Цимцум

/Хадас Ш./


В первый раз он увидел ее на дежурстве. Она была худенькая блондинка, в очках, сквозь которые глядели на мир два серо-голубых близоруких глаза. И в ее осанке, и в ее взгляде было то почти неуловимое сочетание неуверенности в себе, любознательности и склонности к легкой порочности, которое, как магнитом, притягивает к себе мужчин, знающих в этом толк. А доктор Ш., к сожалению, относился именно к такой категории мужчин. Почему – к сожалению? Потому что обычно ни к чему хорошему это не приводит.   
   Но на сей раз – о, боже мой, не может быть, не верю своим глазам! – она была не выше его ростом! Почти такого же, а может быть, даже чуть ниже. Не то чтобы он был совсем маленьким, нет, боже упаси, просто, вы же знаете – длинноногая блондинка с голубыми глазами, модель «высокой моды», это же классика, эталон красоты, но все они, увы, где-то в районе 180 см!. Надо же, такое несчастье...
   «Кто это такая?» между прочим поинтересовался он у одной медсестры. «Лилах, из армейской добровольной службы, будет подрабатывать у нас ночными дежурствами». И сердце доктора Ш. слегка защемило от нарождающегося предчувствия.
   Перед тем, как пойти спать – авось удастся хоть пару часов, прежде чем тебя разбудит какой-нибудь дурацкий звонок – он обычно заходил в застекленную, похожую на большой аквариум сестринскую будку, из которой просматривалось все отделение. (Паноптикум** , как показал Мишель Фуко, есть идеал психиатрической архитектуры). Да, зайти просто так, узнать, все ли в порядке, все ли спят сном праведников. 
   Лилах сидела на стуле, задрав ноги на стол,  и читала какую-то книжку. Он присел на соседний стул. Позы она не изменила. Воздух напрягся. Ш. не мог отвести взгляда от ее белых носков, на одном из которых красовалась откровенная дырка, и он совершенно неожиданно для себя, вдруг почувствовал сильный прилив какого-то странного умиления. Ему захотелось немедленно погладить эту дырку или, быть может, даже поцеловать ее, и ему стоило большого труда подавить в себе это патологическое желание. (Уже много лет спустя он прекрасно понял один из законов талибанов Афганистана, запрещавшего женщинам носить белые носки. Не столько понял, сколько прочувствовал – но пойди объясни это непосвященным!)
   Она, конечно же, была моложе его лет на двадцать. Ох, уж это влечение к молодости! Как будто оно замедляет неумолимый процесс старения и увядания жизненных сил. Наверное, все-таки замедляет, иначе бы оно не было так распространено. Хотя, логически рассуждая, лучше быть геронтофилом, чем педофилом: и безопаснее, и доступнее, и есть большой шанс, что так называемая жертва будет благодарна, если, конечно, без всякого насилия.
(Помните: «Бабушка здорова, кушает компот!»). Но мы отвлеклись. А Лилах говорила примерно так: «Да что вы, доктор, я ведь знаю, что мужчины в 40 лет не менее похотливы, чем в 20». Что, безусловно, свидетельствовало о ее некотором жизненном опыте.
   Впрочем, разговаривали они мало и сравнительно редко. Он никогда не знал, когда она закажет себе очередное ночное дежурство, и не решался ее об этом спросить. Совместное же выпадало по прихоти случая пару раз в месяц, не больше. И он, и она были усталые после целого рабочего дня. Но если бы она подала какой-нибудь серьезный намек, у него тут же бы выросли крылья и они вместе бы взмыли ввысь! А так, в будние дни, он караулил ее в огромном зале клинической столовой.  С замирающим сердцем он окидывал взглядом длинную очередь и бесчисленные поблескивающие формайкой столики – да, вот и она, уже сидит в своей непритязательной солдатской форме, слава Богу, пока еще одна, без подружки и без какого-нибудь мотылька, и медленно поедает шницель.
  Он подсаживался к ней, она была не против, а, может быть, ей это даже нравилось, внимание от такого интересного доктора, разбирающегося в душевных делах, да к тому же, по меньшей мере, явно к ней неравнодушного. А иногда и она подсаживалась к нему по своей собственной инициативе; то есть что-то было, но больно уж непроясненное. Говорили они о текущих делах, а иногда даже о видах любви и заботы. Его почему-то тянуло говорить не столько об Эросе, сколько об Агапе*** , но она это, по всей видимости, плохо понимала, или делала вид, что не понимает.
   И так длилось около двух лет, почти до окончания ее добровольно-принудительной службы и возвращения на студенческую скамью.

