А есть ли у змеи жир? Продолжение

(Начало: http://www.proza.ru/2012/10/20/671 )

Мне было одиннадцать лет, брату – Сергею - пять. 
Лето. У меня - каникулы.
 
В моем  распоряжении – сопки, море и младший брат, опекать которого – моя обязанность.
Я часто брал его, - и в сопки, и к морю, - регулярно получая от мамы наказания за опоздания к обеду.

На этот раз мы с утра ушли на берег Читувая, - уютного залива Японского моря шириной менее километра, имевшего роскошный  пляж, полукругом врезавшийся в сопки, гряда которых с трех сторон укрывала его от ветров и отгораживала от города.

Мы вволю накупались.

Между купаниями, как всегда, собирали под скалами, сбоку от пляжа, разную морскую живность и наелись мясом мидий, зажаренных на костре, на собственных раковинах, в собственном соку, мясом мелких крабов  и особенным лакомством - икрой морских ежей.

Морских ежей  мы запекали в угольях костра,  словно картошку, - дожидались, когда иссушатся и станут легко осыпаемыми их иголки,  затем разламывали известковую скорлупу и выковыривали икру, прижимающуюся, будто мандариновые дольки,  к стенкам скорлупы.

Мама не признавала наши пиршества за полноценное питание и требовала приходить на обед домой, притом - вовремя. 

За опоздание меня ждала ритуальная порка.

Итак, в полдень,  сожалением расставшись с морем, мы выдвинулись домой. 

Предстояло преодолеть хребет сопки, порядка двухсот метров высотой, подковой отгораживавшей Читувай от города.

Тропа, до перевала длиною метров восемьсот,  сначала шла в две колеи, вдоль ручья, сбегавшего по распадку сопки-подковы к морю.
Чем выше, тем тропа становилась круче. 
В верхней части – когда до перевала оставалось полторы сотни метров – тропа разбивалась на несколько троп, веером расходившихся к овальной вершине хребта, обнимавшего залив.

У этой развилки, справа от тропы, на довольно крутом склоне кто-то умудрился раскорчевать дубняк и устроить небольшое картофельное поле. За неделю  до описываемого случая прошел тайфун, - был  такой сильный ливень, что хлынувшие со склона сопки потоки воды смыли картофельное поле вместе с  урожаем через  тропу, по которой мы поднимались, в овраг, располагавшийся слева.

Через расчищенное, таким образом, поле, быстро образовалась новая, более короткая тропа к той части хребта, от которой нам было ближе к дому, - и мы на неё свернули.

Брат шел медленнее меня и я пропустил его вперед. Это было необходимо, - уклон  становился все круче, а мне было важно контролировать скорость подъема, чтобы не опоздать к обеду.

Сергей шел в двух метрах впереди и упрямо тащил металлический обод от велосипедного колеса – он нашел его внизу и, как трофей, нес домой.

Когда мы, уже тяжело дыша, приближались к середине бывшего картофельного поля, Сергей вдруг резко отпрянул назад и, мгновенно оказавшись сзади меня, прошептал:

 - Валя, змея…

Взглянув вперед, я увидел изумрудную красавицу,  торопливо пересекающую наклонное поле и как раз достигающую нашей тропы в том месте, откуда только что отпрянул Сергей.

Я встал, раздвинув босые ноги на ширину тропы и, не сводя глаз с приближающейся змеи, отвел правую руку назад, к брату. Словно хирург во время операции, я произнес, отрывисто и лаконично, всего одно слово:

 - Колесо!

Брат тут же протянул мне свое сокровище, с которым недавно наотрез отказывался расставаться.

Я взял двумя руками металлический обод велосипедного колеса и, немного занеся его над тропой, замер.

С первого же взгляда, я верно оценил траекторию движения змеи.

Она спешила пересечь тропу. В ее планы не входила встреча со мною.

Но поспешность играла с нею дурную шутку: склон был достаточно крут, так что, при каждом извиве, ее тело сильно сносило вниз.

Я видел, что, вопреки ее стараниям, она движется прямо мне под ноги. 

Я ощутил себя сразу и охотником и естествоиспытателем.

К тому времени, я уже перечитал полные собрания сочинений Майн Рида и Фенимора Купера и многократно воображал себя на месте их героев, - охотников, путешественников, индейцев.

Змея была настолько красива, что я, как охотник, сразу захотел взять ее, как трофей, без единой царапины на шкуре и, как естествоиспытатель, принял решение нанести ободом один единственный, парализующий  удар – сантиметров 10-15 ниже головы. 

И вот, змея уже в полуметре от моих ног.

Сосредоточившись, резко, но, не рубя, я опустил обод.

В точном соответствии с моим ожиданием, змея замерла.

- Перебил позвоночник – решив так,  я присел на корточки и рассмотрел ее в упор.

