Книги, особенно дорогие сердцу автора, принято кому-то посвящать. Чаще всего, подобной чести удостаиваются родственники, друзья, любимые. Мне хочется не посвящать книгу кому-то, а просто сказать «спасибо» дорогим мне людям, которые были и остаются рядом со мной. Я благодарна им за понимание, умение слушать, терпеть, прощать и ждать. Они были и остаются моим «ближним кругом», в котором возможны самые невозможные чудеса.
И самое-самое. Не существует выдуманных миров, есть миры, которые мы создаем.. Те, кто поверят в мой Интерриум, окажут мне большую честь. Для меня их вера станет долгожданной Наградой…
9 сентября 2010 года, Санкт-Петербург
Между строк. Фрагмент 1.
Когда десять лет тому назад я приступила к этой книге, ее герои были обязаны своим рождением моим снам. Мне казалось тогда, что все они не более чем вымысел, порожденный моей бурной фантазией. Но однажды наступил день, точнее, ночь, когда герои «Консолио» заговорили со мной, как реальные люди.
Первым ко мне пришел Босх – очень грустный и молчаливый. В первую ночь он не сказал ничего, просто сидел у меня в изголовье и смотрел, как лунные блики подчиняют себе молекулы паркета. На вторую ночь он пришел не один – у него на коленях я заметила странное меховое существо с разноцветными глазами. «Познакомься, это Блимбус Билль, когда-нибудь ты напишешь о нем книгу…». «Зачем?», - спросила тогда я… «Чтобы искупить свою вину…». Ответил Босх. На этом наш разговор закончился – наступил рассвет.
Потом несколько ночей Босха не было, а меня мучили проблески воспоминаний о чужих жизнях, - по крайней мере, тогда они мне казались таковыми. Намного позже я поняла: за все творимое нами в этой жизни, и не только в этой, мы несем ответственность. Потому что мы - Творцы, а Творец в ответе за свое создание. Даже когда оно обретает независимость и начинает жить самостоятельно от своего создателя. Писатель, придумывающий персонажи своих книг, также Творец. И все, созданные им герои, обретают реальную жизнь, подчас мучительную, но счастливую в конце.
Босх вернулся ко мне поздней осенью, когда радость от пожинаемых плодов сменяется депрессией и беспомощностью перед грядущей кратковременной смертью – зимой. Зима в нашем городе подобна коме, пережить ее – почти подвиг. Босх пришел немного иным – в его глазах прибавилось седины, но во всем облике появилось больше света. Впервые за все время нашего знакомства он улыбнулся. И попросил меня не бросать книгу. «Мы родились, теперь мы – твои дети, не бросай нас…»
Он указал мне на почти истлевшие листья, которые лениво трепал колючий ноябрьский ветер. «Смотри, они думают, их жизнь закончена, но космическая память шепчет им, что все только начинается. Скоро они станут сором и перегноем, уйдут в землю, потеряются в ее недрах и вроде бы перестанут существовать, но по весне, когда земля задышит, откроется солнцу и влаге, крошечные частицы умерших листьев возродятся в новой траве, кустарниках, деревьях. Не это ли и есть бессмертие?...»
«То же самое происходит и с нами», - не успела я додумать эту мысль до конца, как Босх улыбнулся: «Ты – умница, у тебя все получится». Самые нежные слова, какие только может сказать мужчина женщине. Мы помолчали, потом я спросила: «Почему мне так часто грустно…?». «Ты родилась в ноябре, - Босх неожиданно пристально посмотрел на меня, - а ноябрь – это месяц тоски, самое время для утешения…». «Для утешения?», - переспросила я.
Тогда Консолио еще не родился как персонаж моей книги. Были Босх, Фредерик Лабард, Божена, Ян Бжиневски. Были почти все будущие герои, только не было сердцевины, сути романа.
Слово «утешение» зерном запало мне в душу, со дна глубинной памяти стали подниматься древние образы, как мне казалось, чужие воспоминания. Я задумалась и не заметила, как Босх исчез… И этой же ночью ко мне пришло имя - Консолио. Проснувшись утром, я не могла вспомнить, что именно видела во сне, но заветное имя чудесным образом оказалось записанным на тетрадном листке рядом с кроватью…
С этого момента роман потек, словно горная река. Я едва успевала записывать. Консолио обретал плоть и кровь. Только у меня складывалось ощущение, что в отличие от остальных героев, это не я придумываю Консолио, но кто-то сильный и мудрый милостиво открывает мне правду о нем. Каждую ночь я узнавала нечто новое о том, кто уже существовал. И чем дольше это все продолжалось, тем меньше я чувствовала себя писателем. Скорее, моя работа сводилась к роли летописца, фиксирующего происходящее не столько для будущих поколений, сколько для очистки собственной совести.
Мы пишем книги, чтобы искупить свои грехи. Это относится не только к писателям, но и к остальным людям. Просто писатели книги записывают на бумаге, а есть те, кто пишут их повседневно, не фиксируя на том или ином носителе информации. Мне легче записывать, да и грехов у меня немало, так что работа предстоит большая…
С той осени прошло десять лет. Точнее этой осенью будет одиннадцать. Божественное число. Число великих желаний и жертв. Число пророков и изгоев. Консолио тоже изгой, но не по моей вине, он был таким еще до меня…
Пожалуй, для начала достаточно. Хочу лишь добавить несколько слов. Я прошу прощения у всех не придуманных мною героев, которым по разным причинам я не смогла дать жизнь. У своих друзей, которые ушли навсегда, и которым я не успела признаться в любви. И, наконец, я хочу попросить прощения у того, кто был, есть и останется моей частицей. Его редкая нежность и взгляд сквозь пространство, жажда путешествий и любовь к рассветам, неприкаянность сердца и страх завтрашнего дня будут меня преследовать всегда. Он так и останется для меня мечтой, но благодаря этой книге, обретет жизнь более явную, нежели у него была до сих пор.
Сейчас я смотрю на последнюю страницу «Консолио» со страхом, смятением и благодарностью. Со страхом, - потому что, закончив роман, я не знаю, как мне жить дальше, что делать и чем дышать, настолько он поглотил меня. Я думаю, - неужели все закончилось, неужели эти герои, ставшие моими детьми, покинут меня навсегда, и я больше никогда не услышу о них, не узнаю, как сложились их судьбы в иной точке необъятной Вселенной? Со смятением оттого, что мое сердце покинули страсть и любовь – в нем поселилась угрожающая пустота, которая делает душу седой.
И все-таки я верю в продолжение этой истории, ведь случаются продолжения в тех случаях, когда нас одолевают предчувствия, - счастливые, тревожные, - неважно. Начало истории сулит развитие, после кульминации часто случается двойной финал, один из которых дает надежду на возрождение героев погибших и перерождение тех, кто казался нам персонажем потерянным. Также в почете трансформации и сюжеты-перевертыши, помогающие нам увидеть уже знакомую историю с иного ракурса. И иногда случается так, что взгляд на нее с разных углов зрения начисто меняет ее облик, а подчас и суть.
И последнее… Ян, солнышко мое, эта книга – для тебя, моего вечного спутника, моего Пастыря, Волшебника, Возлюбленного. Я знаю - мы с тобой были теми, кто вышел из Пустыни, когда никого и ничего еще вокруг не существовало – только мы и лиловые небеса, как балдахин над юной Землей. Мы с тобой – вместе с начала Вселенной, а стало быть – всегда.
Целую, люблю и жду новой встречи…
B.I.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Усталые люди
Чудесный сон Николая Васильевича…
Николай Васильевич Дэмон той памятной ночью долго не мог заснуть. Сон упорно обходил его стороной, глаза болели, простыня намокла от беспорядочных телодвижений. И все-таки Морфей победил его житейское беспокойство. Нахлынуло это счастье уже под утро, когда проваливаясь в небытие, Николай Васильевич подумал, что довольно скоро надо подниматься для нового дня. Однако сон пришел и Дэмон погрузился в странное бытие, очень походившее на самую, что ни на есть, реальную реальность.
Реальность проявила себя тем, что обступила его сумерками, и вот откуда-то, из глубины этих сумерек на него стало надвигаться нечто, явно превышающее его самого по размерам. Дэмон сначала решил испугаться, но потом раздумал. «Я его испугаюсь, оно меня тоже, и так мы разойдемся без взаимной пользы». Страх прошел мимо и даже не оглянулся. Николай Васильевич облегченно вздохнул и направился прямо вглубь этого Нечто. Когда они воссоединились, холодящая дрожь пронзила тело Дэмона, но лишь на мгновение. Состояние приятной невесомости пришло ему на смену, и он решил не сопротивляться, - закрыв глаза, он просто парил, ни о чем не думая и не пытаясь побороть довольное непривычное положение, в котором оказался не по своей воле.
Но вот что-то изменилось – Дэмон открыл глаза и увидел, что едет в лифте. Да-да, в самом обычном лифте. Скорее грузовом, нежели пассажирском. Он попытался увидеть, сквозь решетку что там, за пределами кабины, но к своему большому удивлению, не увидел ничего, кроме шахты и длинного вертикального туннеля, как будто высеченного в горе. Пару раз мимо глаз мелькнул свет, но разглядеть – были ли это рукотворные осветительные приборы – Дэмон не успел. Лифт двигался довольно быстро, намного быстрее, чем это положено по стандартам, - Николай Васильевич отметил это про себя сразу, но никаких неприятных ощущений не возникало. И все-таки очень хотелось, чтобы эта поездка подошла к логическому финалу. Но лифт все ехал и ехал, Дэмону надоело стоять, он сел на пол и, подперев подбородок руками, немного вздремнул. Иногда он вздрагивал от того, что ему казалось, будто он едет вниз, а не наверх. Он даже очнулся и попробовал проанализировать возникшее опасение – поднявшись, вновь прильнул к решетке, но поймал себя на странной мысли, что ответа на этот вопрос дать не может, потому как движение лифта было абсолютно неопределенным. Николай Васильевич вспомнил все, что знал из курса динамики и физики, попробовал поискать какие статичные объекты или определить свое местоположение относительно частей света.
Увы, эта пытливость так ни к чему и не привела. Со сторонами света Николай Васильевич довольно быстро разобрался, хотя и здесь у него не было твердой уверенности. Мучительность концентрировалась в другом. Лифт продолжал двигаться в непонятном направлении. «Вверх или вниз, вниз или вверх?». Дэмон так усердно думал, что довольно скоро устал. Он опять сел на пол, и так как ответ на мучавший его вопрос не соизволил явиться, расслабился, закрыл глаза и… почувствовал, что долгожданная остановка свершилась.
Дверь лифта распахнулась сама собой и Дэмон, шагнув из кабины, резко отпрянул назад, потому как на него хлынул свет. Такой яркий и ослепительно белый, что резануло глаза. Дэмон зажмурился, тут же вспомнив предыдущее погружение в сумрак. «Белизна ничуть не лучше, когда ее так много, тоже не знаешь, с чем имеешь дело».
