Сonsolio. Часть вторая

ЧАСТЬ ВТОРАЯ: Начало пути
               
Интерриум. Весна

- Если бы мы могли переформатировать свою судьбу, извлечь из цельного полотна отдельные фрагменты и заменить их более позитивными и полезными. Но самое интересное в том, что иногда вредные фрагменты ценнее положительных. Ты согласен со мной, Босх?
Комендант Интерриума Фредерик Лабард был в замечательном расположении духа. Вполне возможно, этому способствовала дивная погода, - ненавязчивое солнце, легкий ветерок, перед которым стелилась хризолитовая трава, и изгибались стройные люпины, усыпавшие поле от края до края.
Не дождавшись ответа, Лабард продолжил.
- Какая гармония, какой покой, что ты чувствуешь, Босх?
- Хочется бежать от этого покоя, - Итерн Босх представлял из себя типичного интроверта с вертикальными морщинами-сердитками на переносице. Его внешность вряд ли побудила бы к творчеству художников, любящих себя, а вот тому, кто готов размышлять, угадывать, докапываться до сердечного ядра, было бы безусловно интересно написать этот необычный портрет, -  ясный высокий лоб, рельефный нос, ассиметричное лицо, с внимательными прищуренными глазами. В облике Босха чувствовалось созидательное одиночество, вдумчивость, погружение в сферы чувствительные и загадочные. Человек непытливый счел бы его равнодушным, на самом же деле его взгляд обозначал того, кто ценой кропотливого труда научился быть равномерно спокойным в любой ситуации. Босх не был склонен к эмоциям, скорее он напоминал ученого на отдыхе, который пытается отвлечься от своих серьезных проектов, но у него это плохо получается.

- Почему же, Босх,  тебя так мучает этот покой?
- Дело не в покое, Лабард, дело в том, зачем мы здесь.
- Тебя это беспокоит, а зря. Я расскажу историю…
- Может, обойдемся без историй?
- Без историй, дорогой мой Босх, никак нельзя, простая человеческая история – суть Его романа. Без нее не будет действия, сюжета, характеров.  Но свою историю я расскажу  как-нибудь в другой раз.
-  Хорошо, что я должен сделать?
- Cherсhe la fame, - как говорят французы. «Ищите женщину». Ты должен найти женщину по имени Божена. Стартовые факты я дам позже. Найти ее будет не так трудно…
- Догадываюсь…
- Труднее будет познакомить ее с нужным человеком, придав их встрече оттенок счастливой случайности. Не мне тебе объяснять, Босх, как это делается.
- А дальше?
- Дальше – это не наша епархия.
- Как всегда, - в голосе Босха послышалась горечь.
- Не печалься, Босх, когда-нибудь придет и наш черед быть обласканными солнцем. Ты устал?
- Можно и так сказать.
- Тебе наскучил наш дом?

Босх не ответил на вопрос. Казалось, он вообще потерял нить разговора. Развернувшись в противоположную от Лабарда сторону, он смотрел вдаль, где тонкая ниточка горизонта сливалась с безмятежной лазурью.
- Я часто прихожу сюда, - почти вполголоса произнес Босх, - и не могу понять, почему эта красота и этот покой так волнуют меня, почему здесь так тоскливо.
-   Интерриум – чудесное место, здесь можно обновить душу, почти не прилагая к этому усилий.
- Звучит как рекламный слоган.
Лабард улыбнулся.
- Сколько мы с тобой знакомы, Босх?
- Вечность.
- Да, вечность. Из твоих уст это звучит правдиво. Вечность – это то, что недоступно человеческому пониманию, и при этом на самом деле она не так страшна, как о ней принято думать.
- Лабард, если уж мы об этом заговорили, как насчет нашего договора?
- Ты хочешь уйти?
- Я хочу жить.
- Так придумай свою жизнь, какой ты ее придумаешь, такой она и будет.
- Это слишком легко.
- Именно поэтому люди не в состоянии осуществить это.
- Так давайте расскажем всем об этом.
- Ты это сделаешь, когда вернешься. А пока…

Лабард, словно фокусник, совершил пас рукой и через мгновение в ней появился  темно-коричневый блокнот, который он протянул Босху.
- Великовато для инструкции…
- Это не инструкции. Это то, что поможет тебе лучше понять Божену.
- Ее дневник?
- Не совсем. Книга, которую она пишет несколько лет.
- Я должен выучить ее наизусть?
- Нет, просто прочитать. Поверь, она тебе пригодится.
- Верю. Может, расскажете, что должно быть на выходе?
- Ты хочешь знать о результате?
- Хотя бы о промежуточном.
- Это сложный вопрос.
- Но не для вас.
- Для нас всех, когда это история закончится,  ты получишь ответы на все вопросы.
- Самое главное, дойти до конца этой истории.
- Ты сможешь, Босх. Не первый день на службе.
- Да, - впервые за весь разговор Босх улыбнулся.
- Тебе пора.

Солнце стояло в зените, заливая жаром все поле. Стройные фиолетовые цветы на высоких гибких стеблях,  волнообразно колыхал ветер. Небо было прозрачно-голубым, ни облачка, ни тени. И где-то вдали слышался шум прибоя. Океан – могучий и мудрый, накатывал волны на невидимый берег. А здесь, где стояли Босх и Лабард, было поле. Всякому, кто оказался бы в его сердцевине, показалось бы, что тепло земли проникает под кожу, сиреневый цвет, смиренно и нежно, окутывает сознание. Ветер, солнце и сиреневое марево, пропитав все пространство, обещали не по-земному прекрасную жизнь.

Чуть позже, когда необходимые паузы в разговоре довершили сказанное, Босх едва заметным поклоном обозначил конец беседы и, зажав подмышкой темно-коричневый блокнот, стал медленно удаляться. Лабард же напротив, немного постоял, посмотрел ему вслед и лишь когда силуэт Босха стал едва различим на лиловеющем горизонте, повернулся и зашагал навстречу мудрому Океану, что угадывался за границами цветущего полотна.

По пыльной дороге меж полей, выложенной бетонными плитами,  шел человек. Вышеупомянутый Босх. Ни печальный, ни веселый, ни счастливый, ни грустный. Шел и размышлял.

