Брюс Ли на гауптвахте

Когда городского недоросля призывают в ряды вооружённых сил, обе стороны – одна отправляющая, другая принимающая, сходятся в одном мнении, что армия окончательно сформирует из полуфабриката настоящую личность со всеми вытекающими из этого последствиями. Какие будут последствия и как они будут вытекать – мощным потоком или пересыхающим ручейком, никому не ведомо. Однако, свой отпечаток армейский сапог не может не оставить. На поверхность всплывают забавные истории, правда, стоит отметить, что забавными они становятся потом, а в момент происходящего их таковыми назвать довольно трудно. И вот одна из подобных историй.
Я типичный маменькин сынок со средним образованием и ветром в голове. Любитель лёгкой жизни,  сладко поесть и сладко поспать, а эта философия, как известно, не способствует развитию волевых качеств, так необходимых при выполнении долга защитника отечества. Ничего примечательного не было и в моих внешних данных, природа не стала воплощать во мне копию Аполлона Бельведерского. Руки, ноги, огуречик – примитивный человечек, да и огуречик – корнишон какой-то, в бане не похвастаешься. Не соответствующая росту большая голова, прямой нос, русые волосы, широко раскрытые глаза цвета чайной заварки, коренастая фигура с короткими ногами.  Зато с Наполеоном мы были одного роста.
                Срок моей службы заканчивался. Осенний призыв обернулся зимним возвращением. Дембельский аккорд звучал всё яростней, душа пела, так и хотелось закатить концерт, чтоб запомнилось. Но получилось хуже. Как говорил наш замполит Авдошкин, произошёл "чпок" – так он называл чрезвычайное происшествие. Главными виновниками являлись я и мой земляк Пётр Михайлов по кличке Питон. Почему Питон? Высокий, здоровый и до смешного непропорционально сложенный. У него было широкое монголоидное лицо с выпуклыми карими  глазами, нечеловеческой формы череп, обтянутый смуглой кожей, на макушке – угловатый ёжик чёрных волос, выражение немного испуганное, движение тела заторможенное. Не зная его близко, создавалось впечатление, неуверенного меланхолика. Но уверяю, это было ошибочное восприятие , математический склад ума , доскональный расчёт,  увеличивали шансы на благоприятный исход авантюр с его участием. Призвали  Питон из института куда он поступил окончив школу с красным дипломом.                Поймали  нас, что называется  с поличным за хищение народного имущества. Именно так трактовалась попытка вынести пару далеко не новых комбинезонов с режимного предприятия, который мы и охраняли. И зачем были нужны эти застиранные тряпки, ума не приложу, я-то уж однозначно шёл за компанию. Шуму было много, давление на психику оказывалось колоссальное. Целый час нас распинали перед строем. Командир роты по фамилии Дурнев, маленький с огромным  пузом и натёртой до блеска лысиной человек, так активно брызгал слюной, что всей передней шеренге не помешало бы полотенце. Слов ненависти и оскорблений хватило бы на целую сотню преступников, под тяжестью обвинений наши шеи согнулись до уровня последней пуговицы на гимнастёрке, и если не наложили в штаны, то только по причине пустых желудков. Казалось, нас расстреляют сегодня же, не дотянув до ужина. Обстановка была накалена, ждали наказание, и оно последовало. Питона разжаловали из сержанта в рядовые, мне объявили пять суток ареста на гауптвахте.
 Гауптвахта, губа, кича – это всё не пустые звуки для обветренного солдатского уха. Страшнее ничего и быть не может, даже тюрьма и угроза смертной казни не так пугает, как сама гауптвахта. Каких только страшилок не рассказывали сослуживцы, что кича сломает любого, службу там тащат люди с душою настоящих изуверов, и головою в очко параши суют, и «ласточку» делают, это когда руки, ноги связывают и поднимают на верёвках. Пытки такие, что средневековая инквизиция – это детские шалости в сравнении с этим ужасом. Камеры переполнены преступниками всех мастей, садистами и убийцами. От таких баек кровь в жилах стынет. В курилке каждый норовит дать совет, как не уронить достоинство, как честь удержать и всё такое, обязательно по плечу хлопнут, держись, мол, брат, война ерунда, главное манёвры. Нет, не согласен, маневры ерунда, война важнее. И вообще-то всего пять дней, они пролетят как один, как промчались два лучших года моей бестолковой жизни. Просто перетерпеть.