Надо сказать, что Николай Васильевич был из тех людей, кто любит знать о ситуации все. То есть, это не значит, что он был скучным человеком, не допускающим в свою жизнь неожиданности, но традиции и обряды подкупали его более, нежели сюрпризы. «Сюрпризы – это для детей и влюбленных», - любил повторять Дэмон, а нам, пожалуйста, будьте добры, все по графику…». Может поэтому с ним всегда происходило то, чего он ожидал. Эту странную особенность Николай Васильевич заметил за собой еще в юности, - стоило ему какое-то время целенаправленно о чем-то подумать, как оно, спустя время, сбывалось. При этом чаще всего осуществлялись именно неприятности, а явления радужные и позитивные почему-то обходили его стороной. Отец и мать вздыхали: «Что-то Николаша, ты у нас бедственный, как несуразность какая-нибудь, так сразу к тебе липнет». Но Николаша не огорчался. Более того, из всего этого он сделал абсолютно позитивный вывод, - даже в неприятностях надо находить приятности. Этим он и утешался. Всегда. Когда от него ушла его драгоценная Любушка, и когда выросший сын объявил, что уезжает в далекие края и знать его не хочет, и когда дочь-красавица попросила его съехать из их фамильной 5-комнатной квартиры, которая досталась ему от его родителей. Даже снимая убогую комнатенку в коммуналке, неподалеку от своей работы, Николай Васильевич Дэмон пребывал в твердой уверенности, что все произошедшее с ним в жизни отнюдь не ошибка, и не наказание.
Единственное, о чем он часто вспоминал – это слова покойной матери, которая всей чистотою сердца обожала единственного сына. «Николаша, - говорила она, особенно в последние годы жизни, - мальчик мой, отчего ты не ожидаешь счастья, почему твои предчувствия всегда так печальны?». И Николаша, глядя в любимые глаза, отвечал: «Мама, Вы излишне суровы к нашей действительности, все, что она делает, так это ведь не по злобе…». В общем, с судьбой своей Николай Васильевич был в каких-то странных безропотно-скучных отношениях. Судьба, как женщина властная, помурыжила его так и эдак, тщетно пытаясь спровоцировать его на бунт, поступок, свершение, - но, не добившись ничего путного, отложила в сторону, предоставив Дэмона самому себе. Так он и пребывал в скучнейшем своем образе жизни, без особых стремлений, надежд и замыслов. До той самой ночи…
Итак, выйдя из лифта, и оказавшись лицом к лицу с белизной, Николай Васильевич недовольно зажмурился. Так он и стоял некоторое время, пока не услышал голос. «Добро пожаловать в Интерриум». Дэмон открыл глаза и от неожиданности икнул. Менее всего он ожидал услышать человеческий голос. Тем более что, находясь в белой неизвестности, он позволил мысли о смерти посетить его сознание. Но услышав голос, его сознание совершенно не по-джентльменски выставило мысль о смерти, при этом, даже не извинившись, и переключилось на новый раздражитель. Дэмон открыл глаза.
- Простите?
- Добро пожаловать в Интерриум.
Высокий мужчина смотрел на Дэмона с улыбкой, более похожей на усмешку. Он был могуч ростом, плотен телом, крепок, как люди севера, в глубоких глазах посверкивали голубые льдинки,
- Господин Дэмон? Мы вас заждались.
- Где я?
- О, этот вопрос в нашем топ-листе самый популярный. Его задают нам все. Но мы не торопимся отвечать, потому как это чудесное место может быть настолько разным, что каждый сюда прибывший находит в нем что-то для себя. Для одних это - дом, для других – перевалочная станция, для третьих, - мужчина сделал выразительную паузу, и улыбнулся особенно тепло, - для третьих это чистилище.
Дэмон неприкрыто вздрогнул.
- Простите, что? Чистилище? - мужчина молча смотрел на Дэмона и продолжал улыбаться, - но я ничего плохого не сделал, я никого не убил, не заставил женщину сделать аборт, не подсиживал начальника, чтобы получить его место, и вообще, - голос Дэмона задрожал, - за что меня так?
- Не волнуйтесь, Николай Васильевич, никто вас не наказывает, вы ни в чем не провинились, и жарить на кострах вас никто не будет. Вы никого не убили и не подсидели? Так это же замечательно!
Мужчина подхватил Дэмона под локоть и стал увлекать за собой.
- Кстати, простите, забыл представиться – Фредерик Лабард, Комендант Интерриума.
- Интерриума? - Дэмон с недоверием воззрился на хозяина пространства, - это что за инстанция такая?
- Вы совершенно правильно заметили – инстанция, - при этих словах Лабард улыбнулся настолько искренно и широко, - что у Дэмона чуть-чуть отлегло, - но ради проформы он все-таки спросил, - а вы милейший, по сути-то своей не Дьявол часом?
Лабард убрал руку, отошел на пару шагов назад и взглянул на Дэмона уже не столько с откровенной улыбкой, сколько с сарказмом.
- И об этом спрашивает меня человек с такой фамилией?
Дэмон опять занервничал.
- Нет, господин…, - он запнулся…
- Лабард, - подсказал ему Комендант.
- Да, господин Лабард, я, позвольте сказать, не выбирал эту фамилию, просто так получилось, что мои далекие, очень далекие предки, русские они были, отбыли на американский берег и там из Даниловых превратились в Дэймонов. А затем, когда уже родители моих родителей, - Дэмон так взволновался, что даже забыл, собственно говоря, его ли родители или родители родителей закрепили за собой фамилию Дэймон в русифицированном варианте.
- Что вы так волнуетесь, дорогой Николай Васильевич, поверьте, не надо оправдываться, тем более, в таком месте, как это. Да Бог с ней, с этой фамилией, не она творит судьбу человека, хотя, - лицо Лабарда на мгновение стало совсем иным, - от внимательного Дэмона эта перемена не ускользнула, - да ладно, что мы все о прошлом, - Лабард пригласительным жестом обозначил перед Дэмоном путь, - прошу вас. Я сказал в начале нашего знакомства, что мы вас ждали, и не обманывал. Если же вас что-то беспокоит, то, ради вашего утешения, скажу следующее: вы не умерли, вы просто спите, у себя, в своей комнатке 3 на 4 метра, с глухой стеной вместо окна. Вы спите и видите сон.
- Сон?
- Да, сон.
- То есть, все происходящее со мной, нереально?
Лабард улыбнулся, но не столько иронично или светло, сколько печально, - ах, люди, люди, какие вы еще наивные, вы все еще верите, что сон – это выдумка.
- Простите? Что вы хотите этим сказать?
- Мне трудно вам будет это объяснить, точнее нет, вам будет трудно понять, что сон – это реальность, просто не такая, к какой вы все привыкли. Вы ведь не любите неожиданностей, а, Николай Васильевич?
- Ну, да, не люблю, к ним не знаешь, как подступиться…
- Не любите вы экспромтов, не чувствуете сияния…
- Какого сияния? – Дэмон насторожился. В этот момент словно лампочка Ильича в его сознании вспыхнул эпизод детства, когда ему, десятилетнему мальчику, рассказывал свои истории дед-художник. Так вот, этот замечательный человек однажды рассказал ему, как к нему приходят сюжеты картин. «Я ухожу к себе в комнату, закрываюсь, снимаю с себя все лишнее, включаю ласковую музыку (чаще всего это был Вивальди или Сен-Санс) и долго молюсь, прошу прощения у Бога и Богородицы за грехи свои, за слабости, малодушие и лень. Потом прошу прощения за грехи близких. И так долго-долго, до тех пор, пока тело мое не станет почти невесомым. И тогда, если Господу угодно, он посылает мне свою силу – сияние, радужное, чистое, всеобъемлющее. И я купаюсь в нем, наполняюсь его силой. В такие минуты ко мне приходят образы, которые я зарисовываю…».
Крошечный эпизод из детства проснулся и выплыл на поверхность памяти благодаря этой речевой ассоциации. Сияние – какое глубокое понятие.
- Вы правы, сияние – это жизнь, не образ существования, а жизнь настоящая, исток подлинности, - Лабард повернул голову влево, только сейчас Дэмон увидел перед собой то, чего – он мог поклясться – не видел минуту тому назад – цветущий город в низине. Они стояли на холме. Дэмон оглянулся – позади них не было ничего, кроме гор и ни одна из них не была похожа на шахту лифта.
- Не волнуйтесь, вы сможете вернуться по первому своему желанию. Силу желаний еще никто не отменял. Пойдемте, Николай Васильевич, пойдемте…
Стоило Дэмону задуматься, - а что там внизу, - как они оба оказались в городе.
- Вот видите, у нас все гораздо проще, чем на Земле, вы задали вопрос и тут же получили ответ. А знаете почему? Потому что вы были искренны в своем недоумении, эта ситуация вам действительно интересна.
Лабард указал Дэмону на площадь.
- Давайте прогуляемся. Я не приглашаю вас ко мне домой, потому как вы к нам ненадолго. А внутрь могут зайти только те, кто…- Лабард запнулся
- Те, кто умер?
- Скажем так, те, кто имеет более высокую степень допуска. Например, человек, находится между жизнью и смертью, и то, даже в таком положении, ему доступны лишь определенные уровни. Ну и, безусловно, основные жители здесь те, кто покинул физический мир.
- То есть, умер.
- Если вам так привычнее, то можно и так сказать.
- Вы хотите сказать, что смерть – это не конец? – в голосе Дэмона сквозило искреннее удивление.
- Конечно, мой дорогой Николай Васильевич, смерть это всего лишь переход, я понимаю, вам трудно это понять, особенно, когда вы находитесь в таком положении…
- В каком положении я нахожусь? - и вновь чувство тревоги овладело Дэмоном.
- Нет-нет, не волнуйтесь, вашей физической оболочке ничего не угрожает. Пока. А вот ваше сознание, память, чувства, - Лабард сделал паузу, - не знаю, обрадую ли я вас или огорчу, но когда вы вернетесь, точнее, проснетесь, ваша жизнь порядком изменится.
- Что вы имеете в виду? - страх, прошедший мимо Дэмона в самом начале путешествия, почему-то решил вернуться и стал ввинчиваться в него с упорством самореза.
- Вот видите, вы боитесь, вас больше устраивает безвестность и нищета, чем свершение Судьбы.
- Простите, я вас не понимаю…
- Вы не любите неожиданностей, но отныне без них никак. Вам была дана целая жизнь, чтобы реализовать ваш дар, вы им пренебрегли.
- Какой дар? Вы о чем?
- Дар живописца, художника от бога, Творца, создающего новую реальность. Вы знаете, сколько уровней в Интерриуме? Это риторический вопрос, я знаю, что вы не знаете, вы даже не подозревали о существовании Интерриума, зато о наличии Ада знают все. Странные вы существа, люди, вам легче поверить в адский огонь и чертей, чем в Рай, который существует у вас под боком.
Дэмон опешил. Он смотрел на Лабарда со странным выражением лица, в котором присутствовал микс: удивление, непонимание, страх.
- Простите, я решил не поступать в художественное, потому что…
- Поздно извиняться, у вас нет времени начинать все сначала, хотя второй шанс был, когда от вас ушла жена и дети, вам больше никто не мешал остаться наедине с собой, со своей подлинностью, с даром видеть внутреннюю суть мира. Вам была дана возможность и необходимая свобода, времени у вас было предостаточно, мы приводили вас туда, где находились люди, которые могли стать вашими первыми натурщиками, мы открывали вам такие места в городе, где вы никогда не бывали и, попав в которые, могли почувствовать волшебную реальность. А она ждала вас с покорностью влюбленной женщины, сутками напролет, да что там сутками, осенью, весной, зимой и летом ваша реальность, предназначенная только вам, следовала за вами, боготворила вас.
- А я? – в голосе Дэмона уже слышался не столько страх, сколько стыд.
