АСЯ

                АСЯ.
               

      Два чувства переполняли Асю, когда она шла по родному разбитому бомбами и снарядами городу. Одно чувство было светлым и радостным, как весеннее солнце, потому что она возвращалась с фронта  домой, а точнее из самой Австрии после долгой разлуки, а другое не менее мощное, разрывающее душу ненавистью к врагу и болью, которую она испытывала, видя эти разрушения. И все-таки первое пересилило, когда она увидела свою младшую сестренку, бегущую ей навстречу.
         -Ася, Ася вернулась, - кричала белокурая  Надюшка, бросаясь на шею и целуя старшую сестру.
        - Мама, - тихо прошептала Ася, увидев маленькую худенькую, постаревшую за годы разлуки, мать, семенящую по пыльной дороге.
         - Мамочка, - обнимая хрупкие плечи и целуя седые волосы, шептала девушка, - мамочка…
       - И Маня вернулась, и Маня, - кричала радостная сестренка, прыгая вокруг обнимающихся - на завод она пошла, скоро вернется.   
  Худющая Надежда прыгала так, что две косички, перевязанные тряпочками, разлетались в разные стороны, а полинялое платье моталось из стороны в сторону, будто его дергали за края.
         -Вернулась Маня, жива, шептала Ася, ведя мать к  знакомому и в тоже время незнакомому подворью.
  Она вошла в перекошенную калитку, по битому кирпичу, скорее по его крошке, прошла к жилищу. От прежнего дома не осталось и следа. Надежда тянула ее к низенькой в глубине двора мазанке, недавно сделанной родителями.
- А Петя еще не вернулся, как немцы угнали его, так ни слуху, ни духу, - утирая слезы, причитала мать, шедшая сзади в старой потертой юбке и такой же кофточке - хорошо, что вы с Маней вернулись, живы.
       Она старалась еще раз коснуться гимнастерки своей дочки, нежно поглаживая  ее по спине.
 Не успели они войти в комнату, как прибежал запыхавшийся Женька. Не здороваясь, он прижался к Асе, потом погладил ладошкой ее награды и, улыбнувшись, сказал:
   - Молодец, сеструха, не подвела.
   Младший братишка долго еще расспрашивал девушку о сбитых  ею немецкий самолетах - Хенкелях, Мессершмидтах, Юнкерсах и Фоки-Вульфах, которые Ася, за годы войны, научилась различать не только по внешним признакам, но и по приближающимся звукам двигателей.
- Я знаешь, что решил? Пойду в военное училище, летное.  Врага надо бить профессионально, -гордо заявил он, глядя в глаза уставшей от бессонных ночей сестре.
- Ладно, беги, зови отца, он у Алейниковых, дом мажут, скажи, что Ася вернулась, да сам вернись, есть будем.
      Мать засуетилась у самодельной печки, а Ася стала доставать из вещмешка хлеб, консервы и очень красивую вазочку, увидев которую, Надежда взвизгнула:
   - Что это? Откуда?
   - Приз, за лучшее исполнение вальса, в Вене…
Надежда смотрела на сестру и видела, что та уже далеко от их дома. Строгие глаза Аси улыбались. Она вспоминала того, с кем получала этот приз за лучшее исполнения танца там, далеко от родного города.
       Когда сестра, наконец, вернулась из своих воспоминаний, Надя спросила:
   - А кто он?
  - Ты о чем?
  - Ты же не одна танцевала.
  - Он еще там…
  - Когда кончится война, вы встретитесь?
  - Наверное… - Ася вновь о чем-то задумалась, и Надя, так и не получив  желаемого ответа, ушла помочь матери.
Обедали всей семьей на сколоченном из старых досок столе. Отец горделиво поглядывал на своих дочерей, подкладывая им вареный картофель и кусочки сала, полученного за только что сделанную  работу.
  Расспрашивать Асю о военной жизни он не стал, взглядом показал матери на постель, которую та, быстро постелив, предложила дочке лечь.
