Глухой

       

Раннее, раннее утро летом 1941 года, туман лежит над полями колосящейся ржи, росы еще не упали на зеленые травы, не проснулись еще звери и птицы, только первый луч солнца несмело выглянул из-за горизонта, как бы испугавшись наступающего дня, несмело проник через туман и коснулся  сонной земли.
      Трое солдат в пылу неравной схватки с врагом отстали от части, но к счастью оказались на нейтральной территории и, чтобы случайно не нарваться на фашистов, залегли в небольшой березовой рощице. Здесь их и настигла ночь. А ночью так сложно ориентироваться в чужой местности, что решили дождаться утра. Утром обнаружили, что их уже не трое, а четверо. Четвертым был глухой, щуплый и нервный старик, бог знает, откуда взявшийся и всё время повторявший:
      - Сынки, не бросайте, возьмите меня с собой...ах ты, господи...не оставляйте ворогу, возьмите с собой.
        С провиантом было худо, только то, что осталось от обеда да дополнительный паек капитана, не съеденный из-за внезапного приказа подниматься в атаку. Этот провиант и поделили на четверых; капитан, двое солдат и глухой старик - это уже воинское подразделение и надо обсуждать дислокацию противника, выходить из окружения, искать брешь во вражеской передовой линии и соединяться со своей или хотя бы не своей, но красноармейской частью для продолжения службы в военное время.
       И каждый из троих военных понимал, хотя не говорил об этом, что будет, если не случится воссоединения.
       Не понимал только глухой старик, ошалевший от страха перед бомбежками, атаками, смертями односельчан от рук фашистов в черных гимнастерках с двумя буквами на рукаве "СС" и черепом.
        Старик все пытался что-то рассказывать, и был бы полезен военным, как проводник, но так громко кричал из-за своей глухоты, что все боялись быть обнаруженными противником.
        Капитан Иван Павлович Фролов, тридцати четырех лет отроду, самый младший из военных, но старший по званию, отозвал в сторону старшину Самородова Петра Андреевича и сержанта Чентуридзе Анвара подальше от старика, чтобы обсудить положение и принять совместное решение.
       Но не тут-то было! Старик догнал их и опять начал что-то рассказывать о расположении вражеских частей.  Верить ему было опасно, на карте он ничего показать не мог, а все бессмысленно повторял:
      - В Лисьей балке они, в Лисьей балке...там генералы, там танки...
        В планшетке Ивана Павловича была карта местности, но тот участок , где оказались солдаты приходился на самый край листа, трудно было ориентироваться, не зная народных названий перелесков и балок, а старик не мог понять, что такое широта и долгота, объяснять же ему надо было громко. Решение пришло одновременно у всех: избавиться от глухого старика, он штатский, уроженец здешних мест, его фашист не тронет, да и полицаи смогут подтвердить, что он не воюет.
        И сделать надо было это быстро, до наступления рассвета, чтобы дед мог вернуться в свою деревню, сложность была в том, что он не хотел уходить от них.
        Вокруг широко расстилались поля, пшеница колосилась высокая, колос звенел спелым зерном, и над всем этим богатством земли свирепела и зверствовала война. Никто не знал, будут ли убираться хлеба, кто будет косить, кто будет есть потом этот хлеб, потому что никто сейчас не знал, будет ли он жив в следующую минуту, а не то, что на следующий день или на следующий год.
        В деревнях по линии фронта попрятались в холодные погреба даже кошки и собаки, не то, что люди, а из людей остались лишь дети, да немощные старики. Даже женщины ушли на фронт медицинскими сестрами, радистками, снайперами, разведчицами. Говорят, это у них лучше получается, руки у них тоньше и нежнее. А тяжесть военная, что легла на их хрупкие плечи, невыносимо тяжелая и грубая придавила их горем до самой земли-матушки.
        Вот и старик наш глухой потерял всю семью: кого убило, кто на фронт ушел, а внуков бабка и вовсе увела в лес к партизанам, в надежде увезти за линию фронта. А линия фронта все догоняла и догоняла беженцев. Тогда еще многие думали, что война скоро кончится.
       Отступали мы тогда, поэтому жалобно и просил старик: не оставляйте, сынки, заберите с собой, пригожусь... И все твердил про какой-то Круглый лес и Лисью балку, которых не было на карте капитана Фролова, видно потому, что названия эти жили только в народном творчестве местных  жителей, а сибирякам и кавказцам были неведомы.
