Глава 19. Маруся

     Полк собирался выезжать на учения. Куда-то в Молдавию, в благодатные и напитанные солнцем Тираспольские предместья. По рассказам старослужащих, которым повезло однажды побывать в тех краях – в райские заповедные земли, откуда им в ту пору совсем не хотелось уезжать и куда с огромным удовольствием они готовы были бы отправиться ещё не раз. Место это славилось прекрасным климатом, целебным воздухом, изумрудно-зелёными холмистыми полями, ухоженными и исправно плодоносящими фруктовыми садами и чудесным, как в сказке, озером, в котором рыба ловилась, чуть ли не голыми руками, а вода оказывалась настолько чиста, что её смело можно было пить без малейшего вреда для здоровья. И вот в этом-то озере, в самое ближайшее время, танкистам предстояла отработка навыков подводного вождения! Илья, вообще никогда не страдавший недостатком воображения и наслушавшийся рассказов "дедушек" Советской Армии об удивительных красотах этого природного чуда, искренне недоумевал, как же можно было дать разрешение на проведение войсковых учений в таком месте.
- Да ведь танки  разворотят там всё! – Взволнованно говорил он сослуживцам, когда они перед очередным вечерним построением сидели  в курилке у входа в казарму танкистов и оживлённо обсуждали предстоящий отъезд,
- Представляю, что с озером станет! И берег весь ухайдакают гусеницами!
- Много ты понимаешь, сапёр! – Сержант Гичев, болгарин, попавший на службу в возрасте двадцати шести лет и бывший самым старым солдатом со всего полка, отправил смачный плевок в сторону стоящей в центре курилки урны. Но промахнулся.
- Там каждый год танки бороздят. И ничего. Палить же из пушек никто не собирается. – Гичев, докуривая почти до пальцев истлевшую сигарету, глубоко затянулся напоследок и выпустил длинную струю дыма,
- Так что, земеля, не о том ты думаешь, - Скуренный бычок полетел в урну. На этот раз сержант был точен,
- А думать, земеля, надо о том, как нам в тамошних местах, себе на забаву, рыбки наловить поболее, да как фруктов разных, в достаточном количестве там произрастающих, не обожраться. Сдуру. – Гичев назидательно поднял указательный палец,
- Чтоб, значит, в самый неподходящий момент, с животом не слечь. Усекаешь, зёма?
- Усекаю, - Улыбнулся Илья. Сержант Гичев пользовался в полку непререкаемым авторитетом, и не из-за того, что уже был "дедушкой" Советской Армии", а потому, что по солдатским меркам, являлся образчиком человечности и справедливого отношения к молодым сослуживцам.  В свои двадцать восемь лет, Гичев был старше многих офицеров их части, а ранняя и обильная седина в волосах и пронзительный взгляд синих глаз делали его похожим на узнаваемого героя из киноэпопеи "Освобождение".
- Эх! Мать честная! – Потянулся всем телом Гичев,
- Ведь это будет моя последняя рыбалка в армии! А там и дембель не за горами. – Гичеву за примерную службу полгода назад командование полка предлагало отправиться в двухнедельный отпуск, но он, по некоторому размышлению, ехать тогда отказался.
- И чего душу травить? – Философски вопрошал Гичев,
- И себе и людям. Нет уж, братцы. Как-нибудь, с божьей помощью,  дошкондыбаю до дембеля. То-то будет радость! И пир горой. Это – как пить дать!

     В танковом батальоне царило праздничное оживление. Замученные бесконечными нарядами служивые собирались на учения, как на праздник. Ещё бы! Ведь это была свобода! В первую очередь – от регулярных и опостылевших хождений в караул, на кухню, КТП и КПП, от унылой, беспросветной и однообразной (хоть волком вой!) солдатской жизни, от надоевшей казармы и от примелькавшихся до оскомины офицерских физиономий.  С утра до вечера свободные от наряда готовили технику. Механики-водители, особо в технике соображавшие, освобождались от нарядов совсем и отрывались от своих машин только за тем, чтобы посетить столовую. Они прибегали в основательно перепачканных комбинезонах и с чумазыми лицами. Наскоро ели и мчались назад, к оставленным танкам. В батальонах попутно проверялась целостность обмундирования, чистилось и без того чистое оружие, кто мог – запасался сигаретами, кто-то строчил домой письма с предупреждением, что на время учений им будет не до переписки, а кто-то, кому волею командования предстояло остаться в части и кого решено было не брать на учения, напрасно канючил перед отцами-командирами с просьбой их, всё-таки, взять. Словом, напряжение чувствовалось во всём полку. Илья, переведённый по прибытию в линейные войска в инженерно-сапёрную роту, поначалу заскучал, думая, что на учения не попадёт. Но сияющий улыбкой командир роты, старший лейтенант Кубарев, неожиданно объявил, что Илья с Серёгой Чернышом, то есть весь состав инженерно-сапёрной роты (часть-то – кадрированная, потому и весь состав, хотя бы и из двух человек), определяются в спасательную команду. Черныш привычно засопел и сказал, что плавать он не умеет. Илья молчал и радостно и вопросительно смотрел на командира.
