Раннее детство

С раннего утра в доме слышались песни. Звонкий голосок выводил негромко но чётко то мелодию народной песни, то весёлую современную, а то и арию из оперы. Чёткость произносимых слов и выводимой мелодии слышалась во всём репертуаре певицы. Слушать было приятно. Это пела Раечка. Она пела дома и в дороге, и где бы ни была. Песни и вообще вся музыка её захватывала. Могла остановиться около чужого дома, если вдруг услышит полюбившуюся ей музыку или совсем незнакомую, но «приятную для сердца», как говорила её мама. Однажды даже курьёз вышел. Раю привлекла мелодия скрипки. Она любила скрипку, а где её услышишь? А тут такое везение! Раечка слушала и ничего не замечала. Видимо, времени прошло немало, и вдруг раздался громкий визгливый голос: «Ты чего тут торчишь около моего дома?! Чего тебе надо?» Девочка сначала ничего не поняла, но она открыла глаза и стала искать того, кому принадлежал этот голос. Последнее окно в этом доме было полуоткрыто, и из него выглядывала женщина с узелком волос на макушке головы. Уши у неё были какие-то остроконечные, с длинными мочками, узкий подбородок выдвинут вперёд, глаза прищурены и издали казались чёрточками. Рая посмотрела вокруг. Не было никого. Она поняла, что слова относились к ней. Вся фигура женщины, высунувшейся из окна, говорила об этом. Женщина держалась одной рукой за створку окна, а другой опиралась о подоконник. Девочка сначала растерялась, а потом стала подходить к окну, в котором явно хотели слышать её ответы. «Вы ко мне?» – спросила она. «Да уж, к тебе, конечно. Ходят тут всякие, отираются. Чего тебе надо? Чего ты тут делаешь столько времени? Я давно за тобой наблюдаю. Кого ты ждёшь?» Женщина сжала тонкие губы. Они были бескровны и почти сливались с цветом лица. Она подозрительно уставилась на Раечку. Раечка внимательно выслушала женщину, весь её поток гнева или испуга, и спокойно ответила: «Да я ничего тут не делаю, а просто стояла и слушала музыку. Больно красивая. Не слышала такой раньше. А что это за мелодия? Чья?» Но женщина замахала рукой, приговаривая: «Иди, иди своей дорогой. Ишь ты… Музыку она слушает. Иди, иди отсюда». И всё смотрела на Раечку. Рая повернулась и спокойно пошла, иногда оглядываясь. И видела – женщина смотрит ей вслед. Это надолго осталось в памяти, и Раечка иногда вспоминала с улыбкой эту смешную для неё историю.
Сегодня, как и всегда, мама возилась уже с чугунками на кухне. Печь пылала жаром. Маме тоже было жарко. Она то заходила с кухни в комнату, то вновь скрывалась на кухне, прихватив чистое полотенце или косынку. Проходя в очередной раз около девочки, спросила: «Что, доченька, делаешь?» «Шью», – ответила Рая. «Шьёшь… – она задержалась рядом с дочерью. – Шьёшь и поёшь?» «Пою», – был ответ. Рая улыбнулась. Мама опустила глаза. «Горемычная ты моя…» – заключила она и как-то странно посмотрела на дочь, ласково и тревожно. «Ну почему горемычная?» – уже громче спросила Рая. Она не любила этого слова, не хотела его воспринимать. «Никакая я не горемычная» – снова сказала Раечка и надула губки. А мать вздохнула глубоко-глубоко, глядя на девочку, продолжающую возиться с шитьём. «Что это ты шьёшь?» – спросила она, а сама любовалась, как дочка уверенно владеет иголкой. «Была бы швейная машинка, – было бы легче, а то вручную всё» – размышляла мама. «Скоро Новый год! Я немножко обновлю своё платье, и будет новый наряд», – смеясь, посмотрела своими голубыми, не то серыми глазами на мать. – «У Тани будем на Новый год, как всегда. Она меня уже пригласила. Я даже стихи выучила, но не такие, как раньше. Захотелось чего-то необыкновенного. Интересно, как в этом году пройдёт вечер. Тётя Шура опять придумает для всех интересное. Она – педагог. Она