Спаситель мой, научи меня простить от всей души
кто чем-либо меня обидел.
Я знаю, что не могу предстать пред Тобой с чувствами вражды,
которые таятся в моей душе
Очерствело мое сердце! Нет во мне любви! Помоги мне, Господи!
Молю Тебя, научи меня простить обидящих меня,
как Сам Ты, Бог мой, на кресте простил врагов Твоих!
«Если меня найдут.
Я ухожу из жизни добровольно, потому что в моей душе нет больше веры, нет надежды на лучшее, там все черно. Чувствую себя обречённой, потерявшей ориентиры в жизни. Впереди больше ничего нет, ничего не вижу, я разучилась верить, любить, прощать, радоваться. Так дальше жить нельзя. Жить во мраке я не хочу, просто боюсь и не могу. Я в тупике. Прощу прощения, если кого-то моя смерть оскорбит или тем более расстроит. Это мой выбор, вы не имеете к этому никакого отношения. Вы не виноваты ни в чем. Простите».
Если вы прочитали мое послание, значит, я смогла перебороть внутренние страхи и выбрать жизнь, а не смерть; воспоминания, а не вечное беспамятство; прощение, а не месть.
Я выбрала жизнь. Но мне стоило это немалых усилий.
Если бы я умерла, моя записка была бы погребена вместе со мной. Я так хотела. Я написала её для себя, а не для вас – родственников, знакомых, и уж тем более не для милиции. Себе прощения вымаливала и только, а ваша непричастность к моей смерти слишком очевидна для меня.
Chaos
хаос
- Настюш, ты уже готова? Где мое солнце, затмевающее одну свою горячую желтую подругу на небосклоне?
- Андрей, где ты только находишь такие выражения и слова. Никогда не поверю, что бы обычный мужчина мог с ходу такое придумать, - произнесла я лукаво, зная, что мой мужчина не такой уж обычный и готов ради меня на большее, чем большинство. Даже сочинять романтические глупости.
– Ты мое солнце. Черт, я уже не знаю, как скрывать свои бока. Ты меня просто откармливаешь вкусностями. Хочу профитроли – вечером привозишь, хочу клубнику – просишь друзей из Египта захватить. Так нельзя, я в скором времени совсем раздразнюсь, избалуюсь и перестану сама тебе готовить.
- Да ладно тебе, перестань, ничего ты не поправилась. А жить нужно в свое удовольствие, для меня удовольствие, что рядом со мной такая очаровательная, аппетитная девушка как ты. Ты моя радость, - произнес он, крепко обняв меня.
Иногда его комплименты звучат слишком по-киношному что ли. Не придираюсь, но так и хочется сказать «не верю», в остальном же все идеально. Как тепло и уютно в его объятиях, как многое может сделать доверие. Всего лишь объятие, а мне отпускать его не хочется всю жизнь. Женщины, мы женщины, не много нам для счастья нужно. Любимый человек рядом и все становится как будто проще, понятнее, спокойнее.
- Насть, ну серьезно. Нас же друзья уже в клубе ждут. – Нежно пожурил он меня, - не помнишь что ли как в прошлый раз за опоздание нам весь вечер по штрафной наливали, да так, что ты потом и повод забыла, по которому мы туда пришли.
По-прежнему стоя крепко прижавшись друг к другу, мы тихонько хохочем, вспоминая последнюю нашу гулянку с его друзьями, большая часть которой была мне рассказана уже впоследствии, запечатлевшись в моей памяти лишь отдельными эпизодами. Нельзя мне много пить и все тут. Ничего противозаконного не вытворяю, но вот напрочь забываю что, как, и по какой причине я делала.
- Постой, ты же сам говоришь, что жить нужно в свое удовольствие. Правильно?
- Говорил.
- Сейчас для меня самым большим удовольствием будет остаться с тобой наедине и сжимать тебя так крепко в своих объятиях, что бы тебе дышать стало сложно. Нежно целовать тебя и наслаждаться каждой клеточкой твоего тела. – Мне кажется, я заражаюсь его киношными выражениями.
Всегда хотелось искренности в отношениях, но почему-то чаще нежности добавляют такие пахабно-пошлые слова, как котик, зайка и ты моя хорошая. До тошноты вульгарно, но все равно приятно. Желание быть не как все, выстраивать отношения 80 lVl толкает пары на кардинальные перемены, но заканчивается ли это успехом, вопрос. «Кошечка моя» перед сном оставит равнодушной только девушку, которая уже уснула. В написанном виде комплименты становятся еще более пошлыми, но он говорил мне комплименты, так же как я ему и это было «солнце, кошечка и пупсик», но это было хорошо – лучше, чем если прочитать такое обращение в книге и улыбнуться от приступа «не верю».
- Ягодка моя, что за несдержанность. Ты же знаешь, что Костян мой лучший друг, не могу же я не прийти на празднование его дня рождения, объяснив это потом тем, что у моей девушки либидо повышенное.
- Не обижай меня. Ты же знаешь, я не люблю подобные шутки.
- Прости, ягодка моя, прости. А что касается желаний, то даже самые потаенные нужно обязательно выполнять, что бы они не концентрировались и не копили негативные эмоции невыполненных дел. Всему свое время, хорошо, Настен?
Мне оставалось только согласиться с вполне разумными доводами моего самого умного, заботливого и главное любимого, мужчины.
- Понятно, - со вздохом, но не слишком капризным сказала я, - значит идем. Только пообещай мне, в таком случае, что нашу годовщину мы отметим так красиво, романтично и незабываемо как еще ни разу не отмечали, - воодушевленно произнесла я.
- Вот так-к-то-так. А мне казалось, что палатка на море, салют, специально в честь самой прекрасной женщины, как нам огласил ведущий, это и есть незабываемо, романтично и дальше по тексту.
- Андрюш, я скорее имела в виду, что празднование трех лет наших отношений я могу взять на себя или спланируем это вместе, что бы для нас обоих это был настоящий праздник, сюрприз, отдых. А не так, что для меня отдых, а для тебя череда организационных мероприятий.
- Ох уж твои капризы. Мне совсем не в тягость делать для тебя сюрпризы, только давай об этом попозже думать будем, все спланируем, решим, сделаем все в лучшем виде, а пока нам уже действительно давно пора быть на празднике жизни другого.
- Последние штрихи и я буду готова, - уже убегая в ванную проговорила я, улыбаясь, окрыленная, довольная, счастливая, влюбленная.
***
- Ягодка моя, что пить будешь? – Прорываясь сквозь потоки музыки, спросил он у меня.
- Может сегодня без алкоголя, а то потом опять мое тело домой придется доставлять без сознательного содержания, - парировала я довольно-таки однозначно.
- Ягодка без сердцевинки – это не всегда плохо, например вишню без косточек я больше люблю, чем с косточками. Зато ты так расслабляешься, становишься внутренне свободной и словно паришь над миром сознания, бытовухи и обыденности. Давай один бокальчик для включения механизма расслабления.
- Ну хорошо, только давай тогда договоримся, что не будем здесь долго задерживаться и потом дома по полной программе ты оценишь возможности моего расслабленного тела и сознания.
- Я за тобой слежу, - весело проговорил Андрей, сопроводив свои слова предназначающимся для этого жестом, опять же украденным из кинематографа. - Бокал Grant’s; и как договаривались, - сказал Андрей бармену.
О том, что было дальше, мне пришлось лишь догадываться.
Обрывки фраз, картинок, слов, смазанные лица, пустота в голове, боль по всему телу, слезы, хохот, стена. Помню подушку или простынь, на ней были изображены маки, они то собиралась в единый цветок, то распадались на отдельные элементы. Такие простыни могут быть только в чужих кроватях, на таких не спят ночью дома, прижавшись к своему возлюбленному, на таких только занимаются сексом. Все, все кому придется, все, у кого нет другой постели. Красные маки на бледно желтоватом фоне, напоминающем испорченное временем и людьми, белое. Кровавыми пятнами маки расплывались перед глазами, концентрируясь к черным тычинкам, игриво торчащим из каждого смертоносного, несущего иступленное наслаждение и опустошающую боль одновременно, цветка. Я почти чувствовали их вкус, их горечь, их дурман. Пропитанные моей слюной, почуяв живительную влагу истязаемого человека, они почти начали расти, отвергнув законы природы. Они напитались мной, моим горем, слезами, слюной, страданиями, болью, они расцвели от смрадного запаха разврата и растления человеческих душ. Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей. И по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое. Омой меня от беззакония моего и от греха моего очисти меня.… Несколько часов я жила маками, они давали мне повод, что бы жить, были моим единственным связующим звеном между жизнью и смертью. Они притупляли боль своим ядовитым красным цветом. Цветом жизни.
- Девушка, простите, девушка, вы слышите меня, девушка, - довольно громко кто-то произнес прямо над моей головой. – Это же надо так пить, что бы с утра вот в таком виде пребывать, - не унимался голос.
Приподняв налитую свинцом голову, я спросила, где я и кто я. Недовольная уборщица, как я поняла по наряду, совсем вышла из себя от такого, по её словам, хамства.
Не ощущая пола под ногами и неба над головой, под грозные увещевания девушки, клеймящей меня вдогонку, хотя передвигалась я спазматически медленно, поэтому сказать вдогонку было бы не точно, я куда-то двигалась, плыла. Перед глазами стояли красные маки, все тело ныло, я вся пылала алым цветом треклятых маков.
Под пристальными взглядами добропорядочных прохожих, глазеющих на пьяное, по их мнению, создание, шарахающееся из стороны в сторону, собирая разметавшееся сознание на куски, я дошла до дома и впала в забытье. Я и не требовала от них помощи. Вы бы стали помогать перепившей девушке, без сумочки, а, следовательно, кошелька, с блуждающим огнем в глазах, с оставшимся на простынях макияжем и дрожащими руками? Я не виню их, просто мне нужна была помощь, она была мне необходима. Я обращалась к ним с просьбой проводить меня, дать денег на автобус, но они шарахались меня, старались быстрее пройти мимо, тупили глаза. Я не виню их. Но мне нужна была их помощь. Если бы мне кто-то ее оказал, я бы может не перестала верить в людей. Не знаю, верила ли раньше, ответ на такой вопрос можно получить лишь в критической ситуации, когда наши мысли, принципы и приоритеты оголяются и остаются один на один с тобой. Это была моя критическая ситуация, которая не дала мне повода поверить и простить. Шла я очень долго, думаю, что часа четыре. Иногда скамеечка, бордюр, правильно выросшее дерево давали мне отдых. Такая жажда никогда еще не мучала меня, огонь рвал мою глотку, я открывала рот, думая, что сейчас оттуда пойдет реальное пламя.
Двигаться было тяжело, ноги не слушались, почти ничего не было слышно, пламя жгло внутренности, не желая выйти наружу. Единственное, во что я еще верила, это я сама – если бы не моя женская натура, способная выдержать в моральном плане больше, чем мужская, не сила воли, я бы не смогла двигаться. Я плыла и все просила и умоляла помочь, себя умолять я еще не умела и поэтому себя я заставляла, упрекала, ругала, ненавидела, но людей я еще любила и умоляла. Однако всякому страданию есть предел. В течение следующих двух суток я спала. Ключ от моей квартиры, на всякий случай, лежал на вахте, потому что в последнее время я почти всегда жила у Андрея. Случайность или удача или чья-то помощь?
Сон больного человека окутал меня, давление скакало то вверх, то вниз, мышцы были как парализованные, остолбенелое состояние приковало меня к постели, иногда кратковременно лишая сознания. Вертолеты в голове сдавливали, как под прессом, мои вески, заковывая их в огненные тиски боли, раздражающие сознание, но неустанно напоминающие о том, что я еще жива и способна чувствовать. Хотя от этого дара природы я была готова в том момент отказаться. Падение в область бессознательного не сулило успокоения, ужасы поглотили мои сны, ужасы без права на толчок соседа по постели, что бы проснуться и наяву переварить свои страхи. Всей тяжестью сны давили на голову, не позволяя вырваться из их сетей. Липкие клешни, рожденные сновидениями, затягивали меня обратно в свое адское чрево, слепляя глаза чем-то вязким, не дающим проснуться, скинуть тяжесть бессознательного.
Состояние полной беспомощности, вялости, опустошенности охватило меня, проблески паники, куски воспоминаний на несколько мгновений были способны вернуть меня к действительности, но потом быстро проходили. Марионетка. Существо. Растерзанная добыча.
Самое страшное творилось в голове, в потоке разрывающего на куски шума, я пыталась осознать, что же произошло. Что случилось? Почему мне так невыносимо больно и плохо, почему я как безвольная кукла на веревочках, управляемая с чужого пульта управления. И самый страшный вопрос: почему все это произошло, если рядом был Андрей, его друзья, или он и стал причиной того, что произошло. Как я оказалась в этой грязной гостинице с номерами на ночь и на час? И почему все время перед глазами эти одурелые маки, чувство тяжести и боль, нестерпимая боль в голове, в сердце, в ногах, в спине, внизу живота. Сухость во рту не проходила, водой этот огонь я не могла залить.
Вата в теле сменялась редкими приступами судороги или сонного забытья. Пугающее ощущение полной беспомощности, тупоумия, пустоты с примесью слабых проблесков сознания, рисующего страшные картины произошедшего. Меня изнасиловали. Мой молодой человек, мой любимый мужчина, моя любовь. Мужчина, который планировал, как отметить нашу годовщину. Мужчина, который признавался мне в любви. И этот же мужчина изнасиловал меня. Убил меня. Растлил. Чем-то отравил и надругался. Мужчина, которому я доверяла. Мужчина, которого я видела отцом своих детей. Уничтожил меня, лишил меня права на свободу, личную неприкосновенность, даже права на самозащиту он лишил меня, обезволив.
Клокочущая во мне ярость не могла бороться с действием клофелина, того, чем, как я в последствии узнала в скорой помощи, меня отравил мой мужчина. Он растоптал меня. Он вытер об меня ноги, желая удовлетворить свои тайные желания группового издевательства над беспомощным существом, полностью находящимся в его власти. Когда я поняла это, меня вырвало. Кажется, это были маки.
Превозмогая головную боль, стук в висках, судорожно пытаясь справиться с телефонной трубкой, под действием озноба, охватившего мое тело, она никак не поддавалась моим нервным движениям. Даже вещи в моей квартире ополчились против меня, не желая подчиняться. Они пугали меня, расплываясь, рассыпаясь, заглатывая меня и друг друга, как в трясине они увязали, пугая своей хлипкостью или нестабильностью. Оставив попытки найти взаимопонимание с моими же собственными вещами, которые как демоны потустороннего мира пугали меня, превозмогая сон, я все же набрала номер телефона скорой помощи. Только себе я еще доверяла.
Не отдавая себе отчета в том, какой сегодня день недели и не надеясь на твердость, да что там твердость, в целом на мои возможности говорить, я позвонила не на рабочий телефон, а на сотовый своей подруги по отделу. Вообще сложно говорить о дружбе по долгу службы, это скорее похоже на вынужденную дружбу. Находясь целыми днями, неделями и годами на рабочем месте, нам невольно приходится налаживать с кем-то дружеские отношения, либо с теми, кто вызывает у нас симпатию, или просто не вызывает антипатии, или работает с нами в одном помещении и, следовательно, больше других отираются рядом. Одной из таких моих жизнью нареченных подруг, была Наталья.
Вообще, Наташу можно отнести к той категории людей, про которых говорят, что они просто неудачники по жизни и нет в этом их вины, так звезды повернулись, либо так судьбой было предрешено еще до их рождения. Все в жизни шло у неё кувырком. Мужа у неё не было и по её словам, она никогда и не желала обхаживать, ублажать и лелеять постороннего вонючего мужика, от которого, при всем при этом, еще и толку никакого не было, а одни лишь растраты, потеря нервов и времени. Жила Наташа в пригороде, четыре часа на электричке до города. В своем городке у нее был дом, даже не совсем её дом, а дом, оставленный её матерью после смерти ей и её сестре. Сестра не отличалась глубокой порядочностью и дом решила не делить на доли, как было оговорено в завещании, а поселилась там сама вместе с мужем, а сестре добродушно предложила занимать одну из комнат. Потом сестра переехала в дом мужа, который больше отвечал её требованиям уютного уголка. Но пустующий дом так и не продали, то есть ни денег, ни морального права занимать всю площадь жилья у Наташи так и не появилось.
В городе Наталья жила в зашарпанном общежитии с кучкой алкашей и типичных хануриков, не дающих ей нормально не только жить, но и спать, так как в их жизненном распорядке, не обремененном лишними трудовыми напряжениями, сон предполагался днем, после затянувшихся ночных возлияний. Квартиру в своем городе она не могла ни продать, ни даже сдать без разрешения сестры, которая этому, конечно же, противостояла с целью сохранения первозданных прелестей жилища. А вот часть квартплаты за дом в пригороде и за квартиру в общежитии платить приходилось. Учитывая, что в своем доме, точнее одной из его комнат, она проживала ровно два дня в неделю, на выходных, все остальное время там хозяйничала кошка, на правах полноправной хозяйки планомерно разнося жилище, вероятно без злого умысла, просто от скуки, в жизни её творился полный хаос.
В суде, который длился уже несколько лет, по поводу оплаты водоснабжения, которую за всю общежитскую квартиру, то есть со всеми соседями, свесили на нее, так и не удавалось добиться правды, зато адвокаты надолго нашли себе не слишком жирную, но постоянную кормушку. Все дело было в неправильно составленных бывшими жильцами документах, но кто теперь это докажет, кто найдет бывших жильцов. Вероятно, Наташа сама.
Недавно к ней, на правах обиженного родственника, переселился племянник, который категорически отказался жить в общежитии, не предоставляющим, по его словам, ему места для полноценного отдыха и учебы. Общество общительных алкашей куда ближе к образу типичной студенческой жизни.
Скромная должность бухгалтера низшего звена на заводе, с трудом удовлетворяющая насущные потребности самой Натальи, теперь была обременена еще и необходимостью кормить любимого племянника, отчасти. Сестра посчитала, что родственные отношения вполне покроют все расходы, понесенные за их сына за время пятилетнего обучения в институте.
Да и сама должность могла с минуты на минуту уплыть из рук, так как переформирование штата сотрудников в связи с сокращением производства, предполагало сокращение «ненужных» должностей.
Вот такая очаровательно-нерасторопная неудачница по жизни, притягивающая к себе негатив, пессимистка до мозга костей, была моей подругой по работе. С ней было приятно поболтать во время перерыва, ей всегда было на что пожаловаться, а мне, как подруге, поддержать и утешить. Моих внутренних резервов позитива, энергии, открытости хватало нам на двоих.
- Привет, Наташ, предупреди, пожалуйста, на работе, я не выйду несколько дней, - после небольшой паузы, - приболела что-то я.
- Привет, а что случилось? – Как и полагается не особенно оптимистично поинтересовалась подруга.
Еще слишком слабо работающие извилины моего мозга не были способны изощренно врать, да и просто что-либо примитивное придумать было непросто.
- Да сама не знаю, отравилась я, наверное, - не очень внятно проговорила я.
- Ясно, давай выздоравливай. Валерия Палыча предупрежу. Я вчера, кстати, на суд ходила. Только, наверное, с успокоительными переборщила и чуть не уснула на процессе, судья посчитал, что я проявляю неуважение к суду и оштрафовал меня на две тысячи рублей. Сама не знаю, как так получилось, и главное, как раз последние две тысячи до зарплаты оставались. Думаем теперь с племянником, чем нам питаться.
- А племянник твой работать не пробовал, - саркастично - вяло произнесла я, услышав как мой голос отзывается в моей голове, как будто это не я говорю, а кто-то другой. Так, нужно поскорее заканчивать этот разговор, иначе я просто упаду от бессилья и она, решив, что длинные гудки в трубке не значат ничего хорошего, решит еще приехать. Злость по-прежнему клокотала во мне, даже скорее, стала еще острее, потому что чувства начинали потихоньку обострятся и приходить в норму. В таком состоянии я могла бы наговорить слишком много лишнего относительно того, как я отношусь к её образу жизни, и что я вообще по этому поводу думаю.
- Ты же знаешь, ему некогда, он научной деятельностью какой-то занимается, какой-то проект пишет, эксперимент проводит, исследование какое-то.
- Наташа, давай потом продолжим этот разговор, я чувствую себя совершенно опустошенной физически и морально. Предупреди, пожалуйста, на работе, что я на больничном на несколько дней. Перед следующим судебным заседанием успокоительные не глотай, а лучше йогой займись, я тебе диск дам.
- Так где я его смотреть буду, у меня же нет DVD.
Меня это уже порядком начинало доставать.
- Тогда по телевизору, там на одном канале проводятся тренировки как раз для таких анти-спортсменов как ты. Включила, на коврике устроилась и расслабляйся. Хорошо?
- Хорошо, Насть, поправляйся, если нужно чего будет, звони, я в больницу забегу.
- Хорошо, спасибо.
Выкроив себе время, я могла всласть насладиться своим чувством ненависти, жгучим желанием отомстить, планами мести.
Позвонив Андрею на телефон, я, конечно же, не получила ответа, Костя тоже трубку не брал. Мама моего «возлюбленного» непринужденно - радостно поинтересовалась как у меня дела, как настроение, почему голос такой глухой и сипловатый. Просто она не знала, что все хорошие эмоции, позитив, счастье я недавно смыла в своем унитазе вместе с маками.
Заверив её, что у меня все в порядке, и это просто небольшое отравление сдавило мою грудь и, следовательно, голос, я повесила трубку. На вопрос о том, где Андрей, Валентина Аркадьевна преспокойно заявила, что он уехал вместе с Костей в Москву в командировку по работе на неделю. Она была крайне удивлена тем, что я не знала об этом, на что я её беззастенчиво соврала, сказав, что просто забыла. Не могла я так быстро и без боя сдаться. Её сынок еще за все ответит, расплатиться за каждую мою слезинку – я уже почти была одержима местью.
В больницу я уехала с твердым желанием заявить на обидчика в милицию, подать заявление об изнасиловании.
Почему слова стали комом в горле, почему слезы застилают глаза, туман окутывает мозг. Я не могу, прости, не могу. Завить, что мужчина, с которым ты была вместе почти три года, отношения с которым складывались более чем прекрасно, который говорил такие киношные комплименты, вдруг взял и надругался над тобой, да еще и не один, а с другом. Просто так, без видимой на то причины, взял и раздавил меня, изничтожил, растоптал. За что? А может все было не так, может мне это все привиделось? И меня никто не травил, а просто я сама что-то не то съела или выпила лишнего. Или это был вовсе не Андрей, а красные маки. Не могут, просто физически не могут нормальные здоровые люди так поступать, не могут, это противоестественно, это немыслимо, это дикость какая-то, бред, просто бред. Это виски, наверное, так взбудоражило мое воображение, и на самом деле, ничего не было, все лишь страшный сон, ночной кошмар, поглотивший мой уставший от работы мозг. Но сознание твердило свое – его руки, его тело, его голос, его запах, его тяжесть я ощущала, ими я была порабощена, да и не разу в жизни я не чувствовала себе после гулянки так как несколько дней назад. НЕТ. НЕТ. Не верю, не хочу верить, не могу верить, не буду. Убейте меня, раздавите еще раз, растлите еще раз, снова лишите права на волю, только скажите мне, что это не он. Не мой любимый мужчина.
Мои мысли были прерваны зашедшей ко мне женщиной врачом, которая довольно скупо, обстоятельно и совершенно безучастно вынесла вердикт, навсегда перечеркнувший всю мою последующую жизнь.
- Анастасия, вы были отравлены клофелином четыре дня назад, признаки отравления еще какое-то время будут проявляться, что делает желательным ваше пребывание в больнице, а не дома. Все поступающие в поликлинику с подобными диагнозами по их собственному желанию подвергаются проверке на кожно-венерологические заболевания, поскольку участились случаи отравления клофелином с целью изнасилования. Так как ваше согласие было получено, мы таковые анализы взяли и обнаружили у вас сифилис, более никакие заболевания не обнаружены. В связи с поставленным диагнозом прошу вас перейти в другое отделение нашей больницы с целью получения там дальнейших рекомендаций относительно вашего лечения. Так как вы не оформляли заявление в милицию об изнасиловании, в милиции дела не заводится и от туда вас беспокоить не будут, только если вы сами передумаете и обратитесь. Не волнуйтесь, так как заболевание было выявлено на ранней стадии, больших неудобств вам это не доставит. Оплатить анализы можно в кассе на первом этаже у регистратуры, вот бланк.