Эскорт до места наказания у меня был почётный, специально выделили для этой цели транспортное средство в сопровождении командира роты, того самого пустобрёха, который всю дорогу молчал как глухонемой, и куда делись его обличительные речи. Приехали. Сердце сильнее заколотилось и поменяло своё привычное положение: проваливаясь в пятки, застряло в области копчика. На воротах концентрационного лагеря Освенцим  размещались слова "Труд делает свободным", над воротами гауптвахты же не было никакой надписи. Но одно короткое слово из двух букв  так и просилось на самую вершину, и это невидимое слово читает каждый вновь прибывший. Для более сильного эффекта не хватало виселиц по периметру забора и застрявших в колючей проволоке человеческих останков. Зашли в караульное помещение. Сдал меня ротный с рук на руки и также безмолвно отвернулся. Эх, прощай воля. Только сейчас я осознал, как любил свою родную часть.
– Добро пожаловать, – с садистской улыбкой сказал конвоир, открывая дверь камеры.
Переступив порог и сделав пару шагов, я оказался в центре небольшого квадратного помещения с бетонными стенами. Казённые апартаменты были меблированы двумя скамейками, на одной по левую мою руку сидело человек шесть представителей Средней Азии с поражающим внешним сходством. Южное солнце настолько прокоптило любителей тюбетеек, что даже белки глаз нельзя было назвать светлыми пятнами на их лицах. Выцветшие хлопчатобумажные фуфайки и старые армейские шапки- ушанки, затёртые до неприличия, придавали им вид военнопленных. На противоположной скамейке находился в одиночестве молодой человек славянской внешности. Выронив приветствие, я, естественно, направился в его сторону. Внутри такое напряжение, дышать боюсь, чтобы моча раньше времени не вышла. Присел, жду, когда начнётся, мозг близок к точке кипения. Началось.
– Силусяй, новий. Иди сюда, бушлять у тябе хорёший, свежий. Дай панасить. – Зашипел с акцентом носатый таджик (или  узбек, их сам чёрт не разберёт). – Иди сюда, зинакомиться будим.
Ну что делать, познакомиться имело смысл, куковать ещё долго. С усилием оторвал свой зад от скамейки и с нарочитым спокойствием подошёл  к выходцам с южных окраин нашей бесконечной родины. Угроза нанесения моему телу побоев легкой и средней степени тяжести в тот момент казалось выше среднего.
– Вы-ы-ы чего, му-у-жики, у-у-думали? – а я ещё и заикаюсь в особо напряжённые моменты и слова выдавить не могу, воздуха не хватает, задыхаюсь.
А что эти товарищи удумать могут? Понятно, что ничего доброго, светлого и высокого. Будут искать моё слабое место в надежде сесть на шею и зачморить.
– С-с-с бу-у-шлатом ничего не получится, с-а-амому нужен, – вроде воздух пошёл. Стою, плечи расправил.
– Зачем такой говоришь, э-э? Сами заберём.
– З-з-абирайте, вас тут много, со всеми не сладить, но предупреждаю. Один из вас не встанет, за-а одного ручаюсь, одного вырублю полностью. – Не знаю, что происходило у меня с мимикой, однако мои оппоненты стали переглядываться между собою.
– Ты зачем такой? Страх потерял? Или спортсмен что ли?
– Есть не-е-много, из спортивной роты каратист.                Пришлось выдавать желаемое за действительное. Пан или пропал.  Имелась в нашей воинской части  такая специальная рота из спортсменов.  Слухи о ней  ходили по всему военному округу, возможно, и эти черти могли слышать. К сожалению, каратистом я не являлся, в начальной школе ходил на гимнастику, да в восьмом классе полгода легкой атлетики, вот и все достижения в области спорта. Правда, был случай  как-то в пионерском лагере в раннем подростковом возрасте. Достался нашему отряду один знаменательный  пионервожатый, запомнил его на всю жизнь. Он увлекался модным в то время каратэ, показывал нам блоки, удары и прочее, научил считать на японском языке  до десяти. Вёл даже секцию, где показывал приёмы с криками «Ки-й-я» и показательными схватками; мы, пионеры, получали неподдельное удовольствие от приобщения к таинству восточных боевых искусств. Вспоминаю о той  лагерной смене с особым чувством. И вот с таким опытом мне предстояло найти выход из этой ситуации.