«….Миллиарды лет мы живем на земле, а люди о нас не знают. Мы помним свинцовые рассветы в пору Великой Пустоты,  когда небо и земля не были разделены, и дух Одиночества парил в пространстве. Затем Он смилостивился, и меж небесным и земным пространством пролегла грань.
Отныне каждый новый день нес в себе Рождение. То было чудесное время. В черной земле происходили дивные процессы. Крохотное зернышко наполнялось соками чернозема. И когда оно свыкалось с пожизненно тяжелым мраком, вершилось Начало. Сквозь его размягчившуюся скорлупу пробивалось нечто атласно непрочное, гибкий зеленый росток тянулся сквозь подземные слои. И все встречало его. Радовалось ему. И ликовало…Так родилась Трава…
Мы помним шелест Первой травы. Мир еще был пуст, а она уже шепталась о грядущем великом Творении Божьем.
Водные глубины, глядя на это чудо, улыбались. Им была неведома зависть, потому они просто сказали: «Мы тоже так можем…» И на дне Единого Океана забурлил водоворот. Поднялся столп света из водоворота прямо в небо. Мириады призрачных существ окружили этот столп хороводом. И канули в нем. И упали на самое Дно, до которого никому не дотянуться, которое никому не постичь и не узнать. Кроме Него. Заполоскались береговые волны и вынесли на поверхность всякую водную живность, предъявив ее Создателю. Так зародилась жизнь Морская.
Мы внимали опасливо восхищенному колыханию Первой Воды, замирающей перед Его величием. И лишь изредка из морской глубины нарождался рокочущий вал. И нес к пустынным берегам свое грозное: «Он не посмеет…».
Но печальны были созданные вскоре птицы, животные, дельфины. Травы, горы и пески коротали бесконечные дни в неприглядной тоске. Точеные пальмы обращали свой взор в недосягаемые небесные дали. Все они томились одной тревогой. Одна тоска глодала их. «Неужели он не решится, неужели не сделает ЭТОГО?». Время копилось в своей бесконечности. И не было смысла у всего живого, не было итоговой совершенности, венчающей Великое дело Всевышнего.
И тогда сиротливый мир обратился к Нему через нас. Его просьба была странной, но ее истоки нам были понятны. Не было никого, кроме нас, кто бы мог спросить Его о самом главном. И мы спросили. И просили, много дней и ночей, мы заполняли своим желанием небесный свод. И настал день, когда он ответил. «Завтра…»
Это был великий день. Багровый восход всполохами окрасил небо. Зарево накрыло все земное пространство и на мгновение нам показалось, что ОН решил все исправить. Но это было лишь мгновение. Мгновение сомнения. Земля и небо полыхали целый день, на изумрудную траву пали небесные факелы и стала она пепельной. Массивные скалы были побеждены огненными лазерами, упавшими на них из мрака Космоса. Так продолжалось до вечера. Пока в одной из долин не узрело все живое странную сферу гигантских размеров. Она была прозрачна, с одной стороны, но не давала возможности увидеть свое содержимое, с другой. И раздался голос: «Вы так ждали его, так создайте его сами…».
И все живое бросило семя от себя в эту сферу. И поглотила она зерна травы, капли Океана, осколки гранита и горных пород. И воздух влил свои молекулы, и каждое живое существо в истинном восторге подарило кусочек себя будущему Творению.
«Что же дальше?», - спросили мы. «Теперь дело за вами, ангелы тоски. Вы должны вдохнуть в него Душу». «Но почему мы?». Потому что Человек – смертен, и это будет его главной Печалью».
«Но почему ты не дашь ему бессмертие?». «В этом нет смысла», - ответил он. Ибо бессмертие это и есть Конец, а Конец – это Начало. Бессмертия не существует, потому что нет смерти и жизни вечной. Нет Начала и нет Конца. «А как же Свет и Тьма», - спросили мы. «Нет Света и нет Тьмы, есть лишь Единое Бытие, в котором всего довольно…».
Снова наступил вечер. Сфера была все так же мутна и неясна в своем содержимом. Все живое трепетало, ожидание утомляло. Пришла ночь и противопоставила надеждам сомнения. «Он так и не решился…» - шелестели травы. Горы стонали в иступленном разочаровании, лишь одни дельфины щебетали у гулких берегов песню надежды. «ОН родится, он родится…» И все замерло в ожидании завтрашнего дня. Все ожидали рассвета.
Но он побеспокоил нас, и сказал: «Я создал Сады Смерти, дивные сады, райские. Сады печалей и тоски, сомнений и страхов. Но стоит пройти их до конца, как бессмертная душа заявляет о себе. Я велю: отныне эти Сады – ваши. Все рождающиеся и умирающие люди будут проходить через них. И вы в этих садах будете хозяевами. Я создам Человека, и вы будете испытывать его, вы - ангелы печали, хранители людей – Итерны.
«За что ты так не любишь дитя свое?», - удивились мы. Без тоски и страдания нет Откровения, без Света нет Тьмы и наоборот. В этих страданиях душа Человека будет стремиться к Свету, ибо скажу, как есть: Дом его не Земля во всей своей тленности, но небесный Храм, которому нет Конца и Края, в котором нет Света и Тьмы, но есть простор, и его будет довольно всем. И всякое существо человеческое, рожденное в физическом мире, будет тосковать по своему Дому. Только не всякий сможет вернуться в него. В Садах Смерти вы будете испытывать тех, кто сомневается…».
«Но разве нельзя создать идеальный мир и идеального человека?  - спросили мы снова.
«Человек еще не сделал свой первый вдох, а Я уже предвижу Одиночество, Разрушение и Страх. Я вижу слабость человека и беды его от этой слабости. Не в вере он найдет себя, а утешится в опасных дарах Тьмы. Я вижу смерть детей моих, ибо наступит день, когда они станут Зверьми…» И Он заплакал.
Мы увидели Его скорбь. И поняли, что он сомневается. Он ушел в созданные Им же Сады Смерти и пребывал там 33 дня и 33 ночи. Тогда Земля и Небо слились в непроходимом мраке. Все живое замерло, все сущее и дышащее впало в покой. Сумерки пришли на смену Дня и Ночи. ОН БЫЛ В СОМНЕНИИ. А наша печаль все росла и росла. И все темней и темней становилось в Садах Смерти. И когда сомнения почти победили надежды, снова народился День. Он вышел из Сада, и мы воспряли духом. На исходе тридцать третьего дня, когда мягкий закат окутал изумрудную долину, ветра принесли странную весть. На самом краешке земли, где горячая пустыня отпугивала все живое, что-то непонятное сделало первый вдох. И все, кто могли, устремились на край Земли. И увидели: в центре необъятной пустыни, годной лишь для иступленных молитв, стоял Паво Кристатус. Огненный, радужно счастливый. Он полыхал всеми красками Великого Огня. Его жар не обжигал, но заставлял трепетать. Увидев всех пришедших, ощутив наше беспокойство, он сказал, роняя одно из своих перьев: «Пусть будет так». Он взмахнул хвостом-опахалом, и мы увидели сферу. Ту, самую, которая явилась нам тридцать три дня тому назад. Она была все также мутна, но через мгновение эта мутность сменилась на радужную игру цветов. Мгновение. Никто ничего не понял. Сияние накрыло всю пустыню от края до края. Все пришедшие и присутствующие оказались застигнуты этим сиянием. Мгновение прошло. Свет погас. В центре пустыни, на раскаленном песке лежало двое детей: Мальчик и Девочка. Из плоти и крови.
Взглянув в их глаза, мы поняли - вся Радость и Скорбь мира отныне будут заключены в каждой человеческой оболочке. Каждая человеческая душа будет страдать на этой Земле до тех пор, пока не вернется Домой…»



