Алексеев, Николай Второй, Ставка, измена. ч. 3

М.В. Алексеев, Николай Второй, Ставка, измена.

Очень точную и откровенную характеристику самого Николая Второго даёт Г Шавельский:
«Сам Государь представлял собою своеобразный тип. Его характер был соткан из противоположностей. Рядом с каждым положительным качеством у него как-то уживалось и совершенно обратное  — отрицательное. Так, он был мягкий, добрый и незлобивый, но все знали, что он никогда не забывает нанесенной ему обиды. Он быстро привязывался к людям, но так же быстро и отворачивался от них. В одних случаях он проявлял трогательную доверчивость и откровенность, в других  — удивлял своею скрытностью, подозрительностью и осторожностью.
Он безгранично любил Родину, умер бы за нее, если бы увидел в этом необходимость, и в то же время как будто уж слишком дорожил он своим покоем, своими привычками, своим здоровьем и для охранения всего этого, может быть, не замечая того, жертвовал интересами государства.

Государь чрезвычайно легко поддавался влияниям и фактически он всегда находился то под тем, то под другим влиянием, которому иногда отдавался почти безотчетно, под первым впечатлением. Каждый министр после своего назначения переживал «медовый месяц» близости к Государю и неограниченного влияния на него, и тогда он бывал всесилен. Но проходило некоторое время, обаяние этого министра терялось, влияние на Государя переходило в руки другого, нового счастливца, и опять же на непродолжительное время.
В начале марта 1916 г. я был у Главнокомандующего Северным фронтом генерала Куропаткина. 
— Каково отношение Государя к генералу Алексееву?  — спросил меня Куропаткин.

 — По моему мнению, не оставляет желать ничего лучшего. Генерал Алексеев пользуется полным вниманием и доверием,  — ответил я.

 — Передайте же Михаилу Васильевичу,  — сказал Куропаткин,  — чтобы он использовал для дела это время. Пусть помнит, что это медовый месяц, когда Государь всё исполнит, что бы Алексеев ни попросил. Но потом медовый месяц пройдет: Государь к нему привыкнет и охладеет. Тогда ему труднее будет добиваться нужного...

 Государь однажды сказал министру иностранных дел С. Д. Сазонову:

 — Я, Сергей Дмитриевич, стараюсь ни над чем не задумываться и нахожу, что только так и можно править Россией. Иначе я давно был бы в гробу.

Это рассказывал мне сам Сазонов в июле 1916 года. Значит, у Государя это был своего рода философский «modus vivendi»: воспринимать и переживать только приятное, что может утешать, радовать и укреплять тебя, и проходить мимо всего неприятного, что тебя озабочивает, расстраивает, огорчает, не задерживаясь на нем, как бы не замечая его. Кто хотел бы заботиться исключительно о сохранении своего здоровья и безмятежного покоя, для того такой характер не оставлял желать ничего лучшего; но в Государе, на плечах которого лежало величайшее бремя управления 180-миллионным народом в беспримерное по сложности время, подобное настроение являлось зловещим».


