Цена томления

Написано на ФБ-2012
для Саюки-тим

1
Ей никогда не было легко. Всю свою жизнь она слышала: куда ты лезешь, ты не справишься, зачем это тебе… Ладно ещё могли понять все эти люди и ёкаи вокруг, почему молодая девушка захотела стать монахиней. Но она-то рвалась не просто читать сутры и утешать страждущих. Девушка с суровым лицом и тяжёлой рукой покинула тихий, мирный женский монастырь, решив попробовать себя в роли хранителя сутры.
Мало кто верил, что Айлянь справится. Если только её близкие подруги. Они-то давно знали: она защитница, она не даст в обиду не только себя, но и тех, кто рядом, и весь монастырь. Айлянь всегда была первой по боевым искусствам. И любила говорить:
– Здесь единственное место, где я могу научиться этому как следует.
Её пытались расспрашивать: а почему всё-таки единственное? Ладно ещё можно понять, что не подалась в разбойники и наёмные убийцы. Но почему бы и не армия? Не взяли? Или Айлянь дала обет?
Правы на самом деле были сторонники обоих предположений. Несколько лет назад Айлянь «срезалась» на отборочных испытаниях, когда отряд особого назначения набирал добровольцев. Не хватило навыков, недостало тренированности. Тогда Айлянь поняла, что самоучкой многого не добьёшься. Она ведь вовсе не была наследницей какого-нибудь прославленного мастера боевых искусств. Просто средняя дочка. Не настолько красивая и не настолько богатая, чтобы выйти замуж в ранней юности и не за кого попало. Да и не рвавшаяся, замуж-то – ни тогда, ни теперь.
А приняв монашество, Айлянь методично пошла к своей цели. Стать лучшей – в рамках принявшей её системы. Стать защитницей.

2
Когтистая лапа мазнула по щеке. Вроде не так и сильно – но Айлянь сразу почувствовала: борозда наливается кровью. Проклятый ёкай!
Девушка извернулась – хорошо же, воспользуюсь твоей мерзкой лапой как рычагом, брошу тебя через себя! Злость придала Айлянь сил, хотя для победы больше даже нужна была скорость.
Тренировочный бой выиграла единственный кандидат-женщина. Но все думали – некоторые вслух – что, расплатившись за победу красой лица, Айлянь заплачет и сойдёт с дистанции.
Плохо же они её знали. Внешняя красота ничего для неё не значила. Кто-то, может, сказал бы – потому что у Айлянь её никогда не было. Потому что для женщины она уродилась слишком высокой и сильной, и недоставало ей нежности, и вообще, если бы не высокая налитая грудь, её можно было бы принять за парня. Значит, она выбрала дорогу, которая ей подходила, и что ей было уже терять?
На следующее испытание Айлянь вышла с опозданием всего на день, с повязкой на лице, придававшей ей ещё более свирепый вид. Её начали серьёзно бояться. И когда этот новый день состязаний остался позади, один пожилой монах отвёл Айлянь в сторону и спросил:
– А хватит ли тебе милосердия, чтобы стать Санзо?
Девушка нахмурилась. Попыталась заглянуть в себя.
– Должно хватить, – сказала она в раздумье. – Я ведь всегда защищала тех, кто того стоит.
– Не разучись.
«Не разучись, Шарак Санзо Хоши. Двадцать восьмая. Хранитель сутры Котен».

