а видел там тебя в твоем коротеньком платьице.
Мы посмотрели друг на друга и обнялись, словно пытаясь этим объятьем вернуть то, что ушло навсегда.
4. УЧЕБА В ИНСТИТУТЕ
Итак, я студентка Московского государственного института международных отношений. Это звучит гордо и наполняет мою душу радостью. МГИМО – один из престижнейших ВУЗов страны, куда не просто поступить. Каждый раз, отвечая на вопрос: в каком вузе ты учишься, я ловила на себе удивленные взгляды – а кто же у тебя папаша, милая девочка? А папаша у милой девочки был вулканизаторщик на автобазе. Поясню для тех, кто не знает: вулканизаторщик ремонтирует автомобильные покрышки и у него все руки в мозолях.
Меня поселили в общежитии на Новочеремушинской улице. Это было пятиэтажное здание из красного кирпича в глубине двора. Трудно было поверить, что в скромном общежитии коридорной системы живут будущие дипломаты и разведчики, что здесь живет принцесса Лаоса и сын Цеденбала, Председателя Великого Монгольского Хурала. Вспоминаю длинный коридор, далеко впереди окно, направо двери, налево двери, за которыми коптят над учебниками те, кому повезло, и кто стал студентом.
Публика разная - с одной стороны иностранцы: поляки, чехи, немцы, болгары, даже кубинцы, с другой стороны наши ребята из провинции. Первые студенты, с кем я познакомилась в общежитии, были два чернейшие негра из Конго. На Украине говорят: «Чорнише чорноi земли». Один - тощий, изысканный, другой – огромный, с белозубой улыбкой. Они говорили по-французски как боги, часто ездили в Париж и были одеты как денди. Я никогда их не видела в читалке, как они сдавали экзамены – только Богу известно. Второе знакомство было с кубинцами: они танцевали, пели, были приветливы, экспансивны, но с ними дружба продлилась недолго. Вскоре между советским руководством и Фиделем Кастро возникли разногласия, и эти чудные ребята, скрывая слезы, покинули Москву.
Меня поселили в комнату, где уже жили монголка и полька. Монголка собирала у себя круг друзей. Они щебетали на непонятном птичьем языке и пили зеленый чай с сушеным мясом. Однажды мне предложили попробовать: чай понравился, а мясо пришлось выплюнуть, даже дипломатический этикет не удержал меня от этого.
У Оли, так звали польку, был друг, тоже поляк. Вечером, когда я засыпала, он все еще был у нас, утром, когда я просыпалась, он уже был у нас. Однажды я проснулась среди ночи от скрипа кровати и стонов. Стонала Оля. Я хотела вскочить и броситься к ней, но вовремя остановилась. Это были стоны любви. Почувствовав, как тошнота подкатывает к горлу, я выскочила в туалет. Меня тошнило, меня выворачивало наизнанку. Сполоснув лицо холодной водой и немного успокоившись, я вернулась в комнату. Там была затаившаяся тишина. Утром Оля со смущенной улыбкой попросила у меня прощения за вчерашнее. Они с Тадеушем подумали, что я побежала жаловаться дежурной.
-Жаловаться?- переспросила я. - Никогда. Сами разберемся.
Благодаря своей крестной я говорила немного по-польски и, не скрою, мне было приятно, что Оля и ее друзья поощряли меня в этом. Они давали мне пластинки на прослушивание, а затем спрашивали, все ли я поняла. Это было время Северина Краевского и «Червоных гитар», популярной польской группы, песни которой звучали на каждой студенческой вечеринке. Но я «запала» на другого исполнителя - Петра Щепаника. Когда он запевал под аккомпанемент оркестра «Tango za polzletogo, kto hce tancyc, te placzy…» (Танго за половину злотого, кто хочет танцевать, тот платит), мое сердце разрывалось от драмы, выраженной в этом танго, и от предчувствия любви. Самым запоминающимся певцом был, конечно, Чеслав Немен, выступавший с группой «Аквареле». он был не благостный человек, христианин,но бунтарь, будивший в душах поляков чувство протеста, от которого дух захватывало, и одновременно это был очень ранимый человек, проникновенно певший «Dziwny jest te sviat…» ( Удивителен этот мир, в котором столько зла…), когда хотелось рыдать и обнять все страдающее человечество. У меня до сих пор хранится несколько его виниловых пластинок. Вроде бы и времена не те и чувств прежних нет, но выбросить – рука не поднимается.
Бородатый толстяк Анджей, приходивший к Оле, оказывал мне знаки внимания. Я посмеивалась, уткнувшись в книгу. Однажды, когда он пришел слегка навеселе, я собрала белье и пошла вниз, в прачечную. Там не было ни души. Мурлыча под нос какую-то мелодию, я начала стирку. Через несколько минут явился Анджей. Встав на одно колено, он обхватил меня руками и стал что-то быстро говорить по-польски. Толстый живот упирался мне в ноги, я испугалась и, резко высвободившись, бросилась вон. А вечером в пакете, на котором было написано мое имя, я получила свой бюстгальтер, похищенный Анджеем из прачечной. Предполагаю, что он хвастался им перед своими товарищами. Бедняга Анджей, если ему нужны были такие доказательства.
Учеба шла своим чередом: я засиживалась в читалке допоздна, возвращаясь в общежитие только вечером. Моим обычным соседом по читалке был Юра Зыкин, положительный юноша с нашего курса. Закончив заниматься, мы шли с ним пешком до метро Фрунзенская, и каждый раз я застывала в изумлении перед церковью Святого Николая, которая была у нас на пути. Затем спускались в метро, ехали до Университета, где и прощались – ему домой, мне – в общежитие. Думаю, я нравилась ему, но тогда я была влюблена в Марека Кшичковского, польского непутевого студента, которого через год отчислили из института за непосещение занятий.
Поначалу у меня были трудности с английским языком, особенно в произношении. «Какие они все талантливые» – удивлялась я студентам, быстро усваивающим материал. Мне и в голову не приходило, что они закончили английскую спецшколу. Наша опытная преподавательница дала мне хороший совет: забыть на год французский – не читать, не слушать, не говорить. Это помогло мне сдать успешно первую сессию. Я помню, как мы навестили эту преподавательницу в больнице. Имя забылось, но ее доброе отношение к нам, первокурсникам, помнится. Была зима, холод, мы долго ждали в холле. Она пришла, бледная, без макияжа, и была нам очень рада, об этом говорило ее светящееся лицо. Инициатором посещения был Велесько, наш староста, добрый парень, бывший подводник тихоокеанского флота. Он был самый «старый» в нашей группе - ему было двадцать четыре года, он не был интеллектуалом и не умел говорить гладко, с трудом осваивал английский – одним словом, он был одним из тех, кого принимали в институт как пролетарскую прослойку. Была тогда такая разнарядка из ЦК: принимать людей из народа.
Думаю, я тоже подходила под эту категорию. По окончании института Велесько распределился в Белорусский МИД, и я потеряла его из виду. Правда пару лет спустя, когда я была в Минске с иностранными артистами, я увидела его на экране телевизора. Он комментировал политические события на белорусском языке. Я страшно обрадовалась, позвонила на ТВ, и мы встретились. Он рассказал мне свою печальную историю. Его направили на работу в Представительство Белоруссии в ООН. Он был счастлив. Кто бы из наших выпускников не мечтал работать в ООН! Около года все шло нормально. Затем ему на хвост сели американские спецслужбы, дело дошло до вербовки, он обо всем честно рассказал кагэбэшникам, и те велели ему спешно покинуть Нью-Йорк, а позже и МИД. Такое с нашими выпускниками, к сожалению, тоже случалось.
Период моей учебы пришелся на 60-е годы, когда в Москве и в других городах открывались молодежные кафе, создавались вокально-инструментальные ансамбли, кое-где звучали «Битлс». В институте организовалась группа «Миражи». Как-то знакомый венгр пригласил меня на вечеринку своей группы, которая должна была состояться в кафе «Лира» на улице Горького, где сейчас «Макдональдс». Нас было человек пятнадцать. Делились впечатлениями о сданной сессии, пили вино, танцевали. К моему несчастью в группе оказался юноша, который мне нравился. Он пригласил меня на танец, и тогда случилось непредвиденное – нас охватила страсть, мы танцевали и целовались. Голова у меня закружилась. «С ним - хоть в омут» - пульсировало в моей пьяной голове. Но вскоре венгр железной рукой отстранил юношу и увлек меня к выходу. Оделись, вышли. Тут венгр схватил меня за лацканы пальто и прошипел:
-Ты что себе позволяешь? Придти со мной, а целоваться с другим?! – и залепил мне пощечину. Я опешила, но только на секунду.
-Не смей меня бить! – одной рукой я вцепилась ему в волосы, раздавая тумаки другой. Он не ожидал такой реакции, и почти не защищался. Оттолкнув его, я побежала прочь.
Но на этом история не закончилась. В институте, встречая его, я не здоровалась и проходила мимо. В один из вечеров кто-то постучал в дверь нашей комнаты. Это был Иштван. Улыбаясь, он сказал:
- Я пришел мириться и принес тебе подарок, – в руке у него был светлый эмалированный чайник. - Открой, чай пить будем.
Я открыла - чайник был полон шоколадных конфет. Это было так мило, что я сказала: «Что ж, заходи! Гостем будешь». Соседки по комнате долго пытали нас, по какому поводу чаепитие, но мы смеялись и хранили молчание.
Я училась хорошо: за все пять лет учебы у меня не было ни одного «завала» – пять дней подготовки перед экзаменом было достаточно, чтобы сдать любой предмет. Правда, профессор Комиссаров, читавший у нас международные валютные отношения, поставил мне «слабенькую троечку», о чем я до сих пор забыть не могу. Помню преподавателя права Курбатова, потерявшего во время войны запястья обеих рук. Он носил протезы и даже умудрялся ими зажечь спичку и прикурить трубку. Это был достойнейший человек, дававший нам пример мужества. Помню забавного ветерана внешней торговли Сипко, преподававшего товароведение. Проводя практические занятия в кабинете мехов, поражавших нас своим великолепием, он разрешал гладить шкурки только девушкам.
- Пусть учатся выбирать хорошие меха на шубку, - шутил он.
Морской транспорт у нас читал «божий одуванчик» Шерешевский, дедушка лет семидесяти. Конечно, его никто не слушал. Один играл в крестики-нолики, другой читал английский детектив, третий просто спал. Правда на втором курсе, когда Шерешевского сменила Лидия Григорьевна Чебышева, никто себе этого уже не позволял.
В тех семестрах, когда не нужно было сдавать английский, я получала повышенную стипендию – пятьдесят пять рублей, двадцать рублей мне высылали родители, на жизнь вполне хватало. На втором курсе меня перевели в новое общежитие, квартирного типа. В нашей трехкомнатной квартирке на Миклухо-Маклая были представлены студенты всех социальных групп: от детей партийной номенклатуры до детей рабочих.
Первый секретарь Белгородского обкома партии еженедельно слал через проводника икорку и балык своей дочери Ларисе. Ни в чем себе не отказывала Лена Львова, у которой мать была крупным профсоюзным деятелем и возглавляла Пятигорские курорты. Чуть скромней была Лиля Шевцова – ее отец занимал важный пост в КГБ во Львове. Достаточно обеспечены были Лиля Панченко, моя докучаевская подружка, и Ира Пузырева, родители которой были членами Союза художников. Я, дочь рабочего, была на последнем месте в этом списке – в моей семье доход на душу был мизерный: к этому времени мама заболела, брат и я учились, работал только отец. Но я ничуть не комплексовала по этому поводу- молодости это не свойственно.
Мое меню было весьма скромным: утром бутерброд с икрой, разумеется, кабачковой, после занятий обед в студенческой столовой, вечером сосиски с вкусным венгерским лечо. Однако бывали воскресенья, когда в складчину мы покупали продукты и бутылку вина, жарили картошку с колбасой, садились вместе за стол, приглашали соседей. Было весело, и наш обед плавно перетекал в ужин, затем начинались танцы, длившиеся за полночь.
Мы очень любили студенческие вечера, где можно было потанцевать и развлечься. Вспоминаю капустник, на котором ученый тип допытывался у красавицы-абитуриентки: «А почему вы поступаете именно в МГИМО, а не какой-либо другой вуз?» И та, скромно опустив глаза, отвечала: «Чтобы сделать международные отношения более интимными». Обычно на этих вечерах играла студенческая группа «Миражи» во главе с Сережей Блондином. Они играли репертуар «Биттлз», «Ролинг Стоунз» и других западных групп. Я не знала английского языка, и, может быть, поэтому «битломания» миновала меня. Иногда выступала польская группа, тогда звучали песни «Червоных гитар», Чеслава Немена и Петра Щепаника. Я была безнадежно влюблена в поляка Марека Кшичковского. Подружка Лиля - в красавца Ирека, Чальд Гарольда польского землячества. Он, видимо, догадывался о ее чувствах, игриво на нее смотрел, приглашал танцевать, но свидания не назначал.
Однажды, возвратившись домой после одного из таких вечеров, я заговорила с Лилей о загадочном Иреке. Ответом мне были рыдания – нежная девичья душа ждала развития отношений, а его не было. Я никогда не плакала из-за юношей: либо смеялась, либо злилась. Признаюсь, в молодости я была порядочная стерва и остра на язык. Даже близкую подружку не щадила. Когда у Лили появился поклонник по имени Уве, они встречались на автобусной остановке, которую можно было видеть из нашего окна. Он приходил на остановку заранее, Лиля, завидев его, бросалась к зеркалу заканчивать туалет, а я, лежа на кровати, пела противным голосом, растягивая слова: «О-о, У-у-ве, У-у-ве, жди меня, и я приду-у-у! У-у-у!» Наверное, это было зло. Прости, Лилечка.
Открытка от Лили (без даты):
«Дорогие Анюта и Саша! Шлем вам сердечный привет из Волгограда. Закончилось наше чудесное свадебное путешествие по Волге. Через полчаса вылетаем в Симферополь - хочется к морю. Целуем. Лиля, Валерий»
На третьем курсе института, работая на московском кинофестивале, я потеряла девственность. Произошло это в гостинице «Россия», где проживали гости фестиваля. Никакой любви не было. Было взаимное влечение и осознанный выбор: «Вот этот красавец будет моим «первым». Красивый, сексапильный Никола Мишич, возглавлял комитет по делам печати Югославии. Он красиво ухаживал, приглашал в бары, на приемы. Мы съездили в гости к югославскому атташе по культуре, где у входа ко мне с «поцелуями» бросился огромный дог, не оставлявший меня в покое в течение всего вечера, что очень смешило моих взрослых друзей, отпускавших шутки на своем языке, которые мне были вполне понятны. «Песик возбудился, - смеялся Никола, - я тоже». Мы вернулись в отель, и Никола пригласил меня к себе выпить шампанского. Это было то, чего я ждала. Я нацепила свой бэдж переводчика фестиваля и гордо прошла мимо дежурной прямо к Николе в номер. Все, наверное, помнят этих «стражей советской морали», сидевших на этажах. Сейчас это кажется абсурдом. Никола был нежный и умелый любовник. Никакой особой боли я не почувствовала, но и удовольствия тоже.
- Это придет потом, - успокаивал меня Никола. – Как тебе удалось сохранить девственность до двадцати лет? – допытывался он.
- Не скажу! Ты ведь завтра уезжаешь? Вот тебе подарок, - я протянула ему на ладони значок города Суздаля, где недавно побывала.
Никола умилился, поцеловал меня и подарил огромную куклу, до того сидевшую в кресле и наблюдавшую за нами синими стеклянными глазами. Сейчас понимаю, что кукла предназначалась для дочери. Но тогда я об этом не подумала и была благодарна Николе за чудный подарок. Нежно прижимая куклу к себе, я спустилась в бар, купила бутылку шампанского и помчалась в общежитие – делиться новостью. Девчонки еще не спали. Я их собрала в кухне и, разлив шампанское по чайным чашкам, провозгласила тост:
- Выпьем за потерю моей девственности!
Девчонки зашумели, бросились меня поздравлять, целовать, стали вспоминать, как у кого «это» произошло. Получились милые девичьи посиделки.
Кинофестиваль – это было здорово! Фильмы демонстрировались во многих кинотеатрах, но гости фестиваля ходили в «Зарядье», что рядом с гостиницей или в Кремлевский дворец съездов. Все ходили смотреть «Андрея Рублева» Тарковского. Хорошо помню демонстрацию фильма Стенли Кубрика «Космическая одиссея-2000». Многотысячный зал Кремлевского дворца был полон, люди сидели даже на ступеньках. Это была история, как группа космонавтов в 2000 году отправилась в далекое космическое путешествие, а их бортовой компьютере через какое-то время «сошел с ума» и стал уничтожать людей. Затрагивалась проблема искусственного интеллекта. В фильме были потрясающие спецэффекты, еще не виданные советским зрителем. Когда фильм закончился, зал взорвался бурей аплодисментов.
Я работала с польской делегацией, в состав которой входили Ежи Гофман, Ежи Кавалерович, режиссер Пассендорфер, Тадеуш Ломницкий, Беата Тышкевич, Барбара Брыльска, Даниель Ольбрыхский. Это были звезды первой величины польского кино. На кинорынке я переводила фильм «Свадьба» с участием Ольбрыхского с польского на английский. Это было непросто, хотя передо мной лежал монтажный лист на польском, и мне нужно было лишь следить за действием и синхронно говорить этот же текст, но по-английски.
Поражала своей красотой Джина Лолобриджида, время от времени появляющаяся в холле со своим семнадцатилетним сыном. На приемах блистала несравненная Сара Монтьель, испанская певица, сыгравшая главную роль в фильме «Королева Шантеклера», только что вышедшем на советский экран. На антресольном этаже молодой художник Илья Глазунов рисовал портрет красавицы Барбары Брыльской, привлекая всеобщее внимание. Мелькал Владимир Высоцкий с популярнейшей Мариной Влади. Выпивал в пресс-баре Бельмондо. На один вечер прилетел из Голливуда Ричард Бартон, чтобы поклониться публике перед премьерой югославского фильма «Фетяска», где он сыграл роль югославского лидера Броз Тито. Одним словом, работать на московском кинофестивале было чрезвычайно интересно.
У нас на курсе учился Игорь Щелоков, голубоглазый симпатичный юноша, отец которого был министром внутренних дел СССР. Во времена перестройки отцу инкриминировали расхищение шедевров живописи и взяточничество. Он застрелился. Но это будет потом. А сейчас Игорь Щелоков был избран комсоргом института, этот шалопай. Он был единственным студентом, подъезжавшим к институту на «Мерседесе». С ним тусовались три наши красавицы: Галя, Оля и Галя Линева. Никто не мог пройти мимо них, не оглянувшись – так они были красивы, к тому же дружили. Галя – стройная, черноволосая. Оля – блондинка с зелеными глазами. Галя Линева - со своими изысканными манерами представительницы «золотой молодежи». Эти девушки начали «сезон замужеств» на нашем курсе: сначала вышла замуж Галочка, затем Олечка, затем другие.
В частности, в нашей группе рано женился Миша Хейфец, талантливый многообещающий студент. Его избранница Вера была настоящей секс-бомбой: белые волосы, карие глаза, пышная грудь, прямо Памела Андерсен, которая правда тогда еще не родилась. При регистрации брака Миша взял фамилию жены – Афанасьев. Мы подшучивали над ним, но со временем это забылось. После распределения Миша был на хорошем счету в Министерстве морского флота, и именно его министр вызывал из Владивостока, где он был в командировке, чтобы переводить переговоры с вице-президентом США Эл Гором. Речь шла о закупке в США миллионов тонн зерна, которые Минморфлот должен был перевезти в СССР. Миша «родил» и воспитал троих детей, дал им образование в Англии. Когда началась перестройка, он организовал свою брокерскую фирму, которой сейчас шестнадцать лет, участвовал в сложнейших сделках по линии Министерства морского флота, процветал.
Когда я увидела его на встрече выпускников через тридцать шесть лет, он был таким же «обаятельным и привлекательным». Правда голова стала седой, а в глазах светилась грусть, что однако не помешало ему пригласить после встречи Маринку и меня в шикарный ночной клуб, где мы «зажигали» до утра и даже танцевали под хит нашей молодости «Obladi-oblada”. Как принято говорить - тряхнули стариной. Я помню, в молодые годы мы ходили в популярное кафе-мороженое «Метелица», где теперь расположен этот ночной клуб и казино. Миша предложил мне сыграть, но воспоминание о моем печальном проигрыше в казино Монте-Карло остановило меня. Глядя на вышколенных крупье, я думала: « Как изменилась Москва по сравнению с советским временем, когда ни о какой ночной жизни не было и речи. Каждый раз, возвратившись из очередной поездки на «загнивающий Запад», я впадала в депрессию, видя серые московские улицы, безрадостные лица в метро. Теперь Москва преобразилась, город сияет рекламой и огнями, но уже не для меня.
Вторым женился Игорь Шейман. Вскоре у него родился ребенок. Помню, как наша дружная группа в общежитии пила шампанское за здоровье новорожденного и роженицы Ляли. После окончания института Игорь распределился в ИМЭМО, защитился, написал интересную работу по здравоохранению в США, участвовал в реформе отечественного здравоохранения, но не в «зурабовской». Работал в администрации президента. Личная жизнь у него не заладилась. Несколько лет назад он женился в третий раз, и его молодая жена родила ему троих детей. Удивительно, но маленькие дети мужчин молодят. Игорь прекрасно выглядит, оптимистичен и полон планов. Он сказал, что как-то проводил совещание в кабинете Брежнева, и это взволновало его. Я его понимаю, близость к «великим» всегда волнует.
Несколько слов о других членах нашей институтской группы.
Витя Супян, наш бессменный комсорг, единственный действительный член академик наук Российской Федерации, заместитель директора института США. Браво, Витя, ты всегда был амбициозным, даже когда учился в институте. Я обнаружила фотографию, на которой мы с ним выходим из столовой летнего студенческого лагеря в Вардане. Такие юные, невинные. Витя - верный человек, он до сих пор дружит с Шейманом. На встрече он сказал замечательные слова: «Мы друг для друга навсегда останемся равными, не зависимо от занимаемой должности».
Витя Велесько, наш староста. Его разбил инсульт, и он не смог приехать на встречу, но телеграмму из Минска прислал. «Дорогие ребята! Мое сердце и душа сегодня с вами. Хотелось бы узнать, в каких солидных мужей превратились бывшие юноши. Счастья вам и здоровья. Ваш Виктор Велесько». Все очень обрадовались телеграмме, и некоторые даже собирались связаться с Велесько.
Саша Кудрявцев, сын писателя. Помнится вечеринка, которую он для нас организовал на первом курсе. Родители и бабушка деликатно ушли на весь вечер из дома, и мы зажигали будь здоров! Саша много лет был ученым секретарем института Дальнего Востока. Читал на испанском лекции в Мексике. После перестройки ушел в банк, после дефолта – в другой банк, когда тот рухнул – ушел преподавать в МГУ, к стати, на английском. Эмоционально самый свободный из нас. Выглядит как типичный американский профессор: худенький, в свитерочке, заросший трехдневной щетиной. Когда Кудрявцевы жили на Ботанической улице, мы с Гусевым часто бывали у них. Хорошее было время, молодое.
Коля Пономарев, всю жизнь проработал в морском транспорте. «Сейчас я металлист, – сказал он на встрече, - перевожу металл». Отзывчивый, простой парень. Он рано женился. Татьяна родила ему двоих сыновей, теперь уже взрослых. По линии Совфрахта Коля работал несколько лет в Париже, потом в Нью-Йорке, только что вернулся с Кипра. После перестройки он организовал свою фирму, однако она оказалась недолговечной. Облагородился, поседел, поумнел. Жена Татьяна сказала о нем прочувствованную речь:
- Мне повезло в жизни - я встретила Колю. Он освободил меня от забот о хлебе насущном, и я могла быть женой и матерью, а теперь еще и бабушкой, поскольку воспитываю внучку. Спасибо судьбе, спасибо Коле.
Слушая ее, я чуть не расплакалась – до того это было трогательно. Я ей даже позавидовала женской завистью. Пожалуй, я тоже не против иметь такого мужа, как Коля. Может быть.
Саша Буравцов, такой же смешливый и улыбчивый, как в молодости. Пришел на встречу в свитере, выглядел как победитель борцовских соревнований. Его трудовой путь оказался весьма тернист. Чем он только не занимался, но что показательно - его дочь заканчивает МГИМО в этом году, продолжая семейную традицию. Саша оказался щедрым отцом и ежегодно платил за обучение дочери пять тысяч долларов – это круто. Я им восхищаюсь. Подарил нам с Маринкой розы. Мы решили их засушить – на память, но я забыла свой букет у Маринки. Недавно я звонила ему по делу. Поговорили, затем он сказал: «Я живу один, Анна. Приезжай, поживем вместе!» Как тут не рассмеяться!
Маринка Климова. Многие годы - эксперт категории «Де Бирс» в Алмазювелирэкспорте, теперь в Алросе. Продает алмазы. Мудра, довольна жизнью, словно и не пережила трагической гибели мужа. С ней связаны особые воспоминания. В студенческие годы я бывала у нее, знала ее бабушку, доброжелательную седую даму с хорошими манерами. Помню старинную салатницу, украшенную красными раками, которую бабушка всегда ставила на стол, когда я приходила в гости. Она считала, что я плохо питаюсь, и старалась всячески восполнить это. Я знала Маринкину мать и сестру. Их дом - один из немногих московских домов, открытый для меня всегда. Я была у Маринки в гостях не так давно. Живет она на Кутузовском проспекте в чудной сталинской квартире с высокими потолками и просторными комнатами. Здесь чувствуются декорационные усилия Юры, второго мужа Марины. У них настоящая коллекция живописи, подобранная со знанием и вкусом. Несколько голландских работ XVIII века, думаю, пришедших через Марину, часто бывавшую в Амстердаме, центре мировой торговли бриллиантами. Марина упорно работала и достигла многого. Но успех и благополучие ничуть ее не испортили – она такая же добрая, искренняя, светлая.
Незабываемый Саша Левин. На первом курсе мы выбирали комсорга. Никак не могли определиться кого. Он встал и сказал: «Выберите меня. Я буду работать». Такое не забывается. Мы посмеялись и выбрали Супяна. У Саши была феноменальная память. Он постоянно сыпал цитатами из «Двенадцати стульев», культовой книги того времени. Он учил наизусть страницы из англо-русского словаря. Работал в африканских странах, в Англии. Говорят, имел отношение к разведке, но на встрече не раскололся и не сказал ни слова. Его жена – успешная бизнес-вумен, он безумно любит своего кота и с удовольствие чистит на даче дорожки от снега. Саша, желаю тебе бесснежной зимы.
Валера Иванов. Я не видела юношу 36 лет. Стал взрослым приятным мужчиной. Работал в Австрии, пять лет работал в Шанхае. Успешен и, судя по всему, вполне счастлив. Не растерял оптимизма и ребячливости. Узнав, что собирается наша группа, он тут же предложил встретиться в Вене, где посол - наш Саша Головин. Я только посмеялась, сказав, что наша следующая встреча, конечно же, состоится в Вене, а эта – в Москве. Валера заказал нам чудный ресторанчик на Пятницкой, спасибо ему.
Леша Кузьмин. Выглядит удивительно молодо. Транспортник, работал в Бразилии, Аргентине, то есть в ее столице, Рио-де-Жанейро, где, как вы знаете, «все в белых штанах». Милый, деликатный. Я училась с ним рядом пять лет и не знала, что его мама рано умерла, и его растил отец. Лешечка, я испытываю к тебе нежность.
Саша Головин. На встрече не присутствовал, поскольку в это время возглавлял делегацию МИД на переговорах в Иране. Я попросила его прислать приветственную телеграмму. Он обещал, однако я ничего не получила. Позже мы выяснили, что телеграмма была им послана, но, по всей видимости, была задержана властями Ирана. Господи, какая закрытая страна! Не дай Бог там жить или работать. На третьем курсе Саша перешел на вновь организовавшееся отделение международной журналистики, тем не менее, мы его считаем своим. Саша единственный из нашей группы, кто стал послом, чрезвычайным и полномочным. Предполагаю, что немаловажную роль для его дипломатической карьеры сыграло то, что он, работая в советском Посольстве Бонне, переводил визит Брежнева. На вечере, посвященном тридцатилетию окончания института, Саша дал мне свою визитку. Он тогда был послом в Вене. Я хотела его навестить, но слишком долго собиралась. Когда мы с подругой прибыли в этот чудный город и позвонили, Сашу уже отозвали в Москву.
Женя Слесарев. Был способным студентом, прекрасно говорил. Дай ему тему, и он с умным видом будет разглагольствовать в течение часа. Мне представлялось, что он станет большим ученым, у него для этого были все предпосылки. Окончив институт и не имея московской прописки, он распределился в какой-то научно-исследовательский институт в Ленинграде , и следы его затерялись.
Андрей Шпакевич. Непростой юноша. Он был маленького роста и страдал комплексом Наполеона. Когда у него появилась девушка, он, бросая вызов общественному вкусу, носил на пальце ее подарок – женское кольцо с изумрудами. Мы посмеивались, но ничего не говорили. По слухам он «выбрал свободу», когда работал в Швеции.
Света Фролова, наша красавица. Много лет преподавала голландский язык в МГИМО. Очень хотелось ее видеть, я ее разыскивала, звонила на кафедру. Мне сказали, что в настоящее время она за границей с мужем.
Наталья Филонец, хохотушка и кокетка. В институте вышла замуж за Игоря Кондрашова. Помню их свадьбу в ресторане «Пекин», великолепное подвенечное платье Натальи, привезенное отцом-дипломатом из-за границы. Нам подавали изысканные китайские блюда, довольно вкусные. Особенно меня поразили «тухлые яйца», то есть яйца, приготовленные в гашеной извести. Молодожены не досидели до конца вечеринки – прямо из-за стола они отправились в свадебное путешествие в Ленинград. Это было необычно и здорово! Сейчас Игорь посол в Никарагуа. Наталья при нем.
Лена Земскова. Прелестная генеральская дочь, вышедшая замуж за простого парня Володю Перфилова, которого позже пригласили работать в ЦК. Ленина мама, Любовь Петровна, плакала навзрыд на их свадьбе. И была права – брак продлился не долго. Мне не удалось разыскать Лену. На встрече кто-то сказал, что она возглавляет отдел внешних сношений в Большом театре. Тоже красиво.
Знаете басню про Стрекозу и Муравья? Я – стрекоза. «Лето красное пропела, оглянуться не успела, как зима катит в глаза». Учеба закончилась, и закончилась моя временная московская прописка. В декабре меня настоятельно «попросили» из общежития. Знакомая девчонка с Покровского бульвара сказала: «Живи у меня. Квартира огромная. Места хватит». И я жила у нее несколько дней. В предновогодний вечер приехала мама девчонки и объявила, что готовится к приему гостей, и я должна уйти. Это было жестоко. С небольшим чемоданчиком в руке я вышла в морозную ночь. Пусть ни у кого не будет такого предновогоднего вечера. Я шла к метро, мороз щипал щеки, по лицу катились слезы обиды. Мне некуда было идти, и я поехала к Маринке. Меня приняли, обогрели, напоили чаем и сказали: «Завтра Новый год, увидишь, все будет по-новому». Так и произошло.
В институте на распределительной комиссии я могла выбрать одно из следующих распределений: в Дальинторг в Находку, в Измаил, порт на Дунае, или в Архангельский порт, в отдел международных сношений. Ни один из вариантов меня не устраивал. Окончить МГИМО и уехать в тьму-таракань? Я бросилась за советом к Забелину, моему руководителю диплома.
- Вадим Григорьевич, что делать? Если я не поеду по распределению, то пропадет мой диплом…
- Не пропадет. Подпиши распределение, возьми диплом и оставайся в Москве. Здесь полно работы, – таков был его совет.
Я подписала распределение, получила диплом, и началась моя «жизнь нелегала» в Москве. Я сняла комнату неподалеку от нашего общежития и занялась поисками работы. Работала переводчиком с польским языком в Интурбюро, в Спутнике, в Госконцерте. Никому не мешало то, что у меня не было московской прописки, пока я не попала в милицию «за нарушение паспортного режима» - об этом ниже. Этот случай потряс меня и открыл глаза на истинное положение вещей. До сих пор я искренне жалею иногородних, которым нужно устраиваться в Москве. Прошли годы, прошла перестройка, изменился социально-экономический строй в стране, а проблема прописки по-прежнему остается. К ней добавилась проблема нелегальных мигрантов. Но к моей книге это не имеет никакого отношения, так что закроем тему.
Перед самым Рождеством я зашла к своим польским друзьям в общежитие. Был чудесный студенческий вечер, мы танцевали, пели польские песни по случаю, а когда в половине двенадцатого я спустилась вниз, чтобы взять свой паспорт и уйти, меня ждала милицейская машина. «Вы нарушили паспортный режим, пройдемте, гражданка».
Так я стала гражданкой. Меня привезли в отделение милиции, посадили в «обезьянник», где уже находились старенький пьяница и девушка- проститутка. Началось разбирательство: где вы прописаны? почему вы в Москве? где вы работаете? что вы делали в общежитии? Подпишите, гражданка, здесь и здесь. Настоящим вы обязуетесь в семьдесят два часа покинуть Москву. Я была по-настоящему напугана. Еще бы! Быть задержанной милицией! Со мной это случилось впервые. На следующий день я разыскала на Петровке своего земляка, Юру Оберемка, и поплакалась ему в жилетку. «Не уезжай, я попробую изъять протокол, - сказал Юра. - Но квартиру нужно сменить».
Из воспоминаний:
Юра, интеллектуал и стиляга, был заметным юношей в Докучаевске. Он стильно одевался, он слушал «буги на костях» (на рентгеновской пленке), у него были зарубежные журналы, он выписывал «Иностранку». Мой брат учился вместе с ним в горном техникуме, и иногда мы общались.
- "Манит сень акаций прогуляться хоть на момент, - часто напевал Юра запомнившуюся мне песню. – Завтра знаем сами – ждет экзамен, но сердце не камень… Ах, ночка лунная, девчонка юная, из-за тебя погибнет кажется студент".
Спустя несколько лет мы случайно встретились на Пушкинской площади, когда я уже была студенткой. Он отслужил в армии и решил стать москвичом, устроившись на работу в милицию. Мы были рады видеть друг друга, поболтали о том, о сем.
- У меня сейчас встреча. Пойдем со мной, - предложил Юра. - Я познакомлю тебя с интересным человеком.
Человек произвел на меня незабываемое впечатление: во-первых, он был горбун, во-вторых, он был отпетый антисоветчик-диссидент, и открыто об этом заявлял, в-третьих, он был широко образованным человеком. Он провел несколько лет в лагере на Соловках и был освобожден только после XX съезда партии, материалы которого прекрасно знал. В разговоре он обличал преступления Сталина, приводил страшные факты и цифры. Я молчала, мне нечего было сказать. Но когда горбун коснулся «святого имени» Ленин, я стала яростно и довольно обоснованно защищать вождя пролетариата. Моя горячность понравилась горбуну.
- У нас на следующей неделе будет сходка, приходите. Вот адрес. И прочтите это, - он протянул мне несколько страниц печатного текста.
Я взяла и попрощалась. Это был «Реквием» Ахматовой. В метро стала читать.
«Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой.
Кидалась в ноги палачу,
Ты сын и ужас мой.
Все перепуталось навек,
И мне не разобрать
Теперь, кто зверь, кто человек,
И долго ль казни ждать.
И только пышные цветы,
И звон кадильный, и следы
Куда-то в никуда.
И прямо мне в глаза глядит
И скорой гибелью грозит
Огромная звезда».
Эти стихи привели меня в полное замешательство. Звезда, символ советской власти, грозит Ахматовой скорой гибелью! Я знала романтические ранние стихи Ахматовой, но «это»! Какая чудовищная антисоветчина! Тогда я еще не знала, что сын Ахматовой был репрессирован, как и миллионы других граждан Станы Советов. Мне стало страшно. За эти листочки меня могут отчислить из института, считавшегося политическим. Меня могут арестовать и услать на Соловки, как горбуна. Нет, я не хочу этого. Я не стану рисковать.
Выйдя из метро на Юго-западе, я купила спички и пошла в соседнюю рощу. Я много раз видела в кино, как разведчики сжигали компрометирующие документы. Настала моя очередь. Убедившись, что за мной никто не следит и вокруг безлюдно, я подожгла бумажку с адресом. Она сгорела быстро. Затем я стала жечь «Реквием». Он то загорался, то гас на ветру. Я обожгла пальцы, на лбу выступил пот. Наконец, истлевшие листы упали в траву. Я затоптала их и растерла в пыль.
В памяти всплыли слова горбуна:
- Горничная из Посольства США сообщала НКВД о готовящемся нападении Германии на СССР. Но Сталин не принял эту информацию к сведению и написал на ее рапорте: «Стереть в лагерную пыль». «Нет, не позволю себя стереть в лагерную пыль» - подумала я и решительно зашагала к автобусной остановке. «Роман» с горбуном закончился, едва начавшись.
Я сменила квартиру и тут же уехала по Союзу с польской эстрадной программой «Мелодии для вас». Знание польского языка давало мне преимущества. О гастрольной поездке этой польской группы мной была написана книга, и читана она была в солидном журнале. Редактор говорил: «Свежо, мило. Но нужно поляков сделать прибалтами. Не можем мы такое напечатать о наших польских друзьях». А «такое» - была чистая правда, виденная мной воочию. Но есть правда жизни, а есть правда искусства. Тогда я этого не знала.
Господи, кто же поляков сможет сделать прибалтами? Это совершенно разные темпераменты, разные культуры. Пришлось положить книгу «в стол». На этом я не остановилась и через пару лет написала сценарий об угоне террористами самолета. Тогда я работала в SAS, и через меня проходило большое количество информации, касающейся угона самолетов. Семидесятые годы явились пиком палестинского движения сопротивления, решившего влиять на мир путем угона самолетов. Случайно я посмотрела картину Малюкова «В зоне особого внимания», и фильм мне так понравился, что я села и написала для Малюкова сценарий. Сюжет был следующим. Группа террористов из немецких Красных бригад угоняет SAS-овский самолет, следующий по маршруту Франкфурт-Москва-Токио. На борту среди пассажиров находится российский детский хор, возвращающийся с гастролей по Германии. Требования террористов четко сформулированы – освободить пятерых членов Красных бригад, томящихся в тюрьме в ФРГ. И так далее, сюжет был закручен круто.
Мы договорились встретиться с Малюковым на Мосфильме. Я прождала его час и, разочарованная, собиралась уже уходить, когда он вошел с извинениями – снегопад, пробки. Он выслушал меня, взял сценарий на читку и распрощался до следующей встречи. Она состоялась у него на квартире, где-то на Плющихе. Меня тогда поразил факт, что входная дверь в квартире Малюкова была двойная, из крепкого натурального дерева. Я никогда не видела таких дверей.
- Почему у вас две двери? – наивно спросила я.
- Это защита от непрошенных гостей, - улыбнулся Малюков.
Теперь в Москве большинство дверей из металла, но количество квартирных краж растет из года в год. Поскольку в моем сценарии одним из действующих лиц являлся посол ФРГ и другие официальные лица, то Малюков предложил передать сценарий в МИД для получения заключения. Заключение мы получили, но негативное. «В связи с тем, что советские войска, выполняя свой интернациональный долг, недавно вошли в Афганистан, постановка данного сценария считается нецелесообразной». Одним словом, прощай сценарий, здравствуй Афганистан.
6. ТЕМИРКАНОВ
Передо мной фото польского дирижера Тадеуша Стругалы, прилетевшего в Ленинград дирижировать оркестром Юрия Темирканова. Сам Темирканов, с которым мы встретились на следующий день, был замечательный – остроумный, веселый, элегантный. Он красиво говорил и тут же пригласил нас на обед в «Европейскую», прошедший «в теплой и дружеской атмосфере». Говорили в основном о музыке, о дирижерах. Мне было интересно слушать профессионалов. Вечером Темирканов, во фраке с бабочкой, утонченный и манерный, дирижировал «Частушки» Родиона Щедрина. Мой музыкальный лексикон слишком беден, чтобы описать его жест, его экспрессивность, красоту движений. Тимирканов был дирижером от Бога, что очевидно. Публика рукоплескала. Мы с Тадеушем «отбили» все ладоши. После концерта пошли вдвоем гулять по городу. Был период «белых» ночей. Кто был в Ленинграде, тот знает, какое это волшебство.
Прошло несколько десятилетий. Осенью 2000 года, будучи у своей подруги Зои в Петербурге, я увидела рекламу: «Международный зимний фестиваль. Площадь искусств. 24 декабря. Дирижирует Юрий Темирканов». Столько воспоминаний всколыхнулось, так захотелось его вновь увидеть и услышать его оркестр. Мы договорились с Зоей, что она купит билеты, а я приеду в Питер в день концерта. Я рассказывала подружке о Темирканове, я ей описывала его выигрышную внешность, его уникальную манеру дирижировать, его неповторимую артистичность и легко убедила ее, что нам этот концерт посетить просто необходимо.
Я приехала в Питер утром. Зоя, в белой шубке из песца, встречала меня на вокзале. Расцеловавшись, мы пошли завтракать в Макдональдс, что стало уже хорошей традицией. Затем погуляли по Невскому, сходили в Эрмитаж.
В филармонию мы пришли заранее, боясь опоздать. Вошли в фойе и опешили: там стоял, нагло сверкая лаком, новенький американский «Форд», совершенно не сопрягаемый ни со скромной ленинградской публикой, ни с предстоящим вечером. Как мы узнали из программки, «Форд» являлся главным спонсором фестиваля, а спонсору можно все. Я лишь удивлялась, как организаторы этой акции смогли вкатить автомобиль в фойе. Однако, Бог с ним, с этим «Фордом».
Мы сидели в партере. Весь музыкальный Петербург был здесь. И вот на сцене появился мой кумир. Я не видела его тридцать лет. Он очень изменился. Сейчас ему за шестьдесят, волосы поседели и поредели, глаза смотрят с усталой улыбкой. Элегантный поклон публике, и он начинает дирижировать. Я сижу – вся ожидание, вся волнение! Но, увы, меня ждало горькое разочарование: на сцене был другой человек - маэстро, умудренный годами, дирижирующий сложную и печальную первую симфонию Малера, а не задорные «Частушки» Щедрина. Его движения по-прежнему красивы, не лишены изящества, но где же горение, где страсть, которой он меня когда-то поразил? Ничего не осталось, он остыл, он превратился в пожилого, известного всему миру музыканта. Я разочарована, Зоя тоже. В антракте я извиняюсь: в одну реку нельзя войти дважды, нельзя быть таким же молодым и энергичным спустя тридцать лет. Погуляв по фойе и купив замечательный, изданный по случаю 60-летия Темирканова буклет, мы постепенно успокоились. Тем более что во втором отделении нас ждал подарок – Второй концерт Прокофьева в исполнении Евгения Кисина, поднявшего нам настроение.
ПЕТЕРБУРГСКОЕ ТЕАТРАЛЬНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ
Скажу вам – замечательно иметь подругу в Петербурге. Когда накатит тоска, можно сесть без пяти двенадцать в «Красную стрелу» и в восемь утра следующего дня выйти из вагона в Петербурге, направиться на площадь Восстания, потянуться и полно грудью вдохнуть бодрящий утренний воздух. Окинуть взглядом все еще темные окна гостиницы «Октябрьская», что напротив, и, подхватив сумку, зашагать к метро.
На «Парке Победы», где я вышла, было безлюдно. Неудивительно – ведь сегодня первый день Нового года. Все еще спят после праздничных излияний, кроме меня и двух подвыпивших мужчин, бурно выясняющих, уважают ли они друг друга. Я дошла до светофора, пересекла сияющий огнями Московский проспект и оказалась у памятника Чернышевскому, на голове которого сидела черная ворона. «Эй! – крикнула я и махнула рукой. – Тебе там не место!»Ворона каркнула в ответ и улетела.
Через четверть часа я уже сидела за столом и с удовольствием поедала салат, оставшийся от праздничного ужина. Подружка Зоя, совсем не уставшая, а свежая как роза, хлопотала по хозяйству, спрашивая о моих домашних: как внучок? Как Поленька? Как Лизочка? Я отвечала коротко, краем глаза поглядывая на диван, на который мне хотелось завалиться и закрыть глаза. «Ты устала,– заметила мое состояние подруга. – Выпей чаю и ложись».
Постелив белоснежную простыню на диван, я легла и закрыла глаза. В голове все еще слышался звук постукивавших на стыках колес. Словно в тумане проплыли улыбающиеся лица попутчиков, с которыми я встретила новый год: маленькая Сашенька, ее родители. Я провалилась в сон.
С Зоей мы познакомились несколько лет назад на семинаре у Ангелины Могилевской, весьма успешно проповедовавшей идеи позитивного мышления среди московских пенсионерок и безработных. Зое здесь было не место - у нее был вид процветающей женщины. Как я узнала позже, недавно взыскательная комиссия отобрала ее, талантливого зоотехника-практика, для участия в международном проекте по животноводству «ТАСИС». Возможно, приехав из своего совхоза в Москву, Зоя чувствовала себя одиноко и искала новых знакомств. Мы обменялись телефонами и вскоре подружились, радуя друг друга, кто чем мог. Зоя – провинциальной искренностью и доверчивостью, я – знанием Москвы, театров, музеев.
Честно говоря, тогда мне было худо – я потеряла работу, прозябала, на хлеб зарабатывала тем, что подвозила пассажиров на машине. Стыдясь такого положения, я избегала старых знакомых. Новая дружба с Зоей была для меня подарком небес. Я была ей благодарна за любовь и внимание. Через год Зою перевели в Петербург, и я иногда навещала ее.В этот приезд мы собирались пойти в БДТ. Подружка заранее купила билеты и позвонила мне по телефону – обрадовать. Вообще-то, я люблю музыку и предпочла бы Мариинку, но БДТ тоже здорово.
Проснувшись ближе к вечеру и открыв глаза, я увидела, что Зоя принимает лекарство – у нее разболелась печень.
-Тебе придется пойти в театр одной, я плохо себя чувствую,- сказала Зоя. - Я звонила двум приятельницам, чтобы перепоручить тебя им, но, как ты понимаешь, в праздники у всех свои планы. Извини.
Она казалась расстроенной. Я хотела отказаться от культпохода, но мы решили, что я должна пойти – жаль было купленных билетов и новогоднего вечера. Я позвонила в театр, чтобы узнать, как добраться. Лет тридцать назад я была в БДТ, но за давностью лет дорога выветрилась у меня из памяти. Выйдя на Сенной, я не узнала город: вокруг высились современные торговые центры, сияла праздничная иллюминация. Нарядные веселые питерцы спешили по своим делам. Поспешила и я. Дойдя до Фонтанки, свернула налево, следуя полученным в театре указаниям. Шагая по набережной, я вспомнила эпизод, связанный с Товстоноговым, бывшим главным режиссером БДТ.
В течение двух долгих месяцев я работала с польской эстрадной группой «Ежи Грюнвальд и его команда» в качестве переводчика и администратора Госконцерта. Мы объездили десятки городов. Это был хороший «чес» по городам и весям, выражаясь современным сленгом. По возвращении группу, и меня в том числе, поселили в гостинице «Москва», что на Манежной площади. Кстати, этой гостиницы больше нет – ее недавно разобрали по решению московской градостроительной комиссии. На ее месте будет построена новая гостиница.
Я сидела в буфете и доедала свой гостиничный завтрак, когда вошел Товстоногов. Я его сразу узнала: в прессе того времени часто появлялись его фотографии и публикации о нем. Он взял кофе и, спросив разрешения, сел за мой столик. Слово за слово, мы познакомились. Он представился как Георгий Александрович. Беседа текла легко. Мы шутили по поводу погоды, обсуждали различия между москвичами и ленинградцами, театра не касались. Через какое-то время, хитро прищурив глаза за толстыми стеклами очков, он спросил:
- Вам что-нибудь говорит фамилия Товстоногов?
- Разумеется, - ответила я, не колеблясь. - Это известный ленинградский театральный режиссер, и мне кажется, что это вы. Не так ли?
-Так, девочка, так, - улыбнулся он.
В этот момент в буфет ввалилась шумная компания моих поляков.
-Пани Аня, пани Аня! – закричали они. – У нас проблема. Мы вас искали.
Я встала из-за стола:
-Это мои великовозрастные «дети» - польская эстрадная группа. Они пришли за мной. До свидания, Георгий Александрович.
-До свидания, красавица. Приходите на спектакль. На чье имя оставить контрамарку?
-На имя Анны, что на шее, - отшутилась я и, присоединившись к полякам, вышла…
Боже мой, как давно это было! Но это было.
Вот и театр, красивое бело-зеленое здание. Оно прекрасно подсвечено. К нему с трех сторон стекаются потоки людей. Сегодня дают «Двенадцатую ночь» Шекспира. Я взошла на небольшой мостик, перекинутый через Фонтанку, чтобы сделать несколько снимков. На обратном пути меня остановила бедно одетая сгорбленная старушка:
-Лишнего билетика нет?
-Есть, - я достала билет. – Держите.
Старушка взглянула на билет и покачала головой:
-У меня таких денег нет.
- Какие деньги! Это вам новогодний подарок, - сказала я и сбежала с мостика.
Побродив по театру и выпив бокал шампанского в буфете, я направилась к своему месту, ожидая увидеть рядом уже известную мне старушку. Однако, на ее месте сидел молодой человек лет двадцати с небольшим, коротко стриженный, в светлом свитере, нос тюпочкой. Я миновала его и села рядом, недоумевая – где же старушка?
Свет погас и начался спектакль. Некоторое время я следила за перипетиями знакомых с детства героев. Фильм «Двенадцатая ночь» с Кларой Лучко я смотрела столько раз, что знала его почти наизусть. Затем мои мысли вновь возвратились к старушке. Вероятнее всего она отдала билет своему внуку. Я скосила глаза в сторону внука. Ежик волос, тонкая бледная рука. Юноша напряженно смотрел на сцену. Вдруг на меня снизошло прозрение. Никакой он ей не внук. Старушка так зарабатывает на жизнь: делает ставку на жалость, напрашивается на подарок, затем перепродает билет желающим. Дело ясное. Я успокоилась и стала смотреть на сцену. Что там Орсино? А его прелестный слуга? А шут, которого, ко всеобщему удивлению, играла Алиса Фрейндлих, переодетая в мужское платье?
Юноша переменил позу, и наши локти соприкоснулись. Я ощутила мощное тепло. Это было так неожиданно, что я застыла. А тепло юноши перетекало в мое тело, будоража душу и заглушая голос рассудка: «Господи, опять искушение? Зачем? Разве я не отлюбила свое? Не отмучилась?» Поколебавшись с минуту, я убрала локоть. Волшебство закончилось. Когда зажегся свет, юноша резко встал и направился к выходу. Я с грустью проводила глазами его тонкую юношескую фигуру.
Антракт я провела весьма прозаично – стояла в нескончаемой очереди в туалет. Кстати, вспомнила, что однажды, работая на кинофестивале, я была свидетельницей очереди в женский туалет, состоящей исключительно из звезд первой величины европейского кино. Возвратившись на место, юношу не увидела. «Неужели ушел?» – с неожиданным сожалением подумала я. Он вошел в зал, когда погасили свет. Быстро прошел к своему месту. Когда садился, я взглянула ему в лицо. «Да?» – спросили мои глаза. Он ответил быстрым блестящим взглядом: «Конечно, да. Не сомневайся».
С замиранием сердца я ждала, когда он вновь прикоснется к моему локтю, чтобы ощутить это волнующее тепло. Словно читая мои мысли, он осторожно придвинул ко мне руку. Это игра. Теперь мой ход. Едва заметным движением я приближаюсь к нему. Теперь не только локти, но и наши предплечья соприкасаются, что усиливает мое волнение. Мы играем в непростую игру под названием «якобы прикосновение». На самом деле мы не касаемся друг к другу. Мы останавливаемся в миллиметре друг от друга, чтобы ощутить это волшебное тепло. Разумеется, это лишь иллюзия близости. Она исчезнет, растворится в воздухе, как только зажжется свет.
Мы то приближаемся, то отдаляемся. То даем надежду, то отбираем ее. Я вдыхаю едва заметный аромат его одеколона. Наверное, «Hugo Boss». Отлично «отбивает» здравый смысл. Иногда мне кажется, что я слышу стук его сердца. Боковым зрением вижу его склоненную голову, нос тюпочкой, срезанный подбородок. Безумно хочется положить ладонь на его склоненную голову, но нельзя. Это против правил. Я вздыхаю и отодвигаюсь.
Мы долго аплодировали, радуясь тому, что может что-то делать вместе. Артисты несколько раз выходили на поклон. Но все. Занавес закрывается. Игра окончена. Юноша уходит. Я роюсь в сумочке, чтобы найти таблетку валидола – разболелось сердце. Спускаюсь в гардероб, бесчувственно стою в очереди, беру шубку, одеваюсь у зеркала. И вдруг в отражении, среди сотни лиц, вижу лицо юноши. Он стоит на возвышении, взгляд его блуждает в толпе, словно ища кого-то. Видит меня в зеркале, смотрит не отрываясь. В его взгляде призыв, надежда и еще что-то, чего я не могу разгадать.
Надев берет, я поворачиваюсь и иду к выходу, не сводя с юноши глаз. «Ты пробудил мои чувства. Вызываю тебя на дуэль», - говорит мой взгляд. – Ты готов?» Увы, юноша не был готов. Не выдержав моего взгляда, он опустил глаза и стоял, потерянный. Я молча проследовала мимо и вышла в ночь. Театралы небольшими группами расходились кто куда, на ходу обсуждая удачный спектакль. Кто-то сожалел, что нет уже с нами Товстоногова, а я сожалела о юноше.
Какое- то время я шла в толпе, становившейся все реже и реже. Теперь передо мной шагали на высоченных каблуках лишь три девушки. «Совсем как я в молодости», - подумала я и обернулась, чтобы попрощаться со своим театральным приключением. С неба, как и должно быть в Петербурге, моросил мелкий дождь, видимый лишь в свете уличных фонарей. Набережная Фонтанки была пуста. Лишь силуэт знакомой старушки мелькнул на мосту. Мелькнул и исчез…
7. ГОСКОНЦЕРТ
В годы моей молодости лишь одна советская организация имела право приглашать иностранных артистов – Госконцерт СССР. Это была его монополия. Его офис по-прежнему находится на Неглинной 15, прямо напротив импозантного здания Центробанка. В перестроечные годы, будучи в очередной раз безработной, я как-то зашла в Госконцерт. Все там показалось мне старым и обветшавшим. В отделе кадров я назвала фамилию прежнего начальника Целякова и узнала, что он давно умер. Я назвала фамилию инспектора Рогачевой, в свое время отвечавшей за контакты с Польшей, и узнала, что она не работает, ушла на пенсию. Когда я спросила насчет работы, ответ инспектора был таков:
- Что вы! Мы даже своих штатных переводчиков не можем обеспечить работой. Теперь другие времена, у нас есть конкуренты - частные агентства, весьма успешно работающие с зарубежными звездами. Наш Госконцерт в упадке, из этой листовки вы узнаете, чем мы сейчас занимаемся.
Она протянула мне небольшую листовку, на которой было напечатано: «Государственное предприятие «Госконцерт» приглашает меломанов в эксклюзивные туры, на концерты и фестивали, горные курорты, в круизы по Средиземному морю, на лечение в Швейцарию, бизнес-семинары во Франции, учебные языковые туры во Францию, США, Австралию, Японию».
Я прочла, положила листовку на стол и попрощалась.
В советское время, когда Госконцерт был могущественной организацией, я работала там внештатно. Госконцерт имел право, в случае необходимости, привлекать для внештатной работы переводчиков из других городов и таким образом легализировать их положение в Москве. Таким был венгерский переводчик Володя Антош. К этому разряду относилась и я, выпускница МГИМО, знающая языки, но не имеющая московской прописки. «Кормил» меня польский язык, поскольку, по меткому выражению Целякова, «английских и французских переводчиков в Госконцерте, как собак не резанных».
