Недолюбленная дочь. Отрывок из повести

Наконец-то она решилась спросить у своей охранительницы, почему ей так катастрофически не везет.
— Если честно, теперь он, спутник жизни в любом качестве, мне и не очень-то нужен, но ведь не справедливо, почему я всю жизнь прожила в одиночестве? Люди ходят парами, а я... Не справедливо ведь, правда?
Много видевшая на своем веку целительница внимательно посмотрела ей в глаза и сказала:
— Не справедливо.
Уж очень долго она молчала, по обыкновению закрыв  глаза и чуть-чуть приподняв голову вверх. Ника сидела смирно, робко окидывая взглядом пустую комнату с роскошными занавесками: стулья для посетителей и иконы на столе — вот и весь интерьер. Квартира только обживалась. Наконец Евгения открыла глаза и твердо посмотрела на Ни¬ку:
— Все очень просто: нет человека, достойного тебя.
Она сказала это так просто, как дает свои рецепты, как диктует, какому святому молебен о здравии заказать, чтоб прошла болезнь. И по спокойствию ее тона, по покою, царившему в ее глазах, Ника поняла, что приговор окончателен и обжалованию не подлежит.
— Это, конечно, весьма лестно, — пролепетала она и замолчала.
Спорить с судьбой бессмысленно. К тому же несколько попыток уже было.
– И кто дернул меня за язык? - Ника никак не могла успокоиться. Вопрос возник  как-то спонтанно, будто помимо ее воли.
— Нечего себе приговорчик, — усмехнулась, выходя в вечернюю прохладу августа. Как бы убедительно ни говорила она о нежелании выйти замуж или встретить хорошего человека, но одно дело - говорить и совсем иное - знать, что этого никогда не будет... Ника посмотрела на небо, словно хотела спросить: «Почему? За что?» - но только усмехнулась: ну какие звезды на московском небосводе? Красновато-желтое зарево огней, перемешанное с дымом, копотью и выхлопными газами.
Теперь даже и мечтать не о чем… Два существа в ней спорили и не могли примириться. Та, что устала разочаровываться, понимала, что в пятьдесят два года встретить принца невозможно, и была согласна с приговором судьбы - ее взяла! Но уставшая от одиночества и так и не испытавшая счастья стареть вдвоем, никак не могла принять предназначенное ей, и не хотела.
Ну почему? Чем она провинилась? Ведь эта же  вещунья  сказала ей, что карма пройдена, потому что все в своей жизни она делала правильно, а тогда почему одиночество вместо награды? Может, именно мысль о награде и давала ей силы поступать, как велело сердце: будешь хорошей девочкой, будешь достойной счастья, оно и обрушится на тебя. Когда уже и не ждешь. Не важно, в тридцать или пятьдесят, может, на закате оно и лучше? А теперь отняли и надежду...
Как луч прожектора в темноте августовского ночного неба, Нику пронзила мысль. В изумлении она остановилась: как же раньше-то не догадалась… Ведь сколько раз она сама молила Всевышнего: “Если нет для меня достойного, пожалуйста, пошли мне одиночество, не хочу больше разочаровываться, не хочу обманываться, обливаться стыдом и  умирать от боли. Или — или”... Оказывается, бывают минуты, когда мольбы наши доходят до небес...
Разве не она, обливаясь слезами, падала на колени, когда болели дети или сходили с намеченного пути, разве не она умоляла Богородицу: “Возьми у меня все, что предназначено: любовь, мужей - только сделай, чтоб ничего дурного не случилось с детьми, чтоб выздоровели, опомнились”... Все правильно, за все надо платить. И кто же, как не мать возложит на свои плечи крест детей, каким бы тяжелым он ни был...
Ника не заметила, как села в электричку, как подошла к дому. Ее вернули к действительности крики, доносившиеся  из открытого окна второго этажа:
- Вы не понимаете, да, что надо спасать Рас..се..ю… А что чем занимаетесь? Вы у меня спросили, что надо делать?