     После трех лет проведенных на войне, привыкать к мирной жизни было нелегко, но радостно, радостно оттого, что осталась жива, что  рядом была ее семья, что она вернулась в свой город. Конечно, от прежнего, довоенного города ничего не осталось, но это был ее город, в котором она родилась, училась в школе, откуда ушла на фронт. Она знала, верила, что все тяготы, перенесшие людьми, когда-нибудь обернуться достойной жизнью.
     Вернувшись на свой завод, где и до войны работала крановщицей на блюминге,    Ася постепенно втягивалась в жизнь заводских рабочих. Многие, как и она, вернулись с фронтов, многие из эвакуации, многие, а скорее немногие, оставшиеся здесь под бесконечным огнем противника трудились теперь в восстанавливаемых цехах. Город постепенно отстраивали, а вместе с ним менялась и ее жизнь.
   В тот день, когда вернулся Петя из немецкого плена, Ася получила еще одно известие: в Чехословакии был убит Борис, однополчане переслали ей несколько фотографий, в том числе и ее фото, и последнее неотправленное и недописанное им письмо для Аси.
    Она не плакала, получив известие о смерти любимого, дорогого ей человека, она почему-то вспомнила ту встречу после одного тяжелого боя. Борис прибежал на несколько минут со  стебельками полевых цветов. Ася заметила, что, протягивая их, у Бориса как-то странно тряслись руки.    Заметив ее взгляд, он сказал:
    - После боя счищал с гусениц грязь и обнаружил остатки человеческих тел, прости. Они хоть и гады, но…
 Она закрыла его рот ладонью и, всматриваясь в его родное лицо, провела по щеке. Второпях он поцеловал ее и,  уже убегая, крикнул:
    - Держись, милая,  теперь они знают, что, и мы воевать по их правилам научились, долго нас помнить будут.
     Ася часто вспоминала глаза, улыбку и теплые руки Бориса, и не могла поверить, что уже никогда не увидит его, как и многих других людей, шедших вместе с ней все долгие и трудные годы.
    За бесконечной вереницей дел, она не заметила, как замуж повыходили все ее подруги. Долгожданная победа затмила все маленькие и не очень маленькие горести. Свершилось главное, ради чего все жили, надрывая и превозмогая силы.
  - Три года прошло, и о чем ты думаешь только, выходила бы замуж, родила бы ребеночка, и забыла бы обо всем на свете. Вон опять Иван стоит у палисадника. Голубоглазый блондин, красавец. Ты не смотри, что рука искалечена, зато голова на плечах, и любит тебя. Ты погляди, сколько баб на него заглядываются! – зудила старшая сестра Маня, - тебе уже скоро тридцать.
   Сама она жила второй год с инвалидом войны, ухаживая за ним в периоды обострений после контузии и плохо затягивающихся ран. Детей у них не было, хотя шел ей уже тридцать второй год.
    Через несколько дней после их разговора, возвращаясь с работы, Ася заметила уже издали белую парусиновую куртку Ивана.
Замедлив шаг, она подошла к своей калитке, на которую склонились тяжелые  кисти сирени.
-  Здравствуй, Ваня, меня ждешь? – тряхнув черными, как смоль кудряшками, спросила строго Ася.
- А ты не знаешь?
- Знаю, только и ты должен знать, что Борис еще живет в моем сердце, говорила ведь я тебе.
 - Забыть пора, не вечно же тебе помнить его.
Сидя на бревнах около калитки, Ася не раз рассказывала о том, как она познакомилась с Борисом, как война случайно сводила и разлучала ее с ним.
      Иван слушал, не прерывая ее рассказа, понимая, что этим она облегчит себе душу, и верил, что его любовь заставит ее забыть  о прошлом.
- Война закончилась, нужно жить, - тихо прошептал он, прижимая Асю к себе.
    Ася и сама понимала, что давно заглядывалась на чужих малышей, да и мать с осторожностью ни раз намекала, но решилась на замужество не скоро.
     Через год, после их свадьбы, от завода Ася получила в бараке комнату. Ивана она уговорила пойти учиться в Педагогический институт. «Какой из него работник с одной рукой», - думала она, «Выучится, всем легче станет».