Босх. Петербург.

Босх прибыл в русский Санкт-Петербург рано утром. Почти весь город спал. Редкие прохожие в полусонном состоянии текли по улицам, пересекали проспекты, ныряли в улочки, исчезали в метро и появлялись из него вновь. Босху вспомнились слова Лабарда: «Весна - волшебное время года. Из земли к солнцу рвется жизнь,  биение Начала чувствуется во всем, да и сами люди прорастают радостью. Опасайся, весны, Босх, ибо она, как любовь, таит в себе дурман».
И, правда. Весна – удивительное время. Ее ценность осознается с годами и кажется неоспоримой. Она таит в себе особое волшебство, далекое от иллюзий человеческого мира – рождение. Нужно уметь почувствовать  ее силу, ее власть над каждым человеческим существом, ведь новая жизнь прорастает не только из земли и на ветках деревьев, но  и внутри самого человека. Его тело и душа расцветают, и из глубины  его древней памяти поднимается воспоминание о первой Весне Вселенной.
Перед тем как непосредственно отправиться на поиски объекта,  Босх решил немного побродить по городу.  Город странным образом и привлекал его и отталкивал. Была в его ауре какая-то мучительная контрастность. В центре он почувствовал необыкновенное тепло, исходящее от энергетических сгустков, скопившихся в старинных зданиях, -  а было их предостаточно, - дворцы и особняки выделялись сразу. Какие непростые и талантливые люди клали камень, работали над внутренним убранством. «Этот город возводили чужеземцы» - подумал Босх. И оказался прав.
Его поразило благородство этого града, высокородие особого свойства, степенная аристократичность и детская непосредственность, дремлющая на дне каналов.  Через несколько минут Босх ступил на «главную авеню» - Невский проспект. Здесь царил хаос: очень разные эгрегоры врезались друг в друга, отряхивались и недовольно разлетались по сторонам. Эгрегоры современности и минувших эпох, волнение человеческих душ, беспокойство жителей местных и вальяжность туристов. Сколько душевных порывов, отчаяния, шепотов, велений. А какая балаганность, пестрота, непосредственность, но все эти бесконтрольные проявления были подчинены  одному духу, властному и безжалостному, создавшему этот город силой своей души задолго до того, как он материализовался в камне и граните. Этот дух видел будущий город еще тогда, когда вместо величественного архитектурного ансамбля здесь чавкали болота и пахло плесенью.    
С широкого проспекта Босх свернул на узкие улочки, попутно заглядывая  во дворы-колодцы. Его встречали сонмы разных запахов: кофе и специй, поджаренного хлебца и подгорелых каш.  И чем глубже Босх  проникал в этот обособленный мир, тем все больше овладевала им странная, неведомая доселе нежность. Древнее воспоминание, чувство дежавю поднималось со дна его памяти - ему казалось, что много лет тому назад он сам болел этой непонятной печалью, он сам был маленьким фрагментом этого единого узора. Перед ним  открывался удивительный мир простого, бесхитростного человеческого бытия, внутренней, глубоко запрятанной личной жизни. В простых элементарных действиях он, неожиданно для себя, находил особый смысл: мальчик отбивает мяч ногой, шустро ведет его по двору, защищая от посягательства двух дружков и, наконец, с криком восторга загоняет его в самодельные ворота – старую детскую ванночку. Женщина, еще красивая, еще молодая выбивает тяжелый палас; мужчина идет с мусорным ведром; старики на скамейке играют в домино…
Окна, широко распахнутые навстречу весне, из которых несутся разные по тембру, интонации и громкости голоса, а вместе с ними – музыка, шум телевизоров, могли бы, быть может, разбудить  в самом непроницаемом  существе воспоминания.
         Выйдя на проспект, Босх, лицом к лицу столкнулся  с равнодушной монолитной толпой. И вдруг в этой безликой массе ему совершенно отчетливо высветилось лицо той, единственной, из-за которой он и прибыл сюда в этот грустный город. Она шла по проспекту, другая, не такая, как все, будто не принадлежащая этому городу и этой жизни. В ее глазах Босх прочитал тоску, которая свойственна лишь людям. Тоску без надежды, без завтрашнего дня.  В какой-то момент потерял ее из вида, но потом она опять возникла и снова исчезла.
Он должен был увидеть ее. Женщину по имени Божена. Чтобы свести ее с мужчиной по имени Рене. Ничего сложного. Но что-то глубокое, древнее – то ли воспоминание, то ли беспокойство терзало его вечную душу. Если бы он мог ей просто все рассказать. Просто подойти и, взглянув в ее серо-зеленые глаза, все рассказать. О своем задании, о ее ближайшей судьбе. При этом он обязательно взял бы ее за руку и почувствовал ее страх, любопытство, надежду.  Итерны этим и отличались от ангелов – умением чувствовать, переживать. От небесных жителей у них было лишь одно свойство – бессмертие, возможность проникать в мир физический и возвращаться в Интерриум. Может поэтому они так часто переживали чувства, сходные с человеческими. Было странно осознавать, что люди даже не догадывались о существовании тех, кто был с ними с первого дня их жизни. Босх часто думал об этом, о своей роли блюстителя людских судеб. «Интересно, всю черную работу делаем мы, а чем занимаются эти аристократы?», - лукаво вопрошал его друг Штольц, имея в виду ангельские сущности. «Они дарят людям души, - отзывался Босх, - их работа бесценней».
