Лохматый. Глава 20

                20.
                Когда вечером Евграф Владимирович увидел вернувшегося, как ни в чем ни бывало, зятя с работы, глазам не поверил. Сначала. Но в следующий момент, будто ударил кто, - необыкновенная слабость разлилась по всему телу: он чувствовал, что не сможет сейчас встать со стула, поднять руку, пошевелить головой; и слабость эта отныне будет всегда в нем; и душа, испуганная и затравленная, битым псом свернувшись в клубок, дрожала.
               - Холодно что-то у нас. Холодно, Проша, чаю принеси, чаю мы с тобой попьём, здесь вот, никуда не пойдем. Ну их… А?
               На кухне Лёня гремел сковородкой, разогревая макароны. Он скреб ложкой по дну, чтобы не подгорели. Вошедшая тёща поставила на плиту рядом чайник и села за стол.
               - Я с тобой, Лёня, поговорить хотела.
               - О чем, Прасковья Митрофановна? Ну о чем, говорить-то нам?
               - Ты обижаешься, злишься на нас, на отца вот…
               - А вы знаете, что он сделал, что и куда написал? Знаете? То-то же. Да другой на моем месте и говорить с вами со всеми не стал бы. Ведь додуматься надо было, а?! Он что, хотел, чтобы меня с работы сняли? Чтобы за можай загнали, или еще куда подальше? Поговорить… Всю жизнь доносы строчил. Молча. А теперь – поговорить!
                - Старый он, Лёня, старый стал.
                - И слава богу, а то бы показал ещё когти.
                - Его пожалеть надо, простить.
                - А вы в церковь с ним сходите, к попу, он и пожалеет, и простит.
                - В кого хоть ты-то такой злой? У нас время было не простое, а вы…
                - Как же я буду добрым? Меня доброго-то растопчут, ноги об меня вытрут и плюнут – дурак, мол. Нет уж, Прасковья Митрофановна, прошло время добрых, нас не переломишь, мы-то позлее вас ещё будем. Не справиться вам с нами.
                Прасковья Митрофановна порывалась еще что-то сказать, наверное главное, то, ради чего и разговор затеяла, но Лёня руку ладошкой поднял:
                - Хватит, хватит, дайте поесть. И чайник вон закипел.
                Вываливая макароны в тарелку, Лёня, держа сковороду за съемную ручку, грохнул её о стол – тяжелая сковорода разбила тарелку, и осколки, зазвенев, посыпались на пол.
                - Аааа, чёрт возьми! Поесть и то не дадут спокойно.
                - Лёня, Лёня, - укорила вбежавшая Аллочка, - тише ты, ребёнок только заснул. Что вы тут делаете? Кричат, кричат…
                - Это муж твой кричит, с него и спрашивай.
                - Мама! Лёня! Перестаньте!
                Лёня сгребал руками с пола и со стола рассыпанные макароны и швырял в мусорное ведро…
                Так шумно, со скандала начавшийся вечер, дальше прошел вполне тихо и мирно.
                Аллочка пожарила на ужин картошку, потом они купали Юрочку. И там, в ванной, среди влажного тепла, запаха мыла и череды, держа в руках худенькое красное тельце сына, Лёня понял с необыкновенной ясностью, что уедет. Левзин прав: надо пожить там, пусть для начала в Африке, заработать, вырваться из этой квартиры, из этого города, из плена.
                Он смотрел на жену: Аллочка раскраснелась, с пластмассовым синим кувшином в руках, вспотевшая, с прилипшими на лбу колечками волос, она была спокойна и сосредоточена, даже, пожалуй, счастлива, занятая извечным материнским делом. И ребенок не плакал, и муж был рядом, а весь мир для нее сейчас был ограничен и замкнут стенами ванной комнаты; и не было бессонной ночи накануне, волнений, отвратительного страшного письма – ничего не было.
                - Лёня, посмотри на него, ведь чудо, правда? – спрашивала она. – Пальчики какие! Посмотри, посмотри. Очень симпатичный, наш сыночек, такой хорошенький…
                - Лей вот сюда, на головку. Надо размачивать корки.
                - Правда, это пройдет? К школе, говорят, проходит.
                - У кого как. Аллерген-то мы так и не нашли.
                Лёня понимал, чтобы сохранить семью, этот хрупкий, готовый в каждую минуту рассыпаться, мир, нужно уехать. Не в его натуре пускать всё на самотек, а что ещё выкинет выживший из ума старик – неизвестно, и как поведет себя Аллочка; и как будет расширяться и строиться город. Конечно, квартиру-то ему дадут, но когда…
                - Ты скажи мне, только честно, когда я вчера не пришёл, ты что подумала? Что у меня кто-то есть? Только честно.
                - Если честно, то да, - прошептала Аллочка, уткнувшись своим тонким, длинным носом Лёне в плечо.