умеет». Рая продолжала улыбаться. Было видно, что воспоминания ей приятны. Она встала, встряхнула своё шитьё. Это было платье неопределённого цвета – не то синее, не то голубое, не понятно, но воротничок, что сшила Раечка, действительно украшал это платье, освежал. Белый воротник с таким же по цвету, сине-голубым горохом – маленькая деталь. Но платье преображалось. Мать с любовью посмотрела на дочь и тихо сказала: «Последыш…», – и это было сказано опять с такой любовью, и в то же время с горечью вместе, что даже Рая это заметила. Но не подала и вида. «Какая же ты уже большая! – продолжала мама. – Из всего повырастала. Вон и тапки-то порвались, пальцы выглядывают. А поёшь… Певица ты моя непризнанная. Говорят, кто много поёт, тот несчастлив в судьбе своей. Господи, помоги нам всем!», – она перекрестилась и направилась в кухню. «Да ну, мама, ты такое говоришь. Я в это не верю. У меня всё хорошо. А пальцы вылезают из тапок оттого, что им жарко, вот!» – и она засмеялась тихонечко. Мать прикрыла за собой дверь. «Ма-ам! А чего ты мне ничего не говоришь? Хорошо я придумала с платьем?», – через стенку спрашивала Рая. «Хорошо, хорошо», – ответила та. Рая приоткрыла дверь и, высунув только голову, посмотрела на маму. Та улыбалась одними глазами, а губы чуть шевельнулись: «Был бы жив Яков…» Раечка как бы не дослышала её, но позже она поняла, что шептали губы мамы. «Тяжело ей. Столько лет одна, без папы… – Рая задумалась. – Я помогу тебе, мамочка, чем сумею…»
Вдруг она вспомнила раннее детство. Тогда она решила тоже помочь маме и начала мыть пол. Когда, высунув от старания язычок, тёрла половицы, вошла мама. «Что это ты делаешь, доченька?» – спросила. «Пол мою» – ответила малышка и сжала губы трубочкой. «Да какая же ты молодец! И кто бы мне помогал так? Только ты больше не мой пол из этой кружки. Мы ею воду набираем. Она чистая. Не для мытья пола. А для мытья пола есть специально ведёрко и тряпка. Поняла, доченька?» «Ыгы» – промычала Рая, не раскрывая рта. Мама стала тормошить дочурку и обе рассмеялись. «Спасибо, доченька. Вот вырастешь, и тогда точно уж будешь мыть пол». Мама взяла Раечку на руки, и они долго сидели вот так, обнявшись, думая каждый о своём. «А знаешь, ты очень хорошо научилась выгребать золу из печки и поддувала. Пойди, возьми совочек и выгребай золу, а я помою пол. Хорошо?» – мама погладила дочку по головке. Раечка весело побежала в кухню. Зола была почти белая, невесомая, и выгребать её надо было уметь. У Раечки это получалось. Но если чуть поспешить – то в нос, в лицо взметаются клубы древесного пепла. Раечка отворачивалась в сторону, крепко закрыв глаза, и замирала. «Лучше не спешить» – думала она тогда и продолжала спокойно выгребать золу.
Раечка очнулась от воспоминаний и направилась в кухню. «Ма-ам, можно, я в утюг угля наберу?» «Набирай. Разве жалко?» – отвечала мама и поставила ухват, но, спохватившись, добавила: «А давай, я тебе придвину их ухватом. Отойди. Я сама», – и она, ловко захватив кучку раскалённых угольков, подтащила их ближе к плите.
Раечка любила маму какой-то спокойной любовью. Не было в ней, как у других, чтобы обнимать мать и висеть на шее, или чмокать её часто. Она как котёнок прижималась иногда к матери и чувствовала – ей хорошо с мамой, спокойно. Она закрывала глаза, когда садилась с мамой. Они обе молчали. Зачем слова? А матери, действительно, и посидеть-то некогда было. «Некогда мне рассиживать» – часто говорила она. Мама всегда что-то делала: то шила, то тёрла или стряпала, стирала, и мало ли что находили и делали эти руки, и не было длительного отдыха. Утром вновь на работу. Так и шли дни. Со временем Раечка привыкла больше молчать и этим становилась похожей на маму.