        Жалко было Ивану Павловичу прогонять старика, но делать было нечего, стал ему объяснять, что надо деду вернуться в свою опустевшую и дрожащую от страха деревню. А поскольку уходить дед не хотел, пришлось его оставить в засаде, а самим по ржи, в которой все четверо провели ночь, ползком удаляться в сторону канонады, доносившейся с линии фронта.
       Так капитан надеялся сам выйти из окружения и вывести своих сослуживцев.
       Рванули три солдата через поле и угодили в самое болото. Видно прав был старик, что надо выбираться через Лисью балку на Круглый лес, но это была длинная окружная дорога, и можно было напороться на вражеский патруль, собиравший после боя с похоронной командой раненых и убитых.
       Военные старались удаляться от тех мест, где откровенно была слышна немецкая речь, а, когда уже стало совсем мало выбора, разделись до нижнего белья, а звездочки и документы зарыли в укромном месте и заметку поставили, надеясь вернуться. Все уж лучше попасть в руки немца местными жителями, чем солдатами противника...
      Мучило солдат сознание, что они на своей родной русской земле должны прятаться от врага, а не могут дать ему достойный отпор. И за то, что старика пришлось бросить, тоже душа болела.
Так блуждали они весь день, пока не наступили сумерки и не  скрыли от глаз людских поля, болото и лес, куда никак не могла добраться группа капитана Фролова.
         Припасы давно закончились и единственным пропитанием были молочно-восковой зрелости зерна пшеницы, которые жевали солдаты, чтобы были силы двигаться дальше.
         Прошли километров сорок. Как же далеко отступили наши, если их невозможно было догнать! Как тяжелы были потери и как неизмеримо горе оставленных в тылу врага деревень.

         Так и простояли всю ночь в болоте по колено, чтобы не выдать себя и не выйти прямо на бивак врага, что невдалеке видится кострами на фоне темной июльской ночи. Страшно также было утонуть в болоте и не добраться до расположения своих частей.
         Второе утро было холоднее, есть было нечего, куда идти никто не знал. Решили послать в разведку старшину Самородова, больше всего похожего на местных жителей. Выучил кое-как названия местных деревень в округе, мигом придумали легенду, почему он в кальсонах и откуда идет. Задание было простое: раздобыть провиант и уточнить направление к линии фронта.
        Но и эта задача была очень трудной. Людей и хлеба пришлось искать долго. Да и те две старухи у сожженного дома, кроме краюхи черного хлеба ничего не имели, а о расположении линии фронта мало что знали. Однако из сбивчивых рассказов старух было понятно, что идти им еще километров  десять. Идти придется ночами, потому что четкой линии фронта не было и на разрозненные подразделения врага можно было натолкнуться в любой момент.
       Вернулся Самородов только к вечеру, небезопасно было разгуливать по дорогам в нижнем белье средь бела дня. По-немецки Самородов знал только "хен-де-хох" да "гитлер капут", поэтому ему любой солдат мог сделать "Самородов капут", не моргнув глазом, а это не входило в его планы. Он теперь отвечал не только за свою жизнь, но и за жизни своих товарищей, ожидавших его в рощице на болоте.            Собрались опять на военный совет, принесенную Самородовым краюху хлеба без соли размочили в ручье и с тяжелым чувством последнего куска жевали лук, надерганный старшиной в палисаднике сожженного дома. Жителям он уже не понадобится, -  они или убиты или далеко от этих мест сейчас.
       И мысли солдат были так же горьки, как  тот лук без соли, потерявший своих хозяев, и нашедший едоков, отступающих с боями и потерями вглубь страны, оставляя на поругание врагу стариков и детей, невинных в развязывании этой страшной и никому не нужной здесь войны.
       Договорились так: идти врозь, с оружием, но при первой опасности подавать сигнал друг другу и это будет означать, что либо вступаем в бой, либо расходимся и прячем оружие, чтобы выдать себя за местных жителей.
       Командир Иван Павлович Фролов выслушал сотоварищей, подумал немного, затем обнял каждого:
      - Надеюсь на тебя, Петр Андреевич, ты у нас самый старший, хлебнул войны побольше нас, береги себя, не отставай, одному не справиться, не найти своих...Не оправдаться потом...
      - Анвар, дорогой мой сержант, кавказскую кровь горячую, придержи дорогой, будь осторожен, охотник ты хороший, а враг - это зверь...Стрелять не смей без моей команды, погубишь и себя и нас...Надеюсь на твое умение выследить зверя и затаиться...Не думай о плохом, думай о море, о маме, о любимой девушке Тамаре, которая ждет тебя с войны живым...С богом!
