ОКНО

               

 

                1.

      Каждый    день  мы   смотрим   на   окружающий  нас  мир  из   окон   домов.   Они  всегда   разные,  даже  когда   почти  совершенно  одинаковые.  Есть   окна   строгие,  с   холодным    неприступным  видом,  другие,     полная  им  противоположность.  Есть   окна   с  грустным   выражением,   есть  весёлые,  есть  задумчивые.  Мне  кажется,  что  окна,  со  временем,   становятся  похожими  на   людей, которые  вместе  с ними  живут  в  одном  доме.
      Окно,   историю  которого    хочу  рассказать,  находилось  под  самой    крышей мансарды,  оно   всегда  смотрело    в  ту   даль,   где  полоска    горизонта   терялась  в   морском  просторе.

       Раньше,  на    окраине  города,    где  сейчас  пролегала   застроенная  большими  домами  улица,   был    пустырь,  сплошь    заросший   кустарниками.   Извилистая  тропинка,  огибая  зелённые  островки,    вела    к    морскому    пляжу,   тянулась она  и  вдоль   забора,   за   которым  был      дом  с  мансардой,  одиноко  стоящий  на    песчаном   холме.  Мальчишки,  проходя  мимо  забора,    часто    пытались  заглянуть   через  него  во   двор    где,   звеня  цепью   и  грозно  рыча,   бегал  из  стороны   в  сторону  мохнатый  пёс.    Прильнув  к  щели,    я    подолгу   смотрел  на  этот  дом   в  ожидании,  что  вот  сейчас   откроется  дверь   и    на   крыльцо    выйдет   старуха  похожая  на  ведьму,  но  кроме  пса,    который,   чуя    моё  присутствие,   казалось,    пытался  сорваться   с  цепи,  никого  в  этом  доме  не  было.
      Насчёт   старухи  я  ничего  не  выдумал,  мне  рассказал  о  нёй  Володька  Ефремов,  который   хоть   и   был  старше  меня  на   целых  два  года,  но  учился  в  нашем  классе  и  сидел  вместе  со мной  за  одной  партой.   Обидное  слово  второгодник  его  не   смущало  и  казалось,  что  он  даже  гордился  этим.    - Подумаешь,  какая  новость,  да  я  об  этом  ещё  в  прошлом  году  слышал, - говорил  он,  наклоняясь ко  мне, когда  учитель   начинал  объяснять  новую  тему,  заканчивалось  это  почти  всегда  одним  и  тем  же,  -   Ефремов, может    ты,  вместо  меня  будешь  вести  урок.
Одёргивал  его  учитель  по  математике,  который   обладал    необыкновенно  тонким  слухом  и,  стоя  у  доски,  мог  слышать  всё,  о  чём  шептались  на  задней  парте.
    -  Я  смотрю,  ты   всё    знаешь,  только,  непонятно,  почему   у  тебя  в  дневнике  сплошные  двойки.  Может, объяснишь,   в  чём  здесь  дело? 
 Володька, разумеется,  ничего     объяснять  не  стал,  только  ещё    ниже    наклонил   голову.      
        Однажды,   после  уроков,  когда  мы   возвращались  домой,   он  мне   и   сказал:  -  Спорим,  что  ты   не   знаешь,  кто  живёт  в  том  доме,  что на  пустыре,  возле  моря? Ну, что - спорим?
 У  Володьки   такая   привычка  была,   по  любому  поводу,  добавлять   это  слово, -  спорим?   Вот  и  сейчас,  протянув  руку,  он  настаивал:-   Спорим,  что  не  знаешь?
      -  А  чего  здесь  спорить,  живут  там,  какие-то  люди,  кажется,  какая-то  женщина   и  ещё,   собака, -   упаси   бог,  какая  злая.
      -  Эх  ты,  снисходительно  похлопал   он   меня  по  плечу,  -  ведьма  там  живёт, причём  самая  настоящая.   Я  вчера  сам  слышал,   как   моей  матери   соседка  говорила,  мол,   старуха  там,  ходит   вся  в  чёрном.  И  ещё,   в  том  доме   есть   чёрная   кошка,  это  вёдьма  в  неё  иногда  превращается.  На  днях,  кто - то   из   наших   пацанов,  взял  и     запустил  в   ту   кошку  камнем,  а  на  следующий  день,   когда  старуха  из  дома  вышла,  рука  у   неё  была  перевязанная  платком.  Вот,  так-то, -  завершил  свой  рассказ  Володька.
    С  тех  пор,   дом  на  пустыре  в  моём  воображении   скрывал    в   себе    какую-то    страшную    тайну.  Проходя  мимо,     я  готов  был   пуститься   наутёк   от  каждого   шороха,  а   в   глазах  сердитого  пса,  когда  он  злобно  рыча,  кидался  на  забор,  виделись   мне   искры  сатанинского   огня.
  В   те,  первые   послевоенные   годы,  детство  наше  большей  частью  проходило  на  улице.  Если   удавалось   выпросить  у  матери   несколько  мелких   монет,  можно   было,    испытывая  судьбу    присоединиться  к  тем,  кто    играл   в    стенку.  Правила   были  простые,  ударить  ребром  монеты  о   стенку,  чтобы   легла   она   как  можно  ближе  к  другим    монетам,  потом,   придерживая    свою    монету  большим  пальцем,    попытаться   дотянуться    до    других.   Сумеешь  это  сделать  -  все  монеты  твои.
    Много  было  разных  игр,   из   них   самой  интересной,   в казаки  -  разбойники,  чего  мы   только  не  придумывали,  и  записки  секретные,  которые,   попадая   к  противнику,  указывали,    совсем  не  то  место  где   мы   находились,   и   стрелки  -  сложенные  из   маленьких   камушек  или  нарисованные  мелом,    как   будто   обозначающие   наш  путь.  Иногда  мы  прятались    и   искали   друг  друга   до  самого  позднего   вечера,    пока   в   наступивших  сумерках,  не    начинали    звучать  в  разнобой  наши  имена,   которые   выкрикивали    беспокойные  матери.  Часто,  во  время  этой   игры,   мы  забегали  на  пустырь,  где  можно  было  спрятаться    в  зарослях  кустарника  да   ещё  в   полуразрушенных  стенах   старого  монастыря,   приспособленных   теперь   под   армейское  стрельбище.  Не   будь    собаки,   можно  было  бы  спрятаться  и  за  забором   особняка,  впрочем,  однажды  мы  так   и  сделали.  И   помогла   нам,  та  самая  старуха,   о   которой  говорил   Володька,  хотя   никакая  она  была  ни  старуха,  да  и  на  ведьму  не    очень   была  похожа.   Разве  бывают  ведьмы    с  такими  добрыми   светлыми  глазами   и   тихим  нежным  голосом  как   у   неё. 
В  общем,  помогла   она   нам    укрыться  во   дворе,  пока   другие  мальчишки   нас   искали  и,  удивительное    дело,  собака,   оказалась  совсем   даже   и  не   злой,  обнюхала   каждого,   виляя  хвостом,  а   меня,   умудрилась  даже   по  щеке   лизнуть.               
