Зяблик

Заставь   козу   сыграть  на  мандолине!...
   
Когда  я  отслужил   год  срочной  службы,  к  нам   пришло  пополнение.  Пятеро  молодых   из  Московской  области.  Привезли  их  в  кузове  нашей   дежурной   шишиги(Газ-66)  и  сгрузили  на  благословенный  бетон  плаца.  Первый,  кто  выпрыгнул  через  борт, забавный  такой  шкет,  пахнущий   гражданкой,  огляделся  беззаботно,  словно  на  дискотеке  девчонку  выбирает  и  потянулся  во  весь  свой  невеликий(163см)  рост,  разминая  суставчики.
-- А  зябко у вас тут. Бр-р. --  молвил  шкет  ни к  кому, впрочем,  конкретно  не  обращаясь…  Ещё  бы  ни  зябко!  Поди  не  Евпатория.  Дальний  Восток  поди!  Хабаровский  край,  земля  первопроходцев  и  вечнозелёных  огурцов.  Гордись  малый,  куда  служить  попал.  Малый  и  не  понял,  что  едва  коснувшись  плаца   казёнными  кирзачами,  сделал  подарок  всей  роте.  Сам  себе  придумал  прозвище.  С  той  поры,  его  каждый  окликал  не  иначе  как  Зяблик.   Не  отвертишься,  привыкай !  И  он  привык.  Тем  более  прозвище  было   необидным  и  метким.  Лёшка(так  его  звали)  и  впрямь  походил  на  какую –то  невеликую  и  шуструю  птаху.  Да и  в  характере  прослеживались   весьма  порхающие  чёрточки.  Пристегнут  его  на  хозработы ,  так  он  стервец  сделает  почти  всё  и  обязательно  каплю  не  доделает. Как  говориться,  собаку  съел, а хвостом  подавился… Сержант  его  уже  и  жучить  не  хочет.  Бесполезно.  Зяблик  делает  постный лик  и:--У-у!  Какой  вы  скучный.--    Злоба  сразу  вон и  на  смех  тянет.  А  Лёха,  меж  тем,  при  своём—спорхнул  с  неприятностей.  И  ещё  одна  черта  была  у него. Попадать  в  смешные  ситуации.  Из  пятерых  новобранцев – именно  у  него!  Главной  и  многострадальной   частью  Зябликова  тела  был,  как  мне  кажется,  нос.  Почему,  спросите?  Он  у  него  дважды  пострадал  на  службе  Отчизне.
В  первую  зиму  Зяблик  нос  обморозил.  Премудрости  в  том    никакой.  На  Дальнем  влажность  высока,  даже  невеликий    минус   опасен  и  коварен.  Я,  к  слову,  по  первозимью  уши  обморозил. Бегаешь  себе,  Родине  служишь – жарко! Совет  бывалых: **Парень, лучше  пропотей!**-- по-боку.  Ушанку  поднял,  рукавички  снял.  День  долой!  А  вечером,  беда.  Уши  в  тепле   оттаивают  и  опухают  до  чебурашкиных,  пальцы  пульсируют  как  больные  зубы.  Четверть  роты  с  ушами  и  пальцами,  а  у  Лёхи,  эксклюзивно – нос!  Его(нос), сердешного,  под  шапку  не  спрячешь и в  рукавицу  от  стужи  не  засунешь. Обречён он на  постоянную  морозную  атаку. Осознав  эту  несложную  истину,  двинул  Зяблик  строевым  в  санчасть. Лечиться.  В  санчасти  весёлый  фельдшер,  из  старослужащих,   отполировал  Зябликов  нос  стрептоцидной   мазью  и  умело  соорудив  ватно – марлевую  кукурузу   накрепко  приладил  её  на  поражённый  орган  пластырем. Дал ему  впрок  мази  ваты  бинтов и :** Сам  не  плошай!** --проводил  его в  роту.  Когда,  затемно,  в  облаке  морозного  пара,  он  ввалися  в  казарму,  дневальный  на  тумбочке,  от  обалдения  звонко  проблеял:**Часть  смир –но!!!**и  чуть с  тумбочки  не  упал  со  смеху.  Даже  дежурный  офицер  на  дневалу  рычать  не  стал,  когда  оценил  мизансцену.  Вся  рота, после  отбоя  потчевала  Зяблика  советами до полуночи.    Каждое  утро  он  повторял  процедуру: нос – мазь – кукуруза. А  куда  деватья?  Имидж,  как  говориться,  ничто. Нос нужнее. Каждое  утро,  пешим  ходом  по гарнизону маршировала  рота к  месту  несения  службы.  Картина  достойная  песен! Представте  себе:  январским  морозным  утром,  в  лучах  пурпурной Эос,  шагает  сотня  фигур  в  чёрных   технических  робах,  поблёскивая  мазутом  в  рассветном зареве.  Все  застёгнуты  до  глаз  от  мороза. Все  одинаковые  как  патроны  в  рожке.  Лишь  у  одной     фигуры,  поверх  воротника,  выпирает  белоснежный  марлевый  гульфик  сантиметров  на  десять,  провоцируя  встречных  военных  на двусмысленные  шутки,  а  дам,  наверное,  на  игривые  мысли.  Прошло  время.   Подлечил  свой  нос  Лёха – Зяблик.  Пошла  на  убыль  бесконечная  дальневосточная  зима. Подзабылась   носатая история.  И  весна  минула  и  лето прошло.  А  осень  в  тех  краях  короткая,  почти  никакая… И  вот  снова  на  пороге  грозная  зимушка! (Я  вот  думаю, как  ловко  пол – года  умещаются  в пару  предложений. А  на  деле – ждать  устанешь.)  