  Южная братия активно шушукалась на своём наречии и русском мате. Полные бесовского огня взгляды не предвещали ничего хорошего, а раздутые до максимальных размеров ноздри уже предвкушали запах жаренного. Мне предлагали вступить в поединок с неким чемпионом по боксу, томящимся за стеной соседней камеры, с таинственным дзюдоистом, убивающим сразу, и чуть ли не с самим Брюсом Ли, который, по их мнению, живой и часто появляется в Ташкенте. Я соглашался, решимость моя росла, готов был противостоять всем таджикам и узбекам вместе взятым. Борьба за бушлат грозила перерасти в мировой конфликт. И тут восточная хитрость придумала следующий ход. Меня стали просить продемонстрировать приёмы каратэ, ведь каратэ самый главный национальный вид спорта в Ферганской долине и стоит на первом месте по популярности после собирания хлопка. Вначале я принялся отнекиваться,  мол, в драке и увидите, но настойчивые просьбы стали переходить в дружеское увещевание, и я поддался. В конце концов, драка с заведомо известным финалом – худший вариант, а склонность к публичности у меня была, и если бы не дефект речи, кто знает, какие бы театральные подмостки скрипели под моими ногами.
  Я выдохнул и сдвинулся ближе к центру. Глаза сокамерников светились прожекторами, возникла тишина, подобно театральной паузе перед поднятием занавеса. Жаль, что мне не дано видеть себя со стороны. Я встал в стойку и начал наносить удары воображаемому противнику. Я вспомнил всё, чему научился у пионервожатого, все приёмы нападения и обороны, прыжки и удары ногами. Всё, что я отрабатывал дома перед зеркалом, опоясанный воображаемым кимоно, старой отцовской рубахой. Должно быть, я поймал кураж, появились элементы импровизации, из горла вырывались звуки разъярённой кошки. Если Брюс Ли в ту минуту наблюдал сверху, то он смог бы оценить как  артист и спортсмен всю технику и драматургию момента. Оценили по-своему и мои зрители, одобрительно заголосили, замахали руками. Вот оно мгновение признания! Не хватало гула аплодисментов, взрыва петард и огня фейерверка.                Не успел я восстановить дыхание, как передо мною возник маленький смуглый узбек с хитрым прищуром: глаза, налитые кровью, с переломанным как у боксёров носом, без передних зубов. В нём что-то было зловещее и отвратительное.
– А сито ты сделаешь против этого приёма?- он подошёл ко мне, зажал мою голову двумя руками, сцепив их в замок. Это был самый известный приём во всех дворовых драках, назывался «стальной зажим», и считалось, что против него нет защиты, и остаётся только одно – сдаться на милость победителю. В какую-то долю мгновения я растерялся. «Неужели мне конец?» – мелькнуло в голове. Но в следующую секунду я достаточно высоко поднял моего соперника на руки, и тот вынужден был разжать железную хватку. Мне повезло, что он был маленький и невероятно лёгкий. Так и хотелось бросить его тело о каменный пол, подобно сцене голливудского боевика, и растоптать кирзовым сапогом. Ну что? Кто следующий? Чьи кости кинуть к моим ногам? В глазах любителей коллективного отбора бушлатов промелькнуло, как мне показалось, нечто вроде страха. Это был практически триумф. Я завоевал своё место под солнцем, вернее под лампочкой этой тесной камеры.
  За мной закрепилось прозвище каратист. Относиться к моей персоне стали уважительно, и напряжённых моментов не возникало. Жизнь человека, отбывающего наказание, вошла в свою колею.
  Как-то в предпоследний день пребывания на гауптвахте нас отправили на работы, вручили лопаты и носилки. Пару мне составил тот самый военнослужащий славянской внешности, который сидел один на скамейке, когда я переступил порог нашего каземата. Работа нам досталась пыльная, засыпали гравий на носилки и перемещали груз в указанном направлении. Стоим с ним во время перекура, болтаем о всяких незначительных вещах. И тут он спрашивает:
– А ты давно занимаешься каратэ? Пояс у тебя есть?
Я ответил не сразу. Внимательно посмотрел в его светлые глаза и медленно сказал.
– С детства.
– Я бы тоже хотел, как ты, стать каратистом…
– Если хочешь, то станешь, – я хлопнул его по плечу и подмигнул. – Пойдём пока отработаем пару приёмов с лопатой. Обладая знаниями, как использовать лопату, можно удивить не только размером выкопанной ямы, но и использовать ее для обороны и нападения)))))).