         Несколько  дней  спустя,   увидев   на    скамейке,    дядю  Колю,   который    жил    с   нами  в  одном  дворе,  я  сел  рядом,  глядя,  как  ловко  он  скручивает   из   газеты  длинную  цигарку,  которую   он    называл   козьей  ножкой.    Втянув  в  себя  табачный  дым,   дядя   Коля     с  удовлетворением   отметил: - Табачок  что  надо,  горло  дерёт  как  наждаком.
Был  дядя   Коля  по  профессии  плотником,   жил   в    небольшой   комнате,   окна  которой   выходили   во  двор.   Была    эта    комната   вроде  мастерской,  где  он  всё  время,  что-то  строгал.  Жил    один,  говорят,  была  у  него   раньше    жена,   но,   ещё  до  войны,    может    из-за  того,  что  он   много   пил,   бросила    его.  Все  эти  подробности   я   слышал  на  этой  же  скамейке,  где,  примостившись  с  краю,  пока  меня,   приметив,    не  прогоняли,   слушал,  о  чём  говорят,   женщины   с  нашего  двора.   
С    войны   вернулся   дядя   Коля    без  ноги,    помню,    как    шёл    он   через    улицу,  опираясь  на  костыли  и  поправляя    на  ходу  рюкзак.  Около  нашего  двора   остановился,   сел  на  скамью,  так  же,   как   и    сейчас,   скрутил    свою   козью  ножку  и,  окинув  меня  внимательным  взглядом,   спросил:   -   тебя   случаем   не  Сергеем   зовут?   
     -   Откуда  вы   знаете?  - удивился  я.  Хоть  и   казалось,  что  впервые  вижу   этого   человека,   однако,  что-то  в  нём,   всё   же   было    знакомым.  И  когда,    в  тот   день,  он  сказал,   что  прежде  здесь  жил  и   помнит  меня   вот  таким,  -   показал   рукой  на   уровень  скамьи,  я,  как  будто   действительно   его  вспомнил.   
      Сейчас,   сидя   с  ним    рядом,  я    и     решил   спросить  у   него   насчёт  той  женщины.   Выслушав  меня,  он  недовольно  покачал  головой:  -  Вот  же  люди,  до  чего   злые  на  язык  стали,  это  ж  надо,  такое  насочинить,  своих  забот,   что-ли    у  них  мало.  Тоже,  нашли  ведьму,  да  она, как  получила  похоронку  на   мужа   так  в  чёрном   и  ходит,  траур  по  нему  носит,  раньше  времени   состарилась.  Я   в  том  доме   бывал,    она    мне    оконную  раму  для  мансарды  заказывала.  Работу  я  выполнил,  скажу  тебе,  на  совесть,  душу  свою, можно  сказать,    в   окно  это   вложил. 
    Мне  было   приятно,   что   бывший   фронтовик,     разговаривал   со  мной   как  с  взрослым.   Слушая   его,   я    с   пониманием,   тоже   покачивал   головой   и  глаз   своих,   с   небритого   его   лица,   не  отводил.   
  -  Для  меня  окно  сделать, дело  плёвое, -  продолжал   откровенничать  плотник.  К  запаху   табака   примешивался    стойкий  запах  вина,  но  дядя   Коля  не   выглядел   пьяным,  просто,   хотелось   ему    поговорить  о  жизни,   а  тут,   я   и   подвернулся,   и   сам  же,   выходит,    затеял   этот   разговор   с  ним   о  доме  с  мансардой.   
      -  Эх,    знал  бы  ты  Серёга,  сколько  я  этих   окон   за  свою  жизнь   смастерил, -  не  счесть.  Но,  поверишь  ли,    никогда   так   я   не  работал,  как   тогда,  над   той   оконной   рамой. 
Дядя   Коля   провёл   рукой   по  лицу,  словно   разглаживая    морщины. 
Задумался,   о  чём-то   вспоминая  и,  глядя   куда-то   вдаль,  замолчал.  Мимо  нас,  сидящих   на   скамейке,   проходили   люди.   Некоторые,   которых   я  тоже   знал,   потому  что   жили   они   на    нашей   улице,   здоровались    с   дядей   Колей  за  руку.   Он,   приставал   опираясь    на    костыль   и,   отвечая   на   приветствие,   сжимал   протянутую    ему   ладонь,   своей,   плотной   и   широкой   ладонью.   Я   тоже   поднимался,   видя,   как   взрослые   здороваются.   И,  когда   уже  собирался,   попрощавшись   с  дядей   Колей,   уйти   домой.   Он,  неожиданно   мне   предложил:  -  А,  знаешь,  что,  давай,   Серега,   сейчас    ко   мне,   в  мастерскую     мою    нагрянем?   Ну,  как   ты  на   это   смотришь?
И   не   дожидаясь   ответа,    взъерошил    мои   волосы   широкой   своей    ладонью.    У    дяди   Коли,    дома,     я    никогда   раньше    не   был,  хотя,   стоя  у   раскрытого    настежь     окна,   которое   выходило   во   двор,       наблюдал,    как   он   работает.   Он,   видимо   это   запомнил,   вот   и  решил,   показать   свой   дом   изнутри.   А  может,  просто   скучно   стало   от  своего   одиночества   вот,   и  пригласил   меня,   в  тот   вечер,   к   себе.    Усадил   за   стол,   у  того  же   окна,    через   которое   я  не  раз    заглядывал,    придвинул   ко  мне   ближе,    чашку  с      крыжовником.    И.   как   будто,   ничто   не  прерывало   его   рассказ,   о     женщине,  что   жила   в   том   особняке,   продолжил   говорить.      - Я   от  неё  самой   тогда,  от   Натальи   Осиповны,    услышал,   как   муж  её,    соорудил  над  крышей    дома    эту  комнату,  мансарду,   значит.    Всё  своими  руками   делал,    только    вот    окно,     закончить  не  успел.   Как   раз   война   и  началась.    Уходя  на   фронт,  сказал:  -  вернусь,   такое   окно  поставлю,  что  глаз  не  сможешь   отвести.    Уж   я  и   не  знаю,   какое  окно   хотел  он   сделать,  только  после   того,  как  рассказала  она    мне   всё  это,   я  и  взялся   за   работу.  Всё   остальное  по  боку  оставил.    Веришь  ли,  раз  пять,  не   меньше,  переделывал     заново.   Всё  время  чувствовал  присутствие   того  фронтовика,  словно  стоит   он  рядом   и   молча   оценивает   мою  работу.
     Дядя   Коля  настолько  увлёкся  рассказом,  что  не  заметил,    как    потухла   скрученная   из  газеты   цигарка,   достал  из  кармана  спичечный  коробок,  не  спеша,   снова     прикурил   и   стал  говорить  дальше.
    -  Во  сне  он  мне  как-то   привиделся,  в  гимнастёрке   солдатской  с  орденом  Красной  Звезды  на  груди.  Смотрит   на   меня,   считай,  что   в   упор    и    спрашивает:  -  Что,  земляк,  не  получается?