3
В последующие годы она всё реже и реже отлучалась из обители. Шарак Санзо и её сутра составляли нераздельное целое – и оно обеспечивало защиту в определённом радиусе. Немаленьком, но всё же конечном. И лучше бы, понятное дело, центром этой окружности был монастырь.
А когда на белом свете стало совсем тревожно, то Шарак нашла способ во много раз увеличить силу сутры. И кто знал, можно ли было считать её установки порождением запретного союза магии и техники… Во всяком случае, работало. Только теперь совсем уж было не отлучиться отсюда. И всех, кого можно, – под крыло, под крыло…
…О Генджо Санзо Хоши Шарак впервые услышала вскоре после того, как сама приняла высшее посвящение. История столь же трагическая, сколь и нелепая. Комьё Санзо, которого уважали даже те, кто его не понимал, теперь был мёртв. Его место занял какой-то мальчишка. И мальчишке этому досталась лишь одна из двух сутр учителя – и месть в наследство.
Шарак не сильно смущало, что Тридцать Первый наследник Тоа – безродный найдёныш. В конце концов Верховный Санзо знал, кого пригреть и что из него вырастить. Но тринадцать лет! Не сдюжит ведь, затеряется на опасных дорогах…
…Не затерялся. Десять лет спустя Шарак узнала, что именно ему Три Лика поручили проделать путь до источника всех бед. И это при том, что она была к означенному источнику куда как ближе!
Нет, не то чтобы она чувствовала себя задетой. Выбор Трёх Ликов вовсе не означал недоверия ей. У Шарак Санзо была своя собственная миссия – защита вверенного ей региона. И Шарак становилось неуютно от одной мысли о том, чтобы покинуть своё большое гнездо и сунуться в самое пекло. Но всё же какая-то её часть этого жаждала, рвалась в бой…
Только бы узнать побольше. Только бы не наделать глупостей.

4
Генджо Санзо свалился ей на голову, когда она этого совсем не ждала. В последние месяцы было как-то и вовсе не до того, чтобы отслеживать чужое долгое странствие…
Молодой парень в таких же, как у неё, священных одеждах уткнул револьвер ей в грудь раньше, чем Шарак его даже разглядела. Она и сама рефлекторно сделала то же самое. Не враги, но кто знает, чего от него ждать…
Несколько секунд – и их глаза встретились. Его взгляд сверкал и резал. Было видно, что молодой Санзо не доверяет никому. И больше того – само существование коллеги-женщины оказалось для него полнейшим сюрпризом. Он глядел на неё, как на дичайшего из ёкаев, как на мастера мороков.
Шарак сделала шаг назад. Но оружие пока не убрала. Хмыкнула, представилась по всей форме.
Генджо ответил тем же. Было видно – слегка успокоился и расслабился.
– Нам будет о чём поговорить.
…Чуть позже Шарак так ему и сказала:
– Я слышала, что Тридцать Первый десятью годами моложе меня. Но ты выглядишь… более значительно, чем я ожидала.
Кажется, она его смутила. Он, будто зачарованный, глядел, как она прикуривает и затягивается.
– Да я бы дал огня.
– Успеешь.
– Давно закурила?
– Два года. Как только началось всё это, и мою маленькую женскую обитель пришлось объединить с мужской.
Что-то мелькнуло в его взгляде – и пропало. Только между бровей залегла маленькая морщинка.
Шарак отмахнулась от этого наблюдения. И долго, подробно и по-деловому объясняла Генджо, как обстоят дела здесь, столь близко от источника зла.
Пока их не прервал сигнал тревоги.

5
Теперь Шарак увидела Генджо в деле. Вернее, нет, не так. Сначала в самую гущу ёкаев, тупо перевшихся на обитель, бросились странные спутники Тридцать Первого, орудуя каждый своим оружием. И только позже, когда стало ясно, что они не справляются и что барьер Шарак тоже трещит – прозвучало последнее слово заклинания, и сутра Генджо сорвалась с плеч, уничтожая всю эту ораву. И до этой минуты даже ни на один небрежный выстрел не расщедрился.
Интересный кадр, ничего не скажешь.
…К мужскому обществу Шарак давно привыкла. Не как дома – отец, братья, соседи – а именно на равных. После того, как система её оценила, её принимали за свою. Не делали скидок, не доводили подколками и флиртом. Младшее поколение и вовсе чтило её как небожительницу. И сама Шарак знать не знала сердечных волнений. Не до того. Незачем.
А сейчас что-то как будто бы зацепило, царапнуло. Может, потому что молоденький, а гордый, и никто ему не указ. Может, потому что, будучи Санзо, он был крайне далёк от святой жизни. Судя по всему, это никоим образом не мешало его основной деятельности.
Только вот… казалось или и правда? – запрет на отношения с женщинами он вроде бы соблюдал. Потому что в принципе не искал близких отношений с людьми? Или боялся? Но ведь смотрел на неё так… Мол, а ты?
А что она? У неё пока и желания ни разу не возникало. Не до того. И не с кем. Вот даже и искушений никогда не преодолевала. Просто не было их. Даже из любопытства пробовать не хотелось. И почему только она думает об этом теперь?
Быть может, потому, что об этом думает он.