Это был редкой красоты экземпляр.

По зеленому основному цвету шкуры, по бокам – от хвоста до головы – шли ряды золотых ромбиков.  Причем по зеленой части шкуры, параллельно золотым ромбикам, шли ряды изумрудных ромбиков, казавшихся - на зеленом фоне - глубинно-прозрачными окошечками, словно это настоящие изумруды.

Я невольно залюбовался сочетанием золота и изумрудов и, почти сразу, начал воображать, какой фурор произведу на всех, если сделаю из этой красавицы… ремень для своих зеленых пляжных плавок...

Вспоминая рассказы знакомых об их встречах с разными змеями, я понял, что передо мною – очень ядовитая змея, именуемая в народе то сорока-пятиминуткою, то пятиминуткою, - якобы, по времени оставшейся жизни укушенного ею человека.

Вернув колесо брату, я вновь отправил его вперед.

Найдя поблизости  пару небольших дубовых сучьев, я захватил ими, как китайскими палочками, тело змеи, накрутил его, как макаронину, на эти сучья и, прижав их друг к другу, взял их  одной правой рукой и, держа  эту руку перед собой, двинулся вверх по тропе.

Миновав картофельное поле, тропа заюлила между молодыми дубами и пошла круто вверх, - на каждом шагу приходилось хвататься свободной рукой за стволы деревьев и кустарников и помогать ногам преодолевать подъем.

Когда до вершины оставалось метров десять, и я, вцепившись левой рукой в очередной ствол, размеривал следующий шаг наверх, змея вдруг ожила и, резкими рывками освободившись от сучьев, шлепнулась мне на босые ноги.

- Хорошо, что брата сзади нет! – успел подумать я, подпрыгивая и слетая, вдоль крутой тропы, на несколько метров вниз…

 В этом полете я пару раз приземлялся ногами на тропу и перехватывал руками стволы окружающих деревьев и кустарников и, наконец,  зафиксировался, стоя на ногах и держась обеими руками за стволы молодых дубков.

Змея, неестественно дергаясь, кубарем скатилась вновь мне на ноги.

Ко мне вернулось самообладание охотника и естествоиспытателя.

В полете, первой мыслью у меня было  понимание, что, зажимая сучьями тело змеи, я невольно соединил ей  спинной мозг в месте повреждения позвоночника, из-за чего у нее прошло состояние паралича…

Но, к моменту остановки полета, я решил, что змеиные конвульсии – это агония, - слишком беспорядочными были ее дергания. И потому, я свел ноги вместе и старался удержать ими змею от дальнейшего падения – мне не хотелось спускаться за нею вниз, терять высоту  и еще раз повторять тяжелый подъем.

Попрыгав с полминуты на моих ногах, змея, как я и ожидал, вновь замерла.

Я выломал новые палки и опять намотал ее между ними, сжал их правой рукой и, как и прежде, вновь понес перед собою, забираясь по крутой тропе.

Больше она не дергалась. Минут через пятнадцать мы уже подошли к нашему дому, увлеченно обсуждая темы, далекие от поимки змеи, - эта поимка казалась уже  событием прошлого...

Около дома, сказав брату, чтобы передал маме, что я через минуту  приду на обед , я зашел в сарай, в котором  хранилась всякая подсобная утварь и доски, а также были загородки для поросенка и кур.

Увидев в сарае старую табуретку, я кольцами выложил на нее тело змеи, разместив над этими кольцами ее голову, еще раз полюбовался – она лежала, как живая.
Взяв большую пустую кастрюлю, я укрыл ею змею, оставив прямо на табуретке.

 Удовлетворенный, я поспешил на обед.

Вся семья уже была за столом. Я сел на свое место и, преодолевая сытость, приступил к борщу.

Отец первым  встал из-за стола и, что-то буркнув насчет кормления поросенка, вышел из дому.

Тему застольной беседы я не помню – достигнув с мамой компромисса насчет недоедания борща, я приступил ко второму, соображая, как бы и от него избавиться…

Я сидел спиной ко входной двери и спиной услышал, как на пороге возник отец.

Воцарилась тишина.

Повернув голову, я увидел бледное лицо отца, идущего ко мне, и решительно снимающего на ходу ремень…

Наступал один из редких моментов, когда отец занимался моим воспитанием.

Он делал это не чаще раза в год.

Но, несмотря на редкость воздействия, вопреки убеждениям мамы, считавшей, что он вообще  не занимался нашим воспитанием, отец оказал на мое формирование решающее воздействие.

Именно он определил стартовый круг моего чтения.