- Понятно, уже разговаривает с телевизором. – Ника достала из сумки ключи от калитки. Замок щелкнул, но калитка не открывалась… Закрыто на задвижку. Она позвонила. Еще раз, еще. Попыталась докричаться.
- Бесполезно, - обратился к ней сосед, выходивший из дома напротив. - Он уже часа три как выступает, в окно высовывался, кого-то опять раздраконивал, хотя рядом никого не было. Я сейчас еду на Новую, давайте подвезу, не стоять же вам здесь всю  ночь, все равно  не откроет.
- Мне завтра на работу, а у меня с собой нет ничего. Впрочем, ты прав. Подвези, пожалуйста.
Дочка открыла дверь и, посмотрев на  мать, все поняла:
- Опять у папаши крыша поехала…
- Учит жить телевизор. Уже весь охрип, ни на звонки, ни на крик не реагирует. Придется опять начинать все сначала: скорая, милиция. Доказывать, убеждать… Если поможет, умолять врачей из психушки, чтоб сразу не выпускали…Седьмая эпопея… Скоро, наверное, меня надо будет укладывать с ним рядом…
- Мам, черт с ним, с этим алкашом, а что Женя сказала?
- Я такая хорошая, что достойного мне нет на нашей грешной земле… Кроме этого чудовища, твоего папы.
- Это Женя сказала?
- Ну что ты, это мое эксклюзивное добавление, взятое из жизни, к ее астральному предсказанию…
Когда после полудня Ника подошла к дому, калитка была открыта. Входная дверь тоже. Увидела во дворе, через забор из рабицы, соседку Полину. Подошла к забору.
- Что здесь было ночью?
- Орал до самого утра, стучал в стену, по-моему, тебя искал, какую-то стенку грозился сломать. Убегал куда-то, затем по улице бродил, ругался, кулаками размахивал, какой-то мужик его пугнул. Потом сидел дома. А часа три назад ушел куда-то. Обещал Славку уничтожить, заморозить, кулаком в сторону его дома махал.
- Боюсь домой заходить, кто знает, что ему в голову взбредет. В прошлый раз метнул в меня лопату, в сантиметре от головы пролетела.
- Давай звонить 03.
-  Ты же знаешь, сейчас медики начнут на милицию кивать, объяснять, что у них санитаров нет… А потом надо, чтобы он из дома не уходил….
- Ты иди перекуси, а потом выходи на улицу, мы тоже в саду с Ириной будем работать, посмотрим, когда он придет. Крикнем тебе.
Есть не хотелось. Ника пошла в сад сажать яблоньки – уже три дня лежат, могут погибнуть. Засыпала яму землей и решила сверху полить растения. Завернула за дом к бочке. Ее позвала соседка:
- Мы посоветовались с Ириной, тебе лучше побыть у нас в саду, он уже ночью был агрессивным.
- Полью яблоньки и приду. Я и сама боюсь.
- А ты что здесь делаешь?! – обе обернулись на истошный крик.
На дорожке сада рядом с домом стоял Валера. Волосы всклочены, глаза выпучены.
- Ты что здесь делаешь? Я сейчас тебя в бочке утоплю.
- Валера, ты что это говоришь? Мы сейчас с Ириной милицию вызовем, - подошла к забору Полина.
- А что она здесь делает? Ее мать сегодня умерла, сестру клоны утащили, а она здесь сидит. Иди быстро, тебя твой любовник, Муслим Магомаев, давно в армянском магазине ожидает. А я вызвал ракету, полечу на Сириус. А вы подыхайте здесь все, раз такие дураки, меня не слушаете и ни-че-го не понимаете. Так, - он замахал руками на Нику, - быстро иди в магазин, купи мне две бутылки водки. И сходи к Толику, ну ты знаешь, он живет в конце улицы, спроси, он уже привез мне горючее для ракеты?
Ника не знала, как ей поступить. Вроде бы возбужден, но не агрессивен, а проходить мимо все равно страшно.
- А, Полина, - воскликнул он радостно, словно только что увидел соседку, - приходи ко мне вечером на свадьбу – я женюсь на сестре вот этой, - он показал рукой на Нику.