Прежде чем отправиться к Божене, Босх решил найти пристанище для себя. Еще немного побродив по городу, он остановил свой выбор на старинном полуразрушенном особняке, неподалеку от Иоанновского монастыря. Здесь, у воды, он чувствовал себя привольнее, и хотя воздух был пропитан затхлостью запущенной реки, со дна которой поднимался запах гнили и забвения,  Босх ощущал в этом невольном покое состояние отдаленно напоминавшее ему Интерриум.
Особняк был воплощением старины и добротного мастерства. Кирпичная кладка была крепка, только с фасадной части обрушились элементы украшений и барельефов, да сводчатые окна без стекол казались Босху порталами  в его родной мир. Как странно, наверное, бессмертному существу оказаться лицом к лицу с тленом и сиюминутностью. «Люди мечтают о бессмертии, но живут одним днем», - эта мысль возникла у него в голове сразу, как только он оказался на Земле. Люди ищут эликсир бессмертия и философский камень,  создают машины времени и адронные коллайдеры, но абсолютно ничего не знают о своей изначальной чудесной природе, заложенной в них Господом. Они создают оружие различного калибра, не понимая, что всего на свете можно добиться иным, более мирным способом. Они предпочитают силу - улыбке, ядерные кнопки – власти мысли. «Ну что ж, этот мир не совершенен, и именно поэтому я здесь», - эта мысль немного примирила Босха с чувством одиночества, возникшим поначалу.
Побродив по городу, Босх направился в гости к Божене. Вскоре он уже был у ее дома. Пепельного цвета «сталинка», одни окна которой выходили на проспект, другие «упирались» с глухую стену оборонного завода. Просторный, но унылый двор, десять парадных, закодированные двери, несколько молодых кленов, покосившиеся гаражи. «Дивная картина, вдохновляющая» - подумал Босх. А вот и ее окна. Второй этаж. Полумрак. Света нет. В окне рядом  зажегся свет. Темноволосая девушка возникла у окна, появившись откуда-то из глубины, открыла дверцу шкафа, что-то достала.  И снова исчезла.  Босх решил подождать.
Прошло время.  Дверь парадной плавно открылась. Темноволосая девушка вышла гулять с собакой. Чем дольше Босх за ней наблюдал, тем отчетливей становилось древнее воспоминание: большая поляна, вдалеке – маленький рубленый домик, из которого выходит молодая женщина, рядом с ней  идет мужчина, они поднимаются на небольшую горку и долго стоят так, взявшись за руки. Они почти не смотрят друг на друга, но их единство – самое сильное и неопровержимое.
Божена. Славное имя. Он помнил ее другой. В каком веке это было? Кажется в ХIХ. Да, точно, это был бал, сияющий, богатый,  - дамы с глубокими декольте, тонкими веерами в руках,  мужчины - в военном и штатском, подтянутые, молодцеватые, с ясными глазами. А вот и она, - бледно-голубое платье, овальный вырез на груди, гораздо более скромный, чем у других, подчеркивает красивую длинную шею. Вместо дорогих украшений – скромная нитка жемчуга. К ней подходит кто-то, он заслоняет ее от Босха, этот «кто-то» ей что-то говорит, но ее взгляд устремлен совсем в другую сторону. Она смотрит на мужчину в противоположном конце залы. Босх силится его разглядеть, но уже начинается танец, и скользящие по паркету пары не позволяют глазам зафиксировать желаемое. Мужчина переходит от колонны к колонне, кажется и он ищет кого-то взглядом. Босх пытается приблизиться к нему, но у него не получается, тогда он находит взглядом девушку, и видит, - ее глаза полны радости и блеска. Он - ее мечта, бессонница и счастье. «Только бы увидеть его, увидеть…», - шепчет Босх, но его стремление тщетно, картинка исчезает  так же мгновенно, как и появилась.
Мучительно-светлое чувство, новое, неведомое овладело им. «Что это, откуда?». Может осколок одного из воплощений, прожитых им, может вообще чужое воспоминание? Если бы знать, если бы знать…
Босх возвращается мыслями в город с немецким названием, в пустынный двор, усаженный долговязыми кленами-подростками. Божена ушла. «Ее зовут Божена. В разных воплощениях она, чаще всего, была женщиной, и всегда в каждом ее воплощении был этот человек. И он не тот, с кем она должна связать свою судьбу в этот раз. «Я должен увидеть его..., - прошептал Босх, - я должен. 
Пути бывают разными: звездными, лунными, победоносными, пораженческими, небесными, земными, просветленными, мучительными. Босх не знал, каким именно был его путь. Но он знал одно, опыт прошлых жизней, интуиция приведут его туда, куда нужно. И для этого он должен увидеть этого человека. Человека, с которым Божена была всегда. Что-то подсказывало ему, что его задание несколько ошибочно, мужчина, с которым он должен был познакомить Божену, не предназначался ей изначально. Но воспоминания бывают разного уровня, и к самым древним у Босха не всегда был доступ.
Для этого он решил вернуться в дом у монастыря. Самое время полистать недописанную книгу Божены… Во всей этой тревожной истории было нечто, что успокаивало Босха. Некоторые фрагменты этой истории он может изменить, нет, не переписать уже произошедшее, - хотя и это возможно, но зачем?, - а именно изменить грядущее. С определенной точки событийного полотна изменить направление движения временных молекул. Придать происходящему изящный поворот, сообщить ему траекторию несколько иную, нежели было запланировано ранее.
Босх извлек темно-коричневую книжицу. Открыл в середине, - у него была странная привычка, если доводилось что-то листать, - постигать материал с сердцевины, а не с начала. И вот сразу - удивительные строки, почти покаянные…