- На берегу, во всё время вождений, будет стоять ГСП , - Втолковывал старший лейтенант,
- Вы, со мной вместе – постоянно на борту, со всеми спасательными причиндалами. Стоите и зорким-презорким взглядом во все глаза наблюдаете за водной гладью. Если что не так, по моей команде – айда в воду, к застрявшему танку. Это ясно? Хорошо, идем дальше. Допустим, танк встал где-то посередине озера. Или рядом. Не важно. Главное – на дне встал, вода вокруг не бурлит, одним словом – заглох. С трубы-лаза через некоторое время появляется незадачливый механик-водитель. И с паникой и надеждой в глазах головой так крутит и вокруг озирается. Мол, спасите, люди добрые, помирать неохота. И тут, на его счастье, как раз мы, здрасьте-пожалуйста, милости просим! Пересаживайся, значит, танкист, краса и гордость Советской Армии, на наше скромное плавсредство, бесплатно на берег доставим! – Чувствовалось, что Кубарев был в приподнятом настроении,
- Ну, вот, примерно как-то так. Завтра – подробный инструктаж. Понятно я выражаюсь?
- Так точно! – У Ильи от услышанной новости участилось дыхание, и сердце радостно заколотилось в груди. Перехватив его восторженный взгляд, старший лейтенант одобрительно усмехнулся,
- Так что, Черныш, - Командир снял фуражку и носовым платком провёл по начинающей лысеть голове,
- Нырять, дружище, тебе при всём желании не придётся.  Потому, как без надобности это.  А не то, если хочешь, давай, пару раз ополосну тебя в лимане, глядишь и научишься, – Кубарев придирчиво оглядел подопечного и вернул фуражку на голову. Черныш смешно поджал губы и засопел громче обычного. Старший лейтенант хмыкнув, покачал головой.
- Нет, вот ты мне скажи, как на духу, а чего это ты постоянно какой-то неухоженный ходишь? А? Не пойму никак, то ли, как-будто,  немытый от рождения, то ли, словно со сна не очухавшийся.  Слышишь меня, товарищ солдат? Да ты же, мать честная, мятый весь, перемятый,  х/б грязное, карманы вечно оттопыриваются. И чего ты только туда пихаешь? А? Молчишь? Ну, хоть на Илью, что ли, посмотри. Всегда подтянут. Отутюжен. Х/б, как с иголочки, сапоги блестят! А у тебя что? Пузыри на коленях, пилотка засалена и натянута по самые уши, сопишь, как паровоз. Нет, так не пойдёт, товарищ солдат. Ты прекращай моё ангельское терпение испытывать! Соколов! С этого момента будешь отвечать за его внешний вид. Понятно? И чтобы никаких возражений! А то, не ровён час, глядишь, анекдоты скоро слагать начнут про сапёрную роту.
Черныш, опустив голову, засопел во всю силу своих лёгких. Илья, даже и не думавший возражать, звонко отчеканил: "Есть!". Кубарев вздохнул, подобрел лицом и протянул обеим поочередно руку для рукопожатия. Негласная специфика общения командиров и подчинённых в условиях кадрированной части имела весьма либеральный уклон. И, надо сказать, что такая традиция себя оправдывала и оказывалась продуктивной. И вполне устраивала обе стороны.

     Эшелон, сформированный из нескольких товарных вагонов-теплушек, оборудованных под перевозку людей и большого количества платформ, с погруженной и тщательно закреплённой на них техникой, нервно вздрогнув, тронулся в путь. Дорога, как уверяли бывалые танкисты, обещала быть долгой, с длительными остановками на узловых станциях и на позабытых Богом полустанках. Но погода стояла летняя, сухим пайком весь личный состав обеспечен был под завязку, пейзаж, открывающийся в распахнутые двери товарняков  - великолепен, и поэтому никто никуда не спешил и не торопился и каждый был по-своему счастлив. Волею случая, а ещё и потому, что теплушек к составу прицепили больше положенного, Илья с Чернышом, определённые в отдельную спасательную команду, оказались вдвоём на целый товарный вагон. Старлей Кубарев долго и нудно и уже, наверное, в двадцатый раз, инструктировал их перед отправкой на предмет  соблюдения ими правил техники безопасности и воинской дисциплины. Вздохнул напоследок  и милостиво разрешил двери товарняка во время движения держать открытыми, но не более, чем на двадцать сантиметров. Сапёры, на лицах которых читался неподдельный восторг, взяли под козырёк, и успокоенный офицер с чистой совестью отправился, наконец, по своим делам. Черныш, после ухода командира, словно собираясь с мыслями, похлопал себя по карманам, привычно посопел для порядка, потом хитро подмигнул Илье, сказал: "Я сейчас!" и тут же растворился в пространстве.
- Ты куда? – Крикнул Илья, но вопрос остался без ответа.
Илья решил осмотреться. Внутри теплушки было сухо и чисто. Нары, как в соседнем вагоне у танкистов, здесь отсутствовали, зато в углу, источая пряной запах, громоздилась  целая куча самого настоящего сена. Илья, недолго думая, всем телом растянулся на хрустящей подстилке. Пока что всё складывалось замечательно! В уме он уже составлял текст очередного и максимально подробного письма домой. Да нет же, глупости! Что он говорит? Одного письма здесь явно не хватит. Конечно! Одним письмом тут никак не обойдёшься. Значит, решено! Это будет целая серия подробных писем, это будет самый настоящий репортаж с места грядущих событий! Илья мысленно потирал ладони. Он обязательно развернёт всё это в высокохудожественную панораму ратных будней. И отец с матерью, преисполненные гордости за своего сына, станут потом читать его письма-отчёты соседям и коллегам по работе, а те, в свою очередь, будут удивлённо качать головами, цокать языком и всплёскивать руками. Илья, слегка улыбаясь собственным мыслям, лежал с закрытыми глазами, и то ли от собственных приятных раздумий, то ли от хрусткого, мягкого и   сухого сена, пьянящего каким-то родным и уютным запахом,  незаметно для себя стал проваливаться в безмятежный и целительный сон. Но уже через несколько минут он услышал знакомое сопение и призывные, сдобренные матерной руганью, возгласы Черныша. Илья приподнялся на локте и увидел дверном проёме теплушки счастливую физиономию расторопного Серёги.  Проявив солдатскую смекалку, тот умудрился где-то раздобыть миниатюрную походную печку, которую сейчас безуспешно пытался поднять до уровня пола вагона. Вдвоём управились быстро.