Черта между прошлым и будущим прорезала мое существование, как будто леска на скорости 100 километров в час расчленила тело на две половинки.
Все это она проговорила не как врач, а скорее как прокурор, произносящий обвинительный вердикт на суде. Без доли сожаления, понимания, сочувствия, участия, а просто как по писаной бумаге. Она не злорадствовала, не сопереживала, не ехидничала, и не жалела. Ей вообще было безразлично то, что конкретно она говорит, она просто сообщила необходимую информацию и уже готова была идти. Мои беззвучные слезы задержали её на несколько секунд.
- Ну что вы, Анастасия, не расстраивайтесь, - довольно мягко проговорила она, - бывают случаи куда хуже, все вылечим за несколько сеансов уколов, не переживайте, будьте сильной, все хорошо будет.
Видимо, мое тупое молчание и слезы, градом катящиеся из застывших глаз, начинали её немного раздражать, потому что продолжила она уже более сурово, нежели начинала.
- Перестаньте, что за детский сад, сколько вам лет, не отчаивайтесь. Это же не рак, не СПИД, все вылечим, сами оглянуться не успеете. А если это все-таки было изнасилование, подадите заявление в милицию и обидчика накажут по всей строгости, что бы больше жизнь ни вам ни кому другому не портил. Только не затягивайте с этим, а то потом доказать что-то сложно будет, и так он с вами довольно мягко обошелся, почти следов не оставил, а для следствия факты всегда важнее эмоций. Так что не затягивайте.
Видимо осознав, что из тупого оцепенения меня может вывести только что-то радикальное, она, окончательно отключив нежные нотки в своем голосе, предложила мне поскорее собрать вещи и идти в другую палату, что бы не задерживать медсестер, которым еще прибрать нужно, прежде чем другого больного положить. На этом она оставила меня.
Интересно, а на какое количество боли рассчитано наше сердце, наш организм, насколько я знаю, от горя еще никто не умирал. Но почему? Что например, дает силы пережить военную блокаду, смерть собственных детей, отсутствие всех четырех конечностей, рождение мертвого ребенка? Я не была эгоисткой, не считала себя обиженнее других, более оскорблённой, нежели другие. Но мне было так плохо, что я готова была пойти на использование гиперболического оборота и умереть от душевной боли. Умереть, умереть, умереть. Чье-то горе было, несомненно, однозначно по общей системе координат несчастий страшнее, печальнее, горшее, чем мое, но разве готов человек осознавать это, и разве становится лучше от мысли, что кому-то еще хуже, чем нам. Нет. Не становится. Это просто наша скромность, затюханность, общественное мнение навязывают, что мы преувеличиваем и, что наше горе не настолько сильно, что бы плакаться на каждом углу. А оно сильно, сильно настолько, насколько мы сами в состоянии вынести. Маленький ребенок, обронив последнюю конфету в песок может плакать так, как будто кто-то как минимум умер, и это вовсе не значит, что не усвоенная им еще система координат человеческих болей и горя ставит такой случай на одной из самых высоких точек и, что это вовсе даже и не горе, а только лишь его блажь. Но ведь для него это действительно горе, да, именно горе, и даже не маленькое неприятное происшествие как скажут его родители. Система может быть и одна, но уровень болевого восприятия у людей разный, и смертельное горе для одного лишь неприятное происшествие для другого. Не обвиняйте меня в том, что я слишком расстраиваюсь, и слишком, на ваш возможно взгляд, преувеличиваю случившееся. Да, возможно, у кого-то бывало и хуже, но лично для меня это был конец, конец всего хорошего, светлого, позитивного, прекрасного, невесомого, во что я верила. Для меня это было так тяжело, как я об это написала.
Почему именно я? В чем я так провинилась, почему я? Почему я? Я не могла понять, не могла даже обдумать этого, выдвинуть массу совершенных мною за жизнь грехов, за которые меня покарали. Не могла в силу того, что я вообще не могла о чем-то долго, вдумчиво, систематически, размеренно размышлять.
Мое сознание окончательно помутилось, постепенно ослабевающее действие отравления, с новой силой захватило мой организм. Мои мозг плавился от наплыва охапки плохо перевариваемых мыслей, тело таяло от потоков слез, сознание глумилось над реальностью, искажая очертания предметов, подменяя реальное на вымышленное. Неровно шагая на слабо гнущихся ногах, я доплелась до своей новой палаты. Приземлившись в постели, я окончательно поняла, что моя система жизненных принципов, правил, норм, категорий безвозвратно нарушена. За прошедшие двадцать восемь лет жизнь никогда не выкидывала на мою долю слишком серьезных испытаний. Благополучная семья, любящие родители, любимый талантливый брат, нормальная школа, активная внеучебная деятельность, хорошая учеба в институте, курсы переквалификации, работа бухгалтером с приличной зарплатой, несколько серьезных романов, совместная жизнь с одним из моих избранников, тяжелое расставание и новые отношения с Андреем, скрасившим мое одиночество и развеявшим мои будни. Три года, мы были вместе почти три года. Тяжело мне было в младшей школе – учителя никогда не любили меня за желание везде и всегда высказывать свое мнение, ученики издевались над моим внешним пухленьким видом. Но это лишь укрепило мой характер, сделало меня сильнее, научило ставить цели в жизни и добиваться их, в старших классах я уже была душой компании и преподаватели ко мне относились с уважением за умение отстаивать собственное мнение. А теперь. Что теперь? Отравлена клофелином. Изнасилована моим молодым человеком и его другом. Заражена сифилисом. Куда, к чертям, катится мой мир, мир, созданным мною за эти двадцать с лишком лет, куда?
Боль в душе, в сердце, в ногах, в животе не давали мне сосредоточиться, не позволяли думать. Все мое существо поглотила ненависть. Я ненавидела весь мир, ненавидела себя за неумение разбираться в людях, ненавидела врача, которая сообщила мне о сифилисе так, как будто сама она уже три раза пролечилась, ненавидела весь свой мир, который рухнул к чертям собачьим. И конечно я ненавидела Андрея, ненавидела настолько, что даже не знала, что во мне может быть столько этого чувства.
Ultio
месть
Первый же укол из курса лечения, от полученной болезни, вызвал в моем теле такую ожесточенную реакцию, что многократно обострил чувство ненависти, мщения и ожесточения. Озноб, охвативший мое тело, проникал глубже, прямо в голову, холодный пот струился по вискам, я содрогалась от отчаяния и страха. Вещи опять перестали подчиняться мне и зажили собственной жизнью, воспользовавшись моим оцепенением, они жадно начали заглатывать меня, пережевывать, и, переварив, выплевывать вместе с чувством полной беззащитности, беспомощности, потерянности, ненужности.
Как потом убеждал меня врач, подобная реакция была показателем того, что лечение действует и озноб вызван борьбой организма с вредоносными клетками. Чем реакция более бурная и активная, тем лучше, значит, болезнь еще находится на стадии зарождения, не успела перейти в разряд притаившихся недугов и шансов на выздоровление значительно больше. Только кровь моя теперь до конца дней будет заражена этим вирусом, слабые, беспомощные плетущиеся клетки болезни всегда будут течь по моим венам и напоминать о том, что случилось. Зато никогда не забуду, никогда не выкину это полностью из жизни. Теперь вирус это часть меня, как и жажда мести, дальше по жизни мы пойдем с ними.
Мой монолог про плавление окружающей меня действительности не вызвал в человеке в белом халате должного понимания, и он сославшись на дела, удалился, поспешнее, чем уходят от приятных собеседников. Хорошо, хоть врачей другого профиля не позвал, а то еще как бы моя жизнь с непрекращающимися бреднями продолжилась и насколько плачевно закончилась.
В чуть посветлевшей голове, заваленной невыполненной за время моего отсутствия работой, мысли начали выстраиваться более последовательно и логично. Планы мести моему благоверному сооружались сами собой, пугая своей продуманностью, последовательностью и ясностью изложения.
Клофелин продается в магазинах. Нужно купить его и в отместку отравить. А если не продадут без рецепта? У меня тетя врач, порошу её, она выпишет мне справку. Скажу, что его прописали одной моей соседке, пожилой женщины, которая плохо ходит, у неё артериальная гипертензия. Сама, конечно, не смогу этого сделать, придется подкупить бармена. Проследить, в каких барах отдыхает мой поработитель сознания, и договориться. Или девушку легкого поведения ему подослать и её подкупить. Или домой к нему прийти, пока его нет и маму его отравить. Ведь страдания близких людей ранит, порой, значительно сильнее, нежели собственные недуги. Нет, Валентина Аркадьевна мне не сделала ничего плохого, кроме разве того, что родила и воспитала такого морального урода, но это не только её заслуга, тут еще общество, друзья, социальные проблемы, школы, которые и нормальных людей покалечат.
А может просто нанять киллера и заказать его. Наташа говорила, что у них в городе есть пара таких темных компаний, которые могут, если не сами это сделать, то подскажут, к кому обратиться. Интересно, сколько это может стоить? Да и опять лишний свидетель.
Он изуродовал мою жизнь, нужно в отместку изуродовать его, достать серной кислоты и исправить старания природы, которая выточила его тонкие и привлекательные черты лица. А если её так просто не купить? У Наташки сестра фармацевт, через неё найду. Стоп. Меня же посадят потом и еще нужно будет решить, кому больше достанется, ему на свободе с шрамами на лице, которые, как известно, украшают мужчин или мне в колонии за решеткой с платочком на голове, в номерной телогрейке и с лопатой в руках.
Отравлю его. Таллием. Наша классная руководительница, учитель по химии, еще в школе рассказывала как-то, что в низкотемпературных термометрах в качестве теплоносителя используют амальгаму таллия. Встретимся, о жизни поговорим, разузнаю ненароком про этот градусник, выкраду его. Добавлю в его любимое медовое пирожное и отправлю ему по почте анонимно от воздыхательницы. Можно просто ртуть, но она, насколько мне помнится, менее вредоносная. А если потом начнут искать виновного, еще и мою классную за соучастие привлекут. Нет, нельзя вмешивать посторонних людей.
Мозг ожесточенно работал, активизируя свои скрытые резервы, перебирал все известные мне варианты мести. По натуре я человек совсем не жестокий, но сила живущая во мне на тот момент была сильнее, желание отомстить поглотило меня с головой, заставляя все изощреннее и изощреннее продумывать детали преступления. Страх еще большего наказания немного притуплял зарождающиеся разрушительные порывы, но мозг списывал это на трусость и продолжал планомерно работать в том же направлении.
Я сама могу сейчас быть оружием разрушения, не прибегая к посторонним средствам, вдруг пришло мне в голову. Буду спать со всеми мужчинами подряд и мстить, заражая их сифилисом. Упиваться моментом разрушения их жизней за счет одной моей покалеченной судьбы. Наслаждаться каждой секундой соития, пропитанного местью, болезнью, ложью. Кричать в экстазе и биться в маниакальной истерике воображаемого наслаждения. А потом невзначай сообщить о необходимости кровь сдать в аккуратненьком розовом домике на краю города под названием «Кожно-венерологический диспансер». Или поступить еще более подло и галантно промолчать о возможно в дальнейшем возникнувших проблемах. А как же их жены, девушки, любовницы? Которые пострадают из-за мести какой-то одичавшей дуры, не имеющей к ним никакого отношения, за исключением измены с их второй половинкой.
Конечно, самый простой способ, маячащий на поверхности, это пойти и заявить на него в милицию. Но как тяжело перебороть себя. Произнести его имя – уже травма для моего языка. Что же сделает со мной полноценный рассказ про мою психологическую слепоту, позволившую не заметить, что рядом со мной живущий человек просто извращенец, что, моим телом воспользовались, что я не умею пить и вовремя остановиться. И вся эта проповедь будет сначала предназначена для кучки видавших виды полицейских, которых даже не сильно затронет мое, мое, мое горе, не их, а мое, их ни коим образом не касающееся. Потом списки праздно слушающих продолжат судьи, адвокаты, юристы, свидетели, посторонние зрители. Сколько внутренних резервов, нервов, выдержки потребуется для того, что бы вынести это нелепую исповедь, за тайну хранения которой никто не подписывался. Нет. Мое тело, душа, нервы слишком истощены, слабы и потрепаны, что бы решится на такой шаг. Желчь, булькающая уже где-то в районе горла, рождающая отравляющую мой же организм ненависть, делает меня слабой, безвольной, истеричной, вялой, не способной здраво мыслить. Чувствую зависимость от клокочущей, распирающей, изводящей меня ненависти.
Ощущение, что я сама разрушаю себя изнутри, причиняю себе еще больший вред пришло ко мне постепенно, не сразу, и довольно болезненно. Несколько стадий, преображений, перевоплощений пришлось преодолеть прежде, чем я поняла это.
Medicamina
наркотики
Срыв в голове не преминул перекинуться на оставшееся тело, чувство подавленности, беспомощности, отчаяния рождали безволие и опустошенность. Пытаясь сто процентов мыслей занять работой с девяти до восьми, я отчаянно теряла контроль над ними в свободное время, по дороге домой, на обеденном перерыве, лежа в кровати, занимаясь спортом, принимая пищу. Я не была властна над ними, они подавляли меня, делали маленькой беззащитной девочкой, которой некому рассказать, некому пожаловаться, некому поплакаться. Все дурацкая женская гордость или трусость. Столько вопросов, требований действовать, почему от меня. Я не готова, не сейчас, я слишком слабая. Не могу я позволить обсуждать мои личные проблемы, вынести всю эту грязь на всеобщее обозрение, дать вдоволь наохаться журналистам и сопереживающим телезрителям, дать лишний повод родителям повнимательнее следить за своими детьми, как за потенциальными маньяками, так и за жертвами. Весь этот негатив, окутавший мое тело, сломит меня на первом же заседании и мои слезы жалости к самой себе будут скорее всего расценены как слезы отчаяния, обиды. Может это и не правильно с моей стороны, с точки зрения гражданской позиции, ставить свои интересы превыше общественных, ведь если он смог сделать такое с человеком, которому в любви признавался, над посторонним телом он сможет измываться еще изощреннее и свободнее. Но о какой гражданской позиции может думать изнасилованная чуть ли не в собственной постели девушка, с идеалистическими представлениями о жизни, с только после случившегося, пошатнувшейся верой в людей, с восторженными мыслями о прекрасном, светлом и многообещающем будущем с ним, с ним, с собственным насильником.
Время шло, Андрей, вероятно, давно уже вернулся из командировки, а я все еще не решила какой из ста пятидесяти одного придуманного мною способа отомстить, наиболее подходящий. За какой из них мне дадут меньший срок, в каком меньше придется пачкать руки, в каком из них придется привлечь минимальное количество посторонних. Сейчас уже не трусость мешала мне сделать первый шаг, а скромность, гордость, воспитанные в благопристойной семье нормы морали и нравственности. Они руководили мной, они тормозили меня, предупреждали и предохраняли от звонков учительнице, маминой сестре, сестре моей подруги, дальнему папиному родственнику, подруге по детскому саду, знакомой продавщице, местном олигарху, с которым я раньше общалась. Всем тем, кто мог имеющимися у них ресурсами, поспособствовать моему возмездию.
Неожиданно, лишь для моего помутненного рассудка, а не для отдела кадров я узнала, что у меня отпуск в феврале, то есть, совсем скоро. Так как жизнь моя разделилась на время до и время после, то, что было до иногда категорически не вязалось с тем, что происходит сейчас. Зачем мне отпуск в феврале? Задалась я вполне логичным вопросом. Наташа, немного глупо хихикнув и покрутив пальцем у виска, поинтересовалась моими умственными способностями.
- Ты что, Насть, совсем заработалась, что про отдых долгожданный забываешь. Сама же просила отпуск зимой, что бы в Индию съездить, тебе еще в январе не дали, как ты хотела, а только в феврале в связи с началом бюджетного года и необходимостью присутствия главного бухгалтера в честь таких ответственных событий, - хихикнула она, - тебе еще несколько дней добавили за простой графика. Маринка из отдела продаж еще ругалась, что из-за простоя графика ей, видите ли, ничего не добавили, а тебе несколько дней. Сплетни тут начала распускать, что не чисто это и что с начальником, значит, шашни крутишь.
Отсутствие мысли в моих глазах и тупая неосведомлённость по данному вопросу, непосредственно меня касающемуся, видимо немного озадачили Наталью, потому что она уставилась на меня как на идиотку и заняла выжидательную позицию.
Нужно было срочно и неоспоримо, дабы не вызвать лишних вопросов, выкручиваться.
- Да я уже и забыть успела про это. Зависть не только Марину еще погубит, так что настолько, я видимо, не хотела обращать на это внимания, что постаралась стереть эту информацию из моей головы.
Хотя на самом деле, она скорее сама стерлась по причине своей мелочности, склочности и никчемности, которые становятся причиной слишком многих рабочих неурядиц, перекрывшись более гнусной и навязчивой информацией. Удивительная все-таки система, человеческий мозг, плохое старается постепенно стирать, ненужное удалять, маловажное устранять. Практически идеальная система очистки, не считая, что для всего требуется время, и не получится забыть что-то в один момент.
- Хорошо тебе, ты как можешь, а вот я так не умею, слишком много всего плохого в моей жизни происходит, слишком много неприятностей на одну мою голову. Представляешь, в электричке, когда последний раз домой ехала, у меня кошелек вытащили, ладно там денег немного было, но дома-то тоже никаких запасов особенно не было, пришлось почти не сеть ничего в выходные, что бы на обратную дорогу денег хватило. Кое-какие запасы на карте банковской были, так она в общежитии осталась.
- Как же тебя угораздило-то, разиня ты, ей богу, - посочувствовала я.
- Да мальчик там петь в вагон зашел, так пел, что прямо загляденье, голосок такой чистенький, тоненький, нежненький. Я вот и заслушалась, а рядом какой-то парень сидел рослый такой, видимо он и стащил кошелек, пока я искусством наслаждалась.
Уж очень певец был невинный, робкий, беззащитный, так и хотелось его пригреть, обласкать, накормить. А за кошельком потянулась, что бы ему дать, а ни кошелька, ни парня того рослого. Обидно, прямо слов нет.
Просто неудача ходячая. Столько лет на электричке ездить и не научиться за вещами внимательно следить. Растяпа, что и сказать, но не смотря ни на что добросердечия своего она не растеряла.
- Тебе может денег до зарплаты занять, щедрая, но бедная ты моя, - спросила я.
- Нет, спасибо, у меня на карте, говорю же, есть немного, мне хватит, не знаю только что с племянником делать, ему опять деньги нужны для доступа к каким-то там статистическим данным, которые только за деньги выдают.
- А ты не думаешь, что это родительская, а не твоя забота, деньга на всякую блажь ему давать? – Довольно однозначно недовольно произнесла я с налетом безразличия, потому что не стоит, в любом случае, в чужие дела лезть, тебя еще и виноватой сделают.
- Как же блажь, он же наукой занимается, проект пишет по поводу инновационных методов обработки мусора в условиях современного мегаполиса. Что-то вроде этого.
Меня всегда удивляло преклонение людей довольно ограниченных в познаниях, причем зачастую в силу собственного нежелания узнавать что-то новое, перед умами просвещенных. А порой и не просвещённых, а просто имеющих хорошую память, позволяющую добивать чужими умными фразами.
Подобные разговоры могли довольно долго бередить воздух нашего офиса, поэтому я слега озадаченная отправилась в знакомое мне турагентство за билетами в Индию, куда вероятно действительно собиралась, раз даже скандал по этому поводу устроила и билеты заранее купила.
***
Совершенно удивительная, не подчиняющаяся никаким описаниям страна. Убивающие наповал по приезду убогие гостиницы с мебелью советского периода, полуголые дети; да что дети, взрослые, протягивающие к тебе свои давно не мытые руки; облезлые коровы, питающиеся на помойках; стайки голодных детей, уповающих на малюсенький котелок посреди полуразрушенного жилища; приезжие, давно ставшие местными; жители, расхаживающие в одном сланце. Великолепные закаты, уносящие мысли, проблемы, переживания в неведомую человеческому мозгу даль; звезды, сверкающие как неоновые лампочки в чернеющем как смоль недосягаемом небосклоне; мясо акулы, таящее во рту (по вполне привлекательной цене, надо заметить); бархатный песок, щекочущий уставшее от мегаполиса тело; сладкий как мед ветерок, обволакивающий голову и душу.
Атмосфера. Главное слово на Гоа. Оно заключает в себе весь смысл этой удивительной страны.
Прогулка в несколько километров вдоль пляжа для ненавидящих ходить, сон в середине дня для самых заядлых трудоголиков, аскетизм проживания для гламурно-развращенных умов бомонда. Нет больше проблем, трудностей, врагов, нет вообще больше ничего, ни работы, ни дома, ни родины. Приятная вата в голове обволакивает как теплое одеяло в холод, расслабляет, успокаивает, облагораживает.
Мысль о мести все еще витала в моей голове, не давая полного покоя и расслабления, заряженные нервы не давали мне спать по ночам, любоваться закатом часами, а не жалким получасом, на который хватало мою обреченную душу.
Боль съедала меня изнутри, не давала расслабиться, отвлечься, насладиться атмосферой покоя, с лихвой предлагаемой берегами Индийского океана. Я ненавидела его всем своим телом, душой, каждой молекулой, рождаемой внутри меня. Руки тряслись при одной мысли о произошедшем, пальцы сжимались в кулаки, слезы жгли глаза, слюна становилась горькой как после съеденного куска острейшей рыбы, на которую не пожалели специй местные повара. (Я даже ни разу не задумалась над тем, мыли ли руки повара, в отличие от местных жителей. Что сказать – атмосфера). Гнев сжигал органы изнутри, но я ничего не могла с этим поделать и даже волнующие воображение постройки, оставленные нам предками, бередящие душу пейзажи нетронутой природы джунглей не могли полностью отвлечь меня.
Странные знаки местного жителя, встречающего меня около отеля вот уже несколько дней, наконец-то привлекли мое внимание. Двумя пальцами он бил себя по губам и изображал после этого незамысловатого действия полный кайф на лице. Потом потер нос тыльной стороной пальца, как будто нос чешется и довольно облизнулся, явно пытаясь меня завлечь чем-то. После третьей попытки я поняла, что он не собирается меня пригласить на свидание, и даже не делает мне знаки внимания, и даже не собирается сделать со мной ничего плохого, к чему я теперь была как бы готова, а просто предлагает мне кайфонуть.
Он мгновенно отреагировал на мое чуть заметное внимание, обращенное к его особе, и тут же пригласил зайти за отель в менее людное место. А дороги при отелях в Индии настолько людные, что ты иногда себя теряешь в потоке машин, велосипедов, мопедов, людей, коров, собак, движущихся по правилам броуновского движения, то сеть фактически без каких-либо правил.
Купленную у индуса за бесценок траву и еще кое-какие запрещенные препараты, я категорически, но очень тактично и вежливо отказалась испробовать на месте, и быстро не оглядываясь, отправилась в отель.
Мои соседи, молодая пара, оказались очень сговорчивыми и с удовольствием составили мне компанию в этом, мягко говоря, неблаговидном, запрещенно-недоступном в обычной жизни, деле.
Необъяснимая дьявольская веселость охватила меня, понесла по извилистой дорожке наслаждения и самое главное забытья. Море разверзлось передо мной, бездна его поглотила мои мысли и воспоминания, я была готова объять необъятное, простить непростительное, позволить непозволительное, сделать невероятное. Дурман вернул равновесие моим мыслям, успокоил растревоженные нервы, вернул веру в хорошее начало в людях. Заблуждение. Да. Я понимала это, но оно давало мне свободу, освобождало плечи от груза нависших страхов, разрушенных надежд, невыполненных обещаний.
Часами я могла сидеть теперь на берегу, улавливая каждое прикосновение ветра, волны, солнца. Обостренное восприятие действительности, вещи становятся выпуклыми, обретают новые формы и объемы, каждый звук проходит через тебя электрическим током, каждое прикосновение ощущается всем телом, а не только тем местом, которое задели, будоражит кровь, волнует. Мои глаза видят больше, чем им предназначено природой, они проникают в самую суть вещей, сокрушая существующие материальные границы. Все казалось сказочно прекрасным, и лишь легкое ощущение нереальности скользило по поверхности, не проникая вглубь меня.