- Вы прошли мимо, как слепец, как глухой человек, лишенный сердца и мечтаний. Вам было все равно, вы жили в своей скорлупе, отгородившись от всего живого и настоящего, боялись неожиданностей настолько, что не мыслили свое любимое кресло на другом месте. Вы ушли из своего фамильного жилища, где до сих пор живет отпечаток вашей души, только чтобы не спорить, не бороться, не мучиться. Вас выгнали, вы ушли. И даже тогда ваш дар ждал, что вы обратите на него внимание, прислушаетесь, возьмете на себя труд реализовать его, обратитесь к холсту и краскам. Дар надеялся, что он предназначен тому, кто его полюбит, но он просчитался. Вы были слишком поглощены своей пыльной каморкой, псевдоуютным существованием, настолько свыклись с жалкими приметами душевной нищеты, что готовы были оставить все как есть. Более того, за эту убогость вы готовы были бороться.
- Я привык, - пролепетал Дэмон, - к этому моменту он был практически полностью уничтожен психологически. Он не пытался бежать или возражать Лабарду, обрушившиеся на него обвинения он воспринимал с покорностью растительного организма.
- Вы и сейчас не сопротивляетесь, не оправдываетесь, не ищете смысл своей жизни. В чем смысл вашей жизни, Николай Васильевич?
Этот вопрос, хотя и вытекал из всего вышесказанного, вдруг настолько отчетливо предстал перед Дэмоном во всей своей беспощадности, что этот сдержанный человек вдруг заплакал…
- Дэмон, вам 46 лет, а вы выглядите, как старик.
И это была чистейшая правда. Дэмон это понимал. Потому и перестал смотреться в зеркало. Лишь иногда по утрам он видел фрагменты своего лица в крохотном зеркальце, которое висело у него в ванной комнате.
- Вся ваша жизнь – сплошные осколки, Дэмон, но склеивать их поздно.
Первая истеричная слеза прошла, и Дэмон, подрагивая телом, спросил:
- Но я ведь никого не убил?
- Вы убили свой дар, Дэмон, по нашим меркам, это страшнее, чем убить физическую оболочку, вы похоронили то, что дается далеко не всем, - помолчав, Лабард продолжил, - вы никогда не задумывались, почему родители назвали вас Николаем?
- Нет…а что?
- Ваша мама очень любила Николая Васильевича Гоголя, они с ним, так сказать, родственные души были.
- Это как?
- Вам не понять, да и не существенно это. Для вас сейчас имеет значение лишь одно: последняя попытка.
- Последняя попытка? – Дэмон чуть-чуть воспрял духом.
- Да, вам дается третий, последний шанс. Не упустите его.
- И что же я должен делать?
Лабард поморщился.
- Я не психолог и не адвокат. Возвращайтесь, просыпайтесь, вам будут даны Знаки, прислушивайтесь к себе, присматривайтесь, меняйте свою жизнь так, как вам покажется правильным ее изменить. Не избегайте перемен, наоборот, идите им навстречу. Ну, и самое главное, в вашу жизнь скоро войдет человек, точнее, люди, без которых вам не реабилитироваться. Кажется, так говорят у вас на Земле.
Слезы погасли, нервное возбуждение в теле Дэмона проявлялось мелкой дрожью.
- Вам лучше? – голос Лабарда уже не был таким жестким, - погуляйте пока здесь, он обвел рукой площадь, посмотрите, как мы тут живем, только предупреждаю, тут не все с вами будут разговаривать, да вам это и не нужно, вы все забудете, когда проснетесь.
Дэмон встрепенулся.
- Как? Я ничего не буду помнить?
- Услышанное и произошедшее опустится в ваше подсознание и будет храниться там, как самые ценные файлы, они придут к вам на помощь, когда того потребует ситуация, а пока…
Лабард вновь улыбнулся.
- Что вы знаете о любви? Не отвечайте, потому что сейчас вы не готовы ответить на этот вопрос. Ступайте с миром, дорогой Николай Васильевич. У вас еще есть немного времени, и это ваш последний козырь. А последний козырь самый сладкий…
- Но как я вернусь?
- Только пожелайте, - Лабард прикоснулся к левой стороне груди ладонью, - кстати, может вам стоит познакомиться со своим будущим?
Дэмон повернулся туда, куда его отослал взглядом Лабард. Но не увидел никого, кроме высокого бледного мужчины с темно-русыми вьющимися волосами. Он пересекал площадь наискосок, за ним подволакивая хвост-опахало, на кривых тощих ногах ковылял маленький павлин. Время от времени он издавал неприятный звук, похожий на пронзительный скрип.
- Простите, я не понял…, - Дэмон адресовал свой вопрос Лабарду, но того уже не было. На его месте возникла женщина с плетеной корзинкой, доверху наполненной серебряными шариками. Время от времени, она запускала в корзинку руку, зачерпывала горсть шариков и разбрасывала их по мостовой. Они же, едва коснувшись земли, превращались в белую крупу, отдаленно напоминавшую снег.
- Женщина, - Дэмон потянулся к ней, потому как в нем возникло желание пообщаться еще с кем-то, кроме господина Коменданта, - но стоило ему протянуть к ней руку, как она исчезла.
- Вот дела, - прошептал Дэмон. Он хотел обратить очередной общительный порыв к мужчине с павлином, но и тот уже исчез. Правда, слава богу, не растворился в воздухе, а всего лишь завернул за угол ближайшего дома. Последнее, что увидел Дэмон, был подрагивающий хвост маленького павлинчика, который устремился за мужчиной с преданностью собаки. Его странное посвистывание было слышно еще некоторое время даже после того, как они оба исчезли из поля зрения.
Чуть-чуть поразмыслив, Дэмон решил, что на сегодня достаточно с него приключений в стране грез. Вспомнив последние слова Лабарда, он просто произнес: пора просыпаться…
В ту же, нет, не минуту, секунду, неожиданная метаморфоза, видимо наделенная изрядным садистским юмором, приподняла его, покрутила немного в воздухе, дала побыть в таком состоянии несколько мгновений. И затем все та же бесконечная белизна объяла его тело и сознание. Он пробовал сопротивляться, немного побарахтался, как делал это в далеком детстве, когда, зайдя слишком глубоко в озеро, не обнаруживал под ногами дна. Тогда на место легкой тревоги приходила паника, но на этот раз до нее дело не дошло. Дэмон рванулся в последний раз, отчаянно и грустно, и…почувствовал вполне реальную боль в боку. Дело было в том, что Николай Васильевич Дэмон самым прозаичным образом упал с кровати…
А тем временем…
Божена. Город Мастеров
Тем временем, на другом конце этого же города, в более престижном и приятном для глаз районе, женщина по имени Божена тоже видела сон. В отличие от Николая Васильевича Дэмона, заснула она легко, как, впрочем, и всегда. И опять же, в отличие от Дэмона, она очень любила сны, потому что искренно верила, что засыпая, попадает в особую реальность, где можно побродить по городам и странам, которых пока нет на географических картах. Нет, она ни в коей мере не считала себя первопроходцем-открывателем, просто ей нравилось проникать в разные измерения. Эти путешествия длились годами, и со временем у Божены появилось замечательное приспособление, - попадая в главный портал – лес, она обустроила там себе карусель. Да, вы не ослышались, настоящую карусель, которая начинала двигаться, как только на нее кто-нибудь забирался. И хотя на ней не было пряничных лошадок с деревянными гривами, все равно, Божене нравилось на ней кататься, потому что, когда она решала сойти с карусели, то непременно попадала в очередной город. При этом, каждый раз Божена даже не подозревала, куда ступит ее нога.
За много-много лет этих путешествий она побывала не в одном десятке миров. Но той памятной ночью (памятная она еще и потому, что для всех героев нашей книги именно с нее начнется отсчет новой жизни) Божена попала именно туда, куда хотела с самого начала – в город неродившихся душ.
Поначалу ей показалось, что она бродит по средневековому, скорее всего, итальянскому городку, - узкие кривые улочки словно играли с ней в прятки, дома, лишенные элементарной архитектурной правильности, теснились друг к другу, как грибы чага. Мостовые, выложенные грубыми корявыми булыжниками, больно отзывались в ступнях при каждом шаге, но Божену это не беспокоило. Она шла по городу, зная, что попала сюда не случайно, с вежливой настойчивостью заглядывала в лицах прохожих.
- Может, тебе поискать в городе Мастеров? – приятный грустный голос раздался за ее спиной очень вовремя, потому как ей показалось, что мимо этого дома она уже проходила. Божена обернулась. Позади нее стоял ребенок с очень взрослыми глазами – и хотя на вид ему было лет пять-семь, создавалось впечатление, будто в душе он стар, как 90-летний человек. Мальчик галантно поклонился Божене, и только сейчас она заметила, что он что-то прячет за спиной.
- Прекрасная Божена (подобное обращение утвердило ее в мысли, что она в Средневековье), хотите, я вам сыграю? – Мальчик плавным движением извлек из-за спины очень маленькую скрипку, более похожую на игрушечную, чем на настоящую, и начал осторожно играть. Но вскоре оказалось, что робкие аккорды были лишь скромной уловкой явного Мастера, владеющего этим чудесным инструментом со всей виртуозностью. Более того, эта маленькая душа была столь необыкновенно серьезна, что Божена даже забеспокоилась, не убиенный ли перед ней. Мелодия показалась ей знакомой, но она никак не могла вспомнить, где слышала ее.
Пока мальчик играл, перед ней возникали образы других городов, некоторые из которых она посещала совсем недавно.
- Тебе нужно в город Мастеров, - пока Божена путешествовала по грезам, мелодия закончилась, - там ты найдешь того, кого ищешь.
- А это что за город?
Вместо ответа мальчик поклонился, так же грациозно, как и в первый раз, заложил скрипку за спину, улыбнулся Божене улыбкой, от которой ей почему-то стало грустно, и тихо сказал –
- Поверьте, прекрасная Божена, Дар – не обещание счастья, даже наоборот…
С этими словами удивительный мальчик зашагал прочь. А так как пространство в этом городе было сформировано по принципу старинных катакомб, - простора здесь совсем не предполагалось, - то довольно скоро он исчез за ближайшим каменным выступом, который даже трудно было назвать стеной дома.
Божена недоуменно некоторое время смотрела ему вслед, точнее, в том направлении, где он только что был, но потом все-таки решила продолжить путь, чтобы выяснить, где она находится и куда ей надо.
- Раз мальчик сказал, что мне надо в город Мастеров, значит, он знает, что я ищу, - это представлялось ей немного странным - другие люди знают лучше, что ей надо. Но немного поразмыслив, она решила, что и в физическом мире подобное с ней происходило довольно часто. В быту Божена любила повторять, что страдает топографическим критинизмом – то есть, абсолютно не ориентируется в городе. Она лукавила, несмотря на довольно солидный для женщины возраст – 33 года – она не ориентировалась гораздо в большем количестве вещей, чем просто городские улицы. Скорее всего, это было связано с тем, что жить по законам физического мира, а именно, русского города Санкт-Петербурга начала ХХI века ей абсолютно не хотелось, тем более, что законы-то были, если говорить, положа руку на сердце, - препоганенькие.
Общество этого времени считало себя изрядно искушенным в вопросах морали и зарабатывания денег. Увы, именно деньги, к этому моменту развития человеческого института стали движущей силой прогресса. Жители города, в который попала Божена на этот раз, непременно бы улыбнулись или даже, что еще хуже, обсмеяли бы общество, в котором жила Божена, ибо ничего кроме сожаления оно не заслуживало. Но менее всего ей хотелось, находясь в запредельном городе, обсуждать своих несчастных сограждан и их жизненный уклад. Более того, Божена не рискнула бы начать эту дискуссию уже хотя бы потому, что к этой душевной убогости и она сама имела непосредственное отношение, проще говоря, ей приходилось во всем этом жить, более того, чтобы выжить и победить, приходилось играть по установленным здесь правилам.