 Берёт   из  рук  моих  рубанок,  и  легко   так,  словно     не    прикасаясь     к  доске,  прошёлся    по  ней.   Перевернул,  и  с  другой   стороны  начал   стружку  снимать,   будто   вовсе   и  не  строгал,  а  гладил   её.     Проснулся   я    под  утро  и  тут  же   за  работу  взялся,  и    в  тот  же    день,  к  вечеру,   всё  и  сделал.     Хвалить  себя,   сам    не  буду,  но,  только   скажу  -  окно  получилось,  глаз  не  отвести.  Да   ты   и  сам,  небось,   видел.   
   Я    кивнул   в   ответ   головой,  -   соглашаясь,  что   окно,      действительно   очень    красивое.    Хотя,   если   быть   честным  перед  самим   собой, только   сейчас,    после   рассказа   дяди   Коли,   стал   выделять   его   среди   других   окон,   какой-то  особой    красотой. 
    Дядя    Коля    прижал    пальцем    в  пепельнице,   докуренный   до  конца  окурок,  тяжело  поднялся   и   произнёс:-   Я    ведь  раньше,   никогда  его  не  видел,  солдата  этого,  хоть  и  жили  в  одном  городе  и    дома   наши   недалеко  друг  от  друга   стояли,  да  и  по  годам   мы   ровесники  были.      А   вот,   когда  окно    устанавливал,     разглядел    на  стене   его   фотографию,   которую  он  с  фронта  прислал,    в  солдатской  гимнастерке   с  орденом  Красной  Звезды.   Поверишь  ли,   точно   такой,   как    во  сне   мне  явился?    Удивительные  вещи   иногда,   случаются  в  нашей  жизни.   
 Ну,  давай, -   пожал   он   мне    на  прощанье  руку,  -  разговорились  мы,   о  войне  и   о   жизни  нашей,   послевоенной,   вспомнили.  А  тебя,  поди  ты,  уж  мать-то,  наверное,   заждалась.    Глядя   на   стол,  укоризненно   покачал   головой:  -    А,  крыжовник      мой,  что  же,   ты   так   и  не   попробовал? 
 И,   соорудив    из   газеты,  что-то  в   виде   кулька,  насыпав   в   него   крыжовник,   протянул   мне.   



                2.
   
               Следующим  летом     я     поступил    в   махачкалинское     художественное  училище.   Окончив     его,  несколько  лет  работал     по  специальности,   потом    уехал    в   Москву,   учился  в    Академии. 
 Будучи    профессиональным    художником,   участвовал  в  выставках, кажется,  чего-то  достиг,   но,   по  большому  счету,  редко    когда    был    доволен  своими  работами.    Впрочем,  это   свойство  знакомо   многим,   кто    находится   в  поиске,  чего-то  своего,  особенного.    И,  порой,   так  с  этим   чувством,  неудовлетворенности,    и   проживёт  человек   всю   свою   жизнь.   
 Кто   его   знает,  хорошо  это   или   плохо.  Но,  одно   скажу,   если   затянется   прелюдия    к   большой   картине,    начинаешь   ценить,   когда-то  сделанные    тобой    черновые      наброски,    больше ,  чем   законченное    тобой   полотно.    Так  и   в   жизни    бывает,  стремишься  к  чему-то,  карабкаешься   по  склону  к  вершине,  а  достигнув    её,  с  особенной  тоской   смотришь  в  прожитое,  к  тому,  что   уже   никогда    не  вернётся.    
           Так  случилось,  что  только   лет   через    сорок,    вернулся    я   в     город,  где    родился,    где    прошли    годы    моего   детства.     Ни  родных,  ни  близких    мне  людей    здесь   я   уже  не встретил,  да  и сам  город   был   совсем     другим.
Большие  высотные  дома, широкие  проспекты,     пожалуй,  только  море   и  осталось  таким  же.     Впрочем,   и  здесь  многое  изменилось,  там,    где   раньше   береговая   полоска   служила    городским  пляжем,   теперь  возвышались   различные  архитектурные  сооружения.    В  основном  это  были   Дома  отдыха, санатории,  несколько  гостиниц.  В  одной  из них,   окна  которой   выходили  на  море,   я  остановился.
       Чувство  одиночества   трудно  передать  словами, по  крайней  мере,  я  не  смог  бы  это  сделать,  но  в   каждой  моей  работе   последних  лет,  оно  ощущалось  особенно  зримо.      Стоя    сейчас   на  балконе,  перед  походным   своим   мольбертом,   я  снова   и  снова  прикасался    к  холсту,  на  котором   в  лучах  закатного  солнца   тёмные  волны   накатывались  на    безлюдный  скалистый   берег.   Я   отходил  в   сторону,  смотрел   издали    и  чувствовал,  что  всё  это,   совсем  не  то,  что   мне    хотелось    передать  в  красках. 
    - Нужно   отдохнуть,  и  какое-то   время   не  брать  в  руки  кисть,- произнёс   я  вслух   и,   отложив  в  сторону   неоконченный   этюд,  вышел  из  гостиницы  и  пошёл  в  город.
    На  том  месте,  где    раньше    находился    пустырь,   теперь    был    разбит   городской  парк.  Выложенные    разноцветными   плитками   тропинки   тянулись  вдоль   высоких  сосен,    по  ветвям  которых,  не  обращая  внимания  на   людей,  сновали  быстрые  белки.   Звучала  музыка,   приглашая   посетить   небольшие   кафе,   чаще   это  были   столики   под  открытым  небом.  Выйдя  из  парка,   я  оказался   на  одной  из  улиц   с  которой,   по  существу,  и  начинался   город    с  жилыми   домами  и   магазинами,  с  людьми  которые,   спешили    куда-то    по  своим  делам.  Хотелось  идти  по  незнакомой  улице   так,  будто    за  следующим   поворотом  будет   и   мой  дом,   куда  я    возвращаюсь  после  работы.   Дом,   где  меня    ждет    семья,  где  с  порога   слышится    детский  смех,  где  из  кухни,  доносится  запах   приготовленной   еды,  где,  сменив   обувь   на    домашние    тапочки,  я  пройду   в  свою  комнату  и  устало  опущусь   в  кресло.
 Не  так  и  много   нужно    человеку   чтобы  быть  по-настоящему  счастливым. 
     Ещё  один  поворот  и  я  прохожу  мимо  дома,    за    окнами   которого   была   чужая,  размеренная,   привычная  жизнь.   Сделав  ещё   несколько  шагов,   я    в  изумлении    остановился,   увидев     перед  собой,   наполовину  скрытый   за    деревьями,    старый  домик  с  мансардой.  На  меня  смотрело  то  самое  окно,  которое,   ещё  в    детстве,    приковывало   к  себе   мой   взгляд.   В  памяти  всплыло  лицо  дяди  Коли,  скамья,   на   которой  мы  с  ним  сидели,  его  рассказ  о   хозяйке   этого   особняка. 
 Я   подошёл   к  калитке,   теперь  уже   другого  забора,  хотя  тоже  довольно  старого   и,   стараясь   преодолеть  волнение,   нажал  на  кнопку  звонка.     И,   тут  же,  словно   ожидая   этого   звонка,   на  пороге    появилась  женщина   пожилых  лет.