Я проснулась от собственного крика. Мучительная боль пронзила голову, цепко хватаясь за каждое из нервных окончаний. Страх, боль, ненависть, унижение смешались с физической болью в голове, вероятно вызванной слишком загульной ночью. В ознобе опять сотрясалось мое тело, не принимая благоразумных доводов о том, что дальше будет только хуже. Лучше не будет. Помешательство на несколько часов не склеит разваливающееся сознание, а лишь сильнее раздробит его. Состояние перехода из страны грез в реальный мир сделал реальность еще более несносной и отвратительной. Поэтому я по-максимуму сократила это время, не оставляя своего наркодилера без работы (мне кажется в жизни «до» я этого слова даже не употребляла ни разу). Пока я не могла перебороть щемящего чувства невыносимой жалости к самой себе и снова поддавалась на обольстительные уговоры внутреннего голоса, требующего хотя бы на время забыться. Еще немного и я откажусь от этого, но не сейчас, сейчас мне слишком плохо, я не справлюсь без допинга.
Не слишком почтительный индус беспрекословно шел на поводу у денежной девушки с явными проблемами и планомерно снабжал меня всякой дрянью.
И тут небосклон снова раскрывал свои объятия, принимая меня в свое божественное ложе наслаждения, беспамятства, нежности, любви, спокойствия, бесконечности и необъяснимой радости.
Предметы, люди, вещи, окружающие меня, излучали спокойствие, мир, порядок, только границы их расплывались, мялись как пластилин, сужались и увеличивались, иногда даже пугая своим вновь образовавшимися формами. Беспричинный смех невольно заполнял собой сознание, нарушая привычный ритм работы сознания. Чувство свободы, раскрепощения придавали столько сил, энергии, казалось, что вся красота, сосредоточенная на этом райско-адском полуострове создана специально для меня.
Как только начинало чувствоваться действие дурмана, весь негатив как ненужная грязь, мягко соскребаемая с моей кожи, не оставляя ни рубцов ни царапин, смывался. Легкость окутывала тело. Мысли тягуче плыли над берегом, цепляясь за соседние шатры, за людей, за вытащенные на берег рыбацкие лодки, одиноко стоящие пальмы.
Все счастье, на какое только была способна моя душа, переполняло меня через край, оно переливалось, бурлило, разливалось, расползалось, охватывая остальных. Мне так казалось. Мнимое счастье, краткосрочное и недолговечное. Черт, опять отходняк и самокопание, самобичевание, анализ происходящего.
Жуткие головные боли, преследующие меня при падения на землю после кратковременного пребывания в области небесного, не оставили меня и на сей раз. Сжав зубы, что бы не закричать в очередной раз и не напугать уже и так считающих меня чудоковатой, соседей, я молча дрожала от страха. Я боялась, что боль в душе превратит мою жизнь в муку, разрушающую, разлагающую муку. Кратковременные всплески счастья наполнили мою жизнь новым смыслом. Только смысл был этот крайне сбивчивым и каким-то бесперспективным, дарующим только разрушение, лишь видимое спокойствие, таящее в себе лишь смерть, если не физическую, то душевную точно.
Боль съедала меня изнутри. Алкоголь и травка давали мне право снова жить, снова ничего не чувствовать, снова безвольно улыбаться, снова получать свой кусок счастья. Право на оболочку без смысла и содержания.
Песок уходил сквозь пальцы, как моя внутренняя энергия просачивалась сквозь все трещины моего тела. Ненависть лишила меня души, препараты, дающие мимолетное забытье постепенно лишали тела и разума.
Обратная дорога домой прошла на одном зловонном дыхании. Вероятно, подобные чувства испытывали мои соседи по самолету.
***
Примерно так, прошел мой последний день отдыха.
Истратив, как я думала, последние деньги на моего уже почти товарища индуса, я яростно отдалась в когти бессознательного зверя, пожирающего мое тело и дарящего кайф, просто, кайф, и ни минутой больше, ни секундой меньше.
Кровь кипела в жилах, адреналин вытряхивал меня из собственной шкуры, тело сотрясалось в конвульсивных судорогах танца, мысли пьяно облепляли мою голову, чужие руки не давали моей душе вылететь из тела. Сухость в горле напоминали о том, что я еще не на небе и перед глазами еще не рай. Только, если чистилище. Потные тела, извивающиеся вокруг меня, божественно прекрасной, нетронутой, нетленной. Музыка глушит небесное пение, вырывающиеся из моих уст, люди топчут мое окровавленное кровью господней тело. Губы мои сложились в неслышимой молитве. Милостиве Господи, спаси и помилуй раба Своего Анастасию. Избави меня от скорби и гнева. От болезни душевной и телесной. И прости мне всякое согрешение, вольное и невольное. И упаси душу мою.
- Мадам, мадам, вам не хорошо? – поинтересовался подозрительного вида индус. Хотя, стоит, заметить, что это для нашего европейского взгляда, он неприглядный, а для местных совсем даже нормальный. Оборванные штаны, чумазая физиономия, один тапочек на две ноги, отсутствие нескольких зубов и терпкий запах улицы.
Проснулась я от неприятных прикосновений, скорее, сексуального характера, нежели дружеского, в области нижней части живота.
- Что случилось? Где я? – Простонала я, настойчиво и пугливо отодвигая его руку, пытаясь разорвать железные оковы, сдавившие мою грудь, обездвижившие руки, обезглавившие тело.
- Вы около ночного клуба. Хотя. Может, стоит начат сначала. Вы в штате Гоа, государство Индия, на Индийском полуострове, на планете Земля, в галактике…
- Стоп. Спасибо за чувство юмора. Я оценила. Ободряет. А что случилось? Не знаете, случайно? Черт, а сколько времени? – подорвалась я, в испуге.
- Восемь утра.
- Черт, черт, у меня самолет сегодня в двенадцать часов дня. Далеко отсюда до отеля ***?
- Да нет, красавица, это ближайший клуб от деревни, минут десять - пятнадцать на мопеде.
Пытаясь приподняться со скамейки, чувствую острую боль в области висков, ноги измазаны в крови, платье испачкано чем-то липким и тошнотворным, вероятно, однокоренным словом этого прилагательного. Хорошо, что я не вижу своего лица, только прилипшие ко лбу волосы, красочно рисуют картину моего внешнего вида. И это я его еще назвала неприглядным.
- Черт, не престаю я ругаться, а где моя сумка, вы, случайно, не видели?
- Меня в воровстве обвиняешь, - разозлился мой собеседник. – Да, зачем, я, вообще, тут с тобой разговариваю.
- Нет, нет. Прости. Ты неправильно меня понял. Прости.
Насколько мне известно, у индусов не принято воровать, но, если что-то лежит без хозяина, то такую вещь можно смело брать и не считать себя виноватым. Меня хозяином, вполне, можно было не считать. Вялое тело – это еще не повод с ним считаться, как с полноценным членом общества, плюс разговор велся на английском, а когда два человека думают на разных языках, сложно со стопроцентной уверенностью утверждать, что понимают они друг друга абсолютно точно. Но не мне сейчас было с ним пререкаться и рассуждать об индуских традициях воровства и нормах морали. Благо, у меня в сумке почти ничего не было полезного, кроме ключа от номера, на котором ничего не указывало на его родство с отелем. Денег не осталось, а блеском для губ и зеркалом пусть подавятся.
Вообще, тот факт, что я разговаривала на английском языке, когда я масштабы разрушения собственного тела оценить полностью не могла, меня порадовал и дал повод верить в себя. Видимо, правильно говорят, что в критических ситуациях включаются ране не используемые резервы головного мозга.
- Я имела в виду, не видел ли ты, случайно, где-то поблизости моей сумки. Она такая черная кожаная с тонким блестящим серебристым ремешком.
- Нет, не видел, – произнес он с видом младенческой невинности на лице.
Не берусь, кончено, судить его без суда и следствия, но учитывая уровень жизни в Индии, среднее количество детей на семью, примерно равное пяти, ветхость жилья. Да и тот факт, что он как-то странно меня трогал… Могу смело предположить, что моя сумка где-то между худеньким тельцем и курткой. Именно курткой. Холодно же, утро, плюс двадцать пять, примерно. Это для нас, приезжих, почти, жарко, а местные в шапках ходят. Бог рассудит и меня и его.
Вытошнившая свою собственную жизнь на вечернее платье, безвольная, вспотевшая от ночного угара, девушка, явно, не вызывала отеческих чувств, а он все же обратился ко мне, предложил помощи, разбудил, в конце концов, иначе не известно, чем бы все это дело закончилось. На лавочке, в чужой стране, без денег, с просроченным билетом на самолет до дома.
- Прошу прощения за свой внешний вид. Не думаю, что я внушаю доверие, но была бы вам безумно благодарна, если бы вы довезли меня до отеля.
Рядом со скамейкой стоял мопед, который я давно уже заприметила.
- Так и быть. Помогу очаровательной пьянице, - снова засмеялся он.
Остряк. Даже не знаю радует или расстраивает меня его чувство юмора. Натянуто улыбнулась. Хотя, он улыбался абсолютно искренне. Все индусы улыбаются искренне, американскому оскалу есть у кого поучиться.
Приподнявшись со своего мягкого ночного ложа, я ощутила тягостную боль в левой ноге. Вывернувшись, я обнаружила причину сильного загрязнения моих конечностей. Кожа на икре была жестоко содрана, прилипший кусок какой-то бумаги скрывал довольно безобразную и глубокую рану. Вопросительный взгляд на индуса – в его глазах ответа я не нашла.
Очевидно, я упала с куба для сильно желающих продемонстрировать свои танцы окружающим. Края танцпола были украшены чем-то жестким и острым. Оступившись, я пробороздила ногой по нему. Я так предполагаю, не более того.
- Черт, - не переставала я ругаться, - может, у тебя есть салфетка влажная или, просто, тряпочка чистая?
У кого я это спрашиваю? У индуса в штанах без карманов и в одном сланце.
- Нет, мадам, салфеток не имеем. Море рядом, руки всегда можно там помыть. Солнце всегда на небе – руки можно под ним высушить.
- Логично. А теперь, пожалуйста, поехали. Очень не хочется опоздать на самолет.
Поездка по индийским дорогам стоит того, что бы всегда ходить пешком. Отсутствие правил дорожного движения, правило «кто первый посигналил, тот и едет», множество препятствующих элементов, как то, коровы, люди, выброшенные шлепанцы, собаки, автобусы, из которых пассажиры уже, фактически выпадают от перенаполнения. После этого, я уже не брезговала прокатиться у себя в городе на общественном транспорте в час пик. Все это делало поезду не столько захватывающе – непредсказуемой, сколько экстремально – опасной.
Хорошо, что у меня есть привычка хранить деньги в разных местах, а не в одном. Порывшись, я нашла в номере пару собственноручно изготовленных тайничков. Как я уже говорила, индусы позволяют себе брать только что, что плохо лежит, так мне гид говорила. Расплатившись с моим спасителем деньгами, я оградила себя от еще большего падения.
Еще одно испытание ждало меня впереди.
В ванной комнате, в зеркале я увидела перед собой нечто неприглядно - отталкивающее.
Красные глаза, тусклые и безжизненные смотрели на меня. Серость вокруг глаз оттеняла их болезненный алый оттенок. Волосы были как будто грязные, прядями прилипли к разгоряченному наркотиками лбу. Руки безжизненно свисали как две лианы вдоль моего исхудавшего тела. Трава, таблетки и вода оказались не самой питательной и полноценной пищей, что не преминуло отразиться на моем внешнем виде.
Платье сидело как-то асексуально и вяло. Измазанный ворот тоже не добавил ему пикантности. Попытка улыбнуться внутреннему «я» потерпела крах. Боль в висках сковала рот и не давала ему раздвинуться.
Что я делаю? – пронеслось в голове. Что дальше? Что, черт подери, будет дальше, и будет ли, вообще, это пресловутое «потом, завтра…потом». Будущее, в конце концов.
Поспешно скинула вещи в сумку, придала своему внешнему виду и лицу удобоваримое состояние, обработала рану, выкинула все пропахшее воспоминаниями, платье, щедро оплатила уборку, уделанного в хлам номера. Отблагодарила, тоже, естественно, денежно, молодого индуса на ресепшн, за человеколюбие и гуманность. Его человеческое отношение к моему вечно пьяному, напичканному наркотой, телу, с немалыми усилиями доставляемого до номера, требовало, возможно, даже большей благодарности за отсутствие попыток воспользоваться им. Но больше у меня ничего не было. Закончив все дела, поспрошавшись с морем, отблагодарив это место за гостеприимство и возможность забыться, я с райской улыбкой где-то глубоко внутри лица отправилась в аэропорт.
Зал ожидания приводил меня в состояние тупого оцепенения и в более хорошие времена, а сегодня это был просто ад. Находящийся напротив магазин Duty Free переводил тупое отчаяние в категорию агрессивного. Запах алкоголя предательски напоминал о том чувстве прекрасного забытья, которое рождало его присутствие в моей крови. Мгновенно все растворяется: нет боли, нет воспоминаний, нет сожалений. Агрессия, страх, ненависть, злоба уходят, тонут в терпком вкусе виски. Дают жить дальше. Бутылка Bombay и Sprite в туалете сделали свое дело. Снова блуждающая улыбка, стекло в глазах, вата в теле, в пальцах.
Некоторые пьют перед полетом, потому что бояться летать, я пила, потому что боялась быть собой, боялась думать, размышлять, анализировать, вспоминать, взвешивать. Боялась стать злой, не хотела, что бы душа моя была поражена отравой ненависти. То есть встретить подвыпивших пассажиров можно было, поэтому я не сильно бросалась в глаза, а кто знает причину. Это оправдание, которое я нашла себе, что бы не стать еще более омерзительной в своих собственных глазах.
В таком состоянии я и погрузилась в самолет, пугая себя и окружающих внешним видом и поведением. Благо, отпускные главного бухгалтера позволили мне лететь первым классом, а с пассажиров первого класса куда меньше спроса.
По прилету, в аэропорту было настолько холодно, ведь в России-то была зима, что алкоголь, застыв в моих жилах, перестал оказывать воздействие на мою голову. Встретившая меня в аэропорту мама была порядком озадачена и ошарашена моим внешним видом и запахом. Только врожденное чувство такта и искренняя привязанность ко мне остановили её от расспросов. Едкий запах алкоголя и, явно, разлетающиеся как мошкара мысли, навели её на верные мысли, но она отвязалась от меня тактичным и нежным «Ты замерзла наверное, малышка, здесь тебе не жаркий индийский пляж » и больше ничего не сказала, только накинула на плечи свою куртку, которую я так понимаю для меня захватила из дома.
С мамой мы были близки настолько, насколько мне позволяла моя совесть и жизненные правила и нормы.
Morbus
болезнь
- Недавно по телевизору на одно интересное реалити-шоу наткнулась. Молодых парней и девчонок отправили на остров, они должны отношения строить, у кого пара крепкая образуется, тот и получит главный приз. Что-то около миллиона рублей. Цивилизации никакой, конечно, девочки плачут все, домой просятся в теплый душ и к посудомоечным машинам. Такие фифы все, палец в рот не клади. Но такие места райские, море лазурное такое, зелено-небесное, пальмы от кокосов ломятся. На голову одному из участников, Сергею Смор..забыла фамилию попала одна такая мина…
- Мама, - перебила я мамину трепотню, когда кусок пирога во рту, продливший время моего пассивного слушания, начал заканчиваться, - зачем ты всякую чепуху смотришь? Это же, сама говоришь, шоу, а значит, там все по сценарию делается, никаких тебе реальных отношений, любви, все по заученным тексам, прописанным сценаристами, режиссерами.
- Во-первых, ни за что не поверю, что люди будут спать друг с другом по сценарию, и так изматывать себе нервы на всяких скандалах и выяснении отношений. Да, и вообще, по твоей логике, больно много хороших актеров пропадает почем зря. Так искренне играть, это еще научиться нужно. Во-вторых, в моей жизни скандалов, почти, нет, мужа, тоже, больше нет, любовников, тоже, не имеется. Хочется разнообразия, встрясок эмоциональных. Сначала Колька женился и съехал, потом мы с папой твоим разошлись, жизнь совсем перчинку потеряла, а там такие страсти, эмоции, любовь, вражда, ненависть, порок, в конце концов, это меня отвлекает и развлекает, если тебе так больше нравится.
- Мам, я, по большому счету, не возражаю, конечно, смотреть ты можешь все, что душе угодно, только мне ты зачем про это рассказываешь. Мне эмоциональных потрясении в жизни хватает и жизнь совсем незнакомых мне людей, выплясывающих перед объективами видеокамер, мне, по правде говоря, мало интересна.
- А там скоро второй сезон запускают, сейчас кастинги проходят. Почему бы вам с Андреем не поучаствовать, а то вижу, что у вас не все ладится, раз ты отдыхать даже без него поехала. Подожди не перебивай, послушай.
Я не перебить пыталась, а скорее поступившая к горлу рвота при одном упоминании об Андрее, судорожно исказила мое лицо, принятое мамой за недовольство.
- Слушай дальше. Во-первых, там великолепный климат, ты бы видела этот пляж и море, просто, сказка, не иначе. Во-вторых, вы как пара состоявшаяся легко сможете разыграть пылких влюбленных и все честно, ведь, вы действительно влюблены. Ну, и в-третьих, миллион тоже еще никому не помешал. А ты у меня такая фотогеничная, что тебя, просто не могут не взять на телешоу.
Холод, пробежавший по моему телу, видимо, проявился в глазах. Я физически ощутила его в своем остекленевшем взгляде. Слезные железы обледенели на корню, не дав слезам проступить наружу.
- Мама, мы с Андреем расстались. Расстались плохо, со скандалом. Я не хочу об этом говорить, по крайней мере, пока. Я еще не совсем отошла, мне пока еще больно думать об этом.
- Я так и знала. Прости, но я сразу догадалась, когда ты из самолета вышла. Нормальные люди не прилетают с отдыха с опухшими и покрасневшими как у больного глазами, сопровождаемые стойким запахом алкоголя.
- Зачем тогда ты начала эту тему, - поинтересовалась я вяло.
- Зная тебя и твое вечно хорошее настроение я, просто, боялась ошибиться. Ведь, все так хорошо было, поэтому и надеялась, что я неправа, и, что причина не в нем. Если ты считаешь, что этот конфликт не решаем, значит, пусть все идет, как идет. Пути господни неисповедимы. Но, если ты видишь причины помириться или чувствуешь за собой вину, тогда лучше сделать шаг навстречу. Немного прижать свою гордость и идти дальше. За свое счастье нужно бороться.
- Он предал меня. – Сказала я даже слишком внятно, что бы дать себе время продумать дальнейший ответ. – Он поднял на меня руку, - произнесла я искренне печально, сама не зная, соврала я или нет. Зная мамино отношение к мужскому рукоприкладству, причины лучше было трудно подыскать.
- Что? – Испуганно произнесла мама. – Как он посмел? Ты вывела его, или как такое вообще могло случиться?
- Мы поругались, поводом послужила моя очередная задержка на работе. Комиссия расходы на командировку одну посчитала неправомерно используемыми, и мне пришлось оправдываться и искать доказательства своей непричастности. Представляешь, деньги, выделенные на проживание посчитали проведенными не через тот счет. Дело в том, что юрист наш жил в Питере не в гостинице, а в пансионате. Вдруг, он там отдыхал, а не работал – заявили они, мы не можем быть уверенны, что деньги именно на проживание потрачены. Представь, какая разница в цене, одно дело в гостинице в Санкт-Петербурге жить и совсем другое – в пансионате для бабушек за чертой города. Мы как лучше хотели – государственных денег сэкономить, в итоге мошенниками еще стали.
- Не уходи от темы, - перебила меня мама.
Сглотнув, я продолжила, от темы уйти не получилось.
- Он был сильно на взводе в этот день и, как я понимаю, не сдержался. Я его не била, не проявляла агрессии, а он взял и залепил мне со всей дури кулаком по лицу. Меня аж к стене отнесло. Считаю ниже своего достоинства продолжать отношения с мужчиной, который способен трусливо ударить беззащитную женщину.
- Это все ужасно, Настен, просто, ужасно. Подлец. Как у него только рука поднялась. Никак от него не ожидала такой подлости. На вид такой интеллигентный, благопристойный.
Если бы мама узнала правду, не знаю, как бы она переварила это. По её собственной шкале грехов, рукоприкладство занимало лидирующие позиции. Имею смелость предположить, что группового изнасилования в этом списке, попросту, не было. Следует учесть и мамино, вообще, изначально довольно негативное отношение к мужчинам, как биологическим существам. Трусливы, болтливы, мелочны, эгоистичны, жадны, глупы - вот далеко не весь список пороков, которыми одарены мужчины. Жизнь не баловала её порядочными представителями данного вида, возможно, именно поэтому, её мнение оставалось статичным долгие годы.
Не смотря на внешнюю благопристойность и почтительность данного разговора, даже, я бы сказала, его откровенность и искренность, груз печали обложил мою голову.
Зачем продолжать мое никчемное существование отравленной жизнью девушки, потерявшей веру в людей, в добро, в порядочность, в мужчин, в радость, как таковую. Стакан виски в руке постепенно становился не наполовину полным, а наполовину пустым, как считают, согласно анекдоту, или не анекдоту, пессимисты. Может, я сама виновата в том, что все произошло так, как произошло. Я влюбилась в обаятельного, перспективного, внимательного, отзывчивого молодого человека, дарила ему свои эмоции, тепло своего тела, свою радость и часть своей жизни и судьбы. Это лишь моя проблема, возможно, я не заслуживала, такого хорошего во всех отношениях, мужчину. Или давала ему слишком мало взамен на его чувства, его время, проведенное со мной. Кто я такая, что бы роптать на жизнь, что бы просить большего. Самая обычная девчонка, воспитанная в религиозной семье, где, даже венчание не смогло навечно скрепить узами брака моих родителей. Может, это только очень удачливые люди могут рассчитывать на счастье на протяжении длительного времени. Я была счастлива в детстве, даже не только в детстве, но еще и в юности. Целых две жизненных поры я чувствовала себя счастливой, возможно на одну человеческую судьбу этого достаточно, и Бог распорядился, что бы я расплатилась за его милость.
Родители души не чаяли, мама во мне, папа – в Николае, моем старшем брате, учили нас жить по заветам божьим, но никогда не перегибали с этим палку, не заставляли бить по правой щеке, когда тебя ударили по левой, не держали нас голодом во время постов. Вера научила нас терпеть, быть честными, спокойными, отзывчивыми, человечными и миролюбивыми. В институте я, может, и не входила в список звезд института, но от недостатка внимания подруг, молодых людей и преподавателей никогда не страдала. За все это, слишком хорошо, теперь нужно расплатиться, и только.
Нет. Не справедливо. Не честно. Я любила Андрея, любила настолько, насколько способная была моя душа, и, если ему этого было не достаточно, это еще не значит, что я в этом виновата. А теперь я ненавижу его даже еще сильнее, нежели любила. Нет моей вины в том, что он оказался извращенцем, предателем, лжецом, подлецом, ублюдком и, просто, скотиной. Мразь. Я ненавижу тебя. Ты отравил мою душу ненавистью, заразил меня, уничтожил все то, что я впитывала с молоком моей матери. Ты ответишь за свой поступок. Ты будешь жалеть до конца дней, что поступил так со мной. Ты барахло, ты отброс жизни, ты не человек. Я ненавижу тебя. И я отомщу.
Тонущая в алкоголе, вязкая злоба расползалась по телу, заполняя пробелы, как вода в банке из-под майонеза, наполненной мячиками для гольфа, галькой и песком. Это притча такая есть. Преподаватель заполнил банку мячиками для гольфа и спросил у студентов полная ли банка. Да, – ответили смотрящие. Потом в банку засыпали гальку, и снова ее можно было назвать полной, а потом песок. Полная ли – да. И еще вода, которая заполнила и без того полную банку.
Представьте, что банка - ваша жизнь. Мячики для гольфа - это важные вещи, ваши семья, дети, вера, здоровье, друзья. Даже если все остальное потеряно, но остались эти вещи, ваша жизнь всё равно будет полной. Галька представляет собой остальные вещи, которые имеют значение – работа, дом, машина. Песок - это всё остальное, мелочи. Если, сначала, заполнить всю банку песком, в ней не останется места для гальки и мячиков для гольфа. То же самое происходит и в жизни, если все свое время и энергию тратить на мелочи, никогда не будет места для вещей, которые действительно важны для вас. Позаботьтесь сразу о мячиках для гольфа, о том, что действительно важно, выставите приоритеты. Остальное - это песок. Одним из моих мячиков для гольфа теперь стала жажда мести.