6
Всё могло бы кончиться, даже не начавшись. Если бы Санзо и его спутникам всё же не требовался отдых. Сейчас они располагались на ночлег в отведённых им покоях и лениво перебрасывались словами.
– Ну что, – подколол Годжо, – дурацкий монах, не хочешь поразвлечься? Или стремаешься?
Санзо только фыркнул и отвернулся.
– Она курит, я видел, – продолжал Годжо. – А значит – может, как ты, и пьёт, и играет… И всё остальное тоже. Я бы рискнул.
– Твои проблемы. Если хочешь остаться без зубов или ещё что похуже.
Санзо лёг лицом к стене, всем своим видом показывая, что продолжать разговор не намерен. Натянул одеяло на голову, закрываясь от привычных перепалок спутников.
Устал он сильно, но сон не шёл. Будто мешало что-то – непонятное, незнакомое. И Санзо не знал, что с этим делать и зачем ему вообще это нужно.
Когда-то он пытался набраться опыта. Воспоминания остались смутные и скорее неприятные. Не стоило оно того, совершенно не стоило.
В глубине души Санзо подозревал: если человека давно и хорошо знаешь, если ложишься с ним в постель не просто для того, чтобы нарушить обеты ради сомнительного удовольствия – то и удовольствие будет уже не таким сомнительным, да и вообще всё будет по-другому. Вот только так страшно допустить кого-то до сердца. Уж лучше прикрываться целибатом и навешивать на лицо выражение «мне никто не нужен».
У Санзо не будет возможности узнать эту женщину поближе. У него есть цель. И путь, который уведёт его вперёд и вдаль. Хотя тут же в голову закралась мысль: ведь совсем не исключено, что будет и обратная дорога. И, может, ему даже будет чем хвалиться перед Двадцать Восьмой.
Да чёрт же! Какое ему дело до того, что она о нём подумает? Почему он не может выкинуть её из головы? Неужели же только из-за того, что она тоже Санзо?
Была ли она когда-нибудь в мужских объятиях? И как это может быть, если спускать с её плеч облачение, если стягивать с неё перчатки, гладить всю-всю её руку, сначала одну, потом другую… А может, даже повторить весь путь губами. Не будет ли это – будто ласкаешь себя самого? А уж, наверно, и вовсе нечто запредельное – под форменной майкой Санзо высокая, полная грудь. Кто поднимет майку, кто увидит своими глазами – тот умрёт на месте. Потому что так не бывает. Потому что это колдовство и наваждение.
Мысли Санзо всё сильнее путались, картинки, мелькавшие перед глазами, всё больше походили на горячечный бред. И только одно он успел подумать ясно и чётко.
«Я же совсем её не знаю».

7
Доотдыхались. Кажется, само пребывание здесь Тридцать Первого с командой ставило обитель Шарак под удар.
Следующий налёт ёкаев был ещё злее и яростнее. Досталось всем, даже Шарак и Генджо, дружно стрелявших из-под прикрытия. У всех было не по одной ране. И раны эти были бы колотыми, если бы зазубренные края мелких ёкайских дротиков не переводили повреждения в разряд рваных.
Хаккай один не справлялся. Уходила ведь энергия на то, чтобы закрыть собственные раны. И видя это, Шарак не стала дожидаться, чтобы её подлатали. И сама взялась за дело. По старинке.
Санзо вздрогнул от первого же её прикосновения. Пальцы её были не тёплыми, как у Хаккая, который разогревал их энергией целителя, а прохладными – но от этого касание не становилось менее обжигающим.
– Я почти не умею, – она через силу улыбнулась.
– Ничего. Сойдёт.
И Генджо только морщился от боли, но недовольства не выражал, пока она обрабатывала и перевязывала его раны.
– Спасибо, – уронил он потом. – А сама?
– Справлюсь.
Но прежде чем она от него отошла, он уже приложил марлю к сочащейся кровью царапине на её плече. Шарак вздрогнула и зашипела:
– Осторожнее!
– Как уж умею.
…К вечеру у неё началась лихорадка. И только у неё одной.
– В рану попала инфекция, – констатировал Хаккай, вернувшись от Шарак. – Когда кто-то трогает грязными руками – это часто плохо кончается.
И посмотрел на Санзо с непередаваемым ласковым укором.
– Но ты сделаешь всё, что можешь? – монах отвёл глаза.
– Уже сделал. К утру всё пройдёт. Она тебя зовёт, – вечная улыбка, нечитаемый взгляд.
– Зачем?
– Спроси. Какие-нибудь, наверно, общие дела настоящих Санзо.

