Болото

Болото.

Он попробовал твёрдость почвы, слегка навалившись тяжестью тела на ногу, которая тут же ощутила зыбкость, податливость, неустойчивость опоры, что заставило его покачнуться и отпрянуть назад. Никак болото?
Глаза с интересом поспешили не обделить всё вокруг своим вниманием.
Бредя по лесу, любуясь  лесом, думая думы, человек и не заметил, как мягкость хвойного ковра сменилась на мягкость травы, мха и странное ощущение какой-то опасности, волнения под ногами, перешедшее в волнение души, душевное беспокойство. Это беспокойство заставило его отвлечься от приятных, вольных мыслей и перейти к рациональному, контролируемому мышлению.

Преимущественно хвойный лес необыкновенным, удивительным образом передал свою красоту, привлекательность, стройность не известно кому, а, может, свернул в сторону, освободив путнику дорогу, предоставляя возможность встретиться лицом к лицу с не очень приятным, на первый взгляд, неизвестным встречным.
На первый взгляд. Не правда ли, как много определяет в нашем общении с кем или чем-либо первый взгляд? И, как порой мы расстраиваемся и стесняемся, впоследствии, податливости своих мыслей первому взгляду, стесняемся первых мыслей, создающих в нашем сознании первое впечатление об увиденном. Как раз об увиденном.

Перед человеком вправо, влево и вперёд распростёрлась на неопределённое расстояние низина. По ней разбросана вперемежку кучками и врозь разнообразная растительность от травы, кустов, деревьев до прочей мелочи остроконечной, пушистой, свисающей, обвисающей, стелящейся, ползущей, или торчащей во все стороны. Просветы воды, зеркалами малыми и побольше, развлекаясь, пускали блики во все стороны, ослепляя всяк смотрящего в их сторону.

- Однако, вот те на! - подумалось человеку и озадачило его сложностью раздумий продолжать путь дальше, прямо, в обход, или же, не ища лукавого, повернуть в обратный путь. А, что у нас со временем? Он поднял  голову и сразу прищурился от обилия света струившегося с ясного, чистого голубого неба лишь с редкими дымчато-прозрачными облачками. Хе! Времени куча! Пожалуй, и полудня нет. Рискнуть вперёд? Для бешеной собаки сто километров не крюк.

Кстати, о собаке?! Где преданный хитроумный, даже через чур, четвероногий собрат по бестолковым, не приносящим никакой материальной помощи в дом, лесным гулянкам? Ах! Вот он, чуть позади. Сидит с полу ухмылкой, свесив язык на бок смотрит на хозяина, помаргивая длинными чёрными ресницами и играя бровями, то приподнимая одну, то опуская, или сдвигает их вместе домиком, закатывая глаза, делая безразличный, безучастный вид. Умел бы свистеть, наверное, и посвистел бы для усиления эффекта безразличия, отрешённости от всего. Мол, твоя, хозяин, голова мысли мыслить создана, а в моей своя музыка... 

Хозяин же, глядя на проделки пса, улыбался ласково приговаривая:
- Немчура, она и есть немчура! Мало вам под Москвой наподдали! Чего расселся, придуриваешься, рожи корчишь. Куда пойдём то, сказал бы хоть слово?
В ответ получил следующее. Пёс, возмущённый беспардонностью поведения и такой же беспардонностью человеческой речи, чуть оторвал свой зад от земли, привстал на задние лапы, вытянул шею вперёд, направляя уши торчком в сторону хозяина, жмуря глазки, ворчливо, со всей присущей ему одному язвительностью и шкодливостью выдал:
- Ва-а-а-у-у-у! У-у-у-у-у-у! Ва-а-а-у-у-у! - типа, человеческого, - Ой! Ой! Ой! Кто бы говорил?

Затем сел на место, почти закрыв пасть, высунул язык вперёд, между двумя клыками, да подальше, по длиннее, но, не свешивая, а играя кончиком вверх вниз, подразнил обидчика. Совершив такую процедуру, самодовольно поёрзал задом, как бы укрепляясь на выбранном месте, гордо задрал голову вверх и произнёс твёрдо, звонко, с достоинством:
- Гав!!! - что, опять же, в переводе на человеческий язык, - Что? Понял? Вот, так, вот! Ещё и не такое получишь, будешь возникать!