***
- Привет, Насть, прилетела? Как Индия? Я слышала, что индусы улыбаются всегда вне зависимости от настроения и условий проживания. Есть такое в реальности? Как море, теплое?
- Привет, Наташа. Все хорошо, - пьяным голосом произнесла я. – А, может, тебе стоит поучиться у индусов и тоже улыбаться вне зависимости от жизненных обстоятельств. Пошло оно все на хер.
- Ты чего, подруга, выпила? – Удивилась Наталья.
- Прости, не знаю, что на меня нашло, - вяло возразила я, - хочешь, присоединяйся.
- Ладно, после работы забегу, - усмехнулась она в ответ.
- Так как там все-таки Индия? – Наташа решилась, наконец-то, прервать стремительно затягивающуюся паузу.
- Наталья, за что мне это? Я чувствую себя совершенно разбитой, раздавленной, беспомощной, брошенной. Мне категорически противопоказано оставаться одной, я становлюсь от этого злой и неуравновешенной. Все мамины заповеди летят к черту.
- Что случилось? – Удивилась подругу.
- Мы расстались с Андреем, из-за того, что он избил меня (что-то в этой версии начинало мне нравиться, она была лишь наполовину враньем и совершенно немыслима с точки зрения прощения). Я по-прежнему влюблена в него и мне очень плохо без него. В Индии я слишком много пила, и по сей день не могу окончательно выйти из состояния опьянения.
Выпалив залпом все наболевшие у меня проблемы, пусть не в полной мере, пусть не все, но мне стало легче, легче, хотя бы от того, что кто-то еще теперь кроме меня будет нести этот крест не самых положительных знаний.
- В Индии было прекрасно. Удивительная страна, совершенно непостижимая европейским умом, море превосходное, иногда спокойное, иногда бушующее, люди, действительно, очень миролюбивые и отзывчивые. Отели очень простенькие, но потом ты престаёшь обращать на это внимание, потому что тебя захватывает эйфория этого, поистине, сказочного места. Единственное, что омрачает мысли, так это толпы попрошаек, босоногих детей, полуразрушенных домов, отчаявшихся калек и голодных собак и коров. А, в целом, восхитительная атмосфера, место прекрасное и стоящее того, что бы его посетить. А теперь расскажи о своей проблеме, которая, я вижу, стоит молчаливым вопросом в твоих глазах, и не спрашивай про все остальное, что я сказала.
- Как? Как расстались, вы же три года вместе были, как избил? Он что взбесился? Почему? Зачем он это сделал? Все же так прекрасно было? Жилы душа в душу?
- Ты меня плохо расслышала. Не обсуждается. Рана еще не зажила, еще кровоточит и сочится. Удар без причины, по крайней мере, видимой. Мы расстались и точка. В полицию я не заявляла, потому что прошло уже много времени и синяки и раны уже все зажили, а видеть его еще раз, выносить наше грязное белье на всеобщее обозрение и, еще, в итоге, ничего не доказать. Я этого, просто, не выдержу.
- Ну, да, ты права, - помявшись, продолжила немного ошарашенная Наташа, - а меня залили недавно, да так, что вода из розеток текла. Хорошо, соседей дома не было, они ушли после пятничной попойки опохмеляться к друзьям, а то пожар бы, еще чего доброго, устроили. Так вот, трубу прорвало, всю квартиру залило, ковер не знаю, как вытащить, он весит примерно, тонну, наверное. Обратилась в домоуправление, а мне сказали, что официально за неуплаты мы отключены от водоснабжения и наша проблема, что трубу прорвало и за свой счет мы должны её чинить, то есть, за мой, по большому счету. Не знаю, что теперь делать. – Закончила она расстроено.
Мне всегда нравилось в этой женщине то, что она легко умела переключаться с чужих проблем на свои, а «благо», своих у неё всегда было хоть отбавляй. Таким образом, я имела возможность высказаться без изнурительных последствий дальнейшей жалости, сожалений и полезных советов. А выговориться, просто, выговориться хотелось, а не слушать, как дальше жить и что делать, просто сказать, сделать это частью мира реального, а не только созданного моим воображением.
- Господи тебя прости, за что тебе вечно достается.
Наташа, стоит заметить, не утешалась как я одними лишь высказываниями и требовала не только моральной поддержки, но и практических советов и реального вмешательства в свою жизнь.
- Давай так, Наташ. С уборкой квартиры я тебе помогу, трубу починим из денег нашего фонда на работе «На решение чрезвычайных ситуаций сотрудников», думаю, что под ЧП твое наводнение, вполне, подойдет. И последнее, тебе давно пора менять и квартиру и соседей. У меня знакомый один недвижимостью занимается, нужно у него узнать, может, получится долю в той квартире использовать и покупкой нового жилья или хотя бы комнаты, но в другом месте заняться.
К концу нашего разговора, я была уже наполовину пьяной, или на половину трезвой, как кому больше нравится. Жалость к самой себе начала переходить все границы, хотелось кричать, просить, просить оставить в покое. Но кого, и о чем я собиралась просить, я, уже, не понимала. Комок в горле мешал мне разревется навзрыд, упасть лицом в подушку и, просто, тихо пожалеть себя.
Наутро, треснутой на части головой, я пыталась осмыслить, что же, все-таки произошло. Разбросанные по полу вещи, стаканы, стулья. Причем, стульев и посуды было значительно больше, нежели нас с Наташей, свернувшейся калачиком у кровати. Вспышка прозрения ударила в меня, когда я рассмотрела, в чем я. Вечернее платье, лодочки, остатки макияжа на лице. Боже, что же тут произошло?
- Наташа, - позвала я подругу, негромко. – Проснись, черт тебя побери. Что случилось? Почему мы одеты слишком празднично для нашего скромного дружеского вечера?
- Ты что, Настен? Мы так-то в клуб ходили. Твоя, кстати сказать, идея. Ты что не помнишь? – Удивилась она.
Алкоголь, явно, оказывал яркое побочное действие на меня в виде кратковременной потери памяти.
- В клуб? Зачем? – Усомнилась я.
- Ты сказала, что нам обеим необходимо расслабиться, развеяться, отвлечься. Только тебя как-то срубило совсем. Сначала мы ещё раз в магазин за выпивкой сходили, а потом истерично накрасились, шмотки выбрали, ты подругу пригласила с мужем, они еще с друзьями пришли. Мы посидели, выпили и поехала. Только, потом, в клубе ты начала себя не сильно адекватно вести, - тут Наташа издевательски хохотнула, от чего у меня ноги подогнулись и я приготовилась к страшному. Хотя, иногда, наверное, лучше не знать, что ты конкретно вытворял в пьяном состоянии. Но я уже ничего не понимала, не в силах была оценить, как далеко я зашла с выпивкой и, на что, вообще, я способна.
- Ну, - замялась подруга, - как только мы пришли, ты начала что-то искать. На мой вопрос, что ты делаешь, ты беззастенчиво ответила, что ищешь запрещенные препараты, я удивилась, но, мне казалось, что ты нормально себя чувствуешь и кто я такая, что бы тебя учить. А дальше понеслось. Ты выплясывала что-то вроде стриптиза на подиуме, танцевала как сумасшедшая, деньгами сорила направо и налево, а потом в угол села и начала что-то вроде молитвы читать. Я отдельные слова только запомнила. «согрешил пред бедным ближним моим…чтобы я содействовал к облегчению скорбей …Аминь». Тут я поняла, что ты не в себе и, судя по всему, не понимаешь, где ты, вообще, находишься. Я такси вызвала, и мы домой поехали.
- Не перевирай слова. Это молитва «При непрощении обид и памятовании злого», только я не знаю её, мне кажется, может в детстве мы её и учили, но как такое, вообще, могло мне в голову прийти.
- Сама не знаю, я даже испугалась, ты не в себе была, явно.
- Спасибо, за то, что я в своей кровати, в своем доме. Наташа, что же произошло, почему, как такое, вообще, может быть, я же ничего не помню.
Я не жила, а лишь, совершая обыденные поступки, делала вид, что живу. Сплошной кавардак в голове, скомканные мысли бродили по телу, не позволяя ни одной из них уцепиться за мозг. Последние дни отпуска я проводила как в аду, сухость во рту от выпитого вчера напоминала о том, что сегодня уже наступило и можно снова забыться и предаться приятным воспоминаниям прошлого, моего детства, молодости, совместной жизни с Андреем. Слезы никак не хотели вытапливаться из моих засохших обугленных глаз. Я не могла уловить смысл своего существования, не понимала, к чему я иду, откуда я иду. Туман в мыслях не рассеивался, не давая уловить из всего сброда, там накопившегося, искру истины, правды, разумного. Почти ничего не соображала, никого не видела, друзей мне заменили бутылка виски и продавщица в ближайшем магазине, солнце мне заменили энергосберегающие лампы в моей квартире, имитирующие солнечный цвет. Имитация – ключевое слово моего существования, только лишь подобие жизни, имеющее форму, но не обремененное содержанием.
Не хотелось есть, пить, думать, соображать, шевелиться, жить. Так ведь проще, гораздо проще, закрыться в скорлупу, ни о чем не думать, ничего не хотеть. Агрессия перешла в полное безразличие, тупое прозябание, бессмысленную смену дня и ночи, не отражавшихся на моем распорядке дня. Я понимала, что становлюсь кем-то другим, не той жизнерадостной, опрятной, позитивной девушкой, которой я когда-то была. Но кем, я не знала.
Полное отсутствие целей, стабильности, видов на будущее истощило меня, ломало и делало с каждым днем все доступнее и доступнее. Я была доступна боли, безразличию, отупению, разложению.
Я не заметила, когда оказалась на грани между безумием и разумом. Я перестала управлять собой, своим телом, своими мыслями. Только забыться, забыться и впасть в состояние бессознательного – вот, чего я хотела. Алкоголь прекрасно справлялся с этой функцией, обесточивая мой мозг, что позволяло телу развлекаться, как ему вздумается, без нравоучений со стороны головы. Апатия иногда переходила в агрессию, и тогда, я швыряла веще, кричала, звала на помощь. К счастью, или, к сожалению, никто так и не пришел, не приходил. Мама систематически звонила, интересовалась моим самочувствием, но я категорически запретила её навещать меня и, она, как полагается взрослому разумному человеку, у которого уже взрослая дочь, не беспокоила меня. И как полагается любящей матери, ребенок, для которой никогда не перейдет в разряд взрослых. Спустя какое-то время, она все же пришла.
В довольно плачевном, видимо, она застала меня состоянии, потому что когда я пришла в себя, она была бледна как мел, и в глазах стоял страх. Страшно видеть, как близкие тебе люди потихоньку сходят с ума – так я расценила её взгляд.
- Дочка, что происходит? – Спросила она нежно, но и напугано одновременно.
- А что, прости, происходит? – Поинтересовалась я, не понимая, что конкретно она имеет ввиду.
- Я пришла, сначала в дверь ломилась минут пятнадцать, хотела уже милицию вызывать, тут ты открыла и я решила, что скорая помощь будет нужнее. Мне кажется, что ты меня, просто-напросто, не узнала.
Тут я обратила внимание, что руки у неё дрожат, в глазах стоят слезы и ни в одну из служб спасения она не позвонила не потому, что решила, что в этом нет необходимости, а, просто, не смогла справиться с волнением и страхом за собственного ребенка.
Мое физическое состояние было настолько нестабильным и раздавленным, что я, просто, не в состоянии была даже что-либо ответить. Дикое желание пить, выпить, почистить зубы, принять таблетку от головной боли держали меня настолько крепко, что не давали сосредоточиться и сказать хоть что-то.
- Милая, потом ты уснула и начала молитвы бормотать. Ты читала молитву о спасении от насилия Мученице Фомаиде Египетской.
- Мам, я даже не знаю подобной молитвы, - усомнилась я, желая как можно быстрее удовлетворить мои физиологические потребности, уже готовые поработить меня.
Душ, минералка, зубная паста немного привели в чувства мои нервы и тело. Вернувшись в комнату, я застала маму за чтением Молитвослова, который, как оказалось, лежал под моей кроватью.
- Вот смотри, - продолжила она, - Фомаида Александрийская (Египетская). К данной молитве обращаются в борьбе с плотской страстью, в спасении от плотского насилия своей девственности или супружескому целомудрию.
Святая мученица Фомаида родилась в городе Александрии от благочестивых родителей, давших своей дочери истинно христианское воспитание. На пятнадцатом году они выдали ее замуж за одного юношу-христианина. В доме своего мужа святая Фомаида жила честно, всеми уважаемая за целомудрие, кротость, незлобие и другие добрые черты характера. Ее свекор, прельщаясь красотою своей снохи и, разжигаясь плотским вожделением, замыслил по отношению к ней недоброе, он искал удобного времени для греховного пребывания с нею и, не находя, ограничивался тем, что ежедневно, под видом отеческой ласки, обнимал и целовал ее. Святая же Фомаида, по своему целомудрию, не предполагала существования у свекра нечистых помыслов, и потому не находила ничего предосудительного в подобном обращении с нею с его стороны.
Муж святой Фомаиды был рыболов, и в одну из ночей он ушел с друзьями на рыбалку. Воспользовавшись уходом сына, отец его пришел к святой и стал склонять ее на грех. Столь неожиданная опасность привела ее в ужас, она начала просить его опомниться. Но старец не внимал ее увещаниям и старался склонить ее, прибегая к бесстыдным словам и действиям. Фомаида оказывала свекру твердое сопротивление: она молила и убеждала его оставить беззаконное и нечестивое желание. Но чем сильнее она противостояла ему, тем настойчивее он понуждал ее. Над одром на стене висел меч, сняв его, старец начал устрашать святую Фомаиду: «Если не послушаешь меня, то я этим самым мечем отсеку тебе голову». Она же отвечала: «Если даже рассечешь меня на части, то я все-таки никогда не соглашусь на такое беззаконное дело». Старец, придя после сих слов в сильную ярость, с такою силою ударил мечем свою сноху, что убил ее, рассекши надвое. Блаженная Фомаида предала душу свою в руки Божии и прияла славный мученический венец за свою чистоту и целомудрие.
Убийцу тот час постигло наказание Божие, он потерял зрение и, бросив меч, искал дверей, хотя выйти из дома и убежать без вести, но, ощупывая стены, никак не мог найти выхода и поэтому принужден был оставаться в комнате. Старец был предан суду и наказан чрез усекновение мечом.
Тело убиенной похоронили с отцами в монастырской усыпальнице. Молитва на её усыпальнице несла облегчение и освобождение от плотских страстей.
- Ни я ни отец никогда не учили тебя этой молитве, да и историю этой Фомаиды, я, если честно, сейчас впервые прочитала.
- Мама, что за глупости, как я могла говорить то, чего не знаю, - достаточно агрессивно произнесла я.
Дальше все было настолько сумбурно и бестолково, что если бы меня спросили потом об этом периоде времени, я с удивлением спросила бы – вы уверенны, что это со мной произошло?
Воспользовавшись связями свое сестры – врача, мама определила меня в психиатрическую лечебницу.
Hospitalis
больница
Жизнь потекла крайне не своеобразно, дико и беспросветно. Таблетки, распорядок дня; вечные выходные не переходящие в будни; задушевные разговоры с врачами, режим, процедуры, решетка. Идеальное внешнее равновесие и полный хаос внутри.
Странное было место, эта лечебница. Находилась она в нескольких километрах от города, неподалеку от деревни, название которой, я, как ни старалась потом, не могла вспомнить. Видимо, настолько я была шокирована происходящими событиями, окружающими меня людьми, что не была в состоянии адекватно оценивать мир вокруг себя. Там было слишком тихо и безлюдно. Люди были, но как будто каждый жили в своем мире, не создавая ощущения какого-то социума, сообщества. Они не видели друг друга, не воспринимали, не сочувствовали, не замечали. Умиротворяющая тишина приводила меня в ярость, хотелось кричать, убеждать, аргументированно доказывать, что мне здесь не место, это ошибка. Но, вырвавшийся однажды невольный крик из моей груди, вызвал лишь переполох среди персонала и мне удвоили дозу наркоза, что привело меня в состояние, почти схожее с похмельем. Как иногда мне хотелось выпить, одни глоток должен был снова возродить меня к нормальной жизни, этот дурной сон должен был закончиться и я оказаться на воле, за пределами этого царства тишины и покоя.
В большом холле, где собирались ставшие моими соседками сумасшедшие, или, так же как и я, случайно попавшие девушки и женщины, я постепенно познакомилась с ними, с их проблемами, с их семьями. Некоторые из них выглядели несколько затерто, было ощущение, что здесь они уже очень давно. Некоторые, наоборот, выглядели неподобающе месту свежими и цветущими, что настораживало еще больше.
Я читала в углу на диване, когда ко мне подошла девушка, наверное, чуть младше меня, но я всегда выглядела моложе своих лет, может, и она не точно расценила мой возраст, что проявилось в её обращении.
- Малая, сигаретка найдется?
- Нет, не курю, - ответила я как можно более дружелюбно. Девица эта выглядела довольно вызывающе и нагло, рваные джинсы, растянутая майка без белья, что-то вроде, дред на голове. Друзей мне заводить не особенно хотелось, но врагов, вдвойне.
- Настя, - сказала я, чуть кивнув головой.
- Не куришь, значит, Настена, молодец. А мне, вот, все равно, отсюда никуда не деться, так хоть какое-то подобие нормальной жизни нужно создать. Курить, заводить друзей, сплетничать. Чем ты занимаешься? Кем работаешь? Почему здесь? Надолго?
Допрос вызвал оживление окружающей публики, она зашевелилась, закряхтела, развернулась, за некоторым исключением тех, кому ни я, ни кто либо другой, судя по всему, были совершенно безразличны.
- Ты не представилась, - дружелюбно отреагировала я.
- Еще не время, значит, тебе знать мое имя, – огрызнулась она.
- Ясно. Я главный бухгалтер на заводе, здесь ненадолго по собственному желанию, после расставания со своим молодым человеком впала в депрессию, не смогла сама из неё выйти.
Думаю, что для вновь приобретенных друзей из психушки, вполне, сойдет.
- Тухло. Давай, счастливо оставаться. Когда надумаешь правду рассказать, зайди в гости, побалакаем.
- А почему ты решила, что это неправда? – спросила я уходящую незнакомку.
- Потому что, у тебя глаза бегали, когда ты говорила. А, когда человек вспоминает или думает, у него глаза либо влево смотрят, либо, если ты хорошо врать умеешь, прямо на собеседника. – Произнесла она, нагнувшись надо мной столь близко, что бы другие не расслышали, и вальяжно удалилась.
- Софья, - представилась рядом стоящая девушка из числа слишком опрятных и румяных. Только рука сломанная не вписывалась в общую картину.
- Анастасия.
- Не обращай внимания на Таню, она, просто злится, ведь ей придется сидеть здесь всегда. Вот я, как только натренируюсь достаточно, сразу улечу отсюда и никогда больше не вернусь. Здесь совсем нет мужчин, мне скучно без них, мне хочется чувствовать их тепло, силу, заботу, внимание.
- Силы ей захотелось мужской, - прокричала грубоватого вида женщина, в мужской рубашке и мужских брюках. Вообще женского в ней оставалось, разве что, грудь. В остальном, сзади, например, я не могла бы с уверенность определить ее пол, да, и спереди бы задумалась. – А обращаться с настоящими мужчинами ты умеешь, курва?
- Как ты смеешь так со мной разговаривать, - взвизгнула Софи.
- А как еще надо с тобой, женщина, разговаривать. Хочешь мужчину, так и бери, а не верещи и не стони, как дура малолетняя. Пойдем, испробуешь настоящего мужика. Никого другого после меня не захочешь, а вздумаешь мне изменять, изобью стерву и вместе с любовником голыми на улицу выставлю.
- Да какой из тебя мужик, у тебя даже члена нет! – прокричала Софи, сопровождая сои слова относящимися к делу жестами и истеричным смехом.
Разгоряченный мужчина или женщина понеслась на него с явным желанием поломать вторую руку, но вовремя подоспели санитары, обезвредившие обоих. Но милые посиделки перед сном еще не были закончены. Зал наполнился громогласным воплем, скорее схожим с плачем, но не человеческим плачем, а каким-то загробным, убивающим своей тоской и печалью. Столько горя, ненависти, отчаяния, безысходности слышалось в нем, столько горя, сколько не может вынести нормальный человек, не должен нести на своих плечах. Крик доносился из одной из комнат, как мне показалось, потому что определить наверняка было трудно, слишком он был неестественным, и было ощущение, что кричит душа каждого из присутствующих, просто, почему-то этот внутренний плач смог выбраться наружу в этом забытом богом месте и стать реальным.
Суматоха, санитары, врачи, быстро растаскивающие девушек по комнатам, где они быстро и слишком тихо замирали, становились невидимыми, не слышимыми, несуществующими.
Кричавшая так и не показалась, только голос её мгновенно стих, когда в комнату зашли посторонние, ни звуков борьбы, ни ругани, ни истерики – ничего. Почему, если в её душе столько боли, скорби, она не борется за свои чувства, не сопротивляется обстоятельствам, не защищает свои эмоции, а, просто, замолкает, так как будто, и не было протеста, страха, попытки.
Холл быстро опустел, настала чарующе пугающая тишина, вызывавшая изморозь на теле. Всех, кто беспокойно отреагировал на произошедшее, убрали. Некоторые, казалось, вовсе, не заметила каких-либо движений, изменений вокруг них, их жизнь текла по их собственному руслу, не сталкивающемуся с посторонними, они не видели, их не видели. Поглощенные своими руками, платьем, шторой, телевизором, пустотой, они не принимали участия в нашем карнавале жизни, всецело поглощенные собой.
Я была оглушена, по ушам долбила пустота, я не понимала, что я здесь делаю. Почему я здесь? И почему мне нельзя выпить, всего глоток, один живительный глоток, который выдернет меня из этого кошмарного сна.
Мои личные чувства значительно притупилась, поглощенные страданиями, страхами, смехом, истериками других. Я не понимала, что я здесь делаю, и как долго это еще может продолжаться. Я сойду с ума, если не выйду отсюда, просто, рехнусь и, в таком случае, останусь здесь навсегда, замкнутый круг. Долбанный замкнутый круг. Что же делать? Зачем говорить, если тебя никто не слушает, зачем быть, если тебя никто не видит?
- Как вы думаете, почему вы здесь? – Поинтересовался Станислав Абрамович Ушкин, мой лечащий врач. Имя его, выгравированное на табличке на двери, каждый раз вызывало смутное сомнение относительно его собственной нормальности или адекватности его родителей, которые явно я юмором подошли к выбору имени для сына.
- Потому что я тяжело пережила расставание со своим молодым человеком, в моем возрасте это уже не так просто, как раньше, и не смогла самостоятельно справиться с этой проблемой. Много пила в последнее время, что тоже не положительно сказалось на моем душевном состоянии. Но, в целом, со мной все нормально, мне нужен небольшое отдых и только. Я не знаю, зачем мне находиться в этом месте.
- На ваш взгляд, вы с состоянии сами решить свои проблемы, без помощи профессионалов?
- Думаю да. Нужно немного времени, хороший отдых и жизнь снова заиграет новыми красками. А это место меня немного угнетает, если честно.
- А почему вам здесь не нравится? Здесь вы отдыхаете.
- Мне не с кем поговорить. И меня бесит тишина этого места. Хотя, на первом месте, скорее, не тишина, а замкнутость. Как в клетке тут сижу.
- Вас это пугает?
Мне начало казаться, что он пытается как-то по-своему интерпретировать мои слова и найти в них смысл, который я не вкладывала. Либо, стоило, ему как можно более образно и доходчиво объяснить, либо идти у него на поводу и, убедив его в том, что его увещевания работают, покинуть этот кабинет навсегда, либо, аккуратно уйти от разговора, более детально продумывая ответы на следующий раз. Я выбрала последнее, так как мне, вообще, свойственно уходить от проблем. Не так что бы уходить, но избегать, сторониться, решать погодя.
- Меня это не пугает, а как любого нормального человека не устраивает, что его держат, фактически, за решеткой, хотя он ни для кого не опасен, и ни в чем не виноват.
- А скажите, пожалуйста, как долго вы знали вашего молодого человека. Насколько близкими были ваши отношения. Кто из вас чаще говорил о совместном будущем?
Я начала раздражаться. Какой-то там ушкин ковыряется в моей жизни, пытаясь докопаться да самого грязного белья, и я еще должна ему в этом поспособствовать.
- Мы были вместе почти три года. У нас были прекрасные отношения. Мы жили душа в душу. Строили совместные планы, наверное, чаще это делала я, просто, в силу того, что я женщина, а женщинам это делать более свойственно.