8
Шарак лежала на жёсткой постели, укрытая одеялом по грудь. Лицо у неё было бледное и сердитое.
– Какая досада, – только и сказала она при виде собрата.
– Я ненарочно.
– Я знаю, – помолчала, добавила: – Я тебе завидую, Генджо. Ты идёшь вперёд, а я сижу тут, связанная по рукам и ногам.
– Скорее бы мне уже прийти. И пойти обратно. Тебя, по крайней мере, окружает то, что тебе привычно и дорого. Тебе надо это беречь.
– Ну да, конечно. Это я тоже знаю. А будет ли у тебя смысл жизни, когда ты отомстишь, сделаешь что должен и вернёшься домой?
– Если сделаю. Хотя должен. Будет. Домой, и чтоб отстали все.
– Ты завернёшь сюда?
Он сморгнул. Помолчал немного.
– Наверно. Проверю, не угрожает ли всё ещё твоей обители опасность.
– Хорошо. Я подожду. Ты и правда должен справиться. Ты очень упрямый.
– Ты совсем меня не знаешь.
– Я ещё надеюсь узнать больше.
– И даже так. Тебе не с кем здесь общаться? У тебя кто-то был? Или есть?
– Интересные вопросы для монаха. Ты много о себе воображаешь. Почему ты не можешь интересовать меня просто так?
– Просто так тоже хорошо. А этот шрам тебя красит.
– Помолчи.
– Если я помолчу – я что-нибудь сделаю.
– Тогда иди. Это моя спальня.
– Я вернусь.

9
А лихорадка-то была нешуточная. И какая-то неправильная. Вот провалиться бы в забытьё, отдохнуть, выпасть из всего и проснуться здоровой! Так нет же. Хотелось бегать по стенам и потолку. Развивать кипучую и никому не нужную, наверно, деятельность. И ещё… кого-нибудь обнимать и тискать. Вот лучше бы побороть. Этого мальчишку. Генджо. Врукопашную.
Шарак вскочила и делала гимнастику, пока совсем не обессилела. К счастью, в её крови не было яда. И сильно ухудшить своё состояние она не могла.
…Проснулась она поздно и от чувства, которое в последний раз испытывала лет в пятнадцать. От сладкой боли, пронзающей тело. От пульсации внизу живота, напоминающей, что у неё, Двадцать Восьмой Санзо, как-никак есть женское естество.
Не к месту всё это было и не ко времени. Лучше уж без этого – как долго и удавалось. Вроде и приятно, пусть мучительно приятно, но как-то и больно, и стыдно… и не нужно. А самое неприятное и царапающее – это то, что вместе с бурей в теле пробуждению Шарак сопутствовало ещё и проплывающее перед мысленным взором лицо молодого монаха. Бледное, хмурое и нечеловечески красивое. И не только лицо, а ещё шея, руки, белые открытые плечи…
Нет, выглядит он, конечно, бесподобно. Вот только ни ему это не надо, ни ей. Особенно ей это не надо, пока он далеко и в опасности – и может даже вовсе не вернуться. Ей молиться за него надо, а не сны неприличные смотреть. И не жмуриться спросонья, пытаясь вернуться в грёзы…