Первой исполнительницей, с которой я работала, была пани Зофья Янукович-Поблоцка, польская певица, имеющая чудное сопрано. Она изучала bel canto в Италии. Для нее это были первые гастроли в СССР. Пани Зофья, красивая и кокетливая, приехала с дочерью-аккомпаниатором и мужем-директором, занимающимся организацией ее гастролей. В Москве концерт прошел в ЦДРИ. Пани Зофья пела Перселла, Баха, Скарлатти, Верди, из польских композиторов Шимановского, Лютославского. Немногочисленная публика тепло приветствовала певицу из дружественной страны. Было много цветов, но самый красивый букет вручил пани Зофье атташе по культуре Польского посольства. Пани Зофья была удивлена нашим обычаем - дарить цветы незнакомому исполнителю.
– В Польше не так, – говорила она оживленно, гордо внося букеты в гримерную. - У нас цветы дарят только знакомые. А я ведь в Москве никого не знаю.
Артистка остановилась в «Метрополе», недалеко от ЦДРИ, и туда мы возвращались пешком после концерта. Решили поужинать в ресторане отеля, и пани Зофья, аккуратно сложив свой норковый палантин в неброскую сумочку, взяла его с собой. Она считала, что норка стоит того, чтобы о ней позаботиться. Пришлось с ней согласиться, поскольку я сама несколько раз оказывалась жертвой провинциального гостиничного воровства. Закончив гастроли, пани Зофья подарила мне на память красный шарф, который я долго и с удовольствием носила. Перечитывая записи тех лет, я наткнулась на рецепт «перника» (кекса), записанный мной под диктовку пани Зофьи. Внизу была приписка: «Когда «перник» будет готов, пригласите семью Янукович-Поблоцких». Поляки любили шутить, и это мне в них нравилось.
Пани Зофья была у нас в конце 1971 года, а в январе 1972 года вместе с польской пианисткой Марией Шмыд-Дормус мы совершили настоящее большое турне по европейской части Советского Союза: Москва, Сочи, Ростов-на-Дону, Вильнюс, Гомель, Минск. По советским стандартам нас принимали шикарно: везде нас встречал администратор филармонии на черной «Волге», нам бронировали лучшие (по советским стандартам) отели, все наши просьбы тут же выполнялись. Ну, а если в аэропорту приходилось ждать по нескольку часов свой рейс, так это у артистов судьба такая, это «издержки профессии». Все две недели мы прекрасно ладили. Уезжая, пани Мария пригласила меня в Польшу. Я была в восторге от приглашения - заграница меня всегда манила. Но именно тогда путь заграницу для меня был закрыт: я работала внештатно, и ни один райком Комсомола города Москвы не рекомендовал бы меня для поездки, что было первейшим условием.
Советская власть нам внушала, что поездка заграницу – это запредельная мечта, а если она осуществлялась – то это подарок партии и принимать его нужно с благоговением и благодарностью. Чтобы осуществить эту мечту и поехать в Польшу, мне нужно было выйти замуж, устроиться на постоянную работу, проработать год, проявить себя «активной, трудолюбивой и законопослушной» и тогда, возможно, местная комсомольская организация и райком могли бы меня рекомендовать.
- Что за ахинея! Причем здесь «выйти замуж»? – возмущалась моя дочь Лиза, человек нового поколения, когда я ей рассказала об этой истории. Но в то время это было именно так. Я никогда не была врагом советского режима, никогда не боролась с ним. В этой книге я просто описываю, как все было.
И все же я съездила в Польшу по приглашению пани Марии, предварительно пройдя весь этот тернистый путь. Мы с мужем посетили Варшаву, город Валбжих в Карпатах и, как завершающий этап нашего путешествия, Краков, где жила пани Мария. Она была очень занята на работе, и старый город нам показал ее сын Ричард. Он также привел нас на богослужение, проводимое Краковским епископом Каролем Войтылой, ставшим впоследствии Папой Римским Иоанном II. На богослужении все было торжественно и очень красиво. Особое впечатление на меня произвел орган, чего нет в православных церквях. Отсидев мессу, мы остались еще и на проповедь. Саше было скучно, но на меня Войтыла, в своем епископском колпаке, произвел большое впечатление. «Хамство современной жизни захватывает нас, и наша цель - противопоставить ему христианскую любовь», - вещал он с авмона. Он говорил удивительно четко и ясно - даже для меня, иностранки, его проповедь была понятна.
Мы посетили Stary Teatr (Старый Театр), с которым я когда-то работала, и посмотрели известную пьесу Станислава Выспяньского “Noc listopadоwa” («Октябрьская ночь»), поставленную Анджеем Вайдой в январе 1972 года. Как и знаменитые «Dziady», вызвавшие молодежные волнения в Варшаве, эта пьеса звала поляков к свободе, а в современном историческом контексте - к освобождению от советского влияния. У меня сохранился буклет этого спектакля, на котором изображены Лазенки, резиденция русского наместника Константина в Варшаве, весьма артистично сфотографированные самим Вайдой. Мы также посмотрели спектакль, поставленный по мотивам романа Булгакова «Мастер и Маргарита». Гусев был поражен красотой и смелостью молодой актрисы, которая появлялась на метле, и ее единственной одеждой был фиговый листок на причинном месте. Это было довольно смелое сценическое решение для семидесятых годов двадцатого века, не так ли? Одним словом, Польша открыла нам мир за пределами «железного занавеса», и он оказался более свободным и привлекательным, чем наш.
Некоторые иностранные театры приезжали в СССР, чтобы выступить лишь в Москве и Ленинграде. Таков был французский театр “Theatre de la ville” из Парижа, с которым мы пересеклись на гастролях в Ленинграде. Я тогда сопровождала польского дирижера Тадеуша Стругалу, выступавшего с оркестром Темирканова. Мы с Тадеушем наслаждались свободным днем в чудном городе Ленинграде – сходили в «Эрмитаж», пообедали с Темиркановым, посмотрели спектакль «Theatre de la ville» “Троянской войны не будет» в театре Комиссаржевской. Елену Троянскую играла Ани Дюперей, известная французская актриса, красавица. Администратор посадил нас в директорскую ложу, так что мы наблюдали за действием вблизи. Красота Ани не оставила Тадеуша равнодушным, и он сказал: «Держите меня, пани Аня, не то я выпрыгну на сцену». Мне понравился молодой актер Филипп Норманн. Когда зал аплодировал, я бросила ему букетик незабудок. Он поднял цветы и стрельнул в меня синими глазами. После спектакля мы с Тадеушем пошли бродить по городу. Это было очень романтично. Кто знал волшебство белых ночей, тот меня поймет. «И я его пил, это вино, этот вечно длящийся сумрак – коктейль из отчаявшегося света и нерешительной тьмы» - писал Вальдемар Вебер, позже иммигрировавший в Германию.
Я уже была опытным администратором, когда мне поручили «непростое дело»: сопровождать в течение двух месяцев польскую развлекательную программу «Мелодии для вас». Провинциальные советские зрители, не избалованные иностранцами и видевшие лишь Джорджи Марьяновича и Сашу Субботу, принимали нас «на ура», буквально забрасывая цветами. Вот города, в которых выступали поляки: Фрунзе, Душанбе, Ашхабад, Баку, Кисловодск, Тбилиси, Ставрополь, Нальчик, Орджоникидзе, Грозный, Ростов-на-Дону, Краснодар, Армавир, Ленинград.
В группе была популярная рок-певица Карин Станек. Она в меня влюбилась, и у нас начался настоящий лесбийский роман. Карин была удивительно добра и заботлива, такой заботливой может быть только полька. Она избегала гостиничных ресторанов, питалась главным образом продуктами с рынка.
- Морковь полезна для здоровья, - говорила она мне, грызя морковь. – Почему не ешь?
- Не хочу, не вкусно, - капризничала я.
- Ну, тогда полакомься - съешь виноград…
Сейчас я ежедневно ем морковь и часто вспоминаю Карин.
Из дневника. 12.03.1972.
«Группа приехала в Армавир около двенадцати. Разминая затекшие ноги, мы вышли на заплеванную привокзальную площадь, осмотрелись. Поляки тут же пошли покупать горячие, истекающие мясным соком, чебуреки. На площади было нескончаемое движение приезжающих и отъезжающих пассажиров. Но когда часть группы: косматые, длинноволосые, необычные, двинулась к киоску, движение вдруг прекратилось, люди застыли и стали глазеть на артистов. Я это видела краем глаза, входя в узкую дверь затрапезной провинциальной гостиницы. К моему удивлению мы получили хорошие номера с душем, хотя и двухместные.
- Ладно, одну ночь перекантуемся, - сказал польский администратор пан Казакин и занялся расселением.
Администратор филармонии суетилась рядом: выясняла, уточняла, отдавала распоряжения мальчику, встретившему нас у входа. В общем, все как обычно – суета.
Перекусив в буфете и приняв душ, я направилась в Дом культуры то ли железнодорожников, то ли металлургов, где сегодня нам предстояло дать два концерта – нужно было посмотреть сцену и проконтролировать доставку аппаратуры. Это было совсем недалеко – нужно было лишь пересечь площадь, на которой, как и в любом советском городе, стоял памятник Ленину. Видели бы вы этот памятник! Ни цветочка, ни травинки вокруг, лишь асфальт, массивные гранитные глыбы громоздятся друг на друге, а на верху – маленькая фигурка Ленина, покрашенная серебряной краской. Я даже остановилась, пораженная несуразностью памятника. Бедный Ленин. Интересно, кто автор этого «шедевра»?»
Любила ездить в Союз скрипачка Ванда Вилкомирска. Небольшого роста, с волосами до плеч, она была великой артисткой на сцене и обыкновенной женщиной в жизни. Ее супруг, Ежи Раковский, занимал пост главного редактора польской газеты «Политика», которую я читала и свободомыслием которой восхищалась.
Приехав, пани Ванда заняла один из номеров люкс в «Метрополе», окна которого выходили на проспект Маркса, и тут же начала репетировать. У нее был один концерт в Москве и два в Ленинграде. В Москве концерт с успехом прошел в Малом зале консерватории. Тот же Атташе польского Посольства приветствовал артистку, как и пани Марию, похожими роскошными цветами. Затем мы ужинали вместе с ним все в том же «Метрополе».
В Ленинграде у пани Ванды объявился старый знакомый, торговец книгами. Он побывал на двух концертах, хотя программа была та же. Он аплодировал громче всех, на каждом концерте дарил пани Ванде скромную красную гвоздику, а вечером ужинал с нами в «Европейской», где мы жили. Он знал о пани Ванде все: когда и где гастролировала, что играла, с каким оркестром, кто дирижировал. В то время знание таких подробностей меня удивляло. На концерт знакомый приходил с парнем, и за версту было видно, что они «голубые». Когда я спросила об этом пани Ванду, она лишь улыбнулась: «Предпочитаю «голубого», но знатока музыки».
Среди артистов, которых я сопровождала, был всемирно известный дирижер Кароль Стрыя. Это был интеллигентнейший человек, уже в возрасте, совсем седой. Он являлся художественным руководителем Государственной Шленской филармонии в городе Катовице, а также главным дирижером оркестра города Оденсе (Дания). Для меня это звучало непривычно, но Польша была свободной страной, даже при Советах. За свою артистическую деятельность Кароль Стрыя был награжден орденами разных стран, как теперь наш Ростропович. Стрыя часто гастролировал в Европе, бывал в Аргентине, в США, в СССР. В Москву он приехал, чтобы выступить с оркестром Вероники Дударовой. Мы посетили ее скромный офис на Каланчевке. Вероника Борисовна производила впечатление властной женщины, у которой и оркестр и муж Гаврюша, как она его называла, были «под каблуком». Но нужно отдать ей должное: с нами она была мила.
Позже я много раз бывала на ее концертах, и каждый раз поражалась таланту и силе воли этой единственной в России известной женщины-дирижера. С годами ее талант еще больше расцвел. Думаю, ее оркестру прибавило популярности то, что он участвовал в программе Жанны Дозорцевой «По странам и континентам», собирающей полные залы слушателей. Выглядит Вероника Борисовна и сейчас прекрасно, но стоять за пультом на каблуках ей стало трудно. После недавнего исполнения «Реквиема» в зале Чайковского Дударова поклонилась и сбросила туфли прямо на сцене, вызвав бурю аплодисментов. Возраст никого не щадит, даже знаменитых.
8.ЗАМУЖЕСТВО И РОЖДЕНИЕ ПОЛИНЫ
Письмо от мужа Саши Гусева(без даты):
«Здравствуй, Анечка!
Мне ужасно плохо без тебя. Тоска страшная. Хуже тому, кто остается, а не тому, кто уезжает. Теперь я это понимаю. Как санаторий? Как ты устроилась? В следующий раз в отпуск поедем только вместе. Письмо твое получил с опозданием, поскольку ты перепутала индекс. Эту неделю жил у родителей. К твоему приезду наведу у нас порядок, не сомневайся. Завтра вышлю плащ. Занятия английским идут кое-как. Так сильно хочу тебя видеть, как никогда. Плохо сплю, снится ерунда какая-то. Если сможешь, поменяй билет и приезжай хотя бы дней на пять раньше. Мне просто невыносимо без тебя.
Касательно Польши. Я сделал приглашение на Марьяна с семьей, но послать не могу, поскольку потерялся адрес. Я весь дом перерыл. У тебя в записной книжке, наверное, есть этот адрес, напиши, чтобы ускорить дело. Когда же ты, наконец, приедешь, любимая моя? Обязательно дай телеграмму. Я встречу тебя в аэропорту, и домой мы поедем вместе. От пани Марии до сих пор нет приглашения. Дай мне ее телефон. Я позвоню и выясню в чем дело. Моему другу Ширинскому уже прислали приглашение из Познани. Он рад без памяти и готовится к первому заграничному путешествию. Ничего, мы с тобой тоже поедем.
Ты обещала писать часто, а я получил лишь одно письмо. У меня создалось впечатление, что писала ты его в спешке, не так ли? Как проходит твоя санаторная жизнь? Где побывала на экскурсиях? Как пишется твоя повесть? С кем подружилась? Загораешь ли? Пиши все подробно, я все хочу о тебе знать. Жду с нетерпеньем. Целую тысячу раз. Буду для тебя самым хорошим. Приезжай скорее! Люблю.
Твой Саша»
Все девушки когда-нибудь выходят замуж, или почти все. Мне уже двадцать пять лет, я окончила институт, я молода, привлекательна, но не замужем. «Хороша я, хороша, хорошо одета, никто замуж не берет девушку за это» – отшучивалась я, когда мне задавали этот вопрос. На самом деле, как я сейчас понимаю, все было запрограммировано моими родителями, давшими мне четкую установку - сначала закончить учебу, а затем уже выходить замуж. В нашей семье не говорили о замужестве, не готовили почву, не рассматривали кандидатов в женихи. «Учиться, учиться и еще раз учиться», - так говорил великий Ленин. Так говорили мои родители, так считала и я.
Но, окончив институт, я вдруг обнаружила, что я одна, неустроенна, у меня нет прописки, я не приступила к работе сразу после окончания учебы, как мои однокашники-москвичи, получившие московское распределение. В институте мне предложили на выбор несколько морских портов,поскольку в моем дипломе было записано : "экономист по морским перевозкам внешнеторговых грузов", но я выбрала порт пяти морей – Москву. Судьба благоволила ко мне. Я сняла комнату с телефоном в Коньково. Я нашла работу в Госконцерте и стала ездить с иностранными артистами по Союзу. Это хорошо оплачивалось: за свою первую поездку я получила более трехсот рублей, хорошие деньги по тем временам. Я сделала красивый жест и из этой суммы оплатила наши телефонные общежитские долги. Я оделась с головы до ног в западные «шмотки» и выглядела шикарно.
Поначалу мне нравилась работа в Госконцерте: быть среди артистов, ездить по разным городам, жить в хороших гостиницах, питаться в ресторанах, встречаться с интересными людьми. Возвратившись в Москву и сдав в отдел кадров очередной отчет о поездке, я уже готовилась к следующей. Думаю, кадровику нравилась моя «готовность номер один», моя молодость и моя вынужденная покладистость. Так прошло полтора года, в приключениях, разъездах, случайных романах. Возвратившись в Москву, я сутки спала от усталости, затем звонила Маринке Климовой или какой-либо другой подружке. Юноши у меня не было.
Постепенно такая жизнь стала меня утомлять: ну, съездила я еще раз в Питер, ну, сопровождала известного польского дирижера, ну, подарил он мне французские духи, а что дальше? Все чаще я задавала себе этот вопрос. Знакомые советовали выйти замуж, получить прописку, устроиться на постоянную работу.
- Продаться за прописку? – возмущалась я. – Да никогда!
Но в своих девичьих мечтах я заходила далеко: мой избранник, «принц на белом коне», увозил меня в волшебную страну любви, где не было ни прописки, ни съемных квартир, ни других проблем.
И вот он явился, «принц на белом коне», Саша Гусев, сержант срочной службы. Жарким августовским вечером, находясь в увольнении, он позвонил и попросил о встрече. Я знала его года три, но это было поверхностное, ни к чему не обязывающее знакомство. Мне было скучно, и я согласилась встретиться. Мы гуляли по опустевшим от жары московским улицам, много и откровенно разговаривали. Я призналась ему, что не довольна своим настоящим положением, недовольна тем, что делаю. В эту встречу я впервые по-настоящему увидела Сашу. Он был красив приятной русской красотой: правильные черты лица, голубые глаза, опушенные ресницами, больше подходившими девушке, чем юноше, все это завершалось искренней белозубой улыбкой и умением общаться. Саша меня просто очаровал, я почувствовала в нем друга.
Когда закончилась увольнительная, я проводила его на вокзал. Он был очень красив в военной форме, когда махал мне из окна вагона. На следующий день я получила телеграмму: «Анечка, выходи за меня замуж. Целую. Саша». Я была удивлена, поскольку мы мало знали друг друга. Положив телеграмму в сумочку, я поехала к Маринке, которая тогда работала в министерстве внешней торговли на Смоленке. Она вышла на несколько минут, чтобы обсудить со мной неожиданную телеграмму. Маринка была мудрой девушкой, несмотря на свою молодость. Выслушав меня, она спросила:
- Он хороший парень?
- Да! Очень хороший! – отвечала я с энтузиазмом.
- Так выходи за него!
И я вышла замуж за Сашу Гусева, но не сразу, а в декабре. Пока же Саша заканчивал службу в Загорске, писал мне нежные письма, иногда приезжал в увольнение. Я по-прежнему работала в Госконцерте, ездила с артистами по Союзу, ждала Сашу из армии. За это время я успела его полюбить, и когда 6 ноября 1972 года, демобилизовавшись, он в короткой летной куртке нараспашку вошел в мою комнату, я бросилась ему на шею, и не было девушки счастливее меня. Саша был настроен решительно и быстро уладил все мои проблемы – я переехала к нему. Семья Гусевых приняла меня хорошо, за исключением бабушки Анны Дмитриевны, поглядывавшей на меня с подозрением: девушка без прописки? хочет заарканить моего внука? Двусмысленное положение, в котором я поначалу оказалась, скоро кончилось.
Мы подали заявку на регистрацию брака, причем ни где-нибудь, а в самом престижном ЗАГСе Москвы - в Грибоедовском. Этому способствовал сосед Гусевых, Виктор Михайлович, работавший в Моссовете. Я сама сшила себе очаровательное свадебное платье из прозрачной капроновой ткани с белыми набивными цветами. Белые туфли на платформе мне прислали по почте друзья из Польши – тогда в СССР все было дифицитом. Будущие молодожены отоваривались в специальных магазинах для новобрачных, где выбор был чуть лучше. Там мы купили Саше костюм и обручальные кольца. Кольца были не традиционно гладкие, а рифленые, как было модно. Саша души во мне не чаял. Я отвечала взаимностью, хотя где-то в глубине души гнездилась мысль, что это мезальянс. Я гнала эту мысль прочь, как гонят приставалу на улице.
Прямо перед свадьбой произошел случай, который я помню до сих пор. Здоровье у меня тогда было неважное, и я посещала МИД-овскую поликлинику, чтобы делать переливание крови. Я уже выходила из здания, когда столкнулась с Борисом Грабовским, в бытность свою проживавшим в общежитии этажом выше. Мы обрадовались встрече. Мне бросилась в глаза его нездешняя элегантность.
- Ты что, из загранки? – небрежно спросила я.
- Да, только что вернулся из Японии. Анечка, я сегодня машину купил, «Волгу». Приглашаю прокатиться с ветерком!
Пять минут спустя мы уже ехали в новенькой черной «Волге» по заснеженной холодной Москве, и, смеясь, вспоминали забавные случаи из общежитской жизни. Борина квартира пользовалась хорошей славой – в ней царили чистота и порядок, несмотря на то, что там жили шесть парней. Заводилой всего этого был другой Борис – Зенков. По его инициативе было установлено дежурство по уборке квартиры, которое неукоснительно выполнялось. Боря Зенков был из провинции, но с большими амбициями – он хотел стать послом. И, что удивительно, стал!
С Грабовским было легко и весело. Незаметно мы доехали до Профсоюзной, где жили Гусевы.
- Вот мой дом, - показала я рукой направо.
- Да что ты, Анечка! Покатаемся еще! Я знаю здесь одну усадьбу, красота необыкновенная! – запротестовал Борис, и мы поехали дальше. Он интересно рассказывал о Японии, о своей работе в Посольстве. Я слушала и завидовала. В институте я тоже мечтала о дальних странах, о работе в посольстве, о блестящем дипломатическом окружении. Но жизнь распорядилась иначе: я работаю переводчиком в Госконцерте, спустя несколько дней стану женой хорошего парня Саши Гусева, и никакая заграница мне не светит. «Ну и пусть! Зато я люблю Сашу, а он меня. И мы будем счастливы и родим двоих детей» - так мысленно утешала я себя. На душе вдруг стало грустно, настроение испортилось.
Борис ничего не замечал. Прильнув к рулю, он прислушивался к своей машине: как она держит дорогу, исправно ли тарахтит мотор, работает ли «ручник». Мы нашли обещанную усадьбу, въехали на территорию под густые, запорошенные снегом ели. При резком повороте машина неожиданно съехала в сугроб и заглохла. Борис чертыхнулся, вышел и стал копаться в моторе. Ничего не помогало, машина не заводилась. Солнце закатилось за ели, и стало быстро темнеть. Мы, утопая по колено в снегу, попытались вытолкнуть машину на дорогу. Не получилось. Нехорошо бросать товарища в беде, но я невеста, мне нужно домой, к жениху. Я была вынуждена это сделать. Извинившись и чувствуя себя последним предателем, я оставила Борю наедине с его проблемой и пошла к шоссе. Через час, замерзшая, с замирающим от волнения сердцем, я звонила в квартиру Гусевых.
- Ты где была так долго? – спросила свекровь. – Мы беспокоились…
- У Маринки, - солгала я и прошла в свою комнату.
Есть такая пословица: «Уходя – уходи». Я бы сказала иначе: выходя замуж, выходи и оставь прежние привычки. Покататься ей захотелось!
Вскоре мы поженились, я получила долгожданную прописку и устроилась на работу младшим научным сотрудником в Союзморниипроект к Забелину, у которого проходила преддипломную практику. Забелин был кандидатом экономических наук, руководил отделом из двадцати человек. На моей свадьбе он был в центре внимания, что-то вроде свадебного генерала. У него в отделе я познакомилась с Татьяной Шутовой, ставшей моей подругой на всю жизнь. Она только что вернулась из долгосрочной командировки в Бельгию, где провела два года. Сейчас училась на вечернем отделении в институте, куда ежедневно шла после работы. Между нами возникла симпатия, и Татьяна пригласила нас с Гусевым к себе в гости. Меня поразила изысканность блюд, которыми она нас угощала.
- Где ты научилась так хорошо готовить?- спросила я.
- Ты бы тоже научилась, если бы пришлось куковать в одиночестве все выходные, – ответила она с оттенком горечи в голосе.
Она была девушка с характером, работала под руководством добрейшего Михаила Федоровича Павлова, бывшего капитана дальнего плавания, ставшего «не выездным» в результате какой-то темной истории, происшедшей с ним заграницей. Был такой термин в советское время «не выездной», означавший, что человек никогда не поедет за границу. От этого «никогда» становилось страшно. Позже, когда я ушла в УпДК, мы сделались с Михаилом Федоровичем друзьями. С ним и с Татьяной Шутовой мы организовали «English speaking people’s club”, короче говоря, Английский клуб, куда входили также Раиса Шмидт с мужем Володей, переводчиком.
Это было прекрасное время. Мы были молоды, свободны, образованы. Мы собирались раз в месяц у одного из членов клуба. Володя Шмидт написал шутливый устав, где говорилось: «В соответствии с уставом на заседаниях клуба каждый член имеет право: есть, пить и умно говорить. В обязанности каждого члена клуба входит: есть, пить и умно говорить». Так что трудно было отличить наши права от наших же обязанностей. По случаю пятидесятилетия Михаила Федоровича я даже написала стихи по-французски: «Notre President, c’ est un gentlemen independent. Toujours gentil avec les filles. Gentil assez avec les divorcees” etс. («Наш Президент – независимый господин. Он всегда мил с девушками, но особенно он мил с разведенными женщинами» и т.д.) Мое выступление со стихами произвело фурор и было награждено аплодисментами.
К этому времени Татьяна уже успела выйти замуж за спортсмена, родить от него дочь, развестись, перейти на работу в Минморфлот. Очаровательная Раиса ушла в только что образовавшийся коммерческий банк «Менатеп». Мне предложили работу в УпДК (Управление по обслуживанию дипломатического корпуса), чему все члены клуба были рады. Мы все были на взлете и радовались успехам друг друга. Через пару лет наш клуб распался, поскольку реальная жизнь стала доминировать над жизнью, придуманной нами: серьезно заболел Володя Шмидт, Раиса за ним ухаживала, я родила Полину, Татьяна уехала в Лондон. Она писала мне оттуда:
«12.07.1977г. Дорогая Анна!
Когда ты получишь мое письмо, скорее всего твое девятимесячное ожидание уже счастливо разрешится. В таком случае поздравляю тебя!
Твое письмо меня порадовало: ты все ближе подходишь к исполнению своих желаний. Анечка, пусть все будет так, как ты хочешь. Мое долгосрочное пребывание в Англии завершается, и я этому рада. Масса приятных воспоминаний связана с этим временем. Неприятных считать не будем – они уже забыты. Сейчас Лондон мне особенно мил. Здесь весна, трава зеленеет, в парках целые поляны покрыты цветами: подснежниками и разноцветными крокусами. Погода стоит теплая, но очень изменчивая.
Я бесконечно соскучилась по дочке, но прихожу к выводу, что она не так уж во мне и нуждается. Она привыкла к дедушке с бабушкой. Они ее любят больше, чем меня когда-то. Когда я ждала ребенка, мне казалось, что с его появлением исчезнет мое одиночество. Оказалось, что это не так. Видимо, каждый носит в себе свое счастье, несчастье и свое одиночество. К сожалению, я оказалась обделенной любовью. Надеюсь, это не повлияет на моего ребенка. Я рада, что у нее есть то, чего мне всегда не хватало.
Еще раз желаю тебе, Анюта, здоровья и счастья! До свидания. Целую.
Таня»
16 июля 1977 года рано утром в предродовых мученьях я родила Полину. Рост 49 см, вес 3 кг 125 г. Она была очень желанным ребенком для всех: для Саши, для меня, для Гусевых. А в полдень под моим больничным окном уже стояли Саша с букетом цветов, улыбающаяся Валентина Степановна и, что меня поразило, мой папа. Как он позже рассказывал, сработала родительская интуиция. Днем раньше, будучи в Докучаевске, он не мог найти себе места, потом решил – еду в Москву, к дочери. Был летний сезон, билетов не было, но папа заплатил проводнику и всю ночь просидел на откидном стульчике в купейном вагоне. Я очень рада была его видеть. У нас с папой была любовь и потрясающая внутренняя связь. Его приезд - лучшее тому доказательство.
Десять лет спустя, когда мы развелись с Сашей, Михаил Федорович сделал мне предложение, но свекровь, однажды видевшая претендента на мою руку, отговорила меня:
- Анна, ты знаешь, я тебе друг - не выходи за него! Он же стар!
Мне он не казался старым. Михаил Федорович часто подшучивал над своим возрастом:
- Я не стар. Я суперстар!
Не собирался больше наш клуб. По-прежнему висел в шкафу у Михаила Федоровича его мундир капитана дальнего плавания, как воспоминание о светлом прошлом. По-прежнему заглядывал в окно столетний тополь с Зубовского бульвара, но не было больше радости. Уйдя на пенсию, Михаил Федорович не прожил и двух лет – покончил с собой от тоски и нищеты. Мир праху его.
11. РАЙМОН
"Мою жизнь освещали
Мои друзья и мои враги".
Смерть преследует меня. Умер мой французский друг Раймон Лефевр. Сегодня по электронной почте я получила это сообщение от его бывшего ученика. А вечером нашла в почтовом ящике его последнее письмо, в котором он сообщал, что его будут оперировать восьмого октября. Подпись: твой верный друг Раймон. Нет больше верного друга…
В течение девятнадцати лет он дарил меня своей дружбой. Мы познакомились в 1984 году в Дилижане, в Армении, куда для работы выехал детский кинофестиваль под руководством Ролана Антоновича Быкова, где я работала переводчиком.
Дом отдыха, куда нас поселили, принадлежал Союзу кинематографистов Армении. Место было необыкновенно красивое: на холме, с которого открывался чудный вид в долину, возвышались двухэтажные коттеджи. Между коттеджами петляла асфальтированная дорожка, по которой мы гуляли теплыми вечерами, вдыхая бесподобный запах диких трав, нагретых за день щедрым армянским солнцем. Киношные мероприятия проводились в отдельно стоящем здании, где был кинозал и ресторан. В то время Роллан Антонович был председателем СИФЕЖ, международной организации по детскому кино. Их заседания были довольно скучными, не считая выступлений председателя, проходивших всегда «на ура» - в красноречии и артистичности Роллану Антоновичу не откажешь. Обращал на себя внимание режиссер Владимир Грамматиков, также успешно работающий в детском кино.
…С той поры многое изменилось: Дилижан был разрушен во время землетрясения и так и не был до конца восстановлен. Советский Союз развалился и канул в Лету. Роллан Антонович умер и был предан земле. Раймон умер. Я стала пенсионеркой, перенесла инсульт. Но тогда мы были молоды и с оптимизмом смотрели на мир. Кроме просмотров фильмов и заседаний СИФЕЖ, для гостей фестиваля была организована экскурсия в Эчмиидзин. Там, у старинной армянской церкви, я познакомилась с Раймоном, приняв его за русского: синие глаза, светлые волосы, круглое симпатичное лицо, в руке потертый кожаный портфель, похожий, как две капли воды, на тот, в котором я хранила свои детские книжки. Я обратилась к Раймону с каким-то вопросом по-русски. Он ответил по-французски, и ответ его длился девятнадцать лет.
Для продолжения знакомства Раймон пригласил меня и мою дочь Полину во Францию. Он был доктором философии и президентом детского кинофестиваля в городе Лаон. Я знала французский язык, поскольку учила его в школе и в институте, но я не знала этой страны. С юности у меня была книга «La France», подаренная мне школьной подругой Люсей Кригер, а в ней пожелание, написанное по-французски с ошибками: «Дорогой подруге Анне! Чтобы ты знала язык и поразила французов, когда приедешь во Францию». Эти слова в какой-то степени оказались пророческими. Люся словно предвидела грядущую перестройку и те изменения, которые произошли с нами и нашей страной. Сейчас обычное дело – съездить в Париж, в Лондон, в Нью-Йорк. Но тогда получение приглашения во Францию было чем-то из ряда вон выходящим. Я не поразила французов своими знаниями, но Франция во всей своей красе поразила меня. Здесь было все: бескрайние поля пшеницы, виноградники, леса, горы, море. Особенно меня радовали поля пшеницы, совсем как на моей «рiднiй Украiнi”. Принимали нас везде очень радушно, даже организовали внеочередное заседание общества дружбы Франция – СССР, где я выступила с экспромтной короткой речью. Удивительное дело: во Франции я не стеснялась говорить речи на заседании общества Франция-СССР, выступать по радио, продавать на кинофестивале изделия из бисера, сделанные детьми в Москве, организовывать выставку «Детский рисунок из СССР». Потому что Франция - страна свободы, где даже я, типичный продукт советской эпохи, раскрепощалась и становилась собой, естественной и предприимчивой.
Раймон сыграл важную роль в моей жизни и жизни моих дочерей. Он их узнал, когда они были детьми. Он любил рассказывать, как маленькая Лиза, взяв его за руку, шла по нашему московскому двору, показывая бродячих кошек и называя каждую по имени. Друг Раймона, фотограф Морис Лефо, стал Полининым первым фотографом и дал ей путевку в модельный бизнес. Раймон был создателем и бессменным Президентом Лаонского детского кинофестиваля, на котором получил свой Grand Prix фильм Роллана Антоновича Быкова «Чучело», в свое время запрещенный к показу на территории СССР. Раймон и его кинофестиваль открыл для нас лучший фильм Роллана Антоновича.
С момента присуждения Grand Prix началась дружба двух талантливых людей: Роллана Быкова и Раймона Лефевра . В качестве переводчика я участвовала во многих встречах французских и русских кинематографистов. Переводить Роллана Антоновича было мученьем – он говорил, словно плел кружева, щедро сдабривая свою речь поговорками, прибаутками, крылатыми выражениями. Однажды мы сидели в его «тайной комнате», куда нас провели через его официальный кабинет. Стол ломился от яств, мы наслаждались русскими деликатесами, икрой, рыбой, а Роллан Антонович ел пустой рис и подшучивал над собой. Он уже тогда был нездоров. В память о нашей встрече он подарил нам по экземпляру своей книги. Мне он написал : «Анне Гусевой! Спасибо за очарование! От автора Роллана Быкова. 27.07.97». Я многое о нем узнала из этой книги. В частности, о том, что он пил. О своем пристрастии к крепким напиткам Роллан Антонович остроумно написал: «Разве это «Айболит-66»? Это – «Бармалей 2-87». Для тех, кто не знает, в 80-е годы бутылка водки стоила два рубля восемьдесят семь копеек. Раймон рассказывал, что когда во Франции на фестивале показывали фильм «Чучело», Роллан Антонович сидел с Раймоном в буфете и из чайной чашки попивал коньяк.
- Что б жена не застукала, – объяснил он Раймону.
Я узнала о том, что Ролан Антонович преданно любил свою жену Елену Санаеву, которой посвящены многие стихотворения, что он мучился от тоски и бессонницы, что писал эпиграммы.
«Мой добрый Гафт,
Мой нервный гений,
Спаси тебя господь от тех,
Кто спровоцировал успех
Твоих незрелых сочинений».
Раймон много раз был гостем Московского кинофестиваля. В частности он получил приглашение от Лужкова и был гостем торжеств, посвященных 850-летию Москвы, чем гордился. Он любил Россию. Однажды, ему, как президенту кинофестиваля, предоставили апартаменты «люкс» в «Президент-отеле», а он удивлялся разбазариванию денег фестиваля и говорил: «Зачем такое расточительство? Я бы довольствовался и более скромным номером». Он не понимал, что наш Московский фестиваль финансируется из государственного кармана, а не из спонсорских средств, которые он очень экономно тратил у себя во Франции.
Несколько раз Раймон был в жюри нашего фестиваля. После одного из конкурсных просмотров Роллан Антонович пригласил нас поужинать в ресторане «Ностальжи», знаменитое место времен перестройки. Служащие ресторана приветствовали Роллана Антоновича с подобострастием и любовью. Казалось, что артисты исполняли номера только для него, певица пела, только для него. Он был центром всеобщего внимания. Мы сидели за соседним столиком в компании Володи Грамматикова. Раймон сказал, саркастически улыбнувшись:
• Это напоминает мне сцену из фильма о Чикаго тридцатых годов.
Два президента кинофестиваля, Роллан – русский, Раймон – француз.
Две разные культурные традиции: всеобщее поклонение Роллану Антоновичу и «демократическое» подшучивание секретарши над Раймоном во Франции. Роллан Антонович был относительно обеспечен, у него был свой центр, свой банк, ресторан «Ностальжи». У Раймона не было ничего, лишь скромный дом, где все стены заставлены стеллажами с видеокассетами, да старенький автомобиль, которым он пользовался на паях с сыном. Коллекцию редких фильмов Раймона невозможно недооценить. У него мы посмотрели ряд раритетных фильмов: «Ниночку» с Гретой Гарбо, «Шанхайский экспресс» с Марлен Дитрих, фильмы с Валентино. Особой любовью Раймона пользовалась «Волшебная флейта», снятая Бергманом, которую мы смотрели несчетное количество раз.
На автоответчике Раймона было записано следующее сообщение: «Это автоответчик Раймона Лефевра. Я не умею ни читать, ни писать. Но я зарегистрирую ваше сообщение, пока мой хозяин отправился на поиски приключений». Самым большим приключением Раймона было кино. Он читал книги только о кино, он смотрел телевизионные программы только о кино, он готовил семинары только о кино и выступал с ними везде, куда его приглашали. Он жил этим. В одной из статей о нем критик назвал его Господин Кино. Раймон писал статьи для «Ревю де синема» и других французских изданий. Он был автором многих книг о кино, среди которых : «Бюнюэль», «История английского кино», «Лоуренс Оливье», «Кино и французская революция» и другие. Он просыпался рано и работал за компьютером все утро до обеда. Но к нашему пробуждению на столе всегда лежали свежие круасаны. Это было мило и очень по-французски.
В один из наших приездов фотограф Морис Лефо, к которому мы заехали проявить пленку, предложил моей дочери Полине сделать несколько снимков. На следующий день взволнованный Раймон ворвался в дом, крича:
- Полина, Анна! У меня для вас сюрприз! Садитесь скорее в машину!
Спустя несколько минут, мы стояли у ателье Лефо, где во всю витрину красовался прелестный портрет Полины.
• Мамочка, неужели это я?! – не поверила своим глазам дочь.
Да, это была она, прелестная, чистая пятнадцатилетняя девушка, поразившая французского фотографа своей юной красотой.
Возвратившись в Москву, Полина решила, что хочет стать моделью. Мы выбрали агентство «Сайна Моделз». Девочка была среднего роста, 167 см, и мы боялись, что ее не примут. Однако у нас уже было настоящее портфолио, с грифом “Made in France”, и Полина была принята. Благополучно отучившись положенные два месяца, она была выпущена в мир «фотомоделью». Мы вновь поехали во Францию, теперь с вполне определенной целью – получить для Полины контракт. В Париже нас приняли в агентстве «Форд», сфотографировали, записали данные. Поскольку в этот момент главы агентства не было в Париже, нам не дали ответ, но обещали сообщить решение письменно. Девушка-фотограф подарила Полине каталог моделей, который дочь приняла с благодарностью и весь обратный путь внимательно изучала.
Находясь в агентстве, я попросила разрешения сделать звонок.
• Раймон, нам одиноко в Париже без тебя, приезжай, - только и сказала я.
Следующим утром он приехал. Мы обнялись, взаимно радуясь встрече. Какой у меня замечательный друг! Он приехал, и Париж сразу сделался светлее. Правда, он забыл, на какой улице припарковал свой автомобиль, но это мелочи, не стоящие внимания. У Раймона было два сына от разных жен: Фабрис, преподаватель лицея, крепкий и спортивный, от Мари-Терез, замечательной дамы; и Орельен, голубоглазый красавец, начинающий кутюрье, от второй жены.
Сначала мы были приглашены на обед к Мари-Терез в ее небольшой уютный домик. Как пишут в газетах, обед прошел в теплой дружественной обстановке. Мари-Терез была сама любезность. У нее было фортепьяно, и я с удовольствием сыграла несколько вещей Шопена. Полину больше интересовала кошка, независимо разгуливающая между кресел. На второй день мы были приглашены на обед ко второй жене. Стол был красиво сервирован старинным серебром, здесь подавали «эскарго» (улиток). О том, что у французов трепетное отношение к еде, написано много. Они с утра начинают обсуждать со всеми подробностями, что они будут есть на ужин. На этот раз обед прошел не в такой теплой, но все же дружеской обстановке. «Да, если бы у нас в России были возможны такие отношения между бывшими супругами», - думала я, мысленно проигрывая будущую встречу с Сашей
и его новой женой на французский манер. Возвратившись в Москву, я пригласила Гусева и Иру на обед, очень старалась быть похожей на Мари-Терез, но у меня это не получилось. «Француженкой мне не стать, - решила я, - я русская. Je suis russe. Со всеми вытекающими отсюда последствиями».
Раймон был доктором философии, и это было для него не только ученой степенью, но и образом жизни. Ничто для него не имело значения, кроме кино. Его просторный дом был не ухожен. Сад не обработан. Как-то он сказал мне, что соседи презирают его за то, что он мало внимания уделяет саду, в котором росли лишь две яблони да старая покосившаяся груша, на которую Полина любила взбираться, чтобы полакомиться золотистыми плодами. У него не было забора, в русском понимании этого слова. Его участок был отделен от других участков и улицы сплошной стеной густого непостриженного кустарника . Раймон был равнодушен к своей одежде, но на фестивалях выглядел импозантно, надев, например, желтый пиджак, купленный ему сыном- кутюрье. Все свои деньги он тратил на книги о кино и видео кассеты с редкими фильмами. У него было два телевизора, два видео магнитофона, которые он программировал на запись раритетов, и которые нельзя было включать без его разрешения. Тогда я еще не умела работать на компьютере и с завистью наблюдала за Раймоном, бодро стучавшим по клавишам.
У меня появилась французская подруга моего возраста. Звали ее Мариз. Это была изящная, зеленоглазая, с короткой темной стрижкой женщина. Раймон дружил с ее мужем Пьером, преподавателем философии. Мы были приглашены к ним в гости. Ах, что за прелесть был их дом! Как все красиво и с каким вкусом! Мужчины затеяли философский спор, а мы с Мариз говорили о своем, о женском. В этом красивом ухоженном доме жили также трое подростков: Поль и Бернар, сыновья Мариз, и Пеги, дочь Пьера. Полину привлек красавчик Поль. Мне импонировал умненький некрасивый Бертран. Толстушка Пеги скучала в нашей компании, а мы провели незабываемый вечер.
Через несколько лет, когда подростки возмужают, эта семья распадется. И будет одинокий мужчина с некрасивой дочерью, пытавшейся покончить с собой из-за непростых отношений с сыновьями Мариз. И будет одинокая женщина с двумя выросшими сыновьями, не могущая без слез вспоминать о прежних, счастливых временах. Французские женщины тоже плачут.
В этот приезд солидная местная газета “L’union” поместила в воскресном выпуске большой материал о Полине и фото, где она прогуливается по старому городу. Редакция поручила написать статью молодому журналисту Константину, проходившему практику в этой газете. Мы встретились. Сначала Константин сделал несколько снимков Полины в старом городе, затем мы сели в кафе, чтобы он мог задать вопросы. Поскольку Полина не достаточно хорошо владела английским, то я переводила беседу. Статья «Горячая девушка, приехавшая с севера» получилась классная! Мы смеялись от души, читая ее в воскресном выпуске. Как будто все было написано правдиво, но не о Полине.
Тем не менее, эта статья сыграла свою роль, и Полина получила приглашение сниматься в парижском агентстве «Top Annabelle», возглавляемом месье Тео. Уехав сниматься, она мне писала из Франции:
21.04.1995.
«Здравствуй, мамулечка!
Извини, что долго не писала. Я не знаю французского и здесь безпомощна. Мой менеджер Филипп уезжал в Италию. Я дружу с его женой Анной. У меня также появились подруги в агентстве. В частности, Титай, она из Лаоса, но живет и работает в Париже, ей 18 лет. Скоро истекает моя французская виза. Я очень востребована, и у меня много работы. Вчера снималась на обложку книжки «Le cartel de Sebastopol» (Севастопольский картель). Наверное, детектив, поскольку меня снимали с пистолетом. Фотограф Мишель Моро очень мной заинтересовался. Он номер один во Франции в стиле шарм. В будещем я буду с ним работать. Не скучай, я скоро позвоню. Привет Лизке. Целую. Полина»
Мой ответ 22.04.1995.
«Дорогая Поленька!
Большое спасибо за фото, оно прекрасно. Ты на нем другая, незнакомая и классная. Я написала на фото «Привет Мотороле!» (тогда я работала в «Мотороле») и повесила его на доску. Все смотрели и восхищались: «Какая красавица!» Ты теперь «наша фотомодель в Париже», знай об этом. Может, когда-нибудь будешь рекламировать изделия Моторолы.
До Вадима не дозвонилась, его никогда нет дома – загулял, наверное, от тоски. Хаукина передает тебе привет. Я ее встретила случайно на автобусной остановке, когда ехала на работу. Она за тебя рада. Папа тоже рад, что ты уже «умеешь плавать», к тому же в Сене. Помнишь, как в прошлом году мы хотели покататься на речном трамвайчике по Сене, но было поздно, и они не ходили? Сделай это, а нам расскажешь впечатления. Встретилась ли ты с сыном Раймона, живущим в Париже? Не обижай наших старых друзей, найди время. Доченька, жду тебя назад в мае. Целую.
Твоя мама»
Полина дважды снималась в Париже. А когда на серьезных переговорах ей предложили подписать контракт на год, она отказалась, сказав: «Меня в Москве ждет Вадим, я не могу». Мы вышли из офиса и шли вдоль бульвара Себастополь. Слезы градом катились у меня из глаз.
- Мама, ты плачешь обо мне? – спросила Полина.
- Нет, я плачу о себе, - ответила я. Никто не узнает, скольких усилий мне стоило организовать этот контракт. А она в минуту все разрушила… «Меня ждет Вадим».
Но возвратимся к Раймону. Ему нравилось гулять по старому Арбату. Нравилось находиться в московской неспешной толпе, идущей по первой в Москве пешеходной улице, нравилось присесть у столика какого-нибудь кафе и выпить холодного отечественного пива, он любил «синюю Балтику №3». Нравилось поговорить «за жизнь» со случайными знакомыми на улице или в кафе. Он совершенно не был снобом. Каждый россиянин с улицы был для него «товарищ и брат». Он вспоминал, как во время войны к ним в дом постучались сбежавшие российские военнопленные, говорившие его матери: «Мадам! Дай хлеба! Держи мешок!» И она дала хлеба, а потом попросила их уйти, чтобы не подвергать детей опасности. «Дай хлеба, держи мешок» - это был русский пароль Раймона, который никто без моих пояснений не понимал. А, поняв, люди улыбались, жали Раймону руки, желали мира и добра.
В один из своих приездов Раймон взял с собой младшего сына красавца Орельена, чтобы показать ему Россию и передать свою любовь к ней. Они отправились в Туапсе на детский фестиваль Володи Грамматикова. Я не смогла с ними поехать. Переводчик им не был предоставлен, и поездка прошла впустую. Как правило, на кинофестивалях Раймон читал лекции, проводил мастер-классы, общался с детской аудиторией, что ему очень нравилось. К сожалению, на фестивале в Туапсе ничего этого не было, Раймон с Орельеном оказались в языковой изоляции. Для них это был грустный опыт непонимания, а для Володи Грамматикова - это была потеря доверия со стороны наивного француза.
Дирекция детского фестиваля в Артеке также многократно приглашала Раймона, и он с радостью принимал эти приглашения. В «Артеке» он подружился с «тремя грациями» российского кино: кинокритиком Лидией Андреевой, зам.директора Дома Ханжонкова Машей Воробьевой и преподавателем ВГИКа Валентиной Орловой . Он восхищался русскими женщинами, хотя немного и побаивался. В его обычной шутливой манере он говорил:
- Когда вы по-русски говорите свое короткое и окончательное «Нет!», мужчина теряет надежду. Мне жаль российских мужчин, поскольку им приходится иметь дело с такими сильными женщинами.
Раймон прекрасно фотографировал. В течение многих лет его моделью была танцовщица Жаклин, с которой он сделал много замечательных снимков. Помню один из них: посреди спелой ржи к нам спиной, слегка повернувшись, стоит обнаженная, освещенная заходящим солнцем Жаклин.
…Двадцатый, последний фестиваль Раймона. Я ехала в Лаон из Германии, где мы с боссом были по делам. Ехала в ужасных условиях поездом третьего класса. Наше четырехместное купе показалось бы вам сказкой по сравнению с узеньким трехместным европейским купе, где сидеть невозможно, и пассажиры буквально «лежат» друг на друге. В Париже села на электричку, надеясь через два часа быть в Лаоне, но из-за ремонта дороги Раймону пришлось ждать меня долго. Уже темнело, когда я вышла из вагона, ища глазами своего друга. Он был здесь. Мы обнялись, радуясь встрече.
Когда я его спросила о фестивале, он сделал гримасу и ответил, что сдал президентские полномочия.
Из статьи кинокритика Лидии Андреевой «Из всех искусств важнейшее – детское кино». Журнал «Ролан», июнь 2002г.
«Этой весной небольшой городок Лаон, расположенный на севере Франции, в провинции Пикардия, вновь пережил наплыв гостей из разных стран. В двадцатый раз там проходил международный фестиваль детских и юношеских фильмов.
Сегодня Лаонский кинофорум считается среди специалистов одним из самых престижных и значимых. Организатор и вдохновитель этого конкурса – киновед , доктор философии, автор множества статей и монографий по кино Раймон Лефевр. Именно он все эти годы вдохновлял и насыщал этот замечательный фестиваль своей энергией и новыми идеями. Кроме лаонского господин Лефевр стал «отцом» детских фестивалей в Тунисе, Алжире, на острове Реюньон. С Россией его связывала многолетняя дружба с таким же , как и он сам, «фанатом» детского кино Ролланом Антоновичем Быковым.
На юбилейном ХХ кинофестивале в Лаоне господин Лефевр снял с себя полномочия президента, посчитав, что возраст не позволяет ему в полной мере соответствовать этой доджности, но торжественно пообещал помогать своим опытом и авторитетом как лаонскому, так и другим детским фестивалям мира».
Из дневника: 2 .04.1993
«Сегодня на фестивале я наконец-то продала последний арт-объект - небольшую картину. Мне дал ее четырнадцатилетний мальчик Ваня из изостудии клуба «Время» и попросил продать за тридцать долларов. Это была неплохая копия «Березовой рощи» Куинджи. Я обещала, хотя и знала, что французы не покупают на фестивале ничего, что стоит больше десяти франков. Я надеялась на гостей. В этот раз было куплено все, начиная от связанных московскими детьми салфеток и затейливых изделий из бисера и заканчивая красочной владимирской вышивкой Полины. Осталась лишь картина, одиноко стоящая на моем стенде в Доме искусств.
Вечером для взрослой аудитории показывали фильм какого-то Тарантино «Бешенные псы». Раймон очень хвалил эту картину:
- Высококлассное кино, – говорил он мне. – Обязательно посмотри.
Я верила Раймону и, сдав картину на хранение рисепшенист, с третьим звонком вошла в зал. А через полчаса выскочила оттуда, кипя от возмущения. Криминальная драма вообще не мой жанр. Я люблю серьезное кино, воспринимаю хорошую комедию, но не «это»: убийства, бандитские разборки, происходящие к тому же на заброшенном жутком заводике. Фу-фу! Гадость! Чтобы прийти в себя, я поднялась на второй этаж в буфет, выпила чаю с шоколадкой, поболтала с активистами фестиваля, работающими в буфете. Лаонский фестиваль – удивительный, в нем участвует весь город. На время фестиваля активисты берут отпуск, на своихличных машинах едут в аэропорт, встречают гостей, размещают их в отеле. Для них же организовывают экскурсии, работают шоферами, билетерами, официантками, продавцами, не получая при этом ни франка. И делают это с радостью и энтузиазмом. Их фестиваль – их гордость. Я восхищаюсь ими и Раймоном, двадцать лет назад организовавшим это действо.
Когда публика начала выходить, я спустилась вниз, чтобы еще раз попытаться продать картину. К моему стенду подошел Раймон в сопровождении тоненькой девушки и молодого человека с некрасивым лицом.
- Позволь тебе представить героя сегодняшнего вечера Квентина Тарантино, - сказал Раймон.
Я равнодушно пожала протянутую мне руку и улыбнулась девушке.
- А это что у вас? – бесцеремонно ткнул пальцем в картину Тарантино.
- Это копия известной картины, выполненная московским сиротой, - соврала я, не моргнув глазом .- Я продаю ее за тридцать долларов. Купите.
- Давай купим, – сказала девушка. – Мне нравится.
- Зачем? У нас в чемодане нет места.. Куда ты ее положишь? – саркастично спросил Тарантино.
- Найду куда. Давай купим, - настаивала девушка.
- Купив картину, вы поможете сироте, - сказала я печально.
Тарантино вынул кошелек и заплатил. Я передала картину девушке.
- Пусть эти березы напоминают вам Россию, - сказала я и обратилась к Тарантино. – Честно говоря, ваш фильм меня напугал.
- Непохоже, что вы такая пугливая, - хмыкнул Тарантино и, обняв свою подружку, попрощался».
В советском детском кино было две величины: Роллан Быков и Владимир Грамматиков. Как президент детского кинофестиваля, Раймон общался и с тем, и с другим. О Ролане Антоновиче я уже писала. Володя Грамматиков не был «метром», в прямом смысле этого слова, он был улыбчивым, смешливым человеком, с которым приятно было общаться. В его раскованности сказывалось его богатое артистическое прошлое. Когда его назначили директором киностудии имени Горького, он пригласил Раймона и меня посетить его в новом офисе. Это были 90-е годы, и студия произвела на Раймона впечатление полного упадка.
- И Володя согласился возглавить эту студию? – с сомнением в голосе спросил он. – Мне кажется, это смелое решение.
За свою жизнь я несколько раз бывала на киностудиях, и каждый раз поражалась убогости этих, так называемых, «фабрик грез». А ведь многие девушки мечтают сюда попасть. К счастью, я к ним никогда не принадлежала.
Однажды, по линии общества дружбы Россия-Франция я должна была съездить в Эколь де Рош, элитную французскую школу, расположенную недалеко от Парижа. Многие выдающиеся политические деятели Франции заканчивали в свое время эту школу, в их числе президент Жак Ширак.
Я предложила Грамматикову сделать там ретроспективу его фильмов. Володя с энтузиазмом воспринял мое предложение и предоставил мне копии выбранных фильмов. Это были «Усатый нянь», «Вера, Надежда, Любовь» и «Сестрички Либерти».
В Эколь де Рош мы приехали к вечеру. Это был небольшой университетский городок, состоящий из нескольких корпусов, утопающих в зелени. Основу нашей группы составляли дети состоятельных родителей, приехавшие во Францию изучать язык. Их тут же устроили на ночлег, а нас, взрослых, пригласил к себе директор школы месье Каминьский, высокий седой человек благородной внешности.
Фильмы Володи Грамматикова я показывала три дня подряд после обеда, предваряя эти показы коротким сообщением об авторе. Зрители в зале были всех возрастов: от девяти до семнадцати лет плюс преподаватели. Смотрели с интересом, особенно понравился фильм «Усатый нянь», дебют режиссера, где было много забавных, эксцентричных эпизодов с детсадовской малышней. Мне же нравился фильм «Сестрички Либерти», рассказывающий драматичную историю отношений двух молоденьких сестер-двойняшек. Но этот фильм у молодежной аудитории успеха не имел, видимо, сюжет был слишком драматичен для этих избалованных, инфантильных созданий. Мои дочери и подружка Маша Литвинова фильмов не смотрели: они в это время катались на лошадях, осуществив свою давнюю московскую мечту.
Из воспоминаний. 17.07.1990.
ДЮМА
В один из дней, будучи в гостях у Раймона, я открыла туристическую карту провинции Пикардия, расположенной на границе с Бельгией. Мое внимание привлек городок Виллер-Коттере, поскольку там родился Александр Дюма. Мне кажется, не нужно объяснять, почему это меня так заинтересовало. Дюма-отец, автор знаменитых «Трех мушкетеров» и «Графа Монте-Кристо», писал в своих «Мемуарах» (я прочла это в карте): «Я родился в Виллер-Коттере, маленьком городке департамента Лэсн, расположенном на пути из Парижа в Лаон, в двухсот шагах от улицы Ну, где умер Демустье, в двух милях от Ла Ферте-Милон, где родился Расин, и в семи милях от Шато-Тьерри, годе родился Лафонтен".
Я загорелась посетить могилу Дюма. Попросила об этом Раймона. Он сделал гримасу и ответил, что там нечего смотреть, в доме Дюма живет другая семья и доступа туристам туда нет. Но меня было не так-то легко поколебать.
- Но ведь могила Дюма там? Я хочу положить на нее цветы. Раймончик, давай поедем, - я смотрела на него умоляюще, и он не устоял.
