Самый молодой зэк

   Самый молодой зек.
Вообще-то самым молодым зэком считали меня.
Мы все были молоды. Ну, что такое 20 лет? Большинство из нас были 20-тилетними. И были студентами ВУЗов всей страны, но в основном - из столичных ВУЗов. Была и рабоче-крестьянская поросль, которой, ну никак, не смогла навесить лапшу на уши советская пропагандистская машина. И ребята из Прибалтики. Перед последними  стояла с наступлением совершеннолетия дилемма: идти служить в ненавистную Советскую армию оккупантов, как все называли её, или… Они выбрали «или…», то есть уходили в лесные землянки, «бункеры», откуда их выкорчёвывали без боя (потому что тех, «кого с боем» там же и расстреливали). Затем «лесным братьям»  (так их и именовали)  по суду давали тот же расстрел. И заменяли на 25 лет лагерей. (Узнаёте почерк?) А к нам, в Мордовию, с середины пятидесятых годов, они приходили, как правило, с 15-тилетним сроком – по новому законодательству, уменьшившим максимум срока неволи, приняв во внимание, что после 15 лет, «товар» будет испорчен и не пригоден для использования в «народном хозяйстве». В дальнейшем государство пойдёт снова на увеличение сроков,  до 25 лет и даже до формулировки «пожизненно».
Были в лагере, конечно, и люди других возрастов, другие категории заключённых, но они не определяли большинство и не были  «центрами КРИСТАЛЛИЗАЦИИ», так что ли выразиться. Впрочем, я ошибаюсь: были же сидящие за религию всех мастей, со своими волонтёрами и коллективными хозяйствами. И самая большая  и сплочённая группа – украинцы. Они определялись не по возрасту. Но я был далёк от них всех, а они, естественно, от меня. Меня сразу зачисляли в «студенты», хотя я в зэка попал из десятого класса средней школы. А в лагерь меня направили после 7 месяцев одиночной камеры ожидания, пока мне исполнится 18 лет, то есть, пока стану «совер-шеннолетним». Не возрастной ценз был и здесь определяющим. Были среди нас, «студентов», и профессора, и доценты, и академики, но были и малограмотные, и совсем неграмотные. К последним я внимательно присматривался: не косят ли? Нет, не косили. Были умны, хозяйственны, но неграмотны.
С каким-то чувством, похожим на ревность, встретил я с этапом одного молодого человека из Западной Украины. Его никто не встречал, никому он был не нужен. Маленький, плюгавенький и, как оказалось, на несколько месяцев моложе меня. Его история такова. Жил он со своей бабушкой где-то в приграничной деревушке, скорее – хуторе. Жили одиноко и не совсем мирно. Однажды, после очередной ссоры, молодой человек ушел из дома, от своей кормилицы. Идти было некуда, и он пошёл в Польшу, благо, она была под боком. О, сколькие из нас мечтали о таком простом переходе государственной границы! Была зима и вьюга. Молодой человек покурил, облокотясь на пограничный столб, и пошёл на «сопредельную сторону». Но не долго шёл. Было холодно и неуютно, да и поостыл гнев на бабушку. Вернулся, опять выкурив самокрутку у пограничного столба, и забрался на печку, откуда его и взяли «тёпленького». Впаяли срок «за переход границы и измену Родине», и отправили к нам, в места, ну совсем уж, для него отдалённые и непонятные. Он плакал, но надо сказать в его защиту, что, когда началась в лагере забастовка, а его приход почти совпал с ней, когда начался наш "кипиш", он не клюнул на призыв администрации выйти к вахте всем, кто не поддерживает бунт. Он не испугался обещанной крови. Он был из недовольных своим положением, ему комиссия Верховного Совета СССР, которую мы требовали, тоже была нужна.

  Где он был первые дни забастовки, я не помню. Но, когда хитроумный и вероломный генерал Бочков придумал ход с личным приёмом в помещении КВЧ любого зэка недовольного чем-либо, мы как насмешку, гримасу того времени, отыскали его и почти силой привели плачущего на аудиенцию к генералу. У генерала глаза полезли на лоб. Он топал ногами и кричал. Он приехал с танками и пулемётами, а перед ним - плачущий мальчик. И генерал сделал ход козырем. Он же заявлял, что приехал к нам после разговора с Хрущёвым, что ему были даны полномочия комиссии Верховного Совета, и вот сейчас он, зам Министра Внутренних Дел, со всей ответственностью за-являет, что отдал приказ о возвращении молодого человека домой. Может спокойно ехать и жить, как жил раньше.

  О сладкие речи и вожделенный обман! Хотел бы я знать дальнейшую судьбу того, действительно самого молодого, политзэка мордовских лагерей конца пятидесятых. Да неужели ему дали спокойно жить после того, как показали кипящие котлы с человече-ским мясом большевистской преисподни? Конечно, нет. Его ещё будут прессовать более тридцати лет в быту советской душегубки. Ему ещё не раз дадут под дых, а за что – не понятно. Я думаю, вряд ли он всё будет переносить безропотно. Очевидно, он по-взрослеет. И лишь бы не спился, и лишь бы не размозжил себе голову в любом тупике низменных страстей, куда так любили загонять любого «инакомыслящего» наши доблестные органы правопорядка по вполне конкретной идеологической инструкции.

  А наш бунт в сентябре 57-го года на седьмом лагпункте Темниковских лагерей «Дубровлаг», в Мордовии, был безжалостно подавлен. Забастовочный комитет заработал новые сроки. Не-сколько сот человек были вывезены и брошены под открытое небо в поле, обнесённое несколькими рядами колючей проволоки. Это называлось штрафным лагерем. Срок пребывания всем был определён в полгода (собст-венно, зима, которую при определён-ном раскладе мог никто не перенести). Нам нравились некоторые формулировки нашей вины (я об этом уже писал): «горячо аплодировал призывам к неповиновению», «двусмысленно улыбался…», «злонамеренно призывал сохранять спокойствие и порядок» и т. п.

10 ноября 1959 года, на три дня позже отмеренного мне судом срока, я «вышел на свободу» из того же самого седьмого лагпункта, где мою молодость оспорил на некоторое время ещё более молодой человек. Мне теперь было 20 лет. Через 8 лет будет «Чехословацкая весна», и появятся первые подснежники – «диссиденты». Мы не знали этого слова, но сделали всё, чтобы оно появилось. Потому что инакомысленно улыбались и аплодировали. Мы были молоды, но далеко не первыми.
С нами сидел дед, который любил говорить: я при царе сидел и при вре-менном правительстве сидел, я при Лысом (Ленине) сидел и при Усатом (Сталине) сидел. Сейчас, вот, при Хруще сижу (даст Бог, и его пересижу). Зато помру вольным человеком. Так и случилось


  Для некоторых настоящая свобода бывает за стальной решёткой. И я рад, что одно время был самым молодым из этой когорты свободных людей. А того молодого человека, о котором писал, часто вспоминаю в молитвах своих, хотя давно уже ни имени его (настоящего), ни деревни не помню. Кажется, говорил он, что Припять недалеко от них. Ну и ладно. Лишь бы выжил после Чернобыля.