Утюги! Лёгкие, с огненными окошечками по бокам, с деревянной ручкой, а внутри – угли. Возьмёшь его в руку и начинаешь раскачивать из стороны в сторону. Ветер угли ещё больше разгорячит. Гладь! Словно пароход, ходит утюг по белью, и не дай Бог, если остановишь – сожжёт. Нужно было уметь гладить и вообще пользоваться этим утюгом. Когда Рая гладила, она чувствовала себя капитаном. Время идёт. Сегодня она гладила платье, которое сама шила и украшала. «Как хорошо, что я всё это умею» – думала девочка и тихонько смеялась. Раньше к празднику Нового года она готовила «снежинку» из марли. Но крахмалила мама или сёстры. «Научусь и крахмалить» – сказала она однажды и… научилась. Вот такою была Раечка. Она старательно наглаживала рукава, воротничок, а сама думала: «Я уже многое могу делать сама. Шью, даже крою простое что-то. Может, я уже повзрослела?» Она стояла в задумчивости у выглаженного платья. Её действительно никто не учил шит. В дому шили все. Она, наблюдая, шила себе, начиная с кукол. Когда-то маленьких куколок она просто сворачивала из тряпок, одевала их в свою одежду и именно с такими куклами проходили те длинные зимние вечера, когда она оставалась в доме одна, а взрослые уходили по своим делам: кто на работу, Ирина – в школу, а после работы шли и стояли в очередях за продуктами или хлебом. Ещё недавно, вроде бы, началась война, а очереди становились всё длиннее и длиннее. Уходя, взрослые подсаживали малышку на печь, убирали лестницу от печки, так как боялись, что ребёнок может уйти из дома. Поначалу печь была тёплою, и одеяла со всеми подстилками тоже были прогретыми. Раечка играла с куклами, разговаривала с ними, пела им песни, укладывала спать, подражая во всём маме. Рядом с печкой были деревянные крашеные полати. Там ей ставили еду, воду и, конечно же, горшок для нужд. Входная дверь закрывалась на крючок. Он был лёгкий, плоский. Замков в доме не было. Дверь была деревянная, массивная и в то же время лёгкая. Петля для крючка была на дверях продолговатая, просторная, и крючок всегда попадал в неё с первого раза. От крючка на печь тянулась верёвка, которую сама Раечка наматывала на ручку дверцы, что вела к дымоходу. Она знала, что открывать эту дверцу нельзя. Там скапливалось много сажи. Девочка не раз видела, какие руки у мамы были, когда она вынимала с большой осторожностью, медленно эту круглую и тяжёлую крышку из чугуна. Когда все уходили, Раечка с полатей смотрела, как закроется дверь. Взрослые ставили крючок стоя и сильно хлопали дверью. Крючок безошибочно попадал в петлю. Благо – она была просторная. А вот уж открывать должна была Раечка. Для этого надо было отвязать верёвочку и дёрнуть её вверх, насколько хватит сил.
День проходил незаметно за игрой с куклами. Но время шло. Играть не хотелось, и Раечку клонило ко сну. Она послушно укладывалась и спала. На Урале вечереет рано. Особенно зимой. Вот и поздний вечер. Мимо окон проходили люди. Девочка лежала и наблюдала за ними. Слушала их разговоры. Снег скрипел под ногами. Вот уже и совсем стемнело. Печь остывала. Уже не было того тепла, и Рая натягивала на себя всё, что было постлано на печи и щупала ладошкой голый кирпичи печной лежанки. Согреваясь, опять засыпала. Просыпаясь, лежала молча. Иногда пела свои нехитрые детские песенки. Никто не приходил. Она одна в этом тёмном доме. За окнами гудел ветер. За дверью мяукала кошка. Раечка не могла открыть дверь, да и боялась. Она помнила разговоры взрослых о том, что иногда мяукают за дверью люди, занимающиеся кражей. Конечно, красть было нечего. Но ребёнок был один, и никого рядом. Дом не на замке, а на крючке. А вдруг… и рисовались страшные картины. Девочка начинала горько плакать. Причитая, звала маму, сестричку Иру и, наплакавшись, крепко засыпала. Проснувшись однажды, она долго не могла понять, что случилось: кто-то звал её по имени. Далеко-далеко, как ей казалось. Веки смыкались и где-то приглушённо слышалось: «Раечка, доченька, открой!» Но никак невозможно было избавиться от этой сонливости. Девочка как будто проваливалась куда-то и уже опять ничего не