 Ребенок родился, когда Ивану было уже тридцать семь,  Асе - на два года меньше.
- Наконец-то, - шипела приехавшая свекровь, -з а это время можно было сколько нарожать…
    - Надорвалась Ася, тяжелые ящики со снарядами на фронте таскала, вот только третьего ребенка и смогла выносить, лепетал вкрадчиво сын, боясь возразить матери.
    - Какие такие снаряды у зениток? - вмешался в разговор приемный Манин сынишка, пришедший с матерью все подготовить в доме родственников к возвращению Аси и ребенка из роддома.
    - У мощных зенитных орудий и снаряды такие же, - Иван шлепнул легонько парнишку и отправился за женой и сынишкой.
     Конечно же, он был рад появлению малыша, хотя и понимал, что теперь в его жизни что-то должно измениться, теперь он должен будет уделять больше внимания жене, да и малышу. Хорошо, что мамаша согласилась  приехать и помочь.
Он еще не знал, что принесет им приезд Марии Ивановны, матери троих сыновей, вернувшихся с войны живыми.
     Тяжелые  черные волосы матери гладко зачесанные назад и заплетенные в тугую косу, были зашпиленные на макушке. Ровный прямой нос с тонкими узкими, слегка поджатыми губами выражали вечное недовольство.
      Иван побаивался ее с детства. Властная, самолюбивая женщина жила в достатке до войны, пока не умер муж, а тут началась война, отобравшая дом, и все, что в нем было. До конца войны жила она у сестры, но как только вернулся старший сын с фронта, который получил комнату,  уехала к нему. Долго жить ей там не пришлось, невестка, воевавшая вместе с сыном, быстро спровадила свекровь к младшему, недавно женившемуся. Наученная горьким опытом, Мария Ивановна решила, что во второй раз не позволит себя обижать, поставит стриженную лохматку, так она назвала Асю, на место. Укоряя невестку во всех грехах, старалась встретить сына приветливой улыбкой, поливая грязью нерадивую сноху. Ася не раз пыталась поговорить с мужем, но он не поверил жене даже тогда, когда впервые нашел ее в церкви.
- Что ж ты меня позоришь? Сама же говорила, что в бога не веришь после гибели Бориса.
- Я и сейчас не верю, просто мне некуда стало идти.
        - Что это значит?
        - Когда твоя мама выплескивала мне свои горшки в лицо, я все сносила, поплачу, умоюсь, приберу в комнате, чтобы тебя не расстраивать, сам ведь все время твердишь, тетрадок школьных полно, устаешь. Но когда она стала приводить тебе невест в наш дом, говоря всем, что я  сына ее не стою, необразованной дурой называет при посторонних людях…
     - Ну, хватит, слышал, пошли домой, - подталкивая грубо жену, ворчал недовольно Иван. - И учиться тебе не помешало бы, я ведь учился.
   - После семилетки я пошла работать, младших надо было помочь родителям поднять на ноги, потом война…
   - Может быть, мне  в ножки тебе поклониться, что ты в три смены вкалывала, меня содержала, когда я учился?
  - Ты чужим стал, Ваня, денег на питание не даешь, а мне у родителей, да у Мани совестно уже занимать. Все! Маме Сережу отдаю и выхожу вновь на работу.
 - Может, и сама к маме жить пойдешь?
 - Ну и пойду, - Ася громко разрыдалась.
      За годы совместной жизни Иван ни разу не видел слез жены, и сегодняшнее ее поведение удивило и неприятно огорчило его. Молча шли они по пустынным улицам, впервые каждый думал о своем.
   Иван вспоминал, как любили друзья, знакомые и родные бывать у них в доме, когда Ася играла на гитаре и пела романсы и песни о любви, и о войне…
    А Ася вспоминала, как прощалась с Борисом в Вене, как вдвоем они ме-чтали о том, что поженятся после войны, что своего первенца назовут Сережей, в честь друга Бориса, погибшего в Польше. 
   -  Что изменилось, что же происходит с нами? - думали они оба, подходя к дому.
     Иван сначала не понял, что произошло в ту минуту, когда он закрывал калитку. До него донесся резкий запах помоев и вскрик Аси.