- Как же ты женишься, если ее, сам сказал, клоны украли?
- Да это Райку, а я женюсь на Лиде, она мне давно приглянулась.
- Валер, ты забыл: она уже год живет в Сирии.
- Да не дурак же я, я ее вызвал по телевизору, уже едет. Я и Битлов, и Элвиса Пресли в гости пригласил.
И тотчас переключил внимание на Нику:
- Ну что ты стоишь, беги за водкой, потому что я знаю три способа, как тебя уничтожить.
Пока он перечислял способы уничтожения, Ника, прячась за кустами смородины, выбралась к калитке.
Полина сказала:
- Звони в скорую, а я буду с ним разговаривать, чтоб не убежал.
- А где эта? – подошел к Полине Валерий.
- Ты же сам послал ее за водкой.
- Пойду к Толику, спрошу о горючем.
- Не ходи, Ника с ним уже договорилась, иди к нам с Ириной, посмотри, что у нас здесь есть.
Удивительно, но уговаривать на этот раз дежурного на скорой не пришлось. «Дошла мои молитвы до Господа», - подумала Ника и перекрестилась.
Машина подъехала через пятнадцать минут. Валера, оживленно что-то рассказывающий женщинам, радостно закричал:
- Это за мной!
Сев в машину, спросил у врача:
- Горючее полностью закачали, до Сириуса хватит?
Скорая не отъезжала, ждала наряда милиции.
Через несколько минут Валерий сообразил, что здесь что-то не так.
Выпрыгнул из машины, махнув рукой:
-Ну вас всех! - и побежал в дом.
- Ребята, ну что вы сидите, он сейчас закроется на все замки и придется двери ломать, - в ужасе бросилась к санитарам Ника.
- Да милицейский наряд обещал подъехать, подождем еще немного.
Минут через десять, не дождавшись милиции, врач и санитар решили действовать сами. Перелезли  через забор, открыли защелку на калитке и вошли в дом, предварительно закрывшись, как щитом, куском фанеры. Сначала Валера кричал, угрожал сбросить с лестницы санитара, потом стало тихо. Вскоре все трое вышли на крыльцо. Санитар подталкивал упиравшегося Валеру, руки его были связаны.
- Почему у него глаза разные – один зрачок расширен сильно, его никто не бил?
- Бегал ночью куда-то, но, похоже, драки не было.
- А вы кто ему?
- Я бывшая жена, здесь прописана его дочь, а живу я – не могу же с таким отцом оставить молодую женщину.
- Вам придется поехать с нами для оформления путевки в психиатрическую больницу и дождаться, пока из Долгопрудного перевозка приедет.
- Знаю, это уже седьмой раз… Правда, иногда на 8-го марта забирали…
Из больницы Ника вернулась поздно. В ушах стояло Валерино бормотанье. Лежа связанным на кровати, он что-то говорил, говорил… Иногда его губы растягивались в блаженной улыбке. Наверное, подействовала инъекция. У Ники страшно болела голова, не проходила боль в сердце, да и нервы были на переделе, не успокаивала даже мысль, что на некоторое время наступит покой. А Валера, похоже, был счастлив.
Через два часа врач подошел к молчаливо сидевшей женщине:
- На вас лица нет, поезжайте домой, может, из психушки приедут к ночи, я буду дежурить, бумаги мы с вами оформили, идите, хоть отоспитесь в тишине…
Уснуть, как ни устала, она не смогла. Смотрела в размытые облака сквозь всполохи  то и дело гаснущего фонаря под окном. Она уже не спрашивала у Всевышнего за что ей все это. И не винила себя в неудачном выборе мужа. Тридцать с лишним лет раздумий, слез, сопоставлений привели к единственно возможному ответу: так должно было быть. Сказано же: браки рождаются на небесах. Это только нам, самонадеянным, глупым, кажется, что выбираем мы или, на худой конец, нас. Мы только исполняем роли. Все предопределено. От тебя зависит только одно – как и каким ты выберешься из ситуации, не тобой смоделированной. Сможешь сохранить сердце чистым, когда тебя вываливают в грязи?