Когда я окончил два класса начальной школы и был на каникулах, отец, внезапно, поинтересовался, какие книги я успел прочесть за свою жизнь.  Выслушав, он немногословно, но веско пристыдил меня, сказав:

- Ты уже такой большой… А ведь я в твоем возрасте – в 9-то лет! – перечитал всего Майн Рида! И уже работал на колхозной ферме… Если сейчас же не приступишь к серьезному чтению – толку от тебя не будет…

После этого – короткого – разговора – я начал ежедневно ходить, пешком, через полгорода, в читальный зал городской библиотеки. Библиотекари, убедившись в моей серьезности, начали, вскоре, давать мне книги на дом. И я быстро проглотил шеститомник Майн Рида, затем -  собрания сочинений Фенимора Купера,  фантаста Александра Беляева, Жюля Верна…

А отец словно и забыл эту тему – никогда больше не спрашивал отчета о том, что я читаю. 

Итак, сейчас будет воспитательное воздействие отца.

Я знал, как это будет.

Отец никогда не читал нотаций и не предупреждал о наказаниях.

Он сразу действовал. Мать тут же бросалась на мою защиту и вопрошала:

- Коля, за что???

А он, не обращая на нее внимания, охаживал меня ремнем, приговаривая:

- Он знает, за что!

Обычно, ярость отца иссякала на третьем ударе. После чего он молча уходил и никогда не возвращался к теме моей виновности.

Так случилось и в этот раз.

Я инстинктивно вскочил из-за стола и тут же, встав на четвереньки, полез головой под табуретку, словно испуганная рыба, метнувшаяся в спасительную глубину.

Со стороны могло показаться, будто я специально подставляю отцу заднее место для порки.

Но это не так. Я реально пытался спрятаться под табуреткой, а удары ремня будто помогали мне туда залезть…

Три свистящих удара – три мгновения, которые делят жизнь надвое – на светлое прошлое и суровое настоящее…

Отец уже ушел. А я, вылезая из-под табуретки, только приступал к переживанию случившегося…

- Что опять случилось? – недоумевала мама. – За что отец тебя наказал?

- Не знаю, - ревел я  с нарастающей силой…

Наконец, до меня стало доходить. Я вспомнил про змею и рассказал маме.

Теперь пришла ее очередь воспитывать меня.

В отличие от отца, мама сначала читала нотации и объясняла, за что и как будет наказывать.

Затем обстоятельно готовилась к процедуре наказания.

Если предстояла порка, то добивалась, обязательно, снятия штанов, чем компенсировалась слабость ее ударов, в отличие от отцовских…

На этот раз, видя, что отец меня уже наказал, она ограничилась устными внушениями.

Отчитав, она указала мне вернуться за стол и закончить обед.

И ушла, успокаиваться, к соседке по лестничной площадке.

А у соседки была дочь – Вера, которая страдала экземой на руках.

Врачи советовали, для лечения, смазывать ей руки змеиным жиром.

Узнав, что случилось, соседка попросила отдать ей  змею для вытопки жира…

Я еще домучивал свой обед, когда соседка уже появилась в двери со своей просьбой.

Ко мне вернулось чувство собственного достоинства. Я сидел, как герой, и неторопливо рассуждал вслух:

- Я, конечно же, отдам Вам туловище от змеи. Примерно через полчаса.  Вот, только, сниму с нее шкуру – она мне нужна на ремень для плавок…

- Соседка, не скрывая удовлетворения, ушла, сказав, что будет ждать…

Покончив с обедом, я пошел в сарай.

На табурете, кверху дном лежала кастрюля – ровно так, как я ее и оставил, укрывая ею змею…

Подняв кастрюлю, я невольно отшатнулся, словно не ожидая того, что увижу. Змея лежала, как живая, свернувшись кольцами и положив на них голову.

Вообразив на своем месте отца, я понял, какой шок испытал он от такой неожиданности.
Я даже подумал, что маловато отец мне врезал…

Недолго думая, я приступил к снятию шкуры. 

Технологию этого процесса я продумал, пока подходил к сараю. Я сделал маленький надрез на горле змеи и, разъединив через этот надрез позвонки, я стал, оттягивая назад змеиную голову и задирая края шкуры от надреза,  протискивать обесшкуриваемое туловище змеи, сквозь этот надрез, наружу.

Шкура снималась с туловища,  словно чулок с ноги.

И лишь последние пятнадцать сантиметров перед кончиком хвоста процесс застопорился: шкура отказывалась слезать с хвоста.

И тогда я оставил кончик хвоста на шкуре, отрезав белое туловище.

В итоге, шкура оказалась с головой и хвостом.

Туловище я отнес соседке.

Вскоре, через лестничную площадку в нашу квартиру донесся запах горелого мяса.
Соседка, причитая, что змея уже горит, а жира почти не видно, зашла к нам…

Я, невозмутимо,  ответил, мол, что есть то и есть…

А сам задумался над вопросом: а есть ли у змеи жир?

(Продолжение следует)