- И чего мы с ней делать будем? – Спросил озадаченный происходящим Илья,
- Лето же на дворе! Да и по ночам тепло…
- А кашу-то, кашу мы как с тобой лопать будем? – Сопение Серёги звучало на торжественной ноте,
- Или брикетом жевать? В сыром-то виде? Э-эх, Илюха!
- Точно! Ёлки зелёные! Об этом я и не подумал.
- Учись, стало быть, пока я жив! Так, ладно, я сейчас трубы дымоходные приволоку, а ты, давай, с дровишками подсуетись.
Под печку, которую они установили в центре, Черныш, страхуясь от пожара, заботливо подложил где-то им подобранный лист железа, поперёк вагона натянул толстую проволоку, а уже к ней, проволокой потоньше, подвязал по-отдельности каждую из труб печной тяги. Илья суетился рядом, желая как-то помочь, и не переставал удивляться сообразительности своего армейского товарища.
- Я на тебя прямо диву даюсь – Искренне восхищался Илья,
- Тебе, Серёга, в армии – самое место!
- Ничего, - Добродушно усмехался Черныш,
- Я и дома неплохо пригожусь!
- Не, серьёзно! Мне бы и в голову такое не пришло …
- Так я где родился-то? А, Илюша? Забыл? В деревне! - Серёга закончил крепить последнюю секцию трубной тяги. Придирчиво осмотрел, удовлетворённо кивнул и продолжил:
- А раз в деревне, то, значит, считай, на земле. У нас народ к жизни приспособленный. Не чета городским. Не в укор, конечно. Не бери в голову…
- Да я и не обижаюсь. Вижу на деле, что ты прав. – Илья хитро прищурился:
- А у вас, Серёга, в деревне речка-то есть? Ну, или озеро какое?
- И речка есть, и пруд имеется. А чего?
- Того! А как же ты тогда, братуха, к жизни весь из себя приспособленный, плавать не научился?
- Да я, Илюша, получше твоего на воде держусь, не сомневайся.
- И что ж ты старлею врал, что плавать не умеешь?
- А интересно стало, удивится он, или нет, что деревенский парень плавать не умеет. Не удивился. Стало быть, и сам никогда в деревне не жил.
- Ну, ты и хитёр, брат!  - Илья с интересом посмотрел на приятеля,
- И не так прост, как кажешься.
-  А то! Соль земли, одним словом.
- А не загибаешь?
- Если и загибаю – то самую малость! – И Черныш, довольный собой и своей работой, весело подмигнул Илье.

     Путешествие к пункту назначения заняло несколько дней. Серёга Черныш, куда-то по-тихому отлучившийся во время первой же длительной остановки на безымянном разъезде, вдруг притаранил забитый до отказа вещмешок с говяжьей тушенкой. Предваряя расспросы Ильи, сказал, чтобы тот не волновался, что всё – чин чинарём, места знать надо, что никто не хватится, что там целый вагон, что весь танковый батальон можно кормить неделю, и никто ничего не заметит. И, с победным видом, привычно засопел. Однако, по некотором размышлении,  тушёнку, от греха подальше, всё же припрятали  с чужих глаз долой под кучей сена, в самом дальнем углу товарняка. Во всё время пути ели от пуза и отсыпались от души. И, само собой,  ни о какой щели размером в двадцать сантиметров, как настаивал Кубарев, не могло быть и речи, поэтому дверь вагона отодвинута была до предела. Ночью, под стук колёс, они рассматривали усыпанное звёздами небо и вспоминали разные истории из своей доармейской жизни, а днём, щурясь от солнца, с восторгом разглядывали бескрайние, до горизонта, чередующиеся друг с другом поля виноградников, подсолнечника и кукурузы. И эти несколько беззаботных и счастливых дней в гостеприимной теплушке запомнились Илье на долгие годы.
      Но всему, как известно, приходит конец. Пришёл конец и этому беззаботному путешествию. Через пять дней, ранним утром, эшелон с техникой и солдатами прибыл в пункт назначения. С выгрузкой боевых машин и имущества управились до обеда. Длинная колонна из танков и армейских "ЗиЛов" и "Уралов" выстроилась у кромки поля, параллельно шоссейной дороге. В хвосте колонны пристроились два ГСП, "ЗиЛы" и "Уралы" стояли в авангарде. И вся колонна, томясь ожиданием и грохоча на многие километры вокруг заведёнными двигателями, ждала только команды, чтобы двинуться вперёд. Но команда никак не поступала. Видимо, отцам-командирам что-то ещё необходимо было утрясти. И вот во время этой вынужденной паузы случилось одно презабавное происшествие. На пустынном шоссе, двигаясь в сторону колонны, неожиданно показалась белая "Волга". Сам секретарь обкома вызвался лично поприветствовать командующего учениями и, как потом выяснилось, именно из-за ожидания районного партийного босса колонна боевой техники до сих пор не трогалась с места. Но о том, что в "Волге" сидит партийный функционер, знало командование, да и то не всё, а только самое высокое. Тем более, этого не могли знать танкисты. Поэтому, как только ослепительно белый автомобиль поравнялся с первым в колонне танком, механик- водитель, сидевший за рычагами управления, шутки ради, утопил до отказа педаль подачи топлива. Откуда ему было знать, что шутку подхватят заскучавшие в своих танках другие механики-водители! Направление выхлопа отработанных газов танковых двигателей как раз приходилось в сторону шоссе. И первое облако густого чёрного дыма окутало чистенькую "Волгу". Видимо, шофёр партийного босса пребывал в полной растерянности от такого тёплого приёма, потому что его автомобиль, не сбавляя скорости, продолжал ехать вперёд.  И, соответственно,  поравнялся со следующим в колонне танком. И тут же не менее щедрый, чем накануне, выхлоп накрыл собой уже потемневшую с левого бока колесницу секретаря обкома. Здоровое одобрительное ржанье танкистов, наблюдавших  за происходящим, тонуло в рёве танковых двигателей. Пока отцы командиры поняли, в чём дело, да пока в шлемофонах механиков затрещали их первые матерные восклицания и обещания стереть в порошок, "Волга" добралась до пятого по счёту танка. Последний залп оказался самым добротным. "Волга", наконец, остановилась. Вид у машины секретаря был совершенно плачевный. И сейчас бы уже никто не взялся утверждать, что всего несколько мгновений назад обкомовский автомобиль сиял девственной белизной.
