Тост за пеликана

     Новый русский подходит к своему корешу и спрашивает: "Браток, пристрой моего сына на работу". - "Базара нет, сто тыщ баксов зарплата в месяц устроит? Делать ничего не надо - просто иногда на работу приходить". - "Нет, на нормальную работу пристрой - как все обычные люди ходят" - "Тогда пять тыщ баксов..." - "Ты не понял - на самую обычную работу устрой его. С зарплатой пять тысяч в месяц. Хочу, чтоб человеком стал" - "Да ты чего? Это ж ему пять лет в институте учиться надо!!!"

     Это был длинный, но анекдот. А в реальности мы все поступили в 1999 году в *** институт, где из нас вроде бы обещали сделать профессиональных учителей-преподавателей. И, если заглянуть сейчас в мой диплом, чего там только не найдешь: и землеведение, и ботаника, и анатомия, философия, современный русский язык, иностранный, методики там всякие.

     А мечтала я поступить на журфак. Печаталась еще в школе, даже звание внешкора получила - забрасывала нашу местную газету своими статейками на злобу дня. И о маленьких пенсиях писала, и о брошенных кисках-собачках, о беспризорных детях, об экологии и даже слабо вякала что-то о политике. Пятнадцатилетняя девочка с косичкой.

     Ну а - известно, хочешь насмешить бога, расскажи ему о своих планах. На журфак я даже не досдала экзамены, хотя сочинение и творческий конкурс прошла - просто я к тому времени поступила на иностранное отделение того самого вуза. И была рада остаться в незнакомом городе на Неве. И осталась.

     А тяжелый эшелон советского образования к тому времени растворился вдали, оставив в недоумении огромный пласт в общем-то неглупых людей, часть из них даже просочилась в и ныне здравствующее министерство образования. И умные дяди-тети там стали что-то постоянно менять и реформировать. Но стало еще хуже. Точнее стало невыносимо, потому что даже во время нашего обучения едва не каждый год менялись записи в дипломах, образовательные стандарты, подходы к преподаванию, требования к учителям и прочее. Мы, понятное дело, этого тогда не знали - потому что были по эту сторону образования, в качестве студентов. Но - махнуло-ахнуло всего несколько годов - как мы уже вышли сами к нашим подопечным: сначала в качестве практикантов, затем как самые настоящие преподы - в поисках работы.

     Но пока мы учились, помню несколько эпизодов, которые возмутили тогда до глубины души. Безусловно, приятных и счастливых моментов было много больше, но то чувство щемящей тоски после занятий у некоторых преподавателей...

     Урок труда. Вернее, лекция по методике преподавания предмета Технология. И ладно бы нас чему-то путному научили - так вот, мне срезали зачет с первой попытки потому лишь, что я, якобы, неправильно... склеила коробочку. Дескать, ее надо было именно так сгибать и только вот эдак склеивать. И никак иначе. Как сейчас помню, сижу я, значит, и клею эту ненавистную коробочку и думаю, что никогда-никогда-никогда не пойду к детям в школу - хотя бы, чтоб не злобствовать сейчас, как эта преподша. И это притом, что я с детства что-либо мастерю из бумаги, и моя мама еще в детстве показала мне миллиард гораздо более интересных бумажных поделок, нежели эта дурацкая коробочка. Я получила зачет как кавалер вымученный поцелуй от жеманной девицы. У меня появилось отвращение к бумажному творчеству вообще.

     Математика. Я этот предмет еще со школы не любила. А тут - экзамен, да по методике. Не буду рассказывать, с какой попытки я его сдала. ГОС экзамен так вообще завалила. НО помню прекрасно, как в зимнюю сессию мы пришли к девяти утра, как обычно.
     Я уходила с экзамена в семь вечера, и после меня еще сидели три человека. О таком зверстве и въедливости преподавателей я раньше слышала только анекдоты. А теперь стала участником!
     Естественно, преподавательница была женщина; конечно, она жила без семьи; само собой, я возненавидела математическую науку окончательно - умом прекрасно понимая, что наука вовсе не при чем.