Мы сели в его старенький автомобиль, Полина устроилась сзади, мы покатили по великолепным фрнцузским дорогам в сторону Виллер-Коттере. Ланшафт нас радовал то полями пшеницы, то старинным замком , мелькнувшим среди зелени, то узенькой речушкой, через которую был переборошен легкий мостик. Сейчас я понимаю, почему Раймон без энтузиазма воспринял мою просьбу. Ведь он был в возрасте, и сто километров пути оказались для него испытанием, ибо он считал, что Дюма этого не стоил. Для нас, москвичей, привыкших к большим расстояниям, это была лишь поездка на дачу.
Приехали. Маленький чистенький французский городок. Раймон повез нас к дому Дюма, решетка которого действительно была заперта на замок. Затем на кладбище, поразившее меня обилием цветов и гаревыми дорожками. Вот могила Дюма-отца, рядом – могила Дюма-сына. Они покоятся рядом со своими родителями. Я молча кладу букет полевых цветов на могилу и стою, не в силах совладать с волнением. Полина держит меня за руку.
- Ты не понимаешь, как для насэто важно, - говорю я Раймону. – Русские любят Дюма. В каждом русском доме ты найдешь его книги, он самый читаемый француз в нашей стране. А сколько было экранизаций по его произведениям! Ты не помнишь сколько?
- Тридцать семь, - Раймон оживился, поскольку я затронула то, что ему интересно. – Когда мы вернемся, я покажу вам чудный голливудский фильм по Дюма «Дама с камелиями», где играет Гретта Гарбо.
- У нас, лет десять назад , тоже сняли хороший сериал «Д'Артаньян и три мушкетера» - сказала я.
- Мама, а помнишь фильм «Граф Монте-Кристо»? – поддрежала разговор Полина.
Так, мирно беседуя, мы доехали до музея Дюма, посмотрели богатую экспозицию и вернулись в Лаон, полные незабываемых впечатлений. По крайней мере мы с Полиной, что касается Раймона - не уверена».
Из дневника. 29.03.2002.
«Пытаюсь записать свои впечатления о поездке. Странно, но ничего не приходит на ум, как будто ничего и не было. Узнаю себя: прошлое есть прошлое, отрезано, отсечено. Поскольку прошлое для меня не важно , то и писать не о чем. Хотя можно записать главное:
- я вновь посетила прекрасную Францию и фестиваль,
- здесь главный человек для меня – Раймон.
Ему семьдесят пять, но он не стар. Держится молодцом, правда полномочия президента пришлось сложить. Однако, каков друг – хотел отдать наш французский проект семье Евтушенко. Но я его прощаю. Он подпал под чары Ольги Евтушенко. Молодость и красота – страшная сила, кто бы спорил. Мне кажется, я немного ревную. Раймон очень переживает свой уход, только об этом и говорит, обвиняет во всем Флоранс, молодую директрису фестиваля. Я же вижу здесь простой и вечный закон жизни – молодые вытесняют старых, чтобы занять их место. Печально, но факт».
Отойдя от фестивальных дел, Раймон вскоре умер. Его поразил инсульт. Через год после его кончины я получила письмо от Мари-Терез. Она благодарила меня за намерение перевести на русский язык книгу Раймона «Кино и Французская революция» и сообщала, что его именем назван Центр искусств в Лаоне и один из лицеев города, кроме того учрежден ежегодный приз имени Раймона Лефевра для недели английского кино, проводимой в городе Аббевиль. Так что Раймон во Франции не забыт. В России тоже, я его по-прежнему помню и люблю. Светлая тебе память, mon ami fidel francais, осветивший мою жизнь добром и любовью.
12. SAS - СКАНДИНАВСКАЯ АВИАКОМПАНИЯ
Моей первой работой в Управлении по обслуживанию дипломатического корпуса, сокращенно УпДК, куда я перешла из Союзморниипроекта, была Скандинавская авиакомпания, сокращенно SAS. Она объединяла авиакомпании Дании, Швеции и Норвегии и обслуживала в то время 98 городов в 50 странах. Собеседование со мной проводил Боско Янсон, глава Представительства, двухметровый бородатый швед с трубкой в зубах, похожий на шкипера. Он спрашивал, каково мое образование, где я работала, как выучила английский, почему хочу работать в SAS. На последний вопрос мне хотелось ответить – хочу летать! Но это было слишком романтично, и я ответила, как меня научил инспектор по кадрам.
- Хочу много зарабатывать, а в советских организациях платят мало.
- Да, это так, - сказал Боско, попыхивая трубкой и с любопытством разглядывая меня. – У нас вы будете зарабатывать прилично. Но я не могу понять, почему окончив институт международных отношений, получив специальность, вы идете работать наземной стюардессой в иностранную авиакомпанию. Если я не ошибаюсь, ваши выпускники работают в МИДе или в МВТ. (О-о, он был прекрасно осведомлен, этот швед, говоривший по-русски!)
- Женщине не сделать там карьеру, - отвечала я. - Я была младшим научным сотрудником в НИИ, и это мне не понравилось. Характер у меня активный, хотелось бы работать с людьми.
Ответ удовлетворил Боско, и я была принята на работу в SAS. Помню свои первые впечатления – я сижу в гостинице «Националь», где на втором этаже располагалась городская контора SAS , ожидая своего шефа Эйнара Лонгву. Напротив меня работает за столом Татьяна, которая принимает телефонные звонки и бронирует места. В следующей комнате сидит Лариса Васильевна, директор по продажам, элегантная пятидесятилетняя дама. Все заняты делом и не обращают на меня никакого внимания. Я чувствую себя неловко, прячу лицо за газетой. Так проходит полчаса, час.
Наконец, входит Эйнар, симпатичный норвежец с пронзительно синими глазами. Он перебрасывается шутками со всеми, берет дипломатическую почту, и мы едем в Шереметьево. В машине мы разговариваем. Мне все интересно: как давно Лонгва в Москве, нравится ли ему здесь, что огорчает, что привлекает. А привлекают его русские девушки, он пьет и гуляет напропалую, едва просыпаясь к часу дня, чтобы заехать в офис, забрать диппочту, подхватить меня и в два часа быть в Шереметьево. Под его влиянием я купила учебник и стала изучать норвежский язык. До сих пор помню, как сказать по-норвежски: «Меня зовут Анна. У меня есть брат. Он живет на Украине». Лонгва поощрял меня в занятиях и никогда не делал замечаний. С того момента я также перестала поправлять людей, говорящих на иностранном языке. Не важно, что они говорят с ошибками, главное – они говорят, а я их понимаю.
Когда приехал папа, я пригласила Лонгву к нам домой - познакомиться. Был мой день рождения, восьмое июля. Мы с папой заранее приготовили еду, Саша накрыл на стол, и когда мы с Лонгвой поздно вечером , обслужив и отправив самолет, приехали домой – все было готово для праздника. Моим родным Лонгва понравился.
- Иностранец, а пьет, как русский! – Восхищался папа и хотел, как в послевоенные годы было принято, обменяться с Лонгвой часами, но я его остановила. Это был бы неравноценный обмен: часы Лонгвы стоили несколько тысяч долларов, а у папы был всего лишь советский «Полет». Узнав об этом, папа смутился, а Саша по-доброму смеялся его наивности. Да, мои родители были наивны, они были провинциалы, но честны, и я любила их за это.
В голубой SAS-овской летной форме со светлыми волосами, подстриженными «каре», я чувствовала себя «почти скандинавкой». Все русские девушки, работающие в иностранных авиакомпаниях чувствовали себя «королевами» в Шереметьево. Как же - «представитель» иностранной авиакомпании! А то, что должность «представителя» называлась «наземная стюардесса», никого не волновало.
В аэропорту у нас была замечательная команда. Кейтерингом, то есть снабжением рейса едой, занимался Женя Добродеев, ловелас и пройдоха, но добрый парень. Борис Яковлевич Монин, очень гордившийся тем, что работая ранее в Аэрофлоте, самостоятельно выучил английский и был принят на работу в SAS, отправлял грузы. У него было русское простое лицо. С Борисом Яковлевичем мы подружились, ходили вместе обедать, он рассказывал разные смешные истории. Одна из них запомнилась: чтобы получить форму SAS, нужно было измерить себя сантиметром и послать данные в Швецию, где шилась форма. До меня в компании работала Татьяна, невысокая женщина, с большой грудью и круглыми бедрами (Борис Яковлевич в этом месте делал живописный жест рукой ). Когда Татьяна послала свои данные в Швецию для изготовления формы, ей оттуда пришел ответ: «Женщин с такими размерами не бывает». Я получила свою форму без проблем, поскольку у меня были стандартные размеры. Дело было летом, и форма была летняя: три элегантных голубых платья с короткими рукавами, легкий голубой плащ с «золотыми» пуговицами, на которых изображены гербы трех скандинавских стран, входящих в САС, и голубая шляпка-таблетка с кокардой. Я долго примеряла форму у зеркала и осталась довольна. Шляпку-таблетку шеф позволил не носить. Не хватало лишь туфель, но я их вскоре купила, поехав для этого в «Березку», где отоваривались все сотрудники авиакомпаний и других инопредставительств.
В Шереметьево я подружилась с Ритой Вилемивской, молоденькой девушкой, пришедшей на работу в Аэрофлот после школы. Я любила Риточку за молодость и доброту. Впервые поехав на курсы в Копенгаген, я купила ей и себе сердечки из золота. Мы им очень радовались. Много лет спустя, когда Рита стала международной стюардессой, а я уже не работала в авиакомпании, я навестила ее в поселке Трудовая по Савеловской дороге, где она жила в военном городке с родителями и маленькой дочкой. Она повзрослела и превратилась в процветающую молодую женщину. О достатке говорило все в ее доме: дорогая аппаратура, изысканные вещи из разных стран, одежда, игрушки для дочери. С мужем она развелась, «заработала» профессиональное заболевание – варикозное расширение вен. Пока наши дети играли, мы вспоминали, как она лежала после операции в московской больнице, и ее никто не навещал. Она обратилась с просьбой к выписывающейся женщине позвонить мне и попросить приехать. Это было целое приключение! Мы с Лизкой, взявшись за руки, куда-то ехали в мороз, в метель, в безумную даль, чтобы повидать и обнять нашу Риточку и сказать, что мы ее любим.
По линии SAS мы часто ездили в загранкомандировки, что было очень привлекательно для того времени, когда границы были закрыты, а перед каждой поездкой нас инструктировали сотрудники КГБ: как себя вести, что можно делать, что нельзя, какие бывают провокации и как поступать, когда «это» уже случилось. Когда я впервые прилетела в Копенгаген и остановилась в SAS-овском отеле «Globetrotter”, мне было страшно. Ночью, съежившись в постели, напуганная кагебешниками и разбушевавшимся ветром, ломившимся в закрытое окно, я представляла себе, как провокаторы крадутся по гостиничному коридору, отмычкой открывают мою дверь и…Дальше моя фантазия не шла, я не знала, что может случиться дальше. Этот страх преследовал меня только по ночам. Днем он проходил, поскольку напряженная учеба и встречи с командированными из разных стран сотрудниками SAS заполняли мои мысли.
Когда я летела в командировкув Копенгаген, меня посадили в первый класс, а капитан Оке Лильеберг, член датского парламента, пригласил меня в кабину пилотов, чтобы я посмотрела приземление. Кабина была маленькая, в ней едва помещались три человека. Меня усадили в кресло сзади и дали наушники, в которых то и дело раздавались команды диспетчеров. Был сильный туман, и мы садились в условиях нулевой видимости. Это было незабываемо – вот мы летим на высоте, затем резко снижаемся, попадаем в густой туман, который длится, длится и длится. И вдруг - самолет сел! Какое счастье!
Разместившись в гостинице «Globtrotter», я пошла гулять по Копенгагену - служащий отеля уверил меня, что это совершенно безопасно. Уже стемнело, и зажглись фонари. Я шла по незнакомому городу и заглядывала в окна. Дело в том, что в Дании шторы не задергивались, как в России или во Франции, и можно было наблюдать жизнь датчан : вот женщина укладывает ребенка спать, вот пожилая пара сидит у телевизора, вот молодые милуются. В Москве я жила на первом этаже и обязательно вечером задергивала шторы. Так делали все. Открытость датской жизни мне очень понравилась, но следовать ей я не решилась. Проходя мимо кинотеатра, я захотела посмотреть какой-нибудь датский фильм. В кассе мне сказали, что сейчас у них идет три фильма: французский, американский и датский. Я купила билет на датский и вошла в кинотеатр. Села и стала ждать. Народу было немного, несколько пар сидели впереди. Фильм начался. После титров вдруг на экране крупным планом появился мужской половой член в стадии эрекции. Я замерла в кресле, кровь бросилась мне в лицо. Уходить или остаться? Я украдкой взглянула на немногочисленных зрителей. Все сидели спокойно, никто не уходил, я решила остаться и досмотреть фильм до конца. Это были приключения двух молоденьких служанок в замке маркиза. Оказывается, я попала на датский порно фильм, демонстрирующийся в самом центре города. Фильм произвел на меня сильное впечатление. Конечно, я читала в прессе о сексуальной революции в скандинавских странах, но тогда в СССР «не было секса», не было порно продукции, это был мой первый порно опыт, довольно мерзкий, к которому я не была готова.
Мои мысли занимала Фанни Вальсторп, сотрудник SAS, с которой мы познакомились в аэропорту Копенгагена в прошлом году. Высокая, с красивыми рыжеватыми волосами, Фани оказалась весьма гостеприимной и пригласила меня в гости к своим родителям, жившим в центре полуострова прямо у НАТО-вской военной базы. Отец Фани, седой, представительный человек, был полковником НАТО и одновременно членом общественной организации «Полковники НАТО за мир».
- Как это может быть? – спросила я. – Вы, военный человек, полковник НАТО, и боретесь за мир? У нас бы этого не потерпели! Вы бы завтра же были уволены из армии!
- В том-то и разница! У нас демократия, а у вас тоталитарное государство, - отвечал он, улыбаясь.
Мы пили чай с пирожными, и полковник любезно предложил мне экскурсию на военную базу, которая была видна с балкона его дома. Взглянув сквозь стекло на серые военные истребители, стоявшие в ряд, я малодушно отказалась, боясь провокации. А вдруг завтра все газеты выйдут под заголовком: «Русская шпионка на базе НАТО»? Это не входило в мои планы.
Фани понравился мой браслет. Я сняла его с руки и протянула ей:
- Носи на здоровье.
На следующий день она принесла мне целый пакет сувениров, среди которых был тяжелый серебряный браслет в виде вилки. Я его тут же надела и носила двадцать лет, пока в Санта-Барбаре, при случайном падении, он не сломал мне кисть.
19.04.1978. Моя открытка из Дании:
«Дорогие Валентина Стпановна, Саша, Леша и Полиночка!
Привет и поцелуй из Каструпа – это внутренний датский аэропорт, куда меня направили для ознакомления. Десь же живет моя подружка Фани Вальсторп. Я очень рада, что ее повидала. Копенгаген без нее совсем не такой веселый, как в прошлый раз. Завтра вылетаю в Стокгольм. В Дании все стало намного дороже, чем год назад. Как Поленька? «Воюет» или ведет себя хорошо? Ведь замучит за неделю… Но я скоро буду, держитесь. Целую вас всех и обнимаю. Ваша Анна»
Главным инженером SAS в Шереметьево был Густав Линдстрем, он отвечал за техническую исправность самолетов, вылетающих из Москвы. Это был рослый крепкий швед лет пятидесяти с сединой в волосах. Вначале из-за своих дурацких шуток (а он все время шутил), он мне не понравился. «Мы, русские, серьезные люди, и нечего к нам приставать с шутками» - думала я тогда, нетерпеливо выдергивая руку из крепкого рукопожатия шведа. Сейчас я думаю, что наше неумение шутить и смеяться является большим недостатком. Мы слишком серьезны и зациклены на своих проблемах и не умеем радоваться моменту. С течением времени я узнала Густава лучше и стала ценить его за доброту, порядочность, аккуратность. Когда у меня родилась Полина, Густав просто пошел в «Березку», накупил там массу очаровательных детских вещичек и приехал поздравить меня. Его щедрость обезоруживала и опровергала расхожее мнение, что все иностранцы скупердяи.
Третья моя командировка была в Стокгольм, где меня любезно принимал уже известный вам Боско Янсон, закончивший свою работу в России. SAS считалась одной из лучших компаний по обслуживанию пассажиров, и во время моего путешествия эта репутация подтвердилась. Дело в том, что после перелета Москва-Стокгольм я получила свой новенький, купленный прямо перед отъездом чемодан поврежденным: у него были отбиты две ножки, и он не стоял, как положено, а падал. Встречавший меня сотрудник SAS заметил это, тут же составил бумагу, мы прошли в отдел обслуживания пассажиров, и мне вручили новенький, черный чемодан из самсонита. Какая забота! Моему удивлению не было предела.
В Швеции мной занималась красивая шведка лет тридцати по имени Мария Валленберг. Кратко опишу ее: темные волосы, ярко-синие глаза, очаровательная улыбка, стройна, элегантна. В субботу она пригласила меня на обед, который состоял из одного мясного блюда и напитков. Было сытно, вкусно, но непривычно. В Москве, если приглашаешь гостей, то стол ломится от различных вкусностей: салатов, закусок, пирожков, рыбы, колбасы. Конечно, это излишества, но таков наш обычай.
У Марии была пятилетняя дочь. Это был прелестный, коммуникабельный ребенок, доверчиво взявший меня за руку на прогулке. «Моя дочь, которой только что исполнился год, будет такая же», - подумала я, возвращаясь мыслями к Поленьке, оставшейся дома на попечении Валентины Степановны и мужа. Моя набухшая от молока грудь, туго перевязанная застегнутым на булавки полотенцем, также напоминала мне о дочери, которую я прекратила кормить грудью прямо перед отъездом.
Мария показала мне свой двухэтажный дом, красивый, просторный, построенный в скандинавском стиле. Когда мы были в детской, меня заинтересовал русский алфавит, приколотый кнопкой к стене.
- Твоя дочь изучает русский? – спросила я.
- Нет, не совсем, - ответила Мария, и ее лицо стало серьезным. – Мой дядя Рауль Валленберг погиб в России. Это настоящая семейная трагедия. Он был дипломат, во время войны спас от гестапо несколько сотен евреев в Будапеште, где служил в Посольстве. Когда пришли русские, они арестовали его, увезли в Россию. Больше мы о нем ничего не знаем. Он пропал. Мы обращались с запросом в Красный Крест, но безрезультатно.
В то время я ничего не знала про Валленберга и только сожалела, что у такой очаровательной шведки, как Мария, несчастный дядя пропал в России, в моей стране. Позже, когда в нашей прессе появились материалы о Валленберге, о его подвиге, я сожалела, что не расспросила Марию подробнее.
На смену Лонгве, у которого закончился срок командировки, приехала шведка Лена Шальбург. Мы боялись этого назначения, полагая, что нет ничего хуже, чем женщина-начальник. Лена оказалась милой женщиной, говорящей по-русски. К ее приезду я разработала другой маршрут, как добираться до Шереметьево. Ежедневно, «рискуя жизнью», я перебегала старое Алтуфьевское шоссе, запруженное автомобилями, затем шла пешком до станции Дегунино, там садилась на электричку и доезжала до станции Лобня, далее садилась в местный автобус, который доставлял меня и других работников в аэропорт. Путь был долгим, но, по крайней мере, мне не приходилось часами ждать Лонгву или Лену! Я освободилась от зависимости и была этому рада.
Руководителем Лена оказалась нормальным, по работе у нас проблем не было. В отличие от Лонгвы, она вела замкнутый образ жизни. Два раза в неделю она преподносила мне урок экономии – покупала буханку черного хлеба, разрезала ее на куски и клала в морозильник, потом доставала их по мере надобности, разогревала в тостере и ела. Садясь за руль, она переобувалась в удобные туфли, и здесь сказывалась шведская практичность. При Лене я проработала в САС недолго. По возвращении из очередной командировки я написала отчет в отдел кадров УпДК, как было принято. Но вместо того, чтобы лично отвезти его кадровику, в силу своей занятости, я вложила его в конверт внутренней SAS-овской почты и отправила в городской офис шоферу, предварительно договорившись с ним, что он при случае отвезет бумагу в кадры. Это была ошибка, стоившая мне места.
В тот раз почту разбирал шведский представитель. Не смотря на то, что конверт был адресован не ему, он вскрыл его, прочел мой отчет, ничего не понял и пошел спросить, что это такое, у Ларисы Васильевны. Та испугалась, не смогла объяснить, стала звонить инспектору по кадрам. И закрутилась карусель бесконечных выяснений. Меня вызывали в кадры, требовали объяснить, как мой отчет попал на стол к представителю компании. Я честно все объясняла, не понимая, что, собственно говоря, случилось.
А случился скандал ведомственного масштаба. «Вы открываете иностранцам наши секреты, - жестко сказал заместитель начальника УпДК по политработе, к которому меня вызвали для беседы. – Вы не достойны работать в наших рядах. Вы будете уволены». Мой замечательный, уютный, привилегированный мир рушился, падал в пропасть. Я была в отчаянии, пыталась найти какие-то связи, которые повлияли бы на решение руководства. Договорилась о встрече с Володей Перфиловым, работавшим в то время в ЦК, говорила с другими людьми, но выйти на нужный уровень мне не удалось. В конце концов, все решилось само собой. Меня еще раз вызвали на беседу, и я приехала со своей маленькой дочкой, поскольку оставить ее было не с кем. И это решило все. У меня и в мыслях не было «разжалобить начальство», но, тем не менее, это произошло. Взглянув на мою малышку, большой босс смягчился, хотя я и до этого говорила ему, что у меня маленькая дочь, что я очень занята, что у меня не было времени привезти документ лично. Большой босс принял решение оставить меня «в рядах» и лично дал указание кадровику, чтобы мне подыскали работу. Вот и вся история, изложенная в двух абзацах. А сколько было волнений, переживаний! Пробившись к «кормушке» и имея привилегии, я считала, что с увольнением из УпДК моя жизнь будет кончена. Ошибка молодости.
13. ПОСОЛЬСТВО ИРАКА И САДДАМ ХУСЕЙН
На этот раз работу мне подыскали в Посольстве Ирака, расположенном в старинном московском особняке, стоящем в тени столетних деревьев. Работая там, я часто вспоминала ставшее популярным выражение из фильма о товарище Сухове: «Восток – дело тонкое!» Меня определили секретарем-переводчиком к консулу. Работы было много: советско-иракское сотрудничество успешно развивалось и в Ирак направлялось много советских специалистов, в основном нефтяников. Приходили люди с пачками паспортов и любезно просили сделать визу на такое-то число. Я любезно делала. Ничего особенного в этом не было. Сначала я отдавала документы помощнику консула, прекрасно говорившему по-русски. Он связывался с министерством иностранных дел Ирака, там проверяли фамилии – не значится ли кто в черных списках, и давали разрешение на выдачу визы. Помощник возвращал мне документы, я штамповала визы, вписывала даты и несла на подпись консулу. Звали его Лютфи. Он был черноглазый, черноволосый и всегда веселый. Входя к нему в кабинет, нужно было также быть веселой, как он. Как-то у меня заболела дочь, и я была печальна. Лютфи сделал мне замечание:
- Анна, вы должны улыбаться! Вы работаете в посольстве!
Все русские сотрудники в Посольстве «светились» улыбками. Самая очаровательная улыбка была у Нины Каралюнец, секретаря военного Атташе . Далее шла Лина Анурова, секретарь Посла, миниатюрная, с прекрасной фигурой и стройными ножками. Она пользовалась большим доверием и вниманием своего босса. Дважды в неделю он запирался с ней в кабинете для обсуждения «текущих политических вопросов». Само собой разумеется, что никто в это время не смел стучать в дверь и беспокоить их. Лина была само очарование, и вскоре мы подружились - новый год встречали у нее. Получилась неплохая компания: Лина, ее муж Игорь, Гусев и я. У Ануровых была новая трехкомнатная квартира в Теплом Стане, модно обставленная. У Лины все было модное: от шубки до мебели. « Я достойна всего самого лучшего!» – таков был лозунг, в соответствии с которым она строила свою жизнь.
У Ануровых было весело. Они любили пошутить и посмеяться. Сын Игорь, смышленый, быстроглазый малыш, названный в честь отца, ходил на пятидневку в сад, и когда по воскресеньям мы приезжали в гости, он и наша Полина играли вместе. Игорь был воспитан так, что не докучал родителям своим присутствием, он играл в своей комнате. Меня это удивляло, так как мои педагогические установки были противоположны: ребенок должен быть больше со взрослыми, он должен сидеть за одним столом с ними, слушать взрослые разговоры, «умнеть». Полина то и дело появлялась в гостиной, задавала вопросы, подходила обняться. Лина смеялась и говорила, что у меня балованная дочь. Я искренне восхищалась ее семьей, где все было так гармонично, но своих принципов не изменила.
Прошло два года. По неизвестным причинам со мной не продлили контракт, я ушла из посольства. Лина развелась с мужем. Оставив ему сына, иммигрировала в Штаты, где вышла замуж за американца. Счастлива ли она? Кто знает… К стати, Нина Каралюнец, секретарь военного атташе, также иммигрировала в Штаты, как и многие другие «проверенные на лояльность» сотрудники УпДК. Парадокс времени.
Бухгалтером в Посольстве был Аднан. Он был знаменит тем, что в день зарплаты сажал всех секретарей в свой огромный «Кадиллак» и вез нас в «Березку», расположенную на другом конце города, недалеко от Триумфальной арки, что на Кутузовском проспекте. Его секретарь Елена блистала нарядами и красотой. Много лет спустя я встретила ее в Посольстве Мальты, где она работала. Мы поболтали. В ее голубых глазах больше не
светилась радость молодости, и одета она была скромно. Все проходит.
«Секретарем для всех » была Ира, веселая болтушка без возраста, которая очень импонировала иракским дипломатам, обожавшим ее. Поговаривали, что ежегодно она ложится в клинику и делает себе очередную косметическую операцию, чтобы оставаться молодой и продолжать работать в Посольстве. Правда это, или нет, мы никогда не узнаем, но ее улыбчивое лицо было действительно гладким, без единой морщинки. Когда я только пришла в Посольство, она предложила мне переписать ее записную книжку, где хранилась важная для секретарей информация: к кому обращаться в МИДе, к кому в Министерстве обороны, к кому в Министерстве внешней торговли, кому звонить, если заболел ребенок дипломата, если утеряны водительские права и пр. Я оценила этот жест позже, поскольку это была моя первая работа в Посольстве, и я не знала, какая там царит атмосфера и какие лозунги в ходу. В Посольстве Ирака лозунг был следующим: «Секретарь секретарю волк, товарищ и брат». Ира мне популярно объяснила, что здесь царит атмосфера сыска, подслушивания и подглядывания, поэтому я должна быть осторожна, обращать внимание на то, с кем говорю и о чем. Сама она была в высшей степени осторожна и проработала в Посольстве более тридцати лет.
Самым незабываемым воспоминанием о работе в Посольстве Ирака был визит в Москву Президента Ирака Саддама Хусейна и прием, данный для сотрудников Посольства по этому случаю. Мы собрались в зале для приемов. Несмотря на то, что был день, все шторы были наглухо задернуты, и в зале горели хрустальные люстры. Дипломаты и советские сотрудники встали в ряд в соответствии со своим рангом: Полномочный Министр, Военный Атташе, Консул, Торговый Атташе, Культурный атташе и т.д. Замыкали ряд советские сотрудники. Из красивой резной двери появился Садам Хусейн и сопровождающие его лица. Я узнала лишь одного из них – нашего Посла. Все замерли, холодея от торжественности момента. Саддам произнес короткую речь по-арабски, в которой славил нерушимую иракско-советскую дружбу. Внешность его была необыкновенна: двухметрового роста, одетый в черную тогу с золотым галуном по краю, он смотрел вперед черным орлиным взором, излучавшим сияние и власть. Я никогда не видела никого подобного и стояла, словно громом пораженная. Саддам зачаровывал. Несомненно, это была харизматическая личность. Закончив речь, он прошел вдоль ряда сотрудников, пожал каждому руку, на секунду впиваясь темным взглядом в лицо. Я чуть не лишилась чувств, когда Садам взглянул мне в глаза и сжал мою руку своей, сухой и теплой.
…В апреле 2003 года президент США Буш-младший, считавший, что Ирак обладает оружием массового уничтожения, принял решение нанести удар по диктатуре Саддама Хусейна. Американские войска и их союзники хорошо подготовились к операции. В силу своих традиционно дружественных отношений с Ираком (а может в силу того, что Ирак традиционно покупал много российского оружия) Россия была против вторжения. Ее поддержали Франция и Германия, считавшие, что нужно дать больше времени международным экспертам, работавшим на территории Ирака и пока не обнаружившим оружия массового уничтожения. Однако протесты анти-бушевской коалиции не оказали на американского лидера никакого влияния, и он приступил к ликвидации режима Саддама Хусейна.
С волнением я смотрела по телевидению, как разворачивались события. Меня поразило то, что народ совсем не сопротивлялся, что сдался на милость победителей, что тут же перед камерой рядовые иракцы рвали на куски портреты недавно любимого лидера нации, с энтузиазмом стаскивали с постаментов его памятники. Значит, ненависть жила в их сердцах, и только страх удерживал их от антиправительственных выступлений. Саддам исчез, словно растворился в воздухе, не желая видеть позорного падения своего режима. Все посольские работники знали, что Саддам – жестокий диктатор, хотя в советской прессе это не афишировалось. Однажды он вызвал в Багдад нашего посла, являвшегося сторонником объединения с Сирией, для консультаций. Посол уехал и больше не вернулся. По слухам, он умер в саддамовской тюрьме то ли от сердечного приступа, то ли от чего другого. Сыновья Саддама Удай и Кусай унаследовали жестокие привычки отца. Наши газеты сообщали, что американские войска, занявшие Ирак, выпустили «колоду карт» военных преступников, в которой Удай проходил как «Туз червей», а Кусай – как «туз треф». С 1995 года именно Кусая считали престолонаследником, поскольку он курировал силовые структуры Ирака. Как и положено «силовику», имя Кусая редко попадало в скандальную хронику. Зато отличался Удай. Он был садистом и сексуальным маньяком. Многие люди оказались в тюрьме только потому, что Удаю захотелось «позабавиться» с женой или дочерью несчастного. Будучи председателем олимпийского комитета Ирака, Удай приказывал пытать спортсменов, проигравших международные состязания. После бегства Хусейна Удай и Кусай вскоре погибли от противотанковой ракеты.
30.12.2006. Из сообщения Associated Press:
«Саддам Хусейн казнен.
Смертный приговор в отношении бывшего президента Ирака Саддама Хусейна был приведен в исполнение утром в субботу. Сообщения о казни были переданы по иракскому национальному телевидению и саудовскому телеканалу "Аль-Арабия". По данным BBC News, казнь состоялась за несколько минут до 6 часов утра. Последняя попытка защитников Саддама добиться отсрочки исполнения приговора закончилась неудачей. Американский суд отказался блокировать передачу Хусейна иракским властям для казни. Напомним, что 5 ноября 2006 года Саддам Хусейн был приговорен к смертной казни через повешение, согласно официальной формулировке, за преступления против человечности. Экс-президенту Ирака было предъявлено обвинение в убийстве 148 жителей деревни Дуджейл, которые были уничтожены в 1982 году по обвинению в попытке покушения на жизнь Хусейна».
Что мне до смерти бывшего президетнта Ирака? А сердце дрогнуло, когда я прочла это сообщение.
14. ПОСОЛЬСТВО КАМПУЧИИ (КАМБОДЖИ)
Справка. Королевство Камбоджа, государство в Юго-Воточной Азии. Население 12 млн .чел., 95% из которых буддисты, есть мусульмане и католики. Производит древесину, резину, ткани, выращивает рис, развито кораблестроение и рыбоводство. С VIII по XV век на территории Камбоджи, Таиланда и Вьетнама существовала могущественная Кхмерская империя, пришедшая в упадок в конце XV века, когда население по неизвестным причинам покинуло столицу Анкор. Около ста прекрасных буддийских храмов с течением времени заросли джунглями. Лишь в конце XIX века их вновь открыл для мира французский путешественник. Были предприняты меры по расчистке территории и реставрации храмов. Сейчас Ангкор – туристическая жемчужина Камбоджи.
В моей бурной трудовой биографии была и такая страница – секретарь-переводчик Торгпреда Кампучии в СССР. Сам Торгпред, Уй Самбат, был необыкновенно красив: высокий, стройный, с лицом улыбающегося Будды. Когда инспектор отдела кадров направил меня на работу в Посольство Кампучии, я сначала хотела отказаться, поскольку там не платили валюту. Но «Будда» произвел на меня такое сильное впечатление, что я согласилась. И не напрасно, поскольку работать в этом Посольстве оказалось весьма интересно.
В этот период советской истории Кампучия для нас была важна как форпост коммунизма в Юго-Восточной Азии и как потенциальная территория для наших военных баз. Три года назад, т.е. в 1979 году, кампучийцы избавились от кровавого диктатора Пол Пота, свершившего «великую аграрную революцию», которая превратила страну в большой концентрационный лагерь и уничтожила около трех миллионов соплеменников. Теперь они возрождали страну и возрождались сами для нормальной жизни.
Уй Самбат происходил из культурной семьи, родителей его расстреляли, поскольку одним из постулатов политики Пол Пота было уничтожение образованных людей, запрет письменности, денег и иностранных языков. Самбат ранее закончил французский колледж, прекрасно говорил и писал по-французски, мечтал стать адвокатом, но его на несколько лет, вместе с миллионами соплеменников, поместили в концентрационный лагерь, где он вынужден был рубить лес и возделывать непригодные для земледелия участки, осуществляя бредовые идеи Пол Пота об «аграрном рае без проблем». Однажды, разоткровенничавшись, Самбат рассказал, как его женили. В лагере была дана команда: женщинам построиться в одну шеренгу, мужчинам – в другую. Женщина, волею случая оказавшаяся напротив тебя, становилась твоей женой – так гласил приказ. «Революционное решение проблемы брака», ничего не скажешь. Образованному Самбату досталась неграмотная девушка из глухой деревни, но он не жаловался на судьбу. Он с любовью говорил о своей жене, оставшейся с детьми в Кампучии, и очень скучал без нее.
В те годы у торгпреда Кампучии было много работы: нужно было посещать влиятельных советских внешнеторговых чиновников, просить о поставках нефти, медикаментов и других, необходимых стране товаров. Взамен предлагались ценные породы древесины, каучук, рис, изделия народных умельцев, хотя в реальности до поставок дело так и не дошло. В министерстве внешней торговли (МВТ) к просьбам Самбата относились с пониманием и всегда находили ресурсы для их удовлетворения. Особо теплые отношения установились с Юрием Харламовым, возглавлявшим тогда объединение «Союзнефтеэкспорт». Встречи у него были расписаны на две-три недели вперед, но для «дорогого товарища Самбата», как он выражался, всегда находилось «окно» в ближайшие дни. Харламов был слишком занят, чтобы приезжать к нам в Посольство, и мы ездили к нему в Министерство, где нас гостеприимно принимали, поили кофе и оказывали всяческие знаки внимания. В результате переговоров, как правило, Самбат получал нужный стране танкер с нефтью и советы, как эту нефть реэкспортировать и получить валюту, столь необходимую Кампучии.
Посольство Кампучии возглавлял посол Хор Нам Хонг. Маленький, тщедушный, с непроницаемым лицом, он был грозой для советских сотрудников (для кампучийских, по-моему, тоже). Он никогда не кричал, говорил тихо, но все его ужасно боялись. С ним много лет работал Борис Семенович, кандидат исторических наук, переводчик и знаток Кампучии. Как-то он заболел, и посол вызвал меня. До сих пор помню это странное ощущение, словно мои уши шевелятся и вытягиваются, стараясь уловить, что говорит посол. Б-р-р, неприятное воспоминание.
Дипломаты-кампучийцы были улыбчивые, общительные и доброжелательные люди. Трудно себе представить, что еще пару лет назад их страной, населенной такими милыми симпатичными людьми, правила хунта «красных кхмеров», пролившая реки крови. В час дня наступал обеденный перерыв, и мы садились в посольской кухне обедать: за одним столом дипломаты-кампучийцы, за другим – советские сотрудники. Кампучийцы ели рис с курицей, приготовленный их сотрудницей, мы ели суп с курицей, приготовленный горничной Галочкой. Бывшая стюардесса Аэрофлота, отлетав свое, она устроилась в УпДК и была направлена на работу в Посольство Кампучии. Она была «Фигаро в юбке»: Фигаро здесь, Фигаро там. Вот она несет кофе послу, готовит нам обед, едет за продуктами в первую секцию ГУМа, где Посольство отоваривалось в суровые времена всеобщего дефицита. Разумеется, то, что ели иностранцы, ели и мы. Икра, язык, семга всегда были на нашем столе. Мы себя баловали, и дефицит был нам не страшен, хотя иногда в голове мелькала предательская мысль: а как же живут остальные, у которых нет доступа в спецсекцию ГУМа?
Галочка всем оказывала услуги, просто проходя мимо – такой у нее был характер. Когда по пятницам наши переговоры затягивались, и выйти мне было невозможно, я писала Галочке записку и незаметно ее передавала, когда она подавала кофе. Едва заметный кивок головой в ответ означал, что все будет в порядке, она подойдет к зданию УпДК, куда привозили детей из сада, и заберет мою Лизу. Я могла дальше спокойно переводить встречу, ни о чем не беспокоясь. Галочка приходила мне на помощь неоднократно, она настоящий друг. Мы близки до сих пор.
Особняк Посольства Кампучии в Староконющенном переулке выгодно отличался от других посольств. Не много найдется в УпДК таких свеже отреставрированных зданий (естественно за советский счет). Странное совпадение, но за год до моего прихода в Посольство наша профсоюзная ячейка проводила майский субботник именно на этом объекте. Видимо, тогда я и посеяла в местную клумбу свое желание работать здесь. А клумбы здесь были замечательные, никто не мог пройти мимо, не полюбовавшись розами и особняком.
Вспоминаю забавный случай. Мы с подругой договорились пойти в театр. Мой рабочий день заканчивался в пять часов, начало представления в семь, я решила полтора часа посидеть в Посольстве, а ближе к семи двинуться в театр. Время было зимнее, темнело рано. Напечатав пару писем и полистав журнал, я собралась, заперла кабинет и пошла к выходу, но к моему удивлению входная дверь была заперта. Я с ужасом поняла, что осталась одна в пустом здании. Что делать? Сердце мое колотилось, как пташка в руке. Скандал. Что подумают дипломаты? Русская шпионка осталась в Посольстве, чтобы перекопировать секретные документы? В УпДК и в дипкорпусе в те времена все были больны шпиономанией, так что это было бы вполне реальным объяснением для моего проступка. Я вспомнила свое печальное увольнение из SAS и сказала себе: «Ну, уж нет! В этот раз без борьбы не сдамся!» Не раздумывая, я вернулась в свой кабинет, рванула раму окна, так что затрещала бумага, оклеивающая его по периметру, забралась на подоконник и спрыгнула вниз, прямо в снег. К моему счастью, кабинет располагался на первом этаже. Тихо прикрыв раму, крадучись, словно вор, я пошла вдоль стены, пересекла двор и оказалась, никем незамеченная, у калитки. Милиционера, охранявшего Посольство и при виде меня взявшего под козырек, я наградила очаровательной улыбкой.
- Как служба, сержант?- спросила я, еще не веря в свою удачу, и,
не ожидая ответа, на ватных ногах пошла к метро.
Страх постоянно присутствовал в нашей жизни. Мы боялись быть уволенными иностранцами и месяцами слоняться без работы в ожидании нового места. Мы боялись увольнения «своими», если они вдруг найдут, что мы не соответствуем «высоким требованиям», предъявляемым сотрудникам УпДК. Ежегодно устраивались аттестации по языку, которых мы боялись, как огня. Мы боялись потерять большую зарплату и стать «как все». Мы боялись посещать «Березку», каждый раз со страхом ожидая своего «разоблачения» кагебэшниками. Мы боялись откровенничать друг с другом, открыто выражать свои мысли, зная, что где-то рядом вмонтировано подслушивающее устройство («их» или наше, не важно). Правда, лично мне никогда не пришлось его обнаружить, но об этом все вокруг говорили. Мы научились выражаться иносказательно, не называя имен. Посла называли Папой, торгпреда – Красавчиком и т.д. Мы одевались в «Березке», получали валюту, ездили заграницу, но в наших сердцах царил страх.
…Когда я работала в посольстве Кампучии, в Посольстве США случилась история, подтверждающая, что наши «компетентные органы» пользовались любыми средствами для получения секретной информации.
Очаровательная Виолетта Косарева работала секретарем-переводчиком в Посольстве США. Она нравилась молодому американскому пехотинцу, охранявшему вход в Посольство. Виолетта кокетничала с ним, и у них завязался роман. Об этом стало известно органам, и они спланировали акцию, в результате которой пехотинец по просьбе Виолетты впустил в посольство кагебэшника. Тот быстро расставил подслушивающие устройства и благополучно покинул Посольство. Благодаря этому в течение какого-то времени наша контрразведка получала ценную секретную информацию, что называется, из первых уст. Позже американские спецслужбы обнаружили утечку информации, прослушки были изъяты, проведено расследование. Виолетта была уволена. Несчастный пехотинец Клейтон Лоунтри был арестован, судим за измену и получил 25 лет тюрьмы, которые ему сократили до 20 , а в итоге выпустили через 9 лет.
Эта любовно-шпионская история получила широкую огласку в западных масс-медиа. Писали даже, что Виолетта – кадровый разведчик и что в результате этой операции она получила орден за заслуги перед отечеством. Мы в УпДК тоже обсуждали этот случай, но шопотом. Ходили слухи, что у нас много таких женщин, сотрудничающих с разведкой, которых «подкладывают» под нужных иностранцев со всеми вытекающими последствиями. Но лично я таких не знала. Хотя, одна их моих знакомых , пожалуй, подходила под эту категорию: она любила бриллианты и мужчин-иностранцев, связи с которыми даже не скрывала. Не стану называть ее имя. Меня в основном интересовало, как сложится дальнейшая судьба Виолетты. Конечно, она засветилась и больше не сможет работать в УпДК. Конечно, разведка поможет ей сменить паспорт и место жительства. Но как сменить память и забыть молодого пехотинца, так жестоко пострадавшего из-за любви к русской?
15. ПОСОЛЬСТВО ЙЕМЕНА
Справка. Йемен – древнее государство, расположенное на юге Аравийского полуострова. В стране до сих пор господствуют родоплеменные отношения. Шейхи обладают почти неограниченной властью на местах. Между официальными властями и племенами часто возникают конфликтные ситуации. Северный Йемен получил независимость от Османской империи в 1918 году. В 1968 году получил независимость Южный Йемен, бывший с 1839 года британским протекторатом, после чего страна приняла про-советскую ориентацию. Следующие два десятилетия прошли в ожесточенной борьбе двух враждующих государств. В 1990 году после длительных переговоров две страны объединились в Республику Йемен.
Со временем я продвинулась в табеле о рангах, став секретарем Посла Йеменской Арабской Республики. Произошло это совершенно неожиданно – меня вызвали в кадры и сказали:
- Есть место секретаря посла в Йемене. Пойдешь?
Я опешила. Стала говорить о своей неопытности, о маленьком ребенке, который часто болеет, но инспектор прервал меня:
- Анна, мне нужен ответ: да или нет?
Я ответила «да» и никогда об этом не пожалела. Посол Йеменской Арабской Республики Абдо Осман Мохамед был дуайеном дипломатического корпуса в Москве. Это означает, что он был на дипломатической службе в Москве дольше, чем любой другой иностранный посол. С ним было легко и приятно работать. Это был милейший человек, известный арабский поэт, который тяготился жизнью «за высоким посольским забором», и ежедневно, ровно в час дня, если не было встреч, выезжал на своем «Мерседесе» без флажка в гостиницу Интурист, чтобы посидеть у стойки бара, поболтать со случайными знакомыми и пропустить стаканчик виски. Там никто не либезил перед ним, не обращался к нему «господин Посол», хотя обслуга отеля знала о его статусе. К трем часам он возвращался, обедал, отдыхал и появлялся в офисе часам к пяти-шести. У Посла, как и положено, была семья: супруга, сын Хишам и дочь Мунира. Сын учился в первом медицинском институте, дочь занималась музыкой и готовила себя к скорому замужеству, но первым женился Хишам. Сохранилось приглашение на его помолвку:
«Посол Абдо Осман Мохамед с супругой имеет честь пригласить г-жу Гусеву А.Д. пожаловать на банкет в ресторан «Арбат» в четверг 16 августа 1990 года в 19.00. по случаю помолвки сына Хишама Абдо Османа с Джалилой Абдульвахаб Джахаф, дочерью Е.П.Посла Йемена в Катаре.
Просьба ответить. Тел. 246- 15-40»
У посла был личный помощник – Мохаммед Абдуль Гани, выходец из Эфиопии, учившийся в СССР и женившийся на русской. Это был классный мужик, он все успевал: и заказать послу «Мерседес» в Германии, и сопровождать Мадам (так все звали супругу Посла) в институт красоты, и устроить дипломата Аль-Зурафи в хорошую клинику. Мохаммед был смугл и красив своеобразной эфиопской красотой. Он любил кокетничать с русскими дамами, но оставался верен жене. За его доброту и отзывчивость его все любили, особенно Людмила Васильевна, наш бухгалтер и «долгожитель», проработавшая в йеменском посольстве всю жизнь.
Йеменские дипломаты были милейшие люди, и я вспоминаю с благодарностью годы, проведенные с ними. «Мой любимчик», второй секретарь Мохаммед Аль-Хейсами, интеллектуал, писавший речи для посла, всегда улыбался. Через некоторое время я узнала, что у него в семье большое горе - два ребенка-дауна, рожденные его двоюродной сестрой, на которой он женился, будучи студентом Каирского университета. Правящая элита йеменского обществоа сравнительно немногочисленна, и браки часто заключаются среди родственников, что ведет к вырождению потомства. Чтобы продолжить свой род, Аль-Хейсами пришлось жениться во второй раз на молоденькой дочери йеменского дипломата, не имевшей никаких родственных связей с его семьей. В Москве у Аль-Хейсами была трудная жизнь – жены были ревнивы и жили в разных домах, а ему приходилось , как маятнику, склоняться то к одной, то к другой. Полномочный министр Ахмед Джубран, уезжая, оставил мне приглашение, чтобы я с дочерьми посетила Йемен и проживала у него в доме. По каким-то причинам я не смогла поехать, однако вскоре мы со Славой Солнцевым отправились в круиз , где одним из портов захода значился Ходейда. О Йемене - незабываемые впечатления! Помню, агент, обслуживающий наше судно, вдруг потребовал за свои услуги сумму, почти вдвое превыщающую заявленную. Он говорил гортанно, резко, брови сурово сдвинуты, на поясе кинджал. Слава оценил ситуацию. «Заплати ему» - сказал он коротко бухгалтеру и вышел из каюты. Большинство участников круиза осталось недовольно экскурсией по Ходейде, но не мои туристы, которым я рассказала о Йемене все, что знала: об их обычаях, нравах, их дружелюбии, об их енеповторимой архитектуре. В конце я украсила свое повествование парой легенд. В Ходейде я купила себе чадру, но, правда, не надела ни разу. Она лежит у меня в сундуке и все еще ждет своего часа.
Помню арабский Рамазан, жесткий пост от восхода до заката солнца. В этот период дипломаты не курили, не ели, не пили даже воды. Все, включая Посла, ходили с потемневшими от воздержания лицами. В Москве, где в зимнее время обычно пасмурно, дипломаты часто спрашивали друг у друга:
- Ты не знаешь, когда сегодня заход солнца?
Тогда я не верила в Бога и не придерживалась постов, и очень жалела «своих» религиозных дипломатов. Они меня тоже жалели и любили. На восьмое марта мне дарили столько цветов, что я не могла их все унести домой. В вагоне метро женщины смотрели на меня с завистью.
В консульском отделе работала Нина. Когда она ушла на пенсию, ее место хотела занять Люда Горохова, горничная Посла, прекрасно говорившая по-английски. Консул раздул из этого такой скандал, что ей пришлось уволиться. Видимо, у йеменцев было четкое представление, кто есть кто в этой жизни, и в этом представлении переход из горничных в секретари не предусматривался. Мы все сожалели, когда Людмила уволилась. На первом этаже Посольства была кухня, где «царили» наши горничные: Зоя, бывшая стюардесса, и Женя, бывшая учительница. Первая была красивая стерва, вторая - добрая толстушка. Они прекрасно ладили. Им долго не прибавляли зарплату, и они решили выдвинуть администрации ультиматум: «Если не повысите зарплату, мы уйдем». Никто не любит ультиматумов, тем более в посольстве – их тут же уволили.
В соседнем здании располагались военный атташат и культурный отдел. Секретарем у военных была Женя Рзаева, молодая женщина с лучистой улыбкой, которую она сохранила до сих пор. Самым загруженным секретарем была Надя Капитонова, заправлявшая делами культурного отдела. Именно йеменские студенты, обучавшиеся в СССР, доставляли ей больше всего хлопот. У нас был хороший коллектив и замечательные водители – Саша Халин, Володя N, Леша Мацкевич, Володя Украинцев, проработавший в посольстве много лет и неожиданно скончавшийся от сердечного приступа.
Когда в 1990 году произошло объединение двух йеменских государств, объединились и посольства. «Мой» посол был направлен послом в Германию, посол Южного Йемена – представителем в ООН, а в Москву приехал Али Абдалла Аль-Бугейри, новый посол. Извините за тавтологию, иначе с тремя послами не разобраться. В это время я была в круизе, и должность секретаря посла заняла Ольга Деревянко, очаровательная и веселая. Меня переместили к Аль-Вазиру, полномочному министру, второму лицу. Я была не в обиде, Ольга также проявила понимание и такт. Не смотря на эти пертрубации, наша посольская жизнь вскоре наладилась и потекла, как прежде.
…Я давно не работаю в посольстве Йемена, но по старой привычке отмечаю все новости, касающиеся этой страны. У меня в папке с надписью «Йемен» хранится газетная вырезка. «6 апреля 2004 года. Интерфакс сообщает, что после визита Президента Йеменской Республики Али Абдалла Салеха в Москву в Йемен из нашей страны было поставлено оружия на сумму порядка восьми миллиардов долларов». «Удивительно, как йеменцы любят оружие» - подумала я тогда . Согласно статистике на двадцать два миллиона жителей страны приходится восемьдесят миллионов стволов, среди которых самым популярным является наш «Калашников», о котором йеменцы говорят, что это «символ мужества и свободы». Может быть, но меня эти цифры ужаснули. Ведь Йемен – одна из самых бедных и отсталых стран. Им нужно строить школы, больницы, а не бряцать оружием.
16. ОКСАНА
Я познакомилась с Оксаной, когда в рамках УпДК перешла из переводчиков в преподаватели. К этому времени я развелась, на руках у меня было двое маленьких детей, я так уставала, что засыпала на рабочем месте и выглядела, как сомнамбула. Со мной не продлили контракт. Два месяца я была без работы, два долгих месяца я регулярно ходила в отдел кадров к своему инспектору и каждый раз слышала одно и то же: «Пока заявок на переводчиков нет». В один из таких визитов инспектор предложил мне перейти в преподаватели, и я согласилась.
- Что значит быть преподавателем УпДК? – выступая на собрании, задавал вопрос Руслан Иванович, инспектор, курирующий преподавателей, и сам себе отвечал: - Это значит, быть на переднем фронте общения с иностранцами, быть непреодолимым заслоном для проникновения буржуазной идеологии в наши ряды, быть носителем социалистического образа жизни и социалистической культуры.
Эти собрания, проводимые по средам, были обязательны для посещения. Меня определили в группу, где старостой была добрейшая Людмила N. Понимая трудности новичка, она на первых порах оказывала мне всяческое содействие. У нее недавно от инфаркта умер муж, и ее глаза были печальными, но держалась она молодцом, не показывая своей боли – в УпДК это не приветствовалось. Мы всегда должны быть собранными, оптимистичными, улыбающимися, осознавать себя советским человеком, довольным «системой» и своей жизнью. Большинству это удавалось, а кто «не соответствовал», того увольняли. Мы должны были: блюсти моральный облик строителя коммунизма, не вступать в связи с иностранцами, не принимать подарков, быть бескомпромиссными и давать отпор, если дело касалось идеологии. Кроме того, мы должны были ощущать себя проводниками новой советской культуры и всячески ее пропагандировать среди иностранцев.
Но все это были слова. Мы были обыкновенными женщинами, на собраниях болтали о шмотках, недавно купленных в «Березке», о премьере в Большом театре, сплетничали о своих учениках. И в пол-уха слушали бредни, произносимые с трибуны. Правда, мы со стопроцентной явкой участвовали в коммунистических субботниках – это было святое. Самыми яркими личностями в нашей группе были: Эврика, душа-человек, Ира Кременцова, внушительная и элегантная, и красавица Оксана Кучерова.
Оказалось, что Оксана живет в Отрадном, в пяти минутах ходьбы от моего дома. Мы сблизились, стали гулять вместе по вечерам. Оксана - с любимой собачкой, я – с Полиной. У Оксаны был сложный период: испортились отношения с мужем, дело шло к разводу. Однажды вечером, когда Слава Солнцев был у меня в гостях, и мы пили вино на кухне, обсуждая его новую кооператорскую жизнь, в дверь позвонили, и вошла Оксана с собачкой. Слава был общительным человеком, завязался общий разговор, продлившийся до поздней ночи – Слава тоже когда-то работал в наше системе, и нам было о чем поговорить. Когда они прощались, я попросила Славу подвезти Оксану домой. Муж Ян, обеспокоенный долгим отсутствием жены, вышел на улицу и курил у подъезда. Увидев Оксану, выходящую из машины, он закатил ей сцену ревности. Оксана несколько раз ходила с нами в круизы, и они со Славой, непременно смеясь, часто вспоминали этот эпизод.
В 90-е годы физик-ядерщик Ян иммигрировал с семьей в США, правда без согласия Оксаны, для нее это оказадось сюрпризом. Ян решил, вполне обоснованно, что в перестроечные годы ему в России делать нечего. Так решили тысячи ученых и специалистов, уехавших из страны. Светила нашей науки, покинув Родину, укрепили научные кадры США, Израиля, Германии. Вскоре после отъезда Кучеровых мне позвонила Светлана Константиновна, Оксанина мама:
• Анечка, у Оксаны глубокая депрессия. Не могли бы вы ей написать?
Я никогда не иммигрировала, но что такое депрессия хорошо знаю. Я написала Оксане несколько подбадривающих открыток, но ответа не получила. Когда в Солт-Лейк Сити, где обосновалась семья Кучеровых, проходила зимняя Олимпиада, я во все глаза смотрела на экран телевизора, надеясь увидеть Оксану. Не увидела, хотя она действительно работала «волонтером» на этой олимпиаде.
Прошло несколько лет. Оксана приехала в Москву, пришла ко мне. Она изменилась – в ней появилась особая американская напористость, что, правда, не помешало нам общаться. Она сказала, что занимается Каббалой и пишет историю своей семьи, чтобы оставить ее внукам. Идея мне понравилась. Я тоже решила составить свое гинеалогическое древо и дать краткое жизнеописание каждого члена семьи. Это все я сделаю для Максимчика, моего внука. Пусть знает, что его прадед Поляцковой Иосиф Кириллович был оставлен для подпольной работы в тылу, схвачен и расстрелян немцами, что его бабка Татьяна Иосифовна Поляцковая работала в военном госпитале с первого дня войны, что его дед Дмитрий Федорович Маяков прошел Финскую и Великую Отечественную войну, был награжден орденами и медалями. Конечно, современные молодые люди проявляют мало интереса к отечественной истории, но надеюсь, мой внук будет иным.
Выдержка из статьи «Это наша история и наша жизнь», напечатанной в Ольгинской местной газете «Наше слово» 9 февраля 2007 года:
«С октября 1941 года в Великоанадольском лесу действовала подпольно –патриотическая группа, руководимая председателем сельского совета И.К.Поляцковым. В нее входили Г.К.Иваницкий, И.С.Михайленко, П.И.Гломозда и другие, а такеж юные патриоты Иван Семенчук и Михаил Гвоздь. Все они собирали разведывательные данные , организовывали диверсии, уничтожали гитлеровцев. Ничто не могло сломить волю патриотов к сопротивлению.