10
Вести долетали до обители редко и были отрывочными. Рассчитывать на более подробную информацию приходилось если только кто-нибудь из земель, расположенных западнее, кидался искать убежища за святыми стенами. Но это случалось всё реже. Волны ёкаев теперь тормозились всё западнее и западнее обители, давая бой безумной четвёрке в её последнем рывке к цели.
И Шарак не понимала только одного: почему враги перестали охотиться за её сутрой? Ждут победы, чтобы потом прийти и взять голыми руками?
Нет уж, даже если дойдёт до такого – она не сдастся. Остаться единственной Санзо Хоши, не считая проклятого предателя, страшно. От одной мысли можно сойти с ума. Но если так и случится, Шарак будет стоять до последнего.
Ей всё чаще снились сны. Будто она сама шла и шла вперёд, плечом к плечу с упрямым мальчишкой в одном с ней сане. Будто они делили трапезу… и ложе. Нет, не в том смысле. До «того» она никогда не досматривала. Или просыпалась в жарком смятении, или начинались какие-то кошмары. Генджо в них обязательно погибал, и не хватало минуты, секунды, чтобы ему помочь.
Кстати, его товарищей Шарак в своих снах не встречала ни разу.
А каждый новый день не сразу, но приносил малую толику успокоения. Если бы ситуация ухудшилась, об этом все узнали бы сразу. Если бы Тридцать Первый Тоа пал, не закончив миссии, Три Лика незамедлительно велели бы Двадцать Восьмой здешней пойти вместо него.
Кажется, Шарак теперь больше боялась засыпать, чем просыпаться.
…Кажется, Генджо мог бы сказать о себе то же самое.
Спокойных дней у него и его спутников теперь вообще не случалось. И когда они наконец разбирались с очередной толпой и доползали до более-менее безопасного места, оставалось только отрубиться – ну, троим из четверых. Бдительность и посменные дежурства никто ещё не отменял. Но вот спать без сновидений не получалось. Как бы это ни было странно. Будто кто-то нарочно наводил. Причём в основном на Санзо. И все сны его были о ней – и тоже не в том смысле. А больше напоминали кошмары, без которых когда-то не обходилась ни одна его ночь. Когда стоишь парализованный и ничего не можешь сделать, чтобы помочь…
Как же его это бесило. Как же он мечтал о том дне, когда сможет запихать эти кошмары в глотку их автору. Врёт он, всё он врёт, этот Санзо-предатель, убийца учителя! Для Генджо эта женщина ничего не значит. Не значит, говорит он!

11
Замок Хото вырисовывался впереди тёмной и мрачной громадой. Неужто наконец-то добрались? И ведь их не могли тут не ждать. Наверняка прятались во мраке, готовили коварные ловушки!
Это понимали все. Правда, трое из четверых уже совсем извелись, хотели драться и поскорее со всем покончить. Но всё же Санзо скоро решил отколоться от буйной молодёжи и прислушаться к Хаккаю как гласу разума. Довели монаха сны, перешли в предчувствия. Хоть он с ними и боролся.
– Я думаю, – начал он на правах главы экспедиции, – пробираться надо тихо, но напролом. И что бы нам ни виделось – не обращать внимания. Всё это ненастоящее.
– Я бы не был так уверен, – покачал головой Хаккай. – Если это будет касаться ныне живущих людей – может быть всякое.
– Плевать. Кто нам нужен, кто для нас важен? Все уже умерли.
– А здешние обитатели? Наши так называемые враги?
– Если они не мороки – пусть с нами идут. Настоящий враг у нас общий.
…Но команда Когайджи им как раз не встретилась. А того, что они увидели, не ожидал никто. Хотя Тридцать Первому уже приходилось лицезреть эту картину.
Шарак Санзо. Распятая в круге на полу. Связанная собственной сутрой.
– Вперёд. Я же сказал – ничему не верьте! – Генджо прошёл мимо, только на миг поймав её сердито-бессильный взгляд.
Хаккай чуть замедлил шаг, пытаясь понять, в чём дело.
– За мной же! – рявкнул Санзо. – Её сутра не подпустила бы к ней никого, морок это!
У Шарак покривились губы, будто от сильной и тщательно скрываемой боли. И тут же Двадцать Восьмая яростным взглядом будто отмахнулась от идущих мимо. Мол, вернётесь за мной, если живы останетесь.

