Остров Русский

Остров Русский.

Телепередаче «Служу Советскому Союзу!» и газете «Красная Звезда» посвящается.

Пролог.
 Мы сидим в деревянной беседке  детского сада.  Летний день близится к концу, детский сад закрыт,  и теперь под  зеленью вьющихся кустарников сидят обитатели нашего  двора. Мы неторопливо играем в карты, щуримся от знойных лучей  заходящего солнца и слушаем.
 Слушаем, не обращая внимания ни на приходящие карты, ни на музыку из модного переносного приёмника, ни на окрики,  доносящиеся со двора.
- А  «деды» сразу наехали, как вы только  в часть зашли? – интересуется Лёха, мой одноклассник.
- Нет, - как бы нехотя отвечает Игорь.- Сначала месяц карантина был, а вот потом в роту привели, и там началось…
 Игорь выдерживает паузу, затягиваясь сигаретой.
  Да, он умеет  выдерживать паузы, умеет красиво говорить и умеет поступать как настоящий пацан.  Игорь старше нас на четыре года. Мы только вот закончили школу, а он уже успел отучиться в  училище на помощника машиниста и сходить в армию.
-  В роте нам сразу сказали, чтобы мы вешались, потому что вечером  у всех будет «прописка» и многие  останутся без почек,- Игорь презрительно сплёвывает.- Мне-то по фигу, я такое ещё в училище проходил, а вот пацан из Москвы, толстый такой, как запричитал: ой, да как же так? Да что вы себе позволяете? Надо  пожаловаться командованию!
 При этом Игорь смешно морщит  лицо и пискляво передразнивает. Мы  громко хохочем над пугливым москвичом: да, да они все такие! Привыкли там, в Москве, чтобы всё как в кино: метро,  консерватория, Кремль, чистота, порядок… А жизни – то  и не видели! Толи дело мы, русские пацаны,  родившиеся в далёком Узбекистане благодаря непоседливым родителям.
- Ну, а тут выходит такой здоровый сержант и  спрашивает: кто здесь из Ферганы? Все притихли, даже «деды». Ну, я, говорю, и чё? -  Игорёха снова брезгливо сплёвывает. – А он говорит, типа,  меня в начале службы твой земляк, сука, так гонял, что тебе сегодня  ночью вообще хана придёт. Лучше вешайся. А я, спокойно так, говорю, мол, посмотрим ещё.
 Мы с ненавистью сжимаем кулаки и с пониманием киваем. Да, именно так и мог ответить наш негласный лидер.  Именно таким  мы его знали всегда. Он не только умел  смешно рассказывать  новые анекдоты, но  и единственный из нас  грубил взрослым  мужикам, когда нас гоняли  с крыш кооперативных гаражей, смело  лазил по чужим огородам и подвалам, и также смело заводил разговоры с незнакомыми девчонками, пока мы краснели и стеснительно ёрзали. Конечно, он вёл себя так не потому, что был старше нас на целых четыре года, а потому что был действительно крут. И этот его рассказ был  лишним тому подтверждением.
- Мне даже «деды» посочувствовали, а москвич  вообще за рукав схватил: ой, давай к командиру части пойдём, это же безобразие! – Игорь опять делает смешное лицо. – А я ему говорю: успокойся, я не из таких передряг вылазил.
  Мы снова хохочем над трусливым москвичом, а Игорь неторопливо раздаёт карты. Во время непроизвольной паузы, каждый из нас примеряет на себя подобную ситуацию и пытается предугадать дальнейшие события.
 А дальнейшие события происходили как в настоящем кинофильме:  ночью в каптёрке по отдельности набили морду каждому вновь прибывшему, кроме последнего. Последним, естественно, оказался наш ферганский вожак, который сразу же завернул в челюсть  здоровому сержанту, а потом заодно и двум его товарищам.
- Да, - с досадой откровенничает Игорь, - Если бы ещё двое не подоспели, я, может, и отбился бы. Но впятером меня всё-таки завалили и долго пинали. Во-о-от  такой бланш на глазу под утро вылез!
 Мы сочувственно киваем.
- А как же офицеры? – осторожно задаёт вопрос его младший брат Петька.
 Игорь сурово смотрит куда-то вдаль:
- Я сказал комбату, что это моё личное дело, и я сам разберусь.
  В следующие полчаса мы получаем полное описание второго вечера, когда  ферганскому герою пришлось вновь вступить в схватку с превосходящими силами противника. Была разбита губа и кулаки в кровь, но и старослужащие без подарков не остались!
  Я не могу спокойно сидеть  и периодически зачем-то вскакиваю, растирая ладони. Лёшка не переставая  курит, а Петька нервно кусает губы. Всеми мыслями мы уже там, рядом с нашим старшим товарищем, в холодной казарме стройбата, защищаем честь «настоящего пацана».
 Не обращая внимания на нашу бурную реакцию, Игорь продолжает рассказывать об утреннем построении, на которое он приковылял прихрамывая и держась за рёбра, но так и не порадовал командира жалобами.
- Я сам разберусь, - ответ достойный уважения.
 Третья ночь сулила новые испытания  крепости воли  и кулаков, но Игорь был готов ко всему  и шёл в казарму, не выказывая  и тени страха.
 Всё закончилось совершенно  неожиданно. Здоровый сержант вдруг остановил «дедов» окриком, пожал игорёхину руку и сказал, что больше никто не посмеет повысить голос на этого смелого человека.
 С тех пор, Игорь стал жить припеваючи: получил какую-то тёплую   стройбатовскую должность, много спал и вкусно кушал. Ходил в частые увольнения  по сочинским пляжам, где базировалась  его войсковая часть, и знакомился с многочисленными девчонками, при первой же возможности вешающимися ему на шею….

 Боже мой, сколько раз я потом буду вспоминать эту идиотскую историю и десятки подобных!
 Лишь спустя годы, я узнаю, что его мать, вдова тётя Нина, ездила в Сочи не только навестить старшего сына, но и чтобы потребовать от командования навести в дружном воинском коллективе хоть какой-то порядок и вернуть наручные часы – память о погибшем отце Игоря. Был  большой скандал.
 Но это потом.  А сейчас в мире нет более авторитетного человека. Мы почти боготворим его. Перенимаем  манеру  говорить, копируем походку и стиль одежды. С ним весело и спокойно. А как же иначе, ведь он видел Жизнь, прошёл  тяжёлые армейские испытания и не был сломлен!
 Скоро и всем нам предстоит окунуться в этот бурный водоворот событий. Я не знаю, кем  стану в далё-ё-ё-ком будущем, после службы. Не знаю, надену берет десантника или фуражку артиллериста, окажусь в заснеженном посёлке  крайнего Севера или в закрытом городке  Европы. Одно мне известно точно – ближайшей весной я пойду служить в Армию!
 Но как раз вот этому и не суждено было случиться.
  В Армию-то я так и не попал.


  Начало.
 Наконец, самолёт стал снижаться. За восемь часов полёта  удалось немного вздремнуть, но усталость, накопившаяся за последние два дня, казалось,  стала  ещё больше.
  Я, как в тумане, вспоминал жаркое утро и построение в военкомате, тяжёлые минуты прощания  с родителями на железнодорожном вокзале  и душный плацкартный вагон, привёзший нашу команду  в Ташкент. Там нас привели  в аэропорт, где мы ещё полдня прождали свой самолёт.
 Я уже познакомился  с некоторыми попутчиками. Всего нас было чуть больше сотни, но русскоязычных только пятеро. Мы с самого начала решили держаться вместе. Остальные – представители великого  узбекского народа. Причём, в большинстве, из  далёких  кишлаков, где трамваи не видели даже по телевизору. Хотя, и телевизоры тоже…   В общем, русского языка эти ребята почти не знали, и, судя по удивлённым лицам, много чего не знали ещё. 
  Всё это время, каждый из нас пытался выведать у людей хоть как-то причастных  к нашему путешествию – куда? Но никто толком ничего не знал или делал вид, что не знает.  Мы жарились под палящим солнцем на краю аэродрома, ожидая  свой самолёт. Весь наш табор развалился на сумках и  рюкзаках. Кто-то дремал, кто-то лениво разговаривал и курил.
 Один из моих новых приятелей, Серёга, пил  газировку и  заговорчески оглядывался. Вчера, на призывном пункте, он был абсолютно пьяным, поэтому сегодня тщетно пытался сопоставить дни недели, своё географическое положение и некоторые события. Наконец, бросив это безнадёжное дело, Серёга пустился  в философские размышления о грядущем. Его сдержанная улыбка и  прищур глаз выдавали авантюрный характер. Такой нигде не пропадёт.
- Да-а-а, у меня столько делишек  на гражданке осталось! Теперь корефанам без меня крутиться придётся! – он хитро улыбнулся. – Ну да ладно. Вы, пацаны, не очкуйте!  Всё ништяк будет. Все говорят, что со Средней Азии самые лучшие солдаты получаются!
 Мы одобрительно закивали - ясное дело!
- Да оно и понятно: у нас ведь самые кручёные пацаны.  Всё как надо понимают! – Серёга явно любил выступать на публике.-  И ещё очень выносливые. Вон земляки наши из кишлаков, они же с утра до  ночи кетменём в поле машут! Похеру им:  жара или  холод! Разве победишь такого солдата? Он ведь также и с автомата до вечера стрелять будет!
 Мы полностью поддержали и это мнение.
- Поэтому и командиры уважают наших пацанов. Не то, что каких-то там москвичей! Вот тех,  ваще никто не уважает!
  Наша компания взорвалась одобрительными возгласами.
 Наконец подали  самолёт. Это был обычный ТУ-154 с настоящими стюардессами у входа. Вся наша команда неожиданно разделилась пополам. Первая часть с  энтузиазмом ринулась на трап, а вторая угрюмо и молча стояла в стороне, давая понять, что никуда лететь на такой мудрёной штуке не собирается.  Впрочем, оцепившие нас солдаты очень быстро решили эту проблему с помощью  пинков и подзатыльников.  Было видно - такое у них не в первой.
 Сопровождавший нас молчаливый майор из военкомата оглядел всю нашу ораву и выдернул меня из толпы. Узнав зачем-то мою фамилию, он сунул мне  запечатанную картонную коробку и пояснил, что я должен отдать её на другом конце тем, кто нас встретит.
- А «другой конец» - это где? – с замиранием в сердце спросил я.  Майор пожал плечами:
-  Да я, честно говоря, и сам не знаю. Мне было приказано довести вас до самолёта.  Кажется, куда-то на Украину, что ли.
 Я забежал  на трап и плюхнулся в свободное кресло озабоченный  решением двух важных вопросов. Первый: Украина – это хорошо или плохо? И второй: почему из всего табора доверили документы именно мне?  В конце концов, я нашёл для себя очень приятный и простой ответ: где-то на Украине меня ждёт головокружительная  армейская карьера, которая уже началась с лёгкой руки майора. А значит, всё не так уж и плохо! Я немного успокоился и расслабился.
 Самолёт взлетел. Стюардесса в микрофон поприветствовала нас, попросив присутствующих не шуметь и, по возможности, не крутить  и не нажимать кнопки. Мои перепуганные земляки удивлённо озирались и, в свою очередь, безостановочно крутили и тыкали во всё, до чего могли дотянуться. Наконец нервы бортпроводницы не выдержали, она выскочила в салон и проорала вышесказанное, но уже используя всю красоту могучего русского языка. Присутствующие притихли, съёжившись в своих креслах.
 По моим прикидкам, лететь  нам было часа четыре, максимум  пять. Но полёт затянулся  до восьми. Я и не думал, что Украина так далеко! Погружённый  в размышления о масштабах нашей огромной страны, я уснул.
 Сквозь холодную дымку  стали более отчётливо проступать серые  леса и ещё заснеженные сопки. Я с прискорбием отметил, что данные пейзажи никак не тянут на богатые просторы Украины.
 Появились огни аэропорта, и хотя стюардесса попросила пристегнуть ремни, все повскакивали с мест и прильнули к иллюминаторам. В надвигающихся сумерках  появилась  большая световая надпись «Владивосток».
 Какой-то неприятный комок подкатил к самому горлу.  Пугающее предчувствие физически ощущалось где-то  в районе солнечного сплетения, а непокорное сознание всё ещё занималось самообманом. Я убеждал себя доводами, что и в приморских городах служат не только моряки. Здесь также необходимы и пограничники, и десантники, и…  Да мало ли кто! Стройбат и тот нужен! Но все надежды рухнули, когда открыли  дверь – у трапа стоял морской офицер, с двумя подвыпившими моряками.
 Моряки  были с усами и широкими лычками на погонах. Громко смеясь и не менее громко ругаясь матом, они довольно убедительно попросили нас бегом покинуть самолёт и построиться  у трапа. Вся наша толпа на удивление быстро и без лишнего шума выполнила эту просьбу. Я отдал коробку с документами офицеру и, пользуясь случаем, поинтересовался, куда нас  теперь?
-  В велосипедные войска, куда ж ещё? – улыбнулся морской офицер.
 Да, глуповатый вопрос.