      Стараниями командующего учениями генерала, скандала удалось избежать. Всё было списано на как бы негласную и на самом деле никогда не существовавшую традицию танкистов, которые при каждом удобном случае якобы только так и приветствовали всегда и повсюду незадачливых гражданских. Мол, невдомёк им было вовсе, какой уважаемый человек выехал навстречу славным бойцам, и что ведь не со зла они всё это вытворили, а только так, шутки ради. В итоге партийного босса пересадили в генеральский "уазик", и колонна, с невообразимым грохотом, лязгом и скрежетом, в клубах прогорклого дыма, сотрясая землю на многие километры вокруг, тронулась в путь.

             Месяц, отведённый для учений, пролетел незаметно. Офицеры в свободное время рыбачили в озере, и улов всегда был отменным. Подводные вождения танкистов прошли без происшествий, если не считать перебравших с дармовыми фруктами нескольких молодых солдат. Но, помучавшись некоторое время животом и извлекши из ситуации необходимые уроки, все в итоге вернулись в строй. И, наконец, в одно прекрасное утро стройная и ревущая на всю округу колонна боевой техники двинулась в обратную дорогу. И ещё до обеда началась хлопотливая погрузка бронированных и прочих машин на сцепленные в состав платформы.


     К вечеру вся имеющаяся техника была надёжно закреплена на железнодорожных платформах. Полностью сформированный эшелон ждал отправки. Одна беда. В этот раз теплушек хватало в обрез, и Илья с Чернышом попали в один товарняк с танкистами. Сюда же поместили связистов и всех, кто был из роты обслуживания. Словом, товарный вагон оказался забитым до отказа. По обе его стороны из неструганных досок соорудили крепкие, в три яруса, нары и, в итоге, с трудом, но всем, всё-таки, место нашлось. Но эта досадная теснота оказалась сущим пустяком по сравнению с другой и куда большей неприятностью.  Дело было в том, что в этом вагоне когда-то, а скорее всего, совсем недавно, перевозили сахар. Перевозили то ли в мешках, то ли в ящиках, не важно. Но сейчас и пол и стенки вагона, до самого потолка и по всему периметру, несли на себе пожелтевший и уже спёкшийся на солнце   тяжёлый и толстый слой липкого сахара. Он намертво пристал к стенкам вагона, и отодрать его не было никакой возможности. Один из танкистов попробовал было двинуть ломом по особо впечатляющей выпуклости, но кроме фонтана сверкающих снежинок, накрывших собой аккуратно разложенные вещмешки, иного эффекта не получилось.
- Уймись, зёма! – Зло отреагировал на попытку с ломом сержант Гичев,
- Без толку это, не видишь?
Илья, случайно оказавшийся свидетелем этой сцены, покачал головой:
- Этот бы вагон, да в то озеро, откуда едем. И чтоб по самую крышу.
- Ага, - Поддержал Гичев,
- И хлебать потом кружками заместо чая.
Но шутку не поддержали. Необходимо было отвоёвывать жилое пространство. Потому, что целые полчища всевозможных насекомых роились вокруг дармового угощения, и если их и приблудившихся к сладкому вагону пчёл бойцам всё-таки кое-как удалось в итоге изгнать наружу при помощи самодельных факелов, то с жирными и ленивыми мухами бороться оказалось сложнее. Вернее – бесполезно. Одуревшие от дыма мухи шлёпались прямо на лица, лезли в рот, а потом, как ни в чём не бывало, возвращались на сладкие стены. А поскольку укладываться на сооружённых солдатами нарах предстояло впритирку друг к другу, то можно было представить себе,  какими незавидными оказались бы для служивых крайние к стенкам вагона места.  И какая несахарная жизнь ожидала их в насквозь сахарном вагоне! Тем более, что  до родных казарм ещё предстоял многодневный путь под палящими лучами летнего солнца! И при отодвинутой (теперь уже по-настоящему!) всего лишь на двадцать сантиметров вагонной двери. Вновь назначенный командир эшелона, майор Безобразов, на недавнем построении предупредил весь личный состав, всех и каждого, о персональной и коллективной ответственности за нарушение правил передвижения, грозил страшными карами, а затем, усмотрев в строю седую шевелюру Гичева, ткнул в его сторону пальцем и подытожил:
- Вот ты, товарищ сержант, и будешь у меня отвечать за вагонные двери!