Может именно по этим причинам, здесь в запредельном городе, Божена чувствовала себя намного увереннее и комфортнее. Прирожденная пытливость неоднократно заводила ее в такие миры, о которых самые изощренные фантасты могут только мечтать. И на этот раз она чувствовала, что это не простой город.
- Надо бы у кого-то спросить – Божена вслух озвучила эту мысль.
- Разве ты не помнишь это место? – очень кстати перед ней возник полуребенок-полумужчина, чего в нем было больше, она так и не решила ни сейчас, ни под финал их разговора. Но было кое-что, что ее поразило сразу – у него были необычные глаза – ни голубые, ни зеленые, ни синие, ни коричневые, - радужные, и они вмещали всю яркую палитру цветов - от синего и спело-желтого до изумрудно-зеленого. Более того, приглядевшись, она заметила, что вся его кожа мерцала слабым радужным перламутром.
Этот житель иномира был в меру серьезен, но не лишен обаяния. Немного поразмыслив, Божена все-таки решила завязать беседу.
- Простите, не поможете ли вы мне, я хочу знать, что это за город?
- Сразу видно, что вы из примитивного мира…, - существо даже чуть-чуть насупилось, - что порталы все еще работают?
- Работают и еще как. Но, простите, что вы называете примитивным миром? – Божена к этому моменту уже догадалась, что незнакомец именует подобным образом, но решила не подавать виду.
- Сама знаешь, твой мир, твою физическую реальность, как вы ее называете.
- Почему же мы примитивные?
- Только жители примитивного мира могут сделать столько ошибок в одной фразе.
- В какой именно?
- В только что прозвучавшей, мне ее даже повторять страшно.
Божена, чувствуя себя Алисой в Зазеркалье, рискнула уточнить:
- Может, вы будете так добры, и укажете мне на мои ошибки? – давний опыт путешественницы подсказывал ей, что в подобных ситуациях нужно быть особенно вежливой.
- Хорошо, - существо изобразило на лице мину снисхождения, отдаленно это даже напоминало улыбку, - ты сказала, «Простите, не поможете ли вы мне, я хочу знать, что это за город?», я цитирую, это твои слова?
Божена утвердительно кивнула.
- Ты начала вопрос с извинения, это означало, что ты, еще ничего не сделав, уже чувствуешь себя виноватой. Что уже неправильно. Вторая часть твоего обращения зачем-то начиналась с отрицательной частицы, хотя, уверяю тебя, этот вопрос можно было задать сразу несколькими позитивными способами, без этой плохой частицы.
Божена слушала внимательно, понимая, что собеседник тысячу раз прав.
- Далее, ты обратилась за помощью, но в твоем вопросе уже была заложена возможность, что тебе в ней откажут. И как с подобной позицией можно добиться успеха? И сразу вслед за этим, ты изъявила желание: хочу знать, где я нахожусь? Ничего себе, разве ты не в курсе, что воспитанные люди так не поступают, - только попав в чужой мир, ты требуешь, чтобы тебе все сразу рассказали о нем. Это просто невежливо.
Последний пункт вызвал некоторые сомнения у Божены.
- Честно говоря, - но ее снова прервали…
- Что ты все время оправдываешься? Ты хочешь сказать, что именно сейчас ты говоришь правду, а все остальное время лжешь?
Божена замялась. Здесь ей представлялось довольно бесполезным лукавить или маскироваться, она прекрасно понимала, что ее душевное устройство для жителей этого города – не секрет. Убеждать этого случайного философа в своей абсолютной честности она не решилась, что греха таить, Божена любила приукрасить скудную действительность, в основном, она это делала для себя лично, но по ходу дела в ее изумительные по красоте и нереальности рассказы время от времени вовлекались посторонние и даже близкие люди, что иногда приводило к довольно печальным последствиям. Ее обвиняли во лжи, она же, защищаясь, парировала: «Я не лгу, я формирую свою реальность». Это было удобно, но для тех, кто понимал, что рассказанное Боженой не соответствует действительности, услышанное оставалось не более, чем выдумкой. Другое дело, как ты сам к этому относишься…
Продумав все это, Божена решила не вступать с маленьким философом в дискуссию о необходимости честности. Посему она благоразумно промолчала.
- Просто я хотела выразить свое несогласие с вашим последним утверждением. Это вполне естественно, что человек, попав в незнакомое место, пытается выяснить, где он находится.
- В таком случае, если к тебе в дом придет незнакомый человек, ты обрадуешься тому, что он ходит по нему без спроса, да еще требует дать отчет об этом месте и его хозяине?
Подобный поворот несколько изменил ситуацию. Божена была готова согласиться с таким вариантом событий. Тем более, что в своем мире она очень не любила непрошенных гостей. Живо представив себе вышеописанную ситуацию, она решила не настаивать на своем.
- Я не знаю вашего имени, но позвольте уточнить, если мне нужно в определенное место, я вынуждена спросить, где я нахожусь, чтобы понять, достигла я цели или нет.
Незнакомец внимательно посмотрел на Божену.
- Уже лучше, ты начинаешь играть по правилам. Ты вежлива даже с теми, чьего имени не знаешь. Чудесно. Ты воспитанная девочка, что уже радует. Но позволь заметить, тебя никто и никогда не может вынуждать к чему-либо, это преступление против свободного духа.
- А дух свободен? - уточнила Божена.
- Твой сарказм неуместен. Я продолжу… Так вот, разве ты сама не знаешь, достигла ты цели или нет? В своем мире ты тоже у всех консультируешься по этому вопросу? Как вообще можно куда-то стремиться и не знать цели путешествия?
- Понимаете… - Божена запнулась, впервые в жизни она общалась с существом ирреального мира, чье имя все еще оставалось для нее неизвестным. К этому моменту они обсудили уже очень многое, чтобы просто оставаться незнакомцами друг для друга. Не успела Божена додумать эту мысль, как тут же поняла, что в одном пункте своего размышления точно допустила ошибку.
- Божена, ты слишком много думаешь и совсем не над тем, над чем надо бы.
«Он знает мое имя!», - мысленно воскликнула Божена.
- Я знаю о тебе все. Даже знаю, куда тебе надо, не странно ли это, об этом знают все, кроме тебя самой?
Золотые слова. Несколько мгновений назад Божена трудилась именно над этой мыслью, но так и не нашла ответа на вопрос: почему другие люди об ее устремлениях знают больше, чем она сама.
- Ладно, сегодня я добрый, - тут впервые за весь разговор, существо улыбнулось, - ты находишься в городе неродившихся душ, просто ввиду небольшой неточности ты попала в прошлое этого города, в ХIV век. Как бы в ХIV. Да будет тебе известно, что в таких городах, как этот, времени нет.
О чем-то таком Божена догадывалась, так что последнее утверждение для нее не стало откровением.
- То есть, все, кто здесь живет, еще не родились?
- Почти правильно.
Помолчав, Божена рискнула выйти на финишную прямую.
- Так куда же мне надо?
- В Город Мастеров.
- Я уже слышала это название. Это далеко отсюда?
Не успев закончить вопрос, Божена осознала его глупость, но было поздно, собеседник ее уже заметил.
- Смотря, как ты собираешься туда добираться. Вашего транспорта я что-то здесь не вижу.
- Да, я тоже, - Божена даже покраснела, что с ней случалось довольно редко на Земле, она не столько это увидела, сколько почувствовала.
- Но есть много других способов, не мучайся, просто подумай об этом.
Божена и сама догадалась, но озвучивать свою догадку было уже поздно.
- Ладно, мне пора, Бог знает, кого еще пропустят порталы. Одна надежда, они не пропускают всякий сброд. Тебе пора.
Посланник обернулся. Проследить за его взглядом Божене не удалось, потому что он уже снова повернулся к ней.
- И запомни, самое вредное в вашем мире и не только в вашем, частица «не». Употребляй ее реже.
С этими словами он развернулся и стал удаляться. Только сейчас Божена заметила, что город-катакомбы исчез, они стояли на горной вершине, сплошь усыпанной фиолетовыми цветами. Самих гор было почти не видно, они поросли густой травой, но их крутые очертания угадывались даже под таким мирным покровом.
- Того мальчика звали Моцарт…- донесся до нее голос, Божена обернулась на него, но ничего кроме зеленого полотна не увидела, - а меня зовут Паво Кристатус…
Паво Кристатус, латинское название Радужной птицы – Павлина. «Какая странная история», подумала Божена. Но перед ней расстилался новый путь. Отослав произошедшее в дальние файлы памяти, она отправилась дальше.
Казалось, эти поля никогда не кончатся. Спустившись с горного возвышения, Божена ступила на обширное зеленое полотно, усыпанное очень красивыми высокими цветами фиолетового цвета. Почему-то эти поля отозвались в сердце печалью. Может, вспомнилась ей счастливая пора детства, когда они вместе с мамой, живя на даче, уезжали на стареньком «Москвиче» на озеро в ближайший поселок. Ехать было недалеко, и она любила смотреть на широкую полоску зеленых рек, тянущихся по бокам от дороги. И там тоже были эти цветы. Их названия Божена не знала, но образ запечатлелся в душе на долгие годы. Солнце преломлялось в каждой тонкой травинке, в каждом лепестке неведомого цветка, и оттого все вокруг искрилось каким-то особым светом.
Этот фрагмент детства возник, как заветная цитата. Только сейчас она не ехала с мамой купаться, она шла в Город Мастеров, чтобы найти того, кто должен был изменить ее жизнь. За воспоминаниями путь стал короче. Если бы кто-то спросил Божену, знает ли она, в каком направлении ее цель, она бы затруднилась с ответом. Она просто шла без ориентиров, ее вел некий невидимый маячок, на которого можно было, безусловно, положиться. Пройдя часть пути, Божена вдруг осознала, что не видит солнца, - источника того замечательного тепла, которого ей так не хватало в физическом мире. Повертев головой, Божена нигде не увидела огненный шар – этот странный факт смутил ее, но в тот момент, когда она всерьез хотела поразмышлять над этим, поля пошли вверх. Поднявшись на возвышение, Божена поняла, - дальше склон идет вниз, и там, за кромкой зеленого праздника открывается иной простор. Подойдя к самому краю, она увидела бесконечный, сколько хватало взгляда, - берег и такое же бесконечное море.
- Это не море, это океан, просто само слово «океан» звучит несколько холодно, и все, кто сюда попадают, называют его морем.
Божена обернулась на голос. И обмерла. Перед ней стояла большая черепаха. На всякий случай, оглядевшись вокруг, Божена воззрилась на мудрую тортиллу. Черепаха молчала. Когда Божена подумала, что только что услышанные слова ей померещились, черепаха вновь открыла рот.
- Ты пришла. Это Город Мастеров.
- Город, - Божена еще раз окинула взглядом пустынный берег, - я не вижу здесь…
- …домов, зданий? Города бывают разными. Тем более, такому городу как наш, не нужны груды камней. Сюда приходят за вполне конкретными вещами.
- И за какими, позвольте узнать?
- Сюда приходят учиться.
- Учиться?
- Да, именно так.
- И чему же?
- Жизни, - не ожидая столь философского ответа, Божена растерялась. Еще не смирившись с удивительной способностью своей новой собеседницы, она уже задалась вопросом на новую тему, - как можно учиться жизни в таком месте?
- А чем тебе это место не нравится? Ты считаешь, чтобы постигать мудрость, нужно непременно заключать себя в каменные жилища? Или быть может, ты думаешь, что без ваших технических приспособлений подобный процесс невозможен?
Божена осознала свою бестактность.
- Простите, наверное, я мыслю, как человек.