   - Что же ты делаешь? – воскликнул Иван, только теперь понявший, что же происходило у него в семье.
  Не нужна мне такая сноха, ты, что лучше не мог найти? Уж как тебя Клава любит и ты ее, знаю, и вся школа об этом знает.
Иван от смущения и гнева оторопел.
  - Что смотришь, давно пора ей сказать, пусть идет к родителям своим, там теперь все разъехались, просторно стало.
И вдруг, рыдающая беззащитная, маленькая Ася, оттолкнув мать Ивана, влетела в комнату, и, через несколько мгновений во двор полетели вещи не только свекрови, но и мужа.
- Ты, ты, что полоумная делаешь? – завопила ошарашенная свекровь.
  Иван еле уговорил мать успокоиться и увел ее ночевать к брату на другой конец улицы в трехкомнатную квартиру, оставив вещи в сарае.
       Три месяца они жили врозь. Иван стыдил жену за то, что она позорит и себя и его, подав на алименты, что в школе знают теперь об их отношениях.
   - Раньше надо было думать о своей репутации, да и о моей, развода не скроешь.
  - Вот как! А ты подумала о сыне?
  - Скажу, что его отец умер от ран. Эх, Ваня, Ваня, ты же воевал, смерти в глаза смотрел, а теперь прячешься, лжешь…
  - Да не было у меня ничего… - Иван осекся, увидев презрение и жалость в  глазах жены.
 - Пользуешься, что вокруг тебя вдовы, да старые девы, так и не сумевшие выйти замуж, потому что женихи их полегли в боях…
Иван низко опустил голову, услышав впервые резкие правдивые слова жены.
    Через месяц после этого разговора он вернулся с вещами и без матери навсегда.
  Что произошло в их душах, никто не знает, но жизнь в их семье изменилась.
     Маня вновь зачастила к ним в дом, говоря:
 - Ну, сеструха, теперь я вижу, что ты - прежняя, довоенная,  голос окреп и сама вся раздобрела, вон платье, как натянулось. Сережка ваш повеселел, а-то жался все по углам, глядя, что ты, как малахольная ходила, смотреть на все это было больно и обидно. 
   Да и Ваня твой как будто протрезвел, а-то как петух по школе ходил, бабы одинокие вокруг вздыхают, у него и голова закружилась. А теперь только» - Ася, да Асенька…»
            Ася и сама видела, что в семье стали появляться новые вещи для нее и Сережи, в доме все исправно, даже новый сарайчик построил, хоть и с одной рукой остался после всех операций.
- Скажи, сестренка, что это тебя надоумило опомниться?
- Боря. Бориса вспомнила, когда  мамаша окатила меня в очередной раз дерьмом.
Представила себе, что он все это видит, ну и…
- Молодец, Аська, я тебя зауважала прямо, а-то думала: как эта рохля всю войну прошла? Мама наша и та извелась вся, все твердила:
- Как неживая наша Асенька, как неживая.
- Да, кстати, так ты едешь в Вену или опять передумаешь?
- Еду, еду, только страшновато как-то.
- Надо же, нашел ведь тебя этот австрияк, не забыл как ты ему хлеба буханку, да носки свои теплые отдала.
- Да, носочки мне под Воронежем еще бабушка какая-то сунула, все твердила:
 - Эх, девоньки, застынете, загубите себя, война проклятущая.
Мы тогда мост охраняли, я эти Лиски никогда не забуду.
- Будто одни Лиски у тебя и были?
- Да, Марусь, много всякого было. Слава богу, что столько лет нет войны. Я так за своего Сережку боюсь, шестнадцатый год пошел, впереди армия.
- Рожать надо было еще, меньше бы тряслась над ним.
- Поздно было, да и видно не судьба. Во время обстрела самолетов носишься как угорелая, ящики со снарядами таскаешь и не замечаешь, сколько  они весят, а как закончится все, так  и приподнять ящик не можешь.
- Знаешь, возвращаясь оттуда, я думала, что мы не так будем жить.
- Да, права ты, сестренка, там казалось, что все будет по-другому…