Пёс очень хорошо знал своего хозяина и, что может его обезоружить, поднять настроение и придать жизненной энергии в поиске приключений, поэтому частенько пользовался различными приёмами, хитростями, в стремлении подольше погулять, порадоваться вольной, беззаботной жизни и, непременно, подколоть, подшутить над двуногим его другом. К слову сказать. До сих пор не понимаю, кто кому друг. Человек собаке или собака человеку. Загадка. Странность какая-то. Кто кем рулит?

- Ну, поросёнок! - засмеялся человек, - Поросёнок из поросят! Это же надо? Такое учудить!
Зря он произнёс про поросёнка, ибо незамедлительно услышал в ответ, что-то вроде:
- Сам руссиш швайн! Гав! Гав!(не знаю, что это такое, но прозвучало так)
Затем, почти одновременно, получил толчок в спину двумя лапами и беготню хитреца за спиной вправо-влево, вправо-влево, сопровождаемую громким, заливистым, весёлым лаем. Хозяин хотел, было, возмутиться, но не успел, так как по инерции сделал пару шагов вперёд, а глаза и мозг снова, с неотлагательной настойчивостью напомнили человеку, где он находится. В болоте!

И, вот, оно, первое ощущение болота, топи, гиблого места, запаха гнили, страха, первобытного инстинкта самосохранения. Всё предшествующее забыто, всё настоящее незримо, невидимо, но осязаемо, ощущаемо, особенно паническое - тону!
Однако, паника прошла почти мгновенно. Мозг быстро взял ситуацию под контроль. Во-первых, использовав накопленный "опыт по жизни" в преодолении внештатных ситуаций. Во-вторых, человек тонул и не так уж и быстро, точнее медленно, совсем медленно, относительно медленно, ну, так, не спеша. Медлительность потопления тела, даже, в некотором роде, заинтересовала его. А, что будет дальше?

Понимаю, и вам интересно знать, что будет дальше, но не интересно читать корявую излагаемость мыслей автора. В связи с этим предлагаю. Кому интересно знать и есть силы читать, могут удовлетворить пытливость и любопытство своего ума дальнейшим прочтением заметок почти утопленника, а тем кому не в моготу и не выносимо преодолевать его "болото" мыслей, забросить это гиблое дело до лучших времён или, вообще, "с концами" в воду, отшвартоваться, то бишь полностью, от бреда, сглюченного болотными газами, разума повествователя.

Хм... Похоже, я один остался дописывать и читать историю про человека в болоте. Впрочем, чего скрывать от самого себя, что в болоте оказался сам я? Ну и ладно. Сам себе тогда и буду писать. От первого лица, от самого себя самому себе, значит. Ну, ты, сам, слушай дальше, пока я не забыл, о чём писать сподобился тебе. О, ёжкин кот! Точно надышался в болоте чего-то...

Так, вот. На первый взгляд, всё ужасно плохо, гадко и противно. Шкодливый пёс, невзрачность окружающей действительности, хлябь трясины и мысли о скором упокоении в ней. Что может быть хуже? Ботинки у меня с высокими берцами, шнуруются снизу до верху, почти не промокают, если не стоять в них весь день в воде. Глядя вниз, под ноги, стоя на поверхности упругого, но не на столько прочного, чтобы удерживать мой вес, болотного покрытия: мха, травы, проще, дёрна - я с любопытством осознавал, что погружаюсь, втягиваемый трясиной в возможную бездонность, что, несомненно, настораживало, пугало, звало к сопротивлению, к борьбе за выживаемость и, в то же время, завораживало само погружение равномерное, медленное, упрямо влекущее в глубь.

- Посмотреть, что ли, процесс? - подумалось мне, интересно всё-таки.
Оглянувшись, увидел собаку, уже охотно наблюдавшую за моей вдруг возникшей проблемой, за реакцией на происходящее.
- В случае чего руки растопырю в стороны, кто запрещает, да и Дар, четвероногий немецкий шпион, поможет мне выбраться, - продолжил я свои мысли
На том и порешил. Понаблюдать и прислушаться к ощущениям.