Фонарь опять погас. Облака освободили видимый Нике кусочек неба. Показалась бледная, крохотная, как точка на листе бумаги, звездочка. Почему, подумала Ника, в детстве все звезды казались такими большими? Каждый вечер они рассыпались по небу, и она мечтала, глядя на них. А Большая Медведица всегда  смотрела на ее дом и была свидетельницей всей ее жизни…
Ника прекрасно понимала, что все ее проблемы и неудачи родом из дет¬ст¬ва. Тысячи раз она прокручивала ленту жизни в надежде найти хоть крупицу ма¬те¬рин¬ской ласки: хоть од¬ин по¬це¬луй, од¬но¬ нежное сло¬во, од¬ин одо¬б¬ри¬тель¬ный взгля¬д. Ничего… Иногда всплывала в памяти полная корзина подосиновиков, набранная в лесу с отцом. Красные шляпки – и ни слова, ни взгляда. Молчал отец всю дорогу, что ли? Да огромный белый медведь, гостивший во дворе дома всю зиму. Его вылепил из снега отец. Он был совсем как настоящий, прохожие с удивлением останавливались возле забора. Отец умел не только лепить, но и рисовать. То ли когда дети были маленькими, то ли еще  в юности он  стал победителем конкурса рисунков, и ему подарили фотоаппарат… К сожалению, это были самые светлые воспоминания. Недра ее сознания хранили только злые окрики, упреки, память о незаслуженных наказаниях. Холодную воду из опрокинутой на голову кастрюли – за то, что матери не понравился ее взгляд....
Двухлетняя сестра лежала в кроватке, а Ника  с Лидой не спали - мать не пришла домой. Поздно вечером она постучала в окно: “Я брошусь под электричку!” - и убежала. Лида, она была тремя годами старше Ники, значит, ей было десять лет, спрыгнула с постели и выбежала на террасу. Раздался грохот упавшего топора – его использовали в качестве засова – вставляли в ручку двери на ночь. Слава Богу, топор пролетел мимо, и она, босая, с криком: ”Мама!” - исчезла в темноте. Ника тоже закричала... Отец подошел и сказал: “Спи”.
И родственники, и соседи говорили, что отец никогда не пил, и очень любил мать. Но когда однажды перед ним дверь закрыли, он больше не постучался в нее никогда. Ника отчетливо помнила: она стояла на дороге и следила, когда покажется отец. А когда увидела, побежала к матери: идет! И дверь захлопнулась.
Мать всегда называла отца сволочью, в ее рассказах о нем не было ни одного доброго слова. Она не скрывала, что не любила его. И когда он подходил к ней с лаской, отворачивалась: «Только не дыши на меня»… Можно ли винить человека за то, что не любит? Наверное, только за то, что нарочито делает больно…
Ника любила бабушку – мать отца. И, несмотря на запреты матери, бегала к ней. Частенько попадало. Даже когда бабушка умерла, мать не пустила ее на похороны. Говорит, Ника болела. А она помнила только, что сидела у окошка и горько плакала.  Еще когда была жива бабушка, мать отправила ее отнести исполнительный лист отцу.
Он повертел его в руках и сказал:
- Не нужна мне эта бумажка. Я буду деньги платить, а она их на котов тратить…
Причем здесь коты? Ника так слово в слово и пересказала все матери.
Потом она видела отца, когда сама была замужем.  На перекрестке буквально столкнулась с ним и дядей Терентием, жившим на ее улице. Поздоровалась. Отец не ответил. Потом уже родственники рассказали, что Терентий спросил его:
- Ты почему с дочерью не поздоровался?