- Вас все устраивало в нем?
- Скорее да. Он был лучше многих моих знакомых мужчин.
- Значит, у вас было много знакомых мужчин, в момент, когда вы были вместе?
- Нет, почему. Мужчины знакомые были. На работе, до него. Но когда настало время выбирать себе спутника жизни, я остановила свой выбор на нем.
- У вас было много мужчин до него?
- К чему вы клоните? Я не понимаю.
- Не волнуйтесь. Если вы были неверны ему, возможно, вы проецировали свое внутреннее недовольство на нем и бессознательно упрекали его в чем-либо.
- Я ни в чем его не упрекаю. Он избил меня. Для меня это было неожиданностью, я не заслужила этого, не провоцировала его, не сделала ему ничего дурного.
- Почему же вы не подали заявление в милицию за нанесение вам телесного вреда?
- Потому что любила его, потому что не хотела, что бы все обсуждали наши отношения, потому что не сразу отошла от случившегося и слишком долго собиралась с мыслями. Синяки уже все зажили. Может, это и не было прямо избиением. Руку на меня поднял, я этого не стерпела и мы расстались.
- А часто вы преувеличиваете случившееся?
- Настолько часто, насколько это делает любая нормальная женщина. Простите, но мне хочется подумать, не могли бы мы продолжить этот разговор в другой раз. Как я понимаю, время у нас пока есть, если вы конечно не собираетесь выпустить меня прямо сейчас, убедившись после нашего разговора, что я совершенно в себе, - попыталась пошутить я.
- Да, конечно, благодарю за общение. Завтра увидимся и продолжим, если вы пожелаете.
Вышагивая по коридору, чувствуя себя на половину обнаженной, потому что остальную часть одежды с меня еще не успели сорвать, я шла прямиком к своей комнате.
- А сначала мне показалось, что ты нормальная, - как ни в чем не бывало, спросила меня безымянная незнакомка по имени Таня, полулежа на моей кровати в моей комнате.
- Прости, мне сейчас не хочется разговаривать.
- Да ладно, я же не наше гнилое ухо, что бы передёргивать все твои слова и выворачивать все с ног на голову с чисто мужским снобизмом и чувством собственного превосходства.
- Гнилое ухо – это, так понимаю, Станислав Абрамович? – Спросила я, слегка улыбнувшись.
- Таня, а кто вчера вечером кричал так страшно. Просто не по-человечески так-то, мне аж жутко стало, а кто это был я так и не увидела.
- Откуда ты знаешь, как меня зовут? – Огрызнулась она, опять приблизив свое лицо ко мне.
- Прости, забыла, - проговорила я слега смущённо. Мне, однозначно, не хотелось с ней ругаться, видя как стелятся перед ней пациентки. – Мне Софья сказала, в контексте, что тебе все равно отсюда не выйти, так что я в любом случае узнала бы. Не обижайся на неё, она создает впечатление невинности как таковой.
- Вот дура, вечно в облаках летающая. Как раз-таки я могу выйти отсюда в любой момент. Только меня сразу в тюрьму посадят, а мне здесь, среди моих милых девочек, слегка улетевших, куда больше нравится, чем на нарах с соседками детоубийцами, наркоманками и проститутками.
- Понятно, - произнесла я сдавленно. Хотя, конечно, ничего не было понятно, но я не забывала, где я нахожусь.
- Это Ольга кричала. У нее антропофобия, она людей боится после того как её изнасиловали. Никого к себе не подпускает, очень долго к одной из врачих привыкала, только её теперь и готова видеть. Мужиков вообще не выносит, даже упоминаний о них. Сразу в истерику впадает, в шкаф прячется молча или, вот, как вчера, кричит во всю мочь, как только может раздавленная женщина кричать. Боли своей дает выход. А так, очень интеллигентная девушка, ей лет 16 было, когда это случилось. Хотя, не девушка, женщина, а была бы девушкой, и не попала бы сюда, наверное.
- То есть, это разговор про мужчин так вывел её из равновесия?
- Не знаю, я на процедурах была, сама не слышала, мне потом медсестра одна так мельком рассказала. А кто упоминал?
- Софья сказала, что ей мужского внимания не хватает. Одна из пациенток, в мужском костюме, предложила ей себя в качестве спутника. Та кричать начала, что она, ну, как бы, не совсем мужчина, с физиологической точки зрения, и что ей настоящий мужик нужен. И тут этот душераздирающий вопль разорвал все на то, что было до него и то, что после.
Моя собеседница искренне хохотала над моим рассказом, вызвав тем самым, легкое замешательство. Потом, просмеявшись, продолжила.
- Вот дура Влада. Влада, или как она сама себя просит называть – Влад притворяется, а, может, действительно, себя мужчиной чувствует. За что, в общем-то, здесь и сидит. Мужские шмотки, прически носит, ведет себя как типичный, закоренелый, отвратительный мужик. Какими они, все, по сути, и являются.
- А почему бы ей операцию по смене пола не сделать? И тогда внутреннее содержание будет отвечать внешнему.
- Дело в том, что она слишком агрессивная и не отдает порой отчета своим действиям. Мужчины, окружавшие ее в родной деревне – это, в основном, пьяные, вонючие, тупые, похабные, наглые бездельники, которые только и умеют, что женщин насиловать и жить за их счет. Испытав все это на собственной шкуре, наша малышка, не выдержала и угодила прямиком сюда. Три развода, драки, пьянки, смерть детей, загулы, потери, пожары, ругань – все это сломило её, и она решила отомстить. Странная, конечно, месть. Решила сама стать мужчиной и наглядно продемонстрировать, каково это жить с таким быдло, а потом, видимо, заигралась и не смогла выйти из роли. Хотя, по началу, говорят, так всех местных аборигенов построила, что они её на равных воспринимали. Сковородками их метелила, когда кто из местных баб жаловались на своих мужей, кипятком обливала или наоборот ледяной водой, что бы остудить или отрезвить. Короче, бояться перестала и начала давать отпор, тут начали появляться еще смелые. Мужики занервничали, почувствовали, что авторитет теряют и капнули на неё, вот её и приняли.
Мысли вместе со словами застряли где-то в районе горла. Ничего не понимаю. Я среди сумасшедших. За что? За то, что я в милицию не подала на своего насильника в лице собственного любимого мужчины. За то, что горе свое решила в алкоголе утопить, как, стоит заметить, пол-России делает. За то, что молилась во сне. За что?
- Ладно, малышка, ты что-то притихла совсем, потом поболтаем, если что, а пока я пошла по другим палатам прошвырнусь, разузнаю, где что новенького. Только знаешь что, - сказала она, видя, как мои глаза болезненно слипаются. - Не глотай всех таблеток, что тебе дают, а то, так точно, съехать с катушек можно.
Я одобрительно кивнула и легла. Снотворные действовали безотказно, и я не могла побороть смертельного желания забыться, что у нормальных людей называется сном. Но здесь почему-то считается, что бессонница – это очень плохо и без снотворных никак не обойтись. А как же время на то, что бы подумать, осознать. Нет. Если только в тюрьме, здесь только спать, делать вид, что спишь, а на самом деле, находиться в болезненном промежутке между сном и реальностью.
***
- Анастасия, почему вы не сказали мне, что больны сифилисом? – Строго спросил Станислав Абрамович.
- А вы не спрашивали. Про шрам от велосипеда на ноге тоже рассказать?
- Вы зря думаете, что вы здесь самая умная. А это имеет значение, потому что может оказывать влияние на работу внутренних органов и, следовательно, отражаться на работе нервной системы, изучением которой мы здесь и занимаемся.
- Простите, меня никто не спрашивал об этом.
- Как вы заразились? Проходили ли вы курс лечения? И если проходили, то где?
- Да, я пролечилась полгода назад в поликлинике по месту жительства. Это была первая стадия болезни, так что я уверенна, что уже все в порядке. Несмотря на твердость голоса, моя душа дрожала. Это был первый человек, при котором я вслух произнесла то, что очень длительное время носила в себе. Было гнусно, неприятно, и, даже, немного, тошнотворно. Хотелось убежать от разговора из этого ужасного кабинета, от этого нестерпимо неприятного врача. Но я сидела. Сидела и понимала, что не с руки мне убегать из кабинета психотерапевта, находясь на поселении в психиатрической клинике.
- Как вы заразились?
- Это была случайная связь с малознакомым мне человеком после вечеринке, где я выпила немого лишнего и не сдержала его порыва. На утро поняла, что я натворила, и в ближайшее время сходила в больницу провериться на венерические заболевания. Тут же прошла курс лечения. Андрею ничего не сказал.
Он не понимал, как мне трудно, даже, имя его вслух произносить, даже, слышать о нем, не то, что говорить. Но зачем я его выгораживаю? Если бы мне сейчас кто-нибудь задал этот вопрос. Я бы расплакалась и сказала, что мне, просто, стыдно. За него стыдно, за его распутство, бесчеловечность и гниль в душе.
- Вы были в это время в отношениях с Андреем?
Опять покоробило.
- Да была. Выпросила в отпуск вместо младшего бухгалтера поехать. Целый месяц там жила, по приезду начала выдумывать всякие шалости, что бы мы использовали средства контрацепции, говорила о новых ощущениях, которые мне нравятся. Предвозвещая вас вопрос, отвечу, он не заразился. Мы вместе ходили в больницу. Я объяснила это тем, что иногда это делать необходимо, ведь мы строим серьезные отношения, планируем детей.
Как плавно, словно растопленное масло текла моя ложь, но я не была способна говорить правду, обнажиться перед этим чужим мне и всем в этой больнице, еще хоть чуть-чуть соображавшим, девушкам, человеком.
- Были ли ваши измены систематическими?
- Нет. Это был единичный случай.
- Возможно, ваш молодой человек узнал про ваши измены или про болезнь, потому и поступил так, как поступил.
- Про мои измены? Господи, почему вы слышите так, как хотите слышать? Нет, он не мог знать. Мы оба были выпившие, он, боюсь, лица моего не запомнил, не то что бы имени, значит, даже теоретически, не мог никому сказать. Про болезнь знают только я, лечащий врач и её медсестра. Теперь еще и вы.
- Если вам неприятно об этом говорить, оставим этот разговор.
Я кивнула.
- Скажите, вы часто думаете о случившемся?
- Нет, я стараюсь не думать об этом. Мне это неприятно, я ненавижу его за это.
- Ваша ненависть распространяется только на него или на всех мужчин? Это вызывает у вас агрессию?
- Нет, не вызывает. Нет, не на всех. Я хочу отношений, по-прежнему люблю мужчин и надеюсь найти достойного кандидата.
- Я вижу, что вы не всегда хотите идти на контакт со мной, отвечаете слишком резко и односложно. Не стоит. Я лишь желаю вам поправиться и пережить критическую ситуацию, возникшую в вашей жизни. Не отталкивайте меня, и вам самой станет легче, если вы освободитесь от недовольства в душе и замкнутости.
Агрессию и недовольство пока только ты у меня вызываешь – крутилось в голове.
Звонок на обед неожиданно прервал затянувшуюся беседу. Я поспешно ретировалась, прослушав перед уходом традиционное «Спасибо за беседу. До завтра».
На пути к своему временному, временному, я убеждала себя в этом, и только эта мысль помогала мне выживать в данной жизненной ситуации, пристанищу, я остановилась у почти всегда закрытой двери. Двери Ольги. Эта девушка пережила, возможно, примерно тоже, что и я, и как её сломало, что она не хочет людей видеть. А что, если бы со мной случилось то же самое и, если бы из-за этого подонка я осталась тут навечно. Господи, даже подумать страшно. Хочется поговорить с ней, хочется хоть с кем-то поговорить, с живым, с настоящим, не обремененным должностными обязанностями с тобой разговаривать, а только лишь из человеческого желания помочь и понять. Или, даже, не понять и помочь, а лишь выслушать правду, реальность, истину. Правильно считается, что нет, как такового, понятия истины, есть только понятие факта и мнения отдельного человека по этому поводу. Мне было бы достаточно молчаливого участия или безучастия в моей истине. Хочу, что бы это были человечески уши, а не гнилое ухо, искажающее мою правду.
Я тихонько постучалась, не получив ответа, зашла. В комнате было даже тише, чем в остальных помещениях больницы. Хотя, возможно ли это, учитывая беспрецедентность тишины в коридорах, или уши мои меня обманывают. Чего тогда от чужих ждать, если даже свои со мной не в ладу.
Ольга сидела на кровати и смотрела в окно, меня она не заметила. В этом я убедилась, потому что, увидев меня, её лицо исказилось, тело, казалось, хотело сжаться и стать меньше собственных размеров. На её лице я увидела настолько беспредельный страх, что поспешила отступить назад, что бы не убить её своим внешним видом.
- Привет, Оля. Меня Настя зовут. Я твоя соседка. Я просто зашла узнать, как твои дела. Не волнуйся, если не хочешь, я не буду подходить к тебе, мне и от двери тебя прекрасно видно. – Наипрекраснейшая из моих улыбок озарила мое лицо. Но и это не помогло.
Она начала судорожно сдавливать, находящиеся у нее в руках занавески, бессвязно говорить, и отстраняться от меня настолько, насколько ей позволяли стены. Хотя, мне показалось, что она готова была попрать законы физики и пройти сквозь стену, лишь бы отдалиться от меня. Я вдавилась в дверь, мне казалось, что любое мое движение вызовет еще больше эмоций. Ольга медленно и рывками по стенке направилась в сторону шкафа. При этом она внимательно, насколько ей это позволяла гримаса на лице, следила за мной. Оказавшись в шкафу, она стихла.
- Извини, если помешала, – начала я невнятно, - просто, мне так хочется поговорить с кем-то, а у нас с тобой истории, видимо схожи. Вот, и подумала, может, выслушаем друг друга и сразу легче станет.
- Чего ты хочешь? - Услышала я первую адекватную реакцию на свой приход.
- Поговорить.
- Говори.
Что-то мне это напомнило. А где же кресло, фонтанчик и корытце с песочком для создания японского садика. А мне так хотелось человечности, понимания, любви, или что там я сама себе говорила.
- Эээ…Меня в жизни обидели очень сильно те, кого ты тоже не любишь. И за это меня еще сюда определили. – Обратилась я к шкафу. – Можно мне сесть?
Дурацкое слово «определили», но сложно, оказалось, разговаривать с человеком, который всецело готов тебя слушать, но реакция на некоторые слова может быть неадекватной и даже агрессивной. О чем я только думала? Но не могу же теперь, когда она, почти со мной разговаривает, встать и уйти, вдруг, она мне уже немного доверяет или ей безразлично.
- Да, садись.
- Так вот…Ты в такой же нелепой ситуации оказалась, верно?
Я, судя по всему, действительно, начала потихоньку из ума выживать. Пришла к буйной девице, которой нельзя слышать про мужчин, рассказать о том, что меня двое мужчин изнасиловали. Логично и гениально.
- Нет. Я не плохая, я не сделала ничего плохого. Я берегла свое Мидзуагэ, а он забрал его. Не он должен был взять его, не он. Я берегла его, никому не давала, заботилась, а он не получил из-за него. Он ни за что не простит меня за это, он будет ненавидеть меня за то, что я не сберегла для него. – Донеслось из шкафа. Мурашки пробежали по моей спине, теперь я готова была пройти сквозь дверь.
Она несла какой-то бред, не иначе. Как она, вообще выговорила это слово «Ми-дзу-а-гэ», и что это значит, черт возьми. Надо делать ноги отсюда, пока не поздно. И я еще не считаю эту невероятную соратницу по несчастью, своей подругой. Кажется, пора начинать, я тоже свихнутая, бред несу.
- Прости, Оль, но мне нужно идти. У меня прием лекарств сейчас будет, а за опоздания ругать будут.
- Он взял без моего разрешения. Кто ему позволил брать то, что ему не принадлежало. Кто? Я не разрешала, не давала согласия. Он не должен был этого делать. Он никогда не простит меня. Как он мог. Теперь он не простит меня.
- Оль, я побежала, не волнуйся. Всех благ тебе, давай поправляйся.
Я поспешила удалиться, ругая себя за безголовость и наивность. Тот факт, что я вменяемая еще не показатель того, что и все окружающие тоже.
На душе стало еще более мрачно и безоблачно. Я на самом деле в психиатрической клинике. Мне не показалось, я не сплю, не выдумываю. Я в психушке. Там, где живут выжившие из ума люди и я среди них. Значит, я тоже рехнулась. Господи, за что мне все это? Неистово уставившись в потолок я ждала ответа на свои вопросы. Кто-то же знает, почему я здесь, почему я среди умалишенных.
Но кто из нас, по большому счету, абсолютно нормальный? Кто видит мир таким, каким он есть на самом деле, без преувеличений, без преуменьшений, без прикрас, без субъективизма. Мы генетически не способны воспринимать реальность объективно, не оценивать, быть беспристрастными. Даже цвета мы видим по-разному, а что говорить про чувства, красоту, понятия правильного и неправильного, этичного, дозволенного. Значит, нет идеала, эталона. Есть только различное восприятие. Возможно, в другой системе координат, оценивающих нормальных и сумасшедших людей, мы бы поменялись местами и те, кто по ту сторону забора расценивались бы как нуждающиеся в лечении, а не мы. Понятия Абсолюта нет так же как и понятия объективного идеала или нормальности.
Наконец-то нормальный, реальный сон сломил меня и, навалившись на меня всем своим грузом, снов, упреков и радостей, вывел из печальной реальности. Часть таблеток остались в наволочке.
Утро началось не как обычно с мирного звона колокольчика в коридоре. Отборные ругательства, перемежаемые больничными терминами, лились сплошным нескончаемым потоком. Ругань была настолько непристойной, громкой, не соответствующей больничной тишине, что я почувствовала себя маленькой девочкой лет десяти, которая случайно оказалась под столом во время попойки взрослых и наслушалась такого, от чего, в голове защемило и нестерпимо захотелось в кровать и к своему плюшевому Пятачку (никогда, почему-то не любила медведей, слишком они неотесанные).
- Что случилось? – Обратилась я к пробегавшей мимо палаты медсестре.
- Все хорошо. Успокойтесь. Все нормально. Все в порядке. Сейчас снова будет тихо и сможете выспаться.
Я еще, видимо, не совсем привыкла к своему месту обитания, потому что подобные кретинские ответы ничего кроме раздражения и осознания фатальности ситуации, не вызывали.
Не тут-то было, выспаться. Ругань и ор наэлектризовали и без того готовую взорваться каждую минуту, атмосферу. Беспокойство и хаос быстрее слухов стали расползаться по коридорам, стирая привычную неторопливость и тишину. Крики, стоны, плач стали логическим продолжением коряво начавшегося утра. Мне напоминало это общественную истерику, если такое понятие, вообще, существует. Заряжаясь одна от другой, девушки как эстафетную палочку передавали свое душевное беспокойство. Великолепная цепная реакция, выведшая из равновесия всю систему координат данного места. Воспользовавшись общим состоянием паники, я, как ни в чем не бывало, решила прогуляться по веранде, хоть отдаленно напоминающей существование нормальной жизни и дома. Свежий воздух, тишина, относительная, что важно, простор, отсутствие белого цвета, так угнетающего своими успокоительными свойствами в больничных коридорах. Я вздохнула с облегчением, понимая, что сейчас персонал занят в первую очередь неспокойными пациентками и до меня им еще не скоро будет дело.
- Чего пришла? – услышала я не слишком любезно обращенный, вероятно, ко мне вопрос.
Как мне не хотелось оборачиваться, увидеть там живого человека, разговаривать с ним. Природный шум и не запертое пространство уже начали вводить меня в состояние тихого самосозерцания, размышлений о бытие. Как странно, я думала, что, где-где, а, уж, в психушке у меня будет время на поразмыслить, на то, что бы бесцельно сидеть в кресле и думать обо всем и ни о чем. Но я ошиблась. Плотный график дня, режим, задушевные разговоры без души и сердца, вечерние занятия, процедуры, разговоры с другими пациентками, игры в карты, в нарды занимали все свободное время. И для тупого ничегонеделания не оставалось места. И вот, когда я, наконец, решила, что время такое пришло, мне опять мешают. Или, может, я кому-то мешаю, кому-то, кто тоже пришел на веранду подумать и побыть в одиночестве.
Я очень долго не оборачивалась, видимо, желая, что бы она, он, оно, не важно, растворились по причине того, что в моей реальности их не существовало.
- Ты что оглохла? – Как холодной водой по голове прозвучал вопрос кого-то, кого здесь уже не должно было быть, по крайней мере, в моей голове.
Я резко обернулась, надеясь спугнуть существо, если оно из пугливых.
- Таня? – Удивилась я. – Что ты здесь делаешь? Почему не воспользовавшись общей паникой уже не на полдороге домой?
Не знаю, почему я решила, что она хочет сбежать, но я еще не была готова вести диалог, мой мозг основательно настроился на монолог.
- Интересно мыслишь, милая, - сказала она усмехнувшись.
Я никогда не привыкну к её обращениям. Причем, я заметила, что всякого она называла по-разному, из разных сфер, так сказать.
- А ведь пташка Софи была права, говоря о том, что мне здесь придется провести всю оставшуюся жизнь. Как-то это сильно печально. Прямо, напиться хочется до беспамятства, что бы не думать об этом.
Тут я обратила внимание, что Таня, в отличии от своего обычного образа, слишком опрятно одета – больничные штаны, больничная пижама, волосы убраны. Только вот лицо очень помято, оно, как будто, изъедено горем и печалью. Слезы, катясь по щекам, оставляли борозды, как если бы на вас был слой тонального крема, только эти борозды были значительно глубже и труднее выводимы.
- Что-то не так? – Спросила я осторожно.
- Все не так. Если хочешь, давай поговорим, я сегодня что-то настроена на разговоры, хотя, на самом деле, шла я сюда, потому что это мое тайное место, куда обычно никто не заходит и, следовательно, можно остаться наедине с собой.
- Прости, я не знала, что веранда – это панацея для желающих остаться наедине с собой. Вроде бы, общественное место.
- Просто, сюда неспокойных не пускают, те, кто здесь уже долго уже не хотят оставаться наедине со своими мыслями, исковерканными со всех сторон этим местом. Только новенькие и я.
- Меня сегодня утром на процедуры отправили, нужно было до завтрака, поэтому так рано, – продолжила Таня. – И там я четко поняла, что все это настолько бесполезно, глупо, пусто, что не выдержала и сорвалась. Ты, наверное, слышала, как я ругалась с врачом своим в коридоре.
- Это ты что-ли была? А я подумала, что сюда какого-то пьяного сапожника привели, и он пытается что-то внятно донести до нашего непонятливого персонала.
Я решила, что немного юмора не помешает, потому что еще ни разу за все время пребывания здесь не видела её такой расстроенной и подавленной. Обычно, она правила балом в этом месте, её слушались, ей, даже, подчинялись, она всегда была сильной, агрессивной, крутой.
Что бы оригинально прервать паузу, я решила начать издалека.
- Тань, ты случайно не знаешь, что такое…сейчас вспомню… Мидзагэ?
- Может, Мидзуагэ? Я, конечно, понимаю, что мы в психушке, и здесь можно встретить все что угодно, но все же, вопрос о том, почему ты это спрашиваешь, навязчиво крутится на языке.
- Это слово упомянула Ольга, когда я решила с ней пообщаться, считая, что, может, общее несчастье как-то сблизит нас и мне хотелось, просто, выговориться, поговорить с кем-то, кто бы понял меня.
Истерический хохот перебил меня.
- Потом я убедилась, что это бесполезно и ретировалась, - попыталась я оправдаться.
- Ты бы лучше для разговора кого-нибудь из слишком спокойных выбрала, они бы выслушали, вникли, с расспросами бы не мучили. Молча бы на тебя пялились и слушали, так слушали, как только мертвые и люди в коме умеют. Зачем было к буйной идти. А если бы она разнервничалась, тебе бы еще и попало?
И почему она должна была тебя понять? Её муж не избивал, после чего, не пережив тяжелого разрыва, она не оказалась в пьяном дурмане, в коем её сюда и доставили.
- Откуда ты знаешь?
- У этих стен есть уши, просто, нужно знать, где они находятся. Да, и после банального избиения максимум, что тебе грозит – это общение с полицией, а не с психотерапевтом. Мидзуагэ – это обряд взросления гейши, сопровождавшийся выставлением девственности на продажу. «Мидзу» означает «вода», а «агэ» — «поднять» или «поместить», происхождение термина — либо жаргон рыболовов, первый улов рыбы, либо метафора антологии Манъёсю, где девственниц называли «ещё не спущенной на воду лодкой». Современными гейшами продажа девственности не практикуется. Она, думаю, имела ввиду, потерю невинности.