     Еще одна преподаватель по иностранному вызывала острую жалость к себе из-за своего поведения. Конечно же, были у нас и пожилые, и даже очень старенькие лекторы - но то были, за версту видно, уважаемые люди, умные, знающие, интеллигентные.
     А здесь была молодая еще женщина, лет под сорок. Она даже была обаятельной и, когда улыбалась, то ее ямочки на щечках аж подпрыгивали в такт ее смеху. И сложена она была неплохо, по крайней мере отчетливо выделялись грудь и бедра, и ноги были неплохие (мы, студенты, все успеваем разглядеть за одну пару). Но она любила выпить, и вследствие этого, простите, стала очень дурно пахнуть.
     Мне всегда было стыдно, когда в моем присутствии кто-то начинал сплетничать. Если учесть преимущественно женский состав обучающихся в педе, то это было у нас почти нормальным явлением (хотя, говорят, мужчины сплетничают не меньше, просто по-другому). Так вот, этой женщине перемывали кости кому ни лень. ЕЕ склоняли во всех коридорах:

     - А вам не кажется, что сегодня Н. стала пахнуть чуточку лучше?
     - Ужас! Она сегодня склонилась надо мной, когда я писала контрольную, так я чуть не задохнулась.
     - Ну как могла баба опуститься до такого? Она даже ходит вразвалку, как мужик. Я бы так никогда не смогла...

     Мне было противно слушать все это. К счастью, я не курила, поэтому большая часть обсуждений в курилке протекала все же мимо моих ушей. Но обонять-то я обоняла - запах давно не стираной одежды, видела отчаяние и подавленность в потухшем взгляде преподавательницы иностранного. Наконец, я до последнего не верила тому, как опустилась эта женщина - видимо, были причины психологического плана. Просто как-то я, опоздав сдать домашнее письменное задание вместе со всеми, спросила у преподавателя смежного предмета, куда сдать работу. "Отнесите на кафедру", деловито распорядилась та.
     И уже у дверей скрытой на пятом этаже в полумраке узкого коридора, я увидела нашу Н.В. Она стояла, не скрываясь, с банкой джин-тоника в том самом коридоре, пользуясь, очевидно, тем, что студенты сюда заходили редко. Или она уже утратила мысленный контроль над собой? Устало ухмыльнувшись мне, она взяла мою работу и пообещала передать на кафедру, где, по-видимому, больше никого не было.

     Мне грустно это вспоминать. Но, я чувствую, обо всем этом все же надо написать. Хотя бы для того, чтобы мы всегда помнили - преподаватель - тоже человек, как ни странно. У него тоже бывают взлеты и падения, успешные и не очень контакты с аудиторией. И потом, стоя у доски, где бы это ни было: в школе, ПТУ или институте, он ведь чудовищно одинок. Он один в своем стремлении донести именно такое - свое - видение мира; он одинок, когда вынашивает идею занятия и готовится к нему; он отвечает за все происходящее в кабинете или аудитории и он постоянно должен быть готов к шквалу вопросов, оценок, провокациям и диспутам. Конечно, он выбрал эту профессию добровольно и она, его работа, не менее одинока, чем профессия врача, например, но именно учитель максимально беззащитен внутренне. Потому что он практически идеал, на который мы невольно равняемся.

     Ладно, я раскроюсь. Символ нашего института - пеликан*. Большая лепная птица, кормящая птенцов из клюва мутной рыбной кашей. Птенцам хорошо, они (воображаю) пищат и довольно отрыгивают. А вот пеликану для организации этой трапезы пришлось ни много ни мало смотаться на охоту - поймать тех самых рыбешек.

     Завершить хочется отпимистично. Побольше пеликанов - хороших и разных. Больше свежей вкусной и питательной рыбы для маленьких постоянно растущих птенцов. И поменьше пеликанов, "летящих вперед со свернутой назад шеей", как мрачно откомментировал символ нашего института мой одногруппник Р. Действительно, поменьше несчастных пеликанов!

------------
* Символ нашего института - пеликан: имеется в виду РГПУ им. А. И. Герцена в г. Санкт-Петербург, один из ведущих педагогических вузов страны.