 ПТК.
 После самолёта, мы провели холодную ночь на территории  войсковой части в каком-то большом помещении похожем на склад. Ранним утром пешком отправились в баню на территорию другой части, где, как я потом догадался, основная задача была не помыть нас после дальней дороги, а поворовать ценные вещи в процессе помывки. Затем, привели на распределительный пункт с секретным названием ПТК.
 ПТК представлял собой территорию большой воинской части в черте города. Здесь были какие-то учебные корпуса, административные здания, а в центре располагалось несколько бараков. Бараки были старые, деревянные и холодные. Мне казалось, что это самое настоящее наследие сталинских времён. Наверное,  именно здесь останавливались каторжанские этапы, перед тем как сгинуть где-то на Сахалине или Камчатке. Теперь вот и наш,  узбекский, смешавшись с такими же этапами со всей страны, сидел  на двухэтажных деревянных нарах, расстелив грязные матрацы и устало дожёвывая домашние бутерброды. Я  с тоской  смотрел  на бритоголовых товарищей, играющих в карты, на постоянно орущих надзирателей  в военной форме и понимал, что где-то меня сильно обманули. Вместо почётного долга, я буду отбывать срок. А чтобы не возникло желания  досрочно окончить это мероприятие, барак на ночь заперли. Да и периметр войсковой части всегда был под усиленной охраной.
 Впрочем, рассиживаться долго на нарах не пришлось. В шесть часов утра нас подняли бегающие с ремнями в руках надзиратели и выгнали на улицу. Было ещё темно и холодно. Пробрасывал мелкий снег.  Отходить от бараков запретили  и мы, полусонные и замёрзшие,  прослонялись возле них до  девяти часов.
  И вот, наконец, наступило время  нормального завтрака!  Нас поэтапно  начали водить в столовую.  После нескольких дней сухомятки, любая горячая еда кажется вкусной. Но что-то меня настораживало в принимаемой пище. Старшины  посмеивались и ссылались  на приморскую воду, к которой надо привыкнуть. Может быть, может быть. Да и саму столовую я поначалу  принял за больницу.  В открытые окна вырывался запах  каши и медикаментов.  Странно как-то!  Лишь на следующий день мы узнали,  что это любимая забава в вооружённых силах – поить  и кормить вновь прибывшее пополнение  бромом. Так сказать, чтобы ничто не мешало овладевать воинской специальностью. Я всерьёз начал опасаться, что после такой  ненавязчивой «помощи», можно  уже никогда ничем и никем не овладеть, вернувшись на гражданку. Но голод взял своё.
 В ПТК постоянно происходила смена населения. Приходили всё новые этапы и уходили вновь сформированные  команды  по конкретным  воинским частям, кораблям и учебкам. В течение  всего дня к баракам прибегали посыльные со списками  и уводили на  медосмотры и собеседования.
 Мой новый товарищ Серёга умудрился найти среди местных обитателей земляка уже отслужившего половину срока. Парень оказался не заносчивым и обстоятельно разъяснял нам  некоторые постоянно возникающие  вопросы. Оказалось,  что  и в военно-морском флоте  есть  части, в которых служат не так уж и много, например: морская авиация, морчасти погранвойск, флотский стройбат (вот те на!) и, конечно же, морская пехота! Это  вселяло дополнительную надежду в измученную терзаниями душу. 
 Однажды, я заметил нездоровое оживление в стане моих  земляков. Подойдя поближе, я  выяснил, что находящийся в центре внимания щупленький узбек был зачислен в  отряд морской пехоты! Обступившие  его товарищи  восторженно выражали эмоции, а виновник торжества смущённо улыбался и что-то мямлил. Кто бы мог подумать, что этот  невысокий, скромный паренёк обладал  качествами достойными бойца элитных частей флота! Пробравшись поближе сквозь толпу земляков, я попытался узнать, каким видом единоборств он занимался,  какой разряд имел и в каких  соревнованиях себя проявил? Обескураженный узбек виновато улыбнулся и на очень ломанном русском объяснил, что ни к чему такому отношения не имеет и всю свою недолгую жизнь работал штукатуром-маляром на строительстве колхозной фермы. Понятно, решил я, видимо получил приказ не рассказывать о своих подвигах. Они ж там, в морской пехоте, все такие таинственные!  Хотя, по штукатуру-узбеку и так особо не видно. Но главное, я всё-таки узнал! Я узнал у него, в каком кабинете сидят морские пехотинцы и проводят свои собеседования! Медлить было нельзя. В конце концов, надо самому решать свою судьбу, а не ждать снисхождения  легкомысленной фортуны! Набравшись смелости, я постучал в заветную дверь и шагнул за порог.
  В полупустом кабинете сидел, закинув  ноги на стол, майор морской пехоты.  Нет, правильней сказать, сидел маленький, толстый мужичок в форме майора морской пехоты. Он устало повернул в мою сторону лысую голову с большими усами и спросил:
- Чего тебе?
Справившись с минутным замешательством, я громко выпалил:
- Возьмите меня в морскую пехоту! Я занимался спортом, у меня есть разряд…
 Во время краткой самопрезентации,  я внимательно следил за майором, потому как понимал – внешность может быть обманчива.  Что, если он надумает проверить мою реакцию и в молниеносном прыжке попытается  заехать своей короткой ножкой мне в челюсть? Или, на худой конец, выхватит из-за шиворота легендарный метательный  нож и воткнёт его в двух сантиметрах от моего уха? Железная воля было готова ко всему, но вопрос заданный майором, ошарашил меня покруче любого фокуса.
- Какую строительную специальность имеешь?
- Чего?
- Я говорю, на стройке работал?
- Я?... Нет, я сразу после школы… Но я без троек…
- Свободен.
 Майор отвернулся к окну и, похоже, сразу обо мне забыл.
  Я вышел раздавленный и опустошённый.  Двери в элиту флота для меня закрылись навсегда.
 Зато вскоре представилась возможность  попасть в подводники. Меня с несколькими земляками вызвали на медкомиссию, а потом засунули в барокамеру. Это такая большая бочка, лежащая на боку. Внутри, на двух прикрученных лавочках уселось нас шестеро и ещё два здоровых старшины. Снаружи закрыли люк и начали нагнетать воздух. В ушах почувствовалось нарастающее давление.  В самый пик испытания, в моих перепонках послышался писк и какое-то бульканье. Ощущение весьма неприятное. Было даже как-то страшновато. И не мне одному. Перепуганные узбеки повскакивали с мест и начали с криком метаться по бочке. Вот тут и пригодились два  больших старшины, пинками и невесть откуда взявшимися деревянными дубинками принявшиеся успокаивать будущих подводников.
 После испытания в барокамере, нас опять проверили военные медики. Заглянувший ко мне в уши  врач махнул рукой и заключил: «Не годен». В общем-то, меня это не расстроило, но уши продолжали болеть. Видимо сказалось  осложнение  после детсадовской простуды.
 В течение последующих нескольких дней,  пришлось закапывать уши  какими-то выпрошенными каплями и ждать  очередного вызова.
 Наконец, меня вызвали ещё в один кабинет. Там сидел усатый капитан медицинской службы и что-то быстро записывал. Задав несколько стандартных вопросов, он, даже не посмотрев на меня, постановил:
- Учебка связи, остров Русский. Следующий!
 Я отошёл в некоторой  растерянности  к дверям, а в кабинет, тем временем, вошёл один из моих земляков.
- Фамилия?
- Муртазаев.
- Имя?
- Алимжан.
- Понятно. Тоже - Русский.
- Моя?- лицо Муртазаева удивлённо вытянулось.
- Ну, не моя же, ёб тыть!- не поднимая глаз ухмыльнулся врач.- Следующий!
Удивление узбека ещё более усилилось.
- Нет, нет, - попытался прояснить ситуацию Муртазаев. – Моя сюда из Тошкент приехал, на самолёте…
 Теперь и капитан поднял удивлённо брови. Наконец, сообразив в чём  дело, офицер театрально развёл руками:
- Да,  ну-у-у? А я думал, ты к нам из Рязани с обозом пришёл!
- Какой-такой  Ряза…
- Пошёл на хер! – гаркнул  капитан.- Следующий!
 Я возвращался в барак со смешанным чувством. Во-первых, рассуждал я, если остров, значит вдали от города и цивилизации. Во-вторых, если остров, то так просто оттуда не выберешься. Но ведь, ОСТРОВ! Мне никогда в своей жизни не приходилось бывать на море. Я видел его только на фотографиях и киноэкране. Что уж говорить об островах! Благодаря художественной литературе и многочисленным кинофильмам, слово «остров» ассоциировалось в моём сознании с морскими приключениями, пальмами и  зарытыми кладами…  Да, детский сад, ей-богу!
  Старослужащий земляк, узнав о моём назначении, как-то сострадальчески  посмотрел на меня и, аккуратно подбирая слова, пояснил: « У нас на флоте есть поговорка: кто побывал на Русском острове – тому не страшен Бухенвальд. Глупость конечно! Но скучно не будет».