слышала. А под окнами ходили мама с Иринкой. Они стучали в дверь, в окна, в кухонную форточку – никаких результатов. Но вот неожиданно Рая поняла, что зовут её. «Это же мама с сестричкой!» – промелькнула мысль. Она поднялась, стала отвязывать верёвочку, ею же самой намотанную на дверцу дымохода. Маленькие ручонки держали её крепко, боясь выпустить. Она представляла упасшую на пол верёвочку и тогда… Эта мысль пугала её «Кто тогда откроет её?», – думала она. Но вот Рая намотала на руку конец верёвки. Теперь надо сесть на край полатей и дёрнуть крючок. Она уселась поудобней на полатях. Не торопясь, левой рукой оперлась в стену и, сделав рывок, выдернула крючок из петли. «Открыла!» – закричала девочка и радостно, и со слезами. Дверь открылась. Вошли мама с сестричкой. «Что же ты так долго не открывала?» – спросила Иринка, снимая пальто. Она была сердита. – «Так и замёрзнуть можно», – продолжала она. «Ну, ладно, ладно. Всё хорошо», – успокаивала мама. Разве для матери была какая-то разница в любви к детям. Нет. Для неё все равны. «Какой палец ни укуси, всё равно больно», – говорила она детям иногда. Маме было жаль Иринку, так как та уже замёрзла и стукала нога об ногу, засунув руки в карманы. Но и малышку, оставленную на целый день одну, тоже жаль. Что ж, такое сердце матери. Мама включила свет. Раечка прищурилась от света. «Долго ждали», – думала она. «Вы замёрзли?» – спросила Раечка. «А я так хотела, так хотела проснуться, но ничего не могла сделать. Я будто слышала, но далёко, что меня звали, я старалась раскрыть глаза, а они не открывались. Я, правда, хотела скорее встать, но… этот сон… он такой какой-то…» – девочка замолчала и смотрела на маму. Иринка уже ушла в комнату. «Это сон не давал мне проснуться», – простодушно признавалась Раечка. – «Он не хотел меня отпускать». Она сидела на краю полатей, болтая спущенными ногами. Мать чуть-чуть улыбалась, как всегда. Она подошла и сняла Раечку с полатей. Села с нею на широкую лавку, укутав телогрейкой. На руках у мамы хорошо, тепло. «Мама… как я тебя ждала», – прижимаясь крепче к матери, думала малышка, а мать чмокала её то в макушку, то в ухо. Рае было щекотно, но это же мама. Раечка успокаивалась. Хотелось ещё поспать, а мама приговаривала: «Всё будет хорошо. Вот затопим печь, будет тепло, покушаем… девочка моя родная», – и гладила светло-русые мягкие волосы дочурки. «Я тебя сейчас подсажу, ты ещё полежишь немного, а если хочешь поспать – поспи», – она видела смыкающиеся веки дочери. – «Я тебя люблю», – прошептала на ухо малышке мама. Раечка блаженно улыбнулась, соглашаясь с мамой. Из-под маминой фуфайки не хотелось уходить, но Раечка понимала, что маме нужно многое сделать. Вот и Иринка пошла учить уроки.
Мама убрала всё с полатей, поправила подстилки на печи, помогла Раечке взобраться, укрыла её одеялком поплотней. «Полежи ещё, – опять повторила она для дочки и, ласково глядя на неё, продолжала: – видишь, как темно и холодно на улице, а наша горница с Богом не спорится». Ей, как и Раечке, хотелось посидеть с этой, самой младшенькой, но… «Ох уж это время! Не бежит, а летит… Вот и последыш наш уже вон какая. Подросла. Бледненькая… Ничего. Самое страшное будет позабыто. Всё будет хорошо. Вот война закончится, и наступит мир». Она задумалась, уставившись в одну точку. «Как там наши? Где они? Надо будет послушать информбюро». Она прикинула, что нужно сделать в первую очередь, а «последыш» наблюдала, как мама, сбросив телогрейку, засучив рукава, готовилась топить печь. Даже шаль сбросила. В лице посерьёзнела, губы сжала, собрала волосы покрепче в узел на затылке. От света лампы волосы у мамы блестели. Волосы мамы были темнее намного волос Раечки, и всё же, у них было сходство: глаза, нос, овал лица, улыбка, даже манера движений. Почему-то мама надевала больше всего одежду потемнее – синее, коричневое с каким-то мелким рисунком. Крупный рисунок ей не нравился. Вот и тогда она стояла в коричневом платье в мелкий цветочек. Фартук – чуть посветлей, без карманов. «Цепляются они иногда. Ну их, не надо», – говорила она о карманах.