Вышеупомянутый жандармский генерал А.И. Спиридович в своих воспоминаниях дал подробную и объективную характеристику М.В. Алексееву и его ближайшему окружению:
«Генералу Алексееву шел пятьдесят восьмой год. Сын небогатых родителей, он окончил Тверскую гимназию и Московское юнкерское училище (которые в то время много отличались от Военных училищ), откуда в 1876 году поступил прапорщиком в 64 пехотный Казанский полк.
С полком он участвовал в Турецкой войне и, прослужив в нем девять лет, поступил в Академию Генерального Штаба. По окончании в 1890 году Академии, Алексеев служил в Главном Штабе и в течение шести лет состоял профессором Академии.
В Японскую войну был генерал-квартирмейстером третьей армии и заслужил Георгиевское оружие. После войны вновь служил в Главн. Штабе, затем был Начальником Штаба Киевского военного округа (когда очень понравился Государю на маневрах в 1911 г.), затем он был командиром 13-го корпуса, а настоящую войну, сперва был Начальником Штаба Юго-Западного фронта (у Иванова), а затем Главнокомандующим армиями Северо-Западного фронта.
В последней должности он подвергся, как уже говорилось, большим нареканиям и критике со стороны подчиненных ему генералов. Критиковала его и старая Ставка, и когда состоялось его последнее назначение, злые языки, не без иронии, говорили, что вот, мол, поздавал все крепости немцам и получил повышение.
Среднего роста, худощавый, с бритым, солдатским лицом, седыми жесткими усами, в очках, слегка косой, Алексеев производил впечатление не светского, ученого, статского военного. Генерал в резиновых калошах. Говорили, что он хороший и порядочный человек. Он имел жену, которая, по слухам, была "левая", сына, служившего в Л.-гв. Уланском Его Величества полку.
Назначение Алексеева на его высокий пост подняло большие разговоры среди генералов. Некоторые его приветствовали, а некоторые, из них же первый генерал Рузский, считали его несоответствующим новой должности. Рузский особенно сильно критиковал Алексеева за его работу по войне. Единственно на чем все сходились это на том, что Алексеев человек работящий и необыкновенной трудоспособности. Выбор его объясняли личной симпатией Государя Императора.
В качестве генерал-квартирмейстера Алексеев привез с собою генерала Пустовойтенко. Это был средний, ничем не проявивший, до сих пор, себя, генерал Генерального Штаба, назначению которого удивлялись, разводя руками и поднимая плечи. По виду это был щеголеватый, среднего роста генерал, дополнявший своею франтоватою наружностью то, чего не хватало его начальнику.
Пополнять недостававшие генерал-квартирмейстеру стратегические качества должен был, привезенный Алексеевым, взятый из отставки, некий генерал Борисов, однополчанин Алексеева, его друг, советник и вдохновитель. Алексеев держал его на каких-то неофициальных должностях, что навлекало на него большие нарекания по двум прежним должностям.
Борисов имел какую-то историю в прошлом, был уволен в отставку и это прервало его карьеру. Маленького роста, кругленький, умышленно неопрятно одетый, державшийся всегда в стороне, он заинтриговал сразу многих, а с прежних мест службы Борисова стали приходить целые легенды о его закулисном влиянии.
Позже мне пришлось слышать от одного, весьма авторитетного лица, что генерал Поливанов считал Борисова на границе гениальности с умопомешательством. Прочие лица Ставки оставались на местах» - так описывал верхушку русской Ставки 1915-1917г.г.  генерал корпуса жандармов  А.И. Спиридович, отвечавший за безопасность царя и хорошо знавший обстановку в Ставке.


А вот что вспоминал о ближайших помощниках М.В. Алексеева,  отлично знакомый с настроениями  офицеров Ставки, протопресвитер русской армии Г. Шавельский:
«На место генерала Данилова генералом Алексеевым был избран Генерального Штаба генерал Пустовойтенко, человек незначительный  — так все считали его.
В Ставке и на фронте его звали «Пустоместенко». Тут сказалось неумение генерала Алексеева выбирать себе талантливых помощников и его привычка работать за всех своих подчиненных. Привыкши сам делать всё, генерал Алексеев, по-видимому, и не искал талантливейших.

Одновременно с Пустовойтенко появился в Ставке Генерального Штаба генерал Борисов, товарищ генерала Алексеева по 64 пехотному Казанскому полку и по Академии Генерального Штаба. Официально генерал Борисов получил назначение состоять при начальнике Штаба, негласно же он стал ближайшим помощником и советником генерала Алексеева.