С прибытием!
 Катер отошёл от пристани и уверенно устремился к выходу из бухты Золотой Рог. Нас было человек пятнадцать. Из моих ферганских товарищей никого не было, и я опять ощутил  на сердце груз  тоски и одиночества. Дул холодный встречный ветер. Море и небо имели одинаково серый цвет. На горизонте маячили очертания  острова Русский, и я совершенно не удивился бы, увидев пулемётные вышки и приветливо машущие петлями виселицы. За последние дни, мне удалось выслушать  массу историй  о жизни на этом острове. Рассказы были один страшнее другого.
  Я уже с завистью вспоминал  довольную физиономию Серёги, попавшего служить в подводники. Его учебка находилась  в черте Владивостока, а значит, полагал он, всяко-разно можно вырываться в город. К тому же выяснилось, что во время походов подводникам выдают на ужин вино, и Серёга просто  влюбился в эту профессию.
 Катер то и дело причаливал к небольшим пристаням. Над заливом угрюмо нависали заросшие хвойными деревьями сопки. Вершины многих из них были увенчаны всевозможными антеннами и радарами. Мы проплывали рядом  с серыми ржавыми военными кораблями, которые как каторжане зловеще позвякивали своими цепями. Я никогда в жизни не видел военных кораблей, но познакомится поближе, желания не возникло.
 Катер причалил. На деревянном пирсе нас встречало несколько  старшин в хорошо отглаженной форме и парочка курсантов из прошлого призыва в старых, выцветших  робах. Сам вид учебной части вызывал странные чувства. Людей почти нигде не было видно. Кругом царила какая-то неестественная чистота и порядок: побеленные корпуса, ровные деревья, чистый асфальт и аккуратно подстриженная трава. В центре находилось футбольное поле с большим количеством турников и брусьев по периметру. Видимо не зря, подумал я, любимым занятием по вечерам  перед службой у нас во дворе был турник. Забегая вперёд, замечу, что за полгода службы в учебке,  нас НИ РАЗУ не привели позаниматься на спортивных снарядах.
 Первым делом, конечно,  повели в баню.
 В бане нас раздели, выдали тазики, именуемые на флоте обрезами, и загнали в холодное помывочное отделение. Пальцы ног  скрючились на промёрзшем кафеле, а из двух кранов текла холодная и чуть тёплая вода. Последняя, впрочем, очень быстро закончилась.  Намылить мочалку или голову почему-то оказалось очень сложно.  Не менее сложным, получилось  потом смыть всё это. Позже выяснилось, что в учебке довольно проблемно с чистой питьевой водой, поэтому её, по возможности, везде заменяют опреснённой морской. Также иногда и в столовой приходилось пить мерзкий чай из такой вот воды.
 В конце концов, старшинам надоело такое  сонное купание. Они вылили на нас несколько обрезов холодной воды и вытолкали   вон. Затем раздали новую синюю робу и привели в ротное помещение.
Наша рота находилась на втором этаже  двухэтажного кирпичного здания. Первое, что бросилось в глаза – это количество коек, или как говорят на флоте шконок. Они стояли в три этажа и очень плотно друг к другу. Был свободен лишь средний проход, где и проходили все построения. Курсантов было ещё не много, но уже через пару недель нас стало около 250 человек. Через весь потолок висел транспарант со строкой из устава: «Военнослужащий ОБЯЗАН стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы!»
 Пахло краской, новой робой и гуталином.
 Вводный инструктаж проводил старшина роты старшина первой статьи Кулябин. Это был старослужащий  среднего роста, но явно крепкого физического развития, с гордой осанкой. Хорошо подогнанная и отглаженная форма, лихо задранный на затылок берет и хозяйский голос – всё выдавало лидера старшинской стаи. Неторопливо прохаживаясь вдоль нашего строя и безостановочно накручивая  на указательный палец длинный шнурок со связкой  ключей на конце, Кулябин пояснил нам, что:
1) Мы - уроды, которых почему-то отправили позорить Флот. Он, старшина первой статьи Кулябин, в свою очередь такого позора терпеть не может, а посему клянётся сделать всё, чтобы сгноить нас в этом пионерском лагере или воспитать хоть что-то похожее на мужиков.
2) В этом пионерском лагере очень добрый и отзывчивый обслуживающий персонал, на который никто никогда не жалуется. И если кто-то сомневается, пусть, сука, прям сейчас сделает шаг вперёд.
3) В этом пионерском лагере нормальное питание, потому что на большую землю ещё ни разу не попала ни одна жалоба. Видимо, умозаключил старшина, никто не пишет. Ведь всё равно, вся корреспонденция с острова перечитывается, и не дай бог!..
4) Здесь нет воровства. Да! Поэтому, если проснувшись поутру, ты не обнаружил берета, штанов или даже носков, то это не у тебя украли, а ты сам всё это прое…ал. Значит, и виноват только ты. Посему, можешь не стесняясь подойти к любому старшине, рассказать о проблеме, и он тут же накажет виновного.
Ну, а ещё на территории части есть продуктовый павильон, в простонародье именуемый чипок, в котором в любое свободное время можно купить всяких сладостей, если тебя, скотину, нехватка долбит. Да и вообще, в свободное время можно заниматься чем угодно!
 Естественно, кто-то не удержался:
- А свободное время у нас со скольки?
 Кулябин расплылся в довольной улыбке:
- А свободного времени у вас, мля, вообще не будет! Поэтому, если хоть одну сволочь поймают возле чипка, - заключил старшина, - весь его взвод подохнет в наказание!
 После  такого короткого, но душевного инструктажа, нас выпнули в тёмно-синюю массу уже обитающих здесь курсантов и мы  смешались  с такими же лысыми и удивительно похожими друг на друга дУхами.
 Первое построение, первые подзатыльники и первый поход в столовую. Этот ужин заставил осознать всю значимость инструктажа и по-новому взглянуть на проблему «некоторых уродов, которым, почему-то, всегда только жрать хочется».
 По годами сложившемуся этикету, в столовую необходимо было прийти  ровными рядами, чётким строевым шагом. Если сопровождавшему старшине, что-то не нравилось в красоте и энтузиазме топающих шеренг, (а ему никогда не нравилось первые 5-7 раз) рота разворачивалась и возвращалась в начало плаца.  Так сказать, фальш-старт. Когда же наконец рота останавливалась у дверей столовой, следовала команда «бегом по одному!». Теперь нужно было забежать плотной колонной в узкую створку двери, встать  за стол и дождаться остальных.  После этого, несколько минут на отработку синхронного исполнения команды «сесть!» (без этого ведь нам никакой войны не выиграть!),  а уж потом приступить к приёму пищи.
 Если учесть, что в учебке пять рот по 200-250 человек, то 30 минут времени для посещения столовой оказывалось не так и много. Причём не надо забывать об обратной последовательности действий  после приёма пищи, а это тоже входило в отведённые полчаса.
 Вот и оставалось нам около одной минуты, чтобы разлить  похлёбку из чугунка на десять человек сидящих за столом и залпом  выпить. Со стороны, наверное, выглядело очень смешно, но нам особо-то вертеть  головой  было некогда.
 В первый раз, заглянув в котелок с гордым названием «лагун»,  и увидев на дне несколько кусочков картошки  с кусочком щетинистого сала, я подумал, что здесь накрыли на двоих. Хотя, с досадой понимал, что проголодался с дальней дороги и мог бы съесть это всё один. Рядом происходило тоже самое: ребята забежав по два-три человека за длинный стол прогоняли других дальше, но подоспевшие старшины  быстро пресекли безобразие и пинками загнали за каждый стол по десять человек. Я, грешным делом, подумал, что сегодня произошёл какой-то форс-мажор. Ну, там, продукты не завезли, электроплита сгорела, все повара умерли… К сожалению, нет. Был самый обычный день. Нам предстояло  завтракать, обедать и ужинать, таким образом, все полгода.
 Хотя, несколько раз были исключения. Некоторые письма с жалобами на необременительное питание, каким-то образом доходили в родные места.  Возмущённые родители засыпали жалобами Министерство обороны. Пройдя всю цепочку бюрократической  военной машины, проблема упиралась в какого-нибудь толстого  капитана первого ранга из Владивостока. Этот солидный дяденька приезжал  в учебку с двумя-тремя собутыльниками, проводил опрос среди курсантов, злобно заглядывая в перепуганные, осунувшиеся лица, ехал на рыбалку с отцами-командирами, пил горькую во славу Флота и возвращался в город с полными сумками и отчётом о грубом навете.
 В такой день нас кормили раза в три сытнее чем обычно, но была и обратная сторона медали: всё что мы нагло сожрали, вычиталось в последующие дни. А как же иначе, мы ведь не задницы отъедать приехали, верно? И подобное шоу происходило примерно раз в месяц-полтора. Мы даже привыкли. Но однажды, после примерно четырёх  месяцев службы, случилась осечка.
 Сразу несколько «хитрожопых ублюдков»  свалилось с острым приступом язвы желудка. Так как в местном медпункте  занимались только  серьёзными перевязками, и  лечить такую мелочь никто не умел, пришлось отправить дезертиров  во Владивосток. Там, соответственно,  родители, пресса, скандал и т.д. На остров прислали врачей. В ходе медосмотра выявилось ещё несколько язвенников и около двух десятков курсантов с диагнозом «дистрофия». Ну, чем не Бухенвальд?  Думаете, кого-то отдали под трибунал, лишили орденов и расстреляли? Что вы, мы же живём в цивилизованной стране!
 Да, требовались конкретные объяснения, и эти объяснения были предоставлены.
Значит, по версии командования, дело было так.
 Непонятно каким образом договорившаяся группа язвенников и недоносков, решила любой ценой  просочиться в доблестные ряды вооружённых сил. ( Ну, это понятно, желающих навалом, а на всех вагонов не хватает!) Путём подкладывания себе в трусы всяких утяжелительных предметов, этим бесчестным людям удалось обмануть доверчивую призывную комиссию и прибавить фиктивный вес. (Странно, конечно, что в трусы никто не заглядывал, но тоже очень похоже на правду.) И уже,  каким-то совсем непостижимым способом, собравшись в нашей учебке, стали срывать боевую и политическую подготовку личного состава, чем очень огорчили  сердобольное командование части. (Тут, само собой, у любого нормального человека наворачивались слёзы сострадания к офицерскому составу).
 И всё же, было принято гуманное решение не выгонять подлых дистрофиков с острова (счастье-то какое!), и продолжить откорм оных из продовольственных резервов части.  Как говорится, сам погибай, а товарища-дистрофика выручай!
 Для таких ребят было выделено два стола с вдвое усиленной пайкой и дополнительными продуктами. Но столы эти поставили ни где-то в стороне, а на самом входе, чтобы каждый забегающий в столовую видел, по чьей вине он сегодня опять останется полуголодный.
 К сожалению, далеко не каждый понимал суть происходящего, и этим несчастным ребятам частенько доставались злобные взгляды и оскорбления.  Некоторые из «дистрофиков» уже через несколько дней пытались пересесть за обычные столы, но старшины строго отслеживали ситуацию: выпросил, так сиди, родной, жри и радуйся на виду  у голодных товарищей!



Старшие товарищи.
 Девяносто девять процентов времени нашим  воспитанием занимался старшинский состав. По сути, старослужащие  различных призывов, отучившиеся на курсах старшин. Конечно, не всем выпадало такое счастье. Теоретически подразумевалось, что оставаться  в учебке и передавать глубокие накопленные знания удостаивались только лучшие курсанты. Самые умные, самые внимательные, самые преданные и добросовестные… Короче, элита Русского острова, дай им бог  всего и побольше!
  Хотя, мне почему-то казалось, что требования  к будущим старшинам  нашей учебки были такие – жажда власти и, желательно,  склонность к садизму.
 Надо было видеть довольное лицо старшины, по несколько часов гоняющего на плацу обессилевшую роту. Или прохаживающегося  вдоль строя, в течение часа стоящего на одной ноге. В этом лице, дипломированного штукатура или слесаря из какого-нибудь далёкого уральского посёлка, было всё: и надменность Наполеона, и суровость маршала Жукова и самолюбование товарища Сталина…
 Конечно, всё это делалось для нашего же блага. Во время движения строя на работы, в учебный корпус или даже из бани, могла прозвучать команда: «Вспышка слева!», «Вспышка справа!» или просто «Воздух, бля!» За доли секунды от всех присутствующих требовалось очень быстро упасть в произвольном порядке, закрыв голову руками. После недовольной команды старшины: «Отста-а-авить!», отработка упражнения  производилась ещё  несколько раз. Зато теперь, ни один китайский лётчик не застанет нас  врасплох, вот!
 Но это были стандартные, уже замусоленные в дружных воинских коллективах методы воспитания. Любой бывший зоотехник, налепивший на свои не по годам широкие плечи старшинские  погоны, понимал – нужен творческий подход. И были действительно оригинальные находки. Одна из них, «катание на карусели».
 Роту выстраивали  большим кольцом в колонну по два человека на склоне небольшого холма. После команды: «Бегом марш!», старшины, с помощью ремней и пинков, разгоняли  вращение живого кольца до максимальной скорости. Мы, вроде как, катались.  Только без жёстких кресел. Плечом к плечу с тяжело дышащим товарищем, я забегал на склон и по окружности  сбегал вниз подгоняемый  таким же тяжёлым дыханием сзади. Затем снова захватывающий дух подъём,  и  снова радостный спуск… И так минут десять.  Ну чем не парк культуры и отдыха? Разве что, сладкую вату не продавали.
 Были  и усовершенствования уже привычных занятий.
 Например, подметание  плаца. Казалось бы, чего тут придумаешь, даже на больную голову? Но старшина из соседней роты проявил воинскую смекалку и заставил троих своих подопечных подметать плац не веником, а шнурком, привязанным к концу железного лома. Смотрелось диковато и, судя по хохоту старшинского состава, очень весело.
 А в нашей роте усовершенствовали мытьё полов.
 Вообще-то приборка  на флоте делается четыре раза в день, поэтому пыли в ротном помещении не больше, чем  на страницах устава. Но однажды, старшину первой статьи Антоняна  неожиданно до глубины  бездонной души возмутил  «грязный палуба» и лестничный пролёт с первого на второй этаж.  Будучи ярким представителем сельской интеллигенции,  Антонян видимо привык к идеальной стерильности, работая помощником ветеринара  в горах Армении.
 Не колеблясь ни минуты, он опрокинул двухсотлитровую пожарную бочку и заставил  снова высушить весь пол. Но! Была пара нюансов.
 Во-первых, протирать пол нужно было с нижних ступенек,  продвигаясь наверх. И, во-вторых, никакой ветоши, только  собственные шнурки! Задача довольно сложная, даже если этим занимается вся рота.  Правда, было и послабление: так как внеочередная приборка проходила после отбоя, по времени нас не ограничивали.  Да хоть до утра, жалко что ли!
Тяжёлая флотская служба на берегу, ежедневная забота о судьбе тупорылых курсантов и их посылок, сильно выматывали старшинский состав. В конце концов, они тоже, в некотором смысле, люди, и тоже имеют право на некоторые  душевные слабости. Например считалось, что покупать сигареты старшине совсем не обязательно. Личный состав роты всегда  поделится этой маленькой радостью с любимым командиром. Происходило это просто.  Старшина подходил к марширующей или работающей роте  (взводу, смене) и объявлял о начале конкурса на лучшую сигарету. Во время  проведения данного мероприятия, всем участникам полагалось  приседать или отжиматься. Конкурс длился в среднем от минуты до десяти. Наконец, у кого-то сдавали нервы, и любимый командир получал выигранную сигарету, прикуривая под сопение и ласковые взгляды дрессированного коллектива.
 Ну, это  на улице. А в ротном помещении, угощать старшину сигаретой должен был дневальный. ( На то он и дневальный!)  Мне пришлось с этим столкнуться с первого же заступления в наряд.
- Дневальный, ко мне! – зычно приказывал старшина роты из глубины нагромождённых шконок.
- Товарищ старшина первой статьи, курсант…
- Дневальный, дай сигарету,- прерывал доклад  усталый командир.
- Я не курю, товарищ старшина!- гордо отвечал я.
- Алё, тело,- морщась обращался  он ко мне. – Я не спрашиваю, куришь ты или нет! Сигарету дай!
 Бли-и-ин, думал я, какая по-военному простая, но железная логика!
- У меня нету!
- Ну, ты чё такой мутный, а?-  заглядывал мне в глаза старшина.- Я же не спрашиваю…
 Ну и т.д.
 Труд сделал из обезьяны человека. Доработав эту глубокомысленную теорию господина Дарвина, военные выдвинули свою: тяжёлый, бестолковый труд из любого «мутного» военнослужащего сделает «шарящего». В результате, мне находили много работы, исключающей даже минутный отдых. Каюсь, мне, как и многим некурящим товарищам, приходилось в последующем закупать  сигареты перед заступлением в наряд. Человеку, который никогда не курил, делать это намного обидней и унизительней, чем курящему. Но доля дневального на Русском острове и так не сахар.  За сутки дежурства, он не имеет права даже присесть. Его постоянно заставляют  что-то делать, прислуживать, куда-то бегать, что-то доставать или, как  здесь метко замечено, «рожать». Он постоянно получает оскорбления и оплеухи. Что уж говорить о ситуации, когда к тебе «усиленное» внимание!
 Примерно, один-два раза в месяц старшины устраивали себе народное гуляние. Поводом становился день рождения, полученный денежный перевод или просто удачно украденная или успешно проданная за пределы части вещь.
 После вечерней поверки, старшины зачем-то ТИХО закрывались в баталерке, ротной кладовой, и уже через час вываливались оттуда с дикими криками и летящими во все стороны табуретками. В роте начинались международные учения.
 Весь полусонный личный состав прыгал между шконок, ползал и приседал, одевался и раздевался, выбегал в трусах на улицу и забегал обратно. В общем, из нас делали настоящих мужчин.  Пьяные старшины не жалели в этом благом деле своих сил: отбивали об нас кулаки, ломали табуретки о спины последних и срывали свои голосовые связки. Поклон им до земли, да!
 Следует заметить, что в нашей учебке, как и в любой войсковой части, даже после отбоя, несут службу доблестные офицеры. Ну, там, дежурный по роте, дежурный по части, ещё какие-то … Странно конечно, но за всё время подобных ночных «учений», в роту ни разу не заглянул ни один дежурный офицер, чтобы хотя бы ради интереса узнать, а  что, собственно, происходит?
Видимо, у офицеров были более важные дела: разминирование минных полей, сидение в засаде, допрос вражеских диверсантов…
 Одним словом, все дежурные офицеры были очень заняты в такие часы.
 К 2-3 часам ночи накал страстей ослабевал. Кто-то из старшин ложился спать, кто-то уходил с гастролями к друзьям в другие роты, а кто-то продолжал общение.  Сценарий был примерно одинаков.
 Любимец всего старшинского коллектива Витёк продолжал нечленораздельно  что-то пищать и заниматься мордобоем.
  Этот маленький человек, казалось, был обделён природой во всём: очень невысокий рост, маленький вес и  очень скромное умственное развитие.  Похоже, люди работающие в военкомате, имели хорошее чувство юмора, отправляя Витю  служить во флот. А ещё он носил длинную чёрную чёлку и имел вспыльчивый, истеричный характер. Всё это придавало ему огромное сходство с Гитлером. Однажды, он даже попытался отрастить для солидности усы, как это принято у всего старшинского состава, но такого не вынес даже командир роты. Последний сказал на построении, демонстративно глядя в потолок, что если, сами знаете кто, не перестанет косить под популярный персонаж и не побреется, командир лично пристрелит его, предоставит международному сообществу труп  и получит медаль за борьбу с фашизмом.
 Витёк побрился. Но гуманизма в нём не прибавилось. Вот и прыгал он среди ночи не жалея своих тоненьких ручек и ножек на полураздетую массу курсантов, доказывая, что и один в поле воин. Мы разлетались в разные стороны, демонстративно корчились и искренне благодарили бога, что весит старшина второй статьи Витя не больше половины мешка картошки.
 Вторым неусыпным старшиной был  Григорий. Он тоже имел невысокий рост, но, в отличие от Вити,  коренастую фигуру. А ещё кривые, толстые ноги, большой, толстый нос и большие, толстые усы. Засыпать вместе с другими подвыпившими старшинами, Грише мешала глубокая жизненная драма. В первый же месяц службы, его «не дождалась» любимая девушка. Григорий писал философские стихи в тайную тетрадочку, размышлял о судьбе и пытался забыться, посвящая всего себя воспитанию личного состава роты.
 Во второй половине ночи Гришей неожиданно овладевало лирическое   настроение. Я не знаю, с чем это было связано – со светом романтичной луны, таинственной прохладой ночи или просто начинал выветриваться алкоголь. Старшина вдруг прекращал боевые действия, уходил на минуту в себя, а вернувшись,  просил поднять руки  ребят, у которых остались на гражданке любимые девушки. Отведя этих курсантов в сторону, Гриша усаживался на стул  и начинал душевное общение на тему любви, предательства и жизни вообще. Он просил показать фотографии любимых девушек, одобрительно кивал, давал никому не нужные  советы, выслушивал истории о первом знакомстве и проводах, и со слезами на глазах, наслаждался «пацанскими» песнями под гитару в исполнении сонных подопечных.
 Старшина первой статьи Антонян был третьим богатырём в этой не спящей компании.
 Он  был человеком среднего роста и невероятной худобы. Как и все люди, не обременённые интеллектом, Антонян не имел чувства меры, такта и приличия. Например, ему было известно, что старослужащим  положено ушивать форму, и чем больше прослужено, тем, по его мнению, должны быть уже и сильнее ушиты штанины и рукава.
  Антонян отслужил много.
 Судя по его одежде – очень много. Поэтому, иначе как глистой, никто старшину за глаза не называл.
 А ещё ордена и награды. Чем храбрей и доблестней военнослужащий, тем больше у него наград. Да разве ж кто спорит?
 Я видел дембельскую форму старшины первой статьи Антоняна. Судя по обилию непонятно откуда взявшихся значков и медалей, их обладатель прошёл  две-три войны, побеждал во всех известных человечеству соревнованиях, участвовал в дальних морских походах и спасал людей на пожаре.
 В полуночном угаре Антонян тоже вытаскивал из строя группу парней имевших опыт общения с прекрасным полом. Но, в отличие от печального романтика Григория, горячего кавказского парня  интересовала, так сказать, более узкая, физиологическая  сторона общения. Он заваливался в дальнем углу на свою шконку и жадно слушал  эротические истории, требуя  пересказа всех мельчайших деталей  и нюансов.
 Так и подходила к концу  очередная бессонная ночь. На среднем проходе продолжал воевать со всем ненавистным человечеством  обессиливший и вспотевший мышонок Витя. Где-то потихоньку дребезжала гитара и исполнялась грустная песня  про голубоглазую девчонку, не дождавшуюся  героя. А где-то, под монотонное бухтение, громко вздыхал старшина первой статьи Антонян.