- А х… ли их разберешь, где свои, где чужие…
Когда он умер, Ника была в другой стране. Никто из детей не приехал его хоронить. «Вот ведь как, а дочерей-то трое», - возмущалась его вторая жена. Ника не знала, пошла бы она на похороны, если бы была в Москве, или нет. Но от полученного известия сердце сжалось. Она долго держала в руках письмо, потом выпила с соседкой на помин его души. Разве дети виноваты, что родители их не любят? Она вспомнила и двустволку, торчащую из окна в комнате, в которой они прятались, и как мать всем показывала палец, укушенный отцом… Что у них там происходило, если все эти ужасы совершали двое трезвых людей, у которых было трое детей. Ника дала себе слово, что не будет никого судить. Но с годами все чаще в голове возникала мысль: если в ответ на свою нежность ты слышишь «только не дыши на меня», то в окне непременно должно оказаться дуло ружья… Расставаться тоже надо уметь…И залечивать раны сердца.
Мать как-то рассказала, что когда отец пришел с войны, за него хотела выйти замуж черноволосая девица из их села, но отец выбрал трактористку Анну. Сколько раз, вспоминала мать, отец кричал по ночам, соскакивая  с постели:
- Опять она! Глаза горят, черные длинные волосы дыбом торчат и зло кричит: «Все равно не дам тебе жить с ней! Не дам!»
Отец понимал, что все эти приступы ярости, когда в руках появлялось ружье, - наваждение, не его воля. И он поехал за помощью к «бабушке», раньше такие ведуньи были не редкость. И она ему сказала:
- Срочно уходи из дома, иначе будет убийство. Сильно сделано, до крови. Я не могу снять это проклятие, надо искать ту, которая сильнее меня.
Наверное, поэтому, уйдя, он никогда не подходил к нашему дому.
И всю жизнь потом Ника страдала из-за того, что росла безотцовщиной: мужчин так и не научилась понимать, руководствуясь любимой фразой матери: все они сволочи. Потом она видела чужих мужчин, приходивших в их убогий дом. Помнит насмешливые взгляды и непонятные шутки соседей, когда в их калитку входил незнакомый или едва знакомый дядя. Ника никак не могла понять, зачем мать выгоняла их с сестрой на улицу и не велела приходить, пока не позовет. Сначала они стучались в окно, хотели попить, но мать отругала и не пускала…
Да еще восьмидесятилетняя бабушка решила поделиться с десятилетней внучкой подробностями интимной жизни ее матери.
- Я вот ему скажу, свояк тоже мне, ему-то что, а у нее березка на брюхе растет, вот пошла на аборт, а мне каково переживать-то…
Ника помнит, как качались в гамаке с подругой, и та щебетала о любви к маме. Ника заплакала. Неведомая тоска так сжала сердце, что остановилось дыхание. А рука как наяву ощутила холод жабьей кожи… Она не хотела ни говорить, ни думать о маме, ей было больно и стыдно…
Нике было одиннадцать лет, когда мать пустила в дом постояльца – жили бедно, каждый рубль был на счету. … Однажды, вернувшись домой из школы, увидела, что дядя Боря дома. Переоделась, поела и села делать уроки. Он поинтересовался, что задали. Погладил девочку по голове:
- Какие у тебя длинные и красивые волосы, ты вообще красавица, ты знаешь об этом?
- Мне все равно, я об этом еще не думала, не мешайте мне, у нас завтра контрольная.
- Вот нашла о чем беспокоиться, я тебе помогу, – он подсел рядом и стал обнимать ее.
- Не трогайте меня... Отойдите, - пыталась она убрать его руку.
- Я как отец хочу тебя поласкать, тебя же никто не ласкает, а это так приятно.
Ника поднялась, отошла от стола. Ему, наверное, этого и надо было. Он быстро подскочил и, повалив ее на кровать, стал тискать, пытаясь поцеловать, но девочка отчаянно сопротивлялась.
- Ух, ты какая сильная, но я все равно справлюсь с тобой, - смеялся он.
 Ника и в самом деле была выше всех в классе, не уступала мальчишкам в лыжных гонках, каждое лето пилила и колола дрова на всю зиму. Она не понимала, что он хочет от нее, но вспомнила, как проснулась среди ночи от шума – мать в ночной рубашке стояла у окна и что-то говорила постояльцу, а он ее обнимал, и закричала:
- Я соседей позову, маме расскажу…
Видимо, он понял, что события разворачиваются не по плану.