В то время мыло было дорогим удовольствием, как и соль. Война повсюду протянула свою лапу. «Ничего, всё будет хорошо», – часто и уверенно повторяла мама, и маленькая Рая это тоже повторяла, если падала или жалилась крапивой. Сон вновь завладел девочкой. Глаза закрывались, и она не противилась. Все страхи ушли, а кирпичи на печке стали нагреваться.
«А я уже не хочу кушать совсем», – последнее, что мелькнуло в голове девчушки. Она заснула. Сколько проспала, она не знала, но услышала зовущий голос мамы: «Дети, давайте будем кушать». На столе уже было всё готово, чтобы ужинать. «Когда мама успела кушать приготовить? Наверное, я долго спала». «Я долго спала?» – спросила она вслух. «Да», – усмехнулась Ирина, – спишь ты хорошо. Может, ещё поспишь?». Она нажала нос Раечки, как кнопку звонка и засмеялась. «Ирочка, надень Рае чулочки. Холодно внизу», – раздался голос мамы. Одетую Раечку мама умывала тёплой водой из чашки. Девочка смеялась и кричала: «Я сама, я сама могу умываться. Я не маленькая». «Если б… – задумчиво и негромко вымолвила мама, – тогда бы и горя мне не было. Когда ты у меня уже вырастешь». Раечка уловила последнее и серьёзно добавила: «Да я обязательно вырасту. Скоро вырасту». И она уверенно пошла к столу, но мама ещё убрала со лба дочери чёлку и всё думала: «Какая бледненькая. Надо её на улицу чаще отправлять. А когда?» Мама подстелила телогрейку на табуретку и, посадив Раю, придвинула поближе к столу. «Ешь хорошо» – тихо посоветовала мама. Ужинали поздно, но к этому уже все привыкли. Ели молча, и только с приходом старших сестёр наступало оживление. Все были в сборе, и мать, разомлевшая от еды, смотрела на всех своих дочерей. «Видел бы Яков всех своих дочек, не говоря уж о его любимой Раечке». Она поворачивала голову к младшенькой, сидевшей около неё, и всё гладила её по голове. «Был бы жив Яков», – вновь вздыхала мама, а Рая внимательно слушала разговоры старших сестёр и делала свои детские выводы: «Всем трудно. А сестрички работают долго. Они – большие девочки. Им хочется красивое платье иметь. Вот заработают много-много денег и купят… О каком-то собрании говорят. Что такое «собрание»? – думала Раечка. Она ещё тесней прижалась к маме, а мама в ответ набросила на неё свою шаль. Сразу стало приятно, тепло… «Почему это я спать хочу? Я же спала…» Но веки смыкались не только у дочки, но и у мамы. Прижавшись друг к другу, они дремали, и Раечка уже не прислушивалась к разговорам старших сестёр, а те перешли на более тихий тон. «А на проходной сегодня проверяли…», – последнее, что услышала Рая. Сон одолел. Она заснула и уже ничего не слышала.
«Как будто это было не со мной». Рая очнулась от воспоминаний. Но всё промелькнувшее прошлое было настолько ярким, что казалось – это было вчера или несколько дней назад. И она поняла – повзрослела. «Вот и выросла», – засмеялась она, вспомнив, как об этом говорила, когда-то маме. То было раннее детство. «Мамочка моя хорошая. Как ты уставала! Как ты всё успевала?», – Рая взяла со стены вешалку. А вешалка! Одно название. Это был толстенький прутик, обшитый тряпочкой, чтобы не порвать платье, посредине – петля из бинта. Платье… Она оценивающе смотрела на своё рукоделие, свой труд. «А ничего… – оценила, – хуже других не буду». Рая повесила аккуратно платье на вешалку, потом вешалку на гвоздь и прикрыла марлей. «Ну, вот и всё. Свои дела закончила. Надо маме помочь, а завтра стирка». И лёгкой походкой она направилась на кухню, напевая очередной мотив из какой-то оперетты.