Отцы-командиры.
 Офицер. Нет, даже не так. Офицер Флота Российского! Каково, а? Есть в этом словосочетании какая-то магия! Произносишь, и сразу  мурашки по спине!  Перед глазами возникают суровые лица мужчин на разрываемых штормом  парусных фрегатах или  опалённые огнём вражеской эскадры, но так и не сдавшиеся молчаливые  люди в эполетах с красивой осанкой.
 Великий Пётр Первый заложил не только корабли. Он заложил  великий дух и традиции Флота Российского – то, что передавалось из поколения в поколение как святыня. Эта святыня укреплялась. Крепла и гордость за детище Петра Великого.
 На кораблях, где мне довилось служить впоследствии, рьяно следят за соблюдением писаных и неписаных правил, требований и традиций. Это и понятно, если армейская  часть может как-то скрываться, используя рельеф местности, рассредоточиться или отступить на заранее  подготовленные позиции, то корабль, как единый организм, или погибает, или остаётся победителем. А значит, буквально от каждого зависит судьба  экипажа.
 Главными хранителями Духа Флота Российского на корабле, конечно, являлись офицеры.  Это были люди разных возрастов, роста, веса и темперамента. Но всех их объединяла какая-то чистоплотность и чувство гордости за принадлежность к роду Офицеров  Флота. Может, мне просто  повезло с экипажем, но офицеры всегда, и в море, и на суше, имели подтянутый  вид и чистую, отглаженную форму. На кораблях не допускалось старослужащим заставлять молодых матросов застилать за собой  шконки или гладить робу. Моряк должен сам следить за своим внешним видом и не позорить Флот.
  На Русском острове такими глупостями никто себе голову не забивал.
 Не все, но большинство офицеров и мичманов  нашей  учебки,  выглядели как-то неопрятно. Я часто видел неглаженые  брюки, несвежие рубашки и нечищеные туфли. Также часто при общении с офицерами в воздухе  витал лёгкий аромат перегара. Впоследствии я узнал, что тянуть бремя службы на Русском острове достаётся только избранным. Ссылку на остров надо заслужить. Вот и блистали в личных делах офицерского состава формулировки типа: «систематическое  пьянство», «поступок недостойный офицера», «хищение имущества» и т.д.
 Командиром нашей части был человек среднего роста в  военно-морской форме, но в звании подполковника, а не капитана второго ранга, что вызывало у нас недоумение. Он был рыжий, имел несколько золотых зубов, да и вообще сильно смахивал на криминального авторитета. А ещё имел вспыльчивый характер и одинаково ненавидел всех, от курсантов до офицеров. Эту черту характера подполковник унаследовал от многолетней службы в дисбате, располагавшемся  здесь же, на Русском острове, недалеко от нас. Мне кажется, командира части очень огорчала невозможность расставить по периметру пулемётные вышки и проводить расстрелы при попытке к бегству. Именно поэтому, он явно злоупотреблял спиртным, выходил только  на общие построения, да и то не всегда, и никогда не унижался до личного осмотра территории  вверенной части. А зачем, собственно? Всё равно расстрелы запрещены.
 Всю повседневную рутинную работу выполнял его заместитель –  офицер военно-морского флота. Любой обитатель нашей учебки мог за километр узнать прихрамывающую неторопливую походку капитана второго ранга Иванова.
 Он был мужчиной лет около пятидесяти, с гладко зачёсанными назад чёрными густыми волосами, а в  руке его всегда дымилась папироса системы «Беломорканал».  Судьба капитана была окутана тайной, но поговаривали, что хромает он от ранения, полученного в схватке с японским самураем-камикадзе. Где Иванову удалось найти японского самурая неизвестно, но история эта придавала образу и поступкам заместителя какой-то героический оттенок.
 На территории военных прерий Русского острова курсантов называли слонами, а крылатая фраза капитана второго ранга  Иванова: «Слон без работы - преступник!» стала  любимым лозунгом командиров всех уровней. Поэтому, чтобы уберечь нас от этой криминальной доли, старшины и офицеры ежедневно находили для нас работу. Смысл в ней мог абсолютно отсутствовать, но ведь не это главное!
 Например, однажды наш взвод, в течение  двух дней самоотверженно огораживал под проливным дождём склад, недавно кем-то обворованный. ( Я подозреваю, это были всё те же японские самураи). Мы вкапывали тяжёлые столбы на глубину метра и обносили их железной сеткой с колючей проволокой. После окончания работ выяснилось, что забор должен стоять на полметра дальше. Иначе никак! Мы переделали. Затем выяснилось, что мы сильно схитрили, вкапывая столбы через каждые три метра. Нужно через два – так красивее будет.  Да разве ж мы против красоты? Всегда -  пожалуйста!  Но к концу работ неожиданно обнаружилось, что для такой красоты  не хватает столбов, нужно сделать, как было. Опять вкопали через три.  А потом пришёл Иванов, обозвал нас нехорошими словами и спросил, зачем огораживать уже пустой обворованный склад? Вообще-то,  мы сами терзались этим вопросом в течение последних двух недель, но спорить не стали. Выкопали забор и унесли вкапывать к другому, ещё не ограбленному складу.
 А однажды, суровый взгляд Иванова упал на большое футбольное поле.  Спортивными мероприятиями в нашей учебке не злоупотребляли, но траву периодически косили. Капитана второго ранга  вдруг очень сильно возмутило такое отношение  к спортивному инвентарю. По его приказу  нашу роту посадили на корточки в одну шеренгу  на краю поля и приказали выщипать всю траву ровно на высоту спичечного коробка. Плечом к плечу, в течение нескольких часов, мы ползли по футбольному полю, обрывая каждую травинку, а позади нас ходили старшины со спичечными коробками, периодически возвращая роту назад. Вставать с корточек строго запрещалось.  Мы медленно продвигались вперёд, навстречу другой роте, ползущей в нашу сторону, а на пригорке молча курил очередную папиросу великий маршал победы – капитан второго ранга Иванов.
 Ещё в самом начале службы, один задержавшийся в учебке курсант из предыдущего призыва рассказывал такой случай.
 Начиналась зима. С холодными ветрами пришли первые морозы. Остывшую землю  припорошил редкий снежок. Возле учебного корпуса стояли голые  скелеты деревьев, вперемешку с небольшими елями. И всё бы ничего, но по какому-то непостижимому капризу природы ёлки эти стали желтеть. А тут из Владивостока начальство надумало приехать через пару дней. Казалось бы, ну и что?  Для глупых гражданских – ничего. А для  людей военных - факт вопиющий! Где в уставе написано, чтобы ёлки жёлтые были? Нет такого пункта!
 Вот и принял Иванов волевое решение.
 Со всех аптечек части собрали  зелёнку, вылили в два ведра незамерзающего тосола и раздали слонам  куски  поролона из разорванного автомобильного сиденья. Стали макать поролон в вёдра и красить  предательски пожелтевшие деревья.
- Представляешь, каково на морозе мокрыми руками каждую иголочку красить? – жаловался старый курсант.- Целый месяц потом сами зелёные ходили. Но, правда, красиво получилось!
 Так и прививают в вооружённых силах тягу к прекрасному! И никаких, там, консерваториев не надо!
 Ещё одним офицером, с которым нам  приходилось общаться, был командир роты капитан третьего ранга Якунин.
 Командир был лет за тридцать, высокий, с тонкими усиками и небольшой кокетливой бородёнкой. Военно-морская форма  хорошо на нём сидела, но по моим понятиям, Якунину больше бы подошёл  гусарский мундир. Наверное, анекдоты про поручика Ржевского писались именно с таких офицеров. Он был франтом, любил ввернуть  крепкое словечко или остроумную фразу, да и вообще, ни перед кем особо не заискивал. Любимым  занятием молодости командира роты был бокс, женщины и алкоголь, что, в конце концов,  и привело на просторы Русского острова.
  Будучи  капитаном второго ранга на боевом корабле, Якунин умудрился  влезть в какую-то амурную историю, учинить мордобой со старшими по званию и даже применить табельное оружие. Правда, говорят, никуда не попал. Удивительно, как человек такого темперамента вообще мог дослужиться до звания капитана второго ранга! Конечно, был суд офицерской чести и всё такое. Пониженный в звании и изгнанный с боевого корабля, Якунин продолжил службу в нашей учебке, что, впрочем, никак не сказалось на психике и привычках  капитана уже третьего ранга.
 Командир  абсолютно не злоупотреблял    воспитанием вверенной ему роты и, по возможности, сваливал куда-то, доверяя заботу о многочисленном стаде слонов всё тем же чутким и отзывчивым старшинам. Исключением являлись лишь вечера, когда капитан третьего ранга, неожиданно для себя, не успевал уйти и напивался прямо  в своём кабинете. (А у него был даже свой кабинет с большим дубовым столом и широким кожаным диваном!) В такие минуты в нём просыпался адмирал флота и чемпион мира по боксу одновременно.
  И вот тут надо отдать должное нашему командиру. Даже в таком непотребном виде, Якунин свято соблюдал субординацию и, вызывая к себе в кабинет, поколачивал только представителей старшинского состава. Исключением были лишь дневальные, иногда попадавшие под горячую руку.
 А ещё был случай, произведший впечатление даже на видавших виды старшин.
 Однажды,  средь бела дня, командир умудрился притащить в роту «на экскурсию» какую-то молодую женщину! Он завёл её в свой кабинет, закрылся, и в течение часа поил чаем и зачитывал главы из устава. Одухотворённая новыми знаниями, счастливая женщина покидала ротное помещение под изумлённые взгляды личного состава. Кто-то признал в ней жену одного из офицеров нашей же части. После этого случая, представители даже самых глухих аулов и кишлаков, говорили, глядя вслед командиру, на чисто русском языке: «Да-а-а, МУЖИК!!!»