«Иногда я сожалею о случившемся. Хотя это неблагодарное занятие. Занятие для первоклашек. Для тех, кто еще первый раз живет. А я уже почти взрослая, все-таки моя попытка  шестнадцатая. Я говорю себе: мне тридцать, у меня нет детей, мужа, друзей. Зато у меня есть мама, моя собака и книги. Что еще надо для спокойной, мирной жизни. Недавно один мой друг сказал: «я смотрю на тебя, и мне кажется, что ты уже на пенсии…». Метко сказано. Да, я на пенсии. Вот только работать приходится. И все мои занятия, в большинстве своем – от вынужденности. Все, что я люблю, умещается в пределах моего мира. Я оглядываюсь вокруг – нельзя сказать, что мне совсем невмоготу, но теория о категориях счастья постепенно отмирает, все ее пункты сводятся к одному единственному, - один вид счастья возможен в условиях современной ситуации – счастье самоличное. Художник раскрашивает свой холст охрой, значит, отныне солнце живет в его собственном мире, это его персональное солнце, а что там, за окном, его не сильно колышет. Также и я, культивирую счастье в себе и ни с кем не хочу им делиться. Ну, разве что только, моим близким перепадает. Друзей у меня нет. Да и зачем мне друзья, которые в любой момент могут стать врагами. Ведь нет ничего страшнее вчерашних друзей, которые знают о тебе все, которые знают тебя изнутри, а потом занимают линию обороны, воздвигают баррикады, обвиняют тебя в своих бедах и смотрят на тебя холодными от бешенства глазами. Это страшнее всего.
Мое счастье – портативное. Для его реализации надо очень мало, а это в наше время немаловажно. Чем меньше тебе нужно для удовлетворения, тем счастливее ты себя чувствуешь. Мне нужен покой, мама, любимые книги, хорошо законопаченные окна (зимой), свежий ветер и должный уровень тепла (летом). В любое время года мне необходимо отсутствие дождей. Давайте сошлем дожди на 101-ый километр. Пусть едут туда и бродят там, как бомжи, сколько их душе угодно. Здесь, господа, вы нам не нужны. Сколько можно чавкать, небо чавкает, асфальт чавкает, в душе все чавкает, жизнь стекает по зонтичному куполу тебе за шиворот, я предпочитаю, чтобы жизнь была тверже и суше. Так спокойнее и удобнее. Мы ведь все эгоисты и я – тоже.
Я хочу, чтобы мне было комфортно. Мне нужна теплая светлая квартира, уютная кухня, -  кому-то нужен целый мир, а мне всего лишь кухня. Да, и еще забыла, компьютер. Желательно подключенный к интернету. Безлимитка, чтобы можно было до одури, каждый день, до 4 утра в Контакте – со знакомыми, незнакомыми и не очень знакомыми. С совсем незнакомыми гораздо проще. Они тебя не знают, ты их не знаешь, говоришь – что хочешь. Когда хочешь – расходишься. Никто – никому – ничего не должен. Вот оно - новое лицо счастья. ХХI век, здравствуйте, безымянные солдаты невидимого фронта. Весь мир сидит за компьютерами и ошалело бацает по клавишам. Никто – никого не видит. Картинка на сайте – блеф. Смотришь, на фото – красивый испанский мачо – «прототип» - прыщавый пацан из Коломяг. Супер. Вот он, драйф – жизнь инкогнито. Сплошная угадайка. Забавная игра для психиатров – кто скрывается под «фэйсом»…

Босх даже не заметил, как увлекся. Этим странным произведением, - симбиозом дневника и художественного романа. На него произвела впечатление горькая искренность, что была отличительной чертой этого текста. Тридцатилетняя женщина с относительно благополучной судьбой рассказывала о том, что сделало ее усталой, - о ложных сердечных привязанностях, о предавших друзьях, о погибшей Родине. Босх чувствовал, что, невзирая на пепел в душе, она все еще воспринимает Любовь, Надежду, Счастье, как понятия с Заглавной буквы. Эти чудесные понятия имели для нее значение, но не имели силы. Силы преображения. Божена еще ждала, еще надеялась, и это означало, что перемены возможны, но ее жизненной энергии не хватало на Деяние.
Из прочитанных фрагментов Итерн сделал единственный вывод, - Божену надо срочно знакомить с мужчиной по имени Рене. Читать человеческую душу очень непросто, особенно, когда она женского пола. Сколько несовпадений, противоречий, нелогичных поступков, сопротивления судьбе и поспешности. И все это накануне…
Босх улыбнулся. Закрыл блокнот. Встал, прошелся по комнате, потом вышел в большой холл. Из ближайшего окна была видна набережная и левое крыло монастыря. Протяжно и гулко зазвучали колокола. В этом городе, где так мало было солнца, он чувствовал себя одиноко, но ощущение драматичных перемен волновало его, как если бы он был человеком. То, что ему открылось, на земном языке назвалось СХУ (синдромом хронической усталости), на его – патологией души. «Занятно они здесь живут, однако», - подумалось ему. Странная смесь цинизма, усталости и эгоизма. Ядерная смесь. Когда-то люди задавались вопросами о смысле жизни, цели своего пребывания на Земле, иначе говоря, думали о своем предназначении, открывали планеты, строили города, летали в Космос. Теперь же…
Хотя, вполне возможно, что далеко не все в этом физическом мире живут по схеме, описанной Боженой. Вполне возможно, что есть те, кто, как и их предки, задумывается о смысле жизни, расшифровывает геном человека и ищет эликсир бессмертия. «Создали же они адронный коллайдер», - подумал Босх, - вот только они не в курсе, чем закончится эта авантюра». «Ладно, пойдем с начала этой истории». Босх перелистал страницы.
Пока он читает, скажем пару слов о Божене, как бы со стороны. О себе она еще расскажет предостаточно.      
 