Н.Трифонова, директор районного краеведческого музея»
В моем архиве есть справка, выданная в 1945 году вдове Поляцкового И.К.
«Коммуничтическая партия
(большевиков) Украины
Ольгинский РККП(б)У
29.06.1945г. СПРАВКА
Выдана гр-ке Поляцковой Парасковье Никифоровне в том, что ее муж Поляцковой Иосиф Кириллович был оставлен РККП(б)У для выполнения спецзаданий на территории, оккупированной немецкими захватчиками.
Тов. Поляцковой погиб как партизан в период оккупации района немецкими захватчиками.
Справка выдана для предоставления в Ольгинский отдел гособеспечения на зачисление тов. Поляцковой П.Н. на получение пособия.
Секретарь РККП(б)У /Савченко/»
(Орфография сохранена)
17. ВТОРОЙ РЕБЕНОК
«Дети – как боги,
Впервые открытым глазам
Мир предстает абсолютно новым,
Словно сотворенным минуту назад».
Джон Скамбри
Все сотрудники УпДК работали на контрактной основе, то есть подписывали контракт на год, а далее, если работодателя сотрудник устраивал, контракт автоматически продлевался. Мой контракт с Посольством Ирака по неизвестным мне причинам не был продлен, и я вновь оказалась без работы. Нужно сказать, что сотрудники УпДК платили большую цену за свои привилегии – их увольняли, их унижали, с ними не продлевали контракты, они по месяцам не работали, ожидая нового места. По сути, они работали в условиях жестокой капиталистической конкуренции, тогда как другим советским гражданам право на труд было гарантировано. Я переживала, не понимая, почему со мной не продлили контракт: я такая хорошая, трудолюбивая, честная, и вновь без работы. Видимо, были в Посольстве Ирака те «подводные течения», о которых говорила мне секретарь Ира. Одна дама, давно работавшая в УпДК, учила меня: поговори с инспектором, пообещай отдать ему первую зарплату, назначь свидание, переспи с ним, в конце концов. Но для меня все эти варианты были неприемлемы. Я была замужем и любила своего мужа. С какой стати я стану назначать свидание инспектору, даже если он импозантный мужчина, как Муромцев, на пример?
Через два месяца инспектор направил меня на работу во Франко-Советскую торговую палату, что на Покровском бульваре. Надо заметить, что все организации, в которых мне приходилось работать, резко отличались друг от друга: по функциям, по атмосфере, по моим обязанностям. В Палате я встретила парня с нашего курса. Он сидел в соседней комнате. Я ему очень обрадовалась, но когда на следующий день я зашла к нему пообщаться, он совершено серьезно попросил меня «не афишировать» наше прежнее знакомство. Его слова больно ранили меня. Вот вам штрих к атмосфере, царившей в Палате. Там были «свои» и «не свои». Палата возглавлялась французским и российским руководителем. С французской стороны - это был месье Кребс, с российской - Игорь Шаповалов. Кребс, старенький, высохший, ни во что не вмешивался. Он писал свои отчеты во Францию, я их печатала, с трудом разбирая заковыристый почерк месье. Шаповалов не признал во мне «свою», и между нами возникла определенная неприязнь. Если, к примеру, Слава Зайцев приезжал в Палату со своими манекенщицами демонстрировать французское белье, то все сотрудники шли смотреть, кроме меня. Шаповалов оставлял меня «дежурить» вместе с рисепшенист. Здесь ничего не платили в конверте, не было чеков, не было «Березки». Поэтому, забеременев, я решила уйти.
Когда я сообщила мужу, что собираюсь рожать второго ребенка, он пришел в ужас. Я объясняла ему, я убеждала его, что это мой «генетический код» – иметь двоих детей. У меня был брат, и я хотела, чтобы у Поленьки тоже был братик или сестричка. Гусев был категорически против. Он умолял меня сделать аборт. Он говорил, что я не создана для семейных забот и воспитания детей, что одного ребенка нам достаточно, что появление на свет второго грозит нам развалом семьи и многими неприятностями. Ах, как он был прав, мой прагматичный муж! Он умел предвидеть будущее, а я нет. Но тогда ничто не могло поколебать моего решения. К тому же свекровь, любившая детей, поддержала меня.
Итак, через девять месяцев на свет появилась Лизочка, моя вторая дочь. Сказать, что я любила ее, значит, ничего не сказать. Полину я тоже любила. Но Лизочку я обожала. Я воспользовалась декретным отпуском и не работала, я подарила ей полтора года своей жизни и не жалею об этом. Эта рыжая девчонка была прелестна. Она не плакала по ночам, она прекрасно набирала вес, она радовалась жизни и радовала меня. По знаку Зодиака она Овен, так как родилась 22 марта, и всей своей молодой жизнью доказывала это. Пока она была в младенческом возрасте, я выкладывала ее спать на балкон, запеленав покрепче, чтоб не развернулась. Она спала, как сурок, по нескольку часов в день, освобождая меня для домашних дел. Она вдохновила меня на написание рассказа «Вампирами не рождаются».
Полуфантастический рассказ
Катенька, краснощекая жизнерадостная девчушка десяти месяцев отроду, была очаровательным существом. Она улыбчиво взирала на мир синими с поволокой глазами, не орала по ночам, не плевалась манной каашей, не кусалась, не щипалась и даже просилась по большой и малой надобности, что в ее возрасте, согласитесь, делают редкие дети.
Папы у Катеньки не было – полюбил другую маму и ушел, когда Катенька только еще собиралась появиться на свет. Жила девочка с мамой и бабушкой, которые в ней души не чаяли. Все их мысли, заботы, разговоры сводились к одному – было бы их дорогой девочке хорошо, росла бы здоровенькая, крепенькая, умненькая. Мечтали о большом и светлом будущем для нее. Маме, скромной служащей, после десятилетки окончившей техникум легкой промышленности, почему-то хотелось, чтобы дочь непременно стала художницей: свободной, независимой, видящей мир сквозь призму красоты, а не сквозь забрызганное грязью стекло троллейбуса, в котором нужно каждый день трястись на службу и обратно. Бабушка же, в прошлом операционная медсестра, видела внучку только в белом халате со скальпелем в руке. Когда бабушка заговаривала об этом, мама затыкала уши – и слышать не хотела. Что в этом хорошего? Ежедневно выслушивать бесконечные жалобы пациентов да еще хорошую мину при этом строить. Сочувствую, мол, вам, да только медицина бессильна против вашей болезни…
Бабушка вздыхала, не перечила, а про себя думала: «Вот вздурилась! Художницей! Пустое дело. Вот человека от смерти спасти – это кой-чего да значит. Моя внучка, я ее воспитываю, настрополю, и быть ей хирургом!»
Так мечтали любящие мама и бабушка, а жизнь готовила Катеньке удивительную, но совершенно иную судьбу.
Все началось с маминого выхода на работу… Было утро как утро. Бабушка привычно гремела кастрюлями на кухне. Мама вертелась у зеркала, куда-то собираясь: может в магазин, а может, в поликлинику. Да мало ли куда нужно молодой матери! Катенька спокойно играла в своей кроватке, привыкшая к тому, что мама уходит иногда. Приласкает, чмокнет в щеку и исчезнет за дверью, прихватив с собой большую хозяйственную сумку.
Но в это утро мама дольше обычного стояла у зеркала. Накрасила губы, чего раньше никогда не делала, и волосы заколола иначе. Вместо брюк надела темное строгое платье. Катенька, словно почувствовав неладное, оставила игрушки и с тяжелым чувством тревоги смотрела на мать. Когда та завязала красную шелковую косынку на шее, последний шрих, Катенька наморщила лобик и , сведя к переносице едва заметные бровки, громко заплакала.
- Крошка моя!» – повернулась к ней мама, и лицо у нее стало такое, словно она толко что съела целый лимон без сахара. – Ты, я вижу, все понимаешь!
Мама метнулась к дочери, как олениха метнулась бы к своему олененку – защитить, уберечь от неизвестно откуда грозящей опасности. Мама тискала дочку, и целовала, и прижимала к себе маленькое упругое тельце, а предчувстие надвигающейся беды не проходило, напротив – усиливалось, и слезы, непрошенные, горько-соленые, вдруг покатились у нее по щекам, смывая с таким старанием наложенный грим.
Прибежела из кухни бабушка и хотела взять Катеньку к себе, но маленькие ручки так крепко вцепились в мамино платье, что не оторвать. Сначала мама пыталась высвободиться ласково, с уговорами. Не получилось. А маме нужно было уже идти. И, скрепя седце, она грубо, не по-матерински, оторвала вцепившегося в нее ребенка.
• Начальник ждет, - сквозь слезы сказала она, передавая орущую благим матом Катеньку бабушке. – Начальник будет сердиться…
Стараясь не смотреть на бьющуюся в истерике дочь, мама вытерла слезы, быстро накинула пальто и скользнула прочь.
• Не пуха, доченька! – крикнула ей вслед бабушка, прижимая плачущую внучку к плоской, как операционный стол, груди.
Овета не последовало. Мама скорее всего не расслышала пожелания. На вешалке сиротливо осталась висеть большая хозяйственная сумка…
Теперь мама уходила каждый день. Уходила рано утром и возвращалась поздно вечером. Вначале Катенька моного плакала, тосковала, но со временем привыкла. Из ее жизни, теперь уже навсегда, исчезла теплая мамина грудь, полная молока, исчезли долгие прогулки в парке, когда можно было открыть глаза и в любой момент увидеть над собой улыбающееся, полное заботы и любви мамино лицо. Многое исчезло.
Зато появился «начальник». Катенька не знала, что это такое, но инстинктивно угадывала, что начальник отбирает у нее маму.
« Начальник ждет», – говорла мама утром, уходя на работу.
« Начальник будет недоволен», – говорила она , если Катенька криком или каким-либо другим способом пыталась задержать маму. И, наконец, «Начальник хороший» – говорила мама, придя с работы пораньше и тут же беря на руки свою истосковавшуюся дочь. Катенька радовалась маме, а начальника начинала потихоньку ненавидеть.
Шло время. Катенька росла. Она уже весело топала в пинетках по квартире, напялив на себя всю попавшуюся под руку одежду. Она с увлечением строила из разноцветных кубиков красочные дома. И тут же их рушила. Особенно яростно она делала это по субботам , когда принарядившаяся мама, стоя у порога, говорила извиняющимся тоном:
• Начальник просил сегодня выйти на работу. Нужно уважить.
Бабушка вздыхала, а пушистые Катенькины волосики при слове «начальник» вставали дыбом. Поглощенная собой , мама уходила, ничего не заметив.
В последнее время мама очень похорошела, на нее засматривались мужчины на улице. «Расцвела» – так романтично говорили прежде. «Мужика нашла», - так говорят теперь. Да, Катенькина мама действительно нашла мужика – своего начальника – и была счастлива. А какая же любящая женщина удержится, чтобы не говорить о любимом? Катенькина мама не могла удержаться, и ненавистное слово «начальник» поселилось в их доме. Оно звучало ранним солнечным утром: «Начальник поедет, докажет, добьется», и поздним вечером, когда сонные звезды глядели в окно: «Начальник душка – сострил, пленил, разгромил».
Бабушка выслушивала маму с неизменной доброй улыбкой на губах, понимающе кивала головой, а где-нибудь к концу маминых излияний вставляла несколько слов о том, что ее волновало:
• Что-то у Катеньки ногтики стали быстро расти…
• А ты стриги их чаще, - беззаботно советовала мама.
• Стригу, да странные они какие-то: на коготки куриные похожи.
• Да ну тебя, мама! Придумаешь еще! – в который раз отмахвалась мама, занятая подготовкой к намечающейся с начальником командировке на Кавказ.
Впрочем, перемены, происходящие с маленькой Катенькой, вполне заслуживали маминого внимания: нежное тельце девочки покрылось жестковатым пушком, ногти на ногах и руках превратились к когти, напоминающие орлиные не только формой, но и твердостью – их не брали ни одни ножницы. Еще совсем не- давно очаровательный Катенькин ротик щерился теперь четырьмя клыками. Они слегка оттопыривали пухлые Катенькины губки и придавали ей сходство с орангутангом. Одним словом, от прежней Катеньки остались лишь голубые глаза с поволокой, да и они при слове «начальник» угрожающе темнели и сверкали нечеловеческим огнем. Чтоб завершить портрет, следует сказать, что Катентька стала совершенной молчуньей, даже «мама» перестала произносить.
• Послушай, - говорила бабушка маме в следующий раз, - ведь я с Катенькой на улицу не могу выйти, так она …- тут бабушка запнулась, - подурнела. Может к врачу обратиться?
• Это переходный период. Да и не знают они ничего! – безаппеляционно выносила мама приговор врачам, быстро мелькая спицами – довязывала шарф начальнику.
• Ну, тогда к знахарке! – не унималась бабушка.
• Ты в какое время живешь? – стыдила ее мама.
Однако, если печаль не вечна, то и радость не бесконечна. Вслед за веселыми весной и летом , как водится, пришла осень с ее безрадостным серым небом, дождями и скукой. Катенькина мама больше не светилась улыбкой, приходила с работы усталая, раздраженная. Слово «начальник» все реже слетало с ее уст, да и аккомпанемент ему был теперь иной: лжец, подлец, карьерист. Мама пила таблетки горстями, бабушка плакала по ночам в подушку, чтобы, «не дай бог» , мама не услышала.
Мама не слышала, но слышала Катенька – в последнее время слух у нее обострился удивительно. И пугающее своей остротой и неодолимостью чувство ненависти к начальнику, виновнику всех несчастий, переполняло ее детское сердце. Какие-то неясные желания и мысли рождались и тут же гасли в ее маленькой головке. Шершавый и широкий , как ложка, с помощью которой надевают туфли, шевелился между клыками Катенькин язычок, пытаясь произнести нужное слово, а может фразу… Но тщетно.
В канун Нового года, когда, блягодаря сверкающей «дождиком» елке и гирляндам, протянувшимся от угла до угла, скромное Катенькино жилище преобразилось в волшебный терем, мама вернулась с работы сама не своя. Даже не сняв пальто, она тяжело опустилась на маленькую скамеечку у входа и заплакала. Не двигаясь, не вытирая слез, словно окаменев, оплакивала она свое ушедшее счастье. Катенька, с минуту оторопело смотревшая на рыдающую маму, вдруг опомнилась, спрыгнула с дивана и на кривоватых крепких ножках, стуча когтями об пол, бросилась к маме. Катенькина странно сморщившаяся подурневшая мордашка выражала безмерную нежность и сочувствие.
• Мамочка! – с трудом родилось у Катеньки во рту давно не призносимое слово. – Мамочка!
Это низкое, чуть хрипловатое «мамочка» полоснуло по сердцу, причиняя невыносимую боль, проникло внутрь, стремительно разрушая невидимые преграды, столь долго стоявшие между матерью и дочерью. Одно единственное слово! Но какая в нем сила! Оно освободило, очистило, дало силы поднять голову и взглянуть на свое забытое, несчастное дитя. Взглянуть – и ужаснуться!
• Доченька, - похоже, сердем, не губами, сказала мама, широко распахнув полные слез глаза , - во что я тебя превратила! И ради кого? Ради негодяя и подонка, заводящего интрижку с каждой новой сотрудницей! Прости! Прости!
Катеньнька повела синими с поволокой глазами. Одной рукой она крепко прижала к себе рыдающую маму, другой гладила ее по выбившимся из-под шляпки волосам, стараясь не оцарапать когтями. То неясное, неосознанное, что бередило душу по ночам, наконец, выкристализовалось в мозгу, прояснилось в сердце.
• Мамочка, - пророкотала Катенька как можно нежнее и поцеловала маму в соленую от слез щеку, - не плачь. Ты разрываешь мне сердце. На работу не ходи, раз тебе там плохо. А начальника… начальника приведи – я его за ужином скушаю.
Ужасающе щелкнули клыки, с синих глаз сползла поволока, обнажив страшный лик.
• Вампир! – дико вскрикнула мама и лишилась чувств.
А ведь вампирами не рождаются.
Но возвратимся к детям. Сейчас никто не пеленает детей, с самого рождения руки и ноги ребенка свободны, чтобы он гармонично развивался. Сейчас никто не стирает пеленки, поскольку их заменили подгузники. Телевизионная реклама ежедневно по нескольку раз демонстрирует нам очаровательных малышей, весело познающих мир, поскольку их не отвлекает мокрая попка. У нашего поколения была другая жизнь. Мы стирали все вручную. Только когда родилась Полина, Маринка Климова подарила мне стиральную машину, что было ново и здорово.
Каждую из своих дочерей я кормила грудью. Сейчас молодые матери берегут грудь и кормят малышей смесями. Растить ребенка стало легче. Но, тем не менее, с приходом перестройки рождаемость в России резко снизилась, и, если верить статистике, русская нация теряет свои ведущие позиции в своей собственной стране, уступая первенство мусульманским народностям.
К лету Лизочка подросла, и мы втроем ездили на дачу навестить Полину, которую взяла Валентина Степановна. Мы с Гусевым скучали без Полины, без ее синих глаз и ласковой улыбки. Появление Лизы она восприняла как должное: не злилась, не вредила своей маленькой сестренке. Думаю, в этом была заслуга Валентины Степановны, умеющей доходчиво объяснить ребенку, как замечательно иметь малыша в семье, который когда-то вырастет и станет тебе самым близким человеком.
Валентина Степановна любила своих внучек и делала все, чтобы им было хорошо. Каждое лето Поля и Лиза проводили на даче. Там было прелестно: свежий воздух, сад, пруд, овощи с грядки. Добрая, любящая, способная на выдумки, Валентина Степановна украсила жизнь моих детей. Ее небольшая деревянная дача была полна таинственных закутков, куда так любят забираться дети. Наибольшей популярностью пользовался чердак, «че- ре-ре», как называли его дети. В дождливый день забраться на чердак, найти и водрузить на голову старую шляпу или вырядиться в бабушкину блузку, достигающую пяток, - не было на даче удовольствия больше.
Бабушка научила внучек собирать грибы, ягоды, отличать хороший гриб от ядовитого. Научила любить русскую природу и общаться с ней. Ежедневно ходила с детьми на пруд, вырытый в некотором отдалении от участков. Там дети учились плавать, нырять, играть с мячом. На старой березе кто-то повесил крепкую веревку, и можно было, взявшись за нее и разогнавшись, как следует, с высоты прыгнуть в воду, подняв фонтан брызг. Бабушка, понимая, что отвечает за жизнь доверенных ей детей, была очень внимательна к ним и скрупулезно соблюдала все меры безопасности. Купались дети под ее неусыпным контролем. Лекарства хранились на высокой, недоступной полке. Грибы собирали вместе, и каждый показывал бабушке, что он нашел. Трагический случай, случившийся у соседей, потряс нас: умер трехлетний мальчик, находящийся на попечении бабушки. Он нашел гриб, съел его и умер. Горю несчастной бабушки, сразу постаревшей, не было предела. Не смотря на то, что Саша вырос на даче, он не любил сюда приезжать. Для него поездка на дачу была потерей времени, за которое он мог бы «сделать деньги». Он покупал и перепродавал импортную аппартуру, зарабатывая на этом большие деньги. Он шел впереди времени, но я этого не понимала и осуждала его за спекуляцию. С рождением Лизы наши отношения испортились и уже никогда не наладились. Мы развелись, когда Лизочке было чуть больше года, а Поленьке шесть лет.
Мои дочери очень разные, с самого детства. Полина - романтичная, мягкая. Лиза - прагматик с сильным характером, сформировавшимся в годы перестройки. Приведу два письма, написанные дочерьми в одном возрасте.
Письмо 10-летней ПОЛИНЫ, лето 1987г.
«Дорогая мамочка!
Я тебе пишу из лагеря в первый день моего приезда. Устроилась хорошо. В моей палате девять человек, не считая меня. Это большая просторная комната, есть батарея, которая слегка греет, и десять кроватей. Кровати занимают много места, так что ходить можно только между ними. Девочки нормальные, но балованные.
Сплю я недалеко от окна, вторая постель. Мне нравится Юля, она моя лучшая подружка здесь. Я сплю с ней рядом.
В лагере хорошо, а дома лучше. Я тебя очень жду и все еще вспоминаю, как мы с тобой собирали чемодан. Когда приедешь, привези мне головной убор, а то здесь очень жарко. Еще привези чего-нибудь съестного: апельсинов, клубники и так далее. Еще привези попить: пепси-колы три бутылки, если это не тяжело.
Ехать сюда далеко, почти три часа. Уже поздно, и я заканчиваю. Жду письма. Целую.Поля»
Письмо 10-летней Лизы отцу, лето 1992г.
«Дорогой папа!
Я с мамой, Юлей и Машей Литвиновой уехала на юг. Мама расстроена – ей не позвонил француз, с которым она должна была заработать для нас доллары. Рано утром на Машиной машине мы все приехали на вокзал, сели в поезд и отправились. Ехали мы в старом грязном купе.
Когда приехали в Феодосию, было совсем не жарко. Море было холодное, и купаться было нельзя. Мама обменяла мои две тысячи рублей на четыре тысячи купонов. Эти купоны выглядят как фантики: есть пять тысяч купонов, есть две тысячи, ну и десять. Здесь все очень дорого: мясо, яйца, колбаса.
Папа, пришли мне письмо по адресу: г. Феодосия, ул. Шмидта, дом 12, кв.1
До свидания. Поцелуй за меня тетю Иру и Игоря. Твоя дочь Лиза»
Вы видите разницу между «счастливым советским детством» Полины и «перестроечным детством» Лизы? Она очевидна.
Из дневника :
«21.07.2000. Мы с Лизой едем в поезде. Я смотрю в окно. В чистом поле сидят две тетки в косынках и машут нам руками. Я помахала им в ответ. Спасибо, безвестные и светлые…Мы отправляемся в Кривой Рог навестить матушку и брата. Билеты удалось купить только в плацкарт, но доехали нормально: в тишине и покое. Я всю дорогу читала книгу Мадорского «Сатанинские зигзаги Пушкина». Весьма необычный взгляд на нашего любимого поэта. Автор ищет в жизни Пушкина проявления Сатаны, и, как ни странно, находит. Лиза читала «Секретные материалы». На безвестном полустанке купили раков и вареной картошки. Очень вкусно. У меня на границе были проблемы с паспортом СССР, поскольку из него не следует, что я гражданка России. Хотели даже высадить и отправить в Белгород. Пришлось дать денег. Господи, когда-то жили одной страной, а теперь Украина – заграница.
На вокзале нас встречал Иосиф с цветами. Не могу сказать, что постарел, но проблемы согнули его плечи. Братишка, такой родной… Мы обнялись. Племяшка Ольга ждала в машине и вышла, чтобы поздороваться. Она красивая, уверенная в себе, хорошо одета. Я рада за нее. Когда приехали, Галочка накрыла на стол. Сколько там всего было вкусного,что мы с Лизкой просто объелись – знай, доченька, как принимают на Украине дорогих гостей.
Вечером пошли к матушке. В октябре ей исполнится 82 года. Ходит с трудом, ноги отечные, очень похудела. Когда я обняла ее, сердце сжалось от боли, такой хрупкой она мне показалась. Слава Богу, все еще в здравом рассудке. Она была рада нас видеть, улыбалась, разговаривала. Живи, матушка, подольше. Я молюсь о тебе каждый вечер, моя дорогая, старенькая мама, давшая мне жизнь…»
25.07.00.
«Спасибо, Господи, за еще один прекрасный день. За дочь рядом, за маму, которую я навестила вчера, за братца, обещавшего пойти со мной на сеанс Кашпировского. За Галочку, которой я сделала массаж и хоть на время облегчила ее мигрень. За просторный гостеприимный дом, где я чувствую себя своей. Спасибо, Господи, за все».
Лиза и Полина детсадовские дети. Когда Лизе исполнилось полтора года, я отдала ее в те же ясли, где выросла Полина, сама возвратилась на работу. У Полины детский сад был рядом с домом, у Лизы - в Перловке, где был сад УпДК. Поля ходила в школу напротив, Лизу я отдала в интернат с изучением хинди. Мне тогда казалось, что это правильный путь, который приведет мою дочь в МГИМО или институт восточных языков. Но в этом я ошиблась, как и во многом другом. Я думала, что смогу выстроить благополучное будущее для своих дочерей. Я возила Полину в Париж сниматься, оплаичвала ей курсы английского языка, способствовала ее участию в первой международной встрече «Дети и бизнес», организованной «Детской деловой газетой». Неделю дети плыли на теплоходе «Николай Чичерин» и играли в бизнес-игры. Полина играла роль директора агентства фотомоделей, проводила тренинги, кастинги, вручала свидетельства девушкам, окончившим недельный курс. Я пыталась привить ей интерес к общественной жизни, но напрасно. Сейчас она живет в загородном доме, воспитывает трехлетнего сына, и , кажется, вполне счастлива без этого пресловутого социума, о котором я так беспокоилась.
Я год жизни потратила, чтобы подготовить Лизу к поступлению в финансовый колледж. Она занималась с тремя репетиторами. С математичкой занятия были утром в субботу. Я привозила Лизу, они с преподавателем садились заниматься, а я , испросив разрешения, ложилась в соседней комнате на тахту и тут же засыпала. Лиза поступила в финансовый колледж, после которого ее могли бы автоматом зачислить в финансовую академию, но бросила его, проучившись лишь первую черверть.
- Хочу назад, в свой любимый интернат, - заявила она.
И никто не смог повлиять на нее: ни я, ни Гусев, ни крестная.
Я падала от усталости, зарабатывая деньги и устраивая будущее своих дочерей. Я плакала, когда они обманывали мои ожидания. До недавнего времени я не понимала одного: они – не я, они другие. Мои повзрослевшие дочери совершенно не отвечают тому имиджу, который я для них придумала, когда они были маленькими. Как я была самоуверенна, думая, что все зависит от меня! Мои дочери сделали свой выбор в жизни, не мой. Я разомкнула объятья. Теперь они несут ответственность за себя и за свои поступки, а мне лишь остается любить их такими, какие они есть.
Полина – дипломированный психолог, к чему я также приложила немало усилий, и прекрасно разбирается в людях. Как-то она сказала мне:
- Мама, ты хороший человек, но поверхностный.
Мне было обидно это услышать, но, поразмыслив, я решила, что это действительно так. Я скольжу по поверхности жизни, наслаждаясь ею и не давая себе труда погрузиться в нее, осознать ее драматичность и глубину. Пусть так. Но Господь меня любит и поверхностную, я знаю.
…Однажды Лиза не пришла домой ночевать. В ожидании я провела бессонную ночь, утром обзвонила несколько больниц, пытаясь найти свою пропавшую дочь. Морги я сразу отмела – я верила в Лизину счастливую звезду. Возвратившись домой с работы, я нашла Лизу спящей, а рядом записку:
«Мамуля, я очень устала, не буди меня, пожалуйста. Я не могла тебе позвонить – я всю ночь провела в милиции, но не бойся – ничего страшного не произошло. Когда проснусь, все тебе объясню. Пока».
Как позже выяснилось, она подралась с охранником, не пускавшим ее на дискотеку, и оказалась в милиции. После окончания интерната, она знала три фразы по хинди и тридцать по английскому. Я устроила ее в институт туризма, что на Ботанической улице. Даже не окончив первый курс, Лиза бросила институт. Ее всегда привлекал экстрим, она устроилась на работу в милицию. Какое-то время она делала контрольные закупки на местном рынке, подводя недобросовестных продавцов под статью уголовного кодекса. Она с возмущением рассказывала мне, как нагло продавцы обманывают покупателей. С одной стороны, я гордилась Лизой, с другой – моя душа этого не принимала .
- Не женское это дело – разоблачать, - говорила я.
Закупки продолжались недолго, несколько месяцев, пока ее не стали узнавать торговцы. Затем ее направили в патрульно-постовую службу. В милицейской машине, надев бронежилет, вместе с напарником она патрулировала Бибиревский район.
Проработав год в милиции, Лиза сказала:
- Это не для меня. Пойду учиться на юриста.
Но и юриста из нее не получилось. Сейчас, как принято у молодежи, Лиза живет у бойфренда. Я очень скучаю без нее, хотя отдаю себе отчет, что пора отпустить ситуацию и жить своей жизнью. Несколько месяцев назад я рыдала, оставшись одна. Теперь успокоилась и живу дальше. Да, мой дом пуст, да, мне одиноко, и по вечерам компанию мне составляет черный старый кот, но я верю, что жизнь с уходом детей не кончается. Нужно привести себя в гармонию с миром и готовиться к новой жизни. Какой? Пока не знаю, время покажет.
18. ОТЕЦ
Последнее письмо отца:
«15.02.1983г. Анечка, доченька, здравствуй!
Извини за долгое молчание – так получилось. Мы делали с матерью ремонт. Можешь себе представить, что это было. 8 декабря Иосе исполнилось сорок лет. Спасибо, не забыл родителей, приехал на сутки, погостил и уехал.
У нас уже тепло, погода солнечная, весна не за горами. Это, конечно, хорошо, но ноги у меня все равно мерзнут – нарушено кровообращение. Доченька, я думаю еще раз написать в Минздрав, чтобы они мне еще раз разрешили подлечиться в институте курортологии. Ты сходишь туда? Может тебе удастся и на этот раз. Два года назад мне это очень помогло.
Дома все по-старому, с одной лишь разницей - мне стало трудно ходить в магазин, а мать вообще не выходит из дома. Бывают дни, когда без хлеба сидим. Передавай привет Саше и всем Гусевым. Поцелуй от меня Полиночку и Лизочку. Как там мое рыжее Солнышко? Напиши мне размеры девочек, мы с матерью купим им костюмчики. Я ведь собираюсь к тебе на первую Лизину годовщину, если здоровье позволит. Целую вас всех крепко.
Ваш дедушка Митя (а твой папка)»
Здоровье не позволило. 19 февраля 1983 года, за месяц до того, как Лизе исполнился год, мой отец Дмитрий Федорович умер от инсульта. Выходец из украинской деревни, фронтовик, прошедший дорогами войны, он был простым человеком, он не получил образования, не сделал карьеры, не добился положения в обществе, но я его любила таким, каков он был.
Папа никогда не повысил на меня голос, никогда не ударил. Для него я всегда была девочкой. «А девочек нужно беречь» - говорил он. Я помню его молодым и красивым. Сохранилась фотография послевоенного времени, на которой отец сидит перед камерой, закинув ногу на ногу, в хромовых сапогах, в военной форме без погон, на коленях - портфель. Светлые волосы аккуратно зачесаны назад по тогдашней моде. Все на этой фотографии светлое, и светел сам папа. Его губы и глаза улыбаются. Он весь – свет, доброта, сбывшаяся надежда на мир и счастье. После войны, которую папа окончил майором с двумя орденами Боевого красного знамени и несколькими медалями, он какое-то время работал на руководящих должностях, не имея высшего образования. Но так не могло длиться вечно.
Мама твердила ему, что нужен диплом, что нужно учиться и утверждать себя в мирной жизни. Папа понимал это и даже поступил в горный техникум на вечернее отделение, но учеба не клеилась, и ему пришлось оставить занятия. Послевоенные годы прошли, и с ними прошла «мода на фронтовиков». Теперь организации возглавляли люди с дипломами, недавние выпускники, у которых оказалось больше терпения и настойчивости, чем у папы. Его сократили, он пробовал многие специальности, работал завскладом, сцепщиком на железной дороге, вулканизаторщиком на автобазе. Он ежедневно прочитывал «Правду», что называется, «от корки до корки», читал журнал «Новое время». За «политическую грамотность» его везде уважали. Выйдя на пенсию, он очень страдал от безделья, от отсутствия коллектива, потом приспособился к новой жизни, ходил за продуктами, много читал. Его любимой книгой был «Петр Первый» Толстого.
…Когда я примчалась в Докучаевск, папа был еще жив. Он лежал недвижимый на кровати. Он не говорил, не двигался, не проявлял никаких признаков жизни, только смотрел. С дороги, даже не сняв пальто, я бросилась к нему. Он узнал меня, и его глаза наполнились слезами.
-Папочка! Дорогой мой! Ты узнаешь меня? – я присела на край кровати, взяла его за руку. Большая папина рука была безжизненной и тяжелой.
В бессознательном состоянии он пролежал два дня и тихо скончался. Прощай, папочка, любимый, единственный. Бабки обмыли тело, одели во все новое и положили в гроб. Он лежал, словно живой. Его достойное лицо не было изъедено болезнью, оно было разгладившимся и спокойным. Я взяла расческу и причесала его светлые волосы, провела пальцем по бровям, по шраму на щеке. Его мертвого я совсем не боялась – он же родной, свой. Приехал брат, стал заниматься формальностями. Мама не плакала, пила лекарства, нервно стискивала руки. Пришли соседи, пришла моя подруга Аня Яковенко. Были организованы скромные похороны на новом кладбище. Могилу в промерзшей земле отцу вырыли его товарищи по работе. Не было речей, не было оркестра, за гробом понуро шли два десятка человек.
«И если умирает человек, то умирает первый его снег, и первый поцелуй, и первый бой… Все это уносит он с собой…». Папа умер и унес свой мир с собой. С его смертью у меня появилось странное ощущение, что теперь я стою на краю Вечности и заслоняю собой моих малолетних детей от холода смерти.
ПЛАЩ-ПАЛАТКА
Я очень любила свою бабушку Екатерину Сергеевну. Я любила в ней все: ее доброту, ее тихий голос, старушечье сморщенное лицо, которое казалось мне самым красивым. Я помню бабушку с раннего детства, она всегда была дома, рядом со «своей внученькой». Она топила печку, готовила обед, стирала, гладила, кормила, утешала. Теперь она уже не та… Ей под восемьдесят. Болеть стала, о смерти стала говорить. В один из летних дней попросила папу свозить ее перед смертью на родину - деда повидать, с родными могилами проститься.
Решили ехать втроем: папа, бабушка и я. Стали собираться в дорогу. Я взяла пару ситцевых платьев, смену белья, книжку Ефремова «Лезвие бритвы», чтоб читать в поезде. Когда папа упаковывал наши вещи в небольшой чемодан, он никак не мог поместить туда свою солдатскую плащ-палатку – замок не застегивался.
• Папа, сейчас лето, - сказала я, - жара ужасная. Зачем тебе плащ-палатка?
• Отправляясь в дальний путь, аккредитив взять не забудь,- улыбнулся он. - Слышала такую фразу? А я, отправляясь в путь, возьму с собой плащ-палатку. Пригодится.
Мама дала нам в дорогу какой-то еды, к подъезду подъехала старая легковушка папиного приятеля, мы вывели бабушку, сели в машину и отправились в путь. Не подумайте, что мы на легковушке будем ехать до самой Богдановки. Папа договорился с приятелем, что тот довезет нас до Донецка, вернее до железнодорожного вокзала. Там мы сядем в поезд и доедем до Днепропетровска, оттуда на автобусе до Павлодара, а дальше на попутке до Богдановки – так сказал папа.
Сначала все шло по плану: доехали до Днепропетровска, затем до Павлограда. А дальше папин план дал сбой: единственный автобус на Богдановку уже ушел, никаких попуток не было и не предвиделось, поскольку было воскресенье, и незнакомые нам шоферы выпивали и закусывали у себя дома, пока мы с тоской и надеждой смотрели на дорогу.
День клонился к вечеру, небо нахмурилось. Бабушка была едва жива от усталости, сидела на чемодане под столетним ясенем и повторяла:
• Господи, дай силы добраться до места, а там и помирать можно.
• Бабуль, ну, прекрати, - просила я. Мне было пятнадцать лет, и смерть для меня не существовала.
• Прекрати, не прекрати, а время пришло, - отвечала бабушка. – Ты дитя еще, не понимаешь.
Я поднялась и пошла к отцу, стоявшему у дороги. Он курил, задумчиво глядя вдаль. К нашему счастью вскоре из-за поворота появилась машина, которая, как выяснилось, ехала в Богдановку. Мы посадили бабушку в кабину, сами сели в кузов и поехали. За нами, как хвост, клубилась дорожная пыль, а вокруг расстилались бескрайние колхозные поля.
- Смотри, доченька, как красива наша Украина, - сказал папа, и голос его предательски дрогнул. – Я здесь вырос, здесь прошло мое детство. Когда мне исполнилось пятнадцать, я уехал из дома, приписав себе год, устроился работать на шахту.
Я никогда не видела папу таким. Я спросила:
- Значит, через год я тоже смогу устроиться на работу?
- Нет, теперь другие времена. Детям нет необходимости работать. Учись, грызи гранит науки. Ведь у нас все есть, живем хорошо, не голодаем.
Для людей папиного поколения главным критерием жизни было то, что «не голодаем». По правде сказать, я тоже была вполне довольна своей жизнью. Неожиданно налетел ветер, упали первые тяжелые капли дождя. Папа нагнулся, быстро достал из чемодана плащ-палатку, накрыл меня и себя. Дождь часто забарабанил по нашему укрытию.
- Ну, что, доченька, пригодилась плащ-палатка? - спросил папа.
- Да уж конечно, - ответила я и прижалась к нему. – Папочка, я так тебя люблю.
- Ну, ладно, ладно, - остановил меня папа, он не любил сантиментов. – Скажешь это деду, когда приедем…»
19. РАЗВОД
Возвратившись в Москву после похорон, я застала Валентину Степановну в плачевном состоянии – взбираясь на маленькую табуретку, она сорвала ноготь и теперь, с перевязанной ногой, хромала по квартире, ухаживая за девочками. Дорогая свекровушка, если есть загробный мир, то ты теперь в раю, я знаю. Ты сделала много хорошего в своей земной жизни. Спасибо тебе.
17.03.87. Письмо от Ольги Петуховой.
«Анечка, дорогая, здравствуй!
Прочла твое печальное письмо с горестным чувством. Дай Бог, чтобы смерть Валентины Степановны и все переживания, выпавшие на вашу долю, оставили наименьший след в вашей жизни. Хотя, о чем тут говорить. Я знаю, кем была Валентина Степановна для тебя и твоих девочек. Даже я, посторонний человек, услышала от нее по-матерински добрые и ласковые слова, когда мне было тяжело. Крепись, Анечка. Я даже заревела, когда прочла твое письмо, да и сейчас глаза на мокром месте. Жаль человека. А еще жальче тебя и девочек. Тебя по головке жизнь не гладила, а при создавшейся ситуации могу только сказать: соберись с силами и смотри в будущее, это облегчит тебе печальное настоящее.
Коротко о наших новостях. В выходные Витя вывез нас на соленые озера в Исмаилию, 100 км от Каира. Все слегка загорели и посвежели. Каир весь в цвету. Такое безудержное смешение цветов и красок я видела лишь на полотнах ранних импрессионистов. Погода стоит хорошая, солнышко стало пригревать. Несмотря на это безумно, хоть вой, хочется домой. Этого ждать еще долго - до второй половины лета, когда Вите дадут отпуск. Очень хочется увидеться, посидеть, поболтать от души. На этом заканчиваю. Целую тебя, Анечка, и крепко обнимаю. Пиши нам. Ольга»
Но пока свекровь жива и очень переживает наш с Сашей разлад.
- Миритесь скорее, ведь у вас дети, - говорила она, горестно вздыхая.
Из дневника: 20.06.1982. «Лизке три месяца. Мы с Сашей в ссоре. Я боялась, что он не придет попрощаться, поскольку Валентина Степановна уже сидела в машине. Напрасно боялась – пришел. Не смогла включить новый ТВ. Поля показала, как это делается. Современные дети легко обращаются с техникой, в отличие от меня. Когда девочки улеглись, я читала о Марксе. Мне понравились слова Гегеля: «Когда Богу становится скучно, он открывает окно и смотрит на парижские бульвары».
21.06.1982. Играли с детьми в домино. Я все время проигрывала. Шутя, стала «рыдать» и жаловаться на невезение. Поля вдруг расплакалась: она так хотела, чтобы я выиграла. Трогательно до слез. Продолжаю читать о Марксе. Баронесса Женни фон Вестфален пишет Марксу: «Я никогда не спрашивала, кто ты и что намерен делать. Куда бы ты не пошел, я буду с тобой». Вот это любовь!
Не то, что у нас…
24.06.1982. Карл Маркс:«Производство необходимых для жизни материальных благ и есть основа исторического развития». «Никто так не жесток со своими близкими, как люди, пекущиеся о всеобщем благе».
«Никто иной, как рабочий класс, сознает он это или нет, должен выйти на арену истории и преобразовать мир, завоевав политическую власть».
25.06.1982. В литературе давно замечено, что благовидные или даже хорошие поступки человека не всегда выражают его нравственную суть. Нынешние положительные герои не так активны, как их предшественники. Они просто живут, согласно каким-то давно установленным нормам.
«Мы привыкли считать, что человек в экстремальной ситуации проявляет свою суть, забывая, что экстремальная ситуация сама по себе часто извращает нравственные основы жизни».
Вскоре Гусев подал на развод. Мы явились в суд втроем: он, я и свекровь. Было зачитано заявление Гусева, затем последовали несколько вопросов и столько же ответов. Никаких проволочек, нас тут же развели. На душе у меня стало холодно и спокойно. Неожиданно я почувствовала радость от того, что я свободна. Свободна! Тогда я еще не знала, что у свободы есть и обратная сторона – одиночество. Понимание этого пришло много позже.
Я устроила Полю в сад УпДК, Лизу в ближайшие ясли, дав взятку директрисе – несколько рулонов обоев, чтобы оклеить помещение группы. В советское время такая форма взятки (в пользу учреждения) также существовала, несмотря на свою абсурдность.
Из дневника: 21. 09.83. «Все. Мы с Гусевым расстались. Стало складываться новое окружение: разведенные женщины с детьми, холостые мужчины. Наверное, это естественно. Вчера Неля приглашала к себе. Однако, мне не хочется к ней, не хочется в семью, хочется уйти прочь, в одиночество. Звонил Михаил Федорович. Восхищался моей выдержкой и оптимизмом. После разговора с ним я почувствовала прилив этой самой выдержки и оптимизма. Когда Лиза спала, сходила в библиотеку. Перелистала журнал «МЭиМО». Торговый капитал, экономическая интеграция – Господи, как все это от меня далеко!
22.09.83. Луна, нелепая, как медный таз, висящий в небе.
Луна, стертая, как пятак николаевских времен.
Луна, как серебряная кнопка, приколотая неизвестным на черный бархат неба.
24.09.83. Суббота. Полина у Валентины Степановны. Уложила Лизку спать. Поехала к кинотеатру, туда, где люди. Господи, я не могу быть все время дома, не могу быть одна и не могу быть все время с кем-то, даже с любимой моей малышкой. Я задыхаюсь, я погибаю. Дайте воздуха, дайте свободы!
На детской площадке девочка не дает Лизе поиграть с формочкой для песка. Я говорю: «Не проси. Девочка жадная». Подумав, решаю, что в следующий раз найду другие слова. Ведь девочка не обязана Лизе что-либо давать.
25.09.83. Воскресенье. Прохожу школу одиночества. Не привычно: никто не ждет, не перед кем держать ответ, где была, с кем была. Вспоминаю папино: «Даже поругаться не с кем». Справедливо.
Уложив Лизку, поехала в кино на последний сеанс. Смотрела «Вассу» Глеба Панфилова. Скучно, зал пустой. Я настраивалась на Панфилова и Чурикову, которых люблю. Напрасно, их нет в этом фильме. Горького тоже нет. Когда возвращалась около полуночи, встретила соседку, которая почему-то смутилась. Представляю, как соседки, сидящие у подъезда, прохаживаются на мой счет, когда я вечером ухожу из дома. Но, надеюсь, что хорошие слова тоже звучат в мой адрес.
26.09.83. Лизку взяла из яслей раньше. Зацеловала, затискала, словно не виделись вечность. Вечером ощущение тихого счастья. С чего бы это?
30.09.83. Бурнштейн Семен Григорьевич. Ему уже за семьдесят, а он все еще обращает внимание на девичьи грудки. От рюмки вина и его внимания становится теплее на душе. Вижу табличку на книжном шкафу: «Все, что угодно, но не книгу». И стоят шеренги никем не раскрытых томов. Я тоже их не раскрою, я знаю. Вот книги Ильи Эренбурга, это гигант. Его имя было столь же известно на Западе, как имя Сталина. Кто из современных авторов может с ним сравниться? Может быть Солженицын?
Приходил Саша, пытался разговаривать, во всем винил меня. Затем спросил буднично: «Покушать есть что-нибудь?». Я сделала ему яичницу. Клянусь, это последний раз, когда я его кормлю. Он ушел , а я еще долго его клеймила, громила и уничтожала. Очень остроумно и язвительно. Жаль, он не слышал. Впрочем, остроумие женщине ни к чему. Язвительность тем более. Оставим эти качества фельетонистам, а себе возьмем веру, надежду, любовь. Теория все это. Красиво, но не осуществимо.
27.09.83. Добывание справки – это тяжкий труд, скажу я вам. На ум приходит Райкин с его бессмертным : «Дайте мне справку, что мне нужна справка, что им нужна справка и т.д.». Оттаяла только с Лизкой, когда взяла ее из яслей. Что за прелесть, моя рыжая девчонка! Как трогательны ее маленькие ножки, сложенные крест -накрест. Полжизни за ее озорной взгляд! Если бы я верила в Бога, я бы сказала: « Господи, благодарю тебя за это чудное дитя!»
Полине исполнилось семь лет, и в сентябре она пошла в первый класс. Валентина Степановна заплела ей косы и завязала белые банты, совсем как моя мама когда-то. Мы посадили Лизу в коляску, и пошли на школьный двор, заполненный родителями и детворой. В руках Поля несла яркий букет астр, привезенных бабушкой с дачи. Первоклашек построили, дали первый звонок и увели. «Совсем как меня когда-то» - мелькнула мысль, и на глазах выступили слезы.
До рождения Лизы Поля была единственным ребенком в семье, ее любили, баловали. Ей покупали платья, ее водили на танцы, она занималась в цирковой студии, она была наш «свет в окошке». С рождением Лизы ситуация изменилась. Теперь Лизе уделялось больше внимания. Поля сердилась. Ситуацию смягчала бабушка, забирая ее на выходные к себе.
Вот случай, который мы вспоминаем до сих пор. Однажды, забирая Полю из детсада, я вдруг увидела, что платьице на ней далеко не новое, колготки грязные, а носки туфель ободраны. Не долго думая, я подхватила девочку, мы сели в автобус и отправились в «Детский мир» на Дмитровском шоссе. Там мы купили все новое от банта для волос до новеньких нарядных туфелек. Здесь же переоделись, выбросили в урну прежнюю одежду, чем немало удивили продавщиц, и вышли из магазина. Полина сияла от радости.
После развода Лиза часто жаловалась, что ей приходится донашивать одежду после сестры.
- Таков удел младших в семье, - отвечала я грустно, не вдаваясь в подробности о том, что мне трудно одной растить детей.
Неотправленное письмо Гусеву, без даты.
«Дорогой Саша!
Разбираясь в шкафу, нашла твои старые письма, прочла и решила тебе тоже написать, поскольку в письме можно яснее изложить, что тебя волнует.
А волнуют меня, естественно, наши дети. Конкурс «Мисс Москва», в котором Полина участвовала, а я была зрителем, раскрыл мне глаза на истинное положение наших детей. Я увидела Полину рядом с другими девушками-участницами и не могла сдержать слез. В то время как лица других девушек излучали веселость, нежность, добро, лицо Полины было неулыбчивым, напряженным и замкнутым. Одета она была бедно, стояла предпоследней в ряду из шестидесяти девушек ( это из-за своего маленького роста). Но не смотря на это, ее все же выбрали для второго тура.
Саша, мне очень жаль Полину. Она тяжело переживает наш развод. Не я в этом виновата. Хочу тебе сказать, что сумма, которую ты нам ежемесячно даешь, просто смехотворна: это три проездных билета и два килограмма мяса. Валентина Степановна перевернулась бы в гробу, узнав об этом. Мне трудно с двумя детьми, неужели ты этого не понимаешь? Ведь кроме одежды нужно еще покупать книги, кассеты, куда-то отправлять их на лето, оплачивать учебные пособия. Спроси у Полины, сколько они стоят.
Одним словом, тебе нужно пересмотреть сумму.
До свидания. Анна, мать твоих детей»
20. ДАЧА
Облака моей родины…
Нигде на свете нет таких облаков…
Вальдемар Вебер
В Москве золотая осень. Мы с Полиной собираемся на дачу. По каким-то причинам сборы затянулись, и я стала нервничать - дорога предстояла дальняя, и не хотелось ехать в темноте. По пути, как всегда, заехали в Апрелевку купить свежего хлеба и поесть заварных пирожных, которые там необыкновенно вкусны. После этого путешествие показалось намного приятнее. Наш «Жигуленок», «наш красный домик», борзо бежал среди убранных пустых полей. Настроение мое улучшилось, и даже то, что дочь забыла права, стало неважно. Наша дача, то есть садовый участок в 15 соток и дом на нем, расположена далеко – 160 км от Москвы. История приобретения этого участка типична для меня. Леночка Микова, с которой я работа на итальянской фирме, покупала участок и предложила мне тоже купить. Я тут же согласилась, даже не спросив, где это, как далеко добираться, не сравнив с другими вариантами.
Года через три Леночка, прочно занявшая место в моей жизни, пригласила меня погостить у них на даче. Мы ехали на машине довольно долго по Киевскому шоссе, затем по Калужской области до деревни Поречье. Поворот налево, и через какое-то время перед нами появилась вывеска «Садовое товарищество «Злато поле». Въезжаем на участки, кое-где уже стоят дома, двухэтажные, кирпичные. У Леночки дом также хорош – деревянный, с балконом, покрашен в персиковый цвет. Уже насажены деревья и цветы.
Соседний участок мой, на котором растет лишь сорная трава по пояс. Дальше высится густой лес - наши участки крайние. Заходящее солнце прячется за островерхими елками. Покой вокруг, красота. «Нужно строить дом» - решила я. Татьяна Николаевна, мамы Лены, сыграла в этом не последнюю роль. Когда меня сократили из «Моторолы» и руководство фирмы выплатило мне солидную компенсацию, Татьяна взяла меня за руку и привела на рынок, где были выставлены деревянные дома на продажу. Мы выбрали неплохой домик, оплатили его и заказали доставку.
В намеченный день приехал грузовик с двумя рабочими, начавшими с разгрузки комплектующих деталей. Я не верила, что из этой груды деревянных деталей можно собрать дом. Однако мало -помалу, час за часом дом стал расти: сначала положили опорные кирпичи, на которых он базируется, затем пол, возвели стены, потолок, мансарду, завершили все крышей. К десяти часам вечера дом был готов. Как в сказке: по щучьему велению, по моему хотению быть здесь дому!
С тех пор мы с Полиной с большим удовольствием ездим на дачу. В детстве Полина проводила лето на даче у бабушки, и все знает о саде и огороде. Здесь она «босс» – она решает, что покупать, что сажать, когда сажать. Я лишь исполнитель. Меня очень радует, когда в субботу утром мы отправляемся с ней на машине в эту дальнюю поездку, в эту не обозначенную на карте точку, где ждет нас уютный садовый домик, наш молодой сад, посаженный своими руками, и чудный «английский» газон, выстриженный в соперничестве при помощи газонокосилки. И все это среди простирающихся от края и до края калужских «разбойничьих лесов», как точно выразилась Галочка, жена моего брата, как-то гостившая у нас.
Из дачного дневника: 30.06.2001. «Вчера вечером Полина читала «Денискины рассказы» и очень меня позабавила. Мы смеялись до слез. Через час мы уедем, поскольку сегодня прилетает из Франции Раймон, которого в очередной раз пригласили поучаствовать в работе детского кинофестиваля в «Артеке». Нужно встретить друга. Правда, и за один день мы кое-что успели сделать: сломали косу, взятую у соседа Гены, посадили кабачки, собрали первый урожай клубники, боролись с травой, но трава одержала над нами победу. Однако это временно – на неделе придут мужики и все покосят. Погода замечательная, однако для трудящихся слишком жаркая. Всем хороша наша дачка, но нет воды – ни озера, ни пруда, ни речушки. Сахара… Гена с Надей приглашали на день рождения, но мы уезжаем. Какие у нас замечательные соседи! И воды дадут, и в трудной ситуации помогут».
16.06.02. «Приехали в воскресенье, поскольку вчера я была у Лили Панченко на юбилее. Ей исполнилось пятьдесят пять. Как и мне. Было здорово. Их небольшой дом в Мытищах утопает в зелени и цветах. Были все свои: Лилина сестра с мужем, «девчонки», с которыми вместе жили в общежитии, их мужья, их дети. Мы сидели на большой веранде, стол был прекрасно сервирован и ломился от яств, прямо как на дипломатическом приеме. Все изыскано, вкусно и красиво. Валера, Лилин муж, постоянно шутил, что для меня было удивительно. Такой «прикольщик», но при этом дипломат. Несколько раз выходили освежиться в сад, где смотрели клумбы и собак: овчарку и пуделя. Овчарка Лилю просто обожала, при ее появлении повизгивала от радости, бросалась к ней с ласками Я похвалила роскошно цветущие пионы, Лиля тут же сказала:
- Анечка, я их выкопаю для тебя.
В этом вся Лиля. Это сердечный друг. Мы прошли непростой путь, сохранив при этом искренность отношений и юношескую дружбу. Здесь, у Лили, я поняла, что после института «девчонки» поддерживали отношения, часто встречались, пока я пыталась справиться в одиночку со своими неженскими проблемами. Я выпала из нашего дружеского общения. Жаль.»
16.05.2002. «Начинаем новый сезон. Дачка на месте. Листья уже распустились и радуют глаз свежей зеленью. Умывшись, Полина тут же отправилась в огород, а я занялась приготовлением еды. Здесь на природе это приятный ритуал. Вечером Надя пригласила нас попариться в бане. Я была очень уставшая, но все же согласилась из вежливости. Бог мой, как это здорово, париться в загородной частной баньке! Прежде я не знала такого удовольствия. Когда Полина разделась, я поняла, что она беременна. Никакой радости я не испытала. Дело в том, что Полина не совсем здорова, и я считала, что рожать ей не ко времени. Вновь навалился страх. На мой вопрос она ответила, что будет рожать. Господи, спаси и сохрани мою Поленьку и будущего ребенка!»
25.07.2006. Как мы устали! Мы – это Владимир Михайлович (В.М.), мой новый друг, Наталья и я. В.М. решил завоевать мое сердце, поправив покосившиеся ворота, и я по глупости согласилась. И вот вместо того, чтобы жарить шашлык и наслаждаться жизнью, мы таскаем песок и цемент, копаем яму, вбиваем столбы, делаем и заливаем раствор. В.М. сваривает новые петли. Он экипирован, как настоящий сварщик – в маске, аппарат в одной руке, электрод - в другой, но у него ничего не получается. Пришел Александр Иванович, сосед- афганец, полковник разведки, пишущий и дарящий нам свои стихи. Стал давать советы. Они с В.М. нашли общий язык. Мы с Натальей слушали-слушали, затем встали и пошли готовить ужин. Вечер провели у А.И. в беседке. Ели шашлык, наблюдали восход полной луны, все было прелестно. Мужчины говорили о политике. Я слушала их и думала: «Да, на даче без мужских рук никак нельзя. В.М. уперся рогом и сделал-таки ворота. Молодец! Стоят ворота , глаз радуют.
23.07.2000. Кривой Рог. Спасибо, Господи, за этот прекрасный день. За то, что у меня есть братец, Галочка, Олечка. За то, что мы с Иосей съездили на его дачку, которая ни в какое сравнение не идет с моей. Здесь нет домика, как такового. Вместо него стоит геологический вагончик. Зато, какой у братца плодоносящий прекрасный сад! А какой ухоженный обработанный огород! Нам, при наших суглинистых почвах, это и не снилось. Мы ели овощи с грядки, снимали с деревьев созревшие яблоки, настоящий белый налив. Брат предложил мне принять душ.
-Зачем? – спросила я. – Помоюсь дома.
- Послушай меня, сестричка, прими душ, потом скажешь.
Я разделась и вошла в кабинку, у которой одна сторона ничем не была закрыта. И в этом была вся соль. На меня сверху лилась нагретая солнцем вода, а с боку меня обвевал ласковый южный ветерок. Это было истинное удовольствие, поверьте мне.