Напрасно Гичев непонимающе завертел головой. Майор был неумолим.
- Чего башкой-то крутишь? – Безобразов неторопливо приблизился к сержанту:
- Фамилия!
- Сержант Гичев!
- Дембель, небось, скоро?
- Осенью, товарищ майор!
- Во-от… А осень, она, брат, длинная. Бывает ранняя, а бывает, что и поздняя. Ясно я выражаюсь?
- Так точно.
- Так вот, товарищ сержант, ежели я замечу, что двери, вопреки моему распоряжению, окажутся отпёртыми более, чем указано, будет тебе демобилизация самой, что ни на есть поздней осенью.
- Товарищ майор…
- Разговорчики в строю! А то ведь так можно и до Нового года подзастрять. А? Как полагаешь, сержант?
Гичев  обречённо молчал. Возражать было бесполезно.
После построения объявили личное время, строго наказав никуда от эшелона не отлучаться и ждать приказа на отправку, который прозвучать мог в любое время. Вечерело. На радость убывающих с учений солдат к их эшелону стали подтягиваться любопытствующие местные девчата. Перезнакомились почти сразу, без надуманных натянутостей и приличествующих условностей. Во-первых, на условности просто не хватало времени. Вот-вот должен  был прозвучать приказ об отправке. Во-вторых, солдаты с техникой для данной местности являлись чем-то вполне экзотическим. В-третьих – торжествовала молодость. Некоторое время спустя, перемешавшись так, что между солдатских гимнастёрок тут и там весело пестрели девичьи платьица, говорили уже без умолку, чуть ли не все сразу, чуть ли не хором и всё чаще взрывы дружного смеха выступали  счастливой аранжировкой   этого прекрасного тёплого летнего вечера. Неизвестно откуда появились две гитары, и песни полились, одна за другой, не переставая. Илья пел со всеми вместе, и на душе у него было удивительно хорошо. Наконец, предложили сыграть ему самому. Илья охотно взял инструмент, попробовал струны, немного поднастроил и, убедившись, что аккорды звучат вполне пристойно, начал играть. Мастерски исполнил перебором вступление к любимому им романсу и… И в этот момент он увидел пожилую, с двумя тяжёлыми сумками женщину. Даже не просто пожилую, а вполне старую. Она двигалась в сторону железнодорожного полотна, очевидно, ей нужно было на другую сторону, и сейчас она проходила как раз мимо веселящейся молодёжи. Илья перестал играть, передал гитару соседу и встал.
- Ну, ты чего? – Сказал кто-то из сослуживцев,
- Играй, пожалуйста, просим, - Чуть не хором стали просить рассевшиеся прямо на траве девчата.
- Погодите, - Илья шагнул в сторону пожилой женщины,
- Не видите? Надо помочь!
- Давай, Илюха! Сам справишься?
- Да уж, наверное!
- Далеко не уходи! Вот-вот отправку объявят!
Но Илья уже бодрым шагом приближался к старухе. И чем ближе он подходил, тем явственней обнаруживал, как сильно устала эта женщина. Она была смугла лицом и совершенно седая.
- Здравствуйте… Бабушка! – Илья чувствовал некоторое смятение, он не был уверен в правильности своего обращения к женщине.
- Здравствуй, сокол! – Неожиданно низким и грудным голосом ответствовала она. Обжигающий взгляд её необыкновенно живых глаз казалось, пронзил Илью насквозь. "Да это же цыганка!" – Спохватился Илья, и ему отчего-то стало не по себе. Но отступать было уже поздно.
- Разрешите, я вам помогу? Помогу донести ваши сумки?
- Добрая ты душа! А не боишься со мной идти? – Глаза, как угли, прожигали насквозь,
- Путь неблизкий. Но это для меня – не близкий, а твоими молодыми ногами – быстро дойдём.
- Давайте! – Илья решительно поднял большие сумки и тотчас внутренне поразился тому, как могла эта немолодая женщина нести такую тяжесть.
- Куда нам?
- Вот, золотой мой, обойдём поезд и на ту сторону. И там немного по тропинке.
- Только, бабулечка, не отставайте, по возможности, а то нам скоро отправку объявят.
- А ты не волнуйся напрасно, соколик. Потому, что успеешь. Успеешь. Я знаю. – Женщина шла за Ильёй удивительно лёгким шагом.
Почти сразу за железнодорожным полотном тянулся довольно крутой косогор и под некоторым углом к нему – широкая тропинка. В лучах заходящего солнца эта протоптанная неизвестно кем дорога резко контрастировала с утопающим в сочной зелёной траве косогором. Но вот, наконец, и гребень. Илья устало опустил на землю тяжёлую ношу, в надежде передохнуть, пока за ним не подоспеет его спутница. Но, оглянувшись, он, на своё изумление, увидел её рядом с собой. Молча, тем же обжигающим взглядом, она смотрела прямо в глаза Ильи. У него от неожиданности перехватило дыхание.
- Что, сокол бриллиантовый, устал?
- Да, есть немного, - Илья судорожно сглотнул образовавшийся у горла ком,
- Как вы сами-то собирались всё это донести?
- Не надо думать о ноше, как о тяжести, - Тихо, но удивительно отчётливо произнесла странная женщина,
- И не стоит думать о дальней дороге, как о наказании… - В небе показались первые звёзды,
- Нам следует торопиться, - Голос, низкий, сочный, грудной, совершенно не вязался с обликом пожилой спутницы Ильи. Она усмехнулась:
- Или хватит на этом? Я ведь и сама могу донести. А ты возвращайся. К своим…
Илья колебался мгновение:
- Ну, уж нет! Идём дальше!