- Да я хотел проверить, хорошая ты девочка или нет. Не говори маме, я сам ей расскажу.
Вечером, не слушая объяснений, мать выставила за порог его вещи.
В памяти один за другим всплывали эпизоды детства. Вот мать, не вбирая выражений, заставляет лезть под кровать убирать за кошкой, вот Ника, умирая от страха, сидит одна в огромном темном подвале, перебирает картошку. В темноте мерещатся движущиеся тени, чьи-то зубастые морды, сердце обрывается от шума внезапно посыпавшейся в углу картошки… И конца и края не видно этой муки – десять мешков заготавливали на зиму.
Как-то Ника, ей было лет шесть или семь, перебирая смородину, запела любимую пеню.
- Да перестань ты выть, - зло оборвала ее мать. – Без тебя тошно. Воет и воет.
С тех пор Ника никогда не пела, если кто-либо  мог услышать.
А в ушах звучали одни и те же слова:
-Щас как дам, сволочь такая,  и пойдешь по столбикам к своему недоделанному отцу.
Как-то ночью именно с этими словами мать, налупив за то, что бросали подушки с кровати на кровать, выгнала дочерей на улицу.  Часа два, умирая от страха в темноте ночи, а дом  стоял на опушке леса, девчонки плакали и злились, а потом все-таки попросили прощения, так и не поняв своей вины.
Когда у матери было хорошее настроение, она рассказывала, что маленькая Ника всегда за старшую сестру просила прощения: «Та упрется, насупится, вылитый папаша, а эта встанет на колени, стучит головой об пол, только задница торчит кверху: «Прости ее, прости ее, что тебе стоит».
Ника долго помнила, как однажды весной, она еще и в школу не ходила, мать заставила ее убирать какие-то щепки с грядки клубники. Откуда они там взялись? Было холодно, дул ветер, и листья были мокрыми от росы.
- И зачем меня вытащили на улицу, ведь в такую погоду хороший хозяин даже собаку не выпускает, - эти причитания Ники тоже стали семейным фольклором.
- Еще от горшка два вершка, а вон какая змея языкастая, - вспоминая эпизод, говорила мать.
В шестом классе Нике  в школе купили демисезонное пальто – фиолетовое с седыми ворсинками. Первое новое пальто в ее жизни, красивое, но как горько его было носить… Следующее пальто ей купили уже когда работала, перед самым замужеством… Белое, и тоже с ворсинками. Никогда не забудет, с каким злорадством девчонки раскрыли ей школьную тайну. Несколько раз перед поездкой в театр на классном часе Антонина Георгиевна, классный руководитель, вручала Нике билет – за хорошую учебу и участие в общественной жизни коллектива. Как-то девчонки не выдержали:
- Ты думаешь, Антошка и вправду дает тебе билет как лучшей ученице? Да она тебя просто жалеет и билеты в театр покупает на свои деньги… Ведь твоя-то мамочка тебе не купит…
Эти картинки из детства всю жизнь преследовали Нику. Повзрослев, она пыталась понять мать, простить, но наступали минуты, когда обида переполняла сердце, и ничего с собой поделать не могла. Тем более и в юности, и уже будучи замужней женщиной, всегда чувствовала, что мать абсолютно равнодушна к ее судьбе. Выдав замуж, сказала: «Ты отрезанный ломоть, живи, как хочешь». Ника видела, как она помогала старшей своей дочери, как по ночам работала, чтоб днем сидеть с ее детьми. Так же самозабвенно,  несмотря на свои семьдесят лет, помогала и младшей дочери, когда та родила.
Наверное, с пятого класса Ника была постоянно влюблена в какого-нибудь мальчишку. Правда ни один из них не догадывался об этом - все свои тайны она доверяла тетради, в которую записывала стихи - только наедине со своей душой, пером и бумагой  была откровенна. …О любви она узнала из книг. Помнила наизусть те сцены, в которых мужчина считал за счастье прикоснуться кончиками пальцев к платью любимой... Любовь в юном воображении была прелюдией, игрой, когда на острие предчувствия любви, ее ожидания, и мужчины, и женщины становились прекрасными, зов любви поднимал их к небесам, очищал души... Это был бунт ее души, мечтавший о жизни иной, не похожей на ту, что ее окружала.