Божена. Обещание счастья

Наша героиня, Божена Иртен, была счастливицей. Ей везло с самого начала. С того момента, как акушерка чуть не уронила ее. Ведь могла же уронить, значит повезло. Потом, чуть позже, когда в роддоме ее заразили какой-то загадочной инфекцией, от которой она сначала посинела, потом покраснела, потом и вовсе пульс упал до 40. Врач покачал головой: не судьба, значит. Мать ждала, когда принесут дочку, а та лежала в специальном боксе под колпаком без особых надежд со стороны медперсонала. Сестра уже готовила ее карточку в «списанные», но… Божена была счастливицей.
Ее вместе с мамой выписали спустя месяц. Врач снова качал головой, но уже с другим выражением лица. Матери ничего не сказали. Точнее, сказали ровно половину от того, что должны были: «Зачем беспокоить роженицу». И зачем ей надо знать, что пограничное состояние ребенка вызвано аллергией на препарат? Мама узнает об этом, спустя три года, когда во время двустороннего воспаления легких девочке опять сделают инъекцию этого «тихого убийцы», и она практически впадет в кому. Это ведь случится через три года, а значит, сотрудники роддома к этому не будут иметь отношения. Для них главное – не иметь отношения. 
Это случилось. Но Божена и ее мама были сильными. К тому же Божена – скорпиончик, а скорпионы существа основательные. Сколько в них огня и воды, как эти энергии борются друг с другом, захлестывают друг друга, спорят, мирятся, потом снова закипают, перехлестывают через край, бурлят и дышат бунтом! И этот энергетический вихрь подпитывает его обладателя на протяжении всего воплощения, подхватывает, словно океанская волна, поднимает на самый пик страдания, любви, страсти, потом в самый солнечный миг роняет вниз со всей болью и хлесткостью. Потом из глубин жизни поднимается шторм, ледяные брызги – прямо в сердцевину, колючие осколки звезд – в мозгу, и тогда или рождаются стихи или парение в бессознательное под мерное тиканье реанимационных аппаратов.  Тишина, покой, нирвана…
Но Божена - счастливица. Она способна выжить. Она рождена, чтобы выживать. И это ей не всегда нравится. Она хочет жить, а не преодолевать. У нее было счастливое детство. Такое бывает только у больных детей. Единственный ребенок в семье.  Благодатный поток любви направлен на нее со всех сторон. Отца она не знает. Он умер за 4 месяца до ее рождения. Мама еще сомневалась. Папа уже ни о чем не сожалел. Рак расцветал внутри него белой лилией. Врачи дивились: он должен был умереть еще три года назад, но он жил и внутри него цвела лилия. Королевская, с лепестками-метастазами. Он все-таки умер, на исходе лета, когда плачущий август известил о приходе «золотой лихорадки».  Лишь сказал: «Дочка, я тебя вижу…». Так и повелось… Дочка и отец видели друг друга всегда.
Поэтому, когда Божена родилась, у нее было сил за двоих. Свои собственные и папины. Он отдал ей все, что у него было, - энергию сердца, души, и жажду жизни. Ведь жизнь особенно становится любимой, когда прощаешься с ней. Божене повезло – обычно у детей маленький запас сил, а у нее удвоенный. Когда она подросла, мама показала ей папино фото – желтенький потрескавшийся снимок, - «он не любил фотографироваться», - беглый полупрофиль, взгляд издалека в фотообъектив, как бы нехотя, но чуть-чуть лукаво, глаза, как у Олега Янковского, смешливо-грустные, лучезарные, жесткие, густые, темно-каштановые волосы, высокие скулы, лоб гордеца, губы интраверта, - плотно-сжатые, тонкие, с усмешкой в левом уголке.  Все остальное Божена додумала сама. Судьбу путешественника, мечты романтика, грезящего о парусах в океане. «Он не очень любил сидеть на одном месте», - потом, спустя годы, эта фраза матери обретет еще один подтекст, - у отца было много женщин. Но он не изменял маме, просто он не мог противостоять той любви, которую излучал сам. К нему тянулись, его обожали, а он ничего не мог с этим поделать.
Из детства Божена вынесла чудесные уроки, сформировавшие ее душу. Она, как и отец, выросла интравертом, но с тягой к общению и постижению всего нового. Эта пора была особенной еще и потому, что девочка не ходила в школу – слишком часто болела, училась дома, в конце четверти приходила сдавать экзамены. Мама получала благодарственные письма, вкупе с похвальными грамотами за дочку. Отличница, между тем, все больше отвыкала от бурной внешней действительности и походила на чахлую орхидею, постепенно оживающую и расцветающую в заботливых руках знатока-садовода.
Позже, в юношеском возрасте, когда ход истории резко преломился, и картина ее благодатного мира претерпела суровые изменения, Божена увидела реальность, которая обострила потайные свойства ее личности. И в эту пору особой благодатью были для нее далекие воспоминания.  Малиновые поля за их дачей, куда они выезжали каждое лето, пыльная дорога, вымощенная широкими бетонными плитами, над которой слышалось мерное жужжание высоковольтной линии, глубокие овраги, где под корнями деревьев прятались крохотные белые грибы. Соседский мальчик Никита, напоминавший ей жестокого Амура из сказки Андерсена. Чуть позже ее воображением завладели Звездный Мальчик и Дориан Грей из книг Оскара Уайльда. Холодная мужская красота, отстраненность и созерцательность казались ей качествами, свойственными ее отцу, которого она не знала, но чувствовала.   
Мальчик Никита не хотел с ней дружить, ему больше нравилась белокурая Маша, внучка адмирала, девочка надменная и строгая. Никита играл с Боженой лишь первый месяц лета, который милая его сердцу Маша проводила на юге. Потом она приезжала, и сказка заканчивалась. 
Зимние вечера в столовой, когда она забиралась с ногами в кресло-качалку, а бабушка укрывала ее одеялом из верблюжьей шерсти. Дедушка включал телевизор, где шла программа «Время», мама садилась за стол и начинала проверять контрольные работы студентов. Божене нравилось, что в такие минуты семья была в сборе. Все вместе находились в одной комнате, и хотя каждый занимался своим делом, они были единым целым.
Новогодние праздники, наполненные ароматом мятных пряников, и  жутковатой магией гофмановских сказок. Волшебство начиналось так: мама покупала большую живую елку. Она приносила статную, зеленую красавицу, пахнущую снегом, за три-четыре дня до торжества, - квартира мгновенно  наполнялась свежестью и терпким запахом леса. Затем бабушка и дедушка распаковывали коробки со старинными стеклянными игрушками, - гирляндами, шарами, звездочками и фигурками животных, мишурой и серпантином.  В ночь с 30 на 31 декабря за стеклом серванта вырастал игрушечный городок ; на ватном снегу, согретом светом деревянных избушек, уютно располагались хрупкие гномики, пластмассовые елочки размером с мизинец, забавные лесные человечки, похожие на норвежских троллей.
За месяц до торжества мама покупала Божене подарки, и для нее начинался захватывающий период их поисков. Она чувствовала себя маленьким следопытом, точнее Томом Сойером, отправившимся на поиски спрятанных сокровищ. Исследование квартиры продолжалось не одну неделю. Но чаще всего подарки так и оставались необнаруженными. Наконец наступал заветный вечер, когда мама появлялась на пороге с маленькой тайной в глазах. Она говорила Божене: «Замри, слышишь, праздник приближается...?». И девочка честно замирала, боялась даже дышать, чтобы услышать хоть что-то.  Иногда в этой тишине раздавались шаги Деда-Мороза (дедушки), иногда звенел колокольчик в руках бабушки. Она входила в комнату, одетая в серебристый халат  Снежной Женщины и спрашивала строго, но с улыбкой в голосе: «Ты хорошо себя вела, внученька?...».
Тогда бой курантов почти не имел для Божены значения, ведь Новый Год начинался задолго до заветной полуночи. Сам ритуал приготовления и ожидания, - запах жареной индейки, еловая свежесть, салат «Оливье», многоцветье украшений, рассказы Бунина и Чехова о Рождестве, которые читались ей родными по очереди на ночь, - вот что доставляло радость. Нарядное шелковое платье, как у Мальвины, и пуховый снег ; настоящий, густой, невесомый, за которым почти не было видно новогоднего неба...