      - Дверь  не  заперта,    сказала   она,   нисколько   не  удивляясь   моему  появлению   и,  приглашая    меня   войти.    
      - Вы  знаете,    я  случайно  оказался  здесь, проходил  по  улице  и  вижу  этот   дом,  -   объяснял    я   причину   своего   неожиданного     визита,  но,  женщина   не  была  расположена   к  долгой   беседе:  -  Если    насчёт   жилья,    должна   вас    предупредить,  что  плату   я   беру  за  три  месяца   вперёд.      Перешла   она  сразу  к   делу  и,   пристально  разглядывая   меня,  определяла,  тот  ли   я  человек,   что   в  состоянии   уплатить    деньги    сразу,    за  три  месяца   вперёд.
     -  Нет,  нет,   вы  меня  не  поняли,  -  пытался  я  снова  всё  объяснить, -  я  не  ищу  комнаты,  я  уже  поселился  в  гостинице.
     -  Тогда, что  же  вам  здесь  надо?  -    резко  оборвала  она    меня,   не  скрывая    раздражения.
     -  Я  шёл  мимо,  понимаете...
     -  Вот  и  идите  мимо,  раз  шли, а  здесь  вам  делать  нечего.     И,   указав   на  калитку,   она    уже   собиралась    вернуться  в  дом,   как  меня  вдруг  осенило,  а  почему  бы  и  в  самом  деле,  не  снять  комнату   в  этом   доме,  и   обязательно,   в   той    мансарде,   с  который    меня    связывают    воспоминания    моего   детства.     Я   спросил     о    цене,  заранее  решив,   сколько  бы     эта    женщина    не  запросила,   поселиться   здесь  на   всё   лето. 
       -  Вам-то  это  зачем,  вы  же  сказали,  что  живёте  в  гостинице? –   она   смотрела    на  меня   с    явно   нескрываемым    подозрением.
       -  Видите  ли,  я  художник,   а  отсюда,    из  окна   вашей   мансарды,  открывается  неплохой   вид.
В  принципе    это   было  недалеко  от   истины,  дом  стоял  на  небольшом  возвышении,   откуда,   действительно,   хорошо   было   видно  море.
Приведённые   мной    доводы   были    достаточно  убедительными,    но,  главное,  чем   я   смог    сразу   расположить    к  себе,    были   деньги,  которые  я,  тут   же,      как   только   она  назвала  цену  за   комнату,   ей  сразу   и    вручил.     Торговаться    не  стал,  не  дал   бог   мне   такого     дара.    К   тому   же,  накануне,   смог    достаточно   выгодно    продать  несколько   своих    картин,  так    что,    возможность   сделать   широкий  жест,   у  меня  была. 
Удивительно,    как   быстро   эта    женщина    переменилась    в  лице,  в   глазах   её   заблестели   лукавые  искорки,  на  щеках  вспыхнул  румянец  и  даже   губы,   ещё  недавно  плотно   сжатые,   теперь,    то  и  дело   растягивались,   изображая   улыбку.   Настороженность    по  отношению   ко  мне,   которая,  в  общем-то,  была   понятна,   как  к  человеку   совершенно  незнакомому,  сменилась    подчёркнутым  гостеприимством   с   её   стороны.
       -   Так  что  ж  мы  стоим  в  дверях.   Пожалуйста,  проходите  в  дом.  Вот   сюда,  садитесь     на   это  кресло,   возле    окна. 
Суетилась   она,  не  забывая  при   этом   мельком    взглянуть  в   настенное  зеркало,   и   заправить    под    косынку,   прядь    седеющих    волос.
      -    Вы    можете,  хоть   сейчас   вселяться,  -  всё  с  той  же  улыбкой,   произнесла  женщина,  после  того,  как,   соблюдая    необходимые  в  таком  случае   формальности,  ознакомилась  с  моими  документами  и   назвала   в   ответ   своё  имя  и  отчество.     А   затем,   на  правах  хозяйки,  Таисия  Осиповна,  так   звали  эту  женщину,  показала   свой  дом.
   Три  большие  комнаты   здесь,     на  первом  этаже,   перечисляла   она,    удобная   мебель,    кухня,  в   общем,  всё  необходимое   для   проживания.   Я  терпеливо   выслушал   её   пояснения    по  поводу  электрической  проводки,   которую   пришлось   недавно    полностью  заменить.  О  том,  что  горячая  вода     бывает   весь   день,  не  то, что  в  соседних   домах,    что  мебель  в   комнатах,    совершенно  новая  и,  если  учесть, сколько  она  вложила   денег   и  сил   на    ремонт,  то  плата   за  проживание,  которую   она   назвала,   не  такая  уж   и  высокая.
       -   Другие    с   вас   взяли  бы   намного    больше,  а  я  по  совести   беру,  -    глаза,   с  лукавыми   искорками,   выразительно   смотрели,   ожидая     услышать   от   меня    слова    благодарности.     Вспомнив,  сколько   пришлось    ей    заплатить,   за  три   месяца   вперёд,  я  решил    промолчать.
 Комната   наверху,   в  мансарде,    мне  понравилась  сразу,  особенно   привлекло   внимание     окно,  вспомнился   рассказ    плотника,   как   долго   он  над  ним   работал.  Я  посмотрел   на  стену,  словно   надеялся    увидеть    фотографию  солдата  с  орденом  на   груди,  но  на   стенах,  кроме  приклеенных  к   ним   обоев,  ничего  не  было.
     -  А ведь  с  этим  окном   у  меня  связаны   и  свои  воспоминания, -   сказал  я    хозяйке   и  рассказал   ей   обо     всём,  что    мне    вспомнилось,   когда  увидел    сегодня   этот   дом.
     -  Что   ж    вы  сразу  не  сказали,  всплеснула    руками   Таисия  Осиповна, -  выходит   вы   и  старшую   сестру  мою   знали   и  в   доме   этом    были.   Надо  было    с  этого  и   начать,  а   то,   я  смотрю,  с  виду  человек    вроде  бы   вполне   приличный,   интеллигентный,    но,  не  могу    в  толк  взять,  -  если  в  гостинице  живёт,  зачем   тогда   снимать  особняк?    Мало  ли  что  можно    подумать.   Сказали  бы    раньше,  вот  так,   как  сейчас.   
     Я  пожал  плечами,  признавая  за  собой  эту  вину  и,   не    напоминая  хозяйке  дома,  что  раньше,  она   и  слушать    ничего   не  хотела,  кроме   одного,  могу  ли    я   сразу  заплатить. 
 Впрочем,   правильно  сделал,  что  не  напомнил,    поговорив  в  тот   вечер   с   Таисией   Осиповной,   я    изменил   своё     мнение  о  ней.  Не  корысть   наживы  двигала   ею,   когда    запросила    так  дорого  за   аренду  дома.   Причина   была   довольно  банальной,  у  её   внучки,   которая  училась  в  столице,   возникли    проблемы   и,  как   всегда,     помочь   их   решить    могла   только    любимая  бабушка.