- Да мы уже и пришли почти…
Илья остановился, как вкопанный. Он мог бы поклясться, что ещё минуту назад с гребня косогора он не видел ничего, кроме расстилающегося внизу бескрайнего зелёного поля. Сейчас же его лихорадочному взору  вдруг сразу и отчётливо предстала картина  пары жалких лачуг и чуть в стороне от них - нескольких самых настоящих, в пёстрых заплатках, цыганских шатров. Рядом с шатрами с каждой минутой разгорался  яркий огонь ("как можно было не заметить его сразу?"),  на котором, очевидно, собирались готовить вечернюю трапезу. Мужчины в цветастых рубахах и  женщины в не менее колоритных нарядах странным танцующим шагом сновали между шатрами. Кто-то неведомый и невидимый извлекал удивительно мелодичные аккорды из послушной гитары.
Громкое конское ржанье разорвало вечернюю тишину, и неизвестно откуда навстречу Илье выбежала целая стайка таких же смуглых, как и его спутница ребятишек. Они с нескрываемым любопытством рассматривали Илью, дотрагивались до него, тянули за одежду и улыбались белозубыми улыбками. Женщина что-то строго сказала им на своём языке, и шумная ватага, соревнуясь друг с другом в скором беге, помчалась в сторону шатров. Илья непонимающе озирался вокруг, у него создалось стойкое впечатление нереальности происходящего и ему казалось, что он как-будто рассматривает себя со стороны. Наконец, его растерянный взгляд остановился на пожилой цыганке.
- Вы можете объяснить… Откуда всё это появилось? Ведь не было же ничего, я своими глазами видел!
- Смотреть – смотрел, да не высмотрел. Ох, Илья, сокол ты бриллиантовый, много ещё чего в жизни твоей странного может случится. Но то, что странным теперь тебе кажется, очевидным станет со временем…
- Не понимаю… Вы назвали меня по имени. Откуда вам известно, как меня зовут?
- Известно, Илья, мне всё известно. – Казалось, женщина потешается над Ильёй,
- Ведь я же цыганка. Старая, к тому же цыганка. Пожившая на этом свете. И много, чего повидавшая. Но ты не бойся. Тайну тебе открою. Слушай. Вижу я свет над тобой особенный, свет редкий, даже у меня мороз по коже. Вижу, что тайная сила хранит тебя.  И я, старая цыганка, не знаю, что это за сила такая. Больше не скажу ничего. А ты можешь не верить мне. И не верь. Не надо. Так лучше будет. Для тебя лучше будет. Что, Илья, удивлён?
А с Ильёй тем временем творилось что-то непонятное. Он слышал, что говорила ему старая цыганка, но слышал словно сквозь ватную стену. Руки его бессильно повисли вдоль туловища, а к ногам, казалось, были привязаны пудовые камни. И вот так они простояли какое-то время, прикованные взглядами, напротив друг друга. Внезапно со стороны железной дороги донеслось призывное:
- Иль-я-я-я-я! – И потом ещё хором, в несколько голосов:
-Илю-ха-а-а-а!
Илью звали сослуживцы. Возможно, эшелон готовился к отправке. Илья, наконец, сбросил с себя парализовавшее его оцепенение, расправил поникшие плечи и решительно выдохнул:
- Всё, бабулечка, хватит ваших цыганских шуточек! Идём дальше? 
 - Пошли – Сказала женщина, и решительно зашагала впереди Ильи. Он подхватил сумки и устремился вслед за цыганкой.
Через пять минут они уже были на месте, то есть в самом сердце невесть откуда взявшегося табора. Цыганка сразу прошла не к шатрам, а к одной из двух ветхих лачуг. Илья вошёл следом. На лавке у входа коптила видавшая виды керосиновая лампа.
- Ну, вот, сокол бриллиантовый, - Закуривая папиросу, сказала старуха,
- Ставь сумки и беги к своим. Дорогу найдёшь?
- Не беспокойтесь, бабулечка, найду.
- Спасибо, Илья! – Они вышли на воздух. Илью наперебой теперь благодарили собравшиеся у лачуги женщины и мужчины. Илья чувствовал себя ужасно неловко, улыбался, раскланивался во все стороны, говорил, что всё это не стоит благодарности, что любой на его месте поступил бы точно также и так далее, в том же духе.
- Ну, всё, я пошёл, до свидания, - Торопливо проговорил Илья, пожимая чьи-то протянутые руки,
- Меня уже ищут, наверное.
- Вот тебе, в дорогу, - Старая цыганка протянула Илье небольшой узелок,
- Бери, не обижай старую цыганку.
- Хорошо. Спасибо! Спасибо! Всё, я побежал!
- Погоди, сокол! Место здесь лихое. Можно и не дойти. Вот. Внучка моя тебя проводит.
Илью словно пронзило электрическим током. Девушка с чёрными, чернее ночи, длинными волосами скользнула по нему взглядом. "Иштариани!" – Едва не вскрикнул Илья. Внучка старой цыганки как две капли воды похожа была на его возлюбленную из фантастического и непонятного для него мира. Девушка молча взяла его за руку и повела за собой. Илья, как во сне, повиновался. Так же молча, слушая неугомонных сверчков, шли очень долго. Впереди – красавица-цыганка, удивительно похожая на Иштариани, за ней – совершенно растерявшийся и подавленный от обилия впечатлений последнего часа юноша. На ночном небе, освещая им путь, ярко сияла полная луна. Они уже миновали гребень косогора и уже спускались к железнодорожной насыпи. Но до сих пор никто из двоих так и не проронил ни слова. Откуда-то неподалёку явственно послышались голоса. Илья разглядел готовый к отправке эшелон с техникой, а перед ним – построившихся в ровные шеренги солдат.  "Блин, мне достанется!" – Мелькнула мысль, и в этот самый момент сопровождавшая Илью девушка вдруг резко остановилась.