21. МАМА
Именно на даче, в один из теплых летних вечеров, когда мы с Полиной усталые после работы расположились на отдых, я получила известие о смерти мамы. Несколько дней назад брат звонил и предупреждал, что она очень слаба и чтобы я была готова. Я даже ездила на работу с небольшой сумкой, где лежало все необходимое для надвигающегося неизбежного путешествия. Мысли о смерти преследовали меня. Вспоминался наш дом в Докучаевске, детство, еще молодая и красивая мама, отец, умерший двадцать лет назад. И вот это произошло – мама умерла. Новость не была новостью, но мое сердце похолодело.
Мы выехали с дачи немедленно. Это было первого июня, около одиннадцати часов вечера. Горизонт еще светлел, и прямо по курсу у нас была большая звезда. «Наверное, Венера» - почему-то подумалось мне, и я горько заплакала, вспомнив, что в Докучаевске летом такая же звезда светила в мое окно. Полина села за руль, поскольку я не в состоянии была вести машину. Она молодец. И Лиза, разминувшаяся с нами и приехавшая ночью на дачу с Андреем Баранниковым, едва знавшим дорогу, тоже молодец. И Андрей молодец. Мои дочери проявили себя достойно в горе, которое меня постигло. В восемь утра мы уже были в Шереметьево, чтобы я могла вылететь ближайшим рейсом в Кривой Рог, где в последние годы жила мама.
Моя черная траурная одежда и заплаканное лицо магически действовали на людей: все хотели мне помочь. Мест в самолете не было, но меня посадили на место стюардессы. Когда я ехала на маршрутке, молодой человек дал мне свой сотовый телефон, чтобы я могла сообщить родственникам, что я прилетела. Он же проводил меня до матушкиного дома. Выйдя из машины, я увидела гроб, стоящий у подъезда, и группу людей вокруг. Иду, слово в тумане, смотрю. Мамочка! Но в гробу лежит женщина с совершенно незнакомым мне лицом, повязанная платком. Мама платков никогда не носила. «Теперь она такая, мертвая» - понимаю я. Наклоняюсь к ней, целую в лоб. Прости, матушка, если я в чем-то перед тобой виновата. Брат обнимает меня за плечи, подходят его жена, дочь, они во всем черном. Начинается дождь. Гроб осторжно вносят в автобус, мы располагается на сидениях справа и слева, бледные, потерянные. Иосиф рассказывает подробности о последних часах жизни мамы. Тяжелая смерть. На огромном кладбище за городом маму ждет зияющая глубокая могила. Дождь не прекращается. Гроб медленно, на специальных ремнях опускают в могилу. Прощай, матушка. Рыдаю на груди у брата, который тоже плачет.
Поминки проходят в столовой ближайшего ПТУ. Довольно много народу: коллеги Иосифа с работы, коллеги Гали из школы, старушки из маминого дома. Подают борщ, второе, пирожки, все, как положено. Меня знакомят с Полиной, женщиной лет пятидесяти, которая в последний год ухаживала за мамой. Иосиф ее благодарит.
- Тяжелая была смерть, - с грустной улыбкой говорит она.
После поминок под дождем идем с Иосифом в опустевший мамин дом. Все на месте: старенький секретер с подписным изданием Вальтера Скотта, плохо закрывающийся шифоньер, стол с телевизором, диван, на котором мама встретила свой смертный час. Все на месте, только хозяйки нет. Иосиф все говорил и говорил. Видимо, ему нужно было выплеснуть эту многомесячную боль, с которой он жил и с которой смирился. В какой-то момент голова моя клонится к столу, и я засыпаю от усталости и пережитого.
Я люблю Иосифа. У кого был старший брат, тот знает, какая это защита и сила. Можно уйти с ним и ватагой мальчишек за город, в поля. Можно покататься на мотоцикле. Можно пойти на ставок, можно участвовать в мальчишеских проказах. Когда мне было лет десять, соседка мне шепнула, что брат мне не родной. Вечером я спросила об этом у мамы.
- Родной, родной, - успокоила она меня, - только у него отец был другой. Он погиб в Сталинграде.
Мамины глаза заполнились слезами. Брат родился 8 декабря 1942 года в Саратове, где шли упорные бои с немцами. Маму, студентку четвертого курса Сталинского мединститута, мобилизовали в первые дни войны, и она стала военным врачом. Ее и ее однокашников направили в эвакуационный госпиталь, работавший на линии фронта. Медсестры, а иногда и врачи на себе выносили раненых с поля боя. Немцы быстро наступали, линия фронта, а с ней и госпиталь, неуклонно отодвигалась на восток, вплоть до Сталинграда. Здесь Красная армия, ценой жизни сотен тысяч бойцов, остановила наступление немцев. Мама никогда не смотрела фильмы про войну.
- Зачем мне кино? – говорила она. – Я все это пережила в реальности. До сих пор помню нескончаемый лязг танковых гусениц. Наш госпиталь располагался рядом с заводом, где делали танки.
В этом грохочущем взрывами городе мама встретила свою любовь. Я ничего не знаю об этом - мама умела хранить свои тайны. Впрочем, как и я. Когда немцы подошли совсем близко, госпиталь эвакуировали вверх по Волге в Саратов.
- Нас везли на баржах, - рассказывала мама. – Разлившееся по Волге топливо горело. Нас бомбили с воздуха. Это был ад, и было очень страшно.
Через несколько месяцев в своем госпитале мама родила сына и назвала его Иосиф, в честь дедушки. Она тогда еще не знала, что немцы расстреляли его. Мама врач и могла бы сделать аборт, но она хотела иметь ребенка от любимого человека. Вскоре ей принесли похоронку на мужа, и она помешалась от горя. Когда Донбасс освободили, мама вернулась в Ново-Троицкое, где узнала ужасную новость: немцами был схвачен и расстрелян ее отец Поляцковой Иосиф Кириллович , бывший председатель сельсовета, оставленный для подпольной работы. Он был выдан односельчанином. Вдову Прасковью Никифоровну и троих детей немцы не тронули. Мама устроилась на работу в сельскую медсанчасть. За малышом смотрела бабушка. После окончания войны мама вышла замуж за моего отца, усыновившего Иосифа.
В прошлом Иосиф геолог, работал во Вьетнаме, сейчас возглавляет Криворожский экологический центр. У него хлопотная и неблагодарная работа. Он пишет статьи, выступает по радио и местному телевидению, он борется за чистоту окружающей среды, которая в Кривом Роге одна из самых загрязненных на Украине. Брату шестьдесят пять, но он все еще силен. Его густая шевелюра седа, тело поджаро. Прошлым летом мы ездили к нему на дачу, работали там вместе. У него замечательный сад. Какие вкусные яблоки, груши и персики там растут, как загадочно синеет виноград среди листвы! С веранды открывается живописный украинский пейзаж с водоемом вдалеке. Он работает быстро, завзято.
– Дача - это моя радость, мое отдохновение, - говорит он, разгибая уставшую спину.
Я радовалась вместе с ним, когда мы грузили в машину ящики с наливными тугими яблоками, заполнившими машину ни с чем не сравнимым «яблочным духом». У мамы я варила из них варенье. Мама тогда была еще жива. Когда-то все были живы: и папа, и мама, и Галины Вилен Витович и Анна Григорьевна. Последние были идеальной парой, прожив в браке почти пятьдесят лет. Их дом в Донецке был всегда гостеприимен и открыт для нас. Когда я ездила навестить родителей, всегда заезжала к ним, становящимся с каждым годом ближе и роднее. Они похоронены в одной могиле, на которой стоит скромный памятник их любви и верности.
22. ТАТЬЯНА
В яслях, куда ходила Полина, я встретила Татьяну Сомову, ставшую моим другом. Она работала на телецентре инженером, была элегантна, улыбчива, общительна. Ее сын Андрей, ходивший в эти же ясли, был на день младше Полины. Теперь это видный тридцатилетний мужчина, работающий в таможне.
Оглядываясь назад, я понимаю, что Татьяна была со мной рядом двадцать девять лет. Написала и вздрогнула, неужели, так долго? За это время у нас с Татьяной было все: любопытство, увлечение друг другом, мое стремление подражать Татьяне (в частности в разводе), ссоры, примирения, возмущение друг другом, благодарность, восхищение. Татьяна – непростой человек. В ней ярко выражены независимость, острый ум, чувство товарищества, взаимовыручка. Чего мы только не переделали за двадцать девять лет вместе! Мы ходили друг к другу в гости, сидели с детьми, «отпуская» друг друга, если было нужно. Когда дети подросли, мы стали вместе ходить в ботанический сад. Однажды на прогулке мы с Полиной решили поваляться в куче осенних листьев. Весело шуршали они под нами. Но когда мы встали, обнаружилось, что наша одежда грязна от пыли, особенно Полинин желтый комбинезончик. Ах уж эта видимая привлекательность! Я не раз страдала от нее.
Летом мы с Татьяной отправляли детей в выездной детский сад и раз в неделю навещали их. Ездили вдвоем в Ленинград, наслаждались белыми ночами и музыкальным фестивалем. Правда, помню момент, когда я убежала от своей подруги, вскочила в проходивший мимо автобус и долго колесила по городу, стараясь погасить возмущение, вызванное ею. Мы ездили загорать в Паведники и лежали там под соснами, пахнущими смолой. Несколько раз ссорились, не разговаривали. Мы часто ходили в оперу, в театр, знатоком которого была Татьяна. Обменивались книгами, делились впечатлениями. У нее я переняла привычку в канун Нового года, 31 декабря, не стоять у плиты, а идти в театр: праздник должен быть праздничным.
В перестройку у Татьяны возникла идея организовать фирму, которая занималась бы проблемами подростков нашего района. Передо мной копия документа «О передаче в аренду помещения (76 кв.м) по адресу: ул.Декабристов, д.10, корп. 2, ТОО «Инициатива». Татьяна планировала создать банк данных по рабочим местам для подростков Северо-Восточного округа, хотела трудоустраивать подростков, оказывать им психологическую помощь, организовать работу телефона доверия, создать молодежный магазин, где работали бы только молодые, организовать «Отдел заказов» для беднейших слоев нашего района. Одним словом, она была полна идей. Она ходила по инстанциям, излагала свой план и, в конце концов, получила от управы помещение.
Я была соучредителем Татьяны, внесла определенную сумму в уставный капитал, поприсутствовала на открытии, привела нескольких бизнесменов, готовых сотрудничать, и на этом мое участие в ТОО «Инициатива» закончилось. Почему? Во-первых, это было «не мое», во-вторых, так сложились обстоятельства - я работала в посольстве, у меня было двое маленьких детей, и ни на какую дополнительную активность просто не было ни сил, ни времени. Татьяна одна продолжала бороться за свое место под перестроечным солнцем. Делать бизнес на заре перестройки было опасно. Однажды к ней в магазин ворвались бандиты с пистолетами, положили всех на пол, забрали выручку. Затем пришли другие бандиты и стали уговаривать пойти под их «крышу». Татьяна не шла, отшучивалась. Она стояла до конца, пока супрефектура, ссылаясь на невыполнение намеченного плана, не отобрала у нее помещение для других нужд. Сама идея была неплоха, но Татьяну подвели неопытность и отсутствие поддержки.
- Не на кого было опереться, – говорила Татьяна. – Я была одна.
Несмотря на свою общительность, Татьяна действительно была одна. Дело, видимо, в характере. Она - человек прямой, не скрывающий своих чувств за гладкими фразами. Несколько раз увольнялась с работы, не найдя понимания с начальством. Когда началась перестройка, Татьяна решила поставить крест на своей технической специальности и податься в преподаватели английского языка, что обещало неплохие деньги и относительную свободу. Окончив заочно педагогический ВУЗ, она стала преподавать в Гуманитарном университете, где учился ее сын. Сейчас Татьяна на пенсии, но преподает.
- Я вижу заинтересованные глаза учеников, и это радует меня. Преподавать – стоящее дело, - говорит она.
…Как-то ночью я проснулась от запаха дыма, шедшего из детской комнаты, где спали Лиза и Андрей, сын Татьяны. Я стремглав бросилась туда, увидела спящих детей и настольную лампу, почему-то лежащую на кровати и уже успевшую прожечь в ватном одеяле большую дыру, из которой шел дым. Быстро выдернув лампу из розетки, я схватила дымящееся одеяло и бросилась в ванную гасить его. Проснулись испуганные дети. Я их успокоила, как могла, и вновь уложила спать. Сама долго лежала без сна, обдумывая происшедшее. Ведь дети могли задохнуться от угарного газа, но Бог миловал.
- Трудный ребенок, – говорила Татьяна, закуривая сигарету, когда Андрей обжег себе лицо, бросив спичку в бочку из-под бензина.– Нужно обратиться к психологу.
Много огорчений пришлось вынести Татьяне, пока сын вырос. Я не одобряла ее методов воспитания, но всегда была готова помочь. Особенно трудно ей пришлось, когда сын с товарищами на машине уехал в Калужскую область и пропал. Только спустя несколько дней он позвонил и объяснил, что машина попала в аварию, а он - в больницу. Я пришла к ней тогда, утешала, мы вместе поехали на почту и выслали Андрею деньги на билет. «Дiти, дiти, де ж менi вас дiти…» - говорят в таких случаях на Украине.
Я много размышляла о «феномене Татьяны», пытаясь понять его причины. Пришла к выводу - у нее неосознанное желание быть лидером, что привлекает одних людей и вызывает возмущение у других. Танечка, несмотря на конфликты, я вас люблю, и мы будем ходить в консерваторию, в оперу, будем наслаждаться музыкой и будем прощать друг друга. Я надеюсь.
«ПОСОЛ» СЕМА ГУШАНСКИЙ
В моей жизни был интересный эпизод: я несколько месяцев работала у частного лица, Семена Гушанского. Это был большой, вызывающий симпатию человек с выразительным еврейским лицом и проседью в густых волосах. Его «офис» находился недалеко от метро Бабушкинская. Слово офис совершенно не вязалось с обычной трехкомнатной квартирой, которую он снимал по договоренности с хозяйкой. Хотя все современные атрибуты офиса здесь присутствовали: стоял компьютер, ксерокс, стол с телефоном, висели какие-то непонятные флаги. Как выяснилось, Семен Гушанский был никем иным, как послом Республики Малуку, о которой я никогда не слышала, а точнее послом Правительства Республики Малуку в изгнании.
Мне была положена приличная зарплата в тысячу долларов, что для тех времен было просто здорово, должность определена как секретарь посла. В офисе еще были: Наталья, молоденькая студентка, выполнявшая функции секретаря; Александр, личный помощник посла, весьма умный молодой человек приятной наружности; бородатый компьютерщик Николай, появляющийся в офисе только тогда, когда нужно было починить вышедший из строя компьютер; неунывающий Андрей, водитель подержанной, но все еще в хорошем состоянии «Чайки»; смазливая горничная, подававшая чай. Одним словом, штатное расписание было составлено со знанием дела, как в настоящем посольстве.
Я с энтузиазмом приступила к выполнению своих обязанностей. Навела порядок в нашем кабинете (кроме меня, здесь сидел еще и посол), подшила валяющиеся тут и там бумаги, полила цветущую жизнерадостным красным цветом герань на подоконнике. Семен готовился к визиту своего патрона, Вице-Президента Республики Малуку в изгнании, Его Превосходительства г-на Мюллера, портрет которого висел над столом Семена. Мы то и дело слали факсы в Голландию, где «в изгнании» сидело малуканское правительство.
Когда-то острова Тимор входили в состав Индонезии, бывшей голландской колонии. В 1947 году, когда получило развитие антиколониальное движение, и мусульманская Индонезия стала независимым государством, Тимор хотел отделиться, поскольку его жители исповедовали христианство. Была провозглашена Республика Малуку, проведены выборы Президента и Парламента, создана армия. Неразбериха, творившаяся в Индонезии в первые годы независимости, дала возможность молодой христианской республике просуществовать какое-то время. Однако центральная власть, укрепившись после бегства голландских колонизаторов, решила ликвидировать независимую республику. Был высажен десант, захвативший Президента и других видных политических деятелей в плен. Части парламентариев удалось бежать в Голландию, предоставившую им политическое убежище. Таким образом в Голландии образовалось Правительство Республики Малуку в изгнании, которое через своих эмиссаров вело упорную борьбу, в том числе с трибуны ООН, за восстановление Республики. Господин Мюллер, продолжая эту борьбу, решил нанести визит в Москву, надеясь заручиться поддержкой российского правительства.
Прием господина Мюллера был обставлен весьма помпезно: VIP встреча в аэропорту, милицейский эскорт, проживание в шикарной «партийной» гостинице «Президент», «секьюрити», круглосуточно дежурившие у его номера. Господин Мюллер оказался крепким пожилым человеком, излучающим энергию и силу. В прошлом он был военным летчиком, и военная выправка чувствовалась в его манерах. Ему было под шестьдесят, но на его лице не было ни единой морщинки. «Наверное, сделал себе пластическую операцию» - подумала я. Об инъекциях «Ботокс» в Москве тогда еще не знали.
Семен очень суетился, стараясь угодить патрону. Он даже приказал Наталье спать в гостиной господина Мюллера на случай, если тому что-то ночью понадобится. На самом деле, он расставлял силки для Мюллера: если тот клюнет на молодую русскую, а Семен снимет это на пленку, то Мюллер у него в руках. Не тут-то было! Мюллер был непрост и очень осторожен. Он пригласил к себе в спальню лишь «секьюрити», который должен был сделать массаж его раненной разболевшейся спины. Семен негодовал, кричал в штабном номере, что Наталья ни на что не способна, и прогнал ее прочь. В гневе он брызгал слюной и был отвратителен.
Организованная «на заказ», состоялась пресс-конференция, на которой присутствовало много журналистов. Я переводила без проблем, мне была знакома политическая лексика. Атмосфера была напряженная, Семен шутил, но был натянут, как струна. В течение всего визита господин Мюллер ни разу не вышел из гостиницы. Ему везде чудились индонезийские агенты, которые следят за ним и хотят убить. Возможно, так оно и было. Мюллер был хорошим психологом и знал, как сделать лояльным свое окружение. Он пригласил всех русских, обслуживающих его визит, на прием, где вручил правительственную награду Семену за выдающиеся заслуги перед малуканским Правительством , а также награду поменьше - Леониду, организовавшему визит. Мюллер читал текст постановления, а награды вручала моя прелестная дочь Полина, которую Мюллер также пригласил на церемонию.
Закончив визит и наметив план действий на будущее, Мюллер уехал. Жизнь вошла в привычную колею. Возвратилась Наталья, провалившая свою миссию. Активизировался помощник Семена, задававший слишком много вопросов, за что и был, в конце концов, уволен. Наталья, которая была влюблена в него, рассказывала, что он из КГБ. «Ничего удивительного, - подумала я. - За таким авантюристом, как Семен, нужен глаз».
В офисе стал появляться седовласый пожилой чеченец с внуком. Семен закрывался с ним в кабинете, где они о чем-то долго беседовали. Порученный мне черноглазый внук тем временем прилежно выводил первые буквы на листке бумаги. Семен уволил горничную. Наталья прокомментировала это следующим образом:
- Уж больно глупа. Даже для подстилки не годится.
Семен обладал определенной харизмой как руководитель и как мужчина, но мне он был неприятен. Лишившись любовницы, он направил свои взгляды на меня. Однажды, оставив меня для «срочной работы», он завалил меня на диван и стал целовать. Я сопротивлялась, как тигр, вопя во весь голос:
• На помощь! Помогите!
Семен не ожидал столь яростного сопротивления и отпустил меня. Я посчитала, что не смогу больше с ним работать. Так нехорошо мы расстались с господином «Послом». Через пару месяцев мне домой позвонил секретарь Мюллера и предложил переводить его следующий визит. Я согласилась.
В этот раз господин Мюллер не был главой делегации, он сопровождал престарелую даму, Президента Республики Малуку. Леонид по накатанной организовал визит, встречу, проживание все в той же гостинице, все с теми же «секьюрити», с тем же переводчиком. Те же журналисты плюс телевидение присутствовали на пресс-конференции. Меня зачем-то попросили переодеться в национальное сари, в котором я чувствовала себя неловко. В этот раз переводить было трудно. Мадам Президент, в силу своего возраста, путала слова, говорила так, что ничего нельзя было ни услышать , ни понять. Только знание вопроса помогло мне достойно выйти из ситуации.
На следующий день у нас был запланирован визит в Государственную Думу. Нас принимал в своем кабинете чиновник с манерами бывшего комсомольского работника. Мюллер изложил суть дела (история с отделением Тимора, убийством Президента, иммиграцией правительства, борьбой за восстановление республики) и попросил помощи. Чиновник внимательно слушал, задавал много вопросов, а в конце встречи пообещал доложить Комитету по международным делам. Чувствовалось, что ему очень хочется помочь малуканским патриотам, и будь это в советское время, когда мы пропагандировали экспорт революции и братскую помощь народам в борьбе за самоопределение, чиновник, не дрогнув, послал бы умирать советских парней за великое дело малуканской революции, как бывало не раз. Но времена изменились, и кроме туманных обещаний Мюллер не получил ничего.
Приехав в гостиницу и уединившись в номере, Мюллер стал настойчиво выспрашивать мое мнение о визите, о чиновнике как о человеке, о моих личных впечатлениях. Затем попросил все сказанное изложить на бумаге, отослав меня в штабной номер. Я взяла бумагу, села и начала писать. Но тут, несмотря на мою непробиваемую наивность, сработал инстинкт самосохранения. « Что же я делаю? – ужаснулась я. - Пишу разведсообщение о российском парламентарии. Да это же вербовка! Да это же путь без возврата!» Дрожа от возбуждения, я схватила телефонную трубку:
- Господин Мюллер! Я вам все сказала в личной беседе, и писать ничего не буду!
- Не беспокойтесь, - раздался на другом конце провода невозмутимый голос. – Можно и не писать.
Так я избежала вербовки. Не знаю, правда, какой разведки, то ли голландской, то ли малуканской. На следующий день был организован визит к Павлу Бородину, в то время возглавлявшему Управление делами Президента Ельцина. Конечной целью Мюллера было найти подходы к Ельцину, и Бородин, в силу своей должности и расположения к нему Президента, казался для этого вполне подходящим кандидатом. Он принял нас в своем скромно обставленном кабинете на Старой площади. Симпатичное русское лицо, хорошо сложен, в светлом сером костюме, он излучал доброжелательность. Не проработав столько лет в иностранном посольстве, я бы сказала, что он излучал искреннюю доброжелательность. Мюллер вновь изложил суть дела (в тех же словах) и попросил о помощи. Бородин сочувственно кивал, его светлые глаза выражали полное понимание ситуации. Он обещал при случае доложить президенту о Тиморе и передать подарок от господина Мюллера. Это был необыкновенной красоты меч, инкрустированный драгоценными камнями. Мы выпили поданный секретарем чай и поднялись, чтобы попрощаться. Бородин не жал руку изо всех сил, как другие советские функционеры, его пожатие было теплым и корректным.
- Вы замечательно переводили, - сделал он мне комплимент.
- Школа МГИМО, - похвалилась я, не удержавшись.
Мгимовская гордыня так въелась мне в кровь, что до сих пор дает себя знать. Зачем сказала? Чтобы дать понять, что мы одной крови, что принадлежим к одной социальной группе? К той самой…номенклатурной. Конечно, уровнем пониже, само собой разумеется, но тем не менее. Сейчас мне смешно об этом вспоминать. Я прошла длинный путь, прежде чем выбралась за рамки ограничений, навязанных мне обществом. Теперь я позиционирую себя иначе, и мне нет никакого дела до номенклатуры: я любимое дитя Бога, уникальное создание Вселенной. Как вам формулировка? По-моему, звучит здорово!
19. СЛАВА СОЛНЦЕВ И КРУИЗЫ
«Путешествовать – значит жить».
Х. Колумб
Славу я знаю по Шереметьево, где я работала в авиакомпании SAS. Он был представителем иранской авиакомпании, и его офис находился рядом. Всегда можно было запросто заглянуть к нему на чашку кофе. Он был смешливый человек, активист и комсомольский лидер. Иногда, отправив свои рейсы, мы сидели в баре транзитного зала за бокалом шампанского. У Славы было удивительное качество – он стимулировал остроумие своих собеседниц, я не была исключением, искрясь остроумием в его присутствии. Слава всегда готов был пошутить и оценить шутку другого. Он был словно магнит, притягивающий к себе родственные души. Он пришел в УпДК из Аэрофлота. Вскоре его приняли в партию и через какое-то время избрали заместителем секретаря комитета ВЛКСМ нашей организации.
Работая рядом с иностранцами, которые получали в десятки раз больше, чем мы, посещая их огромные, прекрасно обставленные квартиры, садясь в их шикарные автомобили, простые советские переводчики, горничные и шоферы испытывали сначала шок и непонимание, а затем, освоившись, стремились достичь того же в жизни. А как достичь, если, например, мне на экипировку (то есть, на одежду из «Березки», чтобы мы не выглядели нищими рядом с иностранцами) SAS давал всего семьдесят чеков? Женщины тратили эту сумму на французские духи, на фирменные туфли и платья. Мужчины покупали фирменную аппаратуру, все эти загадочные “Грюндиги”, “Сони”, “Саньо”, что было в принципе категорически запрещено. Нас с Гусевым однажды даже задержали кагебешники при попытке купить импортный телевизор в “Березке”. Гусева сразу отпустили, поскольку чеки были у меня. Меня завели в крохотную комнатенку, отобрали сумочку, вытряхнули содержимое на стол, стали меня допрашивать, куда-то звонить, выяснять личность, хотя у меня с собой было удостоверения сотрудника УпДК. Я разнервничалась, руки мои дрожали, и я сцепила их перед собой. На столе, среди женских мелочей, белело письмо от SAS, подтверждающее, что фирма выплачивает мне чеки на эккипировку. Это несколько смягчило кагебешников, и они переменили тон.
- А импортный телевизор, который вы собирались купить, тоже относится к эккипировке? – насмешливо спросил один из них.
- Муж попросил, - сказала я и вдруг поняла, что гроза миновала.
- Муж… А он действительно ваш муж? Ну, ладно, идите. И больше не грешите, - кагебешник погрозил мне пальцем, вернул письмо, сумочку, и я вышла.
Гусев ждал меня у выхода, нервно куря сигарету.
- Все нормально, Саша, - успокоила я его. – Пойдем отсюда.
Мы быстро зашагали прочь. Я рассказала ему в деталях, что произошло в комнатенке. Гусев напрягся:
- Ненавижу кагебешников! Какое право они имели тебя допрашивать? У тебя документ есть на эти чеки! Анечка, я понимаю, что тебе пришлось пережить!
Он остановился, посмотрел в глаза и нежно погладил меня по волосам. Я все еще была в ступоре, глядя перед собой невидящим взором. Позже от Славы я узнала, что дело было не в письме, а в моем «чистом» на тот момент досье. Если бы кагебешники захотели, они бы «прищучили» меня, и никакое письмо не помогло бы. Сейчас, в постперестроечный период, когда в стране витрины ломятся от импортных товаров, и тебе, чтобы купить этот самый импортный телевизор, ничего больше не нужно предъявлять, кроме денег, трудно себе представить двусмысленное положение советского человека, стоящего у “кормушки” и не смеющего взять, что ему нужно.
Но были люди, которые смели и брали, договариваясь с иностранцами, у которых работали. Они ехали вместе в “Березку”, покупали аппаратуру, продавали ее, продавали чеки за рубли, строили дачи, покупали машины, шубы, бриллианты. Работать в УпДК было денежно, престижно и опасно. Опасно, поскольку иностранцы увольняли за первую оплошность, а наши – за вторую и с «волчьим билетом».
Под такое увольнение попал Слава. Это была темная история, никто не знал правды. Ходили слухи, что Слава участвовал в неудачной вербовке иранского представителя сотрудниками КГБ, а представитель оказался ущлый, сбежал от них и укрылся в своем Посольстве. Кагебешники в провале обвинили Славу, уволили его, и он исчез с моего горизонта.
Прошло время. Я написала киносценарий об угоне немецкими террористами из «Красных бригад» нашего самолета. Знакомых в киношном бизнесе у меня не было, посоветоваться было не с кем, и я решила разыскать Славу, как старшего товарища, который в моих мыслях о нем вырос до «аксакала». Перебрав несколько вариантов, я нашла его. Он работал инструктором райкома партии, ездил на тех же “Жигулях”, даже прежнюю улыбку сохранил. Мы радостно встретились, поговорили, я внимательно выслушала его «ценные указания».
Мой сценарий так и не превратился в фильм, оставшись на бумаге. Зато Слава, с приходом перестройки, превратился в одного из первых процветающих кооператоров, став соучредителем фирмы “Рондо-Штрих”, занимающейся реставрацией старинных зданий. Вот уж непотопляемая номенклатура! “Ты ей в дверь, она в окно.” Эти спортивные, веселые парни из Комсомола, крепко стоящие на ногах, вместе со старшими товарищами, «красными директорами», сделали перестройку. Теперь они возглавляют банки, фирмы, холдинги, они не сдали своих позиций, они заняли новые, еще более престижные. Пятилетний опыт работы в райкоме пригодился Славе, когда он в 1990 году организовал свою туристическую компанию «Рондо» и стал делать зарубежные круизы.
Как я нашла Славу, когда он был мне нужен, так и он нашел меня, когда организовывал свой первый зарубежный круиз. О-о, это волшебное слово “круиз”! Оно пахнет морем и дальними странами. Оно значит: прощай, рутина и ежедневность, здравствуйте приключения и незабываемые славные города! Слава был первопроходцем в круизном бизнесе, человеком, впервые организовавшим частный зарубежный круиз. Сейчас круизный бизнес в таком виде, в каком он существовал в начале 90-х, т.е. когда все туристы на судне были россиянами, более не существует. Он развился в другую форму – российские туристические компании, типа «Нептун», продают круизы на зарубежные суда. О Славе Солнцеве все забыли, хотя он, несомненно, заслужил лавры первооткрывателя.
В 1990 году Слава впервые зафрахтовал в Одесском пароходстве круизный теплоход “Иван Франко», дал рекламу о бизнес-круизе, набрал команду, пассажиров, переводчиков, и мы отправились из Одессы к неизвестным дальним берегам: в Стамбул, Грецию, Италию, Мальту, Марсель. Этот круиз назывался «бизнес» не напрасно. В его организации участвовал международный консорциум профессиональных менеджеров «ДЕМАПРО», возглавляемый англичанкой Элайн Мартини. Была проделана большая организационная работа, на борту теплохода работал клуб предпринимателей, целью которого было развитие контактов как внутри клуба, так и с представителями деловых кругов стран, где наше судно останавливалось на стоянку. Программой предусматривались встречи с потенциальными зарубежными партнерами в Стамбуле, на Мальте, в Марселе. В девяностые годы наблюдался небывалый интерес иностранных предпринимателей к только что народившемуся российскому бизнесу, представленному в круизе.
- Господи! – сокрушался Слава. – На шестьсот мужиков только девятнадцать женщин! Плюс десять переводчиков-женщин, плюс двенадцать девочек из мюзикхолла… Это катастрофа!
- У нас «бизнес-круиз»! Причем тут женщины? - возмущалась я, не понимая, что мужско-женское равновесие в замкнутом пространстве, коим являлся теплоход, очень важно для создания нормального психологического климата. А Слава понимал, он мыслил масштабно. Со временем, в других круизах состав пассажиров претерпел значительные изменения. У «воротил» бизнеса появилось достаточно денег, чтобы оплатить круиз жены или любовницы. Ушлые «жрицы любви», прослышав о круизах, в которые едут только состоятельные люди, стали нашими обычными клиентами, к ним присоединились бабушки с детьми богатых родителей, мечтающих отдохнуть от любимых чад. Появились «свои» бандиты, обеспечивающие безопасность туристов на судне. Но в первом круизе – это были исключительно предприниматели, целеустремленные, жаждущие знаний, деловых дискуссий, но и развлечений, разумеется, тоже.
Большим успехом пользовались лекции доцента Парижского университета Суле Диавара по разгосударствлению и приватизации экономики, в которых указывались пути и методы преобразования плановой экономики в экономику рыночную. Это было весьма актуально для россиян, которые только начали приватизацию. Большую аудиторию собирал Председатель правления Внешторгбанка Телегин, докладывавший о деятельности банков в условиях рынка. Было также уделено внимание современному менеджменту, налогам, новым формам хозяйствования, а также таможенному законодательству СССР (тогда еще был СССР!). Чтобы обеспечить высокий уровень «бизнес-круиза», Слава пригласил в качестве докладчиков кандидатов наук, ведущих специалистов отрасли, популярных экономистов., лекторов из Новегии, Дании. Были отпечатаны и бесплатно розданы участникам круиза несколько тысяч экземпляров новых законодательных актов и нормативных документов по налогообложению, финансовой и предпринимательской деятельности, по новым таможенным правилам. Я бы сказала, что Слава внес свой скромный вклад в перестройку.
…За ночь мы пересекли Черное море и утром уже были в Стамбуле. Я полюбила этот город, ни с чем не сравнимый, начинающийся в порту, на набережной с криков торговцев рыбой, предлагающих свой товар. Вокруг звучала непривычная турецкая речь, время от времени прерываемая стандартной английской фразой: «From what country are you?» (Вы откуда?) “From Russia!” (Из России!) – с гордостью отвечали мы, не вступая в дальнейшие дискуссии с «приставучими» турками.
Турки поражали своей доброжелательностью, обходительностью, своим нелицемерным весельем. Еще не было никаких «Наташ», продающих душу и тело за доллары, не было толп русских туристов, заполонивших турецкие берега, не было «челноков», покупающих все подряд в надежде «сделать бизнес» и выжить на необъятных просторах нищего постсоветского пространства. Мы были первыми, кому открылись красоты Босфора, Голубой мечети, Ипподрома, Айя Софии. Мы удивлялись роскоши султанского дворца, саблям и ятаганам, инкрустированным драгоценными камнями и украшенным тончайшей резьбой, огромным медным чанам, в которых придворные повара когда-то готовили еду. Турок, водитель автобуса, поразил нас искусством вождения, безошибочно въехав в узкие ворота султанского дворца, когда между автобусом и древними стенами справа и слева оставалось лишь по нескольку сантиметров. Мы наградили его аплодисментами. На самом деле, уличное движение в Стамбуле очень напряженное, и, на мой взгляд, совершенно без правил.
На улицах Стамбула мы видели женщин в парандже, но в основном это были пожилые женщины. Молодые же, как наш гид, выглядели современно и не прятали свою красоту от окружающих. После экскурсии мы отправились за покупками на центральный рынок. Чего там только не было! Инжир, фундук, финики, мандарины, а также неизвестные нам специи, волнующий запах которых распространялся вокруг. Но русских туристов интересовало золото и шмотки. В крошечных лавках владельцы усаживали нас на тапчан, предлагали крепкий чай, налитый в маленькие стеклянные рюмочки, подаваемые со стаканом холодной воды, показывали золотые изделия, разнообразию которых не было конца. Вначале мы не знали, что нужно торговаться, что этим ты доставишь удовольствие и развлечение владельцу лавки, жизнь которого заключена в этом крошечном пространстве между двух витрин. Но, узнав, бойко сбивали цену вдвое. Знай наших!
После Стамбула были Афины, где мы любовались Акрополем и купили себе по шубке. Афины мне не понравились: слишком много черноволосых нелюбезных мужчин, не имеющих понятия, как сделать туриста счастливым. А Слава знал и доказал это в последующих круизах, каких было около десяти. Я участвовала в пяти из них.
Из сохранившейся рекламной листовки:
«Почувствуйте себя счастливыми в круизе «Бархатный сезон в Атлантике!»
Красиво и с пользой отдыхать – большое искусство. Фирма «Рондо» знает, как это сделать. Приглашаем Вас в бизнес-круиз «Деловые люди» с 17 октября по 2 ноября 1994 года на лучшем лайнере «Шота Руставели».
Вас ждет незабываемое путешествие : Барселона (Испания) – Гибралтар (Великобритания) – Мадейра (Португалия) – Канарские острова (Испания) – Касабланка (Марокко) – Ла-Валлетта (Мальта) – Стамбул (Турция) – Одесса (Украина).
Эти сказочные города вместе с вами посетят ваши любимые артисты: Аркадий Укупник, Лион Измайлов, Азиза, Влад Сташевский, Юрий Кузнецов, Александр Назаров. Известный продюсер Юрий Айзеншпис откроет секреты успеха в шоу-бизнесе. К вашим услугам бары, бассейны, сауна, кинотеатр, салон красоты, магазин, спортзал, рестораны, увлекательные экскурсии».
У Славы в это время был роман с Нелей, очень красивой девушкой. Гости круиза, естественно, оказывали ей знаки внимания, что Славу ужасно злило. Однажды при всех он сделал ей выговор по поводу ее поведения, а она от обиды запустила в него яблоком. Слава уклонился от удара и засмеялся. Русская пословица гласит: «Влюбленные ссорятся, только тешатся». Пожалуй, Нелле подошло бы имя Кармен, так она была свободолюбива и своенравна. Но Славе это нравилось. Вокруг него всегда было много молодых и красивых девушек, он их притягивал, как магнит. Его молодые сотрудницы шутили: «У нас идет борьба за место под Солнцевым». Слава мне нравился, но я не участвовала в этой борьбе, поскольку считала его другом, что в моей тогдашней иерархии было гораздо выше.
В следующем круизе появилась другая прелестница – Ольга. Ах, какими влюбленными глазами она смотрела на Славу, сидящего во главе большого стола в ресторане, за которым обедала наша команда! Как она была прелестна с ее большими серыми глазами! Никто не устоял бы против этих глаз! Завязался новый роман, в результате которого Слава развелся с женой и стал жить с Ольгой. Борьба за место под Солнцевым закончилась, и через девять месяцев Ольга родила ему сына.
Слава обладал недюжинной выдержкой. Он никогда не терял присутствия духа, даже тогда, когда некий разъяренный пассажир махал у него перед лицом огромным кулачищем. «Не выдашь, сука, мои сто долларов, убью!» – рычал пассажир. Это происходило за закрытыми дверьми, во время заседания оргкомитета. Девушки завизжали от страха, опасаясь за Славину жизнь. А дело было в следующем. Тогдашние таможенные правила запрещали пассажирам брать в круиз валютную сумму, превышающую минимум (не помню какой, совсем маленький). Поскольку Славиными клиентами на первых порах были в основном богатые кооператоры, то он предложил им следующую схему: внести по сто долларов каждому пассажиру в кассу круиза, он сделает перевод собранных долларов в турецкий банк, по приходе судна в Турцию получит переведенную сумму, раздаст пассажирам, и все будут довольны. Но схема дала сбой, придя в Стамбул и обратившись в банк, Слава обнаружил, что деньги не пришли. Этот скандал в самом начале круиза грозил испортить всю остальную программу. Распространился слух, что Слава взял деньги себе, обманув вкладчиков.
Публика, разочарованная в своих лучших ожиданиях, рвалась отомстить обидчику. Поскольку это были в основном «новые русские», то и методы они грозились применить соответствующие. Слава ходил серый от переживаний. Последнюю попытку спасти ситуацию мы сделали в Марселе, договорившись о встрече с крупным французским банком «Креди Лионнэ». В неописуемо богатом помещении банка (золотые мозаики восемнадцатого века на потолке и стенах, все новое , блестящее) нас ждал директор отделения. Несмотря на все Славины усилия получить кредит под любые проценты, визит закончился ничем. Расстроенные, мы вернулись на корабль. Слава выдал по сто долларов самым скандальным из пассажиров, остальным обещал вернуть деньги в Москве. По возвращении из круиза Слава полностью расплатился с пассажирами. Он умел держать слово.
Одним из незабываемых круизных впечатлений был проход судна через Гибралтарский пролив, когда по правому борту нам был виден мыс Европы, а по левому – такой близкий и пустынный - африканский берег. Мы выходили в Атлантический океан, как когда-то выходил Колумб или Марко Поло. Перед нами открывалась потрясающая картина: от края до края простирался океан, рябящие воды которого блистали в лучах заходящего солнца, а линия горизонта изгибалась дугой, доказывая, что земля круглая.
Еще одно незабываемое впечатление. Шесть утра. Мы приближаемся к Касабланке. Никогда я не просыпалась так рано, а тут – словно какая-то пружина подбросила меня с кровати. Я вскочила и подошла к иллюминатору. В утренней дымке вдали виднелся минарет самой большой в мире мечети. Я надела спортивный костюм и вышла на палубу. При виде приближающейся мечети душа моя переполнилась радостью, словно я была мусульманкой. Наверное, так оно и было - в моей прошлой жизни. Видимо, поэтому я люблю мусульманские страны и чувствую себя там, как дома. Потом мы плыли мимо чудных песчаных пляжей Касабланки. Белый многоступенчатый город лежал перед нами, описанный романтиком Сент-Экзюпери, доставлявшим отсюда почту в Америку. Наш пароход вошел в порт, и мои иллюзии и аллюзии рассеялись, как дым. Для меня начинался очередной рабочий день.
Чтобы развлечь пассажиров, Слава приглашал известных артистов и телеведущих. Так Михаил Грушевский разгуливал по палубе с партнершей и голосом Горбачева вещал пассажирам: «Познакомьтесь с моей супругой Раисой Максимовной». Наташе Королевой отметили в круизе восемнадцатилетие, и они с Игорем Николаевым замечательно исполнили песню «Дельфин и русалка». В одном из круизов были Понаровская и Сосо Павлиашвили, только что встретившие друг друга. В концертной программе участвовала Азиза. С ней произошел курьезный случай. Во время концерта она была одета в черную кожу с головы до ног. Обтягивающая длинная юбка имела глубокий разрез спереди, открывавший красные трусики. Это было весьма смело для того времени. Концерт проходил в гостевом салоне, где сцены, как таковой не было, а была лишь небольшая полукруглая площадка для артистов. Пассажиры сидели полукругом за своими столиками и попивали кто что хотел. Вышла Азиза, стала петь, передвигаясь по площадке. Подошла к нашему краю, поет, улыбается и вдруг хватает со стола стакан с виски и выплескивает содержимое в лицо одного из пассажиров, сидящих за этим столом. Мужчина вскочил, ругаясь, готовый дать отпорт обидчице, но друзья его удержали. Я сидела рядом и была свидетельницей этого инцидента. Концерт прервался, Азиза убежала за кулисы. Через какое-то время вышел Сосо Павлиашвили, стал объяснять публике, что произошло. Азиза, вся в слезах, сказала ему, что мужчина во время выступления оскорбил ее нецензурным словом, а она в отместку - «наказала» его. В этом эпизоде - вся Азиза. Не удивительно, что именно из-за нее разгорелся трагический скандал в Ленинграде, в результате которого был застрелен известный бард Игорь Тальков.
Привлекали внимание Влад Сташевский с Юрием Айзеншписом. Влад был совсем молоденький, очаровательный, нравящийся публике. Айзеншпис заботился о нем, платил за него в ресторанах, покупал концертную одежду, но держал его на коротком поводке – если Айзеншпис вставал и говорил: «Пора спать», Влад также вставал и покорно следовал за своим благодетелем. Азейншпис умел раскручивать артистов, и пока Влад был с ним, он был популярен. Недавно я смотрела фильм об Айзеншписе. Его жизнь – тысяча и одна ночь, ему не позавидуешь. Незадолго до смерти он занимался раскруткой Димы Билана, популярного исполнителя наших дней. Дима даже пустил слезу, когда объявлял дрожащим голосом публике, что умер его продюсер Юрий Айзеншпис.
Как-то я обратила внимание на то, что некоторые члены нашей команды везут с собой в круиз мужей, детей, собак. Я решила договориться со Славой и взять в круиз Полину. Тогда Слава еще ничего не платил переводчикам, считая, что сам круиз – это наша награда. Поскольку я отвечала за работу переводчиков уже в нескольких круизах, Слава согласился. В наш следующий круиз Одесса-Сингапур, который длился почти месяц, я поехала с Полиной. Это было фантастическое путешествие: Одесса, Стамбул, Кипр, Порт-Саид, Йемен, Бомбей, Щри-Ланка, Малазия, Сингапур. Схема круиза была та же: встречи с местными бизнесменами в портах захода, отдых, танцы, развлечения во время морских переходов. Особо важная встреча произошла в порту Бомбей, о которой местная газета «Independent» от 19/12/1991 писала:
«В середине января следующего года будет подписано новое торговое соглашение между Индией и Советским Союзом, - заявил на пресс-конференции Вячеслав Солнцев, директор «Бизнес-круиза», прибывающего в Бомбей с двухдневным визитом. Русские банкиры, экономисты и бизнесмены считают, что главной целью этого круиза является привлечение в Россию зарубежных инвестиций».
До этого круиза я думала, что наша Земля – суша и немного воды, но, проплыв четыре дня от йеменского порта Ходейда до Бомбея и не встретив ни одного судна, я поняла, что суши на Земле мало, а воды много. В этом круизе у нас сложилась отличная компания: процветающий предприниматель Сергей, его жена Марианна, Полина и я. Мы замечательно проводили время вместе и здорово подружились. Я ему писала из следующего круиза:
«Сережа! Я вновь в круизе: Марсель, Барселона, Гибралтар, Мадейра, Канарские острова, Касабланка, Мальта и Стамбул. Фантастика, не правда ли? Кое-что я уже видела, но выход в Гибралтар – это потрясающе! Скучаю без вас. Корабль для меня словно населен призраками: вот ты с Марианной сидишь у бассейна, вот мы все вместе танцуем в баре. Я осознаю, что живу прошлым, что не есть хорошо, но ничего не могу с собой поделать. Ты удивишься – в этом круизе я веду семинар по книге Маргарет Кент «Как выйти замуж» и пользуюсь большой популярностью у дам. Ха-ха! Может быть, это новая ступень в моей карьере? Пишу тебе с Мальты, на которой ты пока не был. Она прекрасна! Мне также понравилась Мадейра, где в старости любил проводить время Уинстон Черчиль. Я везде бросаю в море монетки, чтобы вернуться. С дружеским приветом – Анна»
Благодаря Славе, я объездила полмира. Побывала в Турции, в Греции, Италии, Испании, на Кипре, на Крите, на Майорке, на Мальте, в Египте, Йемене, Индии, Шри-Ланке, Малазии, Сингапуре, на Канарских островах, на Мадейре, в Марокко. Спасибо, Слава!
20. ЛИТВИНОВЫ
В этот период я была довольно близка с семьей Литвиновых. Моя младшая дочь Лиза училась в интернате по изучению языка хинди вместе с Машей Литвиновой – белокурой красавицей семи лет, жившей недалеко от нас на Каргопольской улице. Поскольку отвозить детей в интернат надо было рано утром по понедельникам, мы с Литвиновыми менялись: то они отвозили детей на машине, то я – на такси. В то время я еще не водила машину. Маша была единственным ребенком в семье, и ее отдали в интернат по «идейным» соображениям. Легенда гласила, что интернат дает хорошее воспитание и знание редкого языка хинди, что открывает выпускникам дорогу в престижные вузы страны: в МГИМО или в институт восточных языков. Я тоже поймалась на эту удочку и до сих пор выслушиваю Лизины обиды по этому поводу.
После окончания первого класса Литвиновы пригласили Лизу провести лето с Машей на их даче в Феодосии. Их двухэтажный дом был построен на горе, откуда открывался потрясающий вид на море и порт Феодосии. Поначалу мы остановились у родственницы Литвиновых, поскольку на дачу нужно было еще завезти мебель. Этим занялась Юлька, а мы с детьми отправились гулять по городу. Среди общей нищеты бросалась в глаза шикарная вилла на берегу моря.
- Маша, что это? – спросила я.
- Музей Айвазовского, - последовал короткий ответ.
Мы пошли к вилле. Там это и случилось – меня, словно молния, поразила любовь к Айвазовскому, которая длится до сих пор. Однажды даже представился случай приобрести его картину у московского дилера, но цена оказалась неподъемной. В своей любви к Айвазовскому я была не одинока. Лена Пантелеева, с которой мы работали на «Мотороле», также обожала Айвазовского и даже взяла в банке целевой кредит, в котором я была одним из поручителей, чтобы приобрести картину знаменитого художника. Я ее за это очень уважаю.
Узнав, что мы с Полиной едем в круиз, Вася купил путевки для Юльки и Маши. У нас образовалась теплая компания. Выйдя вечером из Лимассола и направляясь в Порт-Саид, наше судно получило штормовое предупреждение. Шторм надвигался со стороны Атлантики. Это была бессонная ночь. Море разбушевалось не на шутку, бросая то вправо, то влево наш огромный восьми-палубный корабль. Переборки тихо скрипели, напоминая, что корабль сделан не из одного куска металла, а из многих, склепанных между собой. Морская болезнь скосила всех, пассажиры разбрелись по каютам. Больше всех страдали пассажиры-VIP, живущие на первой палубе: чем выше палуба, тем больше качка. Мы спасались в баре, в самом низу.
…Прошло много лет. Дети наши выросли. Маша окончила театральный институт и стала кукловодом. Лиза ничего не окончила, бросив два института. Все Литвиновы, включая дедушку и бабушку, иммигрировали в Германию. В России осталась лишь Маша. Мы не общаемся, но иногда моя память возвращается к тем временам, когда мы были вместе и были счастливы.
21. «МОТОРОЛА»
«Гуд-бай, Америка, гуд-бай,
Страна, где я не буду никогда».
Так пел когда-то Вячеслав Бутусов, кумир молодежи 90-х годов. Америка для многих «невыездных» советских людей была землей обетованной, о которой можно было только мечтать. Я никогда не мечтала об Америке, никогда не мечтала иммигрировать, однако в силу своей профессии мне пришлось познакомиться и с американцами, и с Америкой
Я в очередной раз была безработной и сидела дома, когда раздался телефонный звонок и незнакомый женский голос спросил Анну.
- Это звонит секретарь американской фирмы «Моторола». У меня заболела напарница и мне срочно нужен человек, говорящий по-английски.
• Откуда у вас мой телефон? – поинтересовалась я.
• От Галины Гальцевой, с которой вы работали в «Price Water House”, - был ответ.
Я прекрасно помнила Галю, переводчика и постоянного сотрудника американской компании «Price Water House”, помогавшей российскому правительству провести приватизацию в нашей стране. Руководил приватизацией печально известный Анатолий Чубайс. Я переводила какой-то бред о залоговых аукционах и прочие непонятные для меня вещи. Я проработала на этой фирме всего месяц по краткосрочному контракту, но успела за это время полюбить Галочку. И вот она делает мне новогодний подарок – работу на американской фирме. Я быстро собралась и поехала на Тверскую, где тогда на седьмом этаже здания фирмы «Макдональдс», чуть утопленного в переулок, располагался офис «Моторолы». Было преддверие Нового года, и засыпанная снегом Тверская пестрела рекламой и огнями. Выйдя из метро, я по привычке, которой никогда не изменяла, посмотрела на Кремль с его всегда горящими пятиконечными звездами. «Нет таких крепостей, которых не могли бы взять большевики», - сказала я себе, вдохнула морозный воздух и зашагала вверх по Тверской.
Собеседование проводил глава фирмы Хассан Таваколи, по происхождению иранец, по паспорту американец. Невысокий, симпатичный, человек, не говоривший ни слова по-русски. Зато блестяще говорила по-русски его жена, Рита Таваколи, с которой я познакомилась в тот же день. Это была красивая рыжеволосая женщина, вывезенная в детском возрасте из СССР в США родителями-иммигрантами. У четы Таваколи было двое детей, семья жила в загородном поселке для иностранцев «Росинка», что за аэропортом Шереметьево. С российской стороны «Моторолу» возглавлял Анатолий Копылов, сильный профессионал в сфере телекоммуникаций. Кадрами заведовала Алла Гридасова, недавно пришедшая с телеканала ТВ-6. Собеседование прошло успешно, и меня посадили на телефон отвечать на звонки.
Через неделю мы паковали файлы и компьютеры в коробки, поскольку фирма переезжала в новый офис на Ленинградском шоссе, где нам выделили два этажа. Переехали, и тут же начался набор новых сотрудников – фирма расширялась. Кандидаты ходили десятками, но лишь немногие прошли отбор. Для меня на «Мотороле» все было новое, непривычное: американская демократичность в обращении, генеральный представитель, одетый по пятницам в джинсы и клетчатую рубашку, (пятница называлась «casual day» и предполагала простую, не офисную одежду), горячая пицца на обед, запиваемая холодной кока-коллой. Признаюсь, я держалась старых привычек: на работу ходила в строгих костюмах и блузках, по началу всем говорила «вы» и предпочитала пирожки, купленные в буфете финансовой академии, новомодной пицце.
Однако следует отдать должное американцам: благодаря их финансированию и усилиям Аллы Гридасовой, мы стали заниматься спортом, Мы стали плавать по субботам в бассейне финансовой академии, которая находилась рядом. Фирма обеспечила нас и членов наших семей медицинской страховкой, и мы обслуживались в поликлинике Управления делами Президента. Мы периодически выезжали отдыхать с семьями в дома отдыха. Одним словом, у нас, на «Мотороле», выражаясь на сленге, «все было, как в лучших домах Лондона и Парижа».
Тем не менее, поначалу я чувствовала себя несчастной. Меня, квалифицированного секретаря-переводчика, двадцать лет проработавшего в УпДК, посадили на телефон, где я, как попугай, целый день должна говорить в трубку: «Моторола, добрый день». Рита Таваколи, моя «шефиня», однажды попросила подсчитать количество звонков в день, их оказалось 513! Иногда по ночам я плакала, с тоской вспоминая свою прежнюю работу. Но американцы хорошо платили, что вскоре заставило меня забыть свое «около дипломатическое» прошлое и включиться в новую жизнь. В соответствии с правилами «Моторолы» каждый сотрудник должен был пройти четыре тренинга ежегодно. Я освоила компьютер, прошла телефонный тренинг, тренинг «Эффективный офис-менеджер» и другие. Работа налаживалась, у меня появились новые обязанности, скучать не приходилось. Когда проходила выставка «Связь» на Красной Пресне, секретари по очереди ездили работать на стенд, что нас весьма развлекало.
Наш новый офис располагался на Ленинградском проспекте, рядом финансовой академией, связанной с нашим зданием длинным крытым переходом. Поскольку зарплату нам пререводили на карточку, а банкомат находился в финакадемии, то мы иногда там бывали. Однажды я встретила там Горбачева в окружении его команды. Он шел мне навстречу по коридору и что-то оживленно говорил. Я не могла не поздороваться с бывшим президентом СССР.
- Здравствуйте, Михаил Сергеевич, - сказала я.
- Здравствуйте , - любезно ответил он и прошел мимо.
По работе я часто общалась с иностранцами и знаю, что они боготворили Горбачева за перестройку, за устранение «советской угрозы», за демократические преобразования в нашем обществе. Запад боялся СССР, видя в нем угрозу западной демократии. С распадом СССР и выводом советских войск из Европы угроза рассеялась. Горбачев в одночасье сделалася лучшим другом Англии, США, Германии. Его с удовольствием принимали тогдашний президент США Буш-старший, канцлер ФРГ Гельмут Коль, премьер-министр Англии Маргарет Тетчер. В Росси отношение к Горбачеву было неоднозначное. Одни превозносили его, другие проклинали. Лично я приветствовала его демократические предбразования, но винила в развале нашей некогда великой страны. Хотя побольшому счету развалили ее Ельцин, Кравчук и Шушкевич, подписав в декабре 1991 года Беловежкое соглашение и ввергнув миллионы людей в нищету и страдания. Бог им судья. Один китайский философ сказал: «Не дай вам бог жить в эпоху перемен». А мы именно в эту эпоху жили и выжили, как и наша Россия.
…Отдел пейджинговой связи на Мотороле возглавил вновь пришедший Миша Моисеев, бывший выпускник МГИМО. Он был добр и любил пошутить. С ним связана трагическая история. Я была в отпуске, а когда пришла на работу, узнала, что завтра будем хоронить Мишу, застреленного неизвестным в собственном гараже. Приходили следователи, всех расспрашивали, подолгу беседовали с руководством, но это преступление так и осталось не раскрытым. Предполагалось, что убийство заказное и связано с бизнесом, то ли с Мишиным прежним, то ли с нынешним, пейджинговым. Заказные убийства, как правило, не раскрываются. Сотрудники были в шоке, на похоронах многие плакали. Помню обилие цветов, Мишино лицо в гробу и крошечную каплю крови на щеке, по всей видимости, выступившую после укола. Мишина вдова была безутешна.