- Беда не в том, что ты мыслишь, как человек, тебе нужно отвыкать от штампов. Учиться жизни можно в любом месте, - помолчав, черепаха добавила, - ладно, я тебе помогу. Я знаю, зачем ты пришла. Он уже родился и ждет. Только предупреждаю – он еще в начале пути и ему будет трудно с тобой разговаривать, тем более, что ты уже воплотилась, прожила какое-то время на Земле, у тебя сформировано мышление, а он пока только в состоянии души.
- В состоянии души? Что это значит?
- Это значит, что он пока не может воплотиться…
- Почему?
- На этот вопрос ты сама должна найти ответ. Извини, мне пора. Да, и еще. Я не уверена, что он захочет с тобой говорить…
Эти слова черепаха бросила напоследок, во всяком случае, они донеслись до Божены уже тогда, когда ее четырехлапая собеседница уже удалялась.
Сказать, что Божена была в недоумении, не сказать ничего. Даже самой себе она ни за что не призналась бы, что, попав, наконец, в Город Мастеров, она так и не поняла, кто был ее истинной целью. Но к этому моменту сна она твердо для себя решила – никаких вопросов. Надо просто плыть по течению и ответы придут сами собой.
С этой мыслью она пошла в том же направлении, что и черепаха, надеясь, что рано или поздно, ей встретится тот, ради кого она совершила такое дальнее путешествие. Но чем дальше она шла, тем больше ей казалось, что она никуда не движется, песок и океан были плохими ориентирами по части перемен, поэтому Божена подняла голову, чтобы попытаться отыскать хоть какую-то зацепку в пейзаже. Но, к ее великому удивлению, если не сказать страху, вместо травы и цветов она увидела каменную стену, тянувшуюся по всей линии берега.
Окончательно пав духом и решив, что попала в ловушку, Божена присела на песок. Она знала, смиряться нельзя, но мудрые люди в таких случаях предлагали обычно «отпустить ситуацию», то есть ментально расслабиться. Временами этот совет помогал, отчасти поэтому Божена сделала вид, что смирилась.
- Иногда решение остановиться на время становится самым мудрым, - красивый мужской голос, казалось, пришел с моря.
Божена обернулась. Высокий мужчина физической мощью похожий на северянина, смотрел на нее с легкой улыбкой.
- Здравствуй, Божена. Здесь хорошо, правда? Есть все самое необходимое для творческого человека, - море, солнце, чистый воздух и одиночество. Оставайся…
- Я не могу остаться, это не мой мир…
Незнакомец сделал паузу. Потом обвел взглядом пространство, обернулся к океану, который был необыкновенно ярок, - все морские оттенки от бледно-лазоревого до густо-синего, - потом вновь посмотрел на Божену.
- Девочка моя, откуда ты знаешь, какой из всех миров настоящий?
Божену этот вопрос, казалось, смутил. Но поразмыслив пару минут, она ответила:
- Я знаю лишь свой мир, здесь я - гость.
- Более всего ты гость в том мире, который считаешь своим. Это твое временное пристанище, о котором ты ничего, по сути, не знаешь.
- Вы – философ?
- Можно и так сказать. Если серьезно, то я здесь на службе.
- И кем же вы работаете?
- Работа простая, только народу много. Приглядываю за всем этим сборищем.
- И кто у вас тут обретается?
- Все очень разные…, - Божена прищурилась, жар усилился, океан приблизился к берегу, незнакомец, откинув со лба пшеничные с проседью волосы, почти с отеческой любовью посмотрел на девушку, - вот, например, ты, Божена. Ты ведь даже не знаешь, сколько живешь?
- Мое нынешнее воплощение – последнее.
- А что потом?
- Потом? Не знаю. Вы можете ответить на этот вопрос?
- Могу, но не хочу. Скажу только, что в твоих интересах присмотреться к этому месту.
- Я могу узнать ваше имя?
- Конечно, меня зовут Лабард. Фредерик Лабард.
- Бонд, Джеймс Бонд
Лабард засмеялся,
- Земная шутка?
- Речь о супермене-одиночке, агенте британской разведке под кодовым номером 007…
- Один из любимых женских образов, желанный и недостижимый, - Лабард улыбнулся, - знаешь, Божена, мне нравится твоя трогательность и сила, но в одиночестве нет счастья, если оно не приносит плодов.
- Вы о чем?
- О твоей книге, которую ты пишешь уже много лет и никак не можешь дописать.
- Мне не хватает вдохновения или еще чего-то.
- Ты слишком много беспокоишься…
- Как же мне не беспокоиться, если нет уверенности в завтрашнем дне?
- Ты сомневаешься в любви Господа к тебе?
- Нет.
- В таком случае, тебе не о чем беспокоиться. Тебя любят, а значит, тебе ничего не грозит. Господь охраняет тех, кто вынашивает в себе новую жизнь и замыслы. Но я хочу сказать тебе, книга, которую ты пишешь, очень важна. Ты должна это понять. И даже, если тебе кажется, что писать не о чем, это не так. Нужные мысли и герои придут в нужный момент. Так что, будь сильной.
- Неужели то, что я делаю, кому-то нужно?
- Это нужно, прежде всего, тебе. И только потом тем, кто сейчас с тобой рядом и будет рядом потом.
- А что будет потом?
- Сейчас это неважно. Важно то, что главный герой твоей книги уже существует, но…, - Лабард сделал паузу…
- Но…?
- Литературные герои начинают свою жизнь уже на стадии замысла. Я имею в виду наше пространство. В вашем мире они рождаются только на бумаге, зато после окончательной реализации в нашем мире воплощаются полностью.
- Вы хотите сказать, что они живут каждый своей жизнью?
- Совершенно верно, более того, мы стараемся не разлучать их с теми, кто их породил, то есть, с авторами.
- Вы хотите сказать, что здесь, например, живут Мастер, Маргарита и сам Булгаков?
- Именно так.
У Божены дыхание перехватило.
- И я смогу их увидеть?
- Да, но не сейчас. Чуть позже. Ты должна написать эту книгу.
- Но мой главный герой, я не знаю о нем ничего.
- Время не пришло. Ты его не чувствуешь, потому что беспокоишься.
- Но вы сказали, что герои существуют уже на стадии замысла.
Лабард кивнул. Внимательно посмотрел на Божену и тут же отвел взгляд куда-то в сторону. Она проследила за ним и вдалеке на берегу, почти у самой кромки океана увидела детскую фигуру.
- Это он?
- Это его душа. Он не может воплотиться, потому что ты не помогаешь ему.
- Можно я с ним поговорю?
- Нет, он не будет с тобой разговаривать. Он еще не проявился, мы для него не существуем, ни ты, ни я…. Стадия проявления наступит, когда замысел обретет плоть и кровь.
- Что для этого нужно?
- Доверься мне и тому, кто придет к тебе уже очень скоро.
На этот раз улыбнулась Божена.
- Значит, мое предчувствие было неслучайным?
- Предчувствия вообще не бывают случайными…Тебе пора. Карусель зовет тебя…
Божена хотела что-то сказать, но неизвестно откуда взявшийся туман во мгновение ока скрыл и океан и берег, и Фредерика Лабарда. Неведомая сила подхватила ее и повлекла прочь из Города Мастеров. Она так и не смогла вновь увидеть скалистый берег, усыпанный фиолетовыми цветами, лабиринт средневековых улиц, по которым бродил одинокий мальчик со скрипкой. Не было и карусели. Только туман, настолько густой, что в какой-то момент она испугалась, почти так же, как и Николай Васильевич Дэмон, оказавшийся во власти белизны.
И все-таки Божена была сильнее, она вспомнила слова Лабарда о том, что Господь охраняет наши замыслы. Женщины всегда сильнее мужчин, особенно в такие минуты. На мгновение ей показалось, что из теплого надежного мира она попала в какое-то промежуточное пространство. Так оно и было. Между миром физическим и миром, где жил Лабард была промежуточная территория, не сулившая проходящим через нее особого комфорта. Но Божена прошла это испытание, просто тихо сказав про себя: «Я должна вернуться». Яркий свет прорезал туман, - на Земле начинался день…
Ян. Ночь плодородная
Большая Медведица вольготно раскинулась на небе. Он стоял и смотрел на звезды. Этой ночью их было особенно много. Словно капельки воды, они оживили все небо. Он медленно переходил взглядом от одной звезды к другой, его губы беззвучно шевелились, называя имя каждой из них. Он стоял на балконе и смотрел в небо. Мужчина в костюме цвета топленого молока. Высок ростом, силен в плечах, благороден осанкой. Густые волосы, когда-то темно-каштановые, сейчас были пронизаны серебряными нитями. Рельефный профиль напоминал силуэты французских королей на золотых монетах. Усталые глаза цвета темного малахита со светлыми прожилками смотрели то лукаво, то горделиво, но чаще всего – серьезно и грустно. Иногда далекая улыбка пробивалась на поверхность, не позволяя себе расцвести в полную силу.
Этот человек был наделен той странной красотой, что притягивает мгновенно, но при этом настораживает, порождая ощущение, будто является источником страданий ее владельца. Естественно, в женщинах у него не было бы недостатка, если бы он в них нуждался. Не подумайте дурного, он не был заражен вирусом бисексуальности, просто его тело и дух жили по иным законам, нежели у большинства землян.
Нет, он не был ангелом. Он вообще в них не верил, а стало быть, для него они не существовали. Зато он верил в Космос, - мощную животворящую энергию, скроившую этот мир из кусочка небесного холста. Он все знал о зеркалах, о подземных городах, и тайных уголках земли, где жизнь протекала совершенно по иным законам. И теперь он знал главное об этом мире, - после того, как сумел прочесть Белую Книгу. Он многое рассказал Командору общества «Pavo Cristatus», когда вернулся из Египта, но не все. Командор на собрании, организованном тем же вечером, вышел к остальным с самой короткой речью из всех, что произносил. «Друзья мои, ну вот и все. Мы больше не нужны этому миру, точно так же, как этот мир не нужен его Создателю. Эксперимент завершен. Божественный ген возвращается Домой…».
Человек в костюме цвета топленого молока был готов к этим словам, в отличие от других членов Ордена. И сразу же покинул квартиру, чтобы направиться в город. Вечером его ожидал прием в консульстве, который он должен был почтить своим присутствием. Что он и сделал. Но мало, кто знал, что в душе этого человека царило прощание, - последний штрих, беглый, самый любовный мазок, с точки зрения Творца, доводящий картину до совершенства.
И сейчас, стоя на балконе, глядя в звездное небо, он подумал, о Микеланджело и Леонардо да Винчи, Наполеоне Буонапарте и Петре I, Льюисе Кэрролле и Эрихе Ремарке, Николя Фламеле и Николе Тесле, Жераре Филипе и Лоуренсе Оливье, - по сути, все эти люди и не только они, стоили тех войн и страданий, что имели место в Великой Истории. «По сути, - грустная улыбка дала о себе знать, - все было не зря».
Позади него колыхалась воздушная занавеска, за ней в огромной зале бурлила фешенебельная жизнь. Дорогое шампанское искрилось в тонких высоких фужерах. Официанты разносили легкие закуски на серебряных подносах. Вокруг все сверкало хрусталем, бриллиантами и улыбками. Вечер был устроен в честь помолвки консула. Все эти забавные люди не имели ни малейшего понятия, что на самом деле происходило в этот момент. Они не знали, что рядом с ними в образе Мистера Безупречности находился человек, знающий об этом мире все. Если бы они это поняли, то, наверное, сошли бы с ума.
