Анна - часть девятая

       Наконец, началось переселение людей в бараки. Их снова вели, как преступников, охраняемой колонной по угрюмому городу.  Ветреный февраль вступил в свои права, резкий ветер пробирал до костей, забрасывая лица снегом и перехватывая дыхание. Лизоньку нёс на руках Михаил, упрятав  малышку под полушубок.  Рядом, стараясь не отстать от отца, шагали его сыновья.  Ванятка, как молодой упрямый бычок, наклонив голову, стремился вперед, споря с ветром. Анна и Мария, прижавшись друг к другу, шли следом, скрываясь от ветра за широкой спиной Михаила. Дорога местами была переметена и ноги постоянно вязли в убродном снегу. Наблюдая за Ваняткой, Анна вновь подумала: «Хорошо, что здесь нет Павлика.  Ведь он бы сейчас голодал и страдал, и как трудно было бы мне сейчас с двумя детьми…» Она поймала себя на том, что уже не надеется на помощь мужа, как будто его не было и вовсе. В первый момент она ужаснулась этой мысли, но потом, вспоминая их совместную жизнь, пришла к выводу, что ей всегда приходилось рассчитывать только на себя. Все житейские вопросы приходилось решать одной. Раньше она как-то и не задумывалась о том, что Пётр никогда не был для неё опорой. Обида пыталась змеёй вползти в душу женщины, но Анна упорно гнала её прочь. Она страстно любила мужа и всячески оправдывала его, споря с собой.
   
     В раздумьях, Анна не заметила, как они вошли на территорию огороженную забором. Слева высилось большое строение, также огражденное забором, а прямо – далеко растянулся посёлок, состоящий по меньшей мере из трёх десятков бараков. Справа  стоял новенький, добротный на вид, барак из тёса и положено основание для ещё двух. «Меня тут за старшого определили, – сказал мрачный бородатый мужчина средних лет, когда шлагбаум за колонной людей опустился, – Размещаться станем здесь, тесновато, конечно, будет, но деваться некуда. Чем быстрее поставим ещё два барака, тем лучше для всех нас. А пока терпите! Мужики – на работу, а баб, по одной от семьи, и ребятишков тут сегодня оставляю, обустраиваться»,  – и распахнул дверь в их новое жилище.

     Помещение было оборудовано сплошными двухъярусными нарами, разделёнными только центральным проходом, сочно пахло деревом. После каменных стен Пассажа, это помещение с низким потолком, показалось несчастным женщинам раем. Около входной двери и в противоположном конце барака были установлены печки – буржуйки, дрова в них потрескивали и горели весёлым огнём, что создавало видимость уюта. Источник тепла – всегда символ надежды.
– А столов-то нету. Где есть-то будем? – обратилась одна бойкая женщина к старшому.
– Будут столы, погодьте, бабоньки! Сегодня изладим, – ответил мужчина, оглядев столпившихся баб и подростков, – Вот ты! – указал он пальцем на Андрея, старшего сына Марии, – Я заметил, парень ловкой, подбери ребят и займись, а я сведу работников и пособлю.
 
     Женщины стали занимать места на нарах, развязывая узлы и чемоданы, извлекая оттуда скудную утварь и пожитки. Анна хотела было пройти в середину барака, чтоб устроиться подальше от двери, но Мария остановила её.
– Сюда, Нюра! Миша велел это, крайнее место занять, – произнесла она с нажимом.
– Так холодно ведь будет от двери… – попыталась возразить Анна.
– Ничего, ничего, зато печка рядом, бог даст, не замёрзнем! Ванятка, займись-ка Лизонькой, только не раскутывай её, ишь сколько холоду напустили, мы скоро придём, сынок. Пошли, Нюра.
     Они направились к конному двору, где Мария давно заприметила большую копну соломы.
– Накладывай, Нюра, соломку, да плотнее, чтоб побольше вошло! Ты видела нары-то совсем голые – раскинула она простыню.
– А если нас увидят, тётя Маня? – озиралась Анна по сторонам. Не привыкшая брать чужого, женщина стояла в оцепенении.
– Нюра, не стой! Не для себя, для ребят хоть будет постилаха… – прошептала Мария и осеклась. Из-за копны вышел «старшой»:
– Что примолкла? Ишь ты, какая разворотливая! Ладно, не бойтесь, бабы, берите, и другие пусть идут, только на всех всё одно не хватит. Мужики из деревни ещё обещали подвезти. Только сено не трогать! Для коней сено! – внушительно произнёс он последние фразы и, круто развернувшись, ушёл.

     Мария опустилась на снег, рядом с копной и заплакала, глядя на свои дрожащие руки, она тоже за всю жизнь не брала крохи чужого. В великих трудах они с мужем держали хозяйство, растили детей, приучали их трудиться и жить по совести, прямо смотреть на людей, глазами честного человека – труженика. Но всё рухнуло, когда Михаил отказался отдавать лошадей и вступать в колхоз.
– Не плачь, тётя Маня. Мне кажется этот дядька хороший, а только с виду суровый. Давай свяжем концы, – Анна уже успела уложить солому на простыню.
– Прости, доченька. Слабость это, а нам сейчас нельзя быть слабыми. Нельзя!
Они поволокли узел к бараку, а навстречу уже бежали женщины, тоже за соломой, и копна в мгновение ока растаяла, как и не бывало.
 