  За  чаем   и  беседой,   время   летело  быстро.   Таисия  Осиповна,   заметив,   что  за  окном    стемнело,   стала    настаивать,  чтобы  я   остался.    Куда,   мол,   идти   сейчас,  в   такой    поздний   час.    Но   я,  поднявшись   из-за  стола,   всё  же    распрощался   с  ней, -  сказав,   что  прощаюсь    всего  лишь  до  завтра.   Вернусь     сейчас    в  гостиницу,  соберу    свои    вещи,   а   утром,   и   перееду    в     этот     особняк.
           На   другой  день,   утром,  воспользовавшись,  что  хозяйки    на  тот час,  не  было   дома,  я  спокойно,  не  торопясь,  осмотрел    весь   дом.  Внешне  он  был   почти   таким  же,   как  и  много  лет  назад,   разве    что  бревна,   из  которых  были   сложены   стены,  потемнели  от  времени.   Не  задерживаясь   внизу,     поднялся  по     лестнице   наверх.    Письменный  стол,   придвинутый  к  стене,   рядом    кровать,  застелённая   толстым  одеялом  поверх   которого   лежали   две    подушки.     Но,   главное,  что     бросалось   в   глаза,  -  окно.        Большое,  почти    во  всю    стену,    оно     напоминало   собой  картину,  написанную  искусной   рукой.    Ощущение  это  было  столь   велико,  что  я  подошёл  ближе,  протянул  руку   и, лишь   прикоснувшись   к  холодной  поверхности    стекла,  вернул  себя    к   реальности  происходящего.    -   Боже  мой,  как это  прекрасно, - произнёс  я,   глядя   на   отблески   заката,   плывущие    по  поверхности  волн. 
Мои  размышления    прервал   царапающий     звук    за     спиной,  я  повернулся,     ожидая  увидеть    хозяйку   дома.    Дверь   медленно  приоткрылась  и   в   комнату    протиснулась   чёрная  кошка.  Она  подошла,   приветливо  мурлыча  и,    выгнув    спину,   стала  тереться  о  мои  ноги.   Вспомнив    рассказ   Володьки  Ефремова   про   загадочную  чёрную  кошку,   подумал,  что    возможно,   кошка   эта,   может  быть     дальней   родственницей   той,   что  жила   здесь   многими   годами    раньше.
           - Есть,  наверное,  хочешь?  -  спросил  я  у  неё   и   прошёлся  рукой   по  чёрной    шёрстке.   Отзываясь  на  ласку,   она   встала  на   задние  лапы   и  ткнулась   мордочкой  в  мою   ладонь.
           - Придётся   подождать, - продолжал  я  с  ней   беседовать.  Сейчас,   ничего    вкусного   для   тебя,    нет,   вот,  схожу  в  магазин  и   обязательно,  что-нибудь,   возьму.
Кошка,  пытливо  заглядывая   в   глаза,  продолжала  мурлыкать,   и   лишь   убедившись,    что    съедобного   у  меня   в  руках   действительно   ничего   нет,    отошла   в  сторону,   запрыгнула  на   кровать   и,  растянувшись  на  одной  из   подушек,   уже    оттуда,   внимательно   следила   за  каждым  моим  движением.


                3.
               
    
               Первым,  к  чему  прикасались  солнечные  лучи,  когда  будили  сонный  город,  был   старый  дом,  что  стоял  на  возвышенности  недалеко  от  берега  моря.   Так  думало  Окно  мансарды,   жмурясь   от  яркого    света  и   проникаясь    чувством    собственного достоинства.  Затем  наступал  день,   в  течение    которого,     ничего    значительного   не  происходило,   потому   что  люди  были  заняты  своими  делами,  а  окна  домов  терялись  среди  броских  рекламных  щитов.  Для    Окна,   что  находилось  под  крышей   мансарды,  это  было   самое    скучное     время   дня.  Зато  ночью,  когда  мгла  срезала  все  шероховатости  на   земле,    огоньки    окон   смотрелись   как    упавшие  с  неба   созвездия.   Окно  мансарды    было  уверенно,   что    в   этот  миг,  оно     напоминает   собой    свет   далёкой   звезды   или   спасительный  огонь   маяка.
        Когда    окна  начинали  одно  за  другим  гаснуть,   оставалась  ещё   цепочка   ночных   фонарей,  отблески  фар  от  проезжающих   машин   и  мерцающий    свет   рекламных  огней.
Ночью  все     города   на  земле  очень  похожи   друг  на  друга,   особенно  если  смотреть  на  них  издали.   Окно    не  могло  об  этом  судить,  потому  что   никогда  не  видело  другие  города  и,    даже   тот  город,   где  оно  светилось  ночью,     был   знаком   ей  только   со  стороны,    распахнутой   перед   окном   мансарды.
Окно    следило   за  движущими  огоньками,  пока  они  не  скрывались  за  поворотом,  потом  переводило  взгляд  к  чему-то   другому,  что  выделялось   ярким  светом  и, глядя  вдаль,  погружалось  в  свои  мысли.
Окно   мансарды    было  не  совсем  обычным   окном. В  отличие  от  других,  оно  обладало  даром  мыслить  как  люди,  чувствовать  как    они,  ощущать  радость  и  печаль,  восторг  и   грусть.    
Оно  стало  таким,   в   тот    момент,   когда   плотник,   отложив  в  сторону  инструменты,    произнёс:  -  Вот  теперь,  кажется,  готово!
Этот  голос,   донёсся  до   Окна  в  маленькой  мастерской,  где     запах  смолы   и   древесной   стружки  был  пронизан  табачным  дымом.     Затем  Окно  почувствовало  прикосновение  рук,  которые  его  подняли  и  куда-то  понесли,  до   него   донёсся  всё  тот  же  голос:   -   Осторожнее   держите,   работа  тонкая,   считай,  неделю  над  ним  трудился. 
Слыша  голоса  людей,   Окно   не  могло  вникнуть   в  смысл  произносимых    слов,   потому  что   ещё  не  было  тем  Окном,  каким  ему   предстояло  стать.   И,  хотя,  билось  в  нём   невидимое  людям  сердце,   но    оно   не  могло   ещё,   ни  видеть,  ни  думать   как    они.   Окно   ещё   не  знало,   что  означает  шелест   листвы,   который    слышало   оно   над  собой,  кому  принадлежит   нарастающий      шум   набегающих  на  берег  волн,  который  становился  всё   отчетливей  и  словно  куда-то  звал. 
   Если  бы  Окно  могло  сейчас   видеть  себя  со  стороны,   оно    не  столь  доверчиво  отнеслось  бы   к  человеку,  который,  помогая  плотнику   установить  оконную  раму,  уже  замахнулся   над   ней   тяжёлым  молотком.  Острая  боль  пронзила  сознание,    когда    в    деревянное   тело   вонзился    гвоздь.  Окно  дёрнулось, пытаясь  вырваться  из    цепких  рук,  но   в    этот  момент   ещё  несколько   острых    гвоздей   накрепко   закрепили   его   в   стенном  проёме. Испытывая  нестерпимые  страдания,  Окно    вскрикнуло,  но   люди услышали  только  тонкий   скрип  и  ничего   больше,  они  смотрели  на  оконную   раму   как  на   такую  же,     необходимость,    если   речь  идёт   о  доме,   как   крыша,   крытая   черепицей,   дверной   порог,   стены   оклеенные   обоями.  Обычная   необходимость    в   жизни   людей   и,  ничего   больше.