Человек в костюме цвета топленого молока вышел с балкона, прошел через всю залу, улыбнулся служебной улыбкой паре знакомых и вышел. За стенами консульства дышалось необыкновенно легко. Была поздняя весна. Он расстегнул пуговицы пиджака и, засунув руки в карманы брюк, пошел прочь. Через несколько минут свернул на маленькую узкую улочку и устремился по ней вниз в ночной город. Его высокая фигура сиротливо выделялась на фоне пустынного пейзажа.
Редкие огоньки то вспыхивали, то гасли, где-то тонкими каблучками по асфальту процокала «ночная бабочка». А он тихо шел по городу, будто нарочно сворачивая в самые узкие и неприметные переулки, где неоновым вывескам нет места. Эхо его шагов, словно бездомный щенок, бежало за ним по пятам. В воздухе неудержимо пахло чем-то пряным. Откуда пришел этот запах, где был его исток – человек не знал, но аромат этот ему нравился. Во всяком случае, время от времени он делал глубокую затяжку, как если бы курил ароматную папиросу.
До рассвета еще было далеко. До него надо было дожить. Этому человеку было хорошо знакомо чувство, когда каждая последующая минута – как подарок небес, за который надо обязательно сказать «спасибо». Он не любил ночь, потому что чувствовал себя ее заложником. У него к ней был особый счет, и он надеялся когда-нибудь с ней рассчитаться. Вот уже много лет бессонница обрекала его на противостояние с миром мрака и тишины, и это время он проводил в странном оцепенении. Хотя было во всем этом нечто притягательное, - чтобы как-то примириться с этим странным состоянием тела и духа, он решил, что будет воспринимать все вокруг, как театральную декорацию, и надо сказать, что многое соответствовало этому. Можно было сидеть в пустынном парке, вслушиваясь в жизнь – шелест гусениц и дождевых червей, шуршание жуков по асфальтовой мостовой, говор крохотных птичек в кронах деревьев, воркотню голубей под самыми крышами домов, что звучала как симфония. Ветер полоскал кое-где оторвавшиеся афиши, и биение самого главного сердца доносилось до него откуда-то из глубины неба. Сена в огранке набережных, несет свое мутное течение прочь из сердцевины города. На аллеях радужные нимбы фонарей превращают их в ирреальные символы ночи. Но этот человек предпочитал только один конкретный бульвар, где было особенно темно и тихо. Он сидел на маленькой лавочке с чугунными подлокотниками и вслушивался в ночную симфонию Парижа.
Неожиданно человек встал и медленно пошел вперед. Вскоре перед ним обозначились Елисейские поля. «Самое главное, вовремя улыбнуться», - эти слова, сказанные ему еще в прошлой жизни старьевщиком на одном из базаров Бейрута, отчетливо всплыли в памяти. Как он был прав, безвестный маленький человек, в руках которого оживали минувшие столетия. Он знал цену старым вещам и называл их древними сокровищами, - и души считал такими же сокровищами, бесценными и хрупкими. «Улыбка – это ключ к миру, если бы те, кто думает, что творит историю, вовремя улыбались, мы бы уже поняли смысл библейской фразы о том, что человек создан по образу и подобию Божию».
Человек в костюме цвета топленого молока часто задавал себе этот вопрос: в чем оно, это подобие? И покинув родной Париж на десятки лет, взойдя на головокружительные вершины, он однажды в потайном месте увидел Карту Мира. И увидев ее, понял, что подобие Бога – это акт Творения, дар создавать из мертвой материи – вечное, а из живых микроэлементов – прекрасное и одухотворенное.
До рассвета оставалось несколько часов, - в пять добродушный хромой булочник Гийом приедет к своей лавочке на старом велосипеде, его позвякивание будет слышно издалека. Спустя пять минут, пронзительно заноют поднимающиеся жалюзи, и взору ранних прохожих предстанет витрина, напоминающая русскую кондитерскую конца 19 века накануне Рождества. Каких только хлебобулочных чудес не было на этой витрине: крошечные, словно игрушечные бублики и песочные человечки, фигурки сказочных персонажей из марципана, целые вкусные города, созданные руками пожилого гения-кондитера. И еще бесконечное число сладких чудес, возникших по воле человека, оказавшегося в одноместной лодке судьбы.
Человек в костюме цвета топленого молока хорошо знал булочника Гийома. Знал и любил. Он обязательно остановился бы поболтать с ним, но время поджимало. Рассвет подступал к зданиям. Он уже подсветил Эйфелеву башню и теперь медленно, но верно завладевал пространством площадей и парков. Скоро он доберется и до лабиринта переулков. И тогда жизнь, безудержная и немного циничная в своей неизбежности пропитает собою все вокруг, - Монмартр и Монпарнас, улочки за Дворцом Правосудия, площадь Этуаль с Триумфальной Аркой, - холодный камень ответит солнцу «да» и окрасится в розовато-оранжевый цвет. Затем жизнь коснется цветов в Ботаническом саду, и их гибкие стебли обретут фантастическую грациозность. Потешная армия солнечных зайчиков отправится на штурм Люксембургского сада. Затем жизнь коснется ранних прохожих, кого работа превратила поневоле в жаворонков. Воображая себе подобные городские картины, человек улыбнулся, потому что они навеяли ему фрагменты фильмов Ренуара, в которых утренний рабочий Париж был запечатлен с особой любовью.
Ему нравилось наблюдать за пробуждением города. В этом была особая магия, присутствующая только в этом мире. Почему-то именно сейчас ему вспомнились слова из Белой Книги: «Тщетно лишь то, что определяется как тщета, и вечно все то, что мы готовы принять как вечность». На этих словах его сердце замерло испуганным воробьем, чувство постижения настоящей Истины, не подложной, но единственной в своем роде, охватило его. «Господи, зачем ты открываешь мне свои Тайны, как я смогу с этим жить?».
И тогда же словосочетание «душа Господа» прояснилось для него, объяснив туманную формулировку Библии вторичной – «И создал Бог Человека по образу своему и подобию». В голове промелькнули биты информации – на протяжении многих десятилетий, нет, сотен лет, ученые пытались отыскать Ген Бога, - долго же они его искали. Открывали «ящик Пандоры», закрывали его, поднимались в небо, опускались под землю, создавали сверхсекретные лаборатории, скрещивали гены людей, животных и растений, - и все это в поисках микроскопической крупинки, обнаружение которой дало бы им возможность возомнить себя Им.
А этот человек просто пришел и прочитал Книгу. И она рассказала ему то, что он давно знал сердцем. В основе всего лежало Чудо, крохотное, но всесильное. Вера человека в миры, вера человека в Единую Энергию, из которой сотворен он сам, которая каждый день творит новые реальности.
Он долго блуждал в лабиринтах параллельных миров, его этому научили те, кому было тесно в привычном земном измерении. Он научился избегать ловушек, возникающих на перепутьях астрала. Сумел справиться с океанской тоской, которая в первое время по возвращении накрывала его с головой, ведь мир реальный казался ему тюрьмой, радовала лишь неизбежная возможность покинуть его. И вот теперь, когда самая главная тайна раскрылась перед ним, как цветок Лотоса, он понял, что последняя глава приближается к логическому финалу. «Всем спасибо, все свободны». Долги отданы, мечты реализованы, счета в банках закрыты, больше ничего не оставалось - ожидания, опасения, надежды, - все перечеркнула Белая Книга, в которой только он один из ныне живущих смог прочитать грустный рассказ о судьбе этого мира.
Мужчина улыбнулся, словно про себя. Его улыбка была адресована всем и никому. Ночная прогулка подходила к концу. Очарование и душевная маета постепенно изживали себя, колдовство иного мира отступало перед солнечными штрихами, из которых совсем скоро должно было сложиться огненное панно. Он отправился в обратный путь. После слов, сказанных утром Командору, ему ничего другого не оставалось, как отбыть в свой затерянный мир – шале, укрытое в долине пиренейских гор. «Я вам больше не нужен, - сказал мужчина тому, кто еще совсем недавно относился к нему, как к сыну, - если позволите, я удалюсь от дел…». Едва заметный кивок головы да кратковременный всплеск печали в глазах – символ согласия, не столько добровольного, сколько вынужденного. Командор обнял его, по-мужски сильно и нежно. «Я благодарен тебе за все…». «Поменьше слов, Командор, вы сами нас так учили…».
И вот теперь мужчина в костюме цвета топленого молока возвращался из ночного города к стоянке у консульства, чтобы сесть в свой серебристый автомобиль и покинуть Париж навсегда. В его сердце почти не было чувств, даже самые ценные воспоминания почему-то оказались черно-белыми фрагментами былого, не пробуждавшими в нем ярких ощущений. Может, он устал или это мудрость оберегала его от лишних потрясений. Сейчас он не хотел анализировать свое состояние, он просто хотел уйти из нынешней реальности, как делал это многократно. Только теперь уже навсегда…
Человека в костюме цвета топленого молока звали Ян Бжиневски. Он – был сыном польского дипломата и избалованной француженки, считавшей появление сына самой великой свой жертвой. Его отец умер в одну из весен, когда Яну исполнилось 12.
Мать терпеть не могла Варшаву. Из их огромного семейного дома маленький Ян запомнил лишь бесконечные анфилады комнат, в которых можно было потеряться. И он терялся. Никому не нужный мальчик, знавший о своих родителях больше, чем они о себе. Мать им пренебрегала, так как считала, что уже выполнила свой материнский долг (убрать дату). Вскармливание и последующее воспитание единственного наследника семьи Бжиневски она поручила кормилице и гувернеру, довольно пожилому человеку, чье появление было заслугой отца. Пожалуй, это было единственно правильным поступком в отношении юной души.
Несчастливость поселилась в нем с первым криком. «У него слишком серьезные глаза, - сказала кормилица, вглядываясь в маленький сверток, - такие дети долго не живут». Мать передернула плечами, - «какой вздор» и удалилась с целью привести себя в порядок к вечернему приватному приему. Отца в этот день рядом не было, как впрочем, и потом. Он всегда работал. Для Яна он вскоре превратился в красивый мираж на горизонте, который, как бывает во снах, удаляется в тот самый момент, когда желание прикоснуться к нему становится непреодолимым.
Единственными родными людьми для мальчика стали кормилица Беата и гувернер со странным именем Азар. Они научили его не бояться тишины, вовремя улыбаться в ответ на отцовский вопрос: «Как ты, малыш?», и лишний раз не попадаться на глаза матери, у которой появление сына вызывало приступы депрессии. Благодаря Азару, Ян понял, что с судьбой одиночки спорить бесполезно. Хотя было время, когда врожденная интравертность грозила превратиться в диагноз «аутизм», но Азар, поговорив с отцом, сумел убедить его в абсолютной полноценности мальчика. С этого момента Яна оставили в покое. Отныне он принадлежал себе и этим двум людям, для которых его воспитание стало делом чести и подлинной любви.
Детство прошло стремительно. И причиной тому стала не столько временная закономерность, сколько трагическая случайность. Однажды поздним вечером к ним в дом пришел сотрудник консульства. Он вошел в гостиную, где Ян на ковре собирал конструктор, подошел к нему, положил руку ему на голову. Внимательно посмотрел на него и, резко отвернувшись, вышел. В соседней комнате мать разбирала принесенные из оранжереи цветы – редкие орхидеи. Мужчина подошел к ней, выдержал символическую паузу и, глядя поверх цветов в черную гладь окна, сказал несколько слов. Ян стоял у дверей и видел, как судорожно мать сжала цветочный стебель, - видимо ее движение было чрезмерным, потому как он не выдержал и переломился. При этом ее взгляд остановился и стал безжизненным. Но это было всего лишь мгновение – она тут же оправилась, стряхнула с рукава цветочную пыльцу, выпрямилась и, ничего не ответив гостю, громко кликнула слуг.