Маленького роста, довольно толстый, с большой седой головой, генерал Борисов представлял собой редкий экземпляр генерала, физически не опрятного: часто не умытого, не причесанного, косматого, грязного, почти оборванного. Комната его по неделям не выметалась, по неделям же не менялось белье. Когда при дворе зашел вопрос о приглашении генерала Борисова к столу, там серьезно задумались: какие принять меры, чтобы представить Государю генерала в сколько-нибудь приличном виде.

С самым серьезным видом предлагали: накануне свести его в баню, остричь ему волосы и ногти, а в самый день представления велеть денщику привести в порядок его сапоги и костюм. Все опасения, перемешавшись с шутками и остротами, дошли до Государя, который после этого серьезно заинтересовался допотопной фигурой генерала своей армии. Генерал Воейков, как более знакомый с Борисовым, взялся привести его перед «парадным» выходом в такой, по крайней мере, вид, который бы не очень смутил Государя. Благодаря трудам и искусству генерала Воейкова, Государю так и не пришлось увидеть Борисова в его обычном виде. Последний предстал пред царские очи и вымытым, и выбритым, и даже довольно чисто одетым, так что Государь потом заметил: «Я ожидал гораздо худшего».

В умственном отношении генерал Борисов не лишен был дарований. У него была большая начитанность, даже и в области философских наук. Некоторые считали его очень ученым, иные  — философом, а иные  — чуть ли не Наполеоном. Большинство же было того мнения, что и ученость, и стратегия, и философия Борисова гармонировали с его внешним видом, а его близость к генералу Алексееву считали вредной и опасной для дела.»


Прямо скажем, не слишком лестные характеристики для ближайших помощников начальника Штаба русской армии в тяжелейшие годы Первой мировой войны...
 Более обстоятельного обсуждения  заслуживают действия многих высших русских военачальников эпохи Первой мировой войны.  О них – как нибудь в другой раз.

Надо подчеркнуть, что многие настоящие строевые офицеры-окопники, прошедшие Первую мировую и Гражданскую войны на фронтах, а не в штабах, отзывались о М.В. Алексееве критично.
Так русский офицер-эмигрант Э. Н. Гиацинтов, написавший интереснейшие «Записки белого офицера» писал:
«Алексеев - ученый-военный, который почти никогда в строю не служил, солдат не знал. Это не был ни Суворов, ни Нахимов, ни как другие наши военачальники, вроде Скобелева, которые, хотя и получили высшее военное образование, всю жизнь провели среди солдат и великолепно знали их нужды. А Алексеев - это канцелярский военный, профессор военных наук, но и только! Он не обладал тем, чем должен обладать военачальник. Он равнодушно относился к нуждам солдат. Был очень честный, любил Россию, но никогда монархистом не был, и монархия для него была чужда. То же нужно сказать и о Деникине».

Очень откровенно написал о своём шефе и его ближайший сподвижник генерал В. Борисов:
«Но кто же в русской армии превосходил Алексеева в подготовке? Можно со всею суровою правдой ответить: "недостаточная подготовка Алексеева являлась полной в обстановке, в какой велась в мирное время русская армия". Алексеев прошел работу Генерал-Квартирмейстера Штаба армии, Начальника оперативного отделения, Обер-Квартирмейстера Генерального Штаба, Начальника Окружного Штаба. Все это работа в оперативном ведении армии. Все это размышление в одном и том же направлении, это теория построения вооруженных масс для боя, теория придания этим построениям тех форм, которые наиболее благоприятствуют той или иной оперативной задаче. Знание этой теории образует первейшее требование от полководца, когда против подчиненных ему вооруженных масс уже выстроились такие же массы неприятеля.
"Между выигранным и проигранным сражением лежит империя", сказал Наполеон.
...Все наши высшее начальники не знали военных качеств нашего командного состава. И Aлeксееву приходилось решать неопределенные уравнения со многими неизвестными, когда требовалась замена командира корпуса, командующего армией. Наша система аттестаций не давала серьезного ответа на этот вопрос. Но откуда же Алексеев мог почерпнуть это знание, раз у нас назначение командного состава в мирное время совершенно не определялось требованиями военного искусства?
...
Вообще мы вышли на войну, не проработав опыта Русско-Японской войны. Историю этой войны мы писали 5 лет и написали в форме ничего не дающей для практического изучения военного искусства. Наша "казенная" и одеревеневшая, притом очень мало распространенная среди армии, военная литература не стремилась сделаться практически необходимой для армии, а печатала все, что подсовывалось...
Слишком окаменела русская военная система. И печальный опыт Японской войны изменил очень немногое и притом несущественное…»