Я  за  это  время  подружился  с  Зябликом. По  крайней  мере   выделял  среди  прочих.  А  чего?  Парень  грамотный,  не  бык  дремучий,  с  юмором.  Прост  не  до  глупости,  хитроват  без  подлости. Словоохотлив,  но  не  через  край.  Нормальный,  вобщем,  парнишка. Мне  когда  лычки  дали  сержантские,  он  часто   со  мной  в  наряд  просился. Особенно,  в  караул. Наш  командир караульной  роте  не доверял  ли,  не знаю…В  общем,  караулили  своё  хозяйство  сами.  Поставили  на  аэродроме  северный  вагончик. Офицер – начальник  караула,  сержант – разводящий  и  три  солдатика  караульных.  Пост  находился  за  три  версты  от  части,  считай  в  самой  тайге.  Летом – полная  нирвана, тишина. От  родной  роты  отдыхаешь (она  на  втором  году  службы  в  зубах  уже  вязнет),  время  летит  быстрее  и  поспать  в  принципе  можно,  ежели  начкар  не  слишком  уставной.  Но  лето  скоротечно,  тепло  кратко,  а  вот  зимой!...  Зимой  вагончик  топить  надо,  не  за  страх  а  за  совесть.  Чтобы  не  околеть в  сорокоградусный  мороз.  Уголь  привозили как  на  заказ,  мелкий.  Считай,  песок.  Вот  и  проявляли  мы  солдатскую смекалку. Водой  смачивали,  чтобы  скоксовался,  керосин  самолётный  лили,  чтоб  жарче  горел.  Истопное  бремя  падало  на  бодрую  смену:  солдатика  которому  отдыхать  ещё  не  время  и  топить  караулку – судьба!  Тут  Зяблик  снова   прославился.  Я  с  ним стоял  зимой  караул.  По морозу  нашагался. Время  волчье, от  трёх  до  пяти  утра.  На  ходу  засыпаешь  и  под  откос валишься.Не  заснёт  только  часовой  на  посту,   мороз  такой,  что  мысли  замерзают.  Я  бодрился  горячим чаем.  Чай  то  и  подвёл!  Зашёл  я  в  тепло,  выпил  кружечку,  чую -  улетаю.  Вздремну  втихаря,  думаю.  Сказал  Зяблику,  чтоб  разбудил  минут  через  сорок. На  морозе  меняли  солдат  ежечасно,  так  что  успею. Лёг  на  топчан,  калаша  обнял  и провалился   в  омут.  Снится  мне,  ротный  наш,  капитан  Цаплин.  Сидит  на  стуле,  почему – то  в  пижаме  и  тапках  на  босу  ногу, смотрит  грозно  и молчит.  А  потом не  слова  не говоря  ка – а – к двинет  мне  кулаком  по  уху.  Да  так  звонко,  что  я  аж  приоглох  и  с  лежака  слетел!  Сижу  на  полу,  ничего  понять  не  могу,  автомат  в  руках.  Из  дежурки  начкараула  глядит  изумлённо,  тоже  весьма  заспанный.  А  из  кочегарки  копоть клубом  плывёт  и  керосиновая  вонь.  И  из  этого  облака  выдвигается  на  нас  Зяблик:  руки  в  гору,  морда  красная,  бровей  нет  и  чуб  опалённый.  На  носу,  на  самом  кончике – пузырь   как  у  индюка,  подрагивает  в  такт  шагам. Ни  дать  ни  взять,  зомби  из  дешёвого  ужастика.  Замер на  месте  зомби  Зяблик  и  молчит.  Я  не  в  курсе,  что  происходило  в  голове  дежурного  офицера,  тем  более  в  голове  зомби  новоявленного.  Лично  я  едва  желудком  не  подавился.  Думал,  что  этот  истопник – камикадзе,  себе  глаза   сжёг.  А  зомби – камикадзе  Зяблик  помолчав,  вдруг  ущипнул  себя  за  пузырь   на  носу.  Пузырь  лопнул, водичка  брызнула  на  губу  и  Зяблик  по  дурацки  как – то  захихикал.  Фу!  Отлегло  от  души.  Раз  хихикает,  стал  быть  порядок.  Дальше – по  накатаной.  Вызвонили  по  тихому  дежурную  шишигу.  Я  отвёз  этого  пиромана   в  санчасть.   По  дороге  он  мне  рассказал,  как  зарядил   печурку  углём  и  керосина  не  пожалел.  **Лью -  говорит – а  оно  не  горит,  дымится  только.  Ну  я  и  дунул…**   Дунул  и  впрямь   не  слабо.  Аж  чугунная  стенка  у  печурки  покосилась!  **Лёх,  а ты  не  в  курсе,  что  пары  керосина  взрываются  иногда?**  --  **Теперь  в  курсе.  Угу.  Хоршо – отскочить  успел  вовремя!**  -- ** К  бабушке  не  ходи,  отлично!**    А  в  санчасти  будто  и  года  не  прошло:  нос – мазь – тряпичная  кукурузина. И  вновь  в  рассвет  шагает  рота,  а  у  одного  бойца  над  воротником   вздымается  белый  бугшприт.  В  следующий  наряд,  когда  страсти  поутихли  я  заглянул  в  кочегарку.  Там  на  стене,  аккурат  против  печурки,  остался   выведенный  копотью  скукоженный  зябликов  контур.  Я  его  обвёл  угольком.  Для  потомков. А  через  два  месяца  я  демобилизовался   и  уехал  домой.  Давненько  это  было.  А  вдруг  вспомнилось…