Сквозь дёрн сочилась тёмная, коричнево-чёрная, зловонная, булькающая жижа, обтекая, постепенно поглощала ботинки, сначала подошвы, потом щиколотки,  поднималась всё выше к краю берц, а вместе с ней поднимался и холод преисподней, подбираясь к моему сердцу, заставляя тело трястись мелкой дрожью, превращая человеческую кожу в "гусиную", съёживая и усеивая мелкими мурашками... Сердце начало стыть. От всего. От холода, мыслей, страха.
Жижа медленно перевалила за края ботинок, также медленно растекаясь внутри, добавила мерзкие ощущения к уже имевшимся пакостным. Разум лихорадочно собирал в голове всё самое нехорошее, что может придти ему в извилины, связанное с явными и потаёнными страхами, представлениями о потустороннем мире, о болезненности перехода из мира сего в мир иной, о не комфортности всего связанного с переходом.

Захватившие меня ужасные мысли позволили, тем временем, жиже добраться до моих колен, постепенно сковывать мышцы ног. Но, то не беда. Беда, что начало сковывать, то, что... Конечно, я мог допустить сковать страхом и холодом всё своё тело, но ничто не может и не должно сковывать достоинство мужчины! И это самое достоинство напомнило мне, что недостойно опускать достоинство в недостойное для него, для достоинства, место. Мысли приняли кардинально противоположное направление. От тёмных к самым, что ни на есть светлым и радужным, как то: жизнь прекрасна и всё такое прочее связанное с прекрасным. Заканчивался достаточно продолжительный список чудес и изяществ, прелестей мира, возможно одним из невзрачных сотворений природы, но настолько близкого к нам, мужчинам, из доступных наслаждений, приятностей всяких, в том числе, и в общении... Так. О, чём это я. Ах, да, о последнем в списке. Короче. То была женщина. Разве мы можем ронять своё достоинство перед ними, мало того, ещё и в грязь?  Нет! Никогда!

Представляете, какая ахинея приходит человеку в голову, когда он тонет в болоте. Впрочем, такое пришло в голову мне, мужчине. Не ручаюсь за такие же мысли  у тонущей женщины. Их мешанину мыслей и в не тонущей голове разобрать, тем более, предсказать сложно.

Топь поглощала меня, обнимала холодом, дышала трупным смрадом, по волокнам камуфляжа множеством отвратительных, склизких щупалец, цепляясь, ползла вверх, в стремлении заполнить своей зловонной массой лёгкие, сердце, выдавить кровь из артерий и вен, из самых крохотных сосудиков, капилляров.

- Хватит, пора и честь знать, - подвёл некоторый итог своим наблюдениям. Оно, конечно, интересно забавляться ощущениями, но как бы не случилось чего натурального, удручающего, несомненно, более, чем предположения и фантазии о том сём.
Кое-как, с усилием, тяну одну ногу вверх, освобождая из трясины. В это время, вторая, тонет ещё глубже, неестественным образом перекособочив меня, подбивая потерять равновесие.  В поисках опоры  делаю шаг назад освобождённой, согнутой и поднятой на уровень пояса ногой. Она находит опору, где-то тоже на уровне пояса, чуть ниже. Заваливаюсь назад и на бок. Поза бойца пытающегося вылезти из окопа. Цепляясь за дёрн, весь вес переношу на колено и голень, лежащие пластом на колышущейся непрочной массе мха и ила. Тащу вторую ногу,  но тут в покате от смеха прекращаю борьбу за идею светлого будущего существования. Причиной смеха была мысль всё о том же бойце, пытающемся вылезти из окопа, но уже  тянущего за собой пулемёт "максим" со всеми коробами предназначенного для него боекомплекта. Посмеявшись с минуту, прихожу в себя. Делаю вторую попытку втащить на бруствер окопа пулемёт-ногу, цепляющийся своими колёсами за всё, что не попадя. Удача улыбнулась мне прямо в лицо в виде часто, радостно дышащей и поскуливающей морды собаки.