     Андрей со «старшим» уже мастерили большой, длинный стол, почти во весь центральный проход,  тут же группа ребят колотили длинные скамейки, женщины тоже не стояли в стороне, пилили доски, а кто-то и молотком ловко орудовал.
– Веселей,  мужики! Веселей! Надо успеть, к вечеру всё сробить, – подбадривал ребят Арсений, – так звали  «старшого», – А ты, разворотливая, давай-ка к плите! Вона там, чайники, вёдра и остальное. По водичку в колодец пока сбегай, – подмигнул он Марии и ухмыльнулся в бороду.
– Из чего готовить-то? – спросила Анна, закрыв собой Марию.
– А вы, бабы, кипятку наготовьте  пока, потом видно будет, должны сегодня не только хлебный паёк подвести.

     Под руководством Арсения работа кипела,  день пробежал незаметно и к вечеру в бараке красовался стол, обитый алюминием и скамейки. Из подручного материала, кто из чего, женщины спешно шили матрасы. В любой ситуации они  стремятся создать уют, или хотя бы его подобие. Арсений и тут расстарался, добыв невесть откуда иголки и нитки. «Ну, хлопцы, вот и управились! – присел к столу Арсений, выложив свёрток, – Где, черноглазая, твой кипяток?
Присаживайтесь, мужики! Чаёвничать будем! Бабы, всех рябятишков сюда ведите».  Анна поставил 18 алюминиевых кружек, по количеству находящихся в бараке детей.
– Пошто мало ставишь, дочка? – глянул на неё Арсений и развернул пакет, - На-ка, завари чаёк прямо в чайнике, – протянул он ей пачку чая. В полной тишине восемнадцать пар голодных детских глаз смотрели на еду, как заворожённые,  а он резал ножом хлеб и накладывая на каждый кусок ломтик сала. Привыкший бережно, с уважением относиться к хлебу, он делал это неспешно, – Готово ли… – отвлёкся он от своего занятия и натолкнулся на эти жаждущие, горящие огнём, детские взгляды, – Твою мать… – заскрипел мужчина зубами и отвернулся не в силах этого видеть.
– Несу, несу, дядя Арсений! – подбежала с чайником Анна и стала быстро разливать душистый напиток по кружкам.
– В тряпочке сахар наколотый, покорми ребят и сама садись, там и на твой пай, дочка, – сказал он, не поворачиваясь.  По  щекам зрелого мужчины струились слёзы, бусинками стекая по окладистой бороде. Он присел к печке, свернул козью ножку и долго смотрел на угли, еле сдерживая бушевавший в душе огонь.
 
     Своё хозяйство он вёл умело, всё ладилось в жизни, одна беда – бездетными они были с женой. Грянула коллективизация, его обвинили в связи с кулаками и приговорили к выселению.  Жена умерла на его руках, прямо во дворе дома, во время описи имущества.  Всё потеряло смысл без Настасьюшки.  Позволили, правда, похоронить её по-человечески, а  он обещал сам прибыть к месту ссылки, и сдержал слово, чем заслужил доверие и был назначен помощником коменданта.
– Дядя Арсений, попей чайку тоже, – подошла к нему с кружкой чая и кусочком сахара Анна. Мужчина посмотрел на неё с нестерпимой тоской:
– Съешь сама! Тебе дитё кормить надо. Ладно, пошёл я за работниками. Вы тут шибко-то не расстилайтесь, все придут – пошевелиться будет негде, - сказал Арсений и вышел, прикрыв тихонько дверь.

     В бараке и правда стало тесно, когда ввалились с мороза мужчины и женщины, работавшие на комбинате. Рассчитанное на 200 человек помещение, приняло 250. Когда мужчины попили чаю и закусили хлебом, Арсений выступил вперёд и объявил: « В тесноте спать пока придётся. У меня тут не озоровать, баб не обижать. Прознаю – вздёрну на первой берёзе! – и обвёл присутствующих тяжёлым взглядом, от которого похолодело внутри,  – На нарах не курить, а то сгорим тут все к чёртовой матери. А щас – всем спать!» – он легко подтянулся на сильных руках и перемахнул на второй ярус. Снова пришлось спать вповалку, но это уже был не холодный пол Пассажа, и можно было на ночь расстаться с верхней одеждой. Вскоре барак погрузился в сон.
 
– Миша, приезжал Григорий? – шёпотом осведомилась Мария. Они с Анной и детьми лежали в серединке, между мужем и Андреем.
– Нет. Видать труса празднует, кирилловские мужики говорят, что отказался он от нас, и в активисты записался.  Понять его можно – свою семью спасать надо, – вздохнул мужчина.
– Как же теперь? Что делать-то будем? – огорчилась она.
– Спи, Машенька, спи! Что-нибудь придумаем, – он поднялся, накинул полушубок и вышел на улицу. Мягко, как кошка, спустился на пол Арсений и вышел следом. Мария беспокоилась, так как мужчины долго не возвращались, но когда скрипнула дверь, она притворилась спящей.