- Дальше мне идти необязательно, - Низким и грудным, как у всех цыганок голосом сказала она,
- Достанется тебе из-за моей бабки! – Она усмехнулась и небрежным движением поправила монисто на своей груди. Монисто переливчато зазвенело. Огромные кольца-серьги в ушах тускло отражали лунный свет. Открытое, без рукавов, длинное платье переливалось в серебристом сиянии замысловатыми и неповторяющимися узорами.
- Как же тебя зовут? – Нарушил, наконец, своё молчание Илья. Он очень близко наклонился к ней, и от близости её тела и от его запаха у него закружилась голова. От неё пахло раздольной степью и полевыми цветами. Девушка протянула ему правую руку, словно для рукопожатия, и Илья сделал встречное движение. И с изумлением, в свете полной луны, увидел у неё на руке наколку. Большими и неровными буквами на руке цыганки, от запястья к локтю, отчётливо читалась надпись: "Маруся". Илья поневоле досадливо поморщился. Вульгарная и к тому же неумело исполненная наколка на теле столь изумительно красивой девушки совершенно не вязались друг с другом. И всё внутри Ильи восставало против такой явной несправедливости.
- Но ведь я же цыганка, - Словно угадывая его мысли, сказала Маруся,
- У нас свои законы…
- Да нет, что ты! Я ничего  такого и не подумал..
- Со-ко-лов! – Крикнули со стороны поезда. Потом опять и опять. Вразноголосицу и хором. Кричали зло и остервенело. И только Илья, споря со своим сердцем, собрался было уже распрощаться с неожиданной знакомой, как вдруг она нежно обвила его за шею тонкими руками в лёгких и позвякивающих при каждом движении браслетах. Всё произошло так быстро, что времени опомниться у Ильи попросту не было. Частое дыхание Маруси смешалось с его собственным, и уже через мгновение они слились в долгом, нежном, страстном и трепетном поцелуе.
Что это был за поцелуй!
Вся вселенная, весь необъятный мир в сознании Ильи вдруг заходили ходуном и преобразились неузнаваемо! Вернее, в этой вселенной, в этом мире неожиданно рухнуло и куда-то растворилось всё сущее. Остались только эта бархатная и головокружительно пахнущая ночь, и он, жадно целующийся с дикой и непередаваемо красивой дочерью бескрайних и вольных степей. И ещё в этом мире оставались полная луна и ярко сверкающие звёзды, и они парили в этом пространстве, с каждым мгновением поднимаясь к звёздам всё выше и выше.
- Со-ко-лов! – Кричали со стороны готового к отправке эшелона.
- Илюха! Сапёр! – Не на шутку надрывали голоса встревоженные танкисты.
- Не уходи! – Жарко шептала Маруся,
- Останься со мной! Пусть они едут! Бог с ними! Останься! – Она ухватила его правой рукой за пряжку ремня. Ещё мгновение, и рука уверенным движением скользнула вниз. И тысячи, миллионы фейерверков бомбой взорвались перед глазами Ильи!
- Илюха!
- Со-ко-лов!
- Маруся, любимая, - Задыхаясь от счастья и одновременно переживая неотвратимость неизбежной разлуки, буквально кричал Илья,
- Я не могу остаться. Пойми! Я не имею права. Но ты, ты напиши мне! Обязательно напиши! Хорошо? Напишешь?
- Я буду твоей женщиной! – Не выпуская его из объятий, шептала Маруся,
- Ты хочешь, чтобы я была твоей женщиной? Останься! Мы уйдём с тобой, слышишь? Уйдём далеко, с вольным ветром, уйдём так, что нас никто и никогда не найдёт. Ведь я же тебе кого-то напомнила, да? – И снова долгий и страстный поцелуй.
- Со-ко-лов! – Голоса слышались совсем близко. Видимо, на розыски внезапно пропавшего солдата снарядили розыскную бригаду.
- Маруся, пусти, мне нельзя! – Сердце Ильи разрывалось на части,
- Пусти же!
Маруся как-то сразу сникла, разомкнула объятия и сделала шаг назад. В глазах у неё блестели слёзы.
- Маруся, запомни, войсковая часть номер…
- Нет, - Цыганка гордо подняла голову.
- Я не буду писать тебе письма! – Она сняла с себя монисто,
- Вот. Возьми на память. Ты на всю жизнь запомнишь эту нашу встречу! – Глаза Маруси стали совершенно сухими,
- И ты всю жизнь будешь жалеть о том, что не пошёл со мной! А теперь – поцелуй меня  напоследок. – Но губы её уже были холодны.
- Теперь уходи. Твои уже совсем близко.
- Маруся, вот номер части, запомни, - Илья, чувствуя боль в ушах от ударов собственного сердца, назвал точный адрес,
- Напиши! Напиши мне обязательно, Маруся! Подумай, ведь я могу приехать за тобой после службы! И я обязательно приеду! – Но Маруся молчала. Потом развернулась и растворилась в ночи.
- Со-ко-лов, едрить твою перекись марганца! Соколов! Да вот же он, братцы! Ты чего здесь? Чего прячешься? Всех на уши поставил!
- Кто прячется? Бежал вам навстречу. Бабка эта чёрте где живёт, еле дорогу обратно нашёл!