Будни.
 Подъём в шесть часов утра. Это тяжело. Особенно, когда организм обессилен хроническим недоеданием, недосыпанием и постоянной муштрой. Но, не смотря ни на что, нужно вскочить и одеться за сорок пять секунд. Никогда не думал, что это реально. Оказалось - вполне.
Зарядка. А как же без неё настоящим воинам? Взбодрить цветущий организм, потянуть стальные мышцы, наполнить  широкую грудь свежим воздухом!...  Всё это не про нас. То ли организм не такой цветущий, то ли грудь не такая уж и широкая, но вся рота уже после первого  круга вдоль злосчастного стадиона тяжело дышала, подобно табуну лошадей громко топая копытами. Я с тоской вспоминал свою прошлую жизнь на гражданке, когда в рамках личной подготовки к службе устраивал многокилометровые кроссы. Просто мустанг необузданный!  Теперь хватало и пятисот метров, чтобы потемнело в глазах.
 Потом умывание, немного издевательств, маршировки и приборки. Ведь завтрак только в 9-00, и есть время как-то нагулять аппетит для тех, кто не успел проголодаться.
 Вот, наконец, и он. После нескольких неудачных подходов к столовой, всё-таки прорываемся к столам…
 Лёгкий, ни к чему не обязывающий завтрак, всегда оставлял возможность продолжить мечты о еде.
 С некоторых пор, меня стали одолевать нехорошие подозрения по поводу своего умственного и полового развития. Дело в том, что, судя по  сюжету  художественных фильмов о воинской службе, виденных мною, все молодые военнослужащие видят сны исключительно о нежных руках и сладких поцелуях далёких подруг, о недосказанных словах, о  печальных, любимых глазах….
 Чёрта с два! Мне уже который раз, как какому-то сопливому карапузу, снился большой торт! И весь этот торт мне одному! И я набрасываюсь на него и ем! Сначала отрезая большие куски, а потом и вовсе отламывая руками! Я ем, ем, ем и не могу наесться!..  И так до  команды «Рота, подъём!»
 Мне показалось, что начинаю сходить с ума. Ведь раньше я не мог осилить до конца и один  большой кусок торта. И даже мороженое редко доедал до конца. А тут на тебе, сладкоежка! Скажи кому, так засмеют!
 И вдруг, приятная неожиданность!
 Во время построения,  рядом со мной стоял парень по имени Серёга. Он до службы закончил мореходку, поморячил, повидал людей  и, наверное поэтому, был балагуром и весельчаком. Качая головой, Серёга сказал, ни к кому не обращаясь:
- Чёрт, я сегодня опять всю ночь торт жрал! Вот такой, сука, большой! И не успел доесть – старшина Ваганов, скотина, разбудил!
 Я обомлел. Строй оживился. Со всех сторон посыпались одобрительные реплики и высказывания. Оказалось, что сегодня утром, старшина испортил  праздничный обед ещё десятку курсантов! Завязалась полемика у кого торт был  больше и лучше украшен: магазинный торт рядом не валялся с домашним, лучше побольше крема, чем бисквита, а  вишенки сверху - не так уж и плохо… Это надо было видеть – детский сад на прогулке, какие к чёртовой матери защитники родины!
 Слово «учебка», или правильней «учебная часть», подразумевает процесс обучения чему либо. Мы находились в учебке связи. Через полгода учебного процесса корабли и войсковые части должны были получить крупных специалистов в области радиотелеграфии, умеющих работать на всевозможной аппаратуре, а при необходимости, ещё настраивать и ремонтировать. Ну, должны, и что?
 Трёхэтажное здание учебного  корпуса находилось на краю воинской части, и было обнесено дополнительным забором с колючей проволокой. Толстые красные стены были возведены ещё до изобретения радиосвязи. Два ряда крепких решёток на маленьких окнах придавали заведению сходство с тюрьмой.
 Теоретически, ежедневно до обеда, мы должны были овладевать в стенах этого  угрюмого здания азами воинской специальности. Мы и овладевали. Все полгода. И только азами.
 За всё время службы, мне удалось всего несколько раз увидеть расчехлённую аппаратуру в полутёмных классах. Судя по  внешнему виду, произвели её ещё до первого полёта человека в космос, что, впрочем, не уменьшало  степени секретности. Срывая с аппаратуры чехол, старшина наглухо закрывал занавески, потому что в это время над учебкой мог пролетать вражеский  самолёт-шпион  и внимательно заглядывать в окна! А тут мы с аппаратом! А в Америке уже праздник! А вся секретность наших вооружённых сил уже на нуле!..
 А вот совсем и не смешно.
 Рассказывая эту страшную историю, старшина делал суровое, многозначительное лицо, и мы понимали – вот она, военная тайна! Враги кругом. Надо бдить.
 Именно поэтому, нас АБСОЛЮТНО НИЧЕМУ не учили.
 -  А смысл? – размышлял старшина, развалившись на стуле в учебном классе.-  Вот научи тебя, а завтра нападут диверсанты, возьмут тебя в плен, и ты же, сволочь продажная, им на первом же допросе всё расскажешь.
 - А чё это, сразу на первом?- угрюмо огрызался я.
 Хотя, откровенно говоря, старшина был прав.
 Я слабо себе представлял непонятно откуда взявшийся диверсионный отряд на территории нашей учебки. И ещё слабее представлял себя, связанным, надменно улыбающимся, но несломленным, с разбитым лицом, молча плюющимся в сторону растерянных врагов… Да, это вряд ли.
 Вот и делало командование из нас, полудурков неразумных, потенциальных героев. Никакие  золотые буржуйские горы, никакие изощрённые пытки не смогут вытащить из курсанта  Русского острова и крупицы той самой, страшной военной тайны! Да, я подозреваю, и из старшинского состава тоже. Так–то!
 Кроме школьных парт и вечно зачехлённой аппаратуры в классах находилось ещё кое-что. И вот с этим, кое-чем, нам приходилось общаться очень плотно.
 В каждом классе находился уголок с некоторым количеством гирь, кувалд и просто тяжёлых железных чушек.
 Дело в том, что когда самолёту-шпиону наконец надоест летать над нашей частью, а все взятые в плен курсанты проявят завидную стойкость, обезумевший условный противник  может попытаться взять штурмом наш угрюмый учебный корпус. Но смею вас уверить – в вооружённых силах всё продумано до мелочей.  По условному сигналу, мы должны схватить все эти железяки, и раздробить аппаратуру к чёртовой матери в мелкий порошок! Чёрта им лысого, а не наших секретов!
 Ну, а пока сигнала не поступало, железяки использовались для развития неуставных взаимоотношений.  Мы должны были приседать с гирями, бегать по этажам с кувалдами или таскать  железные отливки вокруг корпуса. Старшин это очень веселило. Да и нам спать меньше хотелось. Опять же время до обеда скорей проходило...
 Конечно, на самом деле в неуставных взаимоотношениях ничего весёлого нет. Я с интересом смотрел на своих товарищей по почётному долгу.  Ведь, это только на первый взгляд мы были лысой, одноцветной массой. Каждый был вполне сформировавшимся человеком со своим характером, темпераментом и взглядом на жизнь. Нас собирали со всех уголков страны, от Кавказа до Сахалина. Кто-то  успел лишь закончить школу, а  кто-то уже развестись  с женой. Кого-то выдернули, не дав закончить сессию в институте, а кто-то бежал в военкомат сам, скрываясь от суда.
 И вот теперь здесь, одинаково постриженные, одинаково одетые, одинаково обутые мы и вели себя одинаково странно перед самодурством  тщедушного старшины или недалёкого офицера.  Почему?
 Видимо потому, что  военная машина не такая уж глупая и примитивная, какой кажется на первый взгляд. Десятилетиями, а может сотнями лет, оттачивалось мастерство  переплавки  крепкого металла характера свободолюбивых людей  в мягкий пластилин серой  безропотной массы, из которой можно лепить что угодно. Вот несколько  его принципов.
 Во-первых, расстояние.  Практически вокруг каждого более-менее крупного населённого пункта, в радиусе ста километров, найдётся какая-нибудь воинская часть. Два часа  пути – и ты уже защитник Отечества. К чему все эти дорогостоящие  перемещения  десятков тысяч людей из одного конца страны в другой?
 А потому, что оно того стоит. Со сменой географического положения, климата и обстановки у человека нарушается психологическое равновесие. Он чувствует себя одиноким, уязвимым и никому не нужным.
 Во-вторых, внешний вид. До службы я не придавал значения своей причёске и одежде. Делаю со своей внешностью  что хочу, одеваюсь как удобно, а что такого? Оказалось, всё не так просто.
 Когда ты стоишь в многосотенном строю одинаково подстриженных и одинаково одетых людей, особо остро ощущается твоя принадлежность к стаду. Нет никакой юношеской веры в свою уникальность и исключительность. А все понятия о Гордости Человека  и Силе Личности по-щенячьи  попискивают где-то там, в пыльных книжках школьной библиотеки. Здесь же срабатывает  овечье предчувствие: отобьёшься от стада – погибнешь.
 В-третьих, выбор. Всегда есть выбор: какими бы не были унижения – перетерпеть со всеми или получить трудности предназначенные тебе одному. Ты, вроде как, выбираешь меньшее из зол. К тому же поговаривали, что особо буйных курсантов после учебки отправляют служить в самые убогие и криминальные части.
 Вот и думай, пока ползаешь среди ночи под шконками или бегаешь  с тяжёлой железякой вокруг учебного корпуса.
 Но бывали и исключения.
 Этот случай произошёл в соседней роте.  Во время очередных приседаний и зуботычин проходящих в учебном корпусе, не выдержали нервы одного из курсантов. Этот смелый парень ответил нехилой оплеухой по морде обнаглевшего старшины. Перепуганный старшина вскочил и … Конечно он побежал  за помощью. Собрались старшины во главе со старшиной роты.  Думаете, началась Куликовская битва? Нет, это сказка  для допризывной молодёжи. Всё проще.
 Старшина роты построил личный состав, вывел из строя виновника торжества, отдав честь, извинился за причиненные неудобства его нежной натуре, и приказал сесть на стул в конце коридора, дабы не утруждать  уставшие ноженьки. Повинуясь законному приказу, парень сидел в течение двух часов, пока всю роту с особым энтузиазмом  гоняли по этажам и коридорам.  При этом все двери и окна плотно закрыли. Уже через час по запотевшим стёклам и крашенным стенам ручьями бежала вода, а мокрые от пота курсанты подобно  гибнущим подводникам задыхаясь глотали воздух. В связи со сложившейся ситуацией, не пошли даже на построение и в столовую. Командование части отнеслось с пониманием.
 Наверное, после случившегося, человек, защитивший свою честь, честь мужчины, стал просто народным героем?  Сколько раз после этого его дружески хлопали по плечу и жали руку?
 Нет, не жали. Его били. Били свои. Били всей ротой. Несколько раз.
 Ведь, это всё из-за него…  Ведь, если б не он… А он, гад, в это время отдыхал на стульчике! Послал же бог урода!
 Ах, как приятно читать о сильных, волевых людях! Как  бьётся сердце, когда герой фильма встаёт во весь экран и рвёт цепи! Да, надо жить так! Надо гореть! Пусть коротко, но ярко! Ты так считаешь?  Ну, вот и живи в кинотеатре. А в жизни всё по-другому.
 Мне даже стыдно описывать этот случай. Но это всё про нас, про людей. Его не скрывали, а  наоборот рассказывали другим ротам в назидание. Чтобы неповадно было. И было неповадно.
 В такие моменты мне часто вспоминались героические истории о начале службы, рассказанные старшими во дворе. Какой бред! И я всё это слушал!