     Я   бы   ещё   раз   повторил  эти,   никем  не  высказанные  слова,  которые   само  собой    подразумеваются,  -  и,  ничего  больше,  -   когда  речь   идёт   о   вполне   привычном   в   жизни   людей.       Действительно,  что   может  быть   ещё,   в  отношении  того  же   окна,  разве  только,   что  было   оно    без    стёкол,   которые    ещё  предстояло   вставить,     кое-где    ещё   плотнее    подогнать   к   стене,  покрасить,  и   вот   тогда,   как   говорится, -    принимай    работу.      
      Боль,   причинённая   человеком,    только - только  стала    стихать,   как    снова   раздался  стук  молотка,  каждое  прикосновение   которого,   вызывало   дрожь   в   застывшем  теле.  Маленькими  гвоздями,    закреплял   человек   стёкла  в  оконных   переплетениях,  и  в  тот    миг,  когда   был    забит   последний,  скользнул  по   поверхности   стекла       солнечный  луч.
 Окно  почувствовало,  как  прошлась  по  всему   его   телу  трепетная  дрожь,   наполняя   каждую   из    древесных    волокон,  теплом   и  светом   и  отзываясь      восторгом   в    её    деревянной     душе.   
     -  Какой  удивительный   вид  открывается  отсюда, -  произнёс   плотник,  устремив   взгляд   к  горизонту.   Окно  могло   теперь   разглядеть  этого    человека,  и,   услышав    его,   понять,   о  чём   он   говорит.   Плотник   стоял,  опираясь  на   костыли   и  прислонив  лицо  к   оконному  стеклу.    Окно    посмотрело  в  ту  сторону,  куда  был   направлен   его    взгляд.
    Волны  одна  за  другой  набегая   на  берег,   бились  пенною  грудью  об  острые  камни.  Чайки  взмывали    в  небо,   чтобы,  прикоснувшись  к  нему,   снова   вернуться  к  воде.  Окно   ощутило,  не  испытанное   прежде  чувство,  ему  хотелось  распахнуть   затянутые   стеклами   створки,  взмахнуть  ими  как   крыльями  и   лететь  вслед  за  птицами   над    поверхностью  моря.  Оно   ещё  не  знало, что  удел   его  отныне,   смотреть   на  всё   только   со  стороны,     оставаясь,  всё   время  на    одном  и  том  же  месте.   И  когда   дерево,  что росло   рядом,   прикоснулось  к   Окну  ветвями,   оно    так  рванулось   навстречу    шелестящей   зелённой  листве,   что   задрожали     стекла.
         -  Надо  бы   спилить   этот  старый   тополь,  а  то,   глядишь,  своими    ветвями    стекла   и   разобьёт  -   голос   принадлежал     человеку,    который,  помогая    плотнику,    только   что    вбивал   в  деревянное  тело   острые  гвозди.      Окно   вздрогнуло,   испытывая   жалость  к  дереву  с  которым   собирались   так  жестоко  поступить.    В  это  время,    другой   человек,  уже   знакомый   Окну,    который   по-прежнему    стоял,  опираясь  на  костыли,   произнёс:   -  Зачем   дерево   губить,  окну  оно  повредить  не  сможет,   ветви    лишь   еле-еле  к  нему   прикасаются,   пусть  растёт.
Окно   с  благодарностью  посмотрело   на   плотника,  который  встал  на  защиту  дерева.   Тополь,   судьба  которого   сейчас  по  существу   решалась,   затаил   дыхание   и,   боясь   теперь    даже   слегка   дотронуться  до    окна,   отвел  от  него  в  сторону  свои  ветви.
      -  Да  я   что,    раз  так,   пусть   растёт, -  согласился  с  плотником    человек  с  молотком   в  руках,  -  только   хозяйка  на   днях   мне    говорила,   что   хотела  она,  на  том  месте,  где   дерево    растёт,   разбить  клумбу  с  цветами.   
Окно   заметило  как  Тополь,   прислушиваясь  к   разговору,  ссутулил   зелённые   плечи   и  тяжело  вздохнул.
       -  Надеюсь,  я    не   причинил  вам  неудобств,  своим  прикосновением, -  прошелестел   он,  обращаясь   к  Окну,   -  я только  хотел  с  вами   ближе  познакомиться.
        -  Конечно,  нет, -  воскликнуло   Окно,  радуясь  возможности  поделиться    впечатлениями   о  первых  мгновениях  своей  жизни.   -   Вы   знаете,   для  меня  всё   это   так    ново,  всё   так   неожиданно,  меня  переполняют  так  много    разных  чувств,   что   я  просто  не  нахожу  слов,   чтобы  передать  всё,   что  у  меня   сейчас   в   душе  происходит
        -   Я   вас   очень    хорошо   понимаю,  -   сказал  Тополь,  сопровождая   свои    слова  движением  ветвей.    Он   то,  вскидывал   их,   то,  разводил   в  стороны,    как    это   делают    люди,    жестикулируя    руками   при  разговоре.    Окно  и   Тополь    ещё   долго  говорили  в  тот  день  и,  в  последующие   дни,   они    всегда  находили  повод  перекинуться  словом.    Окно,  глядя  на    растущий    рядом   Тополь,  думало, что  возможно,   когда-то   оно   тоже    было  таким  же,  высоким   деревом,   в  той,    прошлой  своей    жизни,   до  того  как   срубили  его  и, распилив  на   доски,  сделали  из него   окно.
    Тополь,  слушал  рассказ   Окна,   как    появилось  оно   на  свет  в   маленькой   мастерской,   где  пахло   смолой  и  табачным  дымом,   представлял    себя  в  мыслях    в  руках    мастера,    который    будет  волен,    поступать  с  ним,   как  ему    захочется.    -  Эх,  что  за  несчастная   у  нас,   у  деревьях,   участь, -  шелестя   листвой,  произнёс  он,    -   ладно  бы  окно   или  дверь,  а   то,  сколотят    какой-нибудь   стул,  и   что  я   оттуда   буду   видеть?
Будущее   у  Тополя   и  впрямь   оказалось   печальным,  его    спилили    на  дрова.   Было  это  зимой,  окна  сплошь  были  покрыты  льдом,  и  когда,   потрескивали  в  печи,   охваченные  огнём  сухие  поленья,  никто  кроме  Окна,  не  расслышал   последних   слов  старого  дерева.
        -  Я  только  теперь  понял,   что  значит  наша   жизнь,  она  всего  лишь  дым,  который  стелется  по  земле  и  исчезает  в  небе…
Тополь  хотел  ещё,   что-то  сказать,  но,  не  успел,  рассыпавшись   на   горящие  угли.   Тепло  идущее  от  печи    согрело   комнаты,  ледяная  корка  на  стеклах  подтаяла,  и  Окно,  впервые   в  своей  жизни,  почувствовало,  как   по  его  щекам   потекли   слёзы.   До  последней  минуты,   пока   Тополь,   издав  протяжный   стон,  не   упал  на  землю,  Окно   смотрело   во  двор  в  надежде,  что  может  быть,   появится  плотник  и,  как  тогда,  спасёт   дерево   от  гибели,  но  -   плотника   не было.   Никогда  больше  не   доведётся  Окну   увидеть  мастера,   вдохнувшего  в  него  частицу  своей   души.