                *   *   *

   Настало время сделать легкую паузу, перевести дух. Куда торопиться?  Ведь мы же знаем, что ничем хорошим это все равно не кончится. Сходим на работу, полечим пациентов, кого Прозаком, кого добрым словом, а кого – и тем, и другим; попьем чайку, забудем на пару деньков историю о Лилах, пообщаемся с Веред, тем более что они чем-то похожи. И вообще – что западет в душу, то в ней и останется, пока она существует в этом мире, и не только в этом. Так что – не бойтесь забывать, бойтесь вспоминать!

                *   *   *

    Как-то он пригласил ее на  вечернюю психоаналитическую лекцию, что-то о нарциссизме, очень актуально в наше время. У нее была маленькая машина, и она сама предложила заехать за ним, ведь дом его по дороге, а потом отвезти обратно.  Они сидели рядом, не очень внимательно слушали, в перерыве пили кофе и ели булочки, ведущий смотрел на него с некоторой завистью, или, может, ему только так показалось, красивая все-таки, молодая девушка, и не психолог, и не психиатр, к нашему обществу не принадлежит, ай да шалун вы, доктор К.!
  После лекции молчали. Призывно светили звезды. Лилах остановила машину у его дома и слегка напряглась. «Можно, я тебя поцелую?», спросил он очень просто. «Нет, не надо, зачем... Спасибо за приглашение. Спокойной ночи». И все. Провал.   
   А потом она неожиданно вышла замуж за студента-медика. Он был хорошим парнем, по утрам на лужайке перед одним из больничных корпусов выделывал сложные движения чего-то вроде тао-чи, плавно так, элегантно поворачиваясь на одной ноге, как флюгер. Замужество длилось недолго, месяца три-четыре, несмотря на дорогую и эксклюзивную свадьбу, ведь она все-таки из весомого в обществе семейства, а он – извините, так и не удосужились полюбопытствовать.
   Вышла она замуж, скорее всего, из-за скуки, немного ради интереса – а как это ежедневная совместная жизнь с одним и тем же мужиком? Не последнюю  роль играло, наверное, и желание отдохнуть хоть на какое-то время от приставаний многочисленных ухажеров.
   Доктор Ш. даже навестил их разок в их съемной студенческой квартирке, уж не помнится по какому поводу. Он сидел на табуретке под голой электрической лампочкой и пытался завести разговор. Но разговора не получалось. Лилах была печальна и несколько неряшлива. Чаем не угощали. Он избегал смотреть на ее голые, еще больше похудевшие ноги; она сидела на какой-то низкой тахте, колени ее были слегка раздвинуты, платье – почему платье? – слегка задрано, она даже не пыталась его одернуть, видимо, не замечала и вообще не думала об этом. А о чем же она думала? Ему стало не по себе, и он поспешно ретировался.