Детство пронеслось мгновенно. Словно железнодорожная станция маленького городка, неожиданно возникшего к зимней мгле на пути в мегаполис. Такие встречи кажутся мимолетными, но, почему-то, часто вспоминаются потом. «Потом» обрушилось на  Божену неотвратимо, как снежная лавина. Отступили в тень кулис романтично-тревожные сказки Гофмана, озорные истории Астрид Линдгрен, исчезли из эфира программы «Скоро в школу» и «АБВГДейка». Но главное - погибла великая империя, сильное, мощное государство, чьими трудами и традициями Божена была вскормлена и воспитана. Эта страна была потеряна безвозвратно, и именно эта потеря, как оказалось позже, произвела самое тяжелое и неизгладимое впечатление  на нее. В детстве ей нравился девиз, который она  услышала в фильме «Отроки во Вселенной» - «Через тернии - к звездам». Когда же старый мир умер, оказалось, что звезды умерли вместе с ним, остались лишь одни тернии.  В ее памяти солнечными зайчиками были любимые книги –Олтяну,  Гауф, Топелиус, норвежские предания, история о Желтом Чемодане, повести Сеттона-Томпсона, романы Чарльза Диккенса, которые не раз скрашивали дождливые вечера, приключенческие истории Дюма и Стивенсона. Еще теплело на душе от старых пластинок в 33 и 45 оборотов, - эти свидетели ее минувшего счастья до сих пор лежат на дне деревянного окованного сундука, что пылится в восточной комнате и по сей день.   
Когда-то в одной из книг Божена прочитала, что ценность каждого человека в его исключительности. Она спросила у мамы, правда ли это. Мама ответила: «Люди не рождаются исключительными, они такими становятся». И маленькая Божена твердо решила для себя - делать все, чтобы, в конце концов, достичь этой исключительности.
Стала ли Божена исключительной? «Исключительность нас ко многому обязывает, - сказал ей однажды мужчина похожий на паломника (он шел по Невскому проспекту, - высокий, невероятно худой, словно иссушенный на солнце), - исключительность вычеркивает тебя из этого мира, но до высшей его ступени ты еще не можешь дотянуться, пока не осознаешь свою исключительность. И лишь смирившись с ней, ты окончательно станешь воспитанницей иных сфер. А пока – выбирай».          
Когда она поняла, что исключительность потребует жертв, она принесла в жертву свою тягу к общению.  Отныне одиночество стало ее духовником.   Боялась ли она одиночества? Риторический вопрос. Она могла бы его приручить, если бы определилась, какого оно пола. Ее смущала его неопределенность. И все-таки их родство было явным. Ей ничего не стоило запереться дома на месяц или два, - никуда не ходить, ни с кем не общаться. Ее выход в свет ограничивался продуктовым магазином, да гулянием с собакой. В такие периоды она много писала, разговаривала с мамой,  смотрела фильмы, читала книги.
В одной из них она встретила мысль (тогда она еще была свежей и неожиданной) – «Человек может создать свою жизнь такой, какой ему пожелается». Суть проста: с помощью желаний можно осуществлять мечты. Но все дело в том, что мечтаний у Божены не было. Были замыслы – то есть конкретные цели, к которым она шла с упорством скорпиона. Поступила в тот институт, куда хотела, закончила с отличием, в год поступления уже работала там, где ей нравилось. С профессией все получилось гораздо легче, чем она ожидала. Но вот со всем остальным, что обычно составляет полную жизненную комплектацию, дела обстояли сложнее…
Перед тем, как пояснить это утверждение, зададимся вопросом, ответ на который многое объясняет: верила ли Божена в сказки, как верят в них чудесные, поцелованные Господом дети? Сначала верила, когда была маленькой. Став чуть постарше, поняла, что в жизни реальной нет места дружбе, описанной в романах Астрид Линдгрен. Нет любви, о какой говорится в народных сказаниях. Но прочитав «Мастера и Маргариту» Булгакова, она сказала себе: пусть такая любовь сбудется. И отныне все ее тайные мечты и желания были связаны именно с такой волшебной любовью. Реальной и мистической, возможной и эфемерной. Из этого же романа Божена сделала другой важный для себя вывод – человек живет не в том мире, который его окружает, а в том, который создает он сам. Если подсознательно он стремится к одиночеству, значит, кроме родителей у него не будет друзей, а все окружающие – коллеги, соседи, просто знакомые навсегда останутся для него «идущими мимо».
Посему Божена создала в своем воображении образ Своего Мужчины и ждала его, преданно и терпеливо. Однако он не приходил. Маячили на горизонте персонажи из иных сказок, пересекались с ней те, кто после казался злыми духами и искусителями. Никто не приносил хрустальную туфельку, не стремился разбудить ее поцелуем, и даже весной, когда она часто гуляла по Невскому, в равнодушной многоликой толпе ей так и не встретилось лицо ее Мастера.
Скорее всего, постулаты, изложенные в той чудесной книжке, были написаны не для нее, а для кого-то другого. Божена отправилась за истиной в поэтические сообщества, сокращенно именуемые ЛИТО, надеясь, что среди душ, любящих рифму и способных оценить мелодию стиха, найдется родственная душа. Но единственная душа, обратившая на нее внимание, предложила в первый же вечер знакомства заняться сексом в парадной дома на канале Грибоедова. Божена вежливо отклонила это «лестное» предложение и поменяла ЛИТО.
В очередном поэтическом подвальчике она встретила нескольких чудаковатых героев, предлагавших ей полететь к звездам с помощью лихо скрученной сигаретки. «А что будет, когда я вернусь?», -  спросила Божена. Ответа не последовало…
В поэтическом сообществе под чутким руководством седовласого мэтра с влажной фамилией она познакомилась с элитными юными стихотворцами, - они были не в меру горды, в меру талантливы и бесконено любили себя в искусстве. В большинстве своем все эти чудесные пииты были детьми обеспеченных родителей, посему могли позволить себе праздное бытие.

