Лыжня на траве

Электричества нет уже вторые сутки. Работа моя встала, домашние дела переделаны и я кружу с Брайтом по деревне, протаптывая в снегу тропинки, в ожидании, когда зарядится мой телефон, оставленный у соседа, рядом с работающим генератором.

Я перевожу взгляд с затуманенного солнечного диска на дымящую трубу своего дома, оценивая, когда же это “ примороженное яблоко” нырнёт в кромку заиндевевшего леса, и труба перестанет вальяжно выталкивать из себя грифельно – синий дым, и начнёт дрожать жарким маревом над крышей.

Время тянется бесконечно долго, но тут меня застигает мысль о том, что я хожу по снегу, а на веранде никчёмно выстаивают  лыжи.

Громыхнув ими по тончайшему, ещё не сцепившемуся снегу двора, я воткнула ботинки в крепления, нырнула голыми руками сквозь петли лыжных палок и вцепилась в пластмассовые ручки, приговаривая в это время, что руки не замёрзнут, не успеют, ведь я недолго…
Ведя, с собой, сей внутренний диалог, вдруг поймала себя на мысли, что меня защекотал какой-то безудержный восторг  от предстоящего действия, игры, нетерпение от подпирающего желания. Эдакий  детский ошеломляющий эгоизм от вселенской жажды познания мира.

Выехав, вернее, вышагав со двора, неустойчивой вихляющей походкой человека, впервые вставшего на лыжи, застревая на подтаявших проталинах, я решила, наконец, сделать не шаг, а скользнуть с маленького уклона за калиткой, ведущего на дорогу. Но этот мизерный уклон, уже был опалён дневным солнцем и обветрен вечерним, спускающимся на деревню морозцем.

Я оттолкнулась лишь слегка, заскользила вперёд по голому льду на окаменевших и негнущихся ногах. Острия палок, не имея возможности вцепиться во что-то, беспомощно клацали по сторонам; тело моё медленно, но верно начало отклоняться назад, и я рухнула кульком, усевшись на лыжи, уткнувшиеся в клок травы, торчащий посреди дороги.

Брайт выплясывал вокруг меня, поскуливая от нетерпения, и дай я ему волю, потащил бы меня вперёд  за шиворот куртки. Усмехаясь своей неуклюжести, с которой я пыталась поднять своё тело в вертикальное положение, отгоняя своего пса с елозящих подо мной лыж,  ощущала, тем не менее, закипающий внутри азарт. Наконец, справившись с притяжением земли, я, как мне показалось со стороны – слишком уж важно! прошествовала на поле.

Снег, выпавший накануне, и как я себя уверила, пребывая в полном нетерпении, вполне достаточной мере для моих лыжных упражнений, опустился на землю всего лишь невесомой органзой. Он был настолько лёгок, и его было столь ничтожно мало, что он не смог пробиться до земли и лишь воздушной пеленой лежал поверх побитого пургой ковыля.

Предприняв попытку сделать длинный скользящий шаг, я тут же увязла остриями лыж в коварной траве. Пришлось опять вышагивать, обминая и стряхивая снег под ноги. Пройдя,  таким образом пятьдесят метров, я стала разворачиваться, воображая, что вырисовываю лыжами изящную снежинку, на самом деле приминая и трамбуя пожухлую траву.
 Развернувшись и встав перед, проложенной мной таким усилием  колеёй; как великий лыжник встаёт перед стартом , я оторвалась от земли и заскользила, выдавая изредка настоящие движения, положенные делать при этом. Снег тут же осыпался, добавляя устойчивости  моей лыжне. Так я курсировала этот отрезок от одной воображаемой снежинки до другой, выдёргивая то и дело палки из цепкой травы и попутно крича, скачущему впереди,  Брайту, - Лыжню!

Наконец, солнце зависло над самой кромкой деревьев, горло моё стало саднить, щёки заполыхали, словно два раскалённых утюга, ужасно захотелось пить;  я подумала, что осушила бы тот час целый графин воды. Забрав зарядившийся телефон, сунула под мышку,  залепленные кое-где снегом, лыжи,  отогревая замёрзшие руки в карманах куртки, поплелась домой. Брайт скакал вокруг, огрызаясь на лыжи и посматривая на меня с недоумением, из-за того, что я прервала столь славную забаву.

А я, уткнувшись в дорогу, перешагивая через грязь, взбитую недавно проехавшей машиной,  поглядывала на свои запорошенные снегом ноги.

-Эх, - думала я, - не хватает тех самых мелких сосулек, которыми, в далёком моём детстве, были унизаны, связанные мне бабушкой, шерстяные штаны.  Они становились тяжёлыми и очень красивыми, словно ёлка, поблёскивая и позвякивая, пока я вяло волочилась по лестнице на пятый этаж, громыхая алюминиевыми санками. Правда, тогда, на этой лестнице, я испытывала вину, за то, что опять “ уделалась в снегу”. И оттягивая момент появления на пороге квартиры, подготавливая  себя к раздражённому ворчанию, неодобрению и порицанию со стороны взрослых, старалась успеть спрятать, укрыть в себе, словно в тайнике, восторг от ощущения этих оттаивающих на тёплой лестнице и стекающих мелкими струйками следом за мной, тяжеленных мокрых штанов; от голых, скрюченных от холода, покрывшихся цыпками, рук, которыми я тянула по улице санки, возвращаясь с горы, вопреки запрету, - Не снимать варежки!

Мне важны были эти ощущения голых пальцев, что бы узнавать мир, запомнить его, что бы пережить заново сейчас, поглядывая на свои “ уделанные снегом” джинсы.