- Фу-у-у-у-у... Дар, никак вылез? - я устало перевернулся на спину.
Дар тоже сказал:
- Фу-у-у-у-у!!! - но в другом смысле, отличном от моего. Обнюхав мои ноги, морща нос и фыркая, отошёл в сторонку и развернул морду в сторону свежего воздуха.
Належавшись вдоволь и отдохнув, подобно морской звезде на тёплом морском дне, нежась под лучами солнца и чувствуя смену ощущений от неприятных к вполне позитивным, постепенно согревающим, обогревающим сознание, которое  чётко стало ощущать течение крови по телу, распространяющей тепло солнца до самых дальних участков, до "кончиков ногтей" рук и ног, я приподнялся на локтях, осмотрелся.
 
Жизнь хороша. И жить хорошо! Небо, лес, стук дятла, шорохи, звуки, болото с диковинными причудливыми, сказочными очертаниями коряг, полусгнивших пеньков и терпким, приятно щекочущим нос, пахучим разнотравьем с добавлением пикантной гнильцы, при каждом выдохе болотных лёгких, булькающих и клокочущих, как у закоренелого, с незапамятных времён стажем, курильщика. А неподалёку игривое, влекущее к себе журчание ручья, звонкий смех русалки зовущей, увлекающей за собой. И я пошёл, хлюпая жижей в ботинках, туда, в предчувствии наслаждения и ласки.

Ручей неширокий, неглубокий, но с обрывистыми берегами, на которые можно, так, запросто, присесть и поболтать ногами в воде, пошлёпать по ней ступнями, расслабиться. И снова приятности от ступней до ушей... Вот, тебе и болото... Вот, тебе и первый взгляд... А на второй-то, вон, оно, как прелестно, качественно противоположное разумение вида первого, неприятного...

Ботинки, принявшие с не меньшим удовольствием купание в чистой воде ручья, теперь принимали солнечную ванну, высунув в блаженстве языки и раскидав завитками в разные стороны усы-шнурки.

Дар носится по руслу ручья туда-сюда, подпрыгивает вверх и плюхается всем телом о воду, плашмя, прямо напротив меня, наблюдая волну-стену брызг, накрывающую меня с головой. Удовлетворённый результатом, продолжает визгливую радость общения с природой и человеком.

- Ну, бесёнок!!! - только и мог я кричать ему в след, умиляясь лохматым негодником.
Не то, чтобы было не возможно пресечь его столь вызывающее поведение, сколько не было нужды в этом. Оно забавляло, как его, так и меня. Озорство собаки на столько продуманное, по "человечески" расчётливое и направленное, веселило, добавляло хорошего настроения, развлекало, заставляло обдумывать планы ответных действий  мести.

Однако, Дар, хорошо чувствовал малейшее изменение настроения хозяина и очень редко давал повод применять запрещающие команды. Чем старше он становился, тем более очеловечивался в прямом и переносном смыслах. Он дружил со всеми: с людьми, собаками, кошками, птичками, ежами, ужами, бабочками... Он не дружил только со злыми или лживыми глазами людей, а впрочем, носители таких глаз и не люди вовсе. Злыдни, наверное, так их правильнее называть. Кто ж со злыднем дружить то будет, окромя злыдня же?

Тут я и призадумался, а что есть болото? А, может, всё же, кто? Лицо приобрело серьёзность. Дар, увидев перемены в думах моих, решил поддержать мою задумчивость своей, к сожалению, не понятной для меня думой, но тоже очень важной для него, что подтвердили все дальнейшие его действия. Запрыгнув на берег и встряхнувшись от кончика носа до кончика хвоста, он осыпал меня градом пуль-капель, вонзавшихся в тело сквозь одежду, своей прохладой.  Сел рядом, неподвижно, привычно склонив голову на бок. Повёл глазами в мою сторону, задержал не надолго взгляд, вздохнул широко, всей грудью, перевёл взгляд прямо перед собой, прислонился к моему плечу, слегка навалившись, так, что я почувствовал, что и в этом месте теперь мокрый, зевнул с лёгким прискуливанием и снова замер в позе мыслителя, но не подпирая лапой подбородок, из-за невозможности такой позы ввиду своего особенного собачьего строения. Не сдержав эмоций и улыбки, я потрепал его за холку, обнял и прижал к себе. Что уж там, всё равно весь мокрый…