Морозистое пучение

Максим РУЗСКИЙ


МОРОЗИСТОЕ ПУЧЕНИЕ


В девяностых годах, когда, казалось, уже умерли проектные институты, агония которых не завершилась до сих пор, архитекторы собирались кучками на квартирах и работали «свободно», то есть без начальства. Им заказывали по преимуществу коттеджи, и те из этих молодых творцов, что не были лишены разума, приглашали в бригаду и конструктора. Всегда единственного.


Поскольку я начинал свою деятельность с чертежника и учился заочно, в это тяжелое время я имел возможность дать своей семье выжить за счет того, что не притворялся мыслителем, а по-простому сам чертил и сам считал.


На этот раз архитекторы, пригласившие меня по рекомендации своих друзей, выросли в сводах ГипроТЕАТРА, института камерного и мало строящего. Поэтому я был у них своего рода ментором, очень этим гордился, но и не забывал чертить, чертить и чертить.  Коттедж, не очень большой, они сделали для богатого заказчика в строгих пропорциях, симметрично, с высокой гостиной и кабинетом, выходящим в поле, на котором потом неожиданно вырос некрасивый дом соседа. Подрядчик, возникший, казалось, ниоткуда, реально подчинялся пожилому дедушке, спроектировавшему за свою жизнь не один железнодорожный мост. Таким образом, под его надзором, и под моим глазом гражданского инженера, этот наш проект со всех сторон был пронизан множеством усилений и решений, подчиненных Строительным правилам.


Мне было очень легко работать с этим дедушкой, отцом начальника строительной фирмы. Мы понимали друг друга с полуслова и  старались не показывать вида, что окружающая молодежь местами нас не догоняет.


Архитекторы старались сделать такие красивые чертежи, что было бы не стыдно показать их и на Всемирной выставке в Париже в 1889 году. Они писали буквы и цифры по специальным трафаретам, по окончанию хотели даже скопировать свое художественное произведение на восемнадцати листах формата А1 тушью, но до этого не дошло за недостатком времени.


Я тоже вслед за ними начал так же выпендриваться, купил эти дорогие трафареты для буковок, но, слава Богу, потом выздоровел, хотя и не сразу.


И все же одну вещь мы с дедом пропустили.


Не думая, что стройка может затянуться, мы ограничились должным заложением фундамента ниже глубины промерзания грунта, и не написали в чертежах, что в подвале на время строительства необходимо временно утеплить пол минеральной ватой или хотя бы валежником. Это все равно не помогло бы, поскольку подвал был на время стройки залит дождевой водой, но такая надпись на моих чертежах была бы не лишней.
Я написал «мы с дедом» потому, что такая запись по СНиП, как архитекторам потом объяснили в Госстрое  СССР, должна была присутствовать как на моих фундаментах, так и на его ППР (проекте производства работ). Но, сами понимаете, в девяностых годах все сразу забыли про то, что есть в мире ППР, и остались только мои чертежи.


Стройка шла своим чередом, возвели коробку, даже перекрыли здание утепленной кровлей, но целых  три года не достраивали и не топили дом.
Авторский надзор, на который архитекторы и я ездили с Белорусского вокзала по короткой ветке в сторону Барвихи раз в месяц, сам собой затих вместе со стройкой.


Дом пережил зиму, но весной дед обвел меня вокруг здания и показал мне маленькую трещину в кирпичной кладке, сразу над фундаментом.  Трещина была, как мы говорим, волосяная, на меня никакого впечатления не произвела, и я решил, что его опасения беспочвенны.


Но менее, чем через год, дом треснул.



Вверху трещина раскрылась, я и сейчас помню, на 45 миллиметров, а внизу постепенно сошла на нет. Вторая трещина, в другой стене,  была не так велика, но тоже зияла в мартовском небе.


Как только мы с женой узнали, что Мишин дом дал трещину, мы поехали на объект вдвоем, прихватив фотоаппарат,  штангенциркуль и бинокль. Мы недавно приватизировали квартиру, и если Миша потребовал бы компенсацию за «аварию», то мы остались бы, как минимум,  без жилья. Никаких договоров на проектирование, разумеется, не было, но тогда уже начал действовать принцип автомата Калашникова и мы очень испугались.