В восьмом классе Ника влюбилась в студента Строгановки - он был лет на десять старше ее. В субботу, это было осенью, с подругами старшей сестры Ника пошла на танцы - ей четырнадцать - уже можно. Параллельно их улице, за высоким забором, в доме отдыха «Серебрянка» был роскошный танцевальный зал. Такие залы она видела только в кинофильмах - огромные окна, закрытые воздушным занавесом, фалдами свисающим до пола... На танцы приходил весь поселок - и школьники, и взрослые пары... Подруги стояли все вместе, но Женя пригласил Нику. О нем мечтали все девчонки - у него были огромные серые глаза, опушенные черными ресницами... Ника погибла. Пять лет она мечтала о нем, написала сотни стихотворений, бегала встречать его на станцию, но едва приходила электричка, пряталась за газетный киоск... Сколько слез она пролила, сколько эпитетов ему адресовала! Но о существовании влюбленной девчонки он узнал только в день отъезда из поселка. Почему-то в апреле, за два месяца до конца семестра,  кончался срок аренды дач для институтского общежития, и художники уезжали. Навсегда. И тогда она написала ему письмо, в котором очень эмоционально разъяснила, как молилась на него, а к нему через забор лазили крашеные девки, и он даже не  заметил, как ранил ее душу, жаждущую исцеления... Мальчик, который передал любимому письмо, должен был подглядеть в окно, что будет дальше. А Ника лежала на кровати и замирала от стыда и ужаса. И от любви, конечно. Пацан прибежал и рассказал, что письмо с удивлением было принято, читая его, художник нервничал, ходил по комнате, а дочитав, сказал: “Вот мы и приехали”. Что это значило, так и осталось для Ники загадкой, но ей казалось, что, услышав крик ее души, он исправится. И хотя она его больше никогда не видела, поток стихотворений не уменьшился... Сколько тоски, сколько ожидания счастья разлито в этих отроческих стихах, сколько целомудрия.
Нет, не ветер это горько плачет,
За окошком вовсе не дожди.
Это сердце, слез своих не пряча,
Шепчет только: “Милый, приходи!”
Что без тебя этот  мир необъятный?
Слышишь? Тебя я прошу.
Пусть из чужих объятий....
Пусть. Забуду. Прощу...
Когда Ника заканчивала десятый класс, ей позвонила из деревни двоюродная сестра и попросила перевести несколько слов на армянский язык - у них в доме жила семья из Еревана, приехавшая в колхоз на заработки. Ника в ту пору пробовала учить армянский по самоучителю, слушала музыку Комитаса, которая волновала душу, пробуждая щемящую тоску, а сквозь сладкие слезы пробивался лучик надежды… Ей казалось, что корни их семьи откуда-то с востока. Бабушка по материнской линии была черноглазой брюнеткой с вьющимися волосами, широкими бровями, и горбинка на носу была чуть меньше ахматовской…
Надо ли удивляться, что молодой человек заинтересовался девочкой, хотя бы чуть-чуть знающей его родной язык. Нику попросили показать Гургену, так его завали, Москву. Он был высокий, большие жгучие глаза проникали в самое сердце. К тому же он так красиво пел  народные песни... Осенью отец увез его в Ереван. Они простились до весны. Но почти каждую субботу дверь машбюро, в котором после окончания школы работала Ника, открывалась - в дверном проеме виновато улыбался он: “Соскучился. Я не могу без тебя”.
Все сплетницы на улице были уверены, что Ника с ним спала - он же оставался ночевать в их доме - и, естественно, говорили про нее разные гадости. А они назначили день свадьбы и хранили целомудрие. Она была слишком юной и не знала, что изменить жизнь может и одно слово, вырвавшееся, случайное...