- Прости, а кем ты работаешь…работала, до того, как попала сюда? – Я была немало шокирована обширными познаниями в такой своеобразной сфере.
- Я преподаватель истории в классическом университете на Историческом факультете. Студенты любят интересные факты, а особенно, если они с перчинкой, иначе, тебя просто никто не будет слушать. Вот и приходилось постоянно читать всякую брехню, что бы было чем удивить в очередной раз и привлечь к себе внимание. Так почему ты здесь?
- Хорошо, я расскажу, но хотелось бы и твою историю услышать. И почему ты думаешь, что тебя никогда не выпустят?
- Ну, если тебе действительно, интересно, слушать чужие истории, слушай.
Я кивнула.
- Просто, обычно, люди не хотят впутывать себя в чужие истории, потому что свои их интересуют куда больше, и слушают они тебя лишь затем, что бы потом поплакаться о своих проблемах, преодолев неловкость, что это патологически не может быть интересно никому.
- Меня изнасиловал мой молодой человек и его друг, накачав меня предварительно клофелином и заразил при это сифилисом, - вот моя история, быстро и эмоционально не затратно для тебя. – Теперь, точно, слушаю, - подытожила я.
- Малышка, а тебе здорово досталось. Прости. Особенно, мне и рассказывать-то нечего. Пять лет назад я вышла замуж, как и любая нормальная девушка влюбилась, обворожилась и повелась на это развод. Сначала все шло хорошо, мы с мужем потихоньку привыкали друг к другу, почти не ссорились, не придирались друг к другу по пустякам, бурно занимались любовью по четыре - пять раз в сутки, вместе мечтали, вместе ходили в гости, по клубам, ресторанам, в гости к родителям. Я работала, была довольна своей работой, постоянным общением с молодежью, меня это подстегивало. Он работал в офисе, занимался шкафами-купе и другой встроенной мебелью. Все было мирно, гладко, логично, одним пресловутым словом, хорошо.
Потом у нас родилась дочь. Отец души в ней не чаял, нянчился, ухаживал, она росла, я снова пошла на работу, все, как у людей. Надо было сразу обратить свой взгляд на его чрезмерное внимание к ней. А однажды, я пришла домой и увидела, как это человеческое отродье пытается износилось нашу дочь. Он лежал на ней, зажимая ей рот, задирая юбку и громогласно оповещал всех о том, чего, он от неё хочет. А дальше истории расходятся, согласно одной из них я убила его преднамеренно, как месть за ребенка, согласно другой – я была в состоянии аффекта и не отдавала отчет своим действиям.
Я разумно склоняюсь ко второй. Меня признали невменяемой и поместили сюда, но адвокат моей милой свекрови уверен в том, что я это сделала по предварительному сговору, не знаю, правда, с кем и о чем я должна была договариваться. Сказать дочери, наверное: «Милая, папа завтра к тебе приставать будет, я специально на этот случай нож на кухне положу на видное место, что бы нанести ему травмы не совместимые с жизнью, что бы отомстить за то, что его обожаемая матушка наследство оставляет не нам, а его одинокому брату». Это же так соразмерно – искалеченная психика моей дочери и дряхлая квартира этой сумасшедшей старухи. Это же так невероятно, что нож лежал именно на кухонном столе. Чертов адвокат и его кретинские доводы и причинно-следственные связи, гореть ему там же где и моему муженьку.
В этот момент она мне, действительно, казалась сумасшедшей, щеки горели, в глазах прыгал дьявольский огонек, руки, при этом, совершенно спокойно лежали на коленях.
Слава богу, что по характеру Марианна оказалась сильной и пережила все это без явных психических отклонений. На мой взгляд, она стала сильнее и взрослее, не по возрасту взрослее.
Тут я увидела слезы в её безумных глазах.
- А сколько лет Марианне?
- Сейчас шестнадцать, тогда было тринадцать. Если меня выпишут, то, скорее всего, стараниями пострадавшей стороны…сукин сын, он еще и пострадавший…меня отправят в тюрьму. Поэтому, сама я ни за что не выйду отсюда, не буду я остаток своих дней в тюрьме коротать. Ради своей дочери не буду, она не заслужила того, что бы приходить на свидания к своей матери в тюрьму.
Я, конечно, подумала о том, что в психиатрическую клинику приходить, тоже, не особенно здорово и престижно, но промолчала.
- Садись рядом, малая, чего на перила оперлась. Тебе тоже, я смотрю, жизнь не сахар выдалась, можно и отдохнуть нам. Сволочь. Его посадили?
- Кого?
- Хахаля твоего. Кого.
- Нет. Я не заявляла в полицию.
- А где твоя женская солидарность? Ещё одни извращенец преспокойно себе ходит по свету, подыскивая себе новую жертву, которой может стать кто угодно, ну, разве что, не мы, даже, твоя собственная дочь.
- У меня нет детей. А про солидарность я что-то не подумала, - сказала я смутившись. – Мне, просто, не хотелось трясти своим грязным бельем перед всей округой, перед адвокатами, судьей, соседями, родителями.
- Тебя можно понять, но меня знаешь, что больше всего в этой ситуации пугает. Почти все женщины, которых я здесь знаю, лежат здесь из-за мужичков. А лечит нас не кто иной, как представитель прекрасного сильного пола, то есть, тоже, почти мужчина. Не проверяла его способностей по этой части. Это не просто смешно и нелепо, это страшно.
- А почему Софья здесь? – спросила я после паузы.
- А вот это исключение из нашего правила. У неё навязчивая идея. Она хочет летать. Все мы, в какой-то степени, хотим этого, но у неё это стало опасным для жизни желанием. Она из окон кидается, что бы взмахнуть быстро выросшими крыльями и улететь. Улететь далеко, от этого места, от этих людей, от этого мира. Но, увы, пока она только руки, ноги себе ломает, иногда голову расшибает.
Мы сидели, прижавшись друг к другу, на холодной веранде психиатрической клиники. Две умалишенные, или две несчастные, или две обманутые жизнью, или две неудачницы, жертвы обстоятельств, ханжи, самовлюбленные эгоистки, наивные дуры, святые? Кто?
Деревья прикрывали забор, отгородивший нас сегодняшних от нас вчерашних, от нас прежних, создавая хоть какое-то подобие нормальной жизни. Солнце уже начало свой неизменный ход по небосклону, птицы, как им и положено, порхали в пространстве между небом и землей, оставляя небо для избранных, а землю для грешных, таких как все мы.
Была ли Татьяна сумасшедшей или она, просто, была хладнокровной убийцей своего мужа, мстившего ему за его низость и пахабство. Я склонялась ко второму, уж, слишком здраво, она обо всем рассуждает. Хотя, я слышала, что люди, страдающие шизофренией, парой умнее, логичнее и креативнее многих из нас. А Софья, была ли она помешанной или, просто, восторженной и чуть менее скептичной и прагматичной, чем мы. Может, ей, просто, дано верить чуточку больше, чем нам, видеть больше, чем нам, и знать, что доля чуда присутствует в каждом из нас, в каждом моменте, нас окружающем. Но мы этого не чувствуем, или не хотим чувствовать и замечать, а она в психиатрической клинике, где не дают особенно развернуться и размечтаться.
На душе мне было легче. Я впервые высказала то, что было у меня внутри, ну, почти, впервые.
- Мне страшно. Мне очень страшно. А что, если меня не выпустят отсюда быстро и у меня, действительно, крыша поедет. Это нечестно. Почему Я сижу за этим забором. Он надо мной поиздевался, а я теперь здесь, а он на свободе и рад, что я молчу, и жить ему не мешаю. Не справедливо. Не честно. Не правильно.
- Ты думаешь, мне не страшно, Настен. Мне очень страшно. У меня нет выбора, а у тебя есть, и в это есть огромное преимущество, поверь мне.
- А как тебя могли принять за умалишенную? Сейчас, насколько я знаю, такие тесты и проверки, что притвориться нельзя.
- Кто сказал, что я притворяюсь? – Сказала она загадочно. – Рядом с тобой сидит признанная судебно-психиатрической экспертизой по уголовному делу, психически не уравновешенная личность, требующая пристального врачебного внимания профессионалов, с подтверждающими оное, документами на руках. «В ходе проведенной по делу психолого-психиатрической экспертизы установлено, что женщина страдает психическим заболеванием, лишившим ее способности осознавать фактический характер и опасность своих действий, она нуждается в применении принудительных мер медицинского характера».
Мне стало как-то не по себе.
- Не бойся, малышка, я в порядке, и у тебя все образуется. Главное, будь максимально откровенна и разговорчива с врачом, тогда он решит, что есть прогресс в процессе твоего лечения, а потом, и, вовсе, решит отпустить. Главное, не загоняйся, не демонстрируй, что ты умнее его. Будь паинькой, а о том, что бы его погнобить не думай, я сделаю это сама. От меня он каждый раз огребает по полной программе, ведь, мне, все равно, спешить некуда, выписываться я не собираюсь, так что, пусть его терапия кого-нибудь другого излечивает, не меня. И мне это доставляет садистское удовольствие. Я ему, как мужчине, мщу от лица всех женщин. И ему в кайф – трудный случай в практике, будет, о чем коллегам рассказать и похвастаться, тыча своим неуемным профессионализмом. Придурок ушастый.
Иногда её словарный запас, совмещающий в себе терминологию исторического факультета и молодежные жаргонизмы заставляли меня улыбаться в душе. А самая прекрасная и искренняя улыбка – это как раз та, которая рождается и происходит внутри нас. От этого общение с ней доставляло мне удовольствие, с маленький каплей страха. Хотя, может, я, просто, боюсь сильных людей, которые, к тому же еще и умнее меня. Как Наташа, готовая простить и понять куда больше нормы, уважительно преклоняясь перед научными изысканиями своего племянника.
- Хочешь, напоследок я расскажу тебе притчу о справедливости. Урок нужно заканчивать интересным рассказом, что бы запомнилось, и студенты снова к тебе пришли. Только потом сразу по палатам, а то нас потеряют, будут искать, кто-нибудь опять распереживается. Слезы, сопли, стоны, крики – надоело уже порядком.
Так вот. Некий дервиш посещал каждое утро шаха, давал ему совет и получал за это подарок. Его сосед завидовал ему и решил его погубить. Он пригласил дервиша на следующий день к себе в гости, затем пошел к шаху и рассказал ему, что, мол, твой друг дервиш клевещет на тебя. Он посоветовал шаху пригласить на следующий день дервиша для доверительного разговора и высказал предположение, что во время разговора дервиш от стыда будет отворачивать лицо от шаха.
На следующее утро коварный позвал к себе дервиша и угостил его чесночной похлебкой. Гость из вежливости съел все. Во время последовавшего затем разговора дервиша с шахом, он действительно старался отворачивать лицо от шаха, чтобы не докучать шаху дурным запахом. Шах дал дервишу запечатанное письмо своему слуге, жившему за городом, в письме был приказ убить его подателя. Выйдя из дворца, дервиш встретил своего завистливого соседа и рассказал ему про письмо. Тот подумал, что это новый подарок, выпросил у дервиша письмо, пошел к слуге султана и был убит.
Каждый всегда получает то, что ему положено.
- А кто такой дервиш? – как-то по-детски звучал мой вопрос.
- Мусульманский, типа, монах, зачастую, с аскетическими наклонностями. Ладно, точно пора идти, а то нас потеряют.
Только сейчас я заметила, что желудок уже отчаянно просил исполнить его физиологические надобности, завтрак мы, благополучно, прогуляли, но время, оказывается, уже, было обеденное. Меня всегда немного удивляло это свойство организма уметь отвлекаться и самостоятельно определять наиболее приоритетные из существующих вариантов. Учитывая, что ела я часов четырнадцать назад, он, уже, давно должен был забить тревогу, а он покорно молчал, понимая, что беседа мне сейчас куда важнее и полезнее, нежели еда, потому мозг больше нуждался в подзарядке и перезагрузке, нежели, и так постоянно находящийся в поле зрения врачей мой желудок. Глупая, конечно, логика, но, ведь, почему то, я не думала об этом, не ощущала чувства голода или дискомфорта.
После обеда ко мне зашла медсестра и сказала, что ко мне посетитель. Я решила, даже не так, я надеялась, что это мама, и что никто больше, кроме неё, не знает о том, где, и, уж, тем белее не приперлись сюда, что бы меня успокоить и утешить.
Каково же было мое разочарование, когда я увидела чужую спину. Это была Наташа. Тоже не самый плохой вариант. Её собственные проблемы занимали её всегда больше, нежели чужие, следовательно, она не будет лезть ко мне в душу, если правильно повести разговор.
- Привет, Наташ. Буду откровенна, не сильно рада тебя видеть, учитывая место встречи.
- Привет, Настен. Здесь не плохо тебе?
- Смотря, с чем сравнивать. Если сравнивать психушку и дом, я выберу дом, а если психушку и тюрьму – то психушку, здесь спокойнее.
Наташа изобразила на лице подобие улыбки.
- Ты была когда-нибудь в подобном месте? – Спросила я.
- Нет, никогда.
- Значит один плюс есть, уже что-то. Во всем новом есть что-то, как минимум, интересное и необычное, а это хорошо.
- Не робей. Отдохнешь немного, расслабишься, с новыми силами потом на работу. У тебя как второй отпуск получается, сначала в Индию, потом в пансионат, почти пансионат.
Наверное, она по дороге сюда придумала этот «плюс», уж слишком надуманно это звучало. Но спасибо за старания и за то, что не начала причитать надо мной, я и так хорошо над собой причитала.
В момент, когда она говорила, сама слабо веря в свои аргументы, что выдавала её фальшивая улыбка и чуть нарочито приподнятое настроение, мимо нас прошла Влада. В мужском костюме, при галстуке. Но галстук – это еще не самое страшное, его и женщины некоторые, которые хотят выпендриться, носят. Проблема была в мужских ботинках, может быть, в приклеенных усиках, а может и в том, что она (он) подмигнула Наталье. Даже, и не знаю, что сработало бы еще более эффектно, может, если бы Софья при нас из окна выбросилась. Но более наглядной демонстрации жизни в моем «пансионате» трудно было придумать. Так искренне, так со вкусом, и так убийственно, что мне стало немного жаль посетительницу. Её лицо вытянулось, губы напряглись, что бы как-то продолжать удерживать улыбку, слова затерялись где-то между гортанью и зубами.
- Успокойся, все в порядке. Просто, некоторые люди, которые тут живут имеют странные привычки и пристрастия, не стоит обращать на это внимание.
- Тебя здесь не бьют? Не пытают током? – Последовал вопрос.
- Ты что рехнулась. Фильмов насмотрелась. Здесь довольно мило. И закончим на этом. А, вообще, к слову, тебя бы тоже, вполне могли сюда поместить. Твоя болезнь: патологическая неудачница. Симптомы:
1. Всегда вытаскиваешь билет, который не знаешь;
2. Именно у тебя прорывает трубу;
3. Соседи алкоголики;
4. Есть дом, но там можно жить только в одной комнате;
5. Только ты встречаешь контролеров в общественном транспорте;
6. Твои штаны испортили в химчистке…
- Я не ношу вещи в химчистку.
- Точно, случай с банкой селедки, романтическим ужином у костра на природе и сожжёнными штанами и мышами – значительно приятнее для воспоминаний.
Все это я произносила настолько игриво и ласково, что у Наташи и не возникло подозрений на обиду. А вообще пусть она простит меня, что так некорректно тыкаю её в слабое место. Прости, Наташа, но мне так не хочется говорить о себе, о своих чувствах, переживаниях, эмоциях. Мне сразу захочется плакать, а слезы так еще ни разу и не покрыли моих глаз. Они как будто пересохли, от чего становилось еще тяжелее и несноснее. Прости, я больше не буду тебе напоминать об этом и даже расскажу об этой шалости, как только выйду отсюда. Но мне так тяжело, что без слез этого нельзя вынести, а слез почему-то нет. Интересно, я становлюсь сильнее или слабее?
- А может ты и права. И я неудачница.
- Да брось, ты. Мне скучно просто. Думай позитивно и общий вселенский разум примет твои мысли и спустит тебе на землю благодать и удачу. Главное верь в это, не обманывай Вселенную, отдай ей всю свою энергию.
Дружный хохот изрядно разрядил обстановку.
- Представляешь, какой кошмар, у Кирилла что-то с глазом было, пришлось ему операцию делать. Обжог сетчатку, пока опыты свои проводил. Взорвалось что-то и вот его травмировало. А так как он это дома, а не в лаборатории делал, то и компенсации нет никакой. Хорошо, что с глазом все в порядке.
- Надеюсь, операцию родители оплатили, а не ты?
- Да, конечно. Только, он на больничном у меня остался, сказал, что не хочет в свою деревню ехать. А за ним же ухаживать нужно, готовить ему, примочки на глаз делать, вот мне только не хватало. За мужиком ухаживать, да еще и ничего не получать в замен за это, спасибо и то редкое и скупое. Ему, видите ли, некогда разговаривать, он о своем проекте думает, что бы время не терять, пока экспериментировать нельзя, он теоретические аспекты решает. А я тут причем? Скажи мне, причем. Я не понимаю. Не хотела ни за кем пелёнки менять, замуж не выходила, детей не заводила, так нет, все равно приходится менять.
- Ох, Наташа, нужно тебя стороной обходить, притягиваешь ты неприятности. Как только Кирилл этого еще не просек.
- Даже, если у него и бывают такие мысли, пусть при себе их держит, а то быстро в свою, как он выражается, деревню поедет.
Тут Наташа так по-идиотски хихикнула, что я утвердилась в своей мысли, что она выпила для храбрости, прежде чем сюда идти.
- Наташ. А ты Мартини выпила или сразу коньячка, что бы не размениваться по пустякам.
- Коньяку. А как ты догадалась?
- Мне бы в фляжечке принесла, а то скучно здесь больно.
- А что, разве, можно?
- Конечно, нет. Но когда нельзя, но очень хочется – то можно. Наташ, я надеюсь на работе никто, кроме тебя, не знает, где я.
- Нет, никто…Некоторые только…Буквально два-три человека.
- Среди этих пяти-шести! есть Любовь Ивановна?!
- Да…Сама не знаю, откуда она узнала. Знаешь, слухами мир полнится. Про слухи даже поговорок и пословиц много. Бессовестные женщины сплетничают беззастенчиво, совестливые - застенчиво. За неимением средств на еду, народ наш питается слухами. Покажите мне человека, который ни разу не сплетничал, и я покажу вам человека, которого люди совершенно не интересуют.
- Это что, ты, рассказала? – Взбеленилась я.
- Прости, как-то само в разговоре зашло, я и ляпнула, что ты отдыхаешь пока от стресса, а Люба сразу про психиатрическую больницу сказала. Я говорю «нет», но, видимо, вру я плохо. Мне кажется, что только начальник не знает.
- Черт. Черт. Черт. Ты представляешь, что теперь будет, как меня на работе воспринимать будут, как психопатку, как ненормальную. Кто со мной работать нормально будет после этого.
- Прости, Настен, прости, мне бы язык вырвать за это.
- Успокойся, ты лишь дала повод для сплетен. Я просто только сейчас подумала о то, что будет дальше. Как я буду работать с людьми, которые считают меня чёкнуой. Или как я смогу устроиться на новую работу, связанную с деньгами и материальной ответственностью со справкой из психиатрического диспансера, что я прошла лечение. Да, меня не возьмет никто.
- Ну, наверное, если в справке написано, что ты прошла курс лечения, то работать можно. Вот, если, ты состоишь на учете в психиатрическом диспансере, а лечение не прошла, то тогда не возьмут.
- Это, конечно, значительно успокаивает. Надо было сменить тему, на счет «что будет потом» я еще не думала так детально.
Над чем, хоть, твой маленький спиногрыз – гений работает. Вдруг, он станет в будущем первооткрывателем чего-то нового в области химии. Будет молодым дарованием, запатентует новинку, будет миллионером и поможет, финансового, своей сильно доброй тетушке.
- Он не часто со мной разговаривает. Его больше интересуют друзья по химическому клубу. Единственное, что я поняла, так это то, что он занимается вопросами разложения химических элементов, что бы они не вредили окружающей среде.
- Очень перспективное направление. Весь мир обеспокоен тем, что нас скоро мусором завалит и жить будет негде, а химические, радиоактивные отходы еще более волнительная тема. В России, хотя не знаю, насколько это популярно.
- Он хочет в политехнический университет поступать на какую-то специальность с этим связанную, говорит, что там сильная экспериментальная база.
Мы немножко похохотали еще на тему её племянника и хорошей экспериментальной базы, главное, чтоб не о больнице, и так как время посещений было закончено, распрощались.
- Наташа, но если еще хоть одно живое существо узнает о том, что я здесь, я убью тебя. Да, просто, возьму и убью, раз я сумасшедшая мне это легко сойдет с рук. А я такая, у меня, даже справка есть, это подтверждающая.
- Нет, Насть, ни-ко-му, да, и раньше это не я сказала, а она сама домыслила.
- Все. Ступай с Богом. И за-мол-чи.
***
Татьяны не было видно уже несколько дней, я даже начала немного волноваться или, может, скучать. Странно. Чужие друг другу люди могут стать значительно ближе и нужнее тебе, нежели, прежние надежные, верные и проверенные. Вспыльчивая, грубая, нервная, возможно, убийца, преподаватель истории в университете. Совершенно, не нормальное сочетание, хотя, может, для нашего сумасшедшего времени, как раз-таки, самое нормальное. Знания нам дают силу, практика – умения, сила – возможности. Будь она менее образована, может, и сидела бы сейчас в тюрьме, или, еще чего хуже, простила бы своего ублюдка и жила с ним и дальше, покорно считая, что мужчина всегда прав и он, просто, оступился или выпил лишнего. Чем еще нам должны в рожу кинуть, что еще с нами сделать, что бы мы поняли, наконец-то, что нужно самим уметь за себя постоять и не бояться, потом, расплачиваться за это. Да, она сейчас сидит в психушке, но она не побоялась сделать выпад обществу, дать отпор, быть сильной до конца. Я восхищаюсь ей. Нет, наверное, нельзя восхищаться убийцей. Ей можно. Хотя, может, любая поступила бы на её месте как же, какая женщина не встанет на защиту своего ребенка. Состояние аффекта, страх, боль, трезвый расчет, случайность что бы это не было. Подобные преступления должны иначе рассматриваться в судопроизводстве, должны быть послабления для тех, кто преступает закон ради сохранения закона Божьего и закона мирового, заложенного природой в наши тела и головы.
Всем достаётся по заслугам, надеюсь, что века не стерли истинности данного высказывания, раз, притча осталась, стоит в это верить.
Хотя Влада тоже дала отпор, каким-то извращенским методом, но дала, и от этого тоже лучше никому не стало, а вдруг пару-тройку мужских умов это все же поправило и они стали адекватнее относиться к своим женам.
После общения с Ольгой я стала аккуратнее в выборе собеседников, поэтому лично с Владой я так и пообщалась. Теперь я куда благосклоннее относилась к тем, кто теребил шторы. Я говорю о цветах, значит, мы говорим о цветах, о президентских выборах в Египте – не обсуждается, о бухгалтерии – не вопрос. Хотя, может это было больше похоже на монолог, но они слушали меня, качали головой или наоборот отрицательно махали, вставляли реплики, порой неожиданные, а иногда впадали в задумчивость и у меня было время подумать, чего частенько не хватает в разговорах с обычными людьми, когда слова поносом льются из вас и вы толком не слушаете друг друга, желая как можно быстрее сказать как можно больше, ведь вы владеете уймой наинтереснейшей информации. У меня похоже начинался синдром мыслительного поноса.
- Прости, вы подскажите мне, где Татьяна из седьмой палаты. Я что-то давно её не видела, - обратилась я к медсестре.
- Она в городе.
- Как это? Ей что в город можно?
- Да, спокойным пациентам, которые находятся здесь достаточно долго разрешается ездить в город, только, ночевать он должны здесь. Она уже третий день уходит рано утром и приходит ровно к отбою. Это, волне, на неё похоже, она каждый раз так делает. Говорит, что хочет по максимуму насладиться свободой. Хотя, я лично не понимаю, чего ей здесь так не нравится. Кормят хорошо, комнаты уютные, соседи есть, очень даже, интересные. Однозначно, лучше, чем в тюрьме, куда ей дорога заказана. Хорошо устроилась, надо сказать, живет здесь припеваючи, не о чем не думает, ни о деньгах, ни о том, что на ужин приготовить, ни на что купить этот ужин. Убила человека и живет в свое удовольствие на налоги честных и добросовестных граждан.