                *   *   *

   Следующей весной доктор Ш. сдал, наконец, свой последний экзамен на звание специалиста. (История его специализации сложна, но нам незачем ее здесь касаться). Лилах увидела его при входе в приемный покой, бросилась к нему, обняла и крепко поцеловала в щеку. Он опешил. Был ли это запоздалый, покаянный ответ на тот отвергнутый поцелуй? И если да, то не последует ли за этим свежий поворот событий? Он, правда, знал, что она сейчас «занята» очередным несерьезным романом с длинноногим, честолюбивым стажером. Но – поцелуй-то ведь был настоящий!
   ЕГО очередь подошла к началу осени, когда он вернулся из семейного путешествия по одной из прекрасных европейский стран. Настроение было хорошее, жизнь, казалось, опять чего-то там обещает.
   Автоответчик пропел мягким голосом Лилах: «Здравствуй, Ян», - она назвала его по имени, «позвони мне, пожалуйста, по такому-то телефону». Он, конечно, позвонил в тот же день. «Давай встретимся», сказала Лилах как ни в чем не бывало, «и погуляем вместе по городу».
   Сказано – сделано. В пятничное, по-осеннему прозрачное утро, он надел серые брюки, серую же в легких яблочных разводах рубашку, черные туфли с островатыми носками и легкую, кирпичного цвета куртку. Сердце билось достаточно равномерно, но в голове шевелилась какая-то неприятная, трудно уловимая мысль. Он не стал за ней гоняться и предпочел «пустить дело на самотек».
   Они встретились в условленном месте, в условленный час. Она тоже была в серовато-черных брюках и строгой блузке, в туфлях на высоких каблуках; лицо слегка напряженное и бледноватое, почти без косметики. «Пойдем посидим в ресторане YМСА, там приятно, а по дороге посмотрим на витрины магазинов». Народу на улицах было немного, она мельком рассматривала какие-то кожаные сумки и разодетые манекены, а он шел, рассеянно глядя по сторонам, но все-таки пытаясь себе представить, как они выглядят со стороны. То же, наверное, пыталась представить себе и она. Никто, казалось, не обращал на них никакого внимания. Можно было слегка расслабиться.
   В ресторане в эти утренние часы было, как и ожидалось, мало народу. Они сели на белые стулья за белый же столик на свежем воздухе. Она заказала себе какое-то мясное блюдо с салатом, а он – стакан кофе-гляссе. «Что-то не хочется есть, Лилах, ты поешь, а я попью».
  - Как твои дела? – А как твои? –Где ты собираешься работать? Что ты говоришь? В этой больничке, в таком тихом районе? А я, кстати, сняла комнату в нескольких минутах ходьбы от нее. – Да, как здорово...
   Она доела, он допил; становилось прохладно. Никто по-прежнему не обращал на них никакого видимого внимания. Он расплатился, она не возражала. Встали из-за стола и медленно пошли по направлению к тому району – его работы, ее жилья. Ему хотелось, чтобы она пригласила его к себе – показать комнату, выпить еще стаканчик кофе, а там видно будет...
   И вдруг, совершенно неожиданно для себя, он сказал как бы между прочим: «А знаешь, Лилах, у меня во рту ортодонтическая шина, ну, для исправления прикуса, снимаю ночью и надеваю днем, жевать нужно с нею и мыть после каждой еды, еще приблизительно месяц...»
   Она сжалась, как пружина, но продолжала идти, как будто ничего не слышала, только смотрела себе под ноги. Ему стало жарко и муторно. У перехода через широкую улицу он еще попытался исправить положение: «Проводить тебя до дому?»  «Нет, не надо, спасибо, сама дойду». И пошла не оглядываясь.
   Вот и все. Конец экзамена. А ведь шину-то он поставил (около года назад) на 90% из-за нее! Чтоб быть красивым. Даже ни одного танца вместе не станцевали!

                *   *   *
               
    Он встретил ее случайно еще через пару месяцев на выходе из медицинской библиотеки. «Подбросить тебя до города?»  «Да, спасибо», сказала она и села в его машину. «Знаешь, Ян, я читаю сейчас очень интересную книгу, «Маятник Фуко», читал?» «Нет, не читал, но слышал, что действительно интересная». «Ну ладно, мне здесь, спасибо, до свидания, очень рекомендую».
   Не читал и не собирался читать. Не того вышеупомянутого Мишеля Фуко, а Умберто Эко, конечно. У доктора Ш. уже давно была своя Каббала.

                *   *   *
 
   А что с Лилах сейчас? – спросите вы. Стала врачом, не душевным, а телесным, по узкой специализации, как рассказывал общий знакомый. Замужем? Неизвестно. Наверное, сделала лазерную операцию и обходится без очков. Скорее всего, располнела. Если бы встретил ее на улице, вряд ли бы узнал. Хотя хочется иногда позвонить по какому-нибудь телефону.



 *Цимцум (иврит) – каббалистическое понятие, означающее «сжатие», «сокращение» мира в момент его Творения.   
 
**лат. – полное обозрение

***греч. - любовь-сострадание

илл. - клиническая больница Хадасса, Эйн-Керем, Иерусалим


                2003 г.