                Они легли, наконец, переделав все дела, но пока не спали.
                - Глупенькая. Я же тебе говорил, что встретил одноклассника.
                - А как он сюда попал, здесь оказался?
                - Сложным путем. Но я не об этом сейчас хочу сказать.
                Лёня помолчал.
                - Он предлагает мне поехать заграницу, в Африку.
               -  А что ты там будешь делать?
               - Вот дело немного смущает – преподавать русский язык.
               - Как это? -  удивилась Аллочка неожиданности ответа.
               - Костя говорит, что достаточно быть просто носителем языка, и преподавать сможет любой грамотный человек. Есть сложность с оформлением документов, но у Кости связи в Москве; он обещал всю формальную часть уладить. Если я, конечно, соглашусь.
               - А мы с Юрочкой, как же? Он маленький, и диатез этот.
               - Ну, о вас пока и речи не может быть. Года три мне придется одному там пожить.  Сейчас момент нельзя упускать. Упустишь – потом не поймаешь! Мало ли что может случиться. Тот же Костя уедет – и все пропало!
                Вдруг они услышали, что у входной двери скулит и скребёт лапой Малыш.
               - Вернулся, полуночник. Пойду открою, - сказала Аллочка, хотя самой не хотелось вставать и идти через комнату, теряя, скопленное уже для сна, тепло.
               - Лежи. Старик пусть промнется.
               И действительно через несколько минут Евграф Владимирович, шаркая тапками, прошел к двери, долго возился с тремя замками, и наконец – Лохматый зацокал по полу замерзшими лапами.
              - Интересно, где это он бегает целый день? – спросила Аллочка.
              - Весна на носу. Гуляет…
              И опять в доме все стихло, лишь с улицы, на далекой  железной дороге, угадывался звук проходящего поезда. Аллочка, прижавшись к Лёне, слышала стук его сердца, но сознание её уходило уже в сон, и в голове мешались звук поезда с перестуком сердца, и ей казалось, что она тоже куда-то едет.
             «Ва-фри-ку, ва-фри-ку, ва-фри-ке у-жа-сно, ва-фри-ке о-пас-но…»
              На самой границе, готовая уже упасть в беспамятство сна, он услышала, как завизжал  Юрочка. Нет, он не плакал, по своему обыкновению, тихонько всхлипывая и скрипя, но визжал, будто был чем-то напуган, или снедаем адской болью.
              Аллочка откинула одеяло и бросилась к детской кроватке, Лёня же  сразу не смог встать, потому что запутался в тряпках.
              - Сыночек, сыночка, что ты? Миленький, тебе больно? Больно? Что с тобой! – говорила она, шаря в потемках руками, ощупывая тельце, чувствуя мокрую, вспотевшую головку.
              Наконец, встал и Лёня; включили свет. И тогда к ужасу своему они увидели лицо сына: опухшие вывернутые губы казались огромными, отекшие надутые веки полностью закрывали глаза, и всё лицо, будто пчелами нажалено, горело. Потом он начал задыхаться, в горле сипело, а малиново-красное лицо становилось синюшным.
              - Лёня! Лёня! Господиии! Что же это! – закричала Аллочка.
              - Успокойся! Да не кричи, ты, - зло прошипел Лёня. – Дай сюда ребенка!
             Она не отдавала, крепко держа маленькое тельце.
              - Дай сюда, говорю.
             Он насильно выхватил сына, подбежал к окну и рванул форточку. Холодный свежий воздух потек в комнату – Юрочке сразу полегчало, он задышал ровнее и не визжал уже, а лишь всхлипывал; отёк исчезал.
             - Видишь, это аллерген. Опять что-то появилось в доме, - первым заговорил Лёня.
             - Опусти ниже, простудишь. Куда ты его к самой форточке поднял? Опусти, опусти… Я думала он умирает… Не было такого никогда…
                - Не было, так будет, ещё не такое может быть, не астма ли у него? Слышишь, дышит как? Сип мне этот не нравится… Чем пахнет, никак не пойму?
                Лёня несколько раз втянул воздух, зашмыгала носом и Аллочка.
               - Ой, правда, воняет… псиной какой-то…
              И тут Лёня понял, в чем дело. Запах оттаявшей, мокрой собачьей шерсти доносился из прихожей, оттуда, где в теплом углу спал уставший, израненный  Малыш.
               Чтобы проверить догадку, Лёня с ребенком на руках вышел в прихожую, и здесь, буквально через минуту, Юрочка начал опять задыхаться, губки надулись, а сведенные ручки со скрюченными тонкими пальчиками судорожно задвигались, будто что-то отталкивая от себя.
               - Ты посмотри, посмотри, - звал Лёня жену. – Как я раньше-то не додумался, вот аллерген-то главный! Вот эта зараза!
                Он кричал и пинал перепуганного пса ногой.

Продолжение:  http://www.proza.ru/2012/10/25/860