Вторая трагическая история, имеющая, однако, позитивный финал, случилась с Ингой Чурашовой. Ее младший брат занимался бизнесом и процветал. Он поехал в Болгарию отдохнуть с друзьями и не вернулся. Как рассказывала Инга, кто-то всадил ему нож во время ресторанной драки. Инга поехала в Болгарию, чтобы привезти тело брата на родину. Ее вызвался сопровождать Петр, моторолец из Екатеринбургского офиса, недавно перешедший на работу в Москву. Петр был с Ингой рядом в трудную минуту, и она это оценила – вышла за него замуж и родила ему двоих детей.
Среди сотрудников был еще один мгимовец – Георгий Стуруа. Он пришел на должность менеджера по связям с общественностью. Имя его отца, Мэлора Стуруа, я знала еще тогда, когда жила в Докучаевске и готовилась к поступлению в институт. Мэлор Стуруа был собственным корреспондентом газеты «Известия» в США и довольно часто печатался. Со старшим братом Георгия, Андреем, мы учились на одном курсе, он на факультете журналистики, а я - на экономическом. Георгия я помню прелестным длинноволосым юношей в модном костюме «с искоркой» на первом Московском кинофестивале, где я работала переводчицей. Теперь он занимает на «Мотороле» одну из ведущих должностей, и я вижусь с ним каждый день. Из юноши он превратился в интересного компетентного мужчину, однако для меня остался прежним, студенческим, милым и волнующим. Однажды мы проходили вместе семинар и сидели рядом. От него исходила такая мощная мужская энергия, что моя все еще молодая душа затрепетала, и я перестала понимать, что говорит лектор. Мне это не понравилось, и в перерыве я пересела на другое место. Георгий был очень доброжелателен, эрудирован, с ним интересно и приятно было общаться. Как-то я заговорила с ним относительно новой книги о Пушкине «Сатанинские зигзаги», на что он ответил, что у него около сотни книг о Пушкине, он их коллекционирует.
Очередной Новый год мы отмечали в новом Бизнес-центре на улице Гашека, что напротив фабрики «Дукат». Все сотрудники сидели за длинными, празднично накрытыми столами в дорогом ресторане «Россини». Георгия я чувствовала спиной, он сидел за соседним столом. Ближе к концу вечера он подсел ко мне. Я, верная себе, стала подшучивать над ним и говорить колкости. Надо признать, я никогда не умела выражать свою любовь. Он встал, поздравил с Новым годом и попрощался. Нежные чувства к нему вдохновили меня на написание рассказа «Годовщина».
ГОДОВЩИНА
Дина была переводчицей и часто работала на выставках. Ее сердцу была приятна и близка та атмосфера праздника, которая обычно царит на больших международных выставках, часто проходивших в Экспоцентре на Красной Пресне.
В этот раз ее пригласили работать на стенде одной крупной американской компании - мирового лидера в современной беспроводной связи. Дина не много знала о беспроводной связи: есть какие-то сотовые телефоны, какие-то пейджеры, которыми очень любят пользоваться бандиты и наркоторговцы, поскольку нужные им сообщения поступают им на пейджер, а зафиксировать их местоположение невозможно. Эту информацию Дина почерпнула из книг популярной писательницы Александры Марининой, королевы современного русского детектива. Дина, разумеется, много раз видела, как шикарные молодые люди не ее поколения раскованно общались по телефону, одной рукой управляя автомобилем, другой - прижимая к уху миниатюрный телефон сотовой связи. Она видела много рекламы, посвященной сотовым телефонам, где шикарные Он и Она общаются и говорят друг другу слова любви независимо от местонахождения - она, к примеру, наслаждаясь пенной ванной, Он, проходя паспортный контроль в аэропорту. Дина никогда даже не примеряла эту ситуацию на себя - сотовый телефон стоил около тысячи долларов, не считая абонентской платы - это не для переводчика средней руки, время от времени работающего на выставках и фестивалях.
В этот раз Дина будет работать на стенде, где как раз выставлены эти самые сотовые телефоны, пейджеры, оборудование для спутниковой связи, современные радиостанции и пр. Будучи человеком ответственным, Дина просмотрела радиотехническую лексику, полистала журналы по связи. Она могла бы этого и не делать - переводчику на стенде достаточно рекламных буклетов, чтобы «врубиться» в контекст, но у Дины были свои принципы. Несмотря на то, что ее больше не приглашали переводить встречи на высоком уровне, как было прежде, она тщательно готовилась к любой, даже самой незначительной работе.
Кто-то сказал: «Красивая женщина умирает дважды - первый раз, когда перестает быть красивой». Дина «умирала» в первый раз - больше не звонил телефон, и мужчины больше не назначали свидания; на международных форумах холеные иностранцы больше не поглядывали на нее с интересом и не совали визитные карточки с просьбой позвонить. Да что иностранцы! Даже дворовый пьяница, по прозвищу Автомобилист, безнадежно влюбленный в Дину многие годы, больше не останавливал ее, пытаясь прильнуть губами к ее руке.
«Za nim sie ockniesh, dzewchenta cie min; i kajda rzech, i kajda rzech ci powie - czas twoj uplynol» (Не успеешь оглянуться, как уже девушки проходят мимо, не замечая тебя, и каждая вещь, и каждая вещь тебе скажет: твое время ушло) - пел когда-то любимый Диной польский певец Тадеуш Вожняк, и это было правдой, горькой действительностью, с которой Дина никак не могла смириться.
Итак, дождливым майским утром Дина вышла из метро и направилась к высотке, что на площади Восстания, чтобы встретиться с менеджером Сашей, отвечающим за работу персонала на выставке. Саша был видным молодым мужчиной, из тех, кто выбирает пепси и карьеру, кто всегда подтянут и чисто выбрит, кто пунктуален и внимателен, кто знает, когда молчать, а когда заливаться соловьем. Кажется, словосочетание «пепси и карьера» недавнее, но подобные юноши были и в семидесятые годы, уверяю вас.
«Не хотелось бы опаздывать в первый день» - подумала Дина, в нетерпении расхаживая у витрины магазина «Найк», где равнодушные манекены не страдали от дождя и ветра и от непунктуальности менеджеров. Время шло, дождь барабанил по туго натянутому французскому зонтику, купленному очень удачно в Париже в прошлом году - Дина довольно часто ездила за рубеж. Какой же переводчик обойдется без этого? Время шло, прохожие бежали мимо, пряча под зонтами лица и судьбы, на них начертанные, а Саши все не было.
-Дина, я здесь! – окликнул нашу героиню седеющий мужчина из окна подъехавшего «Вольво».
Дина повернулась и не поверила своим глазам – это был Дмитрий, с которым у нее был роман на прошлогодней выставке. Мужчина, широко улыбаясь, поспешно распахнул дверцу, приглашая ее в машину. Заодно он объяснял, что Саша не приедет - вчера попал в аварию, разбил машину, сам оказался в больнице. Состояние удовлетворительное, но на выставке его придется заменить.
Дмитрий все говорил и говорил, а Дина сидела прямо, время от времени взглядывая на говорившего и пытаясь справиться с охватившим ее волнением. Год назад, ах, год назад... Что это было? Любовь, страсть, увлечение? «Встреча на качающемся мосту»? В психологии есть такое понятие, означающее встречу двух людей в пограничном состоянии, которое одних ведет к смерти и забвению, других делает героями, возносит на гребень славы, успеха или любви. Так что это было? А, может быть, и не было ничего... Может, ей просто пригрезилось. Женщины часто придают значение мелочам, которые в жизни мужчины просто не играют никакой роли.
_-Я закурю? - слегка севшим голосом спросила Дина. - И вообще, почему мы не едем? Мы же опаздываем!
Дмитрий стал обстоятельно, словно делая доклад, объяснять, что нужно ждать еще одну сотрудницу – в дождь ей добираться будет неудобно. «Он ничуть не изменился, – думала тем временем Дина. - Все также мил, услужлив. Теперь, пожалуй, уже можно взглянуть ему в глаза. Что там? Улыбка, довольство собой?»
-Знаешь, - между тем доверительно говорил Дмитрий, положив в рот жвачку,- мы ведь с женой завели собаку. Эдакий трехмесячный ребенок эрдель-терьерской породы. Разумеется, он требует заботы, это большой труд. Приходится рано вставать, выгуливать, готовить смеси. До недавнего времени я просто не представлял себе, что способен на такие подвиги!
Так доверительно говорить может только он! И только он, говоря все, умеет не сказать ничего. Все тот же Дмитрий, чего волноваться? Дина выставила коленки (они все еще были красивы) и выбросила сигарету в окно.
- Окрас у собачки прелестный, черный с седым, - продолжал Дмитрий, нажимая кнопку вентилятора, так как окна в машине стали запотевать.
• Почти как у тебя? - Дина уже протянула руку, чтобы прикоснуться к его волосам, но тут же отдернула – еще чего!
Дмитрий отреагировал - его голос зазвучал еще бархатнее, еще доверительнее:
-А ведь сегодня годовщина, Дина...
- Что за годовщина? - Дина вскинула тонкие брови.
Дмитрий помолчал, взглянул с нежностью:
- Понимаешь, это не просто сформулировать...
В этот момент распахнулась задняя дверца и в машину, благоухая французскими духами, впорхнуло очаровательное существо во всем черном, блестящем, с выбеленным лицом и губами. Существо мило извинилось, и машина тронулась. Вперед! На выставку! К новым приключениям!
Дина была натурой увлекающейся. То у нее роман с книгой, и она не расстается с ней ни на минуту, утром кладет в сумочку и носит с собой целый день, а вечером, ложась в постель, кладет рядом. В последний раз это была книга «Санта-Барбара в фотографиях». Прелестное издание, живописующее природу и архитектуру всемирно известного калифорнийского городка. Жаль только, что на фото не было ни Сиси, ни Круза. То она увлечена творчеством контр-тенора Эрика Курмангалиева, поющего сладким женским голосом, и носится по Москве на своей старенькой «шестерке», стараясь не пропустить ни одного концерта своего кумира. То предметом ее увлечения становится случайно встреченный мужчина, как это было с Дмитрием. То, что мужчина – это случайно, то, что Дмитрий – это закономерно. Вы смотрели когда-нибудь слайды? Щелк – ваша дача в цветах, щелк - Эйфелева башня, щелк - дочка в пионерлагере, щелк - прелестный юноша с волосами a la Beatles на Московском кинофестивале. Здесь стоп - кадр. Этот прелестный юноша и есть Дмитрий в молодости, в их совместном студенчестве. Этот кадр в Дининой красивой головке почему-то запечатлелся прочно. Молодость и студенчество давно позади, а Дина все еще бережно лелеет воспоминания, связанные с этим вольным, полным авантюр и увлечений временем.
Не удивительно, что Дмитрий, принадлежащий к тому времени, всколыхнул Динины чувства. О, то была богатая палитра чувств, достойная внимания поэта. Чего там только не было: очарованность и надежда, ревность и отчаяние, лихорадочная активность и полное, «удавье» спокойствие. Иногда Дине казалось, что эта любовь - дар богов, прославляющих молодость и все, что с ней связано. На следующий день она ходила чернее тучи, избегала Дмитрия, корила себя за неуместное чувство. Но что же Дмитрий? - спросите вы. Он был мил, добр, услужлив, но никак не годился на роль героя-любовника.
По завершении выставки руководство устроило пышный прием в одном из лучших московских отелей. Море огней в холле, мрамор и позолота. Безукоризненные розовые скатерти на столах в зале приемов, изысканные закуски «на один укус». Бар в углу с парочкой вышколенных официантов. Тихая музыка, не мешающая беседе, но создающая особый эмоциональный фон. На этом приеме Дина надеялась переговорить с Дмитрием о главном - о своих чувствах к нему. Ей было волнительно даже думать об этом, но она утешала себя мыслями о Татьяне Лариной – ведь если чувства сильны и чисты, то русская культурная традиция позволяет женщине первой признаться в любви.
Нарядные дамы и господа кружили по залу, наслаждаясь французской кухней, напитками и светской беседой. Кружила и Дина, не менее нарядная, присоединяясь то к одной группе, то к другой, пытаясь увидеть среди присутствующих Дмитрия. Увидела, но с супругой. Моложавая сорокалетняя женщина так уверенно и по-хозяйски держала Дмитрия под руку, что никто не мог усомниться в том, что это Супруга с большой буквы. Собственно, Дмитрий несколько раз упоминал, что счастлив в браке, а Дина, видимо, просто пропускала его слова мимо ушей. Мимо ушей - легко, но мимо глаз…
Дина сникла. Вечер не доставлял ей больше радости, и огни ей не светили больше. Рассеянно отвечая случайному собеседнику, Дина потягивала шампанское. Ей хотелось напиться. А вот и Дмитрий подходит, чтобы познакомить ее с супругой. Хороша, ничего не скажешь, хотя пластическая операция, несомненно, была уже сделана. Завязался ничего не стоящий разговор. Как завязался, так и закончился. «Всего доброго. - Всего доброго».
«Мы странно встретились, и странно разойдемся» - тихонько пропела Дина, допила шампанское и пошла к выходу. Мир рухнул: ей не было места в жизни любимого человека. Покачиваясь от горя и выпитого шампанского, Дина вышла в майскую светлую ночь. Она небрежно брела вдоль газона, не заметив бордюра, оступилась, упала. С трудом поднявшись, села на скамейку и долго плакала над ушибленной коленкой и своей неудавшейся любовью.
…Дмитрий увидел Дину, когда возвращался в отель за забытой папкой.
• Господи, что с тобой, Дина? – бросился к ней, сел рядом, обеспокоено заглядывая в глаза.
Дина взглянула на него и зарыдала еще громче. Дмитрий был хороший семьянин, но не так он был воспитан, чтобы оставить плачущую женщину. Он вытер Дине слезы, взял под руку, и они пошли по направлению к отелю…
День открытия выставки – самый напряженный день для всех, работающих там. Дмитрий несколько раз подходил к Дине, улыбался, рассказывал разные истории, в частности, как ребенком посетил шоколадную фабрику и объелся шоколадом, на который теперь смотреть не может. Дина в ответ рассказала свою историю: как, будучи студенткой, работала переводчиком и посетила свиную ферму, как там было чисто и красиво, но ее стошнило от запаха навоза. Почему Дина рассказала именно этот эпизод? – спросите вы. Наверно, из чувства противоречия. У него – шоколад, у нее – свиньи.
Под конец дня они вдвоем стояли у стойки, глаза в глаза.
-Я сегодня кое-что поняла, – сказала Дина, нежно глядя на Дмитрия. По его глазам она видела - он ждет признания. «Но признания не будет», – решила Дина и продолжала. – Оказывается, «Филипс» также выпускает пейджеры, не только «Моторола». – И чуть помолчав, добавила: - Все же, что за годовщина сегодня?
Дина вопросительно посмотрела на Дмитрия. Она тоже ждала признания.
- Ровно год назад, - ответил Дмитрий, улыбаясь, - я начал пить темное пиво.
Дина была разочарована. Подошедший иностранец что-то спросил у Дмитрия. Верный себе, тот подробно и обстоятельно начал отвечать. Через некоторое время, распрощавшись с иностранцем, Дмитрий повернулся, чтобы продолжить разговор о годовщине, но вместо Дины увидел рядом с собой огромную, в человеческий рост, бутылку темного пива.
Ах, как тут не вспомнить незабвенного Александра Сергеевича: «Сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок»!
На Мотороле был замечательный коллектив. Видимо, критерии отбора были выбраны фирмой правильно. Разумеется, здесь тоже существовали свои симпатии и антипатии, но это не нарушало общего благожелательного климата, царившего на фирме. Не могу не вспомнить Людмилу Петровну, одну из старейших сотрудниц, заведовавшую чаем-кофе. Она была пенсионного возраста, но чрезвычайно активна. Голубоглазая, грудастая, с высокой старомодной прической, она была вдохновителем и организатором отмечаний всех дней рождения. Мы сбрасывались, что называется, «в общий котел». Часть денег шла на покупку продуктов и кока-коллы (пить спиртное на «Мотороле» было категорически запрещено), а часть вручалась имениннику, чтобы он себе приобрел что-нибудь нужное. Не знаю, что было нужно другим, а мене были нужны шипованные колеса для моего «Жигуленка», их я и купила, поблагодарив коллег. У Людмилы Петровны был непростой характер, но ко мне она относилась душевно. За ее лучезарную улыбку ей прощалось все.
У нас был завидный жених - Максим Чумичев, любимчик Людмилы Петровны и мой тоже. Он очень нравился Таньке Дуванской, персональному ассистенту Хасана, удачливой и расчетливой. Однако он женился не на ней, а на прелестной Оксане из «Росвооружения». Он был, что называется, хорошим парнем и чутким человеком. Когда у меня в семье случилась беда, и я пришла за помощью к Алле Гридасовой, Максим организовал сбор денег. Спасибо ему и всем, кто мне тогда помог.
Из дневника: 13.10.2000.
«Спасибо, Господи, за благополучное возвращение из Санта-Барбары в Москву, за радость встречи с дочерьми, с котиком. Я пришла к выводу, чтобы оценить то, что имеешь, нужно с ним расстаться на время. Позвонила бойфренду, он был рад, что я вернулась. Спасибо, Господи, за то, что Лиза перестала болтаться и устроилась на работу в милицию, что «моторолец» Джо Ну-Ну приглашает посмотреть свою коллекцию картин. Я возьму Василиночку, мою прелестную подружку, и мы с ней вместе сходим к Джо. Спасибо за вечернюю беседу с Аллой Александровной, моей любимой соседкой, доброжелательной и мудрой. Спасибо тебе, Господи, за все хорошее, что есть в моей жизни».
На «Мотороле» меня умиляла Людка Ковалева, персональный ассистент. Она так любила своего Кешу-попугайчика, что, когда он умер, несколько дней носила по нему траур. Вот что такое настоящая любовь! Люда была красивая стройная девушка, часто ездившая в Штаты «к бабушке», престарелой американке, с которой познакомилась во время работы в «Интуристе».
Когда в 1998 году произошел дефолт, и многих сотрудников сократили, Людмила устроилась в авиакомпанию «Delta Airlines». С ее опытом и знанием английского это оказалось просто. Дефолт больно ударил по «Мотороле» и ее сотрудникам. Вспоминается длиннющая очередь у отделения «Диалог банка», которое располагалось в нашем здании. Сюда нам переводили зарплату, и сотрудники «Моторолы» имели здесь свои валютные сбережения. Что касается меня, то сбережений у меня не было. Я жила по старой советской схеме – от зарплаты до зарплаты. Когда мне объявили об увольнении, то есть о сокращении, я не могла в это поверить. Уволить меня, одну из старейших сотрудников, которая в течение пяти лет считала «Моторолу» своим вторым домом, у которой на глазах фирма выросла с девяти до двухсот человек! Меня, такую хорошую, такую профессиональную! Но это был кризис, а у кризиса нет ни лица, ни сердца, ни чувств. Меня безжалостно сократили, выплатив довольно большую компенсацию. Слезы лились из моих глаз рекой, и я ничего не могла с этим поделать. Меня охватила жуткая обида, хотя обижаться было не на кого. Итак, в возрасте пятидесяти лет я потеряла свое высокооплачиваемое место и стала безработной. В течение долгого времени я никуда не могла устроиться, я страдала, много плакала. Мы с детьми жили впроголодь, поскольку у меня не было ни сбережений, ни доходов. Когда совсем не было денег, я выезжала на своих «Жигулях» и подвозила пассажиров. Все это прошло, как страшный сон, но в памяти остался неизгладимый горький след.
Чтобы понять, какие высокие моральные требования предъявляла фирма своим сотрудникам, приведу случай, происшедший с Таней Шех, переводчиком, время от времени работавшим на Мотороле. У нее завязался роман с Анатолием Копыловым, женатым мужчиной. Когда об этом узнал американский глава фирмы, он объявил Татьяну «персоной нон-грата» и запретил пускать ее на фирму. Совсем как у нас в советское время. Но запреты только подогревают чувства – Татьяна и Анатолий поженились.
Когда «Моторола» разрослась, у нас появилось много бухгалтеров. Это были чудные молодые женщины: Таня Росчупкина, Ирэна Трауб, Аллочка Евдосенко. О них храню самые светлые воспоминания. Боря Борисов, Витя Буряков, Дима Панфилов, Женя … из отдела кадров, Сережа Козлов – всех не перечислить. Я горжусь, что работала с этими замечательными людьми.
Часто вспоминаю красавицу и умницу Викторию Чуйкову, с которой мы были близки. По гороскопу мы с ней Раки, но довольно разные: она – героиня, я – истеричка, хотя некоторые «героические» черты мне также присущи. Виктория возглавляла отдел модемов. К ней часто по делам бизнеса приходили дистрибьюторы, в основном молодые мужчины. Среди них выделялся Александр Рыбаловский, статный красавец, владелец фирмы «Диона» и бывший милиционер. После увольнения из «Моторолы» Виктория устроила меня к нему на работу. Он был хороший человек, но безумно занятой. Я впервые работала на частной фирме и с удивлением наблюдала за непростыми отношениями, которые царили здесь. На фирме было три директора: Рыбаловский осуществлял общее руководство, второй директор работал с фирмой «Самсунг», функции третьего директора не совсем были ясны. По слухам он осуществлял обмен валюты клиентам фирмы, что было запрещено законом, выполнял некоторые другие полулегальные поручения. Одним словом, это была «темная лошадка». И нужно же было такому случиться, что именно в него я страстно влюбилась. О Дмитрии на фирме шла дурная слава, от него можно было всего ожидать. Но любовь слепа, и я безоглядно отдалась чувству. Это был последний всплеск страсти в моей жизни, какое-то умопомрачение. Наши отношения напоминали отношения дуэлянтов: то он мне наносил удар, то я. Нас тянуло друг к другу безумно. Не стану описывать все перипетии этого странного романа, но закончился он печально. Дмитрий нанес мне смертельный удар – он меня уволил. Я ни о чем не сожалею, не сожалею об этой любви, при всей ее драматичности, но сожалею о подруге Ларисе Новосельской, которую потеряла, уйдя из «Дионы». У нас с ней было удивительное единение.
После этого увольнения я впала в жуткую депрессию. Свет мне был не мил. Случайно мне попался адрес центра психологической поддержки Ангелины Могилевской «Дом ангелов». Я стала туда ходить. Обнаружилось, что кроме безработицы у меня было много других проблем: неумение общаться с мужчинами. неработающая Полина-модель, обижающаяся на меня Лиза, недостаток средств, одиночество и пр. В центр ходили люди, потерявшие работу, бедные пенсионеры, оставленные жены, подростки, имеющие проблемы с родителями. «Господи! Где я? С кем я? Чем я тебя прогневила? Что я сделала? Почему оказалась на обочине жизни?» - задавала я себе вопросы, сидя на очередном занятии и разглядывая присутствующих. «Словомешалка» работала постоянно, не давая сознанию передышки. Я была как натянутая струна, нервы – на пределе, в душе – обида. Но я стоик, я выдержала.
На первый семинар я пришла с Лизой. Было много народу, все были открыты, доброжелательны. Общаясь с Ангелиной, доченька моя засветилась, раскрылась, активно участвовала в работе семинара. У меня появилась надежда на продолжение, однако Лиза больше не пошла в центр.
- Не интересно, - сказала она. Но я-то знала, что это была ложь. Она не захотела дальше раскрывать себя, боясь осуждения.
Я продолжала ходить в центр, получила первую ступень Рейки, научилась мыслить позитивно, несмотря на обстоятельства, почти как основоположница школы позитивного мышления американка Луиза Хей, книгами которой мы зачитывались. Любимым занятием было проведение «круга любви», когда все садятся в круг, берут в руки маленький земной шар и говорят, чего они желают земле, миру, себе. Затем рассказывают, что замечательного случилось за последнее время в жизни. У нас у всех были проблемы, и некоторые говорили: «Ничего хорошего в моей жизни нет, только плохое». Но при ближайшем рассмотрении и у них было что-то хорошее: улыбка младенца, интересная книга, луч света, пробивающийся сквозь тучи. Нас учили пользоваться фразой, начинающейся с «зато». «…зато у меня чудный дом, хорошее здоровье, молодой любовник и т.д.» Этой фразой, как щитом, можно было прикрыться от превратностей судьбы. Благодаря Ангелине я избавилась от комплекса вины перед своими дочерьми. «Я ни в чем не виновата, - неустанно повторяла я. – Я поступала в силу тогдашнего моего разумения».
Ангелина красива и харизматична. Она - казачка из Ростова. Светлые волосы, миловидное лицо с едва заметными следами пластической оперции. Она шокировала нас, признавшись, что у нее было девять мужей. Девятый – Николай, работающий с ней. Свободная в проявлении своих чувств, Ангелина учила нас говорить только за себя, а не за «того парня», мыслить позитивно и во главу угла ставить изменение и улучшение своей жизни, а не чужой, что мне тогда казалось неприемлемым. Выходя из центра, мы несли в себе что-то новое, и это новое было: свет и любовь. Я даже слов таких ранее не знала. Одним словом, Дом ангелов сделался моим вторым домом.
«Из дневника: 19.01.2000.
Сегодня еще один неповторимый день в моей жизни, так говорит мастер Рейки Николай Конобеев.Так он говорит о любом дне, поскольку исповедует принципы Науки Разума, популярно изложенные в книгах Луизы Хей, американского проповедника и психотерапевта. Собственно говоря, моим мастером Николай стал лишь сегодня, когда я приняла инициацию Рейки в Доме Ангелов Ангелины Могилевской, что на Пречистенке между Кремлем и Храмом Христа Спасителя. Я открыла для себя этот центр недавно, когда в результате безумной любовной интриги меня уволили с фирмы «Диона». Я оказалась не у дел , без работы, без столь ценимого мной социума и практически без средств к существованию. «Но песня совсем не о том, как не ладили люди с котом…» Я это к тому, что увлеклась и пишу не о «здесь и сейчас», как рекомендуют в один голос Луиза Хей, Ангелина и Николай, а о прошлом.
Итак, сегодня еще один замечательный день в моей жизни – я приняла первую ступень Рейки. Инициацию проводили Николай и Лариса, теперь они мои мастера. А их мастер, Наталья Балановская, весьма известна в московских эзотерических кругах. Инициировались трое – Мила, музыкант, лет пятидесяти, любящая помогать людям; красавица Ольга, лет двадцати пяти, с весьма богатой фантазией, и я, дама приятная во всех отношениях пятидесяти трех лет, без копейки в кармане , с проблемными красавицами-дочерьми , молодым бой-френдом и черным котом. Надеюсь, что перечисленное дает некоторое представление обо мне, как о любимом «Дите Бога»?
Лара и Николай провели нам четыре так называемых настройки Рейки, четыре таинства, которых мы не видели, но ощущали в виде тепла свечи, движения воздуха и энергий вокруг нас. После мы делились впечатлениями. Самыми потрясающими были впечатления у Ольги - сказалась ее молодость. У Милы все было более сдержано, у меня совсем сдержано, поскольку накануне я сильно порезала палец на руке и от каждого прикосновения мастера вздрагивала и даже пыталась время от времени выдернуть руку из его крепкой руки. Видимо, это досадное обстоятельство и помешало мне, наряду с отсутствием воображения и природным прагматизмом, насладиться инициацией. Зато я была вознаграждена позже: Мила и Оля делали Рейки друг другу, сравнивая ощущения, а мне делал Рейки Николай. Неперадаваемые ощущения!
22. ИНСУЛЬТ
27.08.2002. От любимой соседки Аллы Александровны:
«Дорогая и милая Анечка!
Звонила тебе много раз и, наконец, Полина рассказала мне о твоем тяжелом заболевании. Желаю тебе скорейшего выздоровления и благополучного возвращения домой. Следуй рекомендациям врачей, и все будет в порядке.
У меня бессонница. Борюсь с ней, но безрезультатно. Мне не привыкать бороться с недугами, ты знаешь. Целую крепко и люблю. Алла А.»
В августе 2002 года у меня случился инсульт. Не могу вам описать то удивление, которое я испытала, проснувшись утром и ощутив в голове странную пустоту. Внезапно все мои ощущения изменились: говорящий со мной человек находился, словно за стеклом, я его четко слышу, понимаю, что он говорит, но ответить не могу. В то утро у меня гостила Зина из Норильска. Я накормила ее завтраком, мало говорила, улыбалась, стараясь улыбкой скрыть свое состояние.
На работе было еще хуже. Пришел е-мейл из Швеции от нашего партнера, и я должна была его перевести. Обычно на это уходит пять минут. В этот раз я час сидела у компьютера, тупо уставившись в экран и пытаясь соединить воедино свое расползающееся сознание. Я с трудом соображала: вот текст на английском, я его должна перевести на русский. Это понятно, но дальше дело не шло. Я не смогла написать ничего, кроме: «Дорогой Виктор Иванович, я вам сообщаю…». Мой мозг сопротивлялся и не хотел сообщать Виктору Ивановичу, что писал ему шведский партнер. Похоже, что я все забыла, все свои иностранные языки, знанием которых так гордилась. Мои молодые сотрудники притихли, почувствовав неладное, на их вопросы я отвечала однозначно: да, нет, не знаю.
Наконец, в моем воспаленном мозгу созрело правильное решение: я все забыла, я сошла с ума, а поскольку я теперь бесполезный человек, то нужно уходить. Как в замедленном кино, видя себя со стороны, я собрала вещи, сказала всем до свидания и пошла к выходу. Наш директор, Андрей, кинулся за мной, стал спрашивать, что случилось, приду ли я завтра. Я качала головой, бормотала что-то невнятное, и на прощанье, как настоящая сумасшедшая, послала ему воздушный поцелуй. Я прощалась со своей привычной офисной жизнью и уходила из нее навсегда.
Дома меня ждала радость – вернулась Лиза из Одессы, где она отдыхала. Мы поцеловались. Сели с Лизиными подружками пить чай на кухне. Они смеются, разговаривают. Я отвечаю им однозначно. Меня поражает странное чувство: словно мир сам по себе, а я сама по себе, совершенно автономно и отдельно внутри своего воспаленного мозга.
– Ты устала, мама? Пойди, приляг, - заметила мое состояние Лиза.
На следующий день я не пошла на работу, зная, что со мной что-то не в порядке. Пришла Полина, стала со мной разговаривать. Я отвечала невпопад. Полины глаза наполнились слезами. Лиза также пыталась поговорить со мной, но кроме абракадабры, которая вырывалась из моих уст, она ничего не услышала. Посовещавшись, дочери решили повезти меня в психо-неврологический диспансер, что в конце Алтуфьевского шоссе. Полина села за руль, и мы поехали. Остановились неподалеку от церкви и дальше пошли пешком по заросшей кустарниками аллее. Эта юдоль печали была отделена от мира забором и густыми зарослями кустов и деревьев, скрывавших несколько невысоких домов с решетками на окнах. Мне не было страшно, ведь меня не посадят в этот дом с решетками, как мою маму. Я же нормальная, я все понимаю, только говорить не могу. У кабинета была большая очередь, мы долго ждали, пока нас не принял врач, ухоженный и самодовольный, видимо, давно практикующий и уверенный в своем неоспоримом превосходстве над сумасшедшими пациентами. Врач высказал предположение, что мое состояние - это результат стресса из-за увольнения. Я запротестовала: «Нет, нет!» Он дал мне прочесть текст, я читала исправно, но на вопросы не смогла ответить. Врач с интересом поглядывал на Полину, которая давала пояснения. «Девочка моя, вот и пришло твое время отвечать за маму» - грустно подумала я.
• Нарушение речи, - констатировал врач. – Раньше дамы падали в обмороки, а сегодняшняя жизнь диктует другие реакции. Полечим недельки две амбулаторно, и все пройдет. Не волнуйтесь.
… Мне нужно выпить таблетку, выписанную врачом, но я боюсь. Я все тяну до вечера, чтобы, выпив таблетку, уснуть и забыться. Лизочка со мной, она настаивает, я сдаюсь и выпиваю эту «чашу с ядом». «Вот и кончилась моя активная жизнь, - думаю я, - теперь я инвалид. Лечусь в психо-неврологическом диспансере, совсем как мама. Как я ни пыталась избежать ее печальной участи, не получилось. Я такая же шизофреничка, как и она». С такими грустными мыслями я засыпаю.
На следующий день мы едем к Юрию Павловичу, Полининому врачу. Он как всегда элегантен, говорит академично, расспрашивает Полину о моем состоянии. Выслушав подробности, выносит приговор:
• Я полагаю, это инсульт. В соседнем здании сидит невропатолог, пойдемте, сделаем снимок.
Об инсульте я знала мало – это кровоизлияние в мозг, в результате которого может быть поражена память, речь, движение. Нас приняла невропатолог. Она задумчиво постучала молоточком по правому колену, затем по левому, попросила показать язык и зубы, как на ярмарке лошадей. Я все исправно выполнила, хотя и не чувствовала себя лошадью.
• Нужно сделать МРТ, - сказала невропатолог.
Мы покорно спустились вниз в подвальное помещение, где уже гудел загадочный огромный аппарат, куда меня поместили, закрыв в специальной капсуле.
• Аппарат будет шуметь минут двадцать в разных режимах. Если будет страшно, сожмите эту грушу, - сказала врач перед тем, как закрыть капсулу.
Я оказалась в кромешной тьме, мне было страшно, но я выдержала и прошла это испытание. Через полчаса мы уже рассматривали снимок.
• Вот это пятно и есть инсульт, - сказала врач, указывая на большое светлое пятно в сером пространстве мозга. – Вас нужно немедленно госпитализировать.
Мы сели в машину и поехали в больницу. Я рассеянно смотрела на мелькающие мимо дома, на синее небо, на заходящее солнце – стоял август. «Какая чудная погода, - подумала я. – А мне уже не гулять…» Меня кладут в больницу, меня нужно лечить, но мест нет, и я буду лежать в коридоре. Я стала плакать, не рыдать, а просто плакать, тихо и безнадежно. Дочери меня успокаивали, вытирали слезы. «Какие у меня замечательные дочери, - думала я. – Они меня не оставят в беде».
На следующий день Полина купила назначенный врачом церебролизин, мне поставили несколько капельниц и, о, чудо! На второй день я вновь стала говорить! Исчезло ощущение пустоты в голове, ушло чувство отделенности от мира. Меня перевели из коридора в палату, где лежало шесть выздоравливающих от инсульта женщин. Мы болтали без умолку. Господи, какое счастье – просто болтать! Я этого раньше не знала.
Мне назначили занятия с логопедом. Это молодая доктор, автор книги, которую мне тут же «по-щучьему велению, по моему хотению» привезла Полина. Доктор говорит ласково, смотрит внимательно, только мои успехи не велики: речь восстановлена, но логика мышления дает сбои. Мне нужно заниматься математикой, логикой, упражнениями с пословицами. Заботливые дочери принесли «Тесты IQ», и я погрузилась в решение хитроумных задач. Проще всего оказались графические задачи, затем шли лингвистические, а математические оказались самыми трудными. Благодаря упорным занятиям, под конец недели я поднаторела в отгадках.
Дела мои шли на поправку. Мне казалось, что болезнь отступила. Стоял сентябрь, я уже гуляла с Лизой по парку, вдыхая пряный запах осени. Но хирург, которого вызвали посмотреть мою вену, развеял мои иллюзии. Оказалось, что в вене на правой ноге был тромб. Меня тут же положили на каталку и повезли в хирургию оперировать. Скажу честно - я ничего не чувствовала, поскольку новокаином мне обкололи ногу, и ничего не видела, поскольку сестра поставила передо мной защитный экран, отделявший меня от хирургов. Я только слышала их голоса, но мой мозг отказывался вникать в тайны профессии. Я сонно смотрела на белый кафель в операционной и думала: «Ты рано радовалась». Через пятьдесят минут вена моя была перевязана, и жизнь вне опасности. Меня уже привезли в пустую, еще пахнущую краской палату, когда пришла Полина. У нее было вытянутое лицо и испуганные глаза. Девочка моя хорошая! Не было дня, чтобы ты или Лиза не навестили меня, спасибо. Почему-то вспомнился Вертинский: « Доченьки, доченьки, доченьки мои! Где ж вы, мои ноченьки, где ж вы, соловьи?..»
…Я дома, на больничном. Хожу в поликлинику каждый день, как на работу. У меня интересный невропатолог. Лет ему тридцать. Он так ироничен, что, уходя, мне хочется бросить ему через плечо:
-Доктор, вы что? Иронизируете над больными?
Виктор Иванович, мой босс, проявил себя достойно. Он сказал:
-Мы будем ждать вас столько времени, сколько потребуется.
Из дневника, без даты:
«Я серьезно взялась за свое здоровье и изучение книги об инсульте, из которой почерпнула следующее: недостаточность мозгового кровообращения можно ликвидировать, если принимать нужные лекарства, пить зеленый чай, делать физкультуру, ежедневно гулять. Попробую. Вчера гуляла с Татьяной в ботаническом саду. Она только что вернулась из дальнего путешествия и полна впечатлений. Из всех ее рассказов я вынесла следующее: ей хорошо быть одной, она наслаждалась своим путешествием и приключениями. Она перечисляла: Берлин, Париж, Ницца, Милан, и все это на автобусе. Какое железное здоровье для этого нужно иметь! А ведь совсем недавно и я могла бы проделать такое же путешествие…»
Из переписки с генеральным продюсером канала ТВС Ноной Агаджановой.
19.10.2002. Ноне:
«Дорогая Нона! Ваш звонок пришелся на тот момент, когда у меня развивался инсульт, и я теряла способность говорить. Благодаря моим дочерям, быстро отреагировавшим на событие, диагноз был поставлен правильно, и на следующий день меня положили в клинику. Вскоре речь вернулась ко мне, но все же два месяца мне пришлось провести на больничном. Сожалею, что огорчила Вас. Сценарий «Француз» я прочла. Сценарий добротный, характеры выписаны. Но моя болезнь и смерть Раймона Лефевра, моего друга, не позволили мне заняться поиском французского продюсера для этого фильма. С уважением, Анна»
От Ноны:
«15.11.2002. Дорогая Анна,
Я очень сожалею о случившемся. Надеюсь, что все болезни отступят и нам удастся еще много и плодотворно поработать. Мы уже приступили к производству фильма "Француз", который должен будет выйти в эфир в новогоднюю ночь 2003-2004 года. Два актера в главных ролях должны быть французы. Также для фильма необходимы 10 дней съемок во Франции (это улицы города Парижа, частная загородная вилла главного героя, который является известным французским виноделом, а также винные погреба и производство вина).
В декабре 2002г. нужно провести съемки в Париже, так как для фильма необходима рождественская Франция. Если среди Ваших знакомых и друзей есть желающие выступить партнерами в создании этого фильма и получить права для телевизионного эфира или кинопоказа на территории Франции или всего дальнего зарубежья, то мы готовы приступить к срочным переговорам, поскольку до съемок осталось полтора месяца.
Выздоравливайте. Будем работать!
С наилучшими пожеланиями, Агаджанова Нона».
Фильм «Француз» был снят. Главную роль в нем сыграл любимый в России Пьер Ришар. Фильм получился. Я дважды смотрела его и сожалела, что болезнь помешала мне приложить к нему руку.
23. ЗАЛОЖНИКИ
22 октября 2002 года в Москве произошли трагические события: около тридцати вооруженных чеченских террористов, среди них молодые женщины, обвешанные взрывчаткой, захватили исполнителей и зрителей мюзикла «Норд Ост», всего более шестисот человек. Террористы угрожали взорвать себя вместе с заложниками, если правительство не пойдет им на уступки. Основные требования террористов: прекратить войну в Чечне и провести антивоенный митинг на Красной площади. Сутки не спавшие, обезумевшие от горя родственники заложников, в том числе Марк Розовский, известный режиссер, бросились на Красную площадь проводить митинг. У властей хватило такта им не мешать, хотя митинг прошел не на Красной площади, а на Васильевском спуске, то есть в непосредственной близости от площади.
Я, не отрываясь, с замиранием сердца смотрела все репортажи по телевизору, была в курсе всех изменений, всех подвижек в переговорах. Вся Москва и вся страна переживала за жизнь заложников. Все говорили только об этом, строили различные предположения, как дальше будут развиваться события. Заложники написали воззвание к правительству с просьбой не атаковать террористов и позволить родственникам провести антивоенный митинг. Детский доктор Рошаль и известные политические деятели Ирина Хакамада и Борис Немцов были допущены в здание для переговоров. Казалось, что штурма не будет и правительство вступит в переговоры с террористами. По крайней мере, у меня была такая надежда. Мне вспомнилась инструкция тридцатилетней давности, предписывающая всем сотрудникам Скандинавской авиакомпании беспрекословно выполнять все требования террористов с целью спасения жизни заложников. Инструкция Аэрофлота была противоположной: бороться с террористами до полного их уничтожения. Из-за этого была застрелена российская молоденькая стюардесса из Ставрополя, оказавшая сопротивление в захваченном террористами самолете. Многие надеялись, что в этот раз, учитывая реальность угрозы и количество заложников, правительство пойдет на уступки.
Тем не менее, ночью был проведен штурм театрального центра. Как выяснилось позже, в здание был запущен газ паралитического действия, затем солдаты группы «Альфа» ворвались в центр, расстреливая всех на своем пути. Террористы были уничтожены, заложники освобождены, «некоторые» пострадали (120 человек умерло от воздействия газа). В нашем государстве человеческая жизнь никогда не ценилась. Часть российской прессы преподнесла штурм как победу правоохранительных органов, часть осудила акцию. Мне запомнился один телевизионный кадр: мертвенно бледное лицо молодой чеченки, перевязанной взрывчаткой и заснувшей вечным сном. Заложников, заснувших тем же сном, не показывали. Показывали толпы родственников, осаждающих ворота больниц, где за закрытыми дверями беспомощный медперсонал, не зная, от чего именно пострадали заложники, метался в панике, принимая нескончаемый поток пострадавших.
Жаль всех: и невинных заложников, и виновных террористов, и обезумевших от горя родственников. Разные политические идеи овладевают умами молодых людей, и ничто их не остановит на пути осуществления этих идей. Так было всегда, так будет и впредь. В результате акции погибло более тридцати молодых чеченских людей, по их вине погибло более ста двадцати ни в чем не повинных заложников. За что? За нефть? За идеи? Ответа нет.
24. ХОР
У меня радость – после многих лет перерыва я вновь пою в хоре. К этому были предпосылки: с Денисом, компьютерным гением и моим тогдашним бой-френдом, мы несколько раз слушали хоры, в одном из которых, литовском, пела его бывшая преподавательница. Хоров было много, но мне, выросшей на Украине, запал в душу украинский хор. Он исполнял много шутливых народных песен, в том числе знаменитую «Ти ж мене пiдманула, ти ж мене пiдвела», чем выгодно отличался от других хоров.
Через Московское музыкальное общество удалось узнать телефоны нескольких хоров. До украинского хора я не смогла дозвониться. Тогда мое внимание привлек Московский хор учителей. Он занимался в Доме учителя на Пушечной улице, до которой пятнадцать минут ходьбы от моей работы. Это и решило дело – я пошла туда.
Вначале было прослушивание. Я заготовила две песни, которые исполнял наш школьный хор: «Во поле береза стояла» и «Голубой Дунай». Удивительно устроена человеческая память – минуло сорок лет, а я как сейчас вижу Владимира Ивановича, нашего хормейстера в музыкальной школе, стоящего перед хором и ругающего нас за нечистое пение. Приготовленные песни не понадобились, так как прослушивание свелось к исполнению гамм и трезвучий. Я была принята. Первое же занятие привело меня в ужас: руководитель хора Андрей Дмитриевич Кожевников был такой же «ругачий», как и Владимир Иванович из моего детства. В голосе его звучал металл, он передразнивал поющих, он делал колкие замечания, одним словом, он мне совсем не понравился. Однако я решила не спешить с выводами, и посмотреть, что будет дальше.
А дальше было следующее: я хожу в хор пятый год, я полюбила Андрея Дмитриевича, как любят его другие хористы, и прощаю ему все. Мы отмечали его семидесятилетие в Большом зале консерватории. Тогда Андрей Дмитриевич параллельно работал с двумя хорами: нашим, самодеятельным, и профессиональным - Московским областным академическим хором. В консерватории был концерт академического хора, были горы цветов, поздравления от коллег и властных структур. Среди поздравлявших был представитель губернатора Московской области генерала Громова. Думаю, Андрей Дмитриевич может смело себе сказать: жизнь прожита не зря. Через неделю в Доме учителя мы также поздравили Андрея Дмитриевича. Автором стихов была Ирина, поющая в альтах и приезжающая на занятия из Долгопрудного. Когда предложили тост за поэта, написавшего стихи, она скромно сказала:
- Спасибо, но я не поэт, я рифмоплет.
Кожевникову особенно понравилась пародия на арию из мюзикла «Нотр Дам де Пари»:
- Как… Как нам рассказать большому залу,
Что грусть сегодня в сердце набежала –
Вот стоит и смотрит очень строго дирижер,
Он тридцать лет назад создал любимый хор.
И эти годы, словно птицы, пронеслись,
Наполнив светом и украсив нашу жизнь.
Мы с ним проехали по всей большой стране,
И за границей были, правда, не везде.
Мы будем в сердце это бережно хранить,
И дирижера до конца благодарить.
Он…Он нас тоже любит, но скрывает,
Нас тридцать лет, как школьников, ругает,
Мы готовы слушать эти речи до конца,
Хотя спадаем потихонечку с лица.
А он в запале нам такое говорит,
Что мы имеем очень часто бледный вид,
Да, мы пытаемся хоть как-то возражать,
Но дирижера уж никак не удержать,
Зато, какую с ним мы музыку поем,
А остальное - как-нибудь переживем!
Татьяна, наше сопрано, сыграла для Андрея Дмитриевича поздравление на скрипке. К этому времени «небольшая» компания из ста человек немного расшумелась, но, слушая скрипку, все притихли, так волшебно звучала мелодия. За главным столом, рядом с Андреем Дмитриевичем сидела его жена, красивая ухоженная блондинка, которой все оказывали знаки внимания. Кто-то из хористов сказал мне, что она не раз вытаскивала мужа из запоя, и только благодаря ей Андрей Дмитриевич все еще в строю.
Семьдесят лет! В нашем хоре есть люди, которые знали его молодым. Они отмечали все его круглые даты, и, вот, наконец, семидесятилетие. Можно позавидовать такому постоянству. Не каждый человек осознает в молодости свое призвание и остается ему верным до конца.
С хором связано еще одно яркое впечатление. На некоторых занятиях, в отсутствие Андрея Дмитриевича, с нами занималась хормейстер Ада, энергичная женщина с короткой стрижкой. Второй хормейстер, Владимир Иванович, был как бы в запасе. На одном из занятий он встал у рояля, чтобы позаниматься с нами. Он учил нас, как держать дыхание, как округлять звук, как прийти к фортиссимо. Для меня это было внове, и я загорелась заниматься с ним пением. Мы назначили встречу в Гнесинском училище, где Владимир Иванович преподавал. Сдерживая волнение, я подходила к зданию училища – сейчас я буду учиться петь у педагога училища, известного на всю страну. Я позвонила по внутреннему телефону, и Владимир Иванович спустился за мной. Мы вошли в один из классов, где стоял рояль и два стула. Мы начали с репертуара хора. Обычно, я комплексую по поводу своего небольшого голоса, но не в этот раз. Стоя у рояля, как настоящая певица, я едва смотрела в ноты, поскольку мое внимание было приковано к педагогу. Сердце стучало от радости – я пою! Когда урок закончился, и я спросила, сколько нужно заплатить, хормейстер ответил, что репетировать с хористами входит в его обязанности, и денег не взял.
На следующее занятие хора он пришел в строгом костюме с институтским значком. Я подошла спросить, какое событие он отмечает. Ответ был невразумительным.
- Не хотите общаться? – вдруг поняла я. – Да, ради бога!
До сих пор не могу понять его реакцию. Может, я слишком явно демонстрировала свою заинтересованность? Здесь не было и тени мужско-женского интереса, было всего лишь восхищение педагогом и желание заниматься пением, которое почему-то было отвергнуто. «Ладно, плакать не стану» - решила я.
Не так давно у нас был концерт в Гагаринском переулке. Из-за вечной распри с дирекцией Дома учителя нам не предоставляют зал для выступлений, и мы вынуждены арендовать залы, где придется. На этот раз это был выставочный зал Союза художников, весь увешанный картинами. Мы приехали задолго до концерта. Во-первых, место не знакомое, во-вторых, нужно прорепетировать. Андрей Дмитриевич стоит перед хором при полном параде: в белоснежной рубашке, новеньком костюме и черных лаковых щиблетах. Настроение у него не важное – он считает, что хор не готов к выступлению.
Мы волнуемся, особенно новенькие, которые не уверенно знают партии. Сцена маленькая, не рассчитанная на наш хор. Мы разместились кое-как. Началась репетиция. Андрей Дмитриевич не доволен и в резких выражениях это высказывает. Хор виновато молчит. К концу репетиции ноги болят, спина болит, хочется одного – присесть, а лучше прилечь. Но пора начинать концерт. И что удивительно, тут же забываешь о боли, активизируешься, в голове одна мысль – спеть достойно, не посрамить руководителя. Андрей Дмитриевич помолодел, лицо сосредоточенно, движением рук он призывает хор к вниманию. Начали петь, напряжение спало. Мы не профессионалы, мы любители. На репетиции мы приходим после работы, усталые, голодные. Обыкновенные люди со средними способностями, мы любим музыку и пытаемся ей служить.
Я ищу взглядом Лизу и Лешу, которые должны быть на концерте. Вижу их и радуюсь: никогда не могла я пригласить дочь ни на важные переговоры, в которых участвовала, ни на кинофестиваль, где переводила фильмы и интервью звезд, ни на прием в посольство - это было нельзя. Наконец дочь увидит меня в деле, услышит музыку, в создании которой участвую и я. Лиза и Леша ободряюще улыбаются, я возвращаю им улыбку. Они никогда не бывали на хоровых концертах, понравится ли им? Мои опасения оказались напрасными. Леша даже кричал «браво» после исполнения «Многие лета», а Лиза бросилась обнимать меня, как только мы сошли со сцены. Музыка - великая сила, она сближает всех.
Отметив юбилей, Андрей Дмитриевич ушел от нас. «Извините, возраст» - сказал он на прощанье. С ним ушло полхора. Через год ушла Ада. Заболел и лег в больницу Толя Кормилицын, мой друг из теноров, с которым мы обычно возвращались домой после репетиции. Ушли в другие хоры «неверные». Возглавил наш мини-хор Владимир Иванович и начался период выживания. Лера Миронова и Наталья Шиликова, наши активистки и хоровые «долгожители», стараются поддержать хор, привлечь новые голоса, но процесс этот не простой. Мне безумно грустно от того, что наш хор идет к своему закату. Но если философски смотреть на вещи, то «все имеет свое начало и свой конец».
В хоре я встретила друга, Иру Иванову, нашего аккомпаниатора. Ей сорок, мне шестьдесят. По возрасту, она могла бы быть мне дочерью, а стала подругой. Мы вместе провели чудный отпуск на Мальте, где поняли, чего нам не хватает для полного счастья. Ей – знания английского, мне – умения петь. По возвращении начали заниматься, но вскоре московская занятость и усталость свели этот хороший почин на нет.
27. САНТА-БАРБАРА
Санта-Барбару знают все, кто смотрит телевизор. Помню, как мы стремились попасть домой к началу сериала «Санта Барбара», чтобы в очередной раз узнать, что нового в отношениях американского миллионера Сиси с его супругой и детьми, узнать, что натворил в очередной раз Мейсон, и какое преступление расследует полицейский Круз. Сериал я так и не досмотрела до конца, а вот в легендарном городе мне довелось побывать.
Все началось с того, что моя подруга Альма, стюардесса американской авиакомпании «Дельта», в один из своих приездов подарила мне книгу «Санта Барбара в иллюстрациях». Книга была так красиво издана, с такими чудными фотографиями, что я в нее влюбилась. Не смейтесь. Я не расставалась с этой книгой ни днем, ни ночью: я спала с ней, я ездила с ней в метро, я носила ее на работу, время от времени доставая из сумки и перелистывая. И произошло чудо: Альма пригласила меня посетить Санта Барбару, где она жила.
Получив визу в американском посольстве (подрбности, довольно волнительные, опущу), я села в самолет авиакомпании «Дельта» и десять часов летела до Нью-Йорка. Первый класс был полупустым, и рядом со мной никого не оказалось. Жаль, поскольку я люблю поболтать в поезде или самолете со случайными попутчиками. Еда была великолепной, подавали ее так часто, что я сбилась со счета, какое же блюдо я ем. Сама мысль, что я лечу над Атлантикой, приводила меня в восторг. Аэропорт Нью-Йорка показался мне Содомом и Гоморрой. Нескончаемые потоки пассажиров, суровый паспортный контроль, которого так боятся наши соотечественники, пересадка на внутренний рейс, пять часов лета до Лос-Анджелеса. Подруга радостно встречала меня в аэропорту, я же была едва жива от усталости. Два часа езды на шикарном «Ягуаре» до Санта Барбары, я вхожу в Альмин дом и падаю на кровать, приготовленную для иеня. Затемнение.
Я спала почти сутки. «Сон милее всего» - так считают русские, так , видимо, считают и французы, поскольку моя приятельница, француженка по происхождению, не будила меня. Альма замечательная, я люблю ее. Когда она прилетает в Москву, ее чемодан всегда наполнен подарками – калифорнийскими лимонами и апельсинами из «своего сада». Кроме того, в чемодане «гуманитарная помощь бедным», то есть вышедшие из моды платья и костюмы. К этому времени я уже знала заповедь: дают – бери и благодари. Я брала, благодарила и передавала бедным. Так Альма осчастливила не одну нуждающуюся семью.
Альма говорит на нескольких языках – французском, английском, итальянском, испанском., не имея при этом высшего образования. На Западе это просто: родной язык французский, английский учила в школе, бабушка итальянка, а испанский выучила, работая в «Дельте». Я забыла упомянуть русский, на котором Альма изъяснялась вполне сносно.
Санта-Барбара - чудный калифорнийский городок, расположенный на живописном берегу Тихого океана. Со словом океан ассоциируется купание, но не здесь: вдоль побережья с севера на юг движется мощное холодное течение, которое не позволяет температуре даже летом подняться выше +17С. Тем не менее, в океан мы с друзьями все же вышли - на яхте. За штурвалом стоял доктор Гарри Браун, парусом управлял его друг Джон. В прошлом это были известные глазные хирурги, основатели международной ассоциации врачей-офтальмологов, бесплатно выезжающих во время отпуска в третьи страны и делающие там уникальные глазные операции, возвращающие зрение. Доктор Браун был в течение многих лет президентом этой ассоциации, но из-за преклонного возраста вынужден был уйти. Вскоре у меня проявилась морская болезнь, и бравый капитан повернул яхту к берегу.
На прощанье доктор Браун пригласил меня посетить ассоциацию. Мы встретились на следующий день у небольшого особняка в испанском стиле, вошли во внутренний дворик, в центре которого, как принято в Испании, бил небольшой фонтан. Доктор Браун представил меня Президенту Ассоциации и удалился. Доктор Родригес, так звали Президента, рассказал мне о деятельности ассоциации и показал видео фильм, во время просмотра которого я не могла удержаться от слез, до того трогательны были люди, обретшие зрение. На доктора Брауна я стала смотреть другими глазами, хотя он уже более не оперировал – ему исполнилось шестьдесят девять. Но это было в его жизни. Он переживал триумфы, его благодарили сотни людей, которым он возвратил зрение. Когда я ему об этом сказала, он отшутился: «Оперировать – одно из величайших удовольствий, которое можно получить, не раздеваясь».
У него было два автомобиля: один «Джип», которым он пользовался ежедневно, другой «Мерседес», на котором он катал меня. Его дом был расположен в некотором уединении в нескольких милях от дома Альмы. Дом был одноэтажный, огромный, на шесть спален, как говорят в Америке. Это означает, что, кроме шести оборудованных спален, здесь были также кабинет, гостиная, кухня. Во всем этом великолепии жил лишь один человек – доктор Браун.
Мы выпили по стакану сока и отправились обедать в гостиницу, где часто проходили конгрессы врачей-офтальмологов. Доктор Браун, как гостеприимный хозяин, представил меня вышколенному менеджеру, показавшему мне отель. Здесь было несколько уютных холлов с обилием картин и скульптур, довольно вместительный конференц-зал для проведения мероприятий, ресторан. В одном из холлов меня поразил камин, в котором пылали дрова, несмотря на то, что температура в тот день была +25С. Мы сели за столик на террасе, с которой открывался изумительный вид на побережье Санта-Барбары. Вдали синел океан, под нами лежал утопающий в цветах город. Я заказала шампанское и рыбу, доктор Браун – сок и овощной салат, по видимости, он был на диете.
