Страх разрыва пуповины

         Ральф снова по темному городу прочь, навстречу ей или рассвету, а может быть просто от самого себя куда подальше. И вот, кварталы остались позади, позади мосты, бутики, бульвары и дворы. А впереди площадь, где толпа людей сидела на лавочках и корчилась в коликах от шуток модного клоуна, который заставлял их видеть мир своими глазами. Они смотрят лишь на его маску, а потом они цепляют барышней за волосы и пьют с ними шампанское до утра, сидя на бетонном полу в зоопарке. Всем на площади хотелось плясать, щуку кушать в ресторане, пить пиво и идти в церковь.
       Они звали его к себе, но он не подходил близко, ведь могли убить. Эта жажда достичь Пустоты в нем была нешуточная. Он практически не знал о чем с ними можно говорить, и это было для него спасением. Он шел дальше, дальше, все дальше от города, но город не имел выхода - это был тупик. Куда бы он ни шел, дороги вели его обратно, куда б ни свернул, попадал снова в сеть городских лабиринтов. Хоть бы зеленая дверь какая-то была в стене, которая б увела его прочь из этого мрачного места. Он оглядывался по сторонам, бросался на тени, что вырастали из фонарных столбов, провожал их взглядом. 
        Пройдя кладбище, он протянул руку коту, что валялся на одной из могил, и тогда понял, что они за ним следили. Они хотели растворить его в себе. Он это чувствовал нутром. Он знал, что они хотят его съесть, как и каждого из них. Жители города обречены. Они пили и ели, работали, рожали, снова ели и пили.
      Кошмар не кончается с рассветом, мечта его сильна, она преобразует невидимый мир в видимый мир. И тогда из одной подворотни вышла она, та самая любовница всех малышей, которые по ночам думали лишь о ней в своих эротических снах.
       Урсула была самой кокетливой барышней в нашем городке. Детей она не имела. Ходила в салон красоты и ей там делали маникюр. Она говорила всем, что дети – это зло. Что надо жить лишь только для себя.
       Все мальчики  в школе онанировали на ее обнаженные фотокарточки, где она сладострастно раскинула свои ножки, лежа на полу, обнажив трещину между мирами, которая собирала энергию со всех любопытных мелких сусликов. Рядом с нею на полу были коровьи, лошадиные, человеческие черепа. Она целовалась с черепами, она клала их на свой животик и улыбалась в объектив камеры. Он носилась по городу так быстро, что мало кто мог отследить ее внешность.
    Урсула, покачивая бедрами, словно корабль на волнах, подошла к нему, а потом твердила ему о том, что они схожие души, что они должны быть месте. Его стошнило от этой мысли, ему стало легко, ему хотелось умереть, чтобы быть с нею.
     Он тогда стал двигаться по направлению пустыря, что был за болотом, но она настойчиво шла за ним, она верещала, что только так мы сможем быть сильными, когда полюбим друг друга. Когда слова уже будут лишними, что это прорыв к смерти, ибо в жизни этой нет ничего удивительного. Она говорила и говорила, шептала, всматривалась в мерцающие звезды. Она затерялась среди своих слов, она нашла покой там, но лишь на миг, только на миг.
        А город окутывал своей сетью детей, что пели песни о большой вселенской любви, а руки их были по локоть в крови, а мысли их источали ужасные образы не просто конца света, а конца всего. При этом они вели себя так, будто бы они уже умерли, они вели себя, как живые мертвецы.
       Сколько раз он зарекался больше не выходить из дому, чтобы не видеть живых мертвецов, но снова и снова они его вытягивали из дому. Девчата звали его к морю, чтобы он сладко вошел в них под звуки прибоя. Он мчит с ними на место силы. На пустыре они  поют песни об аптеке и ковбоях, но все это уже тоскливо, ведь все это настолько абсурдное занятие, что даже говорить об этом противно, но они считают иначе. А потом девчата зовут его к себе домой, где они обсуждают плотские игры с мертвецами. Им нравится быть на звезде, поджать ноги под себя, чтобы пожирать потроха тех, кто валяется в канаве. А в шкафах их валялись вещи, предназначенные на смерть. Одежда, венки, тапочки.
     Урсула, попивая чаек, кряхтела о смерти, просила у ребят чуточку энергии, размышляла:
- Да я вот в походы беру с собой свое тело, оно манит ребят. Так понятие человек трактуется в трех парадигмах совершенно по-разному. В премодерне человек есть обертка Бога (Атман есть Брахман), в модерне человек есть автономный индивидуум (дословно неделимый) и считается мерой вещей. А в постмодерне он превращается в "дивидуума", т. е. в "делимого", и склонен мутировать либо в киборга (получеловека-полумашину), либо в новое органическое существо (монстра).
      После этих слов, Урсула вскочила и живо покинула комнату, а ребята застыли, как истуканы и молчали, им хотелось тела ее отведать. Урсула тяжело бежала через парк, а из-за кустов выбежал черный кот и пересек ей дорогу. Урсула выбежала к обрыву и увидела его, они стали вдвоем смотреть на морские просторы. Она поцеловала его нежно в губы и заговорила, словно в трансе: «Ну же, малыш, бери меня, бери, мне на все плевать, я хочу тебе отдаться, чего же ты молчишь, чего ты не берешь меня, а, боишься жизни в райском саду?».