Моя жена, Тамара Федоровна, «успокоила» меня тем, что если у нас отнимут квартиру, то пусть, мы как-нибудь выживем. И вообще, приняла такое активное  участие в этой моей проектной практике, что я был искренне тронут.


Погода была ужасная. Мы, помню, ползли по обледенелой пригородной платформе, держась за поручни. Дорога лесом также была девственно чиста от человеческого присутствия, ничем не посыпана, и преодолеть эти полтора километра нам было трудно. Наконец, мы вышли на свет, миновали домик артиста Олега Янковского, завернули на улицу и подошли к коттеджу.


Трещина шла, слава Богу, по оштукатуренной части фасада. Вторая тоже.
Мы облазили дом и записали величину раскрытия трещин во всех местах. Когда картина нам стала ясна, мы успокоились. Разумеется, такой прочный дом не собирался никуда падать.  Само раскрытие трещин успокаивало: оно было явно взрывное, единовременное и дальше трещины раскрываться не собирались. Наоборот, они должны были теперь постепенно закрываться.


Я сообщил об этом хозяину здания и стал ездить на объект еженедельно замерять эти трещины.


Морозистое пучение грунта – это его сезонное расширение, практически непреодолимое, но к середине лета грунт возвращается в свой объем, трещины в кирпичных стенах закрываются, насколько это возможно, так как существуют еще остаточные деформации, которые не дают трещинам закрыться полностью. Я по замерам трещин определил место под фундаментом, где поднялся грунт. И это оказался внутренний угол здания, в зоне ввода какой-то сети. Конечно, я архитекторам об этом сказал. 


Замеры, сделанные мной по нашим с женой поездкам, показали, что действительно, с прогревом земли все приходит в норму. За весну и начало лета я получил реальную картину, составил этот график, оформил его красиво и отдал своим архитекторам для передачи заказчику. К тому времени все утряслось и сам заказчик, Миша, будучи, разумеется, в курсе всех моих замеров, успокоился. Но мне пришлось пережить несколько неприятных моментов.


Когда строительство возобновилось, мы с дедом как-то встретились на стройке, и он мне сказал:
- Максим, это мы подмочили фундамент. Ты не обижайся, у тебя ничего нет, а с нас Миша взял бы грузовики, а может и сам экскаватор.
- Приходи к нам работать, - добавил он. – Ты бы очень мне помог, да я и старый уже.


Я отказался.


Предложение на начальника  КБ было заманчивым, но кроме обиды за эти трещины мной овладело еще и нежелание далеко ездить на работу и объезжать по средам объекты на легковой автомашине, что приносило мне физические мучения – меня укачивало.


Но из этого случая я вынес твердое сознание своего счастья оттого, что у меня ничего нет.


Не став командиром производства и владельцем чего-то серьезного, я понимал тщетность попыток выйти в «новые русские», и заниматься бизнесом не имел никакого желания. Даже от предложений стать главным инженером проекта я отказывался тут же, ясно представляя себе, что работать с людьми, которые могут меня обмануть, не хочу.


За проект Мишиного дома мы с женой получили пристойные деньги, и у меня появился настоящий компьютер IBM.  Первый из многих последующих, тройка, как его тогда называли, еще даже не Pentium. С этого момента всерьез началась моя гонка с цивилизацией за обладание навыками работы на компьютере и частичную автоматизацию своего труда. Она уже успешно завершилась и теперь я могу себе позволить вспомнить некоторые моменты из своей обыкновенной жизни.


История с домом Миши больше всего теперь вызывает во мне другое приятное воспоминание.


Мы с Тамарой в начале лета после очередных замеров трещин идем по поселку на электричку, а Олег Янковский стоит на крыльце своего дома в трусах, и курит, опершись на перила. Он смотрит на нас, и я вижу его хитрющий взгляд.


20121026