         -  Как   давно  всё  это  было,   подумало  Окно,  глядя  туда,  где  раньше   стоял  Тополь.   Теперь   на  том  месте  рос  небольшой  кустарник,  который   никогда  не  разговаривал  с  Окном   и,  только  и  знал,   что    отгонял  от  себя   назойливых   пчёл   и  всегда  был    всем   недоволен.    Прямо   перед    кустарником    стоял  высокий  забор, который  помнил   лучшие  времена, когда  его  заботливо,  каждый  год,  красили   весной  в  зеленый  цвет.  Теперь  краска  на  нём  поблекла,   а   в  некоторых  местах  и  вовсе  сошла. Часто  на  этот  забор   взбиралась   живущая  в  доме   кошка,  чтобы   быть  ближе  к  воробьям.   Но,  каждый  раз,  когда  она   кидалась  на  них,  воробьи  дружно  взлетали  и,   словно  насмехаясь    над    не  умеющей  летать  кошкой,    громко  чирикали  над    её   головой. 
         Из  года    в   год,   всё  тот  же  вид  из   окна,   -   высокая  трава, кустарник,  старые    выцветшие   доски  забора,  птицы,  порхающие   на  ветках,   а  дальше – полоска  берега   и   даль  горизонта     размытая   морем.    Всё,  тоже  и  каждый  раз   всё  заново.
Нахлынувшие    сейчас   воспоминания    были  вызваны   прикосновением   к  Окну   рукой  художника   поселившегося  в   этом  доме.  Когда  он   впервые   вошёл   во  двор,  Окно,   скользнув  по  нему  взглядом,  задержалось  на   лице,  которое   показалось   знакомым.
     Окно  напрягало   память,   перебирая   год  за  годом   прожитые  дни,  словно  страницы  книги   в  поисках  нужной   строки.
И,  наконец,  вот  оно,  -   предчувствие   не  обмануло.   Окно   увидело   знакомый   пустырь,  извилистую  тропинку  и  бегущих   по  ней  мимо   дома  мальчишек.   Один  из  них,   задержавшись  у  забора,   пристально  смотрит  через  щель    на   дом  с  мансардой.   Окно  запомнило  эти    глаза  и  теперь  узнало  их   на     лице   художника.  А  когда   он   поднялся  наверх  и  прикоснулся  к   оконной  раме,  Окно  почувствовало,  как   тепло  его  руки   пробудило  в  памяти  давно  ушедшее, -  старого  плотника,  его  мастерскую,  женщину   в   чёрном  платье,  тополь,    который     склонял   под  ветром    свои  ветви.
         -  Как   давно  всё  это  было,  повторило   вслух  Окно,   разбудив  спящую   кошку,     которая   настороженно    посмотрела    на   распахнувшиеся     оконные   створки,  потом   перевела  взгляд  на   художника   застывшего    у   загрунтованного  холста,  вспомнив, как   угощал  он  её   вкусной  пищей,   кошка    лениво  вытянулась   и,    удовлетворённо   мурлыча,    прикрыла   глаза.

                4.
 

           Прошёл  месяц  как    художник   поселился   в   старом   особняке.   Однажды,  когда   вечерние   сумерки   легли    на   полотно   и  он,  подойдя   к   двери,   хотел   включить  свет,   вдруг,  что-то   заставило  его     оглянуться.  То,   что   увидел,  поразило   настолько,  что  он   застыл   на  месте.  На  тёмном  фоне,   вместо  окна,  перед  ним   висела  на   стене   картина,   та,   что  оставалась  незавершённой   на   его  холсте.       Несколько  большим   размером,   чем  натянутое  на  подрамник   полотно,  но  это  было   почти,  то  же   самое,    что  пытался  он  передать  в  красках,  разве,   написанное  с    гораздо   большим  мастерством.    Когда   он   включил  свет,  увиденная   мгновение   назад  картина,   исчезла,   а  вместо  неё    было    затянутое   вечерней  мглой  окно.    Он   снова  выключил   свет,  но  на  этот  раз  перед  ним   было  всего лишь   окно.  В   эту ночь   он  долго  не  мог  заснуть.
Оставив  включённым  свет,  он  то  и  дело  подходил  к  холсту,  на  котором  застыли  безжизненные,   тусклые,  как  ему  теперь  казалось,  краски.     Сознание    вдруг  пронзила    мысль,  что  любая   картина,   это    всего  лишь  жалкое    подражание    человека    -   окну.     И  стоит  ли   вообще  писать,  если  никогда,  ни  один  мастер   на  свете,  при  всём  его  величии  и  таланте,  не   сможет  передать  того,  что  в  одно  мгновение   открывается   втиснутое  в  рамки  обычного    окна.
     Уже  под  утро  он  ещё  раз  подошёл  к   своей  картине,  долго  стоял  перед  ней,   испытывая   желание   одним   размашистым  движением,  смешивая  краски,  уничтожить  всё,  что  было  нарисовано.   Он   занёс  руку,   сжимая    кисть,  словно  лезвие  ножа  и  -  безвольно  опустил   её.
Первые  солнечные  лучи,   упав на  стены,  скользнули  по  холсту   и,   на   глазах   художника,   стали  гаснуть один  за  другим  отблески  заката,  плывущие  по  гребням     нарисованных   им    волн.    Единственное,   что  ему   удалось  передать,  над  чем,   работал   он    все  эти  дни,  это  -  россыпь  огненных  брызг  плывущих  по  воде  и   исчезающих  в  ней,  отчего  море  казалось    тревожным,  словно,    вот   сейчас    взметнутся,    к   небу    волны  и  сметут  всё  на  своём  пути.
       -  Я  видело  его   таким,    в   тот   час   когда,  казалось   бы,  ни   что не предвещало  бури,  -   глядя    на    картину    через    плечо    художника,  промолвило     Окно.
 На  этот  раз   голос    его  был   услышан.    Художник   оглянулся,   с  удивлением  посмотрел  по  сторонам   и,   в    это  мгновение,    Окно     опять     заговорило: -  Да, именно  вот    так,  как  на  твоёй   картине,  внезапно  ветер  налетел  и,   сразу  всё  преобразилось,   на  небе,  в  море,   на  земле.
       -   Кто  здесь?   -    спросил,    охрипшим   голосом      художник. - Кто  говорит   со    мной?   
Он   подошёл  к   окну,   распахнул   его  и  выглянул  во  двор,   там   не   было    никого.  Закрыв  окно,  окинул  взглядом     пустую  комнату,    открыл  дверь,   прислушался   -   тишина. 
      -   Уж  не   схожу  ли  я  с  ума?     То  чудится    картина    мне,   в  том  месте,   где    стоит   окно,   теперь,   вот,    голос   этот   слышу...