Потягивая шампанское, я рассматривала доктора. Вытянутое одутловатое лицо, отвисший подбородок, старческие, но все еще острые глаза, ежик седых волос. Он был приятным собеседником, и со временем я перестала замечать следы возраста на его лице. На днях он собирался в Вашингтон, чтобы посетить ряд посольств и обговорить условия поездки коллег-офтальмологов. Я сказала, что много лет работала в посольстве, и мы нашли общую тему для разговора. Он не знал, кто такой Пушкин, но оправдывал свое незнание тем, что свою жизнь посвятил профессии. Позже, в Москве, я получила от него сообщение по электронной почте: «Прочел «Сказку о царе Салтане. Я в восторге!». Я была рада за него, и за Пушкина тоже.
…Если есть рай на земле, то он выглядит, как «Эскорьял», я в этом уверена. «Эскорьял» - это кондоминимум, довольно значительная по площади огороженная территория, на ней - несколько двухэтажных домов, бассейн, спортивный зал, тренажеры, душ. Все это утопает в пышной экзотической зелени и райских цветах. В бассейне я любила, опрокинувшись на спину, смотреть в безоблачно синее калифорнийское небо и думать: «Как мне повезло, что я вижу эту красоту». Мы с Альмой ежедневно ездили в «Эскорьял» плавать. Иногда к нам присоединялся безработный муж Альмы, Марк, американец во втором поколении, по национальности хорват. Америка вся состоит из европейских иммигрантов. Марка сократили из фирмы, где он проработал более двадцати лет. Он ничего не делал: утром завтракал на террасе и приступал к прочитыванию газет. Затем ехал в правление «Эскорьяла», членом которого состоял, вечером смотрел телевизор. Альма, в отличие от него, исходила энергией: она носилась по городу на своем «Ягуаре», делала покупки, готовила еду, приглашала гостей, стирала, гладила, стригла траву в саду. Она жаловалась на Марка: груб, нетерпим. Однажды, когда они ругались, он нервно вышел на веранду, где сидела я, и сказал:
- Не спеши искать кавалера, скоро я буду в твоем распоряжении.
- С ума сошел? – ответила я. – Моим кавалером может быть кто угодно, но не муж моей подруги.
В тот же вечер со мной произошел несчастный случай. Пробегая через столовую, я поскользнулась на натертом до блеска паркете и упала. Тяжелый браслет в виде вилки, который я носила двадцать лет, сломал мне кисть. Это было делом одной секунды. Секунду назад я была очаровательной женщиной, готовой к приключениям, а теперь я инвалид со сломанной рукой, безуспешно пытающийся подняться. Прибежали Альма, Марк, стали хлопотать вокруг меня. Марк тут же позвонил в ближайшую клинику. Усадив в машину и накинув на меня одеяло (вечер был прохладный), Марк осторожно выехал на дорогу. Меня тряс озноб. В приемном отделении мне сделали укол и положили на каталку. Был воскресный вечер, врачей не было. Альма стала звонить в Москву в страховое общество, чтобы сообщить о несчастном случае. Я лежала на каталке одна и через раскрытую дверь слышала, как Альма «сражалась» с российским бюрократом на другом конце провода, который утверждал, что клиника, куда мы приехали, не входит в список клиник страховщика. Вошел Марк, его лицо выражало сочувствие. Он взял мою здоровую руку и, наклонившись, поцеловал. Я закрыла глаза.
Появился доктор Монтгомери, молодой и оптимистичный. Меня повезли на рентген, затем в специальный кабинет на вытяжку. Доктор Монтгомери наложил гипс, считая, что можно обойтись без имплантации металлических штырей, обычно применяемых при таких переломах. Под действием укола я успокоилась, поддерживаемая Альмой и Марком, села в машину, и мы вернулись в дом, который так жестоко отомстил мне за нелюбовь к своему хозяину.
С этого времени жизнь моя изменилась. Я ничего не могла делать сама: ни одеться, ни принять душ, ни переводить книгу о медицинских практиках северо-американских индейцев, над которой тогда работала. Доктор Браун уехал в Вашингтон. Зато возвратилась из полета Мари-Франс, многолетняя подруга Альмы и коллега по работе в «Дельте». Они дружно ругали «Дельту» и превозносили «ПанАм», авиакомпанию в которой прежде работали.
Женоненавистники говорят, что дружбы между женщинами быть не может. Но пример Альмы и Мари-Франс это опровергает. У Мари-Франс были две любимые собаки, два забавных пуделя: один молодой и черный, как ночь, второй старенький, совершенно слепой, палевого цвета. Когда Мари-Франс решила перебраться из Атланты в Калифорнию, поближе к Альме, они вдвоем на машине проделали путь в несколько тысяч миль для того, чтобы собаки пережили переезд и остались живы.
Поскольку я была безработной, то мы с Альмой решили продлить мое пребывание в Санта-Барбаре. Делалось это на удивление просто. Альма повезла меня в Лос-Анжелес в бюро иммиграции, там мы взяли анкету, заплатив положенную сумму, заполнили ее и отослали по почте. И это все. Далее нужно было ждать решения иммиграционной комиссии, которое мы также получили по почте. Альма провезла меня по Беверли Хиллз, району, где живут звезды Голливуда. Ничего особенного, тихо, спокойно, людей нет, красивые особняки важно утопают в зелени. К сожалению именно в этот момент моя камера перестала снимать, и я не оставлю потомкам доказательств, что была в Беверли Хиллз. Ха-ха! Мы также посетили Китайский дворик, где установлены плиты с оттисками рук голливудских знаменитостей. Здесь Альма сделала снимок, когда я положила свои руки на оттиски рук Софии Лорен, моей любимой актрисы. Мы прогулялись по Аллее звезд, на ходу читая фамилии знаменитостей. Альма была равнодушна к кино, ее настроение передалось и мне. «Ну, Голливуд, ну, звезды, ну, и что?» - думала я, однако нежно прижимала к сердцу свой трофей - черную футболку с изображением Мерилин Монро.
Во второй раз я побывала в Лос-Анджелесе благодаря Хелен, с которой познакомилась в церкви «Юнити». Она пригласила Альму, Аманду и меня. Американцы очень мобильный народ. Разумеется, тому способствуют прекрасные дороги и столь же прекрасные автомобили. У Хелен был серебристый «Мерседес», на котором мы без труда преодолели расстояние в двести километров между Санта-Барбарой и Лос-Анджелесом. Моя сломанная рука побаливала, но я терпела и молчала. Остановились мы в старинном отеле «Biltmore», из окна которого были видны красно-кирпичные постройки начала XX века. Нам забронировали номер люкс из трех комнат. Войдя, я без сил свалилась на белоснежную постель: перелом случился недавно и давал себя знать. Отдых был коротким. Через час мы сели в черный лимузин, предоставленный отелем, и поехали в театр смотреть мюзикл «Перпинель», билеты на который Хелен заказала заранее по телефону. Этот мюзикл был написан на основе известного в XIX веке романа венгерской баронессы, участвовавшей во всех хитросплетениях сюжета. Теперь, когда москвичи могут наслаждаться поставленным в России мюзиклом «Чикаго», или печально знаменитым «Норд-Остом», может быть понятен мой восторг перед «Перпинелем». В перерыве, захлебываясь от эмоций, я сердечно благодарила Хелен.
После спектакля лимузин уже ждал нас. Я обратила внимание на шофера. Это был красивый молодой человек, любезно помогший нам сесть в авто. Всплыла ассоциация с Феликсом Крулем, героем книги «Признания авантюриста Феликса Круля». «Наверное, этот молодой человек, пользуясь своей молодостью и красотой, как и Феликс Круль, сделает карьеру в отеле, где останавливаются лишь богатые пожилые женщины и бизнесмены», - подумалось мне.
Утром, бодрые и отдохнувшие, мы завтракали в изумительном по красоте зале, где был устроен «шведский стол», изобильность которого описывать не стану. Я все еще была беспомощна, и масло на булочку мне намазала Альма. В этом шикарном отеле у нас случилась пропажа. Чтобы я, со совей сломанной рукой, хорошо себя чувствовала в пути, Хелен мне дала подушку специальной формы, с особым вырезом для шеи. Мы только отъехали от отеля, как Хелен вспомнила о подушке. Мы вернулись, но, увы, последняя исчезла. Мы просмотрели все шкафы в своем бывшем номере, мы опросили горничных, но все было напрасно. Встревоженный менеджер извинялся и обещал устроить настоящее расследование среди персонала, который мог иметь отношение к инциденту. Хелен кипела от возмущения. Кстати, через неделю ей прислали по почте пропавшую подушку с извинениями и с сообщением, что горничная уволена. Таковы американцы – очень требовательны к уровню сервиса, за который платят.
С утра мы покружили на «Мерседесе» по свежему, утреннему Лос-Анджелесу, заехали в музей, где была представлена выставка из Национального музея Египта, что-то вроде нашей выставки Тутонхамона, проходившей в свое время в Пушкинском музее. Народу было много, работал кондишен, и можно было дышать. Хелен, как член общества «Друзья музея», приобрела билеты со скидкой. Вообще, она была щедрым человеком. Я помню, как обрадовалась Альма, узнав, что Хелен и ее приглашает в Л-А.
Прожив месяц у Альмы и поблагодарив ее, я перебралась к Мари-Франс. Теперь я жила не в Санта-Барбаре, а в Карпентерии, небольшом американском городке, где был отель, мотель и железная дорога, будившая меня по ночам, да еще местный этнографический музей, который я тут же посетила. Проживание в Картенперии создавало проблемы, поскольку Альма и церковь «Юнити», куда я ходила, находились в Санта-Барбаре и туда нужно было добираться на автобусе. Поскольку считается, что в Америке у каждого есть автомобиль, то местные власти уделяют мало внимания развитию городского транспорта. В первый же день, приехав на автобусе в Санта-Барбару и дойдя пешком до церкви «Юнити», я натерла такие мозоли, что в церковь явилась босая, держа босоножки в руке. Это научило меня ценить услуги моих американских друзей.
В Америке каждый труд уважаем, не важно, чем ты занимаешься. В Санта-Барбаре я познакомилась с так называемой «обслугой», то есть, с теми людьми, которые обслуживают богатых. Это массажисты, парикмахеры, медбратья, ухаживающие за престарелыми богатыми клиентами, «собачницы», берущие собак к себе на время отъезда хозяев. Я думала, что смогу ухаживать за собаками Мари-Франс, когда она улетит в рейс, но сломанная рука не позволила мне сделать это. Собак отдали соседке, профессионально занимающейся уходом за животными. Какими красивыми, постриженными и ухоженными она возвратила собак Мари-Франс! Труд «собачницы» хорошо оплачивался.
В Картенперии в пустом красивом доме я чувствовала себя одиноко. Какая тоска – жить одной. Может быть мне тяжко потому, что я выросла в большой семье, во время учебы в институте жила в общежитии, затем - в семье Гусевых, позже – с моими дочеьми. В течение всей жизни рядом со мной были мои родные, друзья. Нет, одиночество не для меня, хотя следует сказать, что когда переводишь или пишешь книгу, оно креативно.
…Мне вспомнилась мама, жившая в Докучаевске и жалующаяся мне на одиночество после смерти отца. Я не понимала ее, не понимала ее жалоб. «Вечер своей жизни освети своей собственной лампой» - часто говорила я ей фразу из польской книги. А сейчас сама нахожусь в таком же положении. Прости меня, мамочка! Я была молода, глупа и не знала, что такое быть одной, когда ничто ни в радость, когда нет надежд на будущее, свойственных молодости и накатывает неизбежная тоска. Но вскоре я научилась ей противостоять. Я стала «заземляться», то есть намечать себе «земные» дела, требовавшие немедленного исполнения. Я научилась гнать от себя рефлексию и самокопание, заботиться о своем здоровье, стала плавать в бассейне. И все это благодаря книгам. Я читала все подряд: Луизу Хей, Малахова, Коновалова, Иванова. Татьяна Сомова, моя подруга, упрекала меня в «западничестве» и в забвении корней. Она была права. Я действительно чувствовала себя лучше в церкви «Юнити», где был минимум ограничений, чем в русской православной церкви. Я считаю, что Бог един для всех верующих, к какой бы конфессии они не принадлежали, и надеюсь, что Господь простит меня за эту вольность.
Мари-Франс, наготовив мне еды впрок, улетела в очередной рейс. Заехала Хелен, и мы отправились в городской музей Санта-Барбары. По сравнению с Третьяковкой или Лувром он был небольшим, , но кое-что интересное там все же имелось: несколько небольших картин Репина, согревших мою русскую душу. Кроме того, был замечательный во весь рост портрет Мерседес де Акосты, бывшей в свое время любовницей голливудской звезды Греты Гарбо. Я долго стояла перед портретом, рассматривая красавицу. Да, она была хороша, но дело не в этом. Ее красота и поразительная элегантность будили фантазию. Насколько я помню, она была творческим человеком, писала сценарии, пьесы. Американские газеты недавно сообщили, что пятидесятилетний период молчания, который она оговорила для своего архива, истек, и вскоре архив будет опубликован. Хотелось бы его прочесть. Эта женщина, должно быть, прожила интересную жизнь. В магазине музея я купила открытку с портретом Мерседес, красота которой освещала мою одинокую жизнь в Карпентерии.
Предоставленная сама себе, я ходила на побережье океана, чтобы полюбоваться набегающими волнами и посмотреть на редких смельчаков, с криком бросающихся в ледяную воду. Запомнилась одна семья, расположившаяся на берегу. Трое детей подростков, два мальчика и девочка, муж, жена. Дети плавали, резвились на песке, родители лежали и целовались. Они пронесли свои чувства через годы. Это было здорово!
В один из дней, благодаря Хелен, я попала на прием международной женской организации «Soroptimist». Он проводился с Санта-Барбаре, в большом красивом доме, на который я еще раньше обратила внимание. По пути в церковь «Юнити» я несколько раз останавливалась у этого дома, построенного лет сто назад, любовалась красивым фасадом, аккуратно постриженными пальмами перед домом, а еще скульптурой собаки, на голове которой красовалась кепка, сделанная из американского флага. Как я позже узнала, это был дом Аннетт, вдовы врача.
На прием собралось много женщин, некоторых из них я уже знала , благодаря церкви «Юнити». Хозяйка подала бутерброды с икрой, что для Америки большая редкость. Официант открыл несколько бутылок шампанского. Аманда Пельч, вице-президент «Soroptimist», произнесла речь. Эта организация была создана два года назад, ее целью являлось осуществление проектов, способствующих защите прав человека и повышению статуса женщин. Сейчас они подводили итоги акции для подростков «Что тебе грозит, если у тебя будет ребенок». Смысл акции состоял в следующем: члены организации добровольно приобретали по одной электронной кукле-младенцу, запрограммированной так, что она плачет через каждые три часа, требуя молока, плачет, когда описается, плачет, когда хочет пить и т.д., в точности, как живой ребенок. Чтобы куклу успокоить, нужно сделать то-то и то-то. Эту куклу дают на прокат девочке тринадцати-пятнадцати лет, чтобы она прочувствовала, что значит, иметь ребенка. Хелен пожертвовала пятьсот долларов и купила куклу-негритенка. В “Soroptimist” двадцать кукол, и программа идет полным ходом, начисто отбивая у девочек желание завести ребенка.
Отношение к абортам в США неоднозначное – от понимания, что женщина имеет право решать сама, что ей делать со своим телом, до полного неприятия абортов. Поскольку в Калифорнии много эмигрантов из Мексики, без которых не мыслима жизнь этого богатого штата, то проблема ранней беременности среди девочек-мексиканок стоит очень остро. Лозунг «Soroptimist” прост: не хочешь жить в бедности, воздержись от раннего рождения ребенка. Америка поражает своими идеями и быстротой их осуществления. Она действительно держит руку на пульсе.
Аманда Пельч во всех отношениях замечательная дама. Ее предки в начале века иммигрировали из Чехии в США и осели в Санта-Барбаре. Она относительно молода, красива, свободна, имеет университетское образование, активистка «Soroptimist» и церкви «Юнити», ставшей для нее краеугольным камнем веры и основой личной философии. Когда пал коммунизм в Чехословакии, ей вернули землю, принадлежащую ее предкам. Она, вместе со своим тамошним кузеном, организовала на этой земле детский дом и очень этим гордится.
Хозяйка дома мадам Аннет была со мной любезна и пригласила придти завтра на чашку кофе. Я пришла, бережно неся перед собой свою загипсованную руку. Мы уселись в красиво декорированной столовой-веранде, окна которой выходили на бассейн. Аннет принесла кофе, и мы стали разговаривать. У этой хрупкой на вид семидесятилетней женщины можно было поучиться оптимизму. Муж ее умер несколько лет назад, трое взрослых детей разлетелись в разные концы страны. Она осталась одна, хозяйка большого дома. Она не чувствует себя одинокой, поскольку предоставляет свой дом для проведения различных акций, здесь всегда люди. Она ежемесячно жертвует определенную сумму денег на еду для бедных. Она католического вероисповедания, но придерживается экуменистической идеи, что Бог един для всех конфессий. Она написала книгу для молодых «Это закон». В главном зале города раз в неделю в течение двадцати пяти лет она вела занятия по изучению закона молодыми. Она интересно выразилась: «Я максимально использовала возможности своего ума». Кроме того, она использовала возможности своего духа - в пятьдесят лет начала делать скульптуры, принесшие ей известность и неплохой доход, который она отдает на благотворительные цели. Бог ей дал все: любящего, образованного мужа, троих замечательных детей, несколько внуков, долгую жизнь, деньги, талант и доброе сердце. Ее предки из Австрии, музыканты и врачи. Музыка всегда звучала в ее доме, и самая любимая – русская классическая музыка. Ее дом заполнен антикварной мебелью, которая, по словам Аннет, «являясь декорацией для своего времени, создала у моих детей понимание, что они являются живой частью американской истории, своего рода звеньями в бесконечной цепи человеческого рода». Здорово сказано, правда? Вот такая «санта-барбарийская» история.
26. НЬЮ-ЙОРК
Сломанная рука и переезд в Карпентерию отрезвили меня. Не смотря на полученное разрешение от иммигрантской службы продлить свое пребывание, я почувствовала, что пора домой. Я попрощалась с доктором Брауном. Альма собрала мои вещи, Марк отвез меня в Нью-Йорк. Здесь «эстафету» приняла Крис Павич, моя вторая подруга, югославского происхождения. Она работает в туристическом агентстве. Ранее была начальником отдела центральной Европы авиакомпании «Пан-Ам», чем очень гордилась. У нее сохранилось приглашение в Кремль на прием, где она была представлена нашему тогдашнему Президенту Михаилу Горбачеву. Но кризис, поразивший «Пан-Ам», поразил также тысячи сотрудников, занимавших различные посты в авиакомпании. Некоторые из них плавно перетекли в «Дельту», поглотившую «Пан-Ам», некоторые были уволены, как Крис. Она жила в Атланте в большом доме, за который выплачивала кредит. В одночасье все рухнуло, от дома пришлось отказаться и в поисках работы перебраться в Нью-Йорк. Здесь она сняла скромную квартиру на Манхетене. Ее славянское гостеприимство не знало границ. Она предугадывала все мои желания: были куплены билеты на Бродвей, зарезервирован столик на теплоходе, плавающем вокруг Манхеттена.
Крис повезла меня в музей на Эллис-Айленд, прозванный островом слез. В свое время сюда прибывали иммигранты, часть из них по медицинским соображениям отправлялась обратно. Женщины и мужчины осматривались отдельно и часто происходили трагедии: разлучались семьи, разбивались надежды на совместную лучшую жизнь- «забракованных» отправляли назад в Европу. Когда строения Эллис-Айленда пришли в негодность, перед американским обществом встала дилемма: разрушить их по негодности или сохранить для потомков. Был проведен референдум, в результате которого американцы решили превратить «остров слез» в музей. Для этого в одном из американских банков был открыт счет, на который многие американцы перевели деньги. Крис водила меня к стене почета, где выгравированы имена спонсоров, среди них есть ее имя, а также имя ее отца, старого Павича. У меня слезы стояли в глазах, когда я скользила взглядом по нескончаемым фамилиям людей, для которых Штаты стали второй родиной.
Мы съездили к знаменитой статуе Свободы, которую Штатам подарила Франция, видевшая в молодом государстве задатки будущей демократии. Во Франции статуя была «расчленена» на блоки, погружена на корабль, и, проделав немалый путь от Марселя до Нью-Йорка, была вновь собрана на новом месте. Этот монумент потрясает. Особенно выигрышно он смотрится, когда к нему приближаешься на катере – перед тобой водная гладь Гудзонова залива и величественная статуя Свободы.
Крис купила билеты на мюзикл «Отверженные», по роману Виктора Гюго. Обычно, я легко ориентируюсь в незнакомых городах, но Нью-Йорк стал для меня испытанием. Я здесь постоянно «терялась». Мы договорились встретиться на пересечении улицы N. с Бродвеем и пойти в театр. За полчаса до назначенного времени я уже стояла в условленном месте. Тысячи людей проходили мимо, не обращая на меня внимания. Я смотрела во все глаза, но в толпе не было Крис. Потом я поняла, что пересечение имеет четыре угла, и стала перемещаться с одного угла улицы на другой, внимательно осматриваясь. Все напрасно. Я подошла к телефону, чтобы позвонить, но не смогла справиться с аппаратом. Пришлось обратиться за помощью к элегантному мужчине, гулявшему поблизости. Он охотно мне помог соединиться с номером Крис, который, естественно, не отвечал. Это была последняя попытка. Я со всех ног бросилась к театру – до начала спектакля оставалось всего несколько минут. Билетов не было. Будучи опытной театралкой, я бросилась к туристическим автобусам, стоявшим у театра. Конечно же, у одного из гидов нашелся для меня лишний билетик. Мюзикл был просто потрясающий! Я забыла все свои огорчения, наблюдая за событиями, разворачивающимися на сцене. Какие замечательные голоса! Как замечательно танцуют артисты! Сама история «отверженных» всегда вызывала у зрителей сочувствие; мюзикл, построенный на этом благодатном материале, не был исключением. Сочувствуя героям, публика топала ногами и свистела. «Нет, - думала я без осуждения, - московская публика не вела бы себя так».
В Нью-Йорке, за исключением вечеров, которые мы проводили вместе с Крис, я всегда была одна. Одна поднималась на Эмпайер Стейт Билдинг, одна восхищалась морской гладью и своеобразной архитектурой города, открывавшейся с высоты птичьего полета. Одна снимала это на камеру. Одна жевала бутерброд на скамейке в Центральном парке. Одна шла в музей Метрополитен. Кстати, в музее было довольно пусто за исключением зала импрессионистов, где толпился народ. В Нью-Йорке я еще раз убедилась: быть одной невыносимо. Человек – существо общественное. Хочется иметь друга рядом, хочется поделиться впечатлениями, мыслями, если, конечно, таковые имеются.
О музее «Гугенхайм» я прочла в журнале. Основательницей музея была американка Пеги Гугенхайм, получившая огромное состояние после смерти отца, погибшего на «Титанике». «Титаник» затонул, а Пеги, пустилась во все тяжкие. Журналисты называли ее символом разврата. В своих сексуальных похождениях Пеги отдавала предпочтение художникам. Знаменитый сюрреалист Макс Эрнст, одно время бывший ее мужем, свидетельствовал, что его имя значилось под номером 3812 в списке мужчин, с которыми Пэги переспала. Она была равнодушна ко всему, кроме секса, живописи и собак. Разбогатев, она перебралась в Париж, где успешно тратила свои денежки. Позже в Лондоне открыла свою галерею, в которой выставлялись ее друзья, французские сюрреалисты. Когда началась вторая мировая война, Пеги тут же возвратилась в Нью-Йорк, прихватив с собой Макса Эрнста, который вскоре оставил ее.
Галерейный бизнес не принес Пеги больших денег, и после окончания войны она перебралась в Венецию, где жить было дешево. Она вела прежний образ жизни, собирая вокруг себя творческих людей. Трагедия наступила позже, когда от передозировки наркотиков умерла ее дочь. Ополоумев от горя, Пеги влачила жалкое существование в холодном палаццо в обществе своих верных собак. Она умерла в 1980 году, и прах ее, в соответствии с завещанием, был развеян в саду дворца, где она жила.
Я запланировала посещение «Гугенхайма» на четверг. Приехала, но музей оказался закрыт - выходной. Видно, не судьба. В последний день Крис подарила мне шикарную книгу «Искусство делать подарки». В ней описывалось, что подарила София Лорен Карло Понтии в день рождения, что подарил принц Монако Гримальди Каролине и прочая великосветская ерунда. Книга была замечательно издана, с множеством фотографий, и держать ее в руках было настоящим удовольствием. Поскольку Крис давно отказалась от своей машины, то в аэропорт мы отправились на заказанном лимузине. На прощанье Крис крепко меня обняла:
- До свидания! Привет России!
27. МАЛЬТА
«Мальта… Как много в этом слове для сердца русского слилось, как много в нем отозвалось!» Да простит меня дорогой Александр Сергеевич за перефразировку, но о Мальте лучше не скажешь. Я езжу туда с 1990 года. Мальта – это моя судьба.
В первые перестроечные годы этот крошечный остров в Средиземном море покорил «новых русских», а заодно и «старых». Чем? Ярким солнцем, лазурным морем, наследием мальтийских рыцарей и неизменной доброжелательностью мальтийцев, выработанной веками иностранного господства. Сначала на Мальте были финикийцы, после них римляне, арабы, французы и, наконец, англичане. Мальтийский крест известен каждому школьнику - он украшал плащи крестоносцев, отправлявшихся в Палестину за гробом господним.
А кому за пределами Мальты известна аббревиатура M.A.D.C.? Лишь узкому кругу любителей мальтийской культуры, точнее мальтийского театра, поскольку в русском переводе это звучит Мальтийский клуб любителей театра (МКЛТ). Этой организации недавно исполнилось ни много, ни мало девяносто лет, и эта славная дата с большой торжественностью и юмором отмечалась в Валлетте в театре Манойля 22 октября 2000 года.
Для меня аббревиатура M.A.C.D. так и осталась бы загадкой, если бы не цепь интереснейших событий. Все началось с того, что моя подруга, собиравшаяся вместе со мной провести неделю на славном острове Мальте, по каким-то причинам не смогла поехать со мной. Дочери тоже были заняты, и таким образом я впервые за многие годы прилетела на Мальту одна: без друзей, без дочерей, без коллег. Помню в детстве, папа, выпив рюмку, напевал по-украински: «Сам пью, сам гуляю, сам стелюся, сам лягаю» (по-русски: один пью, один гуляю, сам стелю постель, сам ложусь). В таком положении оказалась и я.
На следующий день я гуляла по Валлетте. Это столица Мальты. Я прошлась по Репаблик стрит, которую знаю не хуже, чем Тверскую, выпила капучино на центральной площади, вошла в кафе “Gordina» полюбоваться, в который раз, расписными медальонами, автором которых был Джузеппе Кали, и пошла в театр. Это было рядом, нужно было просто завернуть за угол кафе, спуститься вниз к морю и оказаться перед неприметным входом в театр Манойля.
Удивительное дело, но на Мальте многие входы неприметны, скажем вход в собор Святого Джона, главный собор мальтийских рыцарей. Войдя туда, я была поражена богатейшим интерьером. С театром Манойля та же история. Я купила билет и, поскольку до спектакля оставалось много времени, решила зайти в стоявший рядом величественный собор кармелиток, чтобы помолиться и поставить свечку за здоровье родных (я исповедую экуменистические взгляды на религию, и для меня все церкви открыты). Мое внимание привлек белый «Линкольн», стоявший на соседней улице. Из церкви вышла пара молодых и направилась к нему. Пышнотелая молодая невеста излучала счастье, а жених, набриолиненные черные волосы которого торчали во все стороны (это здесь модно), с гордостью поддерживал ее под руку. За ними шли четверо очаровательных, разодетых в пух и прах детей, видимо, принимавших участие в церемонии, а также группа взрослых. Женщины были в декольтированных вечерних платьях, мужчины во фраках со свадебными бутоньерками в петлицах. Лощеный водитель в ливрее, подождав, пока последний пассажир усядется в «Линкольн», ловко захлопнул дверцу, сел за руль и машина тронулась, шурша шинами. Я умилилась и мысленно пожелала молодым счастья.
Тем временем у театра, на узкой улочке собиралось блестящее мальтийское общество, в прямом и переносном смысле этого слова. Блестели оживленные черные глаза дам, что-то обсуждавших. Блестели их многочисленные золотые колье и браслеты - мальтийцы любят золото. Блестели набриолиненные волосы молодых людей и лысины пожилых. Тут и там сверкали белозубые улыбки, раздавались приветственные возгласы. В афише значилось, что сегодня состоится важное мероприятие - девяностолетие какого-то M.A.C.D. Я тогда не знала, что это такое.
Спектакль начался. Это были три мини-пьесы, написанные по мотивам знаменитых авторов: Агаты Кристи, Уильяма Шекспира и Антона Чехова. Сначала я ничего не могла понять. На сцене все утрированно, к тому же актеры говорят и действуют совершенно невпопад, что чрезвычайно веселит публику, то и дело разражающуюся хохотом. Несмотря на мое приличное знание английского, я не понимала шуток. Так от меня ускользнул смысл, когда актер, играющий в отрывке по Агате Кристи, стал метаться по сцене и звонить по сотовому телефону своей жене. Как позже объяснила мне сидящая рядом дама, выглядевшая как бывшая звезда экрана (на самом деле, провинциальная учительница младших классов), у актера жена была в роддоме и родила ему трех мальчиков. Действие пьесы тем временем разворачивалось и, как всегда у Агаты Кристи, трупы падали направо и налево, что не помешало оставшимся в живых вкусно позавтракать с соблюдением всех британских традиций. Публика смеялась. Смеялась и я, пока дело не дошло до Чехова. Теперь публика просто падала от хохота, а мне было обидно, почему иностранные режиссеры так странно думают о русских. Задник в театре изображал лесистые Татры, три сестры были уже не молоды и непроглядно глупы, русский военный был одет в мундир венгерского гусара, а старый Фирс бесконечно угощал всех чаем из самовара, используя для этого всю имеющуюся в наличии тару, включая вазы для цветов, лукошко и даже докторский саквояж. Все это было так смешно, что я забыла про обиду и тоже смеялась до слез.
В антракте мне захотелось купить книгу о M.A.D.C., поскольку спектакль мне понравился, да и имя автора мне было знакомо: де Пиро. Я обратилась с этим вопросом к служащей театра, и через несколько минут меня представили Президенту M.A.D.С.
- Эндрю де Доменико, - протянул он мне руку для знакомства.
На следующий день мы обедали с ним в закрытом клубе под названием “Casino Maltese”, расположенном в самом центре Валлетты в помпезном помещении c неприметным входом. На второй этаж мы поднялись по мраморной лестнице, украшенной мемориальными досками, гласящими, что это заведение посетили Ее Высочество Королева Великобритании Елизавета II, принц Британской короны Эдвард, а также император Японии N. Тем временем Эндрю мне рассказывал, что в соответствии с правилами клуба женщины могут придти сюда лишь в сопровождении мужчины-члена клуба. Кроме того, здесь есть помещения, куда им вход просто запрещен. Я обиделась за женщин – что за возмутительная дискриминация! Мы, русские женщины, тут же восстановили бы попранное равенство.
Метрдотель проводил нас за столик, сверкающий столовым серебром и белоснежной скатертью. Эндрю де Доменико был типичным представителем «средиземноморской» нации – он был весел, много говорил, много шутил. Вчера, возвратившись из театра, я просмотрела купленную книгу и уже имела некоторое представление о деятельности M.A.D.C., патроном которой являлся Президент страны Гвидо де Марко.
- Наша организация была создана в 1910 году англичанами, - Эндрю уже сделал заказ и теперь рассказывал мне о M.A.D.C. - Ее основной целью было развлекать контингент английских войск, базирующихся тогда на острове. Мальтийцы получили доступ к членству после указа Королевы Великобритании об учреждении Мальтийского Парламента. Все, кого вы вчера видели на сцене, самодеятельные артисты, занимающиеся театром в свободное от работы время. Они нас вчера хорошо повеселили, не правда ли?
- Да, я хохотала до слез. А Жозеф де Пиро, автор книги, не родственник маркизу де Пиро? – поинтересовалась я.
- Седьмая вода на киселе. Мальта маленькая страна, здесь проживает чуть более трехсот тысяч человек, так что мы все по большому счету родственники. Жозеф де Пиро очень стар и болен. У него рак, он сейчас в больнице. Вы живете в Слиме? Тогда зайдите в отель «Прелуна» и через сына, работающего там, передайте старику привет из России. Он будет рад.
Насладившись обедом и распрощавшись с Эндрю, я отправилась в гостиницу передать привет из России больному активисту M.A.D.C.
В один из своих приездов я посетила мальтийский дом XVI века «Casa Rocca Piccola”, в котором сейчас музей и ежедневно проводятся экскурсии. Экскурсию вела теперешняя владелица дома маркиза де Пиро, выглядевшая как настоящая английская леди: с благородным лицом в скромном классическом платье, украшенном ниткой белого жемчуга. Ее серые глаза почему-то были полны печали. Как я позже узнала, она действительно была англичанкой и рано вышла замуж за молодого маркиза де Пиро, учившегося в Англии. После окончания учебы семья вернулась на Мальту и маркиза подарила мужу четверых детей. Сейчас дети выросли за исключением младшего сына, мальчика лет двенадцати, время от времени появлявшегося около мамы, ведущей экскурсию. Я подарила мальчику открытку с видом МГУ и пожелала ему учиться в России. Мадам де Пиро поблагодарила меня.
В тот период я была увлечена живописью московского художника Сергея Бочарова. Мне нравились его пейзажи, но истинным мастером он был в портретной живописи. Вернувшись в Москву, я рассказала ему о встрече с маркизой.
- Я уже писал портрет короля Швеции, мальтийскую маркизу пока еще нет. Может попробовать? – загорелся Сергей.
Я послала мадам де Пиро каталог Сергея с сопроводительным письмом, в котором предложила, чтобы Сергей, известный русский художник, написал ее портрет. Ответ я получила следующий:
«15 ноября 1999г., Валлетта
Дорогая мадам Гусева,
Очень мило, что вы продолжили наше короткое знакомство, написав нам письмо. Оно нас очень заинтересовало. Надеюсь, что мы вновь увидимся в ваш ближайший приезд на Мальту.
Относительно художницы Дорис Зинкейсен, картины которой вам так понравились у нас в доме. К сожалению, она уже умерла. Ее картины периодически появляются на самых известных аукционах: Кристис, Сотбис и даже Филипс. Ее живопись относится к пост-импрессионизму. В пору расцвета она была популярным дизайнером одежды , а также театральным художником. У нее была сестра по имени Анна, которая также была успешной художницей. Я направляю Вам некролог, напечатанный по поводу ее смерти в «London Times».
Я внимательно просмотрела буклет, посвященный работам вашего друга Сергея Бочарова. Если вы убедите его приехать на Мальту, то я бы хотела знать сколько стоит заказать ему портрет. Если это не слишком дорого, то мы могли бы предложить ему, взамен портрета, пожить сезон в нашей хорошо меблированной квартире, окна которой выходят на Большую Гавань – это прелестное место.
Что касается посещения Москвы. Не только наш младший сын должен там побывать, но и мы с супругом. Надеюсь, что это когда-то произойдет. А пока – у нас много дел на Мальте!
С сердечным приветом,
Ваша Маркиза де Пиро»
Сергей был глубоко оскорблен таким предложением и наотрез отказался ехать на Мальту.
Через пару лет я вновь навестила полюбившийся мне дом маркизы. Мне хотелось устроить Полину в приличную мальтийскую семью для изучения английского языка. Поскольку мадам де Пиро и ее дом произвели на меня неизгладимое впечатление, то я решила обратиться к ней. Она приняла нас в своем кабинете, обставленном старинной мебелью. Кратко изложив свою просьбу, я с интересом наблюдала за маркизой. Лицо ее не выражало ничего, кроме любезного внимания, глаза же оставались печальными.
- Полина, тебе нравится на Мальте? – спросила она, вежливо улыбнувшись Полине, сидевшей рядом со мной в старинном кресле.
- Yes, - только и выдавила из себя смущенная Полина, которая не блистала в английском.
- Ясно, - улыбнулась мадам де Пиро. – Я попробую вам помочь, позвоню знакомым. Свяжитесь со мной дня через два, телефон у вас есть. Где вы остановились?
- В Слиме у друзей. У входа я купила книгу стихов господина на де Пиро. Нельзя ли получить автограф? – спросила я.
- Разумеется, секретарь вас проводит. – Мадам де Пиро позвонила в колокольчик (как в кино!). Вошла секретарь. – Мануэла, господин де Пиро сейчас принимает делегацию наверху. Проводите мадам, чтобы она могла взять автограф.
Мы вежливо попрощались и вышли вслед за секретарем.
Маркиз де Пиро, тучный лысеющий человек в очках, что-то увлеченно рассказывал гостям, стоя у картины Джузеппе Кали. Секретарь, выждав минуту, обратилась к нему с просьбой подписать экземпляр книги для мадам … Тут она запнулась, видимо, забыв мою фамилию.
- Для мадам Маяковой! – пришла я ей на помощь, протягивая книгу.
Господин де Пиро быстро и размашисто что-то написал на титульном листе и с вежливой улыбкой возвратил мне книгу.
- Спасибо, – поблагодарила я, - мне нравятся ваши стихи.
Эту книгу я читала темными декабрьскими вечерами и нашла ее довольно занимательной. Это был сборник романтических поэм и стихотворений, не лишенных юмора. Особенно мне понравилась эпитафия на смерть господина Фенека (среди моих знакомых был человек с такой фамилией):
«Here lies Mr. Fenech who thought, he new
So much more than me and you»
(«Здесь лежит господин Фенек, который думал,
что знает много больше, чем вы и я»)
Через два дня я позвонила. Увы, мадам де Пиро не смогла найти семью, которая могла бы принять Полину. Она сожалеет. Семью, принявшую Полину, нашел мой многолетний друг Мануэль, с которым я познакомилась во время встречи российских и мальтийских бизнесменов на борту теплохода «Шота Руставели» в 1990 году.
Из дневника:
«Я вновь на Мальте, на своем любимом острове, который я впервые увидела в лучах восходящего солнца, когда пассажирский лайнер «Шота Руставели», снижая скорость, подходил к порту Валлетта. Полина прилетела на неделю раньше меня, как только выписалась из больницы. У нас в семье беда. Но, следуя рекомендациям моего духовного учителя Ангелины, я мыслю позитивно, верю и надеюсь.
Мы живем в фешенебельном районе Слимы в семье Винса, друга Мануэля. Балкон его огромной квартиры выходит на море, и с него открывается неописуемо красивый вид: синее море до горизонта, внизу белые камни, рядом бирюзовый квадрат бассейна и извивающаяся лентой дорога. Я купалась всего один раз, так как море неспокойно. К тому же дует сильный ветер и совсем не жарко, но нос у меня все же обгорел. Когда мы с Полиной были на пляже, рядом с нами периодически возникали какие-то мужчины, которых мы демонстративно игнорировали, и которые, посидев немного и не получив ответа на свои посылы, тихо исчезали.
Винс - адвокат, возглавляет департамент в какой-то государственной структуре. Он специализируется на продаже недвижимости и, как можно судить, довольно успешно. Площадь его квартиры составляет метров триста, но не это главное. Квартира заполнена произведениями искусства: картинами, скульптурами, книгами, кассетами. Много картин, изображающих «ню». Винс, небольшого роста субтильный мужчина, весьма приятен в общении. У него большой нос и выразительные темные глаза. В его жилах течет мальтийская и итальянская кровь. Он прекрасно готовит – это его хобби. Когда я приехала, они с Полиной уже стали друзьями. Он ее обожает, она позволяет себя обожать. Пожалуй, мне нужно брать уроки у Полины: как быть женственной и привлекательной и как манипулировать мужчинами. Обычно, мы с ней общаемся только дома или ездим на дачу вместе, что не позволяет мне видеть, как она обходится с другими людьми. Совместная поездка на Мальту будет мне уроком, тем более что, по словам Винса, я «авторитарная особа». Да, оставшись одна с двумя детьми, я вынуждена была быть авторитарной, признаю, и это принесло печальные плоды. Я искренне каюсь и собираюсь меняться.
Утром ездили в магазин «Рукоделие», чтобы купить Полине шерсть – она решила связать салфетки на софу. Затем поехали в порт смотреть американский авианосец «Джон Фредерик Кеннеди», спущенный на воду тридцать лет назад. Нам хотелось подняться на борт, но у трапа стояла огромная толпа желающих, и мы ограничились лишь внешним осмотром этого «монстра». Я была поражена увиденным. Авианосец был огромный, несколько сот метров длиной, высотой с многоэтажный московский дом, стального цвета с небольшими самолетами на борту. Бравые американские матросы в отутюженной морской форме сходили на берег и тут же попадали в объятья мальтийских девушек, ожидающих их на пирсе. Кто бы устоял перед такими красавцами!
После обеда мы спустились к морю. Искупавшись, сели на теплые камни спиной друг к другу и стали петь русские песни: «Подмосковные вечера», «Вот кто-то с горочки спустился», «Коробочку». На сердце было хорошо. Когда Полина запела «Голуби летят над нашей зоной», я тихо заплакала. Много времени утекло с тех пор, как она, подыгрывая себе на гитаре, впервые запела эту песню, поразив меня в самое сердце…
Потом я снова плавала, чувствуя себя той далекой докучаевской девочкой-подростком, которая жила-поживала под синим украинским небом, переплывала с мальчишками плотину, играла на фортепьяно Шопена и была совершенно счастлива, не ведая об этом.
Вечером я была в театре Манойля. Давали пьесу на мальтийском языке. Рядом со мной сидел юноша лет семнадцати, Марио, который любезно давал мне пояснения по ходу пьесы. Это была довольно запутанная история об изнасиловании мальчика кем-то из родственников. В конце концов, выяснилось, что это был дедушка. В антракте мы с Марио разговорились. Он учится в последнем классе музыкальной школы, играет Чайковского, мечтает работать в телекоммуникационном бизнесе.
- А кем мечтает стать твой товарищ? – обратилась я с вопросом к сидящему рядом некрасивому юноше с восточными чертами лица.
- Я собираюсь стать католическим священником и дать обет безбрачия, - без тени кокетства отвечал он.
Я была поражена его решимостью отказаться от земных радостей и посвятить себя Богу. Когда мы вышли из театра, стало совсем темно. У ребят была машина, и они подвезли меня к самому дому.
- Юноша, может быть еще не поздно передумать? – спросила я напоследок у Фабьена.
Он отрицательно покачал головой, и они умчались прочь.
На следующий день мы отправились в английскую школу. Полине дали тест, я устроилась в отдалении. Через полчаса Полина встала с виноватым видом:
- Мама, у меня разболелась голова. Этот тест слишком труден.
Дама-тьютор успокоила ее:
- Не беспокойся! Ты же пришла к нам учиться, а не учить! На Мальте много школ, но у нас ты будешь в группе одна, это значительное преимущество.
Мы согласились с ней и оплатили курс. Выйдя из школы, сели за столик в открытом кафе, чтобы выпить капучино – нам очень нравился этот напиток - кофе с взбитыми сливками. Полина была одета во все белое, выглядела прелестно, и все оглядывались на нее. Затем мы поехали в Валлетту посмотреть в который раз собор Святого Джона, главный собор мальтийских рыцарей. Как же он красив! Я видела на своем веку много соборов, но краше этого нет нигде. Каждый сантиметр его украшен росписью, скульптурой или каменными кружевами. Я подошла полюбоваться украинскими запорожцами с «оселедцями» на бритых головах. В своей борьбе с турками запорожцы были естественными союзниками мальтийских рыцарей, что и объясняет их присутствие на барельефе в соборе Св.Джона.
Вечером мы с Полиной организовали так называемый «русский ужин». Принимая гостей, я всегда нервничаю. Но Винс и Мануэль оказались благодарными едоками, не оставив на тарелке ни одного блина и ни одной икринки. Затем Винс читал свои стихи. Мы с Полиной спели несколько песен дуэтом.
Это был замечательный вечер. Мы с Мануэлем уединились на балконе и, глядя в морскую даль, предавались мечтам.
- Если бы я был миллионером, - говорил Мануэль, обнимая меня, - я бы купил тебе и твоим дочерям дом в Чехии и навещал бы вас там, любовался бы вашими прекрасными лицами и радовался, что вы устроены в жизни. Но я всего лишь бизнесмен средней руки, да к тому же женат…
В этот момент зазвонил его сотовый – жена проверяла, где он и когда будет к ужину. Комментарии, я думаю, излишни».
Несколько слов о Мальте. Здесь сухой средиземноморский климат, а это значит, что с апреля по ноябрь не выпадает ни капли дождя. Поэтому парки здесь редкость. Парк Верхние Барракка Гаденс в Валлетте расположены на большой террасе, с которой открывается чудный вид на Гранд Харбор (Большой порт). Да, вид чудный, но деревья… Вы бы видели эти изнывающие от жары чахоточные деревья. Разве можно сравнить Мальту с нашим изумрудно-зеленым Подмосковьем, где бесконечные леса и перелески чередуются с столь же зелеными бескрайними полями? Но для мальтийцев Верхние Барракка Гаденс - это парк, и я их понимаю – на этом скалистом жарком острове каждое дерево представляет собой ценность.
Тем не менее, нас очень впечатлил Ботанический сад во Флориане. Из путеводителя мы узнали, что сад был основан в 17 веке как частный сад Великого магистра Пинто. Сто лет спустя, его переименовали в Ботанический сад, где произрастало более двух тысяч видов различных растений, в том числе много кактусов. Опершись на мощную, метровой толщины стену мы любовались панорамой нескольких городов, открывшихся перед нами, и безоблачно-синим небом. Моря с этой стены не было видно.
Неожиданно утреннюю тишину нарушили детские голоса – это ближайший детский сад вывел своих питомцев на прогулку. Все они были одеты в одинаковую форму. Форма была, но «стройных рядов» не было. Дети разбрелись кто куда, некоторые принялись гоняться за кошками, которых в саду было великое множество, некоторые устроились прямо на земле, чтобы съесть свои бутерброды. Для нас, русских, было удивительным, что воспитательницы, сопровождавшие детей, не сделали им замечание и не подняли их с земли. «Закаляйся, как сталь!» – видимо, это и их девиз тоже.
Из дневника:
«8.12.2002г. Мы с Натальей, моей московской подругой, на Мальте. Это ее первое заграничное путешествие. Живем в шикарной квартирке, окна которой выходят на море. Рядом возвышается башня отеля «Хилтон». Наталья там уже все обошла, все яхты посмотрела, весь берег пешком прошла, пока Мануэль был у меня. Я так мечтала об этой встрече, так ее ждала, а встреча продлилась всего час… Моему женатому другу нужно спешить к семье, он старается не огорчать жену. Он любит и жену, и меня. Такое бывает. Обещал придти в субботу – не пришел и не позвонил. Настроение у меня упало. Хотя, что еще можно ждать от женатого мужчины? Да еще на Мальте. Наталья перед поездкой очень нервничала, по прилете тоже бубнила, когда лил дождь. Это ее очень расстроило. А мне все равно, какая погода, был бы Мануэль рядом… Утром пошли к морю. Наталья, кажется, начинает понимать прелести Мальты. Она разделась, и я ее сфотографировала. У нее красивая фигура, жаль, что на пляже никого не было. После обеда поехали в Мдину. Наталья хотела ехать автостопом, как она ездила в Литве, но я ее остановила – здесь это не принято. Мы посетили кафедральный собор. Музей, где выставлен Дюрер, был, как всегда закрыт. Познакомились с двумя поляками, покупавшими местное вино – я не смогла отказать себе в удовольствии поговорить по-польски. Они из команды яхты, которая сейчас ремонтируется перед тем, как пойти на Карибы. Ужас какой! Я плавала в декабре по океану и знаю, что это такое. К тому же наш «Азербайджан» был восьмипалубным океанским лайнером, а не яхтой. Звонила Альберту. Завтра он нам покажет Центральную Мальту. Погода ветреная, но достаточно тепло +18С.
Девочки мои дорогие, Поленька и Лизочка, посылаю вам свет и любовь».
Мдина - бывшая столица Мальты. Если Валлетта расположена на побережье, то Мдина находится в центре острова. Это чудный крошечный городок с обязательным собором в центре, обнесенный неприступной городской стеной. Улицы там чрезвычайно узки и извилисты. Гид сказала, что такими их строили в целях безопасности, чтобы враг, прорвавшись в город, не мог тут же перестрелять всех защитников. История Мдины насчитывает более 3000 лет. Здесь проповедовал христианство апостол Павел, чудом спасшийся во время кораблекрушения, случившегося у берегов Мальты. Он жил со своими последователями в катакомбах, над которыми теперь находится город Рабат. В центре Мдины стоит собор, рядом музей, в котором выставлены оригинальные литографии Альфреда Дюрера. Я несколько раз пыталась их посмотреть, но боги были против: то не было времени, то у музея был выходной среди недели , то праздники. Наконец, в последний мой приезд на Мальту мне удалось посмотреть Дюрера. Я испытала истинное наслаждение, рассматривая работы Мастера. Это единственные произведения Дюрера, которые я видела. Мдина стоит на возвышенности, что придает ей особое очарование. С городской стены мы с восторгом смотрели вдаль, где синело Средиземное море, а внизу, под стенами простирались зеленые поля и виноградники.
Поскольку Полине классическая музыка не интересна, то вечером я одна пошла на концерт выпускников музыкальной школы в Валлетте. Публики было не много. Я сидела рядом с пожилой мальтийской парой. Мы познакомились. Их звали Микаэль и Джойс Калея. Они любят музыку, не пропускают ни одного концерта, Микаэль играет на фортепиано. Они уже на пенсии, ранее Микаэль служил во флоте, а Джойс, несмотря на то, что неплохо рисовала в молодости, всю жизнь занималась домом и детьми. Приятные люди. Мы послушали концерт, обменялись впечатлениями и разошлись. Вечером следующего дня, гуляя по набережной Слимы, я их встретила – они тоже вышли на вечернюю прогулку. Калея тут же пригласили меня к себе, угостили чаем, Микаэль сыграл мне Шопена, Римского-Корсакова, Чайковского. Он был любителем, но в отличие от меня, знал вещи наизусть и исполнял их очень экспрессивно. С того вечера, приезжая на Мальту, я всегда посещаю супругов Калея. Мы пьем чай, слушаем игру Микаэля, говорим о вере, о жизни, о музыке.
28. МАЛЬТИЙСКИЙ ОРДЕН
Благодаря тому, что мой тогдашний духовный учитель Ангелина Могилевская пожелала стать членом Мальтийского ордена, я познакомилась с Великим Магистром Мальтийского ордена бароном Бюзетта. Альберт, один из моих мальтийских друзей, неплохо знал жену Великого Магистра и содействовал знакомству.
Мы договорились встретиться в Кастелло де Барони, расположенном в центральной Мальте, мало мне знакомой. Утром за нами заехал Альберт, и мы отправились. По пути остановились у живописного грота, где одиноко стояла статуэтка Божьей Матери.
- На Мальте люди очень религиозны. Сюда приезжают больные со всего острова, чтобы попросить об исцелении, - пояснил Альберт.
Мы с Натальей, хотя и не были больными, на всякий случай помолились Божьей Матери. Когда дорога шла через поле, Альберт попросил шофера остановиться, чтобы поприветствовать русского доктора, совершавшего утреннюю пробежку.
- Очень хороший доктор, у него здесь частная практика, - сказал Альберт. – Теперь ваши доктора работают не только в США, но и на Мальте.
Мы вместе посокрушались по поводу «утечки мозгов» из России и поехали дальше, удивляясь безлюдности места и огромным кактусам, растущим на обочине. Впереди показался Кастелло Бюзетта, двухэтажный особняк из желтого камня, строительного материала, широко используемого на Мальте еще с древности. Здесь жил Великий Магистр. Припарковав машину у входа, мы вошли в цветущий сад, посреди которого синел бассейн. У входа в дом стоял двухместный с откидным верхом бордовый «Феррари», от него не возможно было оторвать глаз. Вышел барон Бюзетта, высокий худощавый мужчина лет семидесяти. Он был в элегантном костюме с бордовым, под цвет машины, галстуком. Когда он пожимал мне руку, я заметила на лацкане его пиджака жирное пятно. «Великие Магистры тоже не безупречны» - отметила я про себя.
- Миссис Каруана, моя жена, еще не готова, она присоединится к нам позже. Встретимся в Палаццо де Барони.
Он сел в свой красный «Феррари» и умчался. Несколько минут спустя мы подъехали к другому палаццо, где находилась штаб-квартира ордена. В огромном зале, украшенном атрибутами Мальтийского ордена, стоял длинный стол хорошего дерева со стульями вокруг, видимо предназначенный для заседаний. Слева была лестница и большой, незажженный камин, у которого Наталья тут же захотела сфотографироваться. С правой стороны были окна до пола, выходившие в цветущий сад. Мы с любопытством осматривали зал, когда появилась миссис Каруана, пухленькая веселая блондинка с голубыми глазами, лет на двадцать моложе барона. Она рассказала нам о деятельности ордена. Во время оккупации Мальты Наполеоном часть Мальтийского ордена, спасаясь от революции, бежала в Ватикан, где Орден получил свое последнее прибежище. Вторая часть обратилась за помощью к российскому императору Павлу I, позже избранному ими Великим Магистром. Это особая тема. В настоящее время существует два Мальтийских ордена: один в Ватикане, другой, возрожденный местными энтузиастами ордена, на Мальте. Оба занимаются благотворительной деятельностью. Миссис Каруана рассказала, что после встречи поедет в порт, где растамаживается только что полученное из США медицинское оборудование, предназначенное для больницы на Гозо, втором по величине острове Мальты.
Я внимательно слушала, время от времени поглядывая на сверкающие бриллиантами руки миссис Каруаны. Барон Бюзетта рассказал нам о структуре ордена и повел на второй этаж, чтобы показать фотографии и портреты членов ордена, великих мира сего, занимающихся благотворительностью. Он говорил с некоторым усилием, словно после инсульта мне это знакомо. Мы сфотографировались на фоне портрета барона Бюзетты, где он был изображен красивым молодым мужчиной в мантии с цепью и мальтийским крестом на шее. Я спросила, как быть, если дама «не голубых кровей» хочет стать членом ордена (имелась в виду Ангелина). Он ответил, что в таком случае дама не получит титул «Дама Мальтийского ордена», а будет называться «госпитальером Мальтийского ордена», как миссис Каруана, которая также происходит из простой семьи. Нам вручили материалы, касающиеся членства, и наша встреча закончилась.
Когда мы вышли, Альберт рассказал нам, что ранее миссис Каруана была парикмахершей, очень привлекательной, что отмечали все приходящие к ней стричься мужчины. Отметил это и барон Бюзетта, оставивший свою благородную титулованную супругу и уже более тридцати лет живущий с прелестной женщиной в гражданском браке.
Тут же в машине мы занялись изучением правил и условий вступления в орден. Стоимость вступления составляла довольно значительную сумму: 800$ - само членство, 500$ - стоимость мантии, украшенной белым мальтийским крестом, 250$ - благотворительный взнос, 250$ - ежегодный взнос, итого 1800$. Когда в Москве я назвала сумму Ангелине, она сказала, что подумает. До сих пор думает.
Привожу ниже довольно возвышенную клятву рыцаря Мальтийского ордена, переведенную мной на русский язык.
КЛЯТВА РЫЦАРЯ МАЛЬТИЙСКОГО ОРДЕНА
Как истинный христианин, и Бог тому свидетель, я клянусь быть настоящим рыцарем и посвятить себя служению Христу и бедным.
Как член религиозного ордена, я клянусь быть честным и уважать идеи Иерусалимского Суверенного Ордена Св.Джона, делать все от меня зависящее и вносить свой вклад в его славу, защиту, поддержку и полезность; сражаться со всеми, наносящими ущерб его благосостоянию; никогда не действовать вопреки его уставу; всегда вести себя как подобает истинному рыцарю Христа, благочестивому Христианину и человеку чести.