12
А было так.
В обитель явился оборванный странник, и ни одна система слежения не сочла его подозрительным. Он был устал и печален. Он повествовал о том, как пали смертью храбрых Генджо Санзо и его товарищи. Теперь в руках врагов уже четыре сутры…
И, может быть, случись это не рано утром – Шарак не поверила бы так легко. Потрясла бы за плечи, выбила правду, потащила бы на свидание к Трём Ликам. А вдруг они и не собирались призывать её для завершения этой миссии?
Но приход неизвестного вырвал Шарак из очередного панического сна. И, вставая, одеваясь, подбираясь в преддверии возможных новых испытаний, она успела восстановить рефлексы тела, но не ясность души и ума. Не хватило времени осознать: это был всего лишь сон, жизнь продолжается, ничего такого не случилось…
Случилось. Ударило. Свело с ума.
Двадцать Восьмая сочла странника вестником. И была уверена: Трём Ликам вполне достаточно передать страшное известие так. В конце концов, каждый входящий в твой дом может оказаться Буддой… А самое главное даже не это. А то, что она может изменить свои сны. Спасти если не Генджо и его спутников, то – и это, конечно, важнее! – весь мир. Успеть, добежать, предотвратить.
Шарак даже ни на секундочку не подумала: сутру надо спрятать, оставить за стенами. Так надёжнее и для сутры, и для обители. Нельзя собирать все пять в одном месте! А ещё не худо было бы позвать кого-нибудь с собой.
Но, если честно, монахине вообще особо не думалось о том, что она будет делать, когда добежит до места.
И придумать на ходу она тоже не успела. И даже встать в оборону. Против такого количества врагов защита не работала.
Шарак очнулась связанная. Поняла: это ловушка, а ей отведена роль приманки. Понятно же, для кого. Понятно же, зачем – опять-таки, собрать все сутры в одном месте.
Хоть бы не повёлся.
И всё-таки так больно стало, когда он обозвал её мороком. Когда прошёл мимо, едва удостоив её взглядом.
Возможно, ему действительно наплевать. Хотя это и к лучшему.

13
Они вернулись в зал, покрытые кровью, ещё не чувствуя боли и изнеможения. Первым над Шарак склонился Хаккай. Генджо маячил за её спиной, отводя глаза. Но целитель быстро отошёл, предоставив монаху своё место – жестом настолько вежливым, что это граничило с издевательством.
– Прости, – буркнул Тридцать Первый, очень осторожно распутывая сутру Котен.
Шарак только фыркнула. Потом всё-таки спросила:
– Всё, да? Вы с ними разобрались?
– Угу.
– Быстро.
– Не сказал бы. Просто без лишнего шума. Вставай, – он подал ей руку, на которой она повисла всей тяжестью. Тело совсем онемело и не слушалось.
Оба зашипели от боли.
– Лучше сам сядь, – хмыкнула Шарак. – Сильно досталось?
– Ерунда, – но Генджо послушался.
Теперь они сидели рядом на полу, в уже ни для кого не опасном магическом круге. И старались не встречаться взглядами.
– Куда сутры остальные подевали? – деловым тоном осведомилась Шарак.
– Отдадим Трём Ликам, там назначат выборы новых хранителей. Если раньше не вмешаются боги или богини.
– Значит, что? Путь на Восток будет не легче?
– Надеюсь, всё-таки легче. Врагов-то мы проредили. Вряд ли так быстро проявятся новые охотники до четырёх сутр сразу.
– Удачи тебе… бессовестный, – Шарак протянула руку, подцепила Генджо за подбородок, чувствительно уколов недлинным, но твёрдым ногтем. Почувствовала, как молодой монах вздрогнул всем телом.
Отстранился он, однако же, не сразу. И явно сделал над собой усилие, прежде чем сказать:
– Я же извинился. Пойду отмоюсь, переоденусь и спать. Чего и тебе желаю.

