Лохматый. Глава 10

                10.
         Евграф Владимирович и Малыш гуляли теперь вдвоем.
         Старик открыл для себя новую радость в ежедневных утренних и вечерних прогулках. Он неторопливо шагал, натоптанными среди бурьяна собачьими тропками, и думал.
         Почему так усложнилась жизнь? С удовольствием вспоминал предвоенную. Какой подъем! Какая всеобщая радость: рекорды Стаханова, перелёты Чкалова, Магнитка, Кузбасс, гиганты, гиганты. Мы, мы… мы рождены, чтоб сказку сделать былью. Прямо, прямо, прямо. Время, вперед!  Война вдруг. Но выстояли, победили, окрепли небывало. Казалось, что такими шагами теперь пойдем вперед. Разруха везде, а вон в Москве на Ленинских горах какой университет отгрохали! Куда церквушкам-то снесенным против храма науки.
         Правда, приехав как-то в родной город, желая навестить место, где появился на свет, и быстро найдя его, увидел Евграф Владимирович прежний фабричный барак, грязненьких ребятишек, которые хлюпались все в той же голубой луже. В бараке всё так же жили люди (не те же ли? – подумалось), и он на какое-то мгновение засомневался – да вправду ли идет время? Мы рождены, чтоб…
        Но минутное сомнение сменилось абсолютной уверенностью в том – как же правильно он поступил, давно уехав отсюда. Нет, жизнь не прошла мимо. Его несла стремнина, и он не тонул, не вертелся в водоворотах, не захлёбывался в омутах.
       А сейчас, - то ли течение слабее, то ли река извилистее, плотину ли кто впереди поставил, но прежней стремнины Евграф Владимирович не ощущал. Не чувствовал он, что несет  неведомая сила, воля ли вперед, как раньше.
       Старость? Вроде нет, ничего пока не болит, другие дряхлеют, а он все бегает: и в магазин, и по делам. Дела, дела…
       Размышлял Мартыщенко, петляя по тропинкам пустыря. Он и размышлять-то так начал здесь, гуляя с Малышом, следуя прихотливым извивам тропок, будто переключаясь с мысли на мысль, с воспоминания на воспоминание; в мозгу у полковника, вместо прямых и незатейливых причинно-следственных связей, возникал причудливый узор.
           Малыш бежал впереди, обнюхивая знакомые кустики и былинки. Сегодня – особенно внимательно. Днем раньше, на вечерней прогулке, Лохматый встретил хорошенькую, беленькую сучку, и теперь пытался определить по запаху: была она сегодня здесь, или нет? Её запаха пока не находил, и поэтому, время от времени вставал на задние лапы и, торча столбиком из бурьяна, оглядывал пространство.
         Но вот вдалеке он заметил, как промелькнул белый пушистый шарик, и рванул со всех четырех лап навстречу.
         Лохматый бежал напрямик, раскрыв в радостном вопле пасть и вывалив набок красный язык, не разбирая дороги – лишь бы быстрее!
         Агашка, так звали болонку Пустологовой, почувствовав неотвратимость судьбы, замерла, поджав хвост. Лохматый не смог сразу остановиться и подпрыгивая, обежал Белую Болонку.
        Они понюхали друг у друга носы, потом Лохматый ткнулся в ослепительно белый пах её и чуть не задохнулся, у него закружилась голова, земля под лапами закачалась. Накануне Агашку помыли в ванне с польским шампунем, и теперь вместо теплой сладостной псины, она источала такой ядовитый аромат, что Лохматый громко и удивленно фыркнул.
       Они побежали, играя, вперед, в пахучие травы, в репьи. Лохматому от радости перехватило горло, и он сдавленно, но звонко взлаивал; поднимаясь на задние лапы, передние он пытался положить на спину Белой Болонки, обхватить ее крепко, но она всё выскальзывала и выскальзывала из его объятий.
           Они не слышали, как бежала и кричала за ними Пустологова.
            - Ах, ты сволочь, - орала Пустологова. – Только спорти мне породу… Убьюууу, кобеля блохастого!
           В левой руке она держала палку и размахивала ею, правой – хватала всё подряд: срывала репьи, подбирала камни, обрывки проводов, банки и швыряла перед собой, пытаясь испугать собак.
            - Аааааааааа! Иииииииии! – визжала Пустологова.
          Лохматый ничего не слышал. Он подставлял Белой Болонке шею около уха. Она, слегка покусывая, хватала беленькими мокрыми зубками кожу и шерсть его, он валился на спину в знак полного доверия и любви.
          В этот момент Пустологова добежала до собак и со всего маху ударила Лохматого палкой по животу и груди.
              - Уууу, кобелюга!
          Лохматый даже не понял, что произошло: разве может Белая Болонка так сделать сейчас… здесь?
          Всё  тело пронзила боль, и эта боль, будто раскручивающаяся пружина, понесла его прочь, прочь.
           - Что вы делаете? Стойте! Остановитесь! Да перестаньте же, выыыы…
         Кричал, бежал и не успевал за женщиной Евграф Владимирович. Сердце его колотилось о ребра, рот залепляла пена, глаза лезли из орбит.
            - Зачем, зачем, как не стыдно! Ах… это – вы! – он узнал Пустологову. – Перестаньте сейчас же! Я буду писать, жаловаться.
            - Иди, иди отсюда, пока и тебе не досталось. Ишь, вшивоты развёл.
        Метрах в десяти Лохматый остановился. Какая-то сила валила набок; он же смотрел в ту сторону, откуда слышались крики, и видел, как незнакомая женщина, наверное та же, ударившая, теперь замахивается палкой на старика, на Хозяина. Лохматый хотел залаять, но движения челюстями были столь мучительны и отдавались во всем теле такой болью, что он смог лишь рычать.
        Так, злобно рыча, не сводя с тётки налитых кровью глаз, припадая на задние лапы, Лохматый  вернулся.
       Евграф Владимирович стоял перед Пустологовой молча, опустив руки. Побелевшие губы его тряслись. От бессилья, от невозможности, как ему казалось, ничего сделать, даже уйти, убежать отсюда не было ни сил, ни желания. Он только чувствовал, как по телу разливалась предательская слабость.
       В последний момент, когда Лохматый готов был вцепиться в толстую тёткину ногу, она увидела его и снова закричала:
             - Жив, кобелюга, ещё! А вот тебе! Вот!
         Она била вокруг палкой, пытаясь попасть собаке по голове, но промахивалась. Лохматый вцепился зубами в ненавистную палку и сжал челюсти мёртвой хваткой. Пустологова попыталась выдернуть её, но наколовшись на глаза собаки, полные ненависти, злобы и отчаянной решимости, чертыхнулась, подхватила на руки Агашку, и, продолжая изрыгать проклятия и брань, быстро пошла в сторону города.
            - Ты вернулся, Малыш? Вернулся, не бросил, - бормотал Мартыщенко, приседая и гладя пса по голове. – Больно тебе? Больно…
            Лохматый положил морду на колено старику, закрыл глаза.

Продолжение:  http://www.proza.ru/2012/10/25/830