Он же отмечает и некоторые попытки Алексеева «вмешаться  в политику»:
«я отмечу для памяти три события, но не оперативного значения.
Одно — участие Алексеева в склонении Государя возобновить деятельность Государственной Думы и быть на ее открытии
Другое — это разговор Алексеева в июне 1916 г. с Государем, после очередного оперативного доклада, о необходимости конституции и ответственного министерства, что поставило Алексеева на порог к отставке.
Третье — мой разговор на эту же тему с Государем, по поручению Алексеева, и характерный ответ государя: "Вы говорите так, а иные говорят иное".
Эти политические экскурсии были настолько далеки и чужды для Алексеева, что их можно рассматривать, как разговоры в момент отдохновения мысли от оперативных соображений...
20 ноября (3 дек.) 1916 г. Алексеев был отправлен из Могилева в Севастополь, как окончательно слегший от той болезни, которая еще в июле 1915 г. проявлялась у него в Седлеце. Он был окружен полным и сердечным вниманием Государя, который высказал мне желание, чтобы я отправился с Алексеевым, дабы помочь ему в держании связи со Ставкой. Все важнейшие мероприятия Гурко обязан был докладывать Государю не иначе, как с полученным из Севастополя мнением Алексеева».

Как видим, Николай Второй настолько доверял и верил Алексееву, что даже в период его отсутствия по болезни, замещавший его Гурко был ОБЯЗАН согласовывать свои доклады с мнением Алексеева.

М.В. Алексеев, будучи умным человеком и хорошим стратегом, конечно, видел военную никчёмность и убожество Николая Второго, как верховного главнокомандующего и лидера воюющей нации.
Возник соблазн «мягко» отодвинуть Николая от власти и решить этим все проблемы. Поставить во главе армии популярного военачальника (хоть того же в.к. Николая Николаевича), вокруг которого «сплотятся все здоровые силы страны». Это-де и будет ключом к решению всех проблем России, изнемогавшей от тягот войны.
Примерно так думал Алексеев, организовывая свои действия и телеграммы главнокомандующим фронтов и флотов.
Все они были «вне политики» и не понимали старой истины, что «если ты не занимаешься политикой – политика займется тобой».
В результате - их просто «использовали» и выкинули на свалку истории ловкие либеральные политтехнологи того времени.

Вот что вспоминал генерал В. Борисов:
«Если что Алексеев и прочие деятели, как военные, так и не военные, упускали из виду, то это то, что наш боевой организм не был уже "армией", а был лишь "вооруженным народом", и что воинская дисциплина в нем поддерживалась исключительно еще сохранявшеюся к ней традиционно привычкой, а отнюдь не возможностью применения реальных мер в случае ее нарушения. В основном атоме боевого организма, в роте, не было уже в наличии тех 5 офицеров и 13 унтер-офицеров, которые собственно и образуют фундамент воинской дисциплины...
Алексеев думал, что новые государственные деятели не коснутся воинской дисциплины. К сожалению, первые шаги военного министра Гучкова были сделаны именно в этом направлении. Первый момент революции был как бы благоприятен. Николай II отрекался от трона. Алексей вступал на престол. Михаил делался регентом. Poccия становилась конституционной монархией. Дума получала полную свободу, выполнять свою государственную задачу по продолжению войны.
 