        И разошлись по сторонам, продвигаясь в одном направлении на некотором расстоянии, друг от друга, чтобы не заметна была врагу организованная группа военных, с которой расправиться было не трудно.
        Продвигались очень медленно, была ночь, под ногами хлюпало болото, ночные шорохи и даже тишина пугали и заставляли остерегаться даже хруста веток под ногами.
        Ориентир был один: редкие выстрелы с передовой, совсем редкие ночью, и едва различимые под утро. Каждый раз приходилось менять направление, если капитан считал, что сбились с курса. Иван Павлович сам  следил за ориентирами, а старшина, который был самым грамотным из них, старался уловить немецкую речь и предупредить, чтобы не наткнуться на вражеских солдат.
        Третий солдат Анвар, бывший охотник, чутко следил за оркестром лесных звуков ночью, стараясь уловить малейшее отклонение от привычного шума: то ли шум мотора, то ли хруст обломанной ветки, то ли рычание зверя или уханье ночной птицы, не спугнул ли ее человек, засевший в кустах и стерегущий посты.
        Так прошла короткая летняя ночь, и забрезжил тревожный, росный и беспокойный рассвет. Надо было прятаться и опять идти в разведку. Голод подбирался все ближе и ближе к концу третьих суток, а пройдено было совсем немного.
        Снова собрались все вместе, прикрылись ветками, оружие с собой, форма одежды - исподнее.
        - Как думаешь, командир, солнце не помешает нам продвигаться дальше?- спросил старшина Фролова, помолчал немного и добавил:
        - Нельзя нам задерживаться здесь, в воздухе тревога нависла...
         Капитан Фролов не мог ответить на вопрос, но не мог также и не ответить. Он понимал, что промедление - смерти подобно, регулярные части идут быстрее отставших от армии бойцов.
 Но была  еще маленькая надежда на то, что отступать перестанут и тогда уже не трудно будет догнать войска.
         Тревожная утренняя заря предвещала недоброе; как будто противники затаились друг против друга перед смертельной схваткой, и каждая из враждующих сторон ждет артподготовки противника и по ней хочет уточнить расположение вражеских позиций.
        Ждали и наши солдаты. Но ни одна ветка не хрустнула, ни одного хлюпа болота, ни речи, ни гудения мотора.
        И вдруг - о чудо! Совсем недалеко, метрах в ста от лежанки солдат раздалась русская речь. Слишком неожиданно это было, сразу рвануться бы вперед, но три дня без сна и три ночи пути так измотали людей, что никто не шелохнулся.
        Так прошло еще полчаса, и солнце уже вполне осветило редкие кусты, болото и поле, где застало утро наших солдат. Так что можно было оглядеться и заметить какое-то еще движение в округе.
        Опасно было шевелиться в хлипком болоте под кучей веток, ведь кто-нибудь так же, как они, мог наблюдать за окружающим пространством, улавливая каждый шорох, каждый необычный звук, чтобы защититься от опасности или продолжить выполнение боевой задачи.
        Русская речь повторилась, притом еще более русская: настоящий русский мат громким шепотом, вслед за плюхающим звуком упавшего в болото грузного тела. Тут уж надо было притаиться и сконцентрироваться одновременно, чтобы не попасть в ловушку.
        Осторожный Анвар бросил сучек в направлении звуков и тут же последовал окрик:
       - Стой, кто идет?
      Несомненно, это был часовой, но вот, что он охранял? Чья была часть? Куда двигалась? Осторожный охотник Анвар ухнул филином раз, через паузу - еще раз. Окрик часового повторился и капитан Фролов, сделав знак своим товарищам, тихо ответил
       - Свои! Русские,  ты кто?!
        -Конь в пальто, вот кто, показывайся, а не то... и снова отборный русский мат, - руки вверх!
        Делать было нечего, хоть и шепотом произносилось, но риск был большой, когда капитан, спрятав оружие и подняв руки, начал двигаться на голос. Ему казалось, что шел он  - целую вечность.
        Через несколько минут он увидел наполовину засыпанного ветками часового, по колено в болоте, но с оружием и в форме красной армии без знаков отличия.
        Так стоял капитан Фролов с поднятыми руками, и в голове у него со скоростью света пролетела вся его тридцатичетырехлетняя жизнь. Вспомнил родной колхоз, где председательствовал перед войной, пацанов своих, сыновей вспомнил с сопливыми носами, а потом почему-то вспомнил Турксиб, где строил оросительный канал вместе с племянником Лексой. А вдруг это полицаи, поставленные фрицами для зачистки местности после боя?