- А забор вы не разглядели в этом прекрасном, уютном, слегка, бесчеловечном месте, - огрызнулась я.
Видимо, медсестёр здесь тоже специально готовили, пичкая их таблетками спокойствия и умиротворенности. Сестра, явно, не разделяла моих мыслей по этому поводу.
- Я, кажется, ответила на ваш вопрос, - чванливо произнесла она. – И попросила бы вас, впредь, быть поаккуратнее с высказываниями. У этой больницы есть уши, и я знаю, где они находятся. Ваше свободомыслие может иметь реальные последствия, тогда сидеть вам за этим забором еще очень долго. – Произнесла она так, словно, я время у нее спросила. А с Татьяной поменьше общайтесь, хорошего мало что получите, а вот, проблем, можете себе на пятую точку найти немало.
- Благодарю за содействие и участие, - сказала я фальшиво, как будто, подписалась в конце письма, в котором я говорила спасибо за 100 рублей благотворительности на ремонт детского дома.
- Здравствуйте, Анастасия, - произнес Станислав Абрамович меланхолично.
Опять эта пытка откровенностью невыносимой.
- Добрый день.
- Скажите, пожалуйста, в каких отношениях вы состоите с Татьяной Палевой?
Это не у больницы уши большие, а у людей языки длинные.
В интимных – хотела сказать я. Он меня бесил с каждым разом все больше и больше. Интересно, какую можно ждать реакцию, в случае, если я решу поменять лечащего врача. Хотя, в этом отделении два основных врача – один из них мой чудный сплетнеплет, который, почти, ограничивается словоблудием и женщина, которая, по словам пациентов, лечит исключительно лекарствами. Быть накачанной таблетками мне хотелось не больше, чем быть накаченной его бредом. К тому же, они постоянно собачились между собой относительно применяемых метолов лечения, и уход от одного к другому был чреват тем, что обратного пути не будет. И права выбора нам не оставили (Конституция РФ, глава 2).
- Вы имеет в виду Таню из седьмой палаты? Я, просто, не знаю, её фамилию.
- Да.
- Обычные отношения, общаемся иногда, не близко.
- Почему вас заинтересовала именно эта пациентка?
- Она интересный собеседник, умная женщина, была замужем, с ней всегда есть, о чем поговорить, не паникует, и создает впечатление, вполне, адекватной. Последний из аргументов, для этого места, определяющий для меня.
- Она, так же как и вы, ненавидит мужчин.
- Я не ненавижу мужчин и говорила вам об этом в прошлый раз.
- Насколько мне известно, вы сошлись, именно, на этой теме. Известно ли вам, что она убийца.
Даже, не хочу думать о том, что является его информационным источником.
- На мой взгляд, в ней, просто, сыграл инстинкт, она защищала свою дочь, свое потомство, что, вполне, естественно. И в порыве эмоций переборщила, что привело к трагическим последействиям.
- Это она вам так сказала?
- Да.
- А знаете ли вы, что, на самом деле, она планировала это убийство, муж систематически изменял ей, и это было спланированное деяние. А про дочь она все сочинила сама.
Почему-то тебе, я верить, тоже, не очень склонна.
- Зачем вы мне это рассказываете?
- Вы правы, я не должен рассказывать истории своих пациентов, но в данном случае, я считаю, что она негативно на вас воздействует, и, поэтому посчитал уместным, что бы вы знали правду, и более критично и адекватно воспринимали информацию, получаемую от этой женщины. Как видите, свое общение она начала с обмана, что, уже, о чем-то говорит.
- Спасибо. Я буду более критично воспринимать информацию.
- Скажите, пожалуйста, как долго вы намереваетесь здесь пробыть?
- Странно слышать этот вопрос от вас. Вы же доктор и вы определяете сроки нахождения здесь.
- Срок зависит от состояния внутреннего мира пациента, от его эмоционального состояния, но и от его желания, тоже.
- Я бы хоть сейчас домой поехала. – Выпалила я не задумываясь.
- А готовы ли вы жить среди людей, общаться с мужчинами, строить семью, заводить детей? Готовы ли вы простить Андрея, поверить мужчинам?
Покоробило. Если для того, что бы выйти, мне придется меньше общаться с Татьяной, я, без проблем, исполню это пожелание Уха. С одной стороны, мы успели подружиться, но она, по-моему, не сильно обеднеет без моего общения, с другой – если я буду на воле, мы сможем встречаться с ней там, в кафе, в баре, в магазине…как нормальные люди. Согласна.
- Да, это было потрясение, которое мне оказалось сложно пережить самой, потому что я не привыкла к серьезным катаклизмам в жизни. Обычно, моя жизнь протекала без серьезных проблем. Все было ровно, спокойно, логично, и как у людей. А эта ситуация с мужским насилием выбила меня из колеи, я не думала, что это случится со мной и не смогла сама решить эту проблему.
- Мне ясно ваше положение. Вы оказались в трудной жизненной ситуации и потеряли контроль над собой, вы разучились сдерживаться и прощать.
- Это вы про алкоголь?
- И про алкоголь в том числе. И та уверенность, с который вы заявляете, что готовы простить, настораживает и заставляет более глубоко искать истинность и притворство в вашей речи.
- Нет, вы не правы…не совсем правы, - поправилась я, - я не сейчас это решила, достаточно долгое время я шла к этому и думала над тем, что произошло, и как мне жить с этим дальше.
Учуяв свободу, я не могла так просто отступиться, сейчас я готова ему пятки пемзой тереть, быть самой отзывчивой, разговорчивой, искренней и убежденной, лишь бы он отпустил меня из этого сумасшедшего дома. Хотя, сумасшедшей казалась уже больше я себе, нежели кто-либо еще из присутствующих. У меня начала развиваться клаустрофобия, я боялась этих запертых стен, заборов без дырок, стерильных стен, полов, лиц.
- А насчет алкоголя, - я продолжила неистово откровенничать, - это был способ отвлечься, забыться, пережить. Согласитесь, что половина российского населения так уходит от проблем, а мне, вообще, пить противопоказано, пьянею, стоит мне стакан с алкоголем понюхать. – Попыталась я пошутить.
Гнилое ухо не оценил.
- Но не многие, я думаю, из таких ваших знакомых, относящихся ко второй половине российского населения, молятся, находясь в состоянии опьянения. Лично я, судя по вашей логике, отношусь к первой половине.
А мама ему за один день успела рассказать больше, чем я за месяц. А то. Ты, конечно, к первой, к снобам, высокомерным выскочкам; богатым ублюдкам, которым больше некуда время девать, кроме как заниматься своим поганым здоровьем; придурковатым паинькам вроде тебя и подобного рода элементам.
- Сама не знаю, откуда это у меня. Я родилась в религиозной семье, где религию чтили, соблюдали элементарные традиции и каноны, но нас никогда не приобщали к этому слишком строго или против нашего желания. После того, как я съехала из родительского дома, кое-что осталось от религии в моей жизни, но совсем немного.
- Как давно вы причащались?
- Три месяца назад, - выпалила я, не задумываясь. Соврала, конечно. А вдруг он религиозен.
- Это очень давно. Как сказал Святитель Феофан, затворник Вышенский «о частом причащении ничего нельзя сказать неодобрительного…Но мера в месяц однажды, или два раза – самая мерная».
Он это произнес настолько нравоучительным тоном старой монахини, самая большая радость в жизни которой – это присутствовать на церковных мероприятиях, где есть свободные мужчины, на которых можно смотреть, но трогать запрещено. А для старой девы и это радостно. Я пыталась сдерживаться, но его чванливое и высоко духовное лицо, которое он на себя натянул, вызывали во мне самый искренний смех. Черт, он еще и верующий. Как я отмажусь теперь? Мера в месяц – меня распирало. Я сделала вид, что ищу вчерашний день на полу, закатившийся глубоко под мою кушетку.
- Благочестивый человек должен чаще делать это.
«Делать это». Господи, он меня сейчас убьёт, я не могу больше сдерживаться.
- Простите, - выдавила я, после минутного молчания. Он, по-моему, его и не заметил, потому что находился за пределами нашего бренного грешного мира, где-то в области божественного. – Но здесь нет условий для соблюдения религиозной обрядности. – Попыталась я вновь оправдаться.
- Как же нет? – Удивился он. – У нас есть свой приход для всех желающих. Сестры, там живущие приходят сюда, что бы наставить очередную грешную душу на путь веры и правды.
Я не могла больше сдерживать разрывающий меня изнутри смех.
- Простите, мне очень нужно в дамскую комнату, - выдавила я.
И тут в мою голову пришла идея, а что если, попробовать жить в приходе, это все же не больница, да и вдруг выпустят скорее.
- Скажите, Станислав Абрамович, а можно ли поближе познакомиться с приходом, с сестрами, может они смогут мне помочь более эффективно. Читала же я, почему-то, именно молитвы, значит это сидит где-то внутри меня и, возможно, они помогут мне найти себя и свой истинный путь. Можно ли там жить пациентам?
- Вы действительно этого хотите?
- Да.
- Вам не кажется, что вы слишком быстро принимаете довольно-таки серьезные решения?
- Да, пожалуй, вы правы, просто, одно упоминание о религии разворошило что-то внутри меня. Я не испытывала сомнений, не задумывалась. Просто, отдалась первой мысли, так глубоко тронувшей мой мозг.
На верующего человека, любое, даже самое примитивное чудо, совершенное с помощью их религии, оказывает неизгладимое впечатление, возвышая до уровня недозволенного их религиозную гордость. Если я вылечусь за счет религии, для него это будет если не чудо, то подов похвастать точно.
- Я подумаю, даю время и вам подумать, и через несколько дней мы вернемся к этому разговору. Вы, кажется, в дамскую комнату хотели?
- Да, да. Простите, завтра договорим. А я серьезно обдумаю все то, что вы мне сказали и приму взвешенное решение.
- Хорошо. Я тоже постараюсь быть объективным и скажу вам свои мысли по этому поводу. Спасибо за беседу. До завтра
- Кстати, насчет алкоголя, - сказала я, подходя в двери. – Согласно христианской религии, алкоголь – это яд, но мне нужно было время, нужны были боль и испытания, что бы понять и принять это. Поэтому, с этого момента, можете не волноваться, я больше не поддамся этому пороку и не дам отравить свое бренное тело этой отравой.
Он отделался лишь многозначительным взглядом, полным собственного достоинства и веры в свое неукоснительное умение убеждать, почти пророческое, вероятно.
Я входила в роль.
Интересно, что я имела ввиду, когда сказала, что «обдумаю все, что вы мне сказали». Он мне ничего, по большому счету, не сказал, кроме сентенции про причащение. Даже, нет, интересно, что он сам себе домыслил. Он мне начинает нравиться, просто, нужно была найти его слабое место, теперь, любой неприятный инцидент, оплошность и, просто, глупость можно будет сгладить ссылкой на религию и нашу с ней искреннюю и нерушимую связь. Несмотря на мои какие-то антирелигиозные рассуждения, на самом деле мной руководило лишь желание поскорее выйти отсюда. Выйти любым способом, и если для этого нужно было разбередить мое внутреннее верующее Я, я была готова, при том, что зачатки несомненно были. Так начались мои духовные поиски.
Как ни странно, несмотря на мой сарказм, мое раздражение, гнев, недовольство, я чувствовала себя лучше, мне было значительно легче и проще. Я чувствовала, что теперь готова проще относиться к произошедшему. Я не готова простить, понять, оправдать, дать объяснение. Нет. Но быть здесь из-за него я не должна, я не хочу ломать свою жизнь дальше. Тому, что он сделал, нет оправдания, нет человеческого объяснения, это выше моего понимания. У порочных эгоистичных желаний нет права на осуществление, зарождаясь, лишь, в воспаленном мозгу больного в душе человека, они не имеют права искать выхода, исполнения, реализации. Даже фантазий подобных необходимо остерегаться, и уж, тем более, давать им зеленый цвет на жизнь. У каждого из нас имеется парочка порочных мыслей, а, порой, и глубоко порочных или, даже, извращенных, опасных, разрушительных. Кому-то хочется убить свою свекровь, систематически портящую вам кровь. Кому-то – придушить соседскую собаку, не дающую понежиться в постели по утрам в воскресенье. Кому-то – изменить своему мужу, прямо у него на глазах, что бы он увидел, наконец, что мне нравится в сексе подчиняться, а не вести всю игру. Кому-то – побриться налысо и ходить по улицам голым, с надписями на теле о свободе, равенстве и братстве. Кому-то – бросить работу, жену, детей, офис, город, машину, дачу и пойти по миру, но свободным, безвестным и свободным. Кому-то – презрев предрассудки, продолжить и в сорок лет играть в детство, со всеми прилагающимися атрибутами: игрушками, памперсами, полной безответственностью и инфантилизмом. А кому-то, вообще, может, хочется человеческим мясом питаться. Но это совсем не значит, что нужно реализовать свои бредовые идеи, что нужно, переступив через комфорт, безопасность, эстетические чувства, боль других людей – пойти и сделать то, чего так давно хочется и нельзя. Как сможет, в таком случае, развиваться общество, если никому не будет дела до чувств, эмоций, страданий другого. Варварское сожительство – не более того, ни о каком социуме тогда речи не ведется. Мы не одни в этом мире, в этом месте, в этом пространстве и времени, мы среди людей, имеющих, так же как и мы, бредовые идеи.
Андрей не имел человеческого права исполнять свои прихоти, пренебрегнув моими желаниями, моей душой, моей гордостью, моими проблемами и страхами. Никто не имеет права насиловать души и тела других людей.
Но я готова отпустить его. Нет. Я всегда буду его ненавидеть, я не стала заядлой мужененавистницей, как мне навязывают, но я не смогу теперь так же просто и безропотно доверять мужчинам. Господи, зачем, ты это сделал, зачем? Как я должна теперь верить мужчинам, людям, ты раздавил меня, уничтожил. Можно с нуля начинать уроки самодисциплины, уверенности в себе, гордости за себя. Я не верю в себя больше, не умею так же, как раньше радоваться без причины. Он убил светлое чувство любви к жизни во мне, я не люблю больше жизнь и всех её обитателей, не люблю все, что с ней связано. Не вижу смысла продолжать существование, основы которого были так беспардонно преданы и попраны. Девочке в десять лет можно научиться верить в себя, в семнадцать – можно, но в двадцать восемь, когда у тебя только лишь один близкий человек, и это твоя мама – сложно.
Сердце сжало тисками. Я не собиралась сегодня придаваться меланхолии и скорбеть о самой же себе, но как-то так вышло. В психологии есть такой прием, не помню, как он называется, но суть его в том, что если человек видит вокруг себя людей, которым хуже, чем ему, то собственное горе переживается мягче, от сравнения. Я же в психиатрической клинике, здесь, точно, найдутся люди, которым хуже, чем мне.
Ольга. Ей, однозначно хуже чем мне, ведь она, вероятно, навсегда останется здесь. Она лишена возможности нормального человеческого общения, а что может быть для женщины хуже, если она не может поделиться своими переживаниями, мыслями, сплетнями с подружками. Страшно. Да и мужчины, у нее, наверное, никогда не будет нормального, если от одного этого слова ей становится не по себе. Жизнь без простых человеческих радостей супружеской жизни – не жизнь, а прозябание. И великую себе цель никакую не задашь, что можно великого в четырёх стенах сделать. Маргарет Тэтчер не станешь.
Легче мне не стало, надо заметить.
Софья. Жить с мыслью, желанием, которое так никогда и не исполнится в силу какого-то дурацкого закона о всемирном тяготении, страшно, беспросветно, нескончаемо и бессмысленно, в конечном счете. А может, если она оседлает какой-нибудь воздухоплавательный агрегат, то почувствует себя лучше, а если нет. Веет обреченностью.
Влада. Жить в чужом теле и не знать точно, кто ты – что может быть страшнее. Так, действительно, с ума сойдешь, пока решишь. Фаталистично.
Татьяна…
Только мне стоило подумать о ней, как она припарковала свой зад в драных джинсах на соседний диван.
- Привет, подруга. Чего кислая такая? Тебе уже успели прочистить мозг, и ты впала в общее состояние депрессии и меланхолии, присущие этому месту.
- Задумалась, ты меня, если честно, отвлекла немного. Я разбирала в голове чужие проблемы, что бы свои мне показались менее серьезными и значительными.
- Апробировала на себе принцип социального сравнения.
Все-то она знает.
- Прости, но мне пора, - сказала я встревоженно. Я еще не забыла того, что мне не рекомендовано с ней общаться.
- Что случилось, малышка? Не говори, что Гнилое ухо запретил тебе со мной общаться. Крошка, а я думала, что ты посильнее характером будешь, а ты ведешься на первое же его замечание. Всего хорошего. Я лучше пойду с нормальными девочками пообщаюсь, пока одна трусиха с надранной задницей, возможно и за дело, сидит тут и тихо боится. Еще, небось, обвиняя наших девочек в сумасшествии. Ты из них самая сумасшедшая и самая несчастная, пожалейте меня. Они посмелее и поживее тебя будут. Помни об этом.
Все это она проговорила в воинственной позе грозной мамаши, ругающей своего нерадивого сынка, со всеми необходимыми элементами – грозный взгляд, нависающая надо мной поза, искривленные в гневе губы, не хватало только выставленного указательного пальца.
- Стоп. Как ты со мной разговариваешь. – Сказала я не слишком злобно, скорее обиженно.
- А как надо с предателями разговаривать.
- Таня, успокойся. Он сказал, что хочет выписать меня в ближайшее время, но для этого я должна поменьше с тобой общаться. А еще, я нашла его слабое место. Он жутко набожен, стоило мне заикнуться про религию и его, прямо-таки, понесло. Начал мне чуть ли не молитвы читать. А тот факт, что я в религиозной семье воспитывалась, мне кажется, он зауважал меня.
- Однако! – Сказал Таня, обратно садясь на диван.
- Просто, следующей в моем списке была ты, я еще не успела сравнить наши несчастные жизни и успокоиться. – Сказала я с улыбкой.
Хоть Таня и была, достаточно, агрессивной, несдержанной и, вообще, довольно двойственной, мне было хорошо и комфортно находиться с ней.
- Вот как. Значит, набожен. Это же дает такой простор для моей больной фантазии. Ну, он у меня попляшет под звуки бубнов и самбомба.
- Звуки чего?
- Это музыкальные инструменты, использующиеся для ритуалов в католическом сочельнике.
- Может, ты еще и современные летательные аппараты знаешь? Такие, легкие, для одного - двух человек, всезнайка?
- Парапланы, мотопарапланы, летательные платформы, самолеты вертикального взлета…
- Я поняла. Ты знаешь абсолютно все на свете.
- Не забывай, я же преподаватель, мне положено знать все и уметь постоянно удивлять.
- Это я, просто, пока про Софью думала, решила, что, может, ей станет легче, если она на чем-нибудь таком полетает. Я же тебе самого главного не сказала. Я спросила у доктора разрешения пожить в приходе, он думает. Всё не больница.
- Нет, там дело в другом, в голове. Все мы хотим в душе чего-то, что-то делаем для этого, что-то, в силу своего безумия, так и оставляем, только на уровне мыслей. Она помешалась на этом, это гложет, съедает её, не дает нормально жить, она не может думать ни о чем другом, концертировать внимание на чем-то другом. Её интересует только воздух, ей не нужна наша земля, ей нужно небо, а оно недосягаемо для человека. Я думаю, что пока она не расшибётся в лепешку, пролетев предварительно до этого, этажей так пятнадцать, она не будет счастлива.
- Жестокие у тебя методы.
- Ты бы почитала её ответы на вопросы Гнилого уха. Страшно. Одно слово «страшно». Она не может более чем пару минут думать о чем-то постороннем, кроме как небо и свободное падение.
- Что значит, почитала бы? У тебя есть доступ к картам больных?
- За то время, что я здесь, я еще и ни такое могу. Но секреты – это моя прерогатива, больше о них никто не знает. Ладно, малышка, не пались со мной. Сегодня после отбоя встретимся на веранде и поболтаем. У меня, кстати, есть кое-что для того, что бы мы не замерзли. Бутылка отличного ликера. Не с пустыми же руками из города возвращаться. Правда, насколько я осведомлена, тебе нельзя много пить? Хотя, я уже дано, склонна фильтровать информация из карт Гнилого уха.
- Ты не представляешь, как давно я мечтаю о стакане с вкусным и горячительным. До вечера.
- Не хандри, малышка. Все будет ровно.
Если бы я не видела, кто это говорит, то решила бы, что говорящей не более семнадцати, она в тайне от родителей покуривает сигареты, или еще чего покрепче, она свободна, независима и начисто лишена предрассудков, в силу возраста, гормонов, максимализма, духа противоречия – физиологических особенностей, в общем, подросток.
Вечером, после отбоя, я вышла на веранду. Тани еще не было. Странное, все же, это было место. От моей теперешней жизни меня отделяла лишь тонкая стена и дверь веранды, но мир, начинающийся в этом месте, был совершенно другим. Он был свободным, настоящим, открытым, бескрайним, наполненным воздухом, родным и таким моим, что я могла поклясться, что внесла плату за данную недвижимость и теперь она принадлежит только мне. Ничего особенного.
Витая решетка, немного дикого винограда по одной из сторон, широкая скамья, и прекрасный вид на мир, на деревья, небо, землю, в конце концов. Стоит заметить, что до земли было достаточно далеко, третий этаж плюс высоченные потолки нашего продезинфицированного дома. Даже вниз смотреть было интересно, как будто, ты у себя дома и наблюдаешь за соседями этажом ниже. Смотришь на руку с сигаретой в зажатых пальцах, пытаешься представить скрытое полем зрения, его внешность, черты лица, выражение на лице – все это определяется лишь по позе, манере держать сигарету. Потом дальше, пытаемся представить его характер, особенности, только сигарета, зажатая в руках, больше никаких подсказок. Или, просто, торчащая голова, о чем он думает, почему стоит без дела, или куда смотрит, о чем говорит его привычка вот так проводить время. Может, он (она) расстроены, огорчены, как в таком случае, будет выглядеть лицо. Или в припадке радости. Подобные размышления, догадки развивают фантазию, неформальное мышление, креативность. Как странно, потом встретить соседа снизу и разочароваться, ведь, вы его представляли совсем иначе, ведь он так уверенно держал сигарету, так глубоко затягивался, судя по количеству дыма, он должен был быть уверенным, статным, а он щуплый и мямлит что-то невнятно. Или, наоборот, ваша картинка совпала с реальностью – вы умеете читать людей, вы горды собой.
Подо мной соседа не было, а вдруг был надо мной и он тоже сейчас пытается прочитать меня, представить, кто я, и что я из себя представляю. Не буду поднимать головы, что бы не спугнуть смотрящего. Может я и сходила с ума, но в голове у меня точно стало свежее, чище и светлее.
- Ты уже здесь, – весело произнесла Таня. – Так и думала, что про плед ты не подумаешь. Смотри, что у меня есть.
Она продемонстрировала внушительную бутылку ликера, два пластиковых стаканчика и большущий, и как видно, повидавший виды, плед.
- Набор настоящего туриста, ну, ли двух умалишенных на холодной веранде психбольницы, играющих в нормальную жизнь.
Откуда она взяла плед? – подумала я. Удивительная женщина, неподражаемая, но, однозначно, странная.
Я как-то слабо перевали иронию, но улыбнулась. Мысли, так плотно сковавшие мою голову, успели ввести меня в состояние покоя и созерцания, и перспектива сменить одиночество на компанию, не сильно радовала. Но я вспомнила о том, что Таня знает множество интересных вещей, в которые я бы с удовольствием посвятилась.
Мы уютно уселись на скамье, посильнее прижались друг к другу, укутались в плед и выпили по бокалу (я уже сказала, какие это были одноразовые бокалы, но «выпили по стаканчику» – звучит как-то пошло).