Он   снова  подошёл  к  окну  и  тут  же  отшатнулся,   когда   без  видимых  причин    вдруг    задрожали  стекла   и,  отдаваясь  дробным  эхом,    окно   с  ним    вновь     заговорило:    -   Смотрю   на  это   полотно,    и,  хочется   плотней   прижаться  к  стенам,   чтоб   уберечь  себя  от  ветра.
Глядя,    на    эти   дрожащие   стекла    окна,   художник,     уже   в  который   раз,     спросил,    обращаясь    неизвестно   к   кому:  -  Кто  говорит  со  мной?    Чей  голос  слышу  я  сейчас?      
    -  Это  я!    Окно,  которое   перед   тобой.  То  самое  окно,  что  в  памяти   своей    хранит  день  нашей   самой   первой встречи,  когда  ещё  мальчишкой   босоногим,     ты  на  меня  смотрел   через  забор.
  -   Окно!    Ты  помнишь?  Ты,    можешь говорить? 
  -   С    тех  самых  пор,  как  старый   плотник,  из   досок  выстругал  меня,  вложив  в   работу    всё   своё  умение,  и  -  душу.
 Художник      плотнее  прижимал  ладони  к  ушам,  чтобы  заглушить    идущий   от   стёкол    окна   дробный    голос.   -  Нет,  нет.  Этого  не  может быть,  -   внушал   он   себе   вслух.
 Окно   вздохнуло   и  с  чувством   сожаления,   произнесло:  - Как   часто  мне  кричать  хотелось,  проходящим   мимо    людям.   Предупредить    их  о  неверном  шаге,  просить быть  снисходительней  друг   к   другу,  добрее   быть,  но  -  голос  мой  никто  из  них  не  слышал.
  -  Окно!  -     несколько   раз  повторил  художник,  начиная  воспринимать  это  слово  в   своём  сознании     как    нечто  совершенно     новое.   -  Окно!  То  самое, что  виделось  мне  в  детстве  и  что  сейчас  передо  мной?   
Поверить  трудно,  но – и   не верить,  невозможно,  когда  оно   со  мною  говорит.   
  -   А  ты,    поверь,  отбрось   свои    сомненья.
Впервые,   вот   так,   свободно,     могло   Окно   вслух    говорить  с  человеком.   Не  просто,  произносить  какие-то  слова,  а  спорить  с  ним,   доказывать,  и   в   чём-то    убеждать.  -   Не  каждому  дано   увидеть  мир    глазами  окон.   Когда   ты   долго  смотришь,   в  одну   и  ту  же  сторону,   начинаешь  проникать  в  суть  вещей,   тебе   открывается  то,  что  вначале  было  скрыто   от  мимолётного    взгляда.   Скажи,   задумывался   ли   ты,  когда-нибудь,   что  значат  окна   для   людей?   
     Спросило   и,  тут   же,    не  дожидаясь  от   художника   ответа,      подобно     учителю,    стоящему    у  классной  доски,    стало    говорить,  о  том,   что    когда-то,     только   отсутствие   окон   в   пещерах,   заставило   людей   покинуть  их  и  строить   новые   себе    жилища,  вырубая   в     стенах  отверстия,  через   которые   они   могли   видеть   окружающий   их   мир. 
Казалось,  после  того  как  Окно  заговорило,  уже   ничем   нельзя  было    художника  удивить,  но, когда, на  поверхности   оконного   стекла,   стали  мелькать   картины  прошлого,  он,    в  очередной  раз,  застыл  от удивления. 
         Вот,   орудуя   каменными    ножами,     несколько     полуобнажённых  людей   счищают   с   дерева   кору,   предварительно   сбив  с  него   большие  ветви.    Подготовленные   таким  образом   бревна   устанавливают   так,  чтобы  в  стене  образовался  проём,  который  мог  бы  служить    им   окном.  Уже   другие  люди,   вооружённые   железными    топорами,  строят  на  берегу   реки  замок   с  узкими   продолговатыми   окнами.
Большой  город  с  множеством  домов,  окна  квадратные,  окна    овальной  формы,    затянутые   слюдой,  украшенные  цветными   пластинами,  с   резными   ставнями  и   массивными  каменными   подоконниками.
        - Ни  в  чём  так  наглядно  не  отражается   история     человечества,   всего,    что  оно  достигло,  как   в   окнах,   что   всегда   перед   глазами  людей,   и  на  которые   люди,  подчас     не   обращают   особого   внимания   -   внушал    в  дробном   перестуке    дрожащий   голос.
 И   вновь  перед   художником   мелькают    окна,  -  в  обрамлении  бетонных  плит  и  кирпичной  кладки,  окна   дворцов,  лачуг  и  церквей,  окна  тюремные   и  свободно  распахнутые,   окна   затянутые  тяжелыми  шторами   и   с   занавесками,  настолько   лёгкими,   что  от   малейшего   прикосновения   к   ним   вздрагивают     и   собираются    складками.   Окна    грустные   и  задумчивые,  глядящие,  одни,   будто  бы    исподлобья,   другие,   словно  прищурившись   от  яркого    света.    Окна,    уверенные   в  себе    и    равнодушные    ко  всему.  Окна   мрачные,  светлые,  тёмные.    Мелькают  окна   в   составах   железнодорожных    под    стук   вагонных    колёс,  растворяются   в  прозрачной   синеве   как    длинное   многоточие   на  борту  лайнера.    Окна  автобусные,  окна  трамвайные,   окна  застывшие,   окна  летящие,  словно  созвездья   земные,  горящие…
     Всюду,  куда  не  посмотришь, самые  разные  окна,  казалось  бы,   застывшие   и   безжизненные,   если   бросить   короткий      взгляд,   но,   приглядись   к   ним  внимательней,  и   ты   почувствуешь    в   каждом  из  этих   окон,  частичку   чьей-то   души.  Чью-то  затаённую   грусть  и    чьи-то    несбывшиеся   надежды.   Чей-то   восторг  и,    как   в   распахнутых   глазах,    вечное     удивление      перед   каждым   новым    мгновением   жизни.

            Наступивший   рассвет  смыл     тёмные   краски.   Солнце,    прикоснувшись  к    оконному  стеклу,   согрело  его  после   ночной  прохлады   своими   лучами  и,  скользнув  по   стене,  задержалось  на   лице  художника.  Он   спал,   укрывшись   тонким  пледом.  В  ногах   его   лежала  кошка,   когда   человек   двигался    во  сне,  она  недовольно   поднимала  голову,   словно   собиралась    спрыгнуть   на  пол,  но,  в   конечном  итоге,    оставалась   на   своём  месте.   В   центре   комнаты    стоял  мольберт     с   накинутым   на    него   покрывалом,   рядом,   на   стуле,   лежали    краски   и   кисти.   
       Хлопнули,    под  ветром,  оконные  створки,   тонкой   дрожью   прозвенели   стёкла  и,   тут  же,   отзываясь  на    этот    голос,     защебетали    на  подоконнике  птицы.  Чёрная  кошка,      наблюдая   за    стайкой    шумных   воробьёв,    раздумывала,  -  стоит  ли  ей,  ради   сомнительной  охоты,    покидать  постель,   решила  -   не  стоит,  лучше   подождать,   когда   человек  проснётся,  встанет   и  накормит   её.