 Боевая вахта.
 Как и все настоящие военнослужащие, мы иногда ходили в караул. Но не все. Ведь несение караульной службы – это, прежде всего, оружие в руках. А готов ли ты применить его согласно уставу или, хотя бы, вернуть обратно? Вопрос серьёзный. Особенно в обстановке всеобщей любви и заботы, коих в нашей учебке было с лихвой. Специально обученная женщина - психолог составляла тесты и проводила доверительные беседы на тему: «А может, всё же  шмальнуть?»  Особо разоткровенничавшихся отсеяли.
 Началась недельная подготовка к караулу. Прежде всего, нужно было выучить толстый устав караульной службы. Наизусть.  Смешно, конечно, но оказалось, что это не шутка.  Вот тут и пригодился весь арсенал глумлений и издевательств в рамках неуставных взаимоотношений. Офицеры и мичманы, становящиеся невольными свидетелями криков и треска ломающихся табуретов, узнав  о целях воспитания, одобрительно кивали и удалялись. Устав- это святое, его надо выучить  любой ценой.  И мы выучили! Независимо от умственного развития, национальности и образования! Выучили все!
 А ещё нас обучали обращению с оружием. Мы слушали лекции и тренировались на практике. Даже  после нескольких месяцев опыта несения караула, мы очень скрупулёзно  выполняли все пункты руководства по получению, использованию, заряжанию и разряжанию  автоматов, а также хранению боеприпасов. Всё по-взрослому! Но и здесь не обошлось без нововведений! Чтобы не искушать нашу неокрепшую психику и оградить от всевозможных глупостей, капитан второго ранга Иванов приказал ВООБЩЕ НИКОГДА не выдавать нам патроны! Нам и не выдавали. Вот так. Ну и чем мы отличались от босоногих пацанов, играющих возле дома в войнушку? По уровню боеготовности ничем. Мы тоже изображали  суровых часовых, готовых в любой момент расстрелять  из пальца ненавистных врагов. Поэтому, заступая  на объект, больше всего ребята боялись остаться без автомата, который мог отобрать проходящий мимо подвыпивший  старослужащий  или офицер.
 И, тем не менее, в  несении караульной службы была одна очень приятная вещь. Заступая на охрану какого-нибудь склада или учебного корпуса, ты оставался  на несколько часов совершенно один! Вообще-то уставом регламентировано нахождение на посту не более четырёх часов, но если разводящий старшина проспал или просто ему лень идти, вахта могла затянуться и до восьми часов. Это, конечно, не всегда приятно. Особенно, если одет не по погоде. Но иногда лучше  тихо помёрзнуть, чем громко скакать в противогазе по караульному помещению.
 Медленно слоняясь вокруг большого склада, приятно осознавать, что тебя совершенно не касаются все эти многочисленные построения, приборки, пожарные тревоги, внеплановые работы по загрузке или выгрузке угля и т.д. Тебя здесь, как бы, нет. Ты там, в отпуске, за тридевять земель отсюда. Где светло и спокойно. В уютном тёплом доме с заботливыми родителями. И в окружении друзей и подруг. И обязательно за большим столом… Да, торт конечно будет…А ещё жаренная картошка… Никогда её не любил. А вот сейчас бы целую сковородку… И вот друзья, лучше б сытые пришли… Потому что одну сковородку я и сам…
 Чёрт! Резко проснувшись, я больно ударился головой о крышку  полевой кухни. Знакомый голос старшины  не оставил  даже капли от крепкого сна. Выкатив испуганно глаза, я помчался вокруг склада, крепко сжимая в руках боевое  оружие. Когда разводящий в сопровождении двух  караульных вырулил из-за угла и увидел моё перекошенное лицо, он даже присел немного.
- Ты это… Ты где шаришься, тело?! – наконец взяв себя в руки,  выпалил старшина. – Я уже второй круг  наматываю!
- Я это…И я второй! Разминулись, видать… Я ж постоянно хожу, хожу…
- Что-то ты темнишь, - задумчиво озираясь процедил старшина, но так ничего и не поняв, на всякий случай въехал в грудь кулаком и заменил следующим  караульным.
 От сердца отлегло. Манёвр удался,  и я возвращался в караульное помещение довольным и немного выспавшимся.
 Дело в том, что один мой сослуживец, интеллигентный  парень из Москвы по фамилии Олишевский, поделился со мной своим изобретением. На углу охраняемого склада находилось несколько полуразобранных полевых кухонь. На крышке одной из них Олишевский вскрыл замок (времени–то много!) и повадился спать внутри во время ночной смены! Вот и я попробовал.  Оказалось тесновато, но очень даже неплохо.  Опять же холодный ветер не донимает и старшина не видит. Что ни говори, а полевая кухня – вещь хорошая!
 Особо почётным в караульной службе считается охрана боевого  знамени части. 
 Пост номер один находился на втором этаже штаба, но желающих  было не много. Здесь были свои  плюсы и свои минусы. Из плюсов было требование нести караул в чистой парадной форме, что ограничивало начальника караула и разводящего в издевательствах во время «отдыха» караульного. И, конечно же, вопрос тепла. Если  охраняющему склад приходилось в течение нескольких часов топтаться на холодном ветру в одной робе, то знамя охранялось в тёплом помещении.
 Минусов было тоже два. Во-первых, всё время приходилось стоять практически неподвижно. Выбор небольшой: или смирно или вольно. А во-вторых, как ни странно, тепло. Дело в том, что уже после получасового неподвижного стояния в тепле, часовой начинал терять  боевую бдительность, а проще говоря, засыпал. По несколько раз в сутки на кафельный пол с грохотом падал автомат или сам охранничек. Это в лучшем случае. А в худшем, раз в неделю приходилось менять стекло прозрачного короба, в котором находилось знамя части. Стоящий рядом часовой не всегда мог рассчитать траекторию своего падения и иногда умудрялся разбить саркофаг головой или прикладом. После таких случаев, какой-нибудь офицер оказавшийся рядом цинично спрашивал:
- Товарищ курсант, Вы что, не высыпаетесь что ли? Интересно, а чем Вы занимались в свободное время?
 Да, очень интересно. Хотя, думаю, ни для кого не было секретом, что в течение суток нахождения в карауле, мы практически не спали. Ну, вот как-то не принято было. И до, и после тоже. Чтобы не расслаблялись.
 Именно поэтому, желание поспать постоянно  шло рука об руку с желанием поесть. Неожиданно уснуть можно было под тёплыми лучами солнца, во время построения на плацу, или стоя в очереди за таблетками в медсанчасти. Ну, а уж вздремнуть несколько секунд во время чтения любимого устава или в процессе получения политинформации сам бог велел!
   Здесь не помогала никакая железная сила воли. Узнавая из доклада офицера о новом спущенном на воду американском  авианосце, курсанты то и дело виновато клевали носом или заваливались на бок. А весть о размещении  крылатых ракет вдоль наших границ  вообще выбивала  почву из под ног. Некоторые так и падали с лавочек на пол. Видимо, уж больно близко  к сердцу мы воспринимали все эти новости.
 

  Шлюпку на воду!
 Однажды, на очередном построении, командир роты объявил о начале дежурства нашего взвода по территории части. Имелись три вакансии: «помогать» в котельной старослужащим кочегарам,  вступить в ряды морских ПыХатинцев и грести на шестивёсельном ялике, перевозя через залив  людей.
 Конечно, согласиться добровольно «помогать» одичавшим и вечно подвыпившим кочегарам, один из которых даже успел побывать в дисбате, желающих не нашлось. Все знали, что  кочегарка не только внешне напоминает ад.  В неё практически никогда не спускались  офицеры. Лишь изредка, из ада выбегали страшные чёрные жители с горящими глазами, в одежде отдалённо напоминающей военную,  хватали зазевавшихся курсантов, оказавшихся поблизости, и утаскивали в преисподнюю. У бедолаг отнимали береты и ремешки и на несколько часов превращали в  рабов. Замученных, чумазых  ребят вернувшихся «оттуда», даже старшины не сильно наказывали. Отцы-командиры надменно посмеивались, раздавали оплеухи  «восставшим из ада», но ходить на разборки к кочегарам не решались. А тут на тебе, понадобились добровольцы! Конечно, недолго думая, добровольцев назначили.
 Очереди в морские ПыХатинцы тоже на наблюдалось. Так называли несчастных, попадающих работать на ПХ – подсобное хозяйство. За территорией  части находилась свиноферма. Руководил ею здоровенный старшина первой статьи, хохол, ненавидевший буквально всех, кроме свиней. Он проживал здесь же, в небольшом домике и абсолютно никого не боялся.  К нему частенько забегали по праздникам командиры всех мастей, покупая по дешёвке или меняя на водку молодых поросят. Ну и кто такого накажет?  Естественно, свиной король жил на широкую ногу, был нагл, груб и жесток.
 Поросят кормили в основном остатками из нашей столовой, поэтому издалека, их можно было легко спутать с худощавыми бродячими  собачками, бегающими  по загону. Доля их тоже была  незавидной. Впрочем, свинья есть свинья, и плоды их  жизнедеятельности приходилось кидать  лопатой до самого темна. Плюс  грязь, вонь, мухи и здоровый  неадекватный хохол, особо не разбирающий чем бить…
 Одним словом, любителей сельской романтики нашли по уже отработанной схеме.
 А вот  с шестивёсельным яликом вышло по-другому.
 Здесь было сразу два  плюса. Во-первых, конечно романтика. Какие-никакие, но мы всё-таки моряки! Будет что рассказать девчонкам на гражданке! А во-вторых, усиленное питание! Образовалась очередь. Старшина, назначенный главным шкипером, выбрал более-менее крепких. В их числе оказался и я.
 Схема была следующая. После утренней зарядки и умывания мы сразу шли завтракать, не участвуя в ежедневных издевательски-воспитательных мероприятиях. А это уже дорогого стоит!
 После завтрака, придя на эллинг, мы спускали на воду свою шестивёсельную шлюпку и начинали перевозить через залив всевозможных пассажиров. Это были как офицеры, так и простые гражданские, работающие и проживающие в наших краях.  Два-три раза в день проходил катер, собирая основную массу народа, ну а нам доставались опоздавшие или наоборот, сильно спешащие.
 В 14-00 мы уходили быстренько пообедать, а в 20-00 делали последний рейс, после чего, наконец, возвращались в опустевшую столовую и не торопясь ужинали!
 Бывали и приятные неожиданности. Иногда, во  время штормового предупреждения и большой волны, в целях безопасности запрещалось перевозить людей на ялике, и мы довольные зябли на берегу, пережидая непогоду.
 Самым тяжёлым, конечно, оказался первый день. Сразу же выяснилось несколько неприятных моментов. Во-первых, деревянное весло не такое уж и лёгкое, хоть и деревянное. Во-вторых, грести синхронно шестью вёслами практически нереально! Охрипший  старшина потерял изрядное количество сил, чтобы убедить нас в обратном. Ну, и в-третьих, грести на вёслах просто до чёртиков тяжело! 
 Я  натужно тянул на себя весло, то и дело  ударяя по соседним, чертыхался и ёжился от брызг поднимаемых моими товарищами, тыкался в спину впередисидящему, натыкался сам и искренне недоумевал, как это на экране кинофильмов, так лихо и легко всё получается? В принципе, технология была не сложной: по команде «Р-р-раз!», надо было опустить весло в воду  и сделать длинный гребок, а по команде «И-и-и-и!»,  поднять весло из воды и вернуться по воздуху в исходное положение. Весь путь, старшина, сидевший на корме, должен был произносить только  два этих слова, но на практике  его команда имела более развёрнутый вид: «Р-р-раз-и-и-и,  р-р-раз-и-и-и, р-р-раз… Ты, морда! Да, вот ты! Ты зачем, сука, весло вытащил, а? Разве была команда «и-и-и»?  Р-р-раз-и-и-и, р-р-раз… Алё, тело, уснул там чтоли?  Р-р-раз-и-и-и… А тебя, чучело,  я щас вообще как Чапаева утоплю! Р-р-раз…»  Стоит ли говорить, что втянулись  быстро. К вечеру первого же дня мы стали профессиональной командой с одинаково гудящими спинами и горящими ладонями.  Всю последующую неделю, мозоли на руках были основной нашей проблемой.
 А вот командиры у нас периодически менялись. Дело в том, что среди старшин ходила легенда  про то, как подавляющее большинство девушек и молодых женщин во время недолгой переправы влюбляются  в красавца командира деревянного корабля. Говорили, что были случаи, когда наслушавшись героическое  «Р-р-раз-и-и-и!» и налюбовавшись на красивые  раздаваемые подзатыльники, одержимые женщины  буквально утаскивали мужественных старшин к себе, едва шлюпка причаливала к берегу! Именно поэтому, старшины приходили на эллинг в парадной отглаженной форме и не жалели сил и голосовых связок во время перевозки прекрасного пола. Правда, особого успеха такая тактика не имела, и женщины, в лучшем случае,  лишь скромно благодарили по прибытии, а иногда даже одёргивали боевого адмирала. Короче говоря, любовной интриги не возникало и старшина, разочарованный  женской чёрствостью, менялся через пару дней с другим романтиком.
 В последние дни нашего «дальнего похода» погода совсем испортилась.  Шли дожди и дул ветер. К вечеру опускался туман и рано темнело. Во время переправы нас обдавало  холодными брызгами. Было довольно мерзко.
 В один из таких вечеров, когда мы уже собирались затаскивать шлюпку на стапеля, к нам подбежал запыхавшийся капитан-лейтенант:
- Отставить! Шлюпку на воду, бегом!
 Он был худой и высокий. Красный румянец особо выделялся на фоне бледного лица и светлых волос.
- Товарищ капитан-лейтенант, в связи со штормовым предупреждением, дежурный по части запретил выход, - доложил наш командир. – К тому же, время позднее.
- Товарищ старшина второй статьи, - высоким командным голосом заблеял офицер, - у меня срочный пакет в штаб Флота! Я имею полномочия пристрелить и тебя и твоего дежурного по части за невыполнение приказа! Военный конфликт на носу, а он покушать, да поспать собрался!
 Наш теперешний командир, старшина второй статьи Баженов, был старше нас всего на один призыв. К тому же, он был один из тех немногих, в ком оставались порядочность  и понимание. Баженов был невысоким, склонным к полноте селянином, с голубыми глазами навыкат.  Нам было жаль униженного старшину. А вот дежурного по части, в принципе, можно было и расстрелять…
- Товарищ капитан-лейтенант, уже темно и туман, - тихо проговорил Баженов. – Можем заблудиться.
- Вот из-за таких как вы, трусливых девочек, и  гибнут наши ребята  в военных конфликтах, -  злобно процедил сквозь зубы офицер. – Устроили тут пионерский лагерь!  А ну, бегом на вёсла, гандольеры долбаные!
 Мы быстро погрузились и отчалили.
 В душе метались смешанные чувства. С одной стороны, ну чего обижаться? Мы – люди военные, и должны выполнить любой  самый сложный приказ. Особенно, когда дело идёт к международному военному конфликту. Вон, и сам офицер торопится, не обращая внимания ни на туман, ни на дождь, ни на высокую волну. С другой стороны, «трусливые девочки», да какие-то там «гандольеры»,  ещё  долго звучали в голове. Тьфу, и где он слово-то  такое заковыристое выудил?!!
 До другого берега было метров пятьсот. Накопившаяся за день усталость давала о себе знать. Да и осознание того, что ужин откладывается ещё, как минимум, на час, настроения не улучшало. Мы гребли впотьмах, молча, окружённые холодной ватой тумана, периодически подгоняемые  визгами капитана-лейтенанта. Вообще-то, по самым грубым прикидам, шлюпка должна была причалить уже минут десять-пятнадцать назад, а берега всё не наблюдалось. Мы понимали, что сбились с курса, но особого выбора не было.  Гребли дальше. Офицер  продолжал обвинять нас в непрофессионализме и пособничестве врагу,  а Баженов  монотонно командовал своё «р-р-раз-и-и-и» и напряжённо вглядывался в темноту.
 Наконец, появилась земля! Высокий обрывистый берег был огорожен несколькими рядами колючей проволоки.  Видимо мы причалили  у каких-то военных складов. Неожиданно откуда-то из темноты раздался звонкий голос  с явным азиатским акцентом:
- Стой, кто идёт?!
  Капитан-лейтенант вальяжно обратился в темноту:
- Алё, часовой, у меня пакет в штаб…
- Стой, стрелять буду!
- Чего? – присел растерявшийся офицер. – Я ж говорю, у меня пакет… Отставить!.. Там война почти… Отставить, часовой!...
 В темноте  щёлкнул затвор.
 Обезумевший капитан-лейтенант упал на корточки,  не переставая  кричать писклявым голосом:
- Отставить!... Это приказ! Отставить!.. Мы - свои!... А вы, какого хера уставились?..  Раз-и, раз-и!...
 Честно говоря, нам и самим не хотелось давать часовому повод съездить во внеочередной отпуск за проявленную бдительность. Шлюпка пулей скрылась в тумане.
 Отойдя на несколько десятков метров, старшина развернул шлюпку на 90 градусов и мы тихо пошли вдоль  берега. Минут через десять, снова решили пришвартоваться. На этот раз место было открытое и более- менее знакомое. Вскоре показался причал.
 Недалеко от берега стояла легковая машина. Нашего  капитана-лейтенанта встречал какой-то человек. Не  сказав ни слова, офицер выпрыгнул из шлюпки и устремился к встречающему. 
- А я думал, ты уже не появишься! – сказал, улыбаясь человек.
- Да, блин, этот новый замполит… Я сам думал, что уже не вырвусь! Ох, и жрать охота! – на ходу писклявил наш новый  знакомый. И уже, запрыгивая в машину, спросил:
-А бабы, бабы-то будут?
- Всё будет! – ободряюще похлопал по плечу встречающий. – И жрачка, и водка, и бабы!...
- И трипак тебе на винт, фронтовик  херов! – злобно выкрикнул Гриша Житков, весёлый говорливый парень, призвавшийся из Азербайджана, весь вечер молчавший.
 Офицер или не услышал, или сделал вид. Колёса машины взвизгнули, и она скрылась в тумане.
 Мы молча оттолкнулись от берега  и легли на обратный курс, искренне проклиная невесть откуда взявшегося офицера.
  Немного попетляв  в тумане, шлюпка причалила у родной земли.  По части уже объявили отбой, и наша команда брела по пустынному плацу в сторону столовой, подгоняемая  холодным ветром и мерзковатым дождём. В столовой, конечно, нас уже давно не ждали. Всё было  благополучно съедено, вылизано, сметено и вывезено на подсобное хозяйство. Наш молодой старшина сумел выпросить  в хлеборезке буханку хлеба, которую по-братски разделили и  тут же проглотили. Вернувшись в ротное помещение, потихоньку разделись и, не умываясь,  завалились по своим шконкам.
  Я лежал и думал, что вот прошёл и ещё один день моей воинской службы,  а значит, далёкий дембель, хоть немного, но приблизился. А это уже хорошо. Да и Родину, в очередной раз, почти сумел спасти. Тоже не плохо….