Лживое тепло разлилось по телу. Вкусовые рецепторы во рту проснулась, наконец-то ощутив что-то приятное и тающе-нежное и, одновременно, приторно сладкое и горькое. Каждая частичка моего тела ощутила прилив сил, оптимизма. Мне показалось, что я начала пьянеть после первого глотка, живительного, спасительного, успокаивающего, и вредно-разрушительного, глотка. Мои мышцы расслабились, голова наполнилась тянучей сладостью, тело плавно обмякло. Это незабываемое ощущение первого раза – первый вздох, первый поцелуй, первый секс, первая подруга, первый роман, первая сигарета, первый живительный глоток, после длительного изгнания из мира людей нормальных, которые могут позволить себе глоток виски при желании. Я поймала себя на мысли алкоголика со стажем и сама ужаснулась. Это всего лишь алкоголь, не панацея, не лекарство, не самая вкусная сладость в мире, всего лишь алкоголь. С ним точно, нужно было завязывать. Пусть эта прекрасная ночь, моя новая, не первая, но подруга; сосед, который наблюдает за нами сверху – пусть останутся навсегда, и никогда не будут существовать.
- Спасибо, Тань, это то, что было нужно мне и сейчас. – Произнесла я с упоением.
- Не дрейфь, малая, скоро будешь на балконе своего дома Мартини попивать.
Нет, не буду, - подумала я, но промолчала. – Никакого больше в моей жизни алкоголя. Быть зависимой от такой ничтожной вещи, просто, унизительно.
- Хотя, я читала, что алкоголь странно на тебя влияет. Молитвы. Это что-то новенькое.
- Как ты могла читать мою карту, она же в сейфе у Гнилого уха.
- Он уезжал в город, я это пронюхала и вслед за ним поехала, предварительно стащив у него ключи от кабинета и сейфа, сделала дубликаты и дело в шляпе. Элементарно, Ватсон.
- Воровать тебя тоже студенты научили.
- А то. Забыл, не успел, поленился шпоры написать, и перед контрольной, зачетом, экзаменом тыришь их у того, кто их пишет, лишь, что бы чувствовать себя увереннее, но пользоваться ими не собираешься. Таких достаточно, поверь мне. Бояться и со шпорами чувствуют себя увереннее, хотя без них хорошо отвечают, или, просто, паталогически не умеют списывать. Главное, что бы смена правообладателя произошла прямо перед заходом жертвы в аудиторию, а то паника неминуема.
- Что ты еще про меня вычитала, начинающий вор? Свои студенческие байки кому-нибудь другим рассказывай.
- Самое хорошее, что только можно увидеть. «Заметен прогресс в посттравматическом синдроме. Причина: лечение». Это к скорой выписке. А что, кстати, насчет, твоего желания переселиться в приход? Никаких баек, только чистые факты, – улыбнулась она.
- Про молитвы, так понимаю, ты тоже читала, так вот, я решила, что там мне будет легче. Я себя чувствую как в тюрьме, мне здесь дышать тяжело. Если бы не «прогресс», я бы сбежала, наверное. Свобода – вот то единственное о чем я думаю, с чем засыпаю, от чего не сплю, что не дает силы здесь жить. Очень тоскливо и замкнуто здесь. Даже, плакать не хочется, вдруг мои слезы расценят как расстройство и скажут «успокойтесь, все хорошо». А на самом деле, все настолько дерьмово и гадко, что не плакать, а блевать хочется. Эти белые стены, продезинфицированный воздух, лживые медсестры, врачи, которые либо сами шизанутые, либо почему еще они считаю, что здесь хорошо и спокойно. Мне здесь не то что, не спокойно, мне дико, холодно, не уютно, страшно, плохо. Прости. Что-то наболело, вот и вылила все эти помои на тебя, или я действительно с бокала пьянею.
- Пьянеешь с бокала. Точно. Здесь все настолько прогнило, что, если бы не девочки, я бы тоже давно сошла с ума. За время, что я здесь, я научилась не замечать окружающего, не чувствую его холода, тепла, изменений. Даже если рухнет все, боюсь, что не замечу. Мне насколько все равно, что будет завтра, что даже страшно. Давно бы себе вены перерезала от скуки, только дочь меня и держит в этой части жизни, хотя в другую её сторону я смотрю постоянно. Единственное, что для меня здесь шевелится и имеет форму, вкус, очертания, запах – это девочки - пациентки. Они живые, настоящие, честные, немного взбалмошны и не умеющие держать язык за зубами, порой, но живые.
Даже, счет времени у меня сдвинулся, нет минут, часов, дней, недель, лет. Есть только месяц – срок, который отделяет меня от следующей встречи с дочерью и три дня – время, что мы проводим вместе. Ты не представляешь как страшно, каждый раз идти с ней на встречу и не знать, что тебя ждет. За месяц она могла попасть под плохое влияние и перестать желать иметь отношения с сумасшедшей матерью, или, еще чего хуже, с ней могло что-либо случиться.
- Тань. А ты, действительно, преднамеренно убила своего мужа?
Будь я трезвая, никогда бы не набралась храбрости спросить, но алкоголь беспощадно и прямолинейно делал свое дело – убивал меня изнутри, развязывал язык и делал очень болтливой и бесстрашной. Слышала, что по тому, как человек ведет себя, когда он пьян, можно судить о его сущности. Потому что в остальное время, мы, по большей, части играем себя. Надо будет у Тани спросить потом, она же все знает, всезнайка.
- А для Уха у него длинный язык. Ну, я вздерну его за то, что врачебные тайны разглашает, сука.
- Не хочешь, не говори, – я осеклась. Все же я была трусливой в душе, и алкоголь лишь малость прибавлял мне бесшабашной смелости, это не моя сущность. Было в Тане что-то пугающее, даже, немного, грозное. Татьяна Грозная – смешно, может, она тоже посмеется.
- Да, муж изменял мне, и я знала об этом, потому что, он скрывался плохо. Звонки, на которые он при мне не отвечал; чеки на цветы, которые я не получала; белые пятна в домашнем бюджете, которые он не мог внятно заполнить. Но ни в коем случае я не собиралась его убивать. Да, я раздражительна, вспыльчива, порой, агрессивна, но, отнюдь не глупа. Когда я увидела, что он делает, мозг отключился, бешенство, ярость овладели мной с такой силой, что я потеряла контроль над собой. Я не чувствовала ни боли, ни страха, ни начала, ни конца, ни смерти, ничего. Ярость совершенно обесточила меня, сделала марионеткой в своих руках.
Можно я закурю? – Я кивнула.
А Ухо меня терроризирует за то, что я не признаю своей вины. Про прощение, понимание втирает. Есть вещи, которые не прощаются. Говорит, что свое мужененавистничество я дочери передам. А как, вообще, можно что-то передать, воспитать, если ты видишь её один раз в месяц, а все остальное время она под тлетворны влиянием моей матери, бабушки, которая убеждена, что женщины созданы для удовлетворения мужских прихотей. Все женщины боссы, для нее, мужики в женской оболочке. Так про одну из украинских руководителей она говорит, что в той слишком много мужского начала, и что бы прикрыть его как-то, она ходит, исключительно, в юбках и с косой на голове. Логика та еще.
Я ощутила дрожь, пробежавшую по её телу, она сделала большой глоток, затянулась и немного успокоилась. Вопрос «а было ли насилие» пугливо забился в низу моего живота, куда он стек вместе с ликером.
Нет, не посмеется. Да, есть вещи, которые нельзя простить, или нет. Может то, что мы не можем простить – это уже наша проблема, а не того, кто совершил зло. Мы сами выедаем себя изнутри своей злобой, ненавистью, а, может, следует пережить и опустить. Да, простить нельзя, но жить-то как-то дальше нужно. Нельзя же подпитываться ненавистью все отведенной нам время. Тане я не решилась высказать своих мыслей, решив, что её душевное состояние не на одной волне с моим.
- Есть вещи, которые нельзя простить, - произнесла я. – Но, к сожалению, ненависть нам же, в первую очередь, и вредит. Не будь столько неуправляемой агрессии, может, только бы покалечила его слегка, припугнула, и жила бы сейчас дома с дочерью.
- Ты этого ублюдка плохо знаешь, да и я плохо знала. Он бы еще жалобу на меня в полицию об избиении подал.
- Может штрафом бы отделалась. А он – вечным позором.
Мы дружно рассмеялись.
Бутылка постепенно начала демонстрировать свое донышко, я – свое пьяное состояние.
- У меня к тебе уйма вопросов, - проговорила я нечетко. – Например, правда ли, что характер человека проявляется в момент опьянения?
- Малышка, у меня нет ни одного ответа, - произнесла она как-то таинственно.
Все было в этом ответе: и задумчивость, и боль, и обреченность, и игривость.
- Вопрос второй: ты только одну бутылку принесла?
Я была не намерена сходить с позитивного настроя, так сложно в последнее время находимого в потоке стрессов, недовольств, страданий и сожалений.
- Прости, да, меня напугала фраза про молитвы. Я не особенно-то набожная, боюсь, врезала бы еще тебе ненароком.
Смех снова оглушил нашу маленькую обитель откровений и психологической разгрузки.
- Думаю, что нам пора уже, - сказала Таня, просмеявшись, - холодно совсем стало.
- Пойдем. Хотя жутко не хочется обратно в эту мерзкую комнату с отвратными белыми стенами. Хорошо, что хоть без красных маков.
- Чем тебя маки не устраивают?
- Да так, личная неприязнь. Мы снова рассмеялись. Первый раз я смеялась после слова маки, ведь мне казалось, что оно стало для меня как «мужчины» для Ольги.
- Может тебе фотообои привезти в следующий раз, а ты как-то болезненно реагируешь на белый цвет. Насчет прихода, думаю, там тебе будет проще, там меньше надзора, но, правда, не знаю, насчет надзора божественного.
- Не смейся, я хочу, как можно быстрее выйти отсюда, и, если приход мне в этом поможет, я готова. Мне хочется увидеть Марианну, - сказала я, подумав.
- Конечно. Вот выйдешь, я пойду в отгул и вместе погуляем.
- Последний вопрос. Почему ты так странно обращаешься к людям, малышка, малая?
- Потому что в душе я ненавижу людей. Раньше, я использовала уменьшительно-ласкательные прозвища, так легче воспринимать человека без негатива. Сложно, после «Оленька, Наточка, Шурочка, Софушка» сказать что-то грубое, потом имена начали стираться, я перестала даже пытаться запомнить всех, а обращаться как-то же нужно. Нежное обращение настраивает меня на то, что я не сорвусь на этого человека.
Её рассуждения показались мне немного безумными и странными. Так я и не решила для себя, сумасшедшая ли она убийца или жалкая жертва обстоятельств.
Мы поднялись и собрали плед.
- Ты случайно не знаешь, над нами есть еще веранда?
- Да, есть.
- Хорошо, что я не подняла головы.
- Что?
Тут мы ясно услышали чей-то голос.
«Pater noster qui in celis es,
sanctificetur nomen tuum,
veniat regnum tuum,
fiat voluntas tua,
sicut in celo et in terra,
panem nostrum supersubstantialem da nobis hodie,
et dimitte nobis debita nostra…»
- Что вы здесь делает, сестра? – Обратилась Таня к женщине в монашеском одеянии.
«sicut et nos dimittimus debitoribus nostris,
et ne nos inducas in temptationem,
sed libera nos a malo»;. Продолжила молитву я.
- Вы знаете латинский язык – удивленно, но не с праздным удивлением, а, скорее, с приятным, спросила она.
- Нет, но молитв несколько на латинском знаю, а это вообще известная. Простите, что перебила, - промямлила я сконфуженно, справляясь с пьяной неторопливостью и медлительностью реакций. При этом я пыталась куда-то в область своего зада, затолкать мешающую в руках бутылку.
Заметив мои телодвижения за спиной, Таня прыснула и, как ни в чем не бывало, взяла бутылку в руку и с ловкостью фокусника заправила её в свои джинсы со стороны спины и сверху прикрыла свитером, так, что бутылку совершенно не стало видно.
- Вот значит, как это работает, - произнесла Таня, чуть насмешливо, но в меру уважительно.
- Здравствуйте, я Анастасия.
- Сестра Елена.
Я села на диван в общем холле рядом с сестрой Еленой, мои мысли текли плавно как бриз на море и не были способны сконцентрироваться, сфокусироваться на чем-то определённом. Мне хотелось произвести впечатление на сестру, продемонстрировать ей, что я достойна того, что бы жить в приходе. Не знаю, правда, сработал ли фокус с молитвой на латинском языке, и, если да, то мне, вероятно, есть на что рассчитывать. Я не богохульствовала, не притворялась, не умела толково и красиво лгать, но мне почему хотелось посмотреть на другую жизнь, на жизнь, чуть более приближенную к Богу. Вдруг, они смогут мне дать это ощущение.
- Простите, мы, наверное, отвлекли вас. Но. Что вы делали здесь так поздно?
Нужно же было как-то разговор начинать.
- Я же не спрашиваю, что вы делали на балконе, ночью, после отбоя. Вот и вы оставьте свои расспросы. Тем более, я думаю, вам это и не очень важно.
Черт, я категорически не знала, что бы ей сказать такого, что бы она согласилась принять меня, учитывая, что я не дисциплинированная, как мне только что сказали. Единственное, что приходило мне в голову, это пострадать. Вероятно, я в детстве мало ныла, иначе, почему бы меня тянуло к этому. Я, как нормальный, взрослый человек, понимаю, что никому не хочется выслушивать мои жалобы, но мне становится от этого настолько легче, что я готова поплатиться плохим о себе мнением знакомых, нежели молчанием. Вероятно, это показатель моей глупости и слабости. Я признаю свою слабость и не могу бороться с ней, мне тяжело, тягостно и невмоготу держать все в себе. Да, я экстраверт, я эгоистка, не умеющая самостоятельно решать свои проблемы, и я ищу помощи. Когда просить будет не у кого – я пересмотрю свою точку зрения, в силу обстоятельств, но пока, такие люди находятся.
- Вы что-то хотите сказать мне, Анастасия.
- Почему вы так решили?
- У вас очень напряженный взгляд и вы всем телом, прямо-таки, нагнулись ко мне. Кажется, что слова стоят у вас на губах, но бояться сорваться. Скажите, я выслушаю вас.
- Простите. У меня дурацкая привычка жаловаться людям, не хочу грузить вас своими проблемами.
-А вы попробуйте, а я выслушаю. Такова моя сестринская доля – выслушивать людей, направлять грешные души по истинному пути.
Вот видите, они сами напрашиваются. Расскажи, да расскажи. Учитывая, что я еще была слегка пьяненькая, рассказ полился прямо по писаному. Благо, у Елены были проблемы с нюхом, а Таня оказалась быстрой и большая часть бутылки на её счету.
- Буду краткой. Меня избил мой молодой человек, хотя, у нас с ним были хорошие отношения. Это было таким шоком для меня, что я немного вышла из колеи. Я попыталась заглушить свою боль в алкоголе, в наркотиках, но стало только хуже. Ни на душе не легче, ни в теле. Однажды моя мама застала меня не в самом лучшем состоянии и, что странно, я читала молитвы, хотя, была наполовину в отключке. Вот она и решила, что мне стоит отдохнуть в местах не столь отдаленных. Я воспитывалась в религиозной семье, может, всплыло из подсознания. Что вы думаете по этому поводу?
- Это Господь пытался достучаться до вашего сознания, правда, не совсем традиционным методом. Ваша семья дала вам хорошую основу. Ваша душа противилась разрушению, которое вы ей причиняли, и взывала к вашим религиозным чувствам. Бог не оставил вас, значит ваша душа поражена лишь частично, и её можно спасти словом Божьем, богоугодным делом. Ведите себя праведно, не прибегайте более к отраве, дающей лишь видимое облечение, веруйте и положитесь на Господа. Ели он не оставил вас в трудный момент падения, то на пути благочестия не покинет, точно.
Звучало, конечно, жизнеутверждающе, но как-то слишком пространно, мне хотелось конкретики. А учитывая то, что я была, грубо говоря, не под богоугодным градусом, нужны были веские аргументы моего становления на путь истинный.
- Меня тревожит то, что я знаю меру своей силе и власти над собой. Не знаю, смогу ли самостоятельно справиться с поедающей меня ненавистью. Я просыпаюсь с мыслью о случившемся, а к вечеру уже готовлю планы мести. Меня безумно угнетает это место, эти белые стены.
Сама не знаю, чего я так привязалась к этим стенам. Стены как стены. Белые. Выкрашенные. Спокойные. Гладкие. Почему они так раздражали меня, они выводили меня из равновесия. Хотелось вцепиться в них и разодрать в клочья, изрезать, изуродовать, изрисовать – сделать их не такими правильными, нормальными. В них не было ничего, что бы как-то выделяло их. Они все были как клоны, бездушны и безлики. Даже, их одинаковый запах угнетал меня.
- Мне тяжело здесь, - продолжила я. – Я чувствую себя несвободной, запертой, как зверек в клетке, мне дышать порой нечем бывает.
- А готовы ли вы жить среди людей, ведь, они зачастую будут попадаться вам плохие, злые, завистливые, грубые. Таков уже, к сожалению, наш век безбожников. Не помешает ли ваша собственная злость да плюс агрессия окружающего мира вам жить дальше. Если ваша душа еще не свободна от пакости, лучше очистить её, потратить на это еще какое-то время, но стать внутренне свободной.
По правде говоря, моя злость значительно поубавилась, по сравнению с тем, какой она была. Она уже не разрывала меня на куски, но какую-то часть тела, несомненно, занимала. Простите мне небольшое преувеличение, это было скорее для того, что когда мне еще лучше станет, прогресс будет более заметен, а это дорога домой. Я чувствовала яд, курсирующий по моему телу, заражающий мои органы, убивающий мою душу. Но желание выйти отсюда, любой ценой выйти, было сильнее. И, если приход и Бог могли мне в этом помочь, я была согласна попробовать.
- Может, вы согласитесь со мной…сестра, мне бы хотелось попробовать очистить свои мысли в приходе.
- А что говорит по этому поводу ваш лечащий врач?
- Он хотел обдумать это и переговорить с кем-то главной из вас.
- Монахиней Феодисией.
- Возможно.
- Если вы считаете, что приходская жизнь вам быстрее поможет оправиться, то я думаю, монахиня поддержит ваше решение.
Fides
вера
Решив все технические вопросы, я перебралась в приход. Первое, что мне понравилось – стены. Каждая их них была самостоятельной единицей, свой цвет, свой запах, свои рисунки (довольно редкие), свои шероховатости, облупления, подтеки краски, трещины и царапины.
Здесь было так же тихо, как и в клинике, но тишина меньше давила, потому что была слишком очевидной. Было настолько мало людей, что трудно было представить, кто бы мог издавать лишний шум. В больнице было много людей и, поэтому, тишина была вымученной, не натуральной, настораживающей и готовящей к внезапному взрыву человеческого голоса, а точнее, крика или, еще хуже, воплей Ольги. Покой наполнял это место.
Сказать, что здесь было очень хорошо, тоже нельзя. Несмотря на внешнее спокойствие, в атмосфере чувствовалось напряжение. Царящее в воздухе состояние самосозерцания, задумчивости, ориентировки на самих себя, удивляло и, немного, обескураживало. Было ощущение, что некоторые тебя просто не замечают, что их не интересует ничего, кроме собственных мыслей, что они видят больше, чем ты. Особенно, это было заметно во время молитв. Я ответственно отнеслась к своей новой ипостасии послушницы, но такого адского терпения и выдержки у меня еще не выработалось. Женщины могли часами простаивать на коленях перед алтарем или отдельной иконой, их взгляд был настолько сосредоточен, что, порой, казался безумным. Их тела застывали, как будто физиологические потребности, ну там, почесаться, высморкаться, прокашляться, притуплялись. Я не могла понять, о чем можно так долго просить, ведь, в сущности, большинство молитв, когда я стала их более вдумчиво читать, просят о чем-либо. Для себя, ближнего, за кого-то или за что-то. Даже я, нытик со стажем, не могла столько времени просить. У меня не хватало проблем и знакомых. Пусть мне будет стыдно, но мне становилось, банально, скучно. Согласно уставу, передвигаться во время службы по храму и нарушать молитвенное состояние других, непозволительно. Следовательно, ничего другого, кроме как рассматривать исподтишка убранство (я бы поставила слово в кавычки, потому что аскетизм забрался и сюда, не смотря на то, что многие культовые учреждения христианской религии скромностью не отличаются) и дремать, так как я катастрофически не высыпалась. Меня, счетовода XXI века, не могли пронять увещевания о том, что настанет на земле воля и царствие Господне и, что Господь сам идет к нам.
Великое таинство молитвы казалось мне странным. Это как будто похоже на медитацию, но медитируя, люди стремятся отключиться от мира, перейти в состояние невесомости и постичь другие миры, а христианская религия не поддерживает идею о других мирах. Что же тогда нужно часами делать? Мантры во время медитации как раз способствуют тому, что бы достичь определенной отрешенности, но молитва не монотонна и в транс не вводит, значит, цель не в трансе. Цель – прошение. Слишком банально и не может религия в современном мире строится только на вере и прошении, ведь всем ясно и проверено, что под лежачий камень вода не течет. Почему в церкви слово медитация вообще избегали?
У меня возникало много вопросов, но учитывая наше плотное расписание, и тот факт, что общение здесь тоже было каким-то однобоким – все сводилось к божьей милости и божьему провидению, никаких аргументированных доводов, внятных толкований я не получала. Просто верь на слово. Как я могу верить на слово, если, даже не до конца понимаю, что происходит внутри меня, вокруг меня. Почему все вдруг ударились в самосозерцания. Люди склонны делиться своими проблемами, сопереживать, разговаривать, сплетничать, в конце концов. Что поменялось: люди или всего лишь, обстановка?
Сложно было не ковыряться в себе, когда столько способствующих этому факторов вокруг. Но не могут тысячи и тысяч церквей, храмов, приходов, монастырей, богаделен жить лишь на идеи самосовершенствования через постижение законов божьих. Это слишком узко и однобоко. Конечно, они учат, наставляют, воспитывают, переделывают, успокаивают, но, неужели, этого достаточно для существования многомилионной, многовековой системы.
Спокойствие прерывалось тем, что, порой, навязчивые идеи, знания, пытались затолкаться в мою голову, прикрываясь авторитетом церкви и Бога. Но Бог лишь в моей душе, я не видела его во всем сущем, что меня окружало, как мне пытались объяснить. А как же законы природы, физики, химии, анатомии. Не нужны, если вы умеете чувствовать себя сильным духом и безгранично верить. Верить всему, что вам пытаются передать, сказать и донести, а неверие относят к вашей слабости. А, может, не слабость, а прагматизм и реалистичность.
Главное слово «прагматизм». Мне порой казалось, что теперь я живу среди каких-то других существ, не, просто, «людей», «Homo sapiens», а среди существ другой формации мышления. Им были не просто чужды проблемы, решаемые всеми, а как-то непонятны, далеки, отстранены настолько, что даже мыслей о них не возникало. То, как они молились, настораживало меня. Нельзя так самозабвенно отдаваться какому-то делу, даже хорошему и праведному, так можно рехнуться, а мне не хотелось снова оказаться среди сумасшедших людей. Причем эти сумасшедшие были бы куда опаснее, они никогда не признали бы своего отличия от шкалы «норма».
Искреннее участие, сочувствие смешанное с навязчивостью – странное сочетание. Возникало ощущение, что в тебе, действительно, заинтересованы, в твоей душе, с твоем спасении, в твоих проблемах, однако, воспринималось все слишком однозначно. Здесь не перевирали моих слов, не читали между строк, не выворачивали наизнанку ваши мысли, но и понимали их только с одной точки зрения. Причиной любой проблемы становилось ваше непослушание, отсутствие безграничной веры, недостаточная сила души. Но не решаются все вопросы верой. Не могут решаться. Мои попытки добавить научности, логики в их речи встречали холодный тупой отпор. Тупой, в хорошем смысле этого слова. Сами по себе ответы были взвешенными, логичными, проверенными временем и личным опытом, но они стойко пахли снобизмом и безграничной верой в то, что я даже не могла четко себе представить. Видимо я заблуждалась, когда думала, что впитала веру с молоком матери, просто подсознание дало толчок к развитию, а критическая ситуация усилила эффект.
Что интересно, не смотря на кажущуюся свободу, мне это место напомнило тюрьму для смертников, я, правда, в такой никогда не была, но слышала из достоверных источников. Молва обычно появляется неспроста. В связи с тем, что смертная казнь в России запрещена, преступников, совершивших деяние, единственной карой за которое может быть смерть, размещают в подобных тюрьмах для смертников. Они живут в камерах по несколько человек, им нельзя работать, гулять, что бы прочитать книгу, её нужно за месяц заказать в библиотеке, письма писать раз в полгода, никаких телефонных разговоров и других связей с внешним миром. Даже приходящих людей