К утру все вещи были собраны. Их путь лежал в Париж. Мечта матери - вернуться в родной город - была близка, как никогда. Она даже не поехала на похороны мужа, ведь Париж был так близко…
Оказавшись в Париже, Ян, неожиданно для самого себя, мгновенно влюбился в него. И хотя у него была слава романтического города, ничего этого Ян не чувствовал. Он воспринимал Париж, как город загадок, где за видимой красотой скрывались мистерии и новый смысл. Город представлялся ему полотном Леонардо да Винчи, под внешним рисунком которого обнаруживались многочисленные слои, скрывавшие тайные устремления Вольных Каменщиков. Ян чувствовал эту многозначность, пытался нащупать ее, разгадать ребусы, которые на каждом шагу задавал ему этот город.
Еще в детстве он услышал от Азара фразу, которая зацепила его: «Зримое не есть истинное, а истинное иногда более зримо, чем кажется». Именно с той поры он стал искать в происходящем скрытый смысл. Его, 10-летнего мальчугана, заинтересовала энциклопедия символов, которую он за месяц изучил с прилежностью ассистента алхимика. Затем он приступил к трудам Николя Фламеля. Попутно осилил монографии ученых, изучавших Атлантиду.
С юного возраста, когда головы его ровесников полны забавами, а не серьезными планами, Ян непрерывно что-то искал. Если бы Азар, спросил «что», мальчик не смог бы ответить, ведь он был ведом тем замечательным чувством, что мы называем интуицией. Ему было дано изначальное знание, диктуемое свыше, существенно облегчавшее его поиски. Например, приходя в магазин, он знал, к какой полке надо подойти, чтобы найти там нужную книгу. Пару раз он избежал смерти, когда не поехал с друзьями в Европу и не сел на самолет. Но лучше всего у него получалось читать в сердцах людей, может, именно поэтому за всю свою жизнь он так и не допустил до себя многочисленных претендентов на звание друга.
Приехав с матерью в Париж, Ян продолжил свои поиски. Только теперь, на новой почве, они стали еще более захватывающими. Постепенно ведомый им образ жизни стал накладывать отпечаток на его характер. В поведении проявилось бесстрастность, изредка приправляемая сдержанной иронией. Окружающими эти черты характера воспринимались как начальная стадия циничности. Но Яна меньше всего задевало их мнение.
Спустя несколько лет из особняка в предместье они с матерью переехали в городскую квартиру. Причиной тому было заметно пошатнувшееся финансовое положение семьи в результате больших трат матери в первые годы после смерти отца. Ей будто хотелось что-то наверстать, восполнить ту радость, которой она была лишена при нем. И хотя Ян не помнил, чтобы отец отказывал ей в чем-то, у него создавалось ощущение, что его уход стал для нее своеобразным освобождением.
К тому времени Ян был достаточно взрослым, чтобы понять, какие отношения связывали мать с мужчинами, часто появлявшимися в их доме. Его всегда удивляло то, что все они были очень разными, мать не выказывала предпочтения определенному типажу. Их объединяло одно – почти все они были состоятельными, или, по крайней мере, хотели такими казаться. Иногда у матери одновременно были два-три любовника, которые содержали ее, не являясь объектом сердечной страсти.
Новые апартаменты матери Ян знал плохо, он уже ушел из дома и жил на собственной съемной квартире. Его отец был мудрым человеком, хорошо изучившим женскую природу. В свое время он скрыл от жены один существенный факт, - кроме основного счета, который предназначался сугубо ей, он открыл второй долгосрочный счет, на котором лежали средства, предназначенные для образования сына. И с этого счета никто не мог снимать деньги, кроме самого Яна при условии, что он поступит в Сорбонну. Так хотел отец.
Когда мальчику исполнилось 14 лет, к ним в Париж приехал семейный нотариус. Он передал Яну письмо отца, написанное за две недели до его смерти. В нем было много непонятного и загадочного, тогда Ян не все понял, но в его подсознании отложились некоторые утверждения, которые, спустя много лет, абсолютно преобразились, превратившись в код доступа к великим секретам.
Но на тот момент ему важно было узнать, какой судьбы хотел ему отец, - 14-летний подросток получил ответ на очень важный для него вопрос: как ему жить дальше? В письме он нашел ответ и поступил в Сорбонну на отделение истории искусств и археологии. Причем без малейшего труда. Школу Ян закончил намного раньше своих сверстников – в 13 лет, так что письмо отца с наставлением по поводу Сорбонны оказалось очень своевременным.
Ни учителя, ни университетские преподаватели не могли взять в толк, - откуда у этого мальчика, больше смахивающего на сироту, нежели на отпрыска богатого семейства, столь выдающиеся способности. Обычно о таких говорят: он схватывал все на лету. Но в отношении Яна складывалось ощущение, что он уже знает все то, чему его пытаются научить. Одни относили это за счет феноменальной памяти, другие просто считали его гением. Сам же даровитый ученик лишь улыбался далекой полуулыбкой, в которой таилось то ли откровенное равнодушие к происходящему вокруг, то ли излишняя умудренность.
Вне стен старейшего учебного заведения Франции Ян мало отвлекался на радости жизни, то есть, на те развлечения, что существенно скрашивают пору ученичества молодым студентам. Не ходил на вечеринки, не посещал клубы, да и девушки его интересовали мало. В квартире у него не было телевизора, хотя позже, уже после окончания Сорбонны, он уступил просьбам все-таки появившейся у него дамы сердца – Жюльетт, которая изнывала без своих любимых молодежных телесериалов. Но это было намного позже.
Сейчас же его увлекали книги. Причем книги особенные, которые не лежат на полках книжных магазинов. После занятий он бродил по разведанным когда-то антикварным букинистическим лавкам, оставлял заказы их владельцам, и щедро благодарил их в случае обретения желаемого фолианта. Если бы мать или сокурсники увидели эти книги, тогда, наверное, они смогли бы чуть-чуть приблизиться к этому человеку, понять, чем он живет на самом деле. И даже в этом случае его подлинная сущность осталась бы ими непонятой. Но свою мать Ян не видел месяцами, а сокурсники были для него всего лишь временными попутчиками, скорое расставание с которыми его ничуть не беспокоило.
Несомненно, что к моменту окончания Сорбонны Ян Бжиневски представлялся окружающим многообещающим молодым человеком, которого ожидает стремительная карьера. В отношении него питали надежды как сотрудники различных научных ведомств, так и родители нескольких юных дев. Также варшавские друзья отца имели на счет Яна далеко идущие планы, но…
Так иногда бывает, проказница-судьба любит сделать подсечку. В данной ситуации сам Ян был абсолютно солидарен с судьбой.. Наперекор многочисленным ожиданиям, в один обычный ноябрьский день, который следовал сразу за его днем рождения, он неожиданно испросил разрешения у бывшего куратора, преподавателя археологии войти в экспедицию, отправляющуюся в Египет. Профессор удивился, но дал добро, хотя сам в экспедицию отправиться не смог.
Так началась новая глава в жизни Яна Бжиневски, который, как писали первое время в парижских газетах, сгинул в песках древнего государства, не вернувшись в назначенный срок с раскопок. Просто там, на древней земле, хранящей секреты могущественных цивилизаций, началась история жизни другого человека.
Спустя 16 лет Бжиневски вернулся в Париж, но мало кто знал, что теперь у него была другая судьба и другая цель, которые беспокоили его больше, чем все мыслимые блага и привилегии мира. Почти никому из его окружения (старого и нового) не было известно, что эта история началась еще до отъезда Яна в Египет. Ведь большинство из нас так редко придает значение тому, что кажется мимолетным. Мы мало замечаем, сколь важной оказывалась и оказывается в мировой истории роль тех, кого принято именовать слугами. Для большинства это люди-тени, персонажи, исполняющие роли второго плана. Между тем, так хочется исправить в этом месте повествования возникшую помарку. И обратить внимание проницательных читателей на то место нашего рассказа, где возникла фигура воспитателя Азара, взявшего на себя почетную и славную миссию воспитания юной души.
Именно ему, гувернеру маленького Яна Бжиневски, надлежало исполнить ту самую роль второго плана, что навсегда определила судьбу нашего героя. И тогда, много-много лет тому назад его появление в доме не вызвало ни у кого вопросов и подозрений, между тем, с легкой руки отца Яна именно этому человеку надлежало выпестовать из замкнутого, но способного ребенка человека с исключительными способностями. Отец Яна мечтал лишь об одном – взрастить из сына не слугу Тайного Общества, членом коего был он сам, но истинного патриота своей страны, гордого, сильного и мудрого.
Увы, этому славному человеку так и не довелось увидеть плоды своих замыслов. К тому же, он, скорее всего, был бы огорчен, узнав о том, какое место занял его сын. Точнее, дело даже не в месте, - не клетка возвышает шахматную фигуру, а ход, который она способна сделать, - суть в том, что Ян сознательно выбрал мистификацию, как образ жизни. Он отважился на двойственное бытие, что само по себе, задача осуществимая лишь для людей могучей духовной силы.
Большинство знакомых думали, что Ян состоял на государственной службе, - а именно, специальным консультантом-советником директора Лувра. Но это была лишь верхушка айсберга. Действительно, по возвращении из Египта, он провел несколько деловых обедов с влиятельными людьми из мира искусства, результатом чего стало его назначение на эту очень влиятельную должность. Но помимо этого, его тайные устремления касались некой организации, о которой мы уже упомянули вскользь чуть выше по течению романа.
Искушенный читатель усмехнется, - очередная байка про тайных вседержителей, новый «Код да Винчи». И да, и нет. «Да» - потому что, увы, в нашем повествовании Орден «P.С.» присутствует и обуславливает некоторые поступки наших героев, а стало быть, он необходим и «нет» в том смысле, что это общество не является особо тайным, более того, оно вполне миролюбиво не в пример остальным многочисленным своим собратьям, члены его не пестуют наполеоновских планов, не стремятся к абсолютной власти над миром и, уж тем более, не вынашивают опасных для человеческого разума доктрин.
Члены Ордена «P.C», среди которых был и Азар, наставник Яна, принадлежали к числу особенных людей, чья исключительность не поддается логике. В их подземных библиотеках, имевших место по всему миру, но более всего, сконцентрированных в Европе, значились такие рукописи и фолианты, о которых даже не смеет мечтать самая безудержная человеческая фантазия. Знания, именуемые тайными, были представлены в распоряжение этих людей.
Они владели мощными духовными методиками, которым позавидовали бы Мессинг и граф Сен-Жермен. Хотя, пожалуй, последний вряд ли бы удивился данному факту. Граф, являя собой яркий пример Вечного человека, не удивился бы, узнав о том, как профессионально и точно служители этого Ордена постигли высшую космическую волю.
Ян был введен в избранный круг 19 лет от роду. И отнюдь не потому, что этого хотел его отец. За некоторое время до посвящения между Яном и Азаром состоялся недолгий, но важный разговор. Наставник приехал в Париж. Они встретились вечером, когда Ян вернулся из Сорбонны.
- Я должен с тобой поговорить,- Азар великолепно владел собой. Ни один мускул не выказал того волнения, которое он на самом деле испытывал. Однако Ян, чья сенсорная система была очень чувствительной, уловил едва заметные колебания в его голосе.
- Мне сесть? – Азар покачал головой.
- Я уверен, ты достаточно силен, чтобы принять то, что я скажу, стоя. Ян слегка наклонил голову к правому плечу, - это был один из фирменных жестов отца, доставшийся ему по наследству.