Купание.
  В июле на остров обрушилась жара. Было влажно и нестерпимо душно. Заниматься бестолковыми работами, маршировать на плацу, «кататься на карусели», да и просто таскать тяжёлые ботинки  стало совсем невмоготу. Хотелось наплевать на святой долг Родине, бросить всё и убежать на какой-нибудь далёкий пляж, окунуться в море, подремать на солнышке, а там уж будь, что будет! Особенно обидно было осознавать, что море-то вот, совсем рядом, ведь мы, чёрт побери, на острове! Но по приказу командования купание было строго запрещено. Понять такое было невозможно нормальному человеку.
 На одном из построений Лёнька Кашпурт, командир нашей смены, не выдержал  и, довольно смело, попросил объяснений у командира роты. Мы, между прочим, в некотором смысле, моряки, а не какие-то там сапоги-солдаты, нам без моря никак нельзя! Капитан третьего ранга криво усмехнулся и лаконично гаркнул:
- Здесь вам не тут, ёб дыть!
 А потом снисходительно пояснил:
- Это ты на гражданке мог на Машку в любое время запрыгнуть. А на флоте есть приказ о распорядке дня, утверждённый командиром за месяц. При следующем утверждении приказа туда внесут и пункт о купании. Понятно, на?
  Какой-то умник из толпы поинтересовался, а что мешает командиру части, например,  переделать приказ сегодня, ведь он не в Америке сидит?
 В качестве ответа  мы получили возможность  в течение десяти минут отработать ставшие привычными для нас команды «упор лёжа принять!» и  «отставить!».
  Больше вопросов не возникало.
  Погода в Приморье переменчива и капризна даже летом. Через несколько дней пришёл циклон, задул колючий ветер и небо затянули свинцовые тучи. Серая форма курсантов на фоне серого плаца, серые громады кораблей на фоне серых сопок, серое настроение на  фоне серых будней.
 К вечеру одного из таких дней объявили построение всего личного состава учебки. На краю плаца выстроился духовой оркестр. Ветер с бухты и холодный мелкий дождь пробирали до дрожи. Сами по  себе такие построения не сулили ничего хорошего и сейчас очень хотелось, чтобы всё побыстрей закончилось, и тогда, может, удастся  попасть на работы в какой-нибудь склад или помещение роты. Но на этот раз не было ни нравоучительных матюгов  с трибуны, ни прилюдных наказаний провинившихся, ни развода на дополнительные работы. Ничего не было!
  Перепугано грянул оркестр, весь личный состав выполнил команду «напра-во!» и нас куда-то повели. За месяцы службы мы уже научились настороженно относиться к сюрпризам. Этот день не стал исключением. Все  переглядывались и шептались, а старшины с офицерами многозначительно и злорадно усмехались. Но молча! Многосотенный строй дрожащих курсантов шёл за территорию части подгоняемый отпимистичным маршем духового оркестра и воем солёного ветра. Мне показалось, что я уже видел эту картину в каком-то старом, чёрно-белом фильме про восставших моряков Кронштадта. Их там также вели расстреливать к морю… К морю?!!
- Ну, чё мля, выпросили? – спросил улыбающийся командир роты, когда всем всё стало ясно.
 Похоже, выпросили. Идя навстречу пожеланиям военнослужащих (хоть и дебилы, но свои, родные) командование  внесло в расписание  следующего месяца пункт о ежедневном купании личного состава. Несколько сотен курсантов поротно, ровными шеренгами, стояли вдоль  кромки бухты, ссутулившись и дрожа, ободряемые музыкальными фантазиями озябших музыкантов. Как оказалось, сам процесс купания тоже имел строго регламентированный характер. Весь личный состав  разделся до трусов, рассчитался на «первый-второй», и пока вторые номера,  стоя по стойке смирно, наслаждались воем ветра и музыкантов, первые,  с помощью старшин и офицеров, были загнаны в воду.  Ровно через пять минут следовала команда поменяться местами, и уже первые, стоя мокрыми на холодном песке, любовались громкими заплывами вторых. Вода была холодной, но после стояния под дождём, казалась довольно комфортной уже через пару минут барахтаний. А там опять смена купальщиков. И так несколько раз.
   Обратно шли под ту же музыку, но уже бодрые и весёлые. 
  Водные процедуры проводились в течение всей недели, при любой погоде и, справедливости ради, надо отметить – никто серьёзно не заболел. Единственный минус был в том, что после купания ещё больше хотелось есть, но решение этого вопроса никак не зависело ни от погоды, ни от распорядка дня, ни от репертуара  духового оркестра.

Баталер.
  Мы все – люди разные, со своими особенностями, недостатками и взглядами на жизнь. Вскоре после стресса навалившегося с прибытием на «таинственный остров», наступает период некоторого успокоения и привыкания. Из серой массы курсантов начинают выделяться свои «лидеры»,  «хохмачи», «клоуны», «придурки» и т.д.  Отношение  курсантов к старшинскому составу, по понятным причинам, было весьма неуважительным. Ведь они были не только  законными угнетателями, но считались и «сухопутными крысами», не знавшими ни корабельной службы, ни дальних походов. Я всегда недоумевал, о чём рассказывал такой «мореман» своим друзьям и подругам приходя в отпуск?  О том,  как отбирал деньги у перепуганных призывников, часами гонял по плацу измученную роту, вылавливал из котла  на кухне лучшие куски или менял  ворованные тельники на значки и медальки с боевых кораблей? Нет, конечно!
 Развалившись после плотного обеда на шконке, наши «старшие товарищи» сочиняли суровые письма об «очередном возвращении с боевого дежурства у далёких пальмовых берегов»;  « о провокации американской подводной лодки», из-за которой чуть не началась новая война; « об обстреле корабля  с японского самолёта-разведчика», когда был почти ранен стоящий рядом товарищ….  Да, фантазия сытого старшины границ не имеет.
 Как ни странно,  среди курсантов находилось немало желающих разделить  старшинскую судьбу  и остаться в учебке до конца службы. Такие ребята активно искали земляков среди коренных обитателей, устраивались помощниками к баталерам, банщикам, кладовщикам и хлеборезам.
 В нашей роте помощником баталера, ротного кладовщика, был Саня. Среднего роста, шустрый, как-то  по уголовному сутулящийся, с бегающими глазами. Мне кажется, именно из таких ребят впоследствии вышли крупные коммерсанты и бизнесмены.
 Саня  очень быстро нашёл  общий язык со «старшими товарищами». Он позволял себе опаздывать на построения, носить задранный на затылок берет и бойко покрикивать  на своих одногодок, присылаемых в баталерку на приборку. Судьба его, на ближайшие три года, была хоть и лишена морской романтики, но имела вполне сытые  и безоблачные очертания. Но случилась неожиданная осечка. Постучалась беда и в Сашкин, не прикрытый беретом, лобик.
  Однажды, ко мне  подошёл Юрка Бородуля, с которым мы успели сдружиться, и поведал страшную тайну. Дело в том, что Юрка уже несколько дней работал  в баталерке, окрашивая стеллажи и  зачищая паркет. Саня же, находясь на вершине воинской славы, уже не утруждал себя подобными работами, а только развлекал  главного баталера, пил чай и с удовольствием отдавал приказания своим товарищам. Будучи человеком наблюдательным, друг мой Юрка стал замечать некоторые странности в поведении нового баталера. Днём, когда в ротном помещении почти никого не оставалось,  Саня, ещё больше сутулясь,  куда-то исчезал, а потом  вновь появлялся, довольно потирая ладони. Его глаза ещё больше бегали и сияли  надменным огнём. Он довольно разваливался на куче белья в углу  баталерки и,  улыбаясь, смотрел на работающих товарищей, делая замечания. Казалось бы, а чего такого? Ну, допустим,  сбегал человек в гальюн, избавился от  запора, и вот – жизни радуется. С кем не бывает?  Но нет!  Друг мой Юрка смог не только заметить эту странность. Более того, сумел выяснить причину, героически проследив за юным хозяином флотской жизни. Оказалось, Саня таскает на чердак новые тельники и упаковывает их в заранее подготовленные  посылочные ящики, спрятанные  под кучей хлама! Наши тельники! Стало обидно. Мы уже несколько месяцев числились моряками: носили матросскую робу, флотские пагоны, учили военно-морские песни, но не носили тельников! Объяснение было довольно  убедительным – чтобы  мы, сволочи бестолковые, не замызгали их раньше времени. Логика в этом, конечно,  была. Вот  наши тельники  и лежали в баталерках, постепенно пропиваемые  или  отправляемые домой шустрыми баталерами. А тут на тебе, крысятничает наш одногодка!        Необходимо было срочно что-то делать!  Мой друг Азамат из Башкирии, тоже привлечённый к решению этой проблемы, предложил, немного поразмыслив:
- А давайте ему морду набьём, а?!
 Но мы отвергли это очень заманчивое предложение. Как бить?  Если бить сильно – можем покалечить и попасть в дисбат, а оно нам надо? Если бить слабо – теряется сам эффект  воспитательной работы. Но в конце концов решение было найдено, и решение гениальное! Таким же, не менее гениальным, было его исполнение! Позже, намного позже, я слышал несколько  армейских баек со сходным сюжетом, но, на самом деле,  происходило всё это  у нас, на Русском острове.
 В течение двух дней, между бесконечными построениями, разводами на работы, учениями и маршировками, нам удалось пробираться к  чердаку  ротного помещения и пока двое из нас стояли на васаре, а проще говоря на шухере, третий  занимался  «восстановлением справедливости». Фанерная крышка, уже подготовленной к отправке посылки,  аккуратно  открывалась и вместо  изъятых  новых тельников и военно-морских ремней в коробку складывались  рукава от старых телогреек и рваные ботинки без шнурков, коих валялось по чердаку  в большом количестве. Крышка возвращалась на место, коробка пряталась в тот же хлам и все четыре посылки ждали своего звёздного часа.
 Мы не знали, как Сане удалось договориться с почтальонами. Мы не видели, как он отправляет  посылки  в далёкое Подмосковье. Благодаря выдающимся организаторским способностям  ему удалось это сделать тайно, обойдя и старшин, и офицеров, и, самое главное, обойдя особый отдел, проверяющий каждое письмо с острова. Что уж говорить о четырёх посылочных ящиках!  Всё было проделано без пыли и шума. Все, и мы, и Саня, были довольны и счастливы. Серые будни снова накрыли нас  с головой, постепенно вытесняя размышления о случившемся. Но, совершенно неожиданно, история получила продолжение.
 Где-то через месяц, командир роты был вызван к командованию учебки. Вместе с ним пригласили и будущего баталера роты, насторожившегося Саню. В гробовой тишине было зачитано письмо в адрес командования из далёкого  подмосковного городка. Это было даже не письмо. Это было прошение.
 Престарелые родители  слёзно просили командиров прекратить унизительные наказания их непутёвого сына, который, по-видимому, и на службе успел натворить дел, за что и терпит издевательства. Старики умоляли больше не заставлять  их  неразумное дитя отправлять на последние деньги посылки  с рваными ботинками и   издевательскими записками типа: «Это, мама, папа, вам от  командования за моё хорошее воспитание…»      Командование  части, мягко говоря, выражало недоумение по поводу случившегося и просило пояснений.  Крысиное личико виновника торжества выражало ничуть не меньшее недоумение, а его импровизированные пояснения  наводили на подозрения о  психических  и умственных  отклонениях  курсанта.  Не добившись вразумительного ответа, командир части отматерил присутствующих отборным флотским матом,  пообещал  расстрелять при первой же возможности и выгнал  из штаба к чёртовой матери, громко сетуя на уродов, с которыми приходится защищать родину.
 Примерно тоже самое, происходило дальше и в «красном уголке»  нашей роты, где были экстренно собраны все старшины и офицеры. Старший баталер Николенко, разинув рот и покрывшись красным румянцем, недоумённо  переводил  широко раскрытые глаза  с командира на своего  молодого земляка и пытался хоть как-то представить  любовь последнего к старым ботинкам и рваным телогрейкам. 
 Закончилось всё вполне логично: вечером старшина роты  натыкал «по фанере» обезумевшего Саньку, влепил пять нарядов вне очереди и низверг в серую массу безликих курсантов без права  вернуться на олимп  флотского счастья.
 Вот так, благодаря наблюдательности  и принципиальности отдельных военнослужащих, была разрушена толком не начавшаяся головокружительная карьера баталера Сашки. 