       - Так твою, перетак, кто такой?!
 Громким шепотом заговорил опять часовой. И тут Иван Павлович понял, что пора говорить правду, долго с ним так церемониться не будут.
       -Отстал я, в/ч-1349, дивизионная интендантская служба. Часовой махнул рукой, де мол, подойди ближе, и капитан сделал еще несколько шагов вперед по вязкому болоту, не опуская рук.
       - Почему в исподнем?!
Часовой явно не знал, как поступить и, хотя был вооружен, стрелять не собирался.
       - Не знаю точного местоположения, боялся нарваться на немцев.
       - Где знаки отличия? Документы?!
   Часовой уже перестал материться и, видимо, хотел побольше узнать от солдата, тянул время, чтобы не принимать окончательного решения.
        -В каком звании!? Почему отстал, при каких обстоятельствах?
   Капитан мучительно соображал, стоит ли открывать остальных или помедлить, пропадать уж лучше одному.
        -Капитан интендантской службы Фролов Иван Павлович, в/ч-1349,отстал три дня назад, во время атаки, не  рассчитал скорость движения части, документы зарыл, могу найти по карте...
       - Кто командир части?!
       - Сезев Илья Владимирович, в звании полковника.
  Тут глаза часового потеплели, видимо знакомая фамилия командира части успокоила его и, он уже готов был поверить капитану. Тут Фролов попытался опустить руки, но не тут-то было! Часовой снова гаркнул:
       -Руки, руки вверх! Стоять!
И капитан снова поднял высоко руки, вопросительно глядя на солдата-часового и ожидая его дальнейших действий. А солдат не знал, как ему поступить дальше.
        Разговор продолжался бы и дальше, если бы не раздался в это время тихий свист, метрах в пятидесяти, и Фролов увидел небольшой куст, почему-то приближавшийся к часовому. Стало быть,  часовой охранял бивак войскового подразделения и не хотел будить командира, а командир, услышав речь проснулся сам и, не нарушая маскировки, двигался к солдатам. Часовой обрадовался поддержке и сразу передал Фролова командиру, который также был в военной форме, но без знаков отличия, по выправке и языку чувствовалось, что звание этого командира  повыше капитана и возраст побольше. Вполголоса он спросил часового
    -Что у тебя Лебедь? Никак языка взял?
   - Да что Вы, товарищ командир, он больше на дезертира похож, говорит, что отстал от части, но надо еще посмотреть, не вражеский, ли лазутчик...
        Тут раздался глухой ухающий крик филина, в котором капитан без труда узнал позывные Анвара, обеспокоенного его долгим отсутствием. Насторожился и командир.
 Полминуты хватило двоим русским, чтобы понять,  и скорее почувствовать, чем рассудить, правдивость незнакомца в подштанниках военного образца; в такие одевалась тогда вся мужская половина Российского народа строившего светлое коммунистическое будущее.
        Командир приказал подойти ближе, и капитан пошел вперед, не задумываясь: другого выхода не было.
        Короткий допрос и капитана Фролова под конвоем отправили в лес, где ему нашли одежду с убитого бойца, дали двоих солдат, чтобы отправиться на поиски документов - иначе нечем было доказать, что не был у врага.
        Товарищей своих капитан Фролов не стал обнаруживать, уж под трибунал - так одному, думал он, ведь еще не факт, что документы найдутся и все поверят в то, что трое не дезертиры.
       Поиски заняли полдня, оказывается все это время, группа Фролова обходила болота, а напрямую, по известным тропам место, где были спрятаны знаки отличия, нашлось гораздо раньше.
       И только тогда, когда в руках у сопровождавшего его особиста  оказалось три комплекта документов и наград, капитан с риском для себя и тех двоих, что верили ему и ждали от него помощи, признался, что он не один.
      Тут уж пан или пропал, а направились все вместе к укрытию, где капитан оставил своих друзей. Кто из них родился "в рубашке", неизвестно, но влились они в остатки попавшей в окружение у села Гремячее дивизии и уже с ними благополучно соединились с действующей армией.
       Каково же было удивление бойцов, когда среди солдат, к которым они присоединились, капитан и его товарищи снова повстречали глухого старика, выполнявшего теперь работу проводника, и все четверо уже считали друг друга почти родственниками.


               
                2005г.