Морионовый ангел

Из слегка приоткрытой двери кабинета слышался приглушенный разговор двух мужчин. Перезвон их голосов производил двойственное впечатление. Один, явно старший говорил глубоким, раскатисто-мелодичным басом. Эхо  от его слов разлеталось по комнате подобно колокольному перезвону величественного храма, стоящего где-нибудь в центре города прямо посреди площади и недалеко от памятника Ильичу. Сущность его слов как нельзя лучше передавала этот образ – слова неизменно убедительные, взвешенные, производили гипнотизирующее и чарующее впечатление на собеседника, внушая неподдельное уважение к этому почтенному человеку, похожему на настоящего исихаста, неизменно повторяющего в твердыне своего сердца прославление мира и Господа нашего. Что же касается второго, то он производил отталкивающее впечатление, о да! – он был одним из тех людей, с которыми, однажды встретившись беглым взглядом на улице не хочется больше видеться и возникает почти физическая потребность ускорить свой шаг. А вдруг он подойдет к тебе и заговорит, и ты почувствуешь странный затхлый запах от ворота  его потертого и помятого пиджака. Чарующий запах ветхости – субстрат исключительно материальный как нельзя лучше передающий нотки душевной затхлости и безумия. Его голос был скрипучим, срывался то на режущий пополам ход мыслей фальцет, то перерастал в глубокий баритон скатывающийся на шепот – видимо в этот момент это бедное существо уходило в себя и его измученное вниманием столь непонятного ему мира естество жаждало отдыха.
Я почти не понимал, о чем говорили эти люди, пока не заглянул внутрь кабинета. Открывшаяся мне картинка как нельзя лучше подтвердила мои ранние догадки. Увы, но здесь первое впечатление оказалось отнюдь не обманчивым. Обладатель красивого баса оказался одетым в вязанный свитер, добрым бородачом лет 40 – 50. Его внимательный и понимающий взгляд отдавал одновременно и отческой строгостью  и материнской любовью. Была  в его глазах и непонятная мне тайна – почти мистический и слегка уловимый блеск, придающий еще больший шарм его облику. Второй человек был явно моложе тридцати. Одет он был достаточно дорого, со вкусом, но неряшливость образа, помятые брюки и неправильно отогнутый ворот дизайнерской приталенной рубашки выдавали в нем нервозную натуру. Костяшки его пальцев судорожно схватывали ручки кресла, придавая им практически белоснежный оттенок. Ногти были обкусаны и конечности мелко подергивали, создавая почти физическое ощущение мерзкого липкого привкуса во рту. Руки бородача, напротив, были расслаблены и методично перебирали строгие граненые четки из черного камня. Агат или оникс, вначале было подумал я.
Я поздоровался с ними, повесил свое пальто и прошел на свое место. Мне предстояло разобрать еще множество бумаг, пока не вернется мой руководитель. Обычно мое рабочее место, хоть и находилось в достаточно просторной приемной, но я наслаждался успокаивающим душу одиночеством. Здесь редко принимали пациентов. Почему именно сегодня мне предстояло столкнуться с исключением, я не понимал. Да и не особенно меня это интересовало. В тот день я устал и мечтал как можно быстрее закончить свою работу.
Прошло уже почти два с половиной часа, а эти двое все не унимались. Странно, но я им почти не мешал. Точнее нервозный молодой человек, которого, как мне стало ясно из разговора, звали Игорем, сначала стал запинаться и бегающими мутными глазами коситься в мою сторону. Но почтенный бородач, имя которого для меня так и осталось загадкой (к нему обращались исключительно в безличных тонах, оборотами «понимаете», «скажите, пожалуйста», «послушайте» и т.п.) дал широким жестом понять своему удрученному жизнью другу, что меня не следует стесняться. Похоже, что он не считал, что необходимо меня стесняться, относился ко мне почти как к предмету мебели, или же члену своей лекарской корпорации, которому можно доверять.  Удивительное влияние производил на меня этот статный мужчина, я даже не на секунду не задумался и не представил, что он хочет меня обидеть, мне казалось, что, как и подобно боговдохновленному мужу, он ко всем живым существам относится с равной степенью почтения. Внимание же его собеседника меня тяготило. В самом начале он показался мне крайне мерзким существом, далее отторжение слилось во мне с жалостью. Этот человек был болен и телом и душой. Как я понял из их разговора, он не был виноват в собственной болезни. Его гений стал одновременно и его проклятием. Он был  талантливым художником, артистом по натуре и по профессии (с чем был согласен бородач, а более авторитетного слова, нежели немого согласия это человека мне и не требовалось); его сенсетивность, его творческий медиумизм стал его проклятием – его душа стала вечно мокнущей раной, перенеся все свое бремя безумия и на тело, кое было отмечено множеством всевозможных болезней, от перечисления которых у меня вскоре закружилась и заболела голова.  К нашему почтенному старцу он пришел излить душу, а для чего еще может быть нужен психотерапевт. Однако получил он значительно больше, нежели того желал. В итоге вышла подлинная исповедь, все бесы бедного молодого человека (или во всяком случае большая их часть) вышли в тот момент из него исполненные страстями и обрушились на его лекаря и избавителя. Последний же со свойственной подвижникам мужеством и невозмутимостью слушал его, сочувствовал, переживал и сопереживал, помогая бедному существу победить внутренних демонов.