      Урсула визжит от восторга, танцует в приступе сладострастия вокруг нее, а потом с криком: "Пошло оно все на хер!", бросается с обрыва вниз головой в море. Тут всех паника охватила. Люди, стоявшие у края скалы, смотрели вниз.
      «Всплыла? Не всплыла? Не всплыла!» - подумал он, глядя, как ее тело скрылось в воде.  «Еще одного мертвеца на этом свете стало меньше. Приятно, черт возьми, приятно. Братцы мои, теперь фата невесты всегда будет лежать на дне морском, так это классика вся говорит о том, ведь толща воды, что давит им на грудную клетку, дает им быть иными, более возвышенными» - услышал он спокойный голос Урсулы из глубины вод.
      Ночью волны тихо шептали ему о том, что сфера Бездны - сфера принципиально отличная от всего существующего. Он бежал по улицам, спасаясь от стаи людей, что бежали за ним с гитарами, они орали свои песни ни о чем. В их песнях он слышал голос Урсулы, тот самый голос из морских глубин:
- Так ненавидела весною свои печальные глаза
И всё же следом за тобою ушла, как просили небеса
Убийца счастья, ты был честен, но я сама виной тому
Как искушенно бесы воют в зарослях на луну
Со мной не строил ты мечты. Но я просила лишь ухода!
Из мира людей в мир теней. На это сейчас мода!
И по ступеням мрачных лестниц я бежала в мир скуки
Спускались мы и нас встречали там псы и суки
Они лаяли на наши тела, пробежка в небеса удалась!
Мы слились телами, ты моя покорная ипостась!
В твои картины, как могла я ныряла бездумно
Хаос в груди, а мне творить надо все разумно
Очень старалась, но напрасно я ложилась под тебя,
Упрямо мысли о былом в платочке теребя
Теряла веру и в смятеньях, бродила в сугробах и льдах
Искала рай для нас двоих, но лишь молчание на устах
Давал надежду на спасенье твой огонь в груди
Но льды не растают, одна Бездна и тьма впереди!
        Ночью же ему снился сон о ней. В этом сне он твердо уверовал, что Урсула была самой настойчивой дамой, которая убила в себе систему, она обогнала стаю волков, она залезла на крышу, взяла в руку гитару и заорала, что было мощи:
- Если ты с моим поспоришь миром, я поем тебя на обед
Я пущу тебя через мясорубку и съем тебя. Вот ответ!
Если разгадаешь мою тайну, то я убью тебя во сне!
Значит, мы с тобою не случайно. Я лечу на коне!
Обойтись нельзя без сожалений, но я не сентиментальна
В этой жизни проклятых сомнений я для тебя фатальна
Выбирает каждый свою правду, но я убила в себе раба
В поле горит, стонет баба, ведь горит ее любимая изба
Строя бесполезные преграды. Я пройду сквозь стены.
Ты же порежешь себе вены и сдуешь дней пену
Видеть мир как на картинах, ты выпьешь и Сену
В отражениях и на витринах я вижу саму себя везде
И пою об этом свои песни, сидя у крысы на хвосте
Избегая мнений злых и пресных, я пройдусь по твоему трупу.
Мутнеет разум от вида призраков, и я вижу крови группу
Разжигая в сердце своём пламя, я обезьян уничтожаю
Я пожар тебе дарю на память и от дыма в глазах моргаю
Снова жду твоих прикосновений, в виде языков пламени
Нам теперь нельзя без откровений в виде черного знамени!
        Он жаждал соединения с Абсолютом, но это лишь мечты. Он жаждал слияния с Вечностью.
    «Все, ухожу в Ночь, всем мелким суслика, я говорю пока. Божественная комедия начинается снова, а с нею и возможность страдания. В сумерках все становятся птицами и улетают» - всхлипывая, кусая себе локти, кричал он в пустое пространство ночного города с крыши своего домика.
         Сегодня он рассказывал Урсуле, как он на собрании евангелистов не дал им ввести себя в транс, он читал Гете, а они пытались его научить говорить на разных языках, они ему руку кладут на голову. Но он не падает на пол, как остальные твари. Тогда-то он и понял, что только «Страдания юного Вертера» дают ему силу противостоять слугам системы. Урсула любила в тайне этого мальчика и бегала за ним по всему городу, да и он был влюблен в нее, но по-своему. Все ее потуги закончились тем, что она уехала в Анапу жить в палатке на берегу моря. Она там стала строить дома. Ей было легко работать, ведь она ощущала, что нужна людям. Она стала как все. Не чудила уже больше. А она уже забыла о нем. В порту пила пиво с моряками. Мечтала уехать в Египет. Новые друзья водили ее в зоопарк, где она смотрела на горилл, что сидели в клетке. Ей казалось, что одна из горилл похожа на Дидро. Думала, что станет великой грешницей, а потому в порту все моряки спали с нею.
       Ральф смотрел на свои руки, сидя в церкви, теперь ему казалось, что все есть сон. Он пытался ощутить себя во сне. Все его страхи ушли на покой. Берет камень и бросает в попа, что стоит на амвоне. Тот кричит ему, мол, совсем бесом стал, покайся, раб божий. Тогда он видит, как по улице едет лимузин, в котором сидит главный поп страны. Вдруг в этот лимузин летят коктейли Молотова. То карма. Горит лимузин и взрывается. А люди палят церковь. Люди в масках черных. То анархисты, им не нужна власть попов на земле. Они за свободу.