Веря, что Христос подаст мне особый знак своего покровительства, я c полным смирением, милосердием и уважением выражаю желание объединиться с каждым искренним и благочестивым христианином любой церкви, дабы посвятить нашу молитву и свершения делу спасения христианского мира, тем самым укрепляя христианское единство.
Я отмечу свое рыцарство истинной благотворительностью и всеми основными рыцарскими достоинствами. Я буду с гордостью носить на себе восьмиконечный Мальтийский Крест, напоминающий о моей религиозной клятве: всегда иметь в своем сердце Иисуса Христа. Да поможет мне Бог».
Улетая с Мальты, я смотрела через иллюминатор на лазурное море и белый чудный остров внизу и думала: «Даст Бог, я не последний раз на этом острове».
29. ФРАНЦУЗСКИЙ ПРОЕКТ
Как-то Раймон, мой французский друг, предложил мне принять участие в проекте своего ученика Ришара Лоренца, написавшего сценарий полнометражного фильма о торговле детьми через Интернет.
Мы списались с Ришаром по е-мейлу, познакомились. Он прислал мне сценарий фильма, где разыгрывалась настоящая детективная история, в которую были вовлечены представители местных властей, полиция, молодой журналист Лоренцо и его сводная сестра, красавица Шанель. Ришар хотел сделать совместный франко-российский проект. Я перевела сценарий на русский язык, но не знала, что дальше с ним делать. Тем временем Раймон на детском фестивале в Артеке познакомился с журналисткой и актрисой Лидией Андреевой. Встретившись с Лидой, я поняла, что для осуществления амбициозных планов Ришара нам нужна именно она: киношница со связями, эрудированная, напористая, с чувством юмора. Мы договорились работать вместе.
Вскоре мы отправились на детский фестиваль во Францию, где должна была произойти наша первая встреча с Ришаром. Для этого он проделал путь в несколько сот километров от Лазурного побережья Франции до города Лаон, где проходил фестиваль. Ришару был нужен русский продюсер. Ни Лидия, ни я продюсерами не были, но за это время Лида успела заручиться поддержкой министерства культуры, и мы были готовы обсуждать этот вопрос во всеоружии. Однако все оказалось не так просто.
Год назад, при содействии Раймона, властей и жителей города, участвовавших в массовках, российский продюсер Валерий Евтушенко снял в Лаоне фильм «Полиана», где главную роль играла его четырнадцатилетняя дочь Ольга. Раймон познакомился с Ольгой много лет назад в Москве, когда смотрел фильм с ее участием «Пионерка Мери Пикфорд». Он был очарован Ольгой и считал, что роль Шанель нужно отдать ей. Поэтому он назначил две встречи для Ришара: одну с продюсером Евтушенко и его дочерью-актрисой, вторую – с Лидией и со мной. Ришар послушает одних, затем других , затем сделает свой выбор.
- Раймон, ты утверждаешь, что ты мой друг? Но в данном случае ты играешь против меня, – сказала я, удивленная таким раскладом.
- Ну, это не совсем так, - отвечал он. – Я протежирую молодую русскую актрису, которая мне нравится, и хотел бы, чтобы она сыграла роль в фильме моего ученика.
- Чтобы она сыграла роль, а фильм продюсировал ее отец? От Лиды я знаю, что у Евтушенко долги, и он сейчас не в состоянии начать новый фильм, – возражала я, зная, что Лидия настроена категорически против Валерия, который мне, кстати, был симпатичен.
Так мы препирались с Раймоном какое-то время и единственной уступкой, которую мне удалось у него «вырвать», было наше первенство во встрече, то есть, Ришар проведет сначала встречу с нами, а затем встретится с Евтушенко.
Ришар выглядел потрясающе: красивый «качок», весь в черной коже, блондинистые волосы до плеч, глаза голубые. «Возможно он и сам «голубой» - пронеслось у меня в голове. – Хотя «голубые», которых я знала, милейшие люди». Прошла встреча с нами, затем встреча с Евтушенко. Раймон делал все, чтобы его протеже утвердили на роль Шанель, но Ришар ее отверг, сказав, что у нее несовременный тип красоты. Валерий кипятился, говорил, что не возьмется за проект, если там будут государственные деньги, поскольку в России принято воровать у государства. Ришар был озадачен таким заявлением и в конце концов склонился к сотрудничсетву с нами.
По возвращении в Москву Лида нашла российского продюсера - Александра Клименко, имевшего опыт работы с иностранными партнерами. Кроме того, у нас был в запасе Владлен Арсеньев, крупный продюсер с телевидения. Тем временем Ришар продал свои права на сценарий французскому продюсеру Патрику Виттеронгелю, участвовавшему в прошлогоднем кинофестивале в Каннах своим фильмом «Сыпучие пески», получившем неплохую прессу. Патрик проникся благородной идеей борьбы с педофилией и решил приехать в Москву. Стояла жуткая июльская жара, Москва просто плавилась. Мы сели в холле «Marriott hotel» обсудить дела. Встреча с российским продюсером Владленом Арсеньевым была под вопросом. Лида то и дело звонила ему на сотовый. В конце концов, мы его «похоронили», сказав, что он лишился своего поста на телевидении и более не представляет для нас интереса.
На следующий день мы поехали к Александру Клименко, большому, шумному, похожему на молодого Петра Первого. Садимся за стол, выясняем, кто есть кто, обмениваемся визитками. Начинаются переговоры. Главный вопрос – сколько денег даст российская сторона: 30% или 50%. Речь идет о миллионах долларов - приятно переводить! Александр шутит, ерничает. Показывает отрывок из фильма, где он, переодетый в женское платье, играет «голубого». Мы посмотрели, посмеялись и отправились в Министерство культуры, что на Китай-городе. Своей бедностью министерство произвело удручающее впечатление на наших французских друзей. Нас принимал советник Министра Суменов, совершенно очаровавший Патрика своей общей культурой, «culture generale», как говорят французы.
За время визита мы здорово продвинулись в реализации проекта. Во-первых, через Клименко мы нашли инвестора – телевизионный канал ТВС и его генерального продюсера Нону Агаджанову, согласившуюся вложить в проект пятьсот тысяч долларов. Во-вторых, мы получили поддержку нашего министерства культуры в сумме триста тысяч долларов. Для полноценного участия в проекте Александру Клименко осталось найти двести тысяч долларов. Александр настоял, чтобы мы ввели в сценарий так называемую «русскую линию». Ришар обещал это сделать.
На вечер был назначен кастинг русских актрис в Доме Ханжонкова (бывший кинотеатр «Москва» на площади Маяковского). Мы вошли и расположились в зале на первом этаже. О Доме Ханжонкова нужно сказать несколько слов. В глазах французов это был «затерянный мир», символ канувшей в Лету советской эпохи. Они тут же захотели сняться на фоне бюста Ленина. Ришар фамильярно обнял вождя пролетариата за шею. А для второго снимка Александр Клименко подхватил Ришара на руки, чем привел последнего в явное смущение. Клименко все время шутил, балансируя на грани приличий, нервно хохотал. Лидия шепотом сообщила мне, что он геройски воевал в Афганистане, был ранен. «Наверное, он был душой роты, как Василий Теркин» - подумала я. Но работать с ним было тяжело: никогда не знаешь, то ли он шутит, то ли говорит серьезно. Он много обещал, но мало делал. На заявленный кастинг пришла всего одна актриса из театра Советской Армии.
Французы улетели домой. Тем временем кадровые перестановки, время от времени сотрясавшие российское телевидение, коснулись и канала ТВС, с которым у нас были договоренности. Обещание канала участвовать в франко-российском проекте «Щелкнуть мышкой в Интернете» было аннулировано. Негатив нарастал, как снежный ком. С Александром Клименко случился инфаркт, со мной и с Раймоном - инсульт. Но больше всех пострадал Ришар – его нашли мертвым в его квартире на Лазурном берегу. И хотя официальная версия его смерти – неожиданный разрыв аорты, Патрик полагает, что Ришара, сотрудничавшего с полицией, убили те, кого он разоблачал в своем сценарии.
- Мы должны продолжить дело Ришара, – настаивала я по телефону в разговоре с Патриком.
- Мы должны похоронить этот проект, поскольку я еще жить хочу. Прощай, Анна, - ответил Патрик и повесил трубку.
НЕЖДАННЫЙ ДРУГ
Я возвращалась из Франции, с детского кинофестиваля. Приехав в аэропорт Шарль де Голль, узнала, что мой рейс задерживается. Чтобы скоротать время, я села в кафе записать свои впечатления о поездке, о встрече с Ришаром. Ручка быстро скользила по блокноту. Наконец, объявили посадку на мой рейс. Дождавшись, пока у выхода не осталось ни одного пассажира, я встала – не люблю замкнутое пространство самолета и стараюсь сократить время пребывания в нем до минимума. Самолет был полон, я прошла к своему месту, мельком взглянув на соседа – седого интересного мужчину с голубыми печальными глазами. Я была такая уставшая после фестивальных «гонок», что, сев, сразу закрыла глаза. Через какое-то время мы взлетели, и стюардессы стали подавать напитки.
- Простите, вы будете что-нибудь пить? –тихо спросил меня сосед.
- Да. «Belly’s” – ответила я и открыла глаза.
Слово за слово мы разговорились. Мой новый знакомый, Николай Николаевич, оказался интересным собеседником, ранее работал в Алмазювелирэкспорте, возглавлял представительство фирмы в Швейцарии. Сейчас является членом совета директоров одной из крупных российских косметических компаний. « Алмазювелирэкспорт»? Я заинтересовалась, поскольку Маринка там работала, и мою усталость словно рукой сняло.
- Работая в «Алмазювелирэкспорте», вы случайно с Маринкой Климовой не встречались? – спросила я.- Мы с ней однокашники, вместе учились в институте.
- Как же, встречался. Она была моей подчиненной. Весьма исполнительная дама.
Мы поговорили о Маринке, которая, сама того не зная, протянула между нами легкий мостик. Потом Н.Н. замечательно рассказывал о своей работе в Швейцарии, моим вопросам не было конца. Как правило, я сдержана с незнакомцами, но в этот раз все оказалось по-другому. Видимо, «Belly’s» и компания приятного мужчины расслабили меня и я, как на духу, рассказала Н. Н. всю свою нелегкую одинокую жизнь. Моя откровенность удивила и тронула Н.Н., и в ответ он тоже рассказал кое-что о себе. Живет с женой, бывшей учительницей, много работает, любит ездить на дачу, воспитывает внучку, оставшуюся с ними после развода сына. Во Франции был по делам – нужно было купить оборудование. Так, разговаривая, мы не заметили, как прошли три часа, и мы уже подлетели к Москве. В Шереметьево меня встречала Лиза. Н.Н. не встречал никто. Мы обменялись визитками и обещали звонить.
Я позвонила первой и пригласила его на концерт хора, где я пою, и он пришел, несмотря на свою занятость. В другой раз он пригласил меня к себе в офис – помочь с французским переводом. Офис располагался в красивом трехэтажном здании, недалеко от Таганки. Внизу, в фирменном магазине я купила себе много косметики. Мне хотелось иметь что-то, к чему он имеет отношение.
С того памятного совместного полета Н.Н. вошел в мою жизнь и в мои мечты. Мы встречались время от времени по разным поводам, но отношения не развивались. «В жизни нет ничего случайного, - думала я. - Значит, наша встреча для чего-то нам была дана?» Я знала, кожей чувствовала, что он мне друг, и очень ценила это. Видя по ТВ рекламу его косметики, я думала о нем. Направляясь в Дом художника по Крымскому мосту, я обязательно бросала взгляд налево, где по-прежнему стоял мой институт, а потом направо, где на Фрунзенской набережной был дом Н.Н. Я ему звонила, по поводу и без повода. Он мне тоже звонил, нечасто. В какой-то момент я задала себе вопрос: «Может, ты в него влюблена, Анна?» Вроде бы нет. Так что тебе от него нужно? Денег? Нет, деньги для меня никогда не были важны. К тому же я все еще работа, и ни в чем не нуждаюсь. Внимания? Нет, так как я понимаю, насколько он занят. Секса? Тоже нет. Так чего же? И тут меня осенило: мне нужно, чтобы он просто был в моей жизни, мой нежданный друг, встреченный в небесах…
30. САГА О МАШИНЕ
У моих родителей не было машины. И у наших друзей тоже не было машины. А в Докучаевске, где я жила в юности, легковые машины можно было по пальцам пересчитать. Это было самым естественным делом: жить, не имея машины. Лишь к тридцати годам, когда я уже работала в САС, в моем мозгу, как рассвет в туманное утро, забрезжила мысль о машине. В Шереметьево, где был аэропортовский офис SAS, все делалось на машине: подъехать к самолету, отвезти дипломатическую почту, проверить, как идет кейтеринг (загрузка питания для пассажиров). Все SAS-овские сотрудники имели машины, кроме меня. Тогда я ходила пешком, мои ноги были молоды и сильны, и расстояния меня не пугали.
Гусев никогда не заговаривал о машине, но, встретив Германа, бывшего пилота, умевшего «делать деньги», он решил, что у нас будет машина. Друзья купили ее на двоих, хотя многие их отговаривали, ссылаясь на печальные случаи, когда общая машина рассорила приятелей. У нас была другая ситуация. Профессиональный пилот Герман сел за руль и поехал – ему было все равно, чем рулить: самолетом или машиной. Гусев же, окончив курсы вождения, водить машину не умел и не хотел. Поэтому у них с Германом была полная идиллия – на место за рулем Гусев не претендовал.
Со временем Саша стал сам водить машину, теперь уже свою собственную. У него были наполеоновские планы: иметь две машины, одну для него, другую для меня и детей. Саша отправил меня на курсы, и даже сидел с Полиной, пока я с неохотой изучала коробку передач и сцепление. В 1983 году, окончив курсы и успешно сдав экзамены, я впервые села за руль Сашиной «Волги» и съездила в ближайший универсам. Незабываемые впечатления, скажу я вам. Затем мы с детьми несколько раз съездили в Ботанический сад. Затем мы с Гусевым развелись… Ему досталась машина, мне – дети.
Вновь вспомнить о машине меня заставила неприятная ситуация: дочери меня не встретили в Шереметьево, когда я возвратилась в Москву после французского кинофестиваля. Володя Грамматиков, мой попутчик, которого встречали на двух машинах, предложил мне, чтобы сын довез меня. За руль машины село юное создание женского пола, начинающий водитель, только что окончивший курсы, а сын сел рядом, чтобы давать указания. Несмотря на некоторую неуверенность водителя, мы благополучно добрались до Алтуфьевского шоссе, поднялись ко мне и выпили за успех водителя по бокалу французского вина.
С тех пор идея купить машину овладела мной. «Такая малышка водит машину, а я не смогу? Права у меня есть», - думала я. Тут и случай подвернулся - я купила себе «Жигули» шестой модели в Посольстве Йемена, где тогда работала. Машина была экспортного исполнения и очень мне нравилась: цвета сафари, светленькая, с бордовым бархатным салоном, с блестящими молдингами. Игрушка, а не машина. Но сесть за руль я сразу не могла, я потеряла навыки вождения. Пришлось учиться заново – в субботу, когда летняя Москва пустела, мы с приятелем садились в машину и ехали по направлению к посольству. Так я узнавала маршрут, поскольку в таком огромном городе, как Москва, вождение не сводится лишь к управлению машиной. Нужно знать, где в какой ряд перестроиться, где повернуть направо, где налево, где притормозить. Я постигала эти премудрости с трудом. Первыми пассажирами-смельчаками, не боявшимися со мной ездить, были дочь Лиза, которую я встречала после школы, и соседка Нелля, которой утром было со мной по пути.
В один из первых дней моего вождения, мы с Лизой попали в ужасную пробку на Зубовской площади. Нашу машину зажали со всех сторон, и я потеряла присутствие духа.
- Боюсь! Боюсь! – застонала я, отчаянно вцепившись в руль. В этот момент на плечо мне легла маленькая рука дочери, сидящей в соответствии с правилами на заднем сиденье.
- Не бойся, мама! Я с тобой!
Мне стало стыдно, и страх ушел. Потихоньку мы выбрались из пробки.
…В одно из воскресений мы с подругой отправились на машине в Кремлевский дворец съездов смотреть балет. Одетая в чудную греческую шубку из рыжей лисы, я ехала по улице Горького и чувствовала себя королевой. Мне все сигналили, я смеялась и кокетливо улыбалась в ответ. Пока, наконец, на очередном светофоре водитель из остановившейся рядом машины не прокричал мне в окно:
- Двигатель кипит, мадам!
Только тогда до меня дошел смысл гудков – мне сигналили, потому что двигатель кипел и пар валил из-под капота, а не потому, что я такая красавица. Вспоминаю об этом со смехом.
Еще был случай. Я встречала Лизу после школы у метро Парк Культуры. Выехав из Посольства и проехав по Зубовскому бульвару, я не нашла места для парковки и припарковала машину сразу после запрещающего знака, установленного у издательства «Прогресс». Лизы на месте не было, пришлось ждать минут десять. Поцеловавшись и взявшись за руки, мы пошли к машине. И что я вижу? Мощное устройство ярко-желтого цвета подхватило мою машину, подняло вверх и собиралось грузить ее на эвакуатор. Я бросилась к стоявшему рядом гаишнику.
-Стойте! Стойте! Это моя машина! – закричала я. – Я отошла на минуту встретить дочь! Прошу вас - верните машину!
Гаишник взял под козырек.
- Вы нарушили правила.
- Да, нарушила! Но места не было, а встретить дочь важнее! - парировала я с запалом.
-Да, я важнее, - серьезно подтвердила Лиза.
Гаишник засмеялся и сделал знак эвакуатору. Машина встала на прежнее место. Нужно сказать, что в то время, когда я начинала водить, женщин за рулем было мало, и гаишники относились к нам снисходительно, да и джентльменов на дорогах было больше. Стоило только включить аварийную сигнализацию и поднять капот, как тут же кто-нибудь останавливался.
- У вас проблемы, мадам? Может помочь?
Однажды мы с Татьяной Сомовой поехали на спектакль в театр Советской Армии. Давали «Шарады Бродвея» с Зельдиным в главной роли. Спектакль закончился, мы оделись и, горячо обсуждая блестящую игру Зельдина, сели в машину и поехали домой. Смотрю в зеркало заднего вида и вдруг вижу, что за нами мчится машина ГАИ, и гаишник через громкоговоритель командует остановиться. Весьма удивленная, я остановилась, выхожу.
- Разве я что-то нарушила? – улыбаясь, спрашиваю у подошедшего инспектора.
- Вы забыли включить сигнальные огни, а сейчас ночь – еще разобьетесь. – Инспектор взял под козырек и отпустил меня.
Скажу честно, мне нравились те, «доперестроечные» бескорыстные гаишники. А у нынешних - одно в глазах: деньги, деньги, давай деньги! Приходится давать – то техосмотр во время не пройден, то превысил скоростной режим, то еще что-нибудь. Инспектор всегда найдет причину, если захочет. Я водила машину осторожно лет пять, а затем стала самоуверенной, стала «гонять», нарушать правила, и за это поплатилась, попав в ДТП. Это была целая история, облегчившая мой кошелек на полторы тысячи долларов. Но не будем о грустном. Каждый водитель со стажем может рассказать вам с десяток подобных историй.
Я люблю свою машину, своего «Жигуленка». Вместе нам жить веселей, вместе мы раз в двадцать быстрей. Мне нравится запах машины, запах бензина при заправке. Мне нравится садиться в нее по утрам и заводить мотор, обдумывая тем временем план действий на ближайшие часы. Мне нравится летом неспешно ехать на дачу, с удовольствием оглядывая бескрайние поля и леса Подмосковья. Но есть вещи, которые мне не нравятся. Не нравится чинить машину, не нравится ездить в сервис. Не нравится спуститься к подъезду и обнаружить, что два колеса твоей машины проколоты ножом. Когда машина неисправна и стоит без движения, я заболеваю. Скорее найти буксир и ехать в сервис, скорее чинить и быть вновь «на колесах». Машина – это целый мир, и меня поймет только тот, кто в нем побывал.
31. ДВЕ ВАЛИ
Я познакомилась с ними около тридцати лет назад, когда ездила в турпоездку в Болгарию. Я и две Вали, маленькая и большая, случайно оказались в одном купе, что и предопределило нашу многолетнюю дружбу. Нам было весело вместе, мы восхищались красотами Болгарии, рассказывали друг другу о себе, делились планами. Валя маленькая работала в министерстве внешней торговли, была разведена, имела ребенка. Валя большая была не замужем, работала в научно-исследовательском институте химии, жила в Мытищах. Я работала в УпДК, уже родила Полину, ездила в загранкомандировки. Казалось бы, что общего между нами? Ничего, но для возникновения дружбы это как раз и не обязательно, достаточно симпатии и интереса друг к другу.
Жизнь весьма переменчива. По прошествии какого-то времени Валя большая обменяла свою однокомнатную квартиру в Подмосковье на комнату в моем районе. Удачливая Валя маленькая уехала в долгосрочную командировку в Индию, откуда привозила нам замечательные подарки. Я родила второго ребенка и развелась с Гусевым, а наша дружба, не смотря ни на что, продолжалась и крепла. Валя большая стала крестной матерью Лизе, и не на словах, на деле. Однажды, ее мама, Марья Алексеевна, даже приезжала посидеть с детьми, когда мы с Валей собрались в театр.
Валя большая была верным другом. Она присматривала за моими детьми, когда я была в командировке, она занималась с Лизой по химии, она, не колеблясь, выплеснула кастрюлю воды на назойливого Полининого кавалера, когда тот беспрерывно звонил в дверь, требуя свидания.
Валя Половинкина… Написав это имя, я погрузилась в печаль. Валя ушла из жизни, когда ей исполнилось сорок девять лет. В институте она работала с химикатами, что, возможно, подорвало ее здоровье. Она «сгорела» за пару месяцев. Узнав, что она в больнице, я тут же навестила ее.
Валя лежала в небольшой двухместной палате. Ее лицо было закрыто маской от возможной инфекции, видны были лишь глаза. Валя верила в свое выздоровление. «Только с волосами придется расстаться, - сказала она. - Они выпадут после химиотерапии, но ведь это не главное. Можно купить парик». Валя говорила и ее карие глаза, как всегда, улыбались. Такой она мне и запомнилась, поскольку это была наша последняя встреча. На следующий день дочери привезли ей телевизор, а я улетела на Мальту. Когда через неделю я вернулась, мне сообщили, что Валя умерла.
Ей заказали отпевание в церкви при Больнице Боткина, где она лежала. Валину маму накачали лекарствами, чтобы она смогла перенести этот траурный день. Было много друзей, много цветов и искренних слез. Тоненький голос отпевальщицы торжественно звучал в полупустой церкви. Мы стояли по обе стороны у гроба, убитые горем. Батюшка проделал положенный ритуал. Каждый подошел и поцеловал Валю в последний раз. Лицо ее было спокойно, лоб ледяной. Рабочие начали забивать гвоздями гроб. Эхо от ударов разносилось по всей церкви и отзывалось болью в сердце. Затем мы сели в ожидавший нас автобус и поехали вслед за гробом на кладбище в Мытищах, где Валя должна была быть похоронена. Погода разгулялась, и мы вошли на кладбище, освещенное лучами неяркого осеннего солнца, словно в какой-то неземной уголок, где царили стройные березы с пожелтевшими листьями и тишина, нарушаемая лишь гортанным карканьем ворон. Могила была в глубине кладбища, и мы долго пробирались к ней среди оград. На Марью Алексеевну было больно смотреть. Ее под руку поддерживала племянница. Мы бросили по горсти земли на гроб и застыли, пока могильщики закапывали могилу и формировали надгробный холмик. Прощай, Валечка…
Потом были поминки в институте, где Валя работала. Прямо у входа висел Валин портрет, с которого на нас смотрела молодая улыбающаяся женщина. Она была как живая, и невозможно было поверить, что полтора часа назад мы похоронили ее. Нам показали печь, в которой Валя обжигала оптику. Я знала подругу много лет, а на рабочем месте побывала только после ее смерти. Все здесь было старое, обшарпанное. Валя рассказывала, что институт с трудом пережил перестройку и теперь выживал за счет нерегулярных иностранных заказов. В небольшом зале были накрыты столы, пришло руководство института, все говорили речи, говорили, какая замечательная была Валентина, веселая, отзывчивая, хороший специалист. Каждый выступавший говорил искренне, от сердца. Не понравилось мне лишь выступление начальника лаборатории, «нового русского», о котором Валя мне тоже рассказывала.
- Валентина была хорошим работником, исполнительным. Я помню ее совсем девочкой, когда она пришла в институт. Бывало, иду по коридору, она навстречу. Вижу – боится, но смотрит в глаза.
- Неправда! – хотелось крикнуть мне. – Валя никого не боялась!
Но я не крикнула: поминки не место для выяснения отношений. С Валей маленькой мы по-прежнему встречаемся – в день поминовения нашей подруги…
Из дневника: 29.10.2000
Сегодня не стало Вали Половинкиной. Я узнала эту печальную новость от Вали маленькой. Девочка моя, как мало ты прожила, но твоя душа бессмертна, она лишь покинула свою земную оболочку. Это утешает. Ангелина говорила мне: «У тебя работает разум, а интуиция находится в зачаточном состоянии». Однако смерть Вали я почувствовала. Я очень хотела навестить ее сегодня, моя душа рвалась к ней, но Валя маленькая отговорила меня, сказав, что больная находится в бессознательном состоянии. Я не поехала, весь день плакала, пила лекарства. Как жаль, что, когда Валя уходила, никого из близких не было рядом…»
32. НАШИ «БРАТЬЯ МЕНЬШИЕ»
В нашей семье любят животных. У нас всегда кто-то жил: то хомячки, то собака, то кошка. С педагогической точки зрения детям нужны животные, им нужно о ком-то заботиться, нужно понимать и уважать «братьев наших меньших».
Когда мы с Полиной были в Польше, мы попросили Кристину, мою польскую подругу, показать нам местный Птичий рынок. Он не был таким колоритным, как московский, но, тем не менее, там были и черепахи, и рыбки, и собаки. Особенно нам понравился щенок долматина, белоснежный, с черными пятнами, но приобрести собаку за границей мы не рискнули - слишком много формальностей. Полина расплакалась, и тогда мы купили хомячка. Это был хомяк-спортсмен, он ловко взбирался на жердочки и там раскачивался, совсем как гимнаст на соревнованиях. Кроме того, он беспрерывно крутил колесо, стоявшее у него в клетке. Он был очень красив: белый с черно-желтыми пятнами. Черные бусинки глаз с любопытством смотрели на нас. Решение было принято единогласно: приобрести и увезти в Россию. Для его транспортировки Кристина дала нам трехлитровую банку с металлической крышкой, в которой мы пробили дырочки. «Временный домик» был готов, но как провезти хомячка через границу? Посовещавшись, мы решили, что поставим банку с хомячком на самом видном месте в купе, на стол, и накроем салфеткой. Так мы и сделали, но фокус не прошел. Таможенница, войдя в купе, сразу обратила внимание на банку:
- А здесь у вас что?
- Хомячок…- чуть слышно прошептала Полина.
- Провозить животных запрещено, - официальным тоном сказала таможенница, сдергивая с банки салфетку, и тут же запричитала: – Ой, какой хорошенький! Прелесть! Я насмотрелась здесь всякого: и доллары провозили, и контрабанду, но чтобы хомячка – это впервые. Ладно, девочка, вези своего хомячка домой да ухаживай за ним как следует.
Она подбадривающее улыбнулась Полине и вышла. Мы вздохнули с облегчением. Это была первая и последняя контрабанда в моей жизни. За хомячком закрепилось прозвище Пан Спортсмен (по аналогии с паном Спортсменом из популярной тогда телевизионной программы «Кабачок тринадцать стульев»), и жил он у нас несколько лет, радуя своим веселым нравом и фокусами, которые он вытворял на своих спортивных снарядах. Однажды мы уехали отдыхать, а веселенького и здоровенького Пана Спортсмена поручили соседям Левиковым. Когда мы вернулись, клетка была пуста - соседи сказали, что он умер от тоски.
ХОМЯК-ТОЛСТЯК
Был он пушистый и толстый, жил в клетке один, гимнастикой не занимался, был неповоротлив и ленив. Нам так казалось до тех пор, пока он не сбежал, воспользовавшись моментом, когда Полина меняла в клетке воду. Он скрылся в нише с вещами, и как мы не пытались его выманить оттуда, все наши усилия были напрасны. Пару месяцев он жил там, выходя только ночью поесть овса, оставленного сердобольной Поленькой в блюдечке.
Настала осень, я полезла в нишу, чтобы достать свои осенние сапоги и… о, ужас!.. обнаружила, что они все в круглых дырках, проделанных Толстяком. Кроме того, он испортил дорожную сумку и Лизкин комбинезон. Перед самым побегом Полина демонстрировала мне его резцы, а тут и случай ему представился пустить их в ход. Нужно было срочно принимать меры. Надев кожаные перчатки, мы все встали в позицию перед нишей. Я доставала вещи, а дети стояли наготове. Увидев хомяка, я протянула к нему руки, но Толстяк ловко увернулся и бросился вон из ниши. Первый Лизин заслон он проскочил, но тут его сцапала Полина. Визг стоял невероятный. Визжали дети, визжал перепуганный хомяк, визжала я. Наконец, мы водворили его в клетку, и с тех пор воду ему меняла я. Хомячки живут три года. Толстяк спокойно дожил до старости и умер в тот день, когда мы с Полиной паковали чемоданы, чтобы ехать во Францию. Огорченная Полина постелила ваты на дно красивой коробочки, туда мы положили быстро остывшее тельце Толстяка. Мы похоронили его во дворе, без почестей.
У нас до сих пор живет черепаха, которую я подарила Полине, когда она пошла в первый класс. Сейчас черепахе двадцать три года. Если учесть, что черепахи живут до ста лет, то наша только что вышла из подросткового возраста. Выражение «ползет, как черепаха» совсем не относятся к нашей Тортилле. Она не ходит, а бегает, громко стуча когтями по паркету и пугая кота. Спит она под ванной и выходит на кухню поесть, когда слышит мой голос - Поля давно за ней не ухаживает. Рацион черепахи прост: лист капусты, свежий огурец, на десерт кусочек банана. Раньше она боялась кота, а теперь гоняет его, хватая за ноги и за хвост своим костяным клювом. Мощь этого клюва испытала и я, когда однажды кормила ее с руки. Мы привязаны к нашему долгожителю, к нашей Тортилле. Хотя, что скрывать, у нее куриные мозги, и с этим ничего не поделаешь. Но ведь любят не за ум? Не правда ли?
Несмотря на обилие живности в нашем доме, последние пятнадцать лет наши сердца принадлежат Чернушке, нашему черному коту. Он независимый и гордый. Он не прячется от гостей в дальний угол, как другие коты, он никогда не позволит незнакомому человеку погладить себя, тут же оцарапает. Он позволяет «это» только своим. Когда дети были маленькими, они ссорились из-за того, с кем будет спать кот. Но как только хватка маленьких рук ослабевала, кот выскальзывал из-под одеяла и шел спать…к кому бы вы думали? Правильно, к той, кто его кормит. По утрам мы с котом чистим зубы. На самом деле, зубы чищу я, а кот пьет воду из под крана, встав на край ванной. Мы вместе завтракаем, я ем йогурт, он - морской коктейль в желе. Он встречает меня после работы и, встав на задние лапы, протягивает передние, словно говоря: возьми меня, приласкай, я соскучился. Он выражает недовольство, когда я долго не ложусь спать по вечерам. Он смотрит на меня с укором, и его умные глаза как бы говорят: «Уже поздно, хозяйка, пора спать!»
В одной умной книге я прочла, что компанией для пожилой одинокой женщины, не позаботившейся во время о партнере для жизни, станет ее домашний кот. Увы, это обо мне.
33. ГОРОХОВЫ
Гороховы – это семья, родственная Гусевым. Впервые, я увидела Лидию Ивановну Горохову, когда шила свое свадебное платье. В комнату вошла моложавая дама с седыми волосами и румяным лицом. Она была весела и приветлива. От свекрови я уже знала ее романтическую историю. Она работала секретарем в Посольстве СССР в Мексике. На одном из приемов познакомилась с испанским коммунистом, бежавшим из страны после установления диктатуры Франко. Они были молоды, кровь играла, и прекрасная Лидия, портрет которой однажды даже украсил обложку американского журнала “Time”, вскоре забеременела. Это был скандал, поскольку по негласным советским законам заводить романы с иностранцами было категорически запрещено. Когда интересное положение Лидии стало явным, ее отослали в Москву.
Так родился Саша Горохов, который никогда не видел своего отца. Его воспитывали три замечательные женщины, родственницы Есенина: мама Лидия Ивановна, тетка Ирина Ивановна и чрезвычайно набожная баба Катя. Внешность у Саши экзотичная: волосы, как смоль, черные проницательные глаза, высокий, жилистый. Он стал врачом-кардиологом и тихо хранил тайну своего происхождения, которое, тем не менее, время от времени давало себя знать. У него было доброе сердце, которое он не жалея отдавал больным, но была в нем подавленная испанская страстность, проявлявшаяся то в увлечении альпинизмом, то в запоях, то в погружении в религию. В одной из экспедиций в горах Киргизии он познакомился со своей Людмилой, венчанной ему женой.
Я восхищаюсь ее преданностью мужу. У нее особый дар – прощать. Саше она все прощает. Когда пришла перестройка, и инженеры на Мосфильме стали никому не нужны, она устроилась горничной в Посольство Йемена, где проработала много лет. Сейчас она «кормит фирму», то есть готовит дома обеды, привозит на фирму и кормит сотрудников. Ее маленькие руки огрубели и покрылись морщинами от постоянного контакта с водой. Прошлым летом она устроила встречу бывших сотрудников Йеменского Посольства у себя на даче, по Новорижскому шоссе.
Эта часть Подмосковья - замечательно живописное место. Здесь расположена известная усадьба Архангельское, популярный у иностранцев дачный поселок Петрово-Дальнее и Людина скромная двухэтажная дачка-сруб, в которой ее семья живет круглогодично. Участок при даче полого спускается к реке, где летом можно искупаться. Дом Людмилы, как всегда, полон людей, включая временно проживающую здесь престарелую Сашину пациентку, и животных: трех собак и двух кошек. И всех Людмила кормит. Мы давно с ней не виделись, и я отмечаю грусть, появившуюся в ее бархатных глазах. На то была причина: единственный сын Ваня, закончивший мединститут, принял решение уйти в монастырь.
Мы с Ваней спорили об утверждении, с которым я не согласна, что спасутся и попадут в царство Божие только те, кто исповедует православие.
- А что произойдет с миллионами христиан-католиков? – горячилась я.
- Они не попадут в царство Божие, - невозмутимо отвечал Ваня. - Вы хотите веру понять умом, а нужно принять сердцем. Истинная вера – православная. Я сошлюсь на известный лозунг, выдолбленный на горе Афон: «Православие или смерть!». - Ваня свободно оперировал сложными философскими понятиями, то и дело цитировал Флоренского, и я поняла, что дискутировать с ним я не готова.
Приехала Ольга Деревянко, которую я была рада видеть. В свое время после слияния Северного и Южного Йемена она стала секретарем Посла, а я переместилась на должность секретаря Министра. С момента моего ухода из Посольства Йемена прошло более десяти лет. Ольга «пережила» двух новых Послов, назначенных, отработавших и уехавших из России. Второй гостьей была Тамара, приятная женщина из военного атташата. Самое яркое воспоминание о ней - это наша поездка в Суздаль с детьми и коллегами. Сохранилась даже фотография, где Тамара обнимает свою дочь, красивую высокую девушку, ставшую успешным риэлтером. Третьей гостьей была я.
Людмила взяла собаку, и мы пошли гулять далеко в осенний лес, дивясь красоте ландшафта и оставив мужчин у костра. Лес здесь был светлый, смешанный, то тут, то там высились могучие ели. Красота осеннего леса, косые лучи солнца, падавшего сквозь листву, собачка, борзо бегущая впереди, и друзья, с которыми когда-то работал, все это вдруг воспринялось как подарок судьбы, как дар небес моему исстрадавшемуся сердцу.
Погуляв, мы вернулись в дом. Ваня копал грядки. Саша уже сделал угли, чтобы жарить на них мясо, полученное от благодарного пациента. Мне казалось, что обычай благодарить доктора «натурой» давно канул в лету, ан, нет, он все еще жив. Мы сидели на скамейке, ели замечательно вкусное мясо, и нам было хорошо.
34. ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ
Вспоминая Москву 60-х, невозможно обойти вниманием такую колоритную фигуру, как Владимир Высоцкий. Впервые, я услышала его магнитофонные записи в студенческом общежитии, куда меня поселили после поступления в институт. Высоцкий мне не понравился, не понравился его низкий хриплый голос, его тексты, хотя однокашники находили их гениальными. Просто он был мне не близок, как не был близок русский фольклор. Я была снобом, любила Чайковского, Моцарта, Шопена. Жизнь мне виделась в розовом цвете, а Высоцкий пел:
« Траву кушаем, век на щавеле,
Скисли душами, опрыщавели,
Да еще вином много тешились,
Разоряли дом, дрались, вешались…»
Разве это обо мне? Моя юная романтическая душа не принимала Высоцкого. Тогдашним моим кумиром был Окуджава с его песней «Надежды маленький оркестрик под управлением любви». Но Высоцкий не отступал, он меня «преследовал», его голос звучал везде: на любой студенческой вечеринке, в любой компании. Власти его не признавали, он считался крамольным бардом. Тогда не было и речи, чтобы он мог выступить по радио или по телевидению. Однако, как говорила моя преподавательница музыки: талант всегда пробьет себе дорогу. И Высоцкий пробился, стал выступать в различных НИИ и других организациях. Мне даже однажды привелось побывать на его концерте, проходившем в стенах нашего института. Обычно после занятий я не ехала в общежитие, а оставалась заниматься. В тот день я учила английский, уединившись в одной из аудиторий. В дверь заглянул знакомый:
• Ты что здесь сидишь? Учишься? С ума сошла! Пойдем скорее, сейчас будет выступать Высоцкий. Это высший пилотаж!
• Я не люблю его, – пыталась я отказаться, но знакомый уже сложил мои учебники и с решительным видом смотрел на меня. Пришлось согласиться.
Актовый зал института был переполнен. Нам нашлось место на одном из подоконников. Ровно в шесть часов Высоцкий вышел на сцену. Одет он был просто, без артистического шика, в руках держал гитару, и тут же, поздоровавшись, без всякого вступления, начал петь. Он по-прежнему не был мне близок, но не признать, что он талантлив, что он владеет аудиторией, я не могла. Наряду с песнями о разной былинной нечисти, он исполнил несколько так называемых военных песен, тронувших меня до слез. Я родилась в послевоенное время, и война не опалила меня своим огнем, но генетическая память о войне во мне была. Высоцкий пел:
На братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают –
К ним кто-то приносит букеты цветов
И Вечный огонь зажигают.
Он пел, словно сам участвовал в войне и прошел фронтовыми дорогами:
Нам говорили: «Нужна высота!»
И «Не жалеть патроны!»…
Вон покатилась вторая звезда
Вам на погоны.
Зал отвечал бурей аплодисментов. Я отбила себе ладоши, аплодируя. Ровно в семь он закончил концерт и, поклонившись, ушел. И ни разу не вышел на вызовы публики. Как я позже узнала, такова была его манера.
Работая на Московских кинофестивалях, я несколько лет подряд видела его с Мариной Влади, французской актрисой, известной советскому зрителю по фильму «Колдунья». Нельзя было не заметить, что если в начале их отношений Марина была блистательно красива, неотразима и весела, то после нескольких лет их романа она надела закрытое платье в старушечий цветочек, а глаза спрятала за стеклами темных очков. На то были причины. Читайте ее книгу «Владимир, или прерванный полет».
Во время одного из кинофестивалей я увидела игру Высоцкого в театре на Таганке. Тадеуш Ломницкий, директор Польской театральной школы и почетный гость фестиваля, пригласил меня на спектакль с участием Высоцкого – слава его была так велика, что достигла даже Варшавы. В тот вечер давали «Гамлета». Мы с Тадеушем сидели в первом ряду.
• Не представляю Высоцкого в роли Гамлета. Он, скорее хулиган, чем принц датский, – критично заметила я.
• Zobachymy (увидим), - ответил , смеясь, Ломницкий. – Вся Варшава говорит об этом Высоцком. Посмотрим спектакль, а тогда уже будем судить.
Спектакль прошел «на ура», после его завершения зал просто неистовствовал. Высоцкий поразил публику своей игрой, своей глубиной и мощной энергетикой. «И никакой он не хулиган», - смягчилась я.
- Ну, как вам Гамлет, пани Аня? Правда, хорош? – искренне радовался за актера директор театральной школы. – Нужно пригласить его в Польшу.
…Став старше, пройдя через испытания и потери, я поняла, почему Высоцкий был так популярен и любим народом. Он выражал дух народа, его юмор, его насмешку над собой и своей горькой судьбой. Высоцкий был просто обречен на всенародную любовь «от Москвы до самых до окраин». Когда он ушел из жизни, и стали печатать его стихи, вдруг оказалось, что это большой поэт.
Оплавляются свечи на старинный паркет,
И стекает на плечи серебро с эполет.
Кто-то дуло наводит на невинную грудь.
Пусть былое уходит, пусть придет что-нибудь.
И это «что-нибудь» пришло - перестройка. Высоцкий был провозвестником перемен, но не дожил до них. Интересно, как бы он себя чувствовал в пост-перестроечной России с ее олигархами, с ее нищими пенсионерами, с ее свободой слова, о которой мечтал? Думаю, что неуютно. А может быть, возмутясь, написал бы новые песни и спел. На радость народу и в пику правителям. Кто знает…
«Пусть уйдет, что уходит.
Пусть придет, что придет».
35. МОЛОДЫЙ
Впервые фамилию Молодый я услышала в институте – на нашем курсе училась девочка с такой необычной фамилией - Молодая. Девочка как девочка, ничем особым среди студентов не выделяющаяся, но позже я узнала, что ее папа - разведчик, многие годы проработавший нелегально за границей. Его западное имя было Конон Лонсдейл, успешный канадский бизнесмен, проживающий в Англии. Люди моего поколения, несомненно помнят нашумевший фильм «Мертвый сезон», снятый по фактам жизни и профессиональной деятельности разведчика Молодого. Главную роль блестяще исполнил литовский актер Донатос Банионис, эта роль сделала его знаменитым. Мне особо запомнилась сцена обмена нашего разведчика на англичанина. На безлюдной дороге друг другу навстречу на большой скорости подъезжают лимузины. Из них выходят разведчики и сопровождающие их лица в светлых плащах. Разведчики идут по мосту навстречу друг другу, обмениваются настороженными взглядами, минуют друг друга, и наш разведчик, почти бегом, бросается к своим. Лицо Баниониса крупным планом – он свободен, он со своими!
Мы, студенты, смотрели «Мертвый сезон» в актовом зале института и буквально замерли от волнения, когда перед фильмом на экране появился реальный разведчик, полковник Абель и произнес вступительное слово. Может, поэтому герой фильма всегда ассоциировался у меня именно с Абелем, а не с Молодым, которого я не знала и никогда не видела. Фильм был замечательный и с большим успехом прошел по экранам страны. Однажды Банионис летел в Японию SAS-овским рейсом, и мне выпало сопровождать его как VIP-пассажира на борт лайнера. Он был точно такой, как в кино: загадочный и вместе с тем обыкновенный. Я выразила ему свое восхищение, на что он с улыбкой ответил:
- Такой славы и известности, как в России, мне в Литве никогда не видать. Спасибо вам, я весь ваш. Я люблю Россию.
Но вернемся к судьбе Молодого. В Интернете я прочла, что после обмена его в 1964 году на английского разведчика, он какое-то время работал в Управлении разведки, читал лекции, выступал перед народом. Его выступление перед рабочими ЗИЛа стало последним, поскольку, переживая за родную страну и будучи бизнесменом, он откровенно сказал рабочим :
- Какой же у вас, дорогие товарищи, бардак на заводе! Дайте мне ваш завод на один только год, я из него конфетку сделаю, наведу порядок и дисциплину. И рублем никого не обижу.
Естественно, что после такого выступления Молодый оказался в опале у властей и вскоре был отправлен на пенсию. Он очень переживал, он не мыслил своей жизни без разведки. Осенью 1970 года, собирая грибы в подмосковном лесу, он нагнулся, чтобы сорвать гриб, и умер. Ему было 46 лет. Я помню печальное, осунувшееся лицо Лизы после похорон отца. Молодый оставил после себя немеркнущую легенду о советском разведчике. Он похоронен на кладбище при Донском монастыре. Когда я там бываю, я всегда иду к его могиле поклониться. Интересно, как сложилась судьба Лизы Молодой? Может быть, она тоже стала разведчицей? Хотя - вряд ли.
36. АЛЕКСАНДР СОКУРОВ
Разбирая записи, сделанные во времена застоя, я натолкнулась на следующий текст:
«Дни затмения» - первый фильм Сокурова, который я посмотрела. Я потрясена и озадачена. По Сокурову мир – это мрак и бессмысленность бытия. Человек в этом мире несчастлив, одинок, затерян в ежедневной суете окружающей его действительности. Спасется только тот, кто живет роем. Но если ты хочешь писать, думать, творить – нужно быть одному, а это нелегко. Молодой человек, русский, приехал в Таджикистан, в Красную долину по распределению. Он врач, работает в больнице для умалишенных. Пишет диссертацию «Ювенальная гипертония у детей, воспитывающихся в семьях, где родители ориентированы на нравственные ценности». Он живет в лачуге. Рядом , как фон, постоянно звучит чужая речь. Таджики живут своей жизнью. Герой – доктор, пришлый человек, белая ворона, его не принимает местное общество. Он несет добро, лечит своих пациентов, пишет диссертацию. Однако, после самоубийства соседа, инженера с военного полигона, постоянно повторявшего: «Зачем все это? Зачем?», тоже начинается маяться бессмысленностью бытия. Герой пытается осмыслить бессмысленность бытия. Тавтология? Нет, драма.
После просмотра фильма мне пришла мысль о спасительной роли городов, олицетворяющих цивилизацию. Здесь всегда есть, что делать. Я смотрела на мающегося молодого героя и думала: «Почему бы ему не взять в руки мастерок и в свободное от работы время не подправить осыпающуюся штукатурку в своем жилище, не навести порядок в доме?» Потом решила, что это женский рецепт и для мужчин не годится. К тому же если застойно и беспросветно в стране, что изменит образцовый порядок в твоей отдельно взятой, малогабаритной квартирке?»
Так писала я в годы застоя, не зная, что впереди грядет перестройка, что мы переживем изменение социального строя, станем свидетелями передела собственности, разгула бандитизма и обнищания масс. Cтрадания молодого Вертера из Таджикистана покажутся детским лепетом по сравнению с агрессивной реальностью наступившего нового времени. «Пришли другие времена, взошли другие имена» - сказал Пушкин. Советский рефлексирующий герой ушел в прошлое, канул в Лету. На смену ему пришли «братки», бандиты, «новые русские». Фильм «Брат» с Бодровым-младшим в главной роли имел в стране ошеломляющий успех. И те, кто раньше прятался по воровским «малинам», вышли на свет божий и стали гордо бить себя в грудь: «Смотрите! Это мы! Это фильм о нас! Настало наше время!» К сожалению, это время не стало моим, я не вписалась в новую жизнь. Дай Бог достойно дожить старую.
Из дневника. 28.04.07. «Умер Ростропович. Большая утрата для мира музыки. Смотрела по ТВ фильм о его жизненном пути и поражалась симбиозу несоединимого в нем: нежности и стойкости, хрупкости и мужества. Какой смелостью нужно было обладать, чтобы, восстав против всесильной системы, написать открытое письмо в защиту Солженицина !
А его отъезд из России? Ведь он уезжал навсегда, а возвратился в самый драматичный момент, когда ГКЧП попытался изменить ход истории и переиграть ситуацию в стране. Росторопович прилетел в Москву, чтобы с оружием в руках защищать демократические завоевания в России. Помню фото, обошедшее обложки многих журналов: Росторопович устало сидит в Белом доме, в руках у него, вместо виолончели, автомат «Калашников».
Когда в Германии рушили Берлинскую стену, он попросил у друга самолет и полетел туда, и сыграл для участников этого исторического события. В последние годы он поражал «невообразимой легкостью бытия». Для него не существовало границ, он был человеком мира. Я слушала его очень давно в Большом зале Консерватории. К сожалению программа этого концерта не сохранилась, но помнится чувство радостной приобщенности к высокому искусству, которое я тогда испытала. Сожалею, что, живя в одной стране, в одном городе, я никак не соприкоснулась с этим удивительным человеком.
Зато эмоционально соприкоснулась с Галиной Вишневской, «железной леди». Я единственный раз плакала в опере. Это было в Большом театре, когда давали «Чио-чио-сан», и Галина Вишневская пела главную партию. В финальной сцене она пела так проникновенно, что я не смогла сдержать слез. Смахнув их украдкой, я оглянулась и увидела, что другие тоже плачут. Такова великая сила искусства. Еще помню Вишневскую в роли Екатерины Великой в пьесе «За зеркалом», поставленной в девяностые годы во МХАТе. Тогда она жила в Париже и прилетала раз в месяц в Москву, чтобы сыграть спектакль. Она была истинная императрица, величественная и мудрая. С нетерпение жду выхода на экран фильма Сокурова «Александра» о событиях в Чечне, где бабушку молодого офицера сыграла Вишневская».
ДЕНЬ СЕГОДНЯШНИЙ
Мне кажется, что я, наконец-то, обрела душевный покой. Когда-то во французской книге по психологии я прочла, что человека можно считать благополучным, когда у него «закрыты» пять основных факторов жизни: семья, работа, друзья, секс, мечты и планы.
Давайте «препарируем» меня и мою жизнь. Возьмем первый пункт - семья. Она у меня замечательная: Полина, Лиза, Макс, Вадим. Я люблю их и рада, что они у меня есть.
Второй пункт - работа. Благодарю Бога, что она у меня есть, что мой босс Виктор Иванович согласился на щадящий режим, рекомендованный мне после болезни. По утрам я встаю с радостью, поскольку знаю – мне нужно в офис, где меня ждет работа. Мой стол стоит напротив окна, так что, подняв глаза от монитора, я вижу небо, деревья, солнце. Это радует меня. У нас в комнате много цветов, за которыми я ухаживаю. Мои коллеги Виктория, Стас, Юра, Ирочка и Катя относятся ко мне хорошо, хотя с Викторией время от времени возникают проблемы. Она молода, не терипима и не знает, что такое милосердие. Стас пришел к нам, когда был еще студентом. На нем держится вся техническая сторона нашего телекоммуникационного бизнеса. Он всегда готов помочь, и это радует. Юра, наш водитель. Щедрый, иногда смешной, любит угощать, заядлый дачник. Ирочка, милая девушка. В трудные времена, когда никого не было рядом, она помогла мне пережить мои горести и согрела своей незатейливой дружбой. Катя – новенькая, я мало ее знаю, но , кажется, она вполне вписалась в наш коллектив.
Третий пункт – друзья. Они у меня есть. Татьяна, Наталья, Аннушка, Люсечка, Василина, Паша, Алла Александровна, Женя, Галочка, Олечка, Танечка, Валечка, Маринка, Лилечка, Лена, Ирина - всех не перечислить. Часть моей теперешней жизни – Людмила Васильевна с сыновьями, возглавляющая соседнюю фирму. К ним захожу ежедневно. У них поят чаем, шутят и говорят на отвлеченные темы. Иногда, в перерыв я поднимаюсь к Геннадию Ивановичу, человеку моего поколения и моих взглядов, и мы играем в шашки. Я в мире с собой и с окружающими людьми, что важно для меня.
Четвертый пункт – секс. Опустим по умолчанию.
Пятый пункт – мечты и планы. Планов громадье. Мечтаю в ближайший год съездить в Швейцарию, на свою любимую Мальту. Планирую перевести книгу Раймона Лефевра «Кино и Французская революция», издать ее и распространить по художественным библиотекам. Планирую съездить в родной Докучаевск, поклониться отцовской могиле, навестить подругу детства, повидаться с одноклассниками…
Послесловие
Как мало пройдено дорог,
Как много сделано ошибок.
По истечении нескольких месяцев мне исполнится шестьдесят лет. Иногда я думаю: по большому счету жизнь прожита, а я ничего значительного не сделала, и подвига, к которому моя душа была готова с детства, тоже не совершила. Раньше я считала, что в жизни каждого человека должно быть предназначение, и счастливым может стать лишь тот, кто это предназначение выполнил. Я не выполнила и даже не знаю, в чем оно состоит. Я просто жила, надеялась, любила, страдала, родила и вырастила детей, дождалась внука. Мне нравится выражение: «Человек должен родить ребенка, построить дом и посадить дерево». Я все это сделала, но не чувствую, что этого достаточно. В моей жизни было много страданий, но были минуты, когда я была счастлива, и небо было в алмазах. В период перестройки, разрушившей наши прежние советские убеждения, я постепенно стала религиозной. «Для русского человека жить- значит верить» - сказал когда-то Евтушенко. Я хожу в церковь нечасто, но молюсь ежевечерне: о Поленьке, о Лизочке, о внуке. Как будто все нормально, но в моей душе поселилась печаль.
Я живу без любви в полном одиночестве.
Мой хлеб посолен жгучими слезами,
И постепенно я приближаюсь к той грани,
За которой уже не хочется жить…
Но подходит час, когда я должна
Кормить моего малыша,
И это возвращает меня к жизни.
Верлен
Сегодня светлый день: приехали Полина с Максом. Мой пустой дом ожил, здесь снова зазвучал смех, закипела жизнь – внук безумно активен. Одиночество ушло, расстаяло. Мы с Максом тепло оделись и пошли гулять на горку. Я отметила, что теперь дети скатываются с горки не на санках, как мы в свое время, а на специальных «ледянках», сделанных из цветного пластика. Как же Макс веселился, скатываясь в снег и кувыркаясь там! Все вокруг смеялись, глядя на него. К нему присоединились другие малыши, и получилась веселая «куча мала». Пришлось вмешаться и растащить их. Когда мы вернулись, в доме пахло только что испеченным пирогом. Полина накрывала на стол. Я подумала: «Господи, пусть будет так, если нельзя иначе», наклонилась и стала раздевать малыша.
Москва, март 2007г.
P.S. Друзья! Я писала эту книгу для вас. Я вас всех люблю.
Спасибо, что вы есть в моей жизни.
До новых встреч!
ОГЛАВЛЕНИЕ
1. Детство стр.1
2. Докучаевск 3
3. Музыкальная школа и Шемчук 15
4. Поступление в МГИМО 19
5. Учеба в институте 24
6. Темирканов 37
7. Госконцерт 42
8. Замужество и рождение Полины 47
9. Раймон 52
10. Скандинавская авиакомпания 62
11. Посольство Ирака 65
12. Посольство Кампучии 69
13. Посольство Йемена 76
15. Оксана 78
16. Второй ребенок. «Доченьки мои…» 79
17. Отец 84
18. Развод 86
19. Дача 91
20. Мама 96
19. Татьяна 103
20. «Посол» Сема Гушанский 105
21. Слава Солнцев и круизы 108
22. Литвиновы 117
23. «Моторола» 114
24. Инсульт 130
25. Заложники 132
26. Хор 136
27. Санта-Барбара 139
28. Нью-Йорк 147
29. Мальта 149
30. Мальтийский орден 158
31. Французский проект 160
32. Сага о машине 164
33. Две Вали 167
34. Наши «братья меньшие» 169
35. Гороховы 171
36. Владимир Высоцкий 172
37. Молодый 174
38. Александр Сокуров 176
39. День сегодняшний 177
Послесловие 178
219
Мозаика моей жизни
© Copyright: Анна Маякова, 2012
Свидетельство о публикации №212102401208
Свидетельство о публикации №212102401208
Рецензии
Очень, очень тронут описанием Ваших студенческих лет в Москве.
Я отложил все свои дела и прочитал всё, от начала до конца. Доброго Вам здоровья и счастья!
Жерар Макс Брокен 21.01.2019 18:08 • Заявить о нарушении
Я отложил все свои дела и прочитал всё, от начала до конца. Доброго Вам здоровья и счастья!
Жерар Макс Брокен 21.01.2019 18:08 • Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.