Александр

- Вынуть бы глаза и поставить снаружи, чтобы так и стояли, переводя дух, - сказал Александр и наклонился к земле, как будто подбирая мелочь.
- Солнце садится у меня в кармане, а здесь по-прежнему густой запах аммиака, - постепенно переходя на “ты”, отвечал его собеседник.

Ландшафт был оторван от исторической основы. Ни слова о древнем становище, ни диких животных, ни воды. Одни только снежные мухи, да межзвёздная пыль, мерцающая на поле недевственной чистоты. В прозрачной гранёной чаще стоят бронзовые статуи убитых богов, сотканные из перламутровой ткани позапрошлого века. Лемуры кричат наперебой, требуя вознаграждения за даром потраченное тепло.

Встали они, тяжело дыша, двинулись наугад вдоль крайнего моря тёмно-лиловой тайги, увязая по колено в известковой вате, проваливаясь в перемолотую труху истлевших деревьев плейстоценовой эпохи. Они карабкались на уступы кривых сугробов, воображая, как это сладостно идти по дну кайнозойского мелководья. Они прижимались к земле, задыхаясь, прикрывали свои лица от едкой извести. Гробовое молчание портила сухая птичья трескотня, да изредка падающий в холодный пустой котёл с высокой ели огромный пласт окаменевшего снега. Вой ветра, иссиня-бледный, ставший воспоминанием об усопших, глухо громыхал вдали своей дикой деревянной колотушкой, не взирая на славные века исторического средневековья. На краю горизонта из таёжной чащи высунул морду косматый волк, надменно повернул в сторону, оскалился на людей, похромал полем, втайне желая никогда не пересекать.

Александр тихо шептал ему вслед:
- Милый брат и защитник, спаси нас от самого странного чуда эпохи: разреши нам смеяться над нашими собственными ковыляниями!
- Странно слышать эту боль, смешанную с наростом тупика. Не ветру выть, а ему, - дрожащим голосом говорил его спутник.
- Ты ближе нам, чем красный-красный караван на звёздной тропе, выдолбленной по самой кромке дряхлого гранита.
- Умоляем, не оставляй нас наедине с полой сердцевиной этих стволов - с их гнилыми окончаниями...
- … и с изрубленной костью иссохшего ручья.

“Вот бы встретить, - думал Александр, - на пересечении троп бесконечного дня одинокого белогривого единорога, дышащего паром подземного тепла, звенящего копытцами, как мельхиоровыми бубенцами подснежных трав”.  (Не желая захлебнуться в жиже собственного недомыслия, он единственно жаждал, как бы ему опуститься на дно этого узкого колодца - встать костью поперёк дня.)

Волк, окрылённый и облезлый,  с быстротой небесной лани тщетно цеплялся за островок уцелевшей суши, смешно перебирал лапками и ломал свой хребет. Они увидели, как он не смог удержаться - как он выгнулся, соскользнул и унёсся в бездну, сдирая за собой волнистое белое покрывало.

Теперь они вдвоём стоят перед обнажённой сушей - перед коркой сухой пахучей земли, рассыпающейся и расслаивающейся от старости. Под ногами у них снуют жуки и копошатся мыши - раскрыв рты, они пронзительно горланят от жалости по ушедшему морю.

Глядя на них, Александр говорил:
- Бедные малые детки - плевки больной природы! Незнакомы вам законы собственных сухожилий.
- Раздавить их не стыдно, а в голове один коралловый корень вьётся.
- Безделица такая, что и не сразу поймёшь, как мало это стоит.

Февраль 2012