14
Замок в финальной битве не так уж и пострадал. Подумаешь, устроили в одном крыле некоторый разгром. Частично – с радостным участием угнетённых обитателей самого же замка. А теперь, раз уж гром не грянул, высшие силы не вмешались и всё прошло как обычная большая драка – можно было и радостно плясать на развалинах. Кто-то напьётся, кто-то будет играть в шумные и буйные игры, кто-то с кем-то запрячется в тёмные углы.
А Генджо Санзо просто закурит у окна. Всё больше утверждаясь в мысли: ничего ещё не закончилось, и теперь предстоит такое же целеустремлённое движение, но уже в обратную сторону.
А обещанную остановку… а может, и более близкое знакомство теперь можно и не откладывать. Пока они оба отдыхают здесь.
Надо решиться и подойти к ней. Найти какие-то слова. Может, даже сознаться, что переживал за неё, мучился, что именно этим-то пользовались враги как его слабостью…
Надо решиться. Сделать каких-то десять шагов. В ту сторону, где мерцает огонёк её сигареты.
…Сама Шарак, разумеется, не собиралась делать шаг первой. Наверно, будет лучше, если они расстанутся, так и не став ближе. Если его гордость удержит его от глупостей, если её обида станет ей бронёй. Если понемногу её, Шарак, оставит томление и тревога…
Но Генджо уже подходил к ней. И первые его слова оказались совсем неожиданными:
– А как тебя звали, пока ты не стала Санзо?
– Айлянь, – вырвалось у неё, прежде чем она спохватилась. – А тебе зачем?
– Просто так. А меня звали Корю.

15
Нет, это были откровения не из тех, после которых на глаза наворачиваются слёзы и люди начинают потоками изливать друг на друга сентиментальные воспоминания детства. Это было – будто шпагами в запретные точки, близко до боли, до недозволенного. И дуэль взглядов, в которых нет ни проблеска нежности. И пальцы, которые вцеплялись в плечи чуть не до синяков. И первый поцелуй тоже оказался похож на сражение. До боли, до укусов. Одна сплошная попытка каждого запрокинуть другому голову, подчинить хоть на миг.
Борьба затянулась надолго, руки обоих жадно блуждали, сминая одежду, путаясь в ней и изучая всё, до чего дотягивались. Когда оба остались обнажёнными по пояс, то объятие-сплетение отчасти погасило взаимную злость. Тепло, хорошо, душевно. Никуда больше не хотелось бежать, спешить. Можно было хоть на эти минуты поверить, что не придётся расставаться…
– Дикость такая! – выдохнула Шарак. – Ты первый, кто в этом смысле мне небезразличен!
– Правда, что ли? – Генджо в этот миг, едва ли не в панике, осознал: в самом деле, где она и где все те, кто случался в его прошлом… – Чувствую то же самое.
– Слишком больно, не так ли? – она, тем не менее, чуть отодвинулась, позволяя ему ласкать её грудь.
– Больнее, чем то, что я могу с тобой сделать? – а её приглашение он понял совершенно правильно.
– Пока… не могу сравнить, – у неё перехватило дыхание. – Знаю одно… болеть будет дольше.
– Я вернусь. Я же обязательно вернусь, – одна его рука всё ещё гладила её затвердевший сосок, другая скользила ниже, под облачение, к поясу штанов.
– Не обещай, – она не возражала, готовая довериться ему полностью.
…Уложил он её как смог бережно. Но снова поразился, видя, что она не отводит глаз, разглядывает его, зовёт к себе. Это даже смущало, до того, что он путался в одежде. Но наконец накрыл Шарак собой – и она яростно его обхватила, притиснула к себе, и хуже дразнить его она не могла, и путь к полному слиянию опять превращался в борьбу, переполнявшую обоих огнём. Генджо точно знал – если бы она не желала близости, давно бы ударила его так, что летел бы до самого родного монастыря. Вместо этого она хотела продолжить игру. От этого, правда, ей же могло стать больнее – но, похоже, от первого раза она и не ждала роз. Раскрылась наконец, приняла в себя того единственного, кому могла это позволить, подалась навстречу, чтобы быстрее, чтобы уж наверняка… закусила губу и вцепилась в его плечи. А потом ещё раз его удивила, разочарованно вздохнув, когда он вышел из неё чуть раньше собственной разрядки.
– Мне только начало нравиться… – шепнула она, когда он растирал ладонью влагу по её животу.
– Ты же просила не обещать.
– И не обещай. Долго ещё до утра-то… – она закинула на него ногу, готовая смешать дыхание, жар и влажность – свои и его – и пролежать вот так ночь напролёт.
Генджо потянулся за облачением и укрыл её и себя. Он был пьян без вина и не желал думать о том, что принесёт утро.

Август-сентябрь 2012