- Твой отец был очень мудрым человеком, но у него была одна неуемная слабость, с которой он не смог справиться – страсть к игре.
- Он проиграл свою душу дьяволу?
- Речь не о нем..., - Азар замолчал, отвел глаза.
- Ты хочешь сказать, что он проиграл меня?
- Эта история не так проста, как кажется. Он был сильным человеком, но его ошибка была в том, что он разуверился в Деле. В своем предназначении. И он не хотел, чтобы ты тоже имел ко всему этому отношение.
- К чему?
- Хорошо, я объясню все по порядку, - Азар смерил пару раз комнату шагами, - затем встал у окна и продолжил говорить, стоя к Яну спиной, - ты помнишь Варшаву?
- Частично.
- Дом помнишь, его убранство, оформление, краски, запахи…
- Помню гобелены, шелковые китайские обои, сады…
- Сады, - голос Азара приобрел оттенок мечтательной задумчивости, - ты помнишь, каких цветов там было больше всего?
- Кажется ирисов…
- Да, совершенно верно, ирисов. Ирис – цветок-радуга, символ богини Ириды. А саму Ириду символизирует райская птица – Огненный Павлин. Одна из его способностей – умение приобретать любой цвет вплоть до радужного. Другая способность – подчинять себе волю человека. Твой отец был членом общества «P.C.», его символом является Pavo Cristatus…
- Павлин?
- Да, он самый.
- Чем занимается это общество?
- Собирает и хранит тайные знания всех времен. Оно не стремится к власти, не участвует в политических заговорах, не возводит на Папский Престол своих людей, но деятельность «P.C.» всегда была под пристальным наблюдением его собратьев.
- И что же мой отец?
- Дело не в проигрыше. Глава Ордена – Герман Иркус - был не настолько мелочен, чтобы воспользоваться страстью твоего отца к игре. Нет, он просто взял с него обещание, что ты будешь с ними, как твой отец. Иркус видел тебя еще ребенком и почувствовал, что ты наделен особыми способностями, например, талантом распознавать истину.
- Для этого нужен талант?
- Да, мой мальчик, именно так. Мы все в плену иллюзий, очень разных, иллюзий, а ты можешь с первого взгляда определить – лжет человек или нет. Согласись, тебе всегда везло на тестовых заданиях, ты мог не знать ответ, но безошибочно угадывал правильный вариант.
Да, было именно так. Ян вспомнил это совершенно отчетливо, всякий раз, когда он оказывался перед выбором, какая-то неведомая сила вела его в правильном направлении. Они еще немного поговорили. И это был разговор двух взрослых мужчин, каждый из которых обладал абсолютным знанием, первый – в силу своего богатого жизненного опыта, второй – благодаря природной одаренности.
Так юный Ян Бжиневски стал членом варшавского отделения «»P.C.». Сказать, что он страдал от невольной оплошности отца, нет, в Ордене его встретили очень радушно. Никаких игр с клинками и символическими игрушками, и уж тем более, дело обошлось без клятв на крови. Все просто – будь с нами, храни нам верность, и отправляйся в путь. С их благословения, спустя несколько лет, Ян поехал в Египет. Потом, вернувшись, стал советником Директора Лувра.
И вот теперь он жил в Париже. За свою насыщенную жизнь Ян увидел и познал столько, что с этим уже трудно было жить. Но он жил. Полученные знания наложили определенный отпечаток на его характер и мировосприятие. Причем, настолько характерный, что окружающим он казался очень странным человеком, то ли аскетом, то ли абсолютным мизантропом, а может, и тем и другим.
Нельзя сказать, что Ян сторонился людей. Напротив, он умел с ними общаться, тонко чувствуя грань, за которой начинается подлинность и за которую переступать не рекомендуется. Он любил прикоснуться беглым словом к обнаженному душевному ядру собеседника, чтобы потом отступить в тень, как призрак самурайского воина. Любил читать в женских душах, в большинстве своем очень похожих друг на друга. Подобное можно было бы сказать и о мужчинах, если бы не тот факт, что само разделение на половую принадлежность Ян считал абсурдностью.
«Мы все из одного котла», - это была его любимая кодовая фраза, с которой обычно начинался интересный разговор с людьми, считавшими себя опорой существующей власти. При этом в ходе разговора выяснялось, что эти мудрецы и лжецы не знали и одной десятой из того, что знал он. Зато они великолепно разбирались в политических интригах, «черном пиаре», котировках и курсах валют, ценах на нефть, стало быть, считали, что знают об этом мире достаточно, чтобы им управлять. Яна такая позиция всегда очень забавляла.
«Если бы я мог рассказать им о Шамбале - Центре Мира, о людях-призраках, живущих в подземных городах, о живой о мертвой воде, которая действительно существует…». Сколько он повидал того, что люди называют чудесами! Как часто держал в руках мистические камни, из которых сочилась влага, способная излечить людей навсегда. Сколько слышал тайных слов, заповедных заклинаний, во власти которых было поколебать земную ось.
Но все эти чудеса породили в нем странного рода отчужденность, внешне это проявлялось как абсолютное спокойствие, свойственное йогам высшего уровня. Мимолетные девушки и женщины считали его циником, он не возражал, лишь улыбался. И не удерживал, не обещал, не клялся в любви. Его редкие возлюбленные не могли понять, что происходит в душе этого человека, но, увы, дальше желаний не шло.
Была ли у него любовь, перекроившая его сознание, желал ли он когда-нибудь женщину до боли в висках, мучительно и одержимо. Этого не знал никто, а он на все расспросы знакомых и коллег лишь улыбался. Улыбка была его щитом, броней, за которой он не просто прятался, но жил. Те, кто его хорошо знали, давно изучили все смыслы этой, казалось бы, благожелательной мимической гримасы. С ее помощью Ян умел выражать гнев, радость, презрение, печаль. Люди посторонние поражались этой способности, воспринимая ее как особенность сугубо европейского характера.
В остальном же Ян Бжиневски был самым обыкновенным мужчиной, если не считать того, что вот уже около двадцати лет он фактически страдал бессонницей, а если и засыпал, то на три-четыре часа. Однажды своему единственному близкому другу - Рене де Карту он признался, когда они летели в самолете на высоте 10 тысяч метров над уровнем моря: «С тех пор как умер мой отец, я перестал видеть сны…».
Бжиневски вернулся из Египта внешне таким же, как раньше, но в душе его наступил покой иного свойства. Если прежде он знал, что не все тщетно, что многое покоряется воле человека и его вихреобразным мыслям, - он действительно верил, что Александр Македонский, Наполеон, Петр I смогли добиться успеха исключительно благодаря собственной воле и таланту – то теперь эта вера умерла.
«Мы были составной частью этого мира, причем не самой главной, Азар, мы слабы необыкновенно, наши мыслеформы могут менять только нашу собственную жизнь, но на судьбе истинного мира это не отражается», - сказал Ян своему наставнику, вернувшись из Египта. Азар Лайош ответил: «Каждый понимает Белую Книгу по-своему, ты понял ее как трактат о безволии человека, но это не так».
Азар пытался убедить Яна, что каждый замысел, а тем более поступок, отражается Там. Ян лишь качал головой и обреченно улыбался. «Зачем тогда Бог создал наш явный мир, не Землю, а именно измерение – мир формальных вещей и физических форм? Мир, в котором можно верить лишь тому, что пробуешь на вкус или осязаешь. Мир, где человек собирает конструктор своей судьбы, зная, что в финале его ожидает крах». Настала очередь Азара улыбаться. «В глубине души ты веришь в Его замысел, кому, как не тебе, знать истинное положение дел?».
И действительно, кому, как не Яну пристало надеяться и верить в тот акт творения, доказательством которого было все человечество. «Бог создал ромашку именно такой – желтая сердцевина и белые лепестки – солнце в молоке – и ромашка не ропщет, она живет и радуется каждому дню. Так почему же человек не может жить с благодарностью в сердце просто за то, что он живет. Ромашка роняет лепестки, вгрызаясь корнями в землю, чтобы следующим летом сотни ее собратьев увидели мир. Так же и человек, не теряя души, уходит в Высший мир, чтобы увидеть, как его продолжение встретит завтрашний день».
Азар Лайош был прав. Бог создал человека необыкновенно сильным, прежде всего для того, чтобы завтрашний день был иным. «В этом мире каждый день что-то меняется и так должно быть» - с этой мыслью наставника Ян был согласен.
«Если ты воспринимаешь написанное в Белой Книге, как приговор этому миру, - это твое право, но помни, что даже такой мыслью ты участвуешь в его убийстве».
Лайош цитировал слова самого Яна, сказанные сразу после поездки – «Меня мучает вопрос: достоин ли этот мир продолжения?». Если бы Ян мог знать, что эта фраза всколыхнула весь Высший мир, а именно - весь Интерриум… Если бы он мог знать, что как только эти слова прозвучали, его Комендант – Фредерик Лабард собрал свою верную команду и переадресовал этот вопрос им: «Мальчики, дорогие мои Итерны, наш земной брат усомнился в смысле земного мира, а что скажете вы?».
Итерны посмотрели друг на друга, - а что говорит начальство? – Лабард ответил: Начальство интересуется нашим мнением. «Как приятно!», ответили Итерны. Поразмыслив, они обратились к Коменданту. «Мы думаем, что у этой истории должно быть продолжение». «Ну и чудесно, я так и передам выше».
Когда пришло время Океана, Лабард встретился со своим любимцем – Итерном Босхом. Они ушли в поля, и завели любопытный разговор. О нем - чуть позже.
Ян Бжиневски ничего не знал о небольшом консилиуме в Интерриуме. Поэтому, стал еще проще относиться ко всему происходящему. Всем своим многочисленным знакомым и коллегам он объявил о небольшом отпуске. Встреча в консульстве была его последним выходом в свет…
Лунные зайчики разукрасили ночной Париж. Ян Бжиневски стоял и смотрел на звезды. Струйка древнего космического холода потекла меж лопаток. Он передернул плечами. Слова из Белой Книги всплыли в памяти отчетливым эстампом: «Если ты хочешь постичь истину, найди в себе высшую точку…».
«Мы скоро все умрем, сказка подходит к концу. Эксперимент с солнцем в молоке не удался», - слова, сказанные Яном своему другу Рене под сводами старинного особняка, в самом центре одного из красивейших городов земли прозвучали пафосно и странно. Рене внимательно посмотрел на Бжиневски. «Ты не болен?». «Я устал, хочу уехать».
Ян Бжиневсаки вышел из консульства, сел в машину и поехал домой. Лунные зайчики растеряно смотрели ему вслед. Изящные лавочки с гнутыми ножками жались к фонарям. Аллея Елисейских полей была одинокой, как никогда. Продрогший Собор Парижской Богоматери в предрассветных сумерках выглядел особенно сиротливо. «Он больше в нас не верит», - зашелестели невидимые голоса. Может быть, души зодчих, запечатленные в седом камне, соскучились по свободе, или набережные Сены почувствовали разрушительную силу воды, но в тот момент, когда то, что казалось неживым, вздрогнуло, единый молитвенный взгляд, мольба о спасении рванулась в небо, прорезала ледяной мрак Космоса, и выше, выше в невидимые, но существующие миры, туда, в убежище душ, где так покойно и светло.
И словно в ответ на молитву Парижа в чудесном мире, что люди именуют адом или чистилищем, у самой кромки радужного океана зазвенел колокольчик… «Я люблю вас…»
(конец первой главы, продолжение следует)
Consolio. Предчувствие. Книга Первая
© Copyright: Кристина Французова-Януш, 2012
Свидетельство о публикации №212102900227
Свидетельство о публикации №212102900227
Рецензии