Алексеев вошел ко мне в комнату и сказал: "Поздравляю вас с конституционной монархией". Он был доволен и спокоен за будущее войны, а с нею и России. Я спросил: "Отчего не с республикой?". Алексеев ответил: "Для республики у нас нет готовых людей". Этот ответ Алексеева показывает глубину его государственного взгляда. Но кругом уже все шло, видимо, к республике.
С каждым днем становилось яснее, что Poccия, перестав быть самодержавной монархией, не делалась ни конституционной империей, ни республикой…
 
По плану Алексеева, через некоторое время Государя должен был сменить прибывавший с Кавказа великий князь Николай Николаевич. Но в этом, существенном для сохранения в армии воинской дисциплины, вопросе, а именно, чтобы перемена командной власти в армии совершилась без скачков, временное правительство не выдержало характера и потребовало удаления великого князя. Так же не выдержан характер и относительно прощального приказа царя…
Шли заигрывания многих генералов с членами правительства, чтобы стать на место Алексеева. Как я сказал уже, что Алексеевым в декабре 1916 г. был представлен из Севастополя Государю план операций на 1917 г. Этот план предусматривал главный удар на австрийцев около Тарнополя. План этот был принят к подготовке, но Алексеев, глубоко понимая состояние взбудораженной революцией армии, оттягивал начатие этого удара. Он знал, что этот прорыв, как и бывшие в 1915 и 1916 г.г., не может иметь успеха, а вызовет лишь огромное потрясение для армии. Это нежелание Алексеева перейти теперь же к активной операции обусловило замену его Брусиловым. В мае 1917 г. Алексеев отчислился в распоряжение временного правительства и поселился в Смоленске.
Наша атака 18 июня "революционных полков с революционными знаменами" не удалась, и вызвала немецкий контрудар 6 июля, который превратил "революционную армию в безобразную и опасную для государства толпу».


Обратите внимание на то, что Алексеев «ЗНАЛ, что этот прорыв, как и бывшие в 1915 и 1916 г.г., не может иметь успеха, а вызовет лишь огромное потрясение для армии».
В отличие от сегодняшних горе-историков и политиканов, трубящих, что Россия –де в Феврале 1917 года была «на пороге победы», и непременно разгромила бы «злых тевтонов» в планируемом весеннем наступлении, Алексеев и его приближённые прекрасно знали ИСТИННЫЙ уровень боеспособности тогдашней русской армии.
Она была потрясена и деморализована тяжелейшими потерями, утратой кадрового офицерства (в пехоте – процентов на 90) и унтер-офицерства и НЕ СПОСОБНА ни к каким активным действиям.


Нельзя не упомянуть лишь о роли генерала Рузского в событиях Февраля 1917 года.
Генерал-лейтенант П.Г. Курлов,  занимавший в годы Первой мировой должность главноначальствующего гражданской части в Прибалтийском крае, отмечал в своих воспоминаниях:
 «Февральский военный бунт в Петрограде охватил в первые же дни и часть войск на фронте, в особенности на Северном, в состав которого входила и столица, находившаяся поэтому в тесним с ним общении и полной зависимости от главнокомандующего фронтом. Само собою разумеется, что бунт этот никогда не захватил бы столь стихийно войска, если бы не было уже и ранее проявлено преступного попустительства со стороны некоторых предателей, стоявших во главе командного состава. Первое место среди них принадлежит по праву генералу Рузскому, забывшему долг верности Государю и принятой им присяге и опозорившему Царские вензеля, которые он носил по званию генерал-адъютанта. Ничего другого от него и нельзя было ожидать. Ведь его любимцем, сотрудником и, говорят, даже вдохновителем был начальник его штаба генерал Бонч-Бруевич, с которым он не расставался в течение всей кампании в различных штабных должностях и который впоследствии состоял членом высшего военного совещания при Троцком, а брат генерала Бонч-Бруевича занимал должность начальника
канцелярии Совета народных комиссаров».