Насмотревшись на этот праздник поэтических перьев, Божена сама решилась зарифмовать окружающую ее жизнь. Но это не всегда получалось так, как ей хотелось – быт, неумолимый, словно сажа, марал ее наивные детские замыслы.  «Твоя собака опять что-то съела, - сказала мама поздно вечером. Специальным совочком Божена собрала с линолеума в прихожей продукты пищевого распада, пожурила четвероногую подружку и закрутилась в вихре домашних дел. И только в тоненькой тетрадке в клеточку за 12 копеек беглым почерком в качестве единственного свидетеля жизни иной остались строки: «Пока Бог здесь, нас осень не погубит, на нас, речистых, он не держит зла, мы не больны, пока нас кто-то любит, все остальное – память и зола…».
 
Когда пришла пора поисков и осмысления, знакомая дала Божене на время пару романов Пауло Коэльо. Написанные предельно простым языком, без стилистических изысков и детективных коллизий, они рассказали ей о том, о чем она лишь догадывалась, - о существовании Знаков. Но, увы,– надо было по-прежнему регулярно готовить еду, размораживать холодильник, по субботам мыть полы. А тополиный пух и на следующее лето путешествовал по межоконным пространствам, и одиночество стало более навязчивым и суровым.
А вот окружающий мир существенно изменился. Это его главное свойство – он меняется, чтобы люди могли стать другими. Или, если следовать Новой Философии, столь популярной ныне, - люди своими желаниями сами формируют окружающий мир. В этот период Божена сделала еще один важный вывод – она талантлива. Об этом ей говорили не только знакомые люди, но и сны. Но талант не может существовать вне времени. Он очень беззащитен, у него мало друзей, и много врагов, один из которых – обыденность. Долги за квартиру, ветхая дача, некачественные продукты в магазинах по высоким ценам, постоянное повышение тарифов, душное метро, сезонные обострения гастрита, неудобная обувь китайского производства, убогая парадная, воняющая мочой, скудно освещенный двор, могила любимого кота под облезлыми барбарисами, холодный май при отключенных батареях, соседи-алкоголики с отрицательной энергетикой, любимый город, изуродованный бездарными современными постройками из стекла и бетона. И это еще не все. Но для того, чтобы убить Дар, и этого достаточно. 

И все-таки Божена верила в Знаки. А знаки говорили ей, что Дар не оставит ее одну, лицом к лицу с миром безымянных вещей и несчастливых людей. С миром, в котором гармония достается в тяжелой борьбе с ветряными мельницами, где мельничные жернова истории перемалывают не только одиночные судьбы, но и целые эпохи и государства. Божена верила, что однажды в лучах заходящего солнца ей улыбнется незнакомый мужчина. Пройдет время, он станет самым дорогим и важным человеком в ее жизни и, быть может, ее собственная жизнь станет для нее менее ценной, по сравнению с его жизнью.

Время шло, - как принято говорить, - в песочных часах стекали песчинки, был создан адроный коллайдер, Дэн Браун опубликовал «Код да Винчи», появилось много возможностей и технологий, империя интернета подчиняла себе все больше подданных, мир расширял горизонты, черные дыры были объявлены временными порталами, бессмертие из мечты превратилось в замысел, но в жизни Божены главный человек не появлялся, зато к ней стали приходить сны – необычные, по-особому реальные. Когда она попадала внутрь этого, нового для себя, измерения, то чувствовала, будто соприкасается с чем-то необыкновенно знакомым, даже, точнее сказать, родным.
Ей снились гармоничные белые города, выстроенные, словно по линеечке. Лифт, расположенный в глубокой подземной шахте, многократно привозил ее в город почти у самого центра Земли, где светило солнце, зеленела трава, текли изумительной чистоты реки, - там жили светлые люди в белых домах, построенных из невесомого, но очень прочного камня. Там не было ни одной лишней детали, и Божене нравилась эта неземная безупречность.
Иногда она попадала в средневековые города, в которых души талантливых детей обступали ее со всех сторон и просили рассказать о мире, в котором они вскоре должны воплотиться. Ей снились бесконечные туннели, где было тепло и невесомо, радужный свет, в котором она растворялась, не переставая осознавать себя.  Постепенно, эти сны заменили ей ее реальность. Просыпаясь, она мечтала о том, как снова заснет через несколько часов, чтобы попасть в эти удивительные миры.  Сны стали ее друзьями и сообщниками, в них она могла делать то, чего была лишена в повседневности – путешествовать…

(конец второй части, продолжение следует)