Малый дембель.
 Неторопливо, размеренно, но бесповоротно на остров вошла осень.   Сначала мелкой рябью по серой воде бухты и лёгкими  мазками жёлтой краски по вершинам деревьев на пушистых сопках. А потом и холодными уколами морского ветра окрепшего где-то на бескрайних океанских просторах. Под ногами зашуршали  скрюченные жёлтые листья, борьба с которыми  на территории учебки не прекращалась практически круглосуточно.
 Давно прошла легендарная стодневка, и дневальный уже не кричал после отбоя на всё ротное помещение: «До приказа осталось столько-то дней!» Уже были вырезаны и попрятаны со всех газет страницы с напечатанным приказом министра обороны об очередном наборе в вооружённые силы и увольнении в запас. Уже отгремела лихая старшинская пьянка по этому поводу, и наш скромный банкетик с мятными пряниками и молоком из чипка.
 В воздухе витал запах перемен. Где-то внутри каждого из нас всё больше разгорался огонёк пьянящей эйфории. Этот огонёк не мог задуть ни солёный ветер, ни сырая чилима, окутывающая по утрам  холодные сопки, ни крики, ставших нам родными, старшин.
 Я чувствовал: вот, вот и начнётся! Грядут большие перемены не только в моей жизни, но, кажется, даже во всём мире что-то обязательно изменится! Ожидание одновременно страшило и вселяло надежду. Да, мы всего лишь покинем учебку и продолжим службу в других воинских коллективах. Да, мы также будем носить военно-морскую форму и жить по уставу. Да, до дома ещё так далеко… И всё же, и всё же.
  Наши чувства были сродни чувствам азартного игрока засидевшегося в казино. Ведь, не может всегда не везти? Конечно, может выпасть на  чёрное, и ты останешься здесь же, на Русском острове, в экипаже какого-нибудь  ржавого катера, давно пустившего корни на причале. Или, допустим, осядешь на замёрзшем кусочке земли в Охотском море, оповещая проходящие мимо корабли и занимаясь подсобным хозяйством… Может быть.
  Но ведь, может выпасть и на красное, и ты ступишь на палубу красивого, стремительного корабля, который понесётся к далёким берегам, оставляя за кормой сотни насыщенных событиями морских миль! А уж если на этом корабле дружный экипаж и приписан он не на выселках, а на городском причале Владивостока – это вообще джек-пот! Фантастика конечно, но почему бы и не помечтать?
 И вот, началось! В учебку потянулись «покупатели»!
 В течение всего полугодия, ежедневно, на плацу происходили всеобщие построения. По поводу и без особого повода. Утром, днём, вечером, а иногда и ночью. В жару и в проливной дождь. Казалось, давно пора привыкнуть к этому мероприятию, но получалось наоборот: с каждым разом оно давило и раздражало всё больше. Накапливалась усталость от всех  этих никчемных телодвижений.
 Теперь же всё изменилось. Каждый большой сбор вызывал непроизвольный выброс адреналина.
 Во время построения зачитывались фамилии курсантов и номера воинских частей, в которые те отправляются сегодня служить. Ребята выбегали из строя и небольшими группами отправлялись в роту, собирать вещи под присмотром «покупателей» - офицеров и старшин, прибывших за молодым пополнением.
 Все оставшиеся, делали глубокий выдох и отправлялись продолжать работы или приборку в надежде на следующее построение. По возможности, каждый из нас старался протиснуться к «покупателям» и узнать, что за часть или корабль, и где находится?
 Наши ряды заметно редели.  Вместе с «покупателями» уходили новые друзья, к которым успел привыкнуть.
 У каждого из нас всегда при себе имелся  небольшой блокнотик, распухший от  адресов и фамилий вперемежку со стихами и крылатыми высказываниями. Мой не был исключением. Казалось, по нему можно изучать географию всей страны: «Новосибирск»; «Республика Коми»; «город Чехов»; «Хмельницкая область»; «Оренбург, улица Некрасова, можно спросить у пацанов на спортплощадке»; «Курган, ул. Заводская, если что, мать работает в булочной рядом»; «Андижан, вообще все знают»…
 И вот, наконец, появились и первые представители нового осеннего призыва. Маленькими группками и большими отрядами.  Многонациональные и этнические. Утром, днём и вечером. Появление каждого  такого отряда воспринималось обитателями учебки так же, как и приход Деда Мороза в детский сад.
 Мне тоже нравилось наблюдать за происходящим, а точнее, за изменениями в людях.
 Вот причалил катер. Идёт группа людей. Идёт демонстративно не  в ногу. Идёт одетая  в джинсы и брюки, кроссовки и лакированные туфли, проклёпанные куртки и национальные халаты. Идёт в баню. А уже через час из бани возвращаются совсем другие люди.
 Их ровно столько же, сколько и вновь прибывших. Но у людей, переодетых в нелепо торчащую новую форму, уже совершенно другая походка! Где гордая осанка, где озорной взгляд? Всё сдали вместе с вещами на склад. Не осталось ничего! Все стали удивительно безликими и похожими  друг на друга.  Действительно, одна большая семья!
 Только с приходом  молодого пополнения я понял, насколько мы поизносились. На фоне новой тёмно-синей робы, наша  была выцветшей грязно-серой, потрёпанной и протёртой.
 Старшины принялись с новыми силами воспитывать пополнение, а мы, оставаясь в меньшинстве, ходили из караула в наряд, а в короткие промежутки между ними были предоставлены сами себе.
 Как-то проходя мимо стадиона, я остановился у турника. Никого из наставников поблизости не было, и я решил воспользоваться случаем и проверить, насколько окреп за полгода службы мой воинский организм. Ухватившись за перекладину, я с трудом дотянулся  до неё подбородком и со вздохом опустившись, повис, не в состоянии повторить проделанное ещё раз. Я был в шоке! Мне казалось, что за плечами висит  огромный рюкзак набитый  кирпичами. Тело было неимоверно тяжёлым, и пальцы, не выдержав, сорвались. Я подтянулся всего один раз. А ведь всего полгода назад, на спор подтягивался больше  двадцати! Похоже, военком не врал, когда напутствуя в военкомате, обещал, что служба изменит нас радикально. Вот я уже и убедился.   
 Однажды, наш небольшой отряд «старья», как называли нас старшины,  сделал проход в колючей проволоке и вырвался за территорию воинской части. Это было страшное преступление! Вылазка за территорию воинской части была равносильна  переходу государственной границы! Исследовав близлежащие сопки заросшие лесом, мы с удивлением обнаружили место для пикника. Лавочки и даже лежанки были остроумно сооружены из веток и небольших деревьев. Костёр располагался в углублении, дабы сохранить конспирацию, а кружки и тарелки из жестяных банок указывали на частые и основательные приёмы пищи.
-  Может, ещё от партизан осталось?- опасливо озираясь, предположил Ваня, большой, неуклюжий парень из Чувашии.
- Да, да,- улыбнувшись, закивал мой близкий товарищ Серёга Селин из Оренбурга.- Я где-то читал, что они здесь фашистские поезда под откос пускали!
- Правда?- Ваня призадумался.- А как же эти поезда на остров попадали?
- Значит, дело было так…
- Хватит Чебоксары пугать! Вон, иди, посмотри!- прервал издевательства командир нашей смены Лёнька Кашпурт, и указал на ствол  дерева.
 На широком стволе многострадального кедра была опубликована хронология  последних десяти призывов с датами, городами и пожеланиями. Естественно, и мы внесли свои имена в эту летопись. А уже на следующий  день продолжили партизанскую традицию предков.
 Свободные от караула и нарядов ребята прорвавшись в чипок закупали не только пряники, но и кофейный напиток из цикория, а в последствии, и консервы с макаронами. Соблюдая все меры конспирации, отряд уходил в сопки и начинался пир! В больших трёхлитровых  жестяных банках варился кофе марки «ячменный» и даже суп! Заглянуло счастье и в наши островитянские судьбы!
 Но вот, наконец, пришло и моё время.
 На одном из послеобеденных построений зачитали  мою фамилию. В душе что-то ёкнуло, и я выскочил к трибуне из строя. Нас было четверо. Командир указал на нашего нового хозяина, и мы поплелись за ним, еле дыша, собирать вещи.
 Наш «покупатель» оказался невысоким капитаном третьего ранга в идеально подогнанной и отглаженной форме. В висках пульсировал только один вопрос: «Куда? Куда? Куда?»
- Да, парни, повезло вам, - задумчиво улыбаясь сказал старший баталер Николенко, наблюдая за нашими сборами. – В центре Владика служить будете, на белом карабле.
Я с опаской заглянул в его глаза. Издевается, что ли? И вдруг понял – нет!
- Товарищ капитан третьего ранга, это правда?
- Правда, правда, - отмахнулся офицер.
 Сердце в очередной раз попыталось вылететь из груди. Боже мой, неужели джек-пот?!  Неужели, это то, о чём я даже мечтать боялся?!  Безумно захотелось кричать и громко петь!
 Мы, впервые за время службы, одели тельники, парадную форму и новые чёрные бушлаты, накинули на плечи рундуки и потянулись к выходу. По пути на причал я бесконечно жал руки товарищей, отвечал на главный вопрос и обменивался пожеланиями. Нам махали вслед и улыбались.
 Катер громко вспенил мутную воду и отчалил.
 Он всё дальше отходил от строгих  корпусов зданий, идеально вылизанных площадок и белоснежных бордюров. Дул вечно колючий встречный ветер. Начинало смеркаться. Первые заморозки давали о себе знать. Мы кутались в бушлаты и наспех знакомились. Мимо проплывали холодные громады серых кораблей, стоящих на консервации. Но их вид уже не страшил. Мы громко шутили и дурачились.
 Я вспомнил последнее письмо, полученное от одноклассника. Он попал служить в Азербайджан связистом. Все полгода одноклассник копал какую-то траншею и был доволен судьбой, потому что кормили неплохо, да и неуставщиной особо не донимали. Теперь, радостно делился связист, пришло новое поколение копальщиков, а ему пора готовить дембельский альбом и готовиться домой. Ведь осталось всего полтора года!
 Всего полтора! Нас забирали в один месяц, но мне впереди ещё два с половиной! Это много. Это, очень много. Но теперь, я уже почему-то не сильно завидовал однокласснику и грезил долгожданными дальними походами. Наш «покупатель»  обмолвился, что скоро будет два небольших выхода в море, а к весне корабль уходит в Индийский океан! Неужели я наконец увижу настоящие острова с пальмами и золотым песком? Неужели шторма и акулы, экватор и ананасы?..  Ну и к чёртовой матери, тогда, все эти дембельские альбомы с траншеей в Азербайджане!
 Русский остров остался позади. Я знал, что больше никогда на него не вернусь, и никогда его не увижу. Никогда. Мне даже не хотелось оглядываться.
 Впереди лежал Владивосток. Уже стемнело. По побережью раскинулись  тысячи огней. В бухте стояли сотни кораблей, катеров и пароходов. Стали различимы машины, трамваи и толпы куда-то мчащихся людей. Город гудел.  Доносились давно  позабытые звуки и запахи. Я молча улыбался.
  Уже совсем скоро, я впервые в жизни ступил на палубу большого океанского корабля, где наконец нормально поел и помылся. Где было хорошее и плохое. Где прошли яркие годы военно-морской службы. Но это  была уже другая жизнь. Русский же остров, закончился для меня навсегда.   
-