Вот ТАКИХ генералов  Николай Второй умудрялся назначать на должности командующих и начальников штабов фронтов!!!

Заканчивая рассказ о том, как небольшое происшествие может надолго запомнится достойному человеку  кем, несомненно, был М.В. Алексеев,  и повлиять на его поведение в критической ситуации, вспомним о его роли в отречении своего благодетеля и императора Николая Второго.
Именно Алексеев де-факто оказался во главе  заговора тогдашних русских военачальников, который и стал решающим фактором, толкнувшим Николая на роковой шаг.
Именно Алексеев, в критические дни Февраля 1917 года, воспользовался отсутствием Николая в  Ставке, и направил всем главнокомандующим фронтами Действующей армии свою знаменитую телеграмму, где просил их высказать  мнение о необходимости отречения императора от престола.
И именно ЭТИ МНЕНИЯ ВСЕХ главнокомандующих фронтов (и флотов) о необходимости его отречения  и «сломали» Николая.
2 марта 1917 года император Николай II на железнодорожной станции Дно собственноручно составил и  подписал Акт об отречении.
Получив об этом сообщение из Ставки, генерал Гусейн Хан Нахичеванский отправил начальнику штаба Верховного главнокомандующего генералу М. В. Алексееву телеграмму: «До нас дошли сведения о крупных событиях. Прошу Вас не отказать повергнуть к стопам Его Величества безграничную преданность гвардейской кавалерии и готовность умереть за своего обожаемого Монарха. Генерал-адъютант Хан-Нахичеванский. № 277, 03 марта 1917 г.»
Однако генерал-адъютант Алексеев не передал телеграмму императору.
И не только её.
Генерал-лейтенант А. И. Деникин отмечал в своих «Очерках русской смуты»:
Многим кажется удивительным и непонятным тот факт, что крушение векового монархического строя не вызвало среди армии, воспитанной в его традициях, не только борьбы, но даже отдельных вспышек. Что армия не создала своей Вандеи… Мне известны только три эпизода резкого протеста: движение отряда генерала Иванова на Царское Село, организованное Ставкой в первые дни волнений в Петрограде, выполненное весьма неумело и вскоре отмененное, и две телеграммы, посланные государю командирами 3-го конного и гвардейского конного корпусов, графом Келлером и ханом Нахичеванским. Оба они предлагали себя и свои войска в распоряжение государя для подавления «мятежа»...
Ни ОДНУ из этих телеграмм Алексеев не доложил своему царю. Более того, он утаил от войск и прощальный приказ своего  благодетеля.
Несколько слов о судьбе М.В. Алексеева после Февраля 1917 года и его отставки.
В. Борисов вспоминал:
«Живя в Смоленске, Алексеев не принимал участия в августовском Корниловском выступлении. Умудренный опытом, обладая более спокойным характером и оценив состояние армии, он не разделял мотивов, руководивших Корниловым и не верил в успех. Вызванный Керенским в Петроград ген. Алексеев согласился принять должность Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего, имея главной целью ликвидировать безболезненно неудавшееся Корниловское выступление и позаботиться о судьбе его участников. Уезжая из Петрограда, он сказал мне, что через три дня Начальник Генерального Штаба меня командирует в Могилев, чтобы по прежнему я принял на себя оперативную работу. Через три дня я выехал в Могилев, но здесь узнал от Алексеева, что он отказался от должности Начальника Штаба и на эту должность назначен генерал Духонин. Я был поражен таким поспешным действием Алексеева и сразу понял, что это решение гибельно отзовется, как на армии, так и на Временном Правительстве».


Как знать, какую роль сыграло давнее и не совсем заслуженное взыскание, полученное Алексеевым за «бородинский эпизод» 1912 года, в комплексе причин толкнувших его на участие в заговоре, измену своему императору и  отступление от клятвы верности ему...

На фото: Николай Второй с офицерами Ставки