В конце беседы, луч света с просторного окна приобрел оранжеватый теплый оттенок, подобный гладкой поверхности восковой свечи, и стал близиться закат. Игорь закончил исповедь  и. с облегченной душей, погрузился в молчаливое, сидение. Ему явно было легче. Наш бородач сидел молча, с тактом и пониманием погруженный в собственным мысли. Что стало происходить дальше застыло в моем уме с фотографической точностью. Снова вязкий и теплый бас психиатра разлился по кабинету, выдавливая из него воздух,  и заменяя его ароматом божественного эфира. В этот раз он не говорил о жизненных изменениях и даже не советовал со знаниями подлинного фармацевта новые ноотропные средствах. Он наклонился близко, практически вплотную к уху Игоря и предложил тому избавление, очищение и искупление. Три этих слова так и остались висеть в воздухе. Игорь поднял свои мокрые от слез глаза и устремил взгляд на доктора, его обыкновенно мутный и бегающий взгляд сейчас приобрел необычайную ясность и твердость. Я, стало быть, уже начал его жалеть и перестал испытывать отвращение, как вдруг снова заметил нервный перестук пальцев по ручке кожаного кресла. Игорь вначале запинающимся и неровным фальцетом переспросил и попросил повторить. Бородач, как ни в чем не бывало, мягко и проникновенно повторил три слова, избавление, очищение и искупление. Игорь явно колебался, но чарующий голос незнакомца позволил тонкому голосу здравого рассудка в его душе взять вверх.  Он еле заметно кивнул. Глаза доктора загорелись полностью той мистической пеленой, и я больше ничего не различал кроме их ангельского блеска. В тот момент произошло нечто такое, что до сих пор лишило меня спокойного сна. В руке бородача блеснуло острие лезвия, и он отточенным движение вспорол Игорю горло. Алая кровь заструилась по белой рубашке, обрызгав всю комнату и бородача. Молодой человек вскочил, но тут же упал, подобно грациозной лани, которая падает от меткого выстрела охотника. Доктор, вернее тот, кого я считал доктором, встал и мягким и любящим движением ухватил падающее тело. Он любяще заглянул молодому человеку  в глаза, с неподдельной добротой. Взгляд Игоря сначала рвался и бегал, он метался подобно испуганному зверенышу, но с каждой секундой приобретал всю большую ясность и спокойствие. В итоге он и умер так, спокойно заглядывая в самые глубины мистической дымки, затмившей глаза доктора. Он положил молодого человека на кресло, выровнял его руки положив их на поручни, аккуратно закрыл Игорю глаза и мягко и долго поцеловал его в лоб.
Далее все происходило, словно скрытое в тумане. Он устремился к выходу, одарив меня беглым безразличным взглядом, подобным тому, которым древнегреческие Боги одаривали смертных. Он вышел незаметно и бесшумно, прикрыв дверь. Я не помню, как просидел в ступоре еще один час, не помню, как зашла секретарша, как она трясла меня за плечи, как вызывала полицию и скорую помощь, как последние приехали и вкалывали мне лекарства, как спрашивали меня кто был этот человек и каким образом он проник в наш центр психологической помощи и встретился с Игорем Семеновичем Шерстюком. Я ничего этого не помню, потому что мой взгляд был прикован к одному предмету – к черным четкам, оставленным им на полу. И уже после я незаметно стащил их под носом у следователя и принес, крепко сжимая холодные камни своими пальцами.
Я о сих пор не знаю, кто был это человек. Не знает ни моя жена, ни пятилетняя дочь. 8 долгих лет прошло с тех пор. Но, ни я, ни мои родные и близкие не знают, почему часть моей души так и осталась в том кабинете, осенним днем 11 ноября. Но моя рука до сих пор сжимает черные четки. Ювелир сказал мне, что этот  камень называется морион. С той поры, когда я слышу теплый бас в толпе, я ищу мистическую дымку в глазах говорящего. И я жду, что однажды прохладным осенним вечером он исцелит и мою заблудшую душу и проведет меня через реку. Потому что один я знаю, что в тот день передо мной был никто как ангел искупитель.