- Будет тебе сейчас, Илюха, и бабка, и дедка, и куча нарядов вне очереди!  Безобразов, родимый, рвёт и мечет!
- Ладно! Двум смертям не бывать… Пошли, чего уж…

     Дорога к родным казармам в сахарном вагоне оказалась адом кромешным. Солнце палило немилосердно, а сержант Гичев, охраняя свой осенний дембель, зорко следил за положенными двадцатью сантиметрами. И никакие мольбы и уговоры одуревших от жары и липкого сахара солдат не могли поколебать старослужащего сержанта. На остановках майор Безобразов очертя голову самолично мчался к злополучному товарняку и, убедившись в том, что его распоряжение исполняется безукоризненно, милостиво разрешал размотать проволоку, удерживающую дверь в нужном положении и позволял солдатам ненадолго размять ноги вблизи вагона. Особенно же было досадно и тоскливо, когда состав какое-то время шёл вдоль пляжей черноморского побережья. Прилипшие к дверной щели солдаты, расталкивая друг друга, глазели на девчат в купальниках. Девчата приветливо махали им рукой, а они, зажав в кулаках портянки, сигналили им в ответ и порой оглашали округу дружным звериным рёвом. А когда, наконец, все участники учений вернулись в свои родные части, то на какое-то время многие из того сахарного вагона  вовсе перестали употреблять сладкий чай. Потому как при одном только упоминание о сахаре, их почему-то начинало выворачивать наизнанку, а всё тело начинало противно чесаться.
Узелок, переданный Илье пожилой цыганкой в знак благодарности за его помощь, первым делом проверен был начальником эшелона, то есть майором Безобразовым. Подозрительно, с брезгливым выражением лица он развязал мохрящиеся узлы. Внутри оказалась краюха чёрного хлеба и несколько груш и яблок. Явно разочарованный майор вернул Илье подарок цыганки и потом долго и демонстративно вытирал руки своим носовым платком.
- Илюша, признайся честно, что там с тобой приключилось? – Привычно сопел в самое ухо Ильи Серёга Черныш, когда поезд, дрожа от натуги, начал набирать скорость,
- Ведь я же видел, точно видел, баба с тобой была…
- Да тише ты! Чего орёшь?
- Да я себя еле слышу, Илюха! Колёса, вон как стучат. Ну, расскажи, не таись!
- Эх, Серёга! – Илья на мгновение погрузился в сладостные воспоминания,
- Это, Серёга, не баба.
- А кто ж тогда?
- Это, Серёга, девушка. Понимаешь? Это - необыкновенная девушка. И не удивлюсь, если колдунья.
- Заливаешь? – Черныш вовсю сопел подозрительностью и крайним недоверием,
- Прогулялся, выходит,  с бабкой, а нашёл колдунью? Это как?
- А вот так. Можешь не верить. – Илья вытащил из внутреннего кармана гимнастёрки подаренное Марусей монисто,
- Видал? Это доказательство того, что мне всё это не приснилось. Хотя похоже на сон. Не знаю, Серёга, как так вышло. И совпадение странное, - Илья невольно подумал об Иштариани,
- Одно я, брат,  знаю точно. Её я теперь ни за что и никогда не забуду… Ладно, всё, покалякали, спать давай.
- Дивлюсь я на тебя, Илюха! – Обиженно засопел Черныш,
- Всё таишься, секретничаешь, как Монте-Кристо какой. Нет чтоб рассказать. По-свойски, по-дружески.
- Ладно, Серёга, расскажу. Позже. Спать хочу. И ты спи.
Илья смежил веки. Чёрные глаза Маруси смотрели на него из темноты с нежным укором. "А ведь вот уйди я с ней," – Подумалось вдруг ему, - "Что тогда было бы? Что бы было со мной и с нами? С нами обоими? Интересно. Впрочем, разве бывает интересной утопия? А  это именно утопия и есть. Надо же! Какой я весь из себя правильный! Аж самому противно". – Илья потянулся всем телом и почувствовал, что готов провалиться в глубокий сон. "Как это она сказала?" – Продолжал он нанизывать одно на другое свои размышления, -  "Уйдём с вольным ветром? Как это должно быть здорово: уйти с вольным ветром! Да. Но ведь я бы так никогда и не ушёл. Вот, что главное. Я бы ни за что и никогда не ушёл… А почему? Почему так? Почему бы я не ушёл? Значит, то, что я сейчас трясусь в этом липком от сахара вагоне – это правильно? Это нормально и это всех устраивает? Но почему это – нормально? Кто так решил? Почему уйти с Марусей – нельзя? Почему быть свободным – это преступление?" – Поезд продолжал набирать скорость. Вагон со скрипом раскачивался из стороны в сторону. Колёса выстукивали обещание дальней дороги. Илья представил себе, как они с Марусей, рука об руку, идут куда-то вдаль по колышущемуся от ветра травянистому полю. Огромное, бескрайнее зелёное поле простиралось перед взором Ильи. А далеко-далеко впереди, в дымчатом и розовеющем от восходящего солнца горизонте угадывались дрожащие в восходящих воздушных потоках волшебные очертания Музея Десяти Источников. Илья, всё ускоряя шаги, преисполненный чистой радости, шёл навстречу Музею, шёл так быстро, что на какое-то мгновение выпустил руку Маруси из своей руки. И на это же самое короткое мгновение он даже забыл о ней. Но, внезапно пронзённый вернувшимся воспоминанием, встревожено оглянулся. И увидел, что рядом с ним и улыбаясь ему, указывая рукой в сторону Музея Десяти Источников, шла Иштариани.

Сентябрь - октябрь 2012 г.
Продолжение следует...