Обожженная невежеством

Цвета шоколада с молоком флегматичная, хотя и широкая душою сибирская река. Золоченый белоснежный торт церкви, позабытый волшебником-кондитером на илистых серо-зеленых брегах. Несъедобные, поникшие от первых заморозков, поганки домов-вурдалаков, обступивших храм со всех сторон. Непропорционально большая двумерная лошадь, зависшая в воздухе. Нехотя плетущаяся  телега пастельных тонов, как будто вырубленная для Анхисанамун из розоватого кусмана сливочного гранита.

Каждое утро и вечер, ленно борясь с Морфеем, я наблюдал сию картину над своей кроватью. И всякий и не раз рука тянулась к кисти и палитре, чтобы закончить, начатый кем-то задолго до моего взгляда, пейзаж. Картина не была окончена - так мне казалось. Правый угол холста, не прикрытый массивным багетом чернел, покрытым волдырями, грунтом. Масляные мазки пожелтели и взывали об обновлении.

- Пламенеющих, огненных красок не хватает этой мазне, - как-то бросил я и тут же получил от своего самого главного учителя легкую оплеуху в награду за свою невежественную проницательность.

Холст был завершён. Полностью. Мастерски. Настоящим Художником. Бесповоротно вписан автором в раму, а провидением в историю. Горел в пламени грешной инквизиции, когда-то богоборческой, а затем и антибогоборческой, антикоммунистической.

На заднем дворе Союза Художников воспылал вместе с такими же уж не нужными, как тогда показалось чьей-то холодной голове, самобытно-реалистичными произведениями. Вырванное из рамы окно в ушедший мир занялось с одного края, брошенное в пекло жадного до картин и книг костра, и лишь в последний момент, чудом избежав гибели, перекочевало ко мне в дом.

Оставленное без реставрации полотно, обгоревшее, обожженное до сих пор тускло сияет в мир как назидание, как завет, данный точно прицелившимся случаем мне, никогда никого и ничего не обжигать, не уничтожать, не испепелять домыслами, ханжеством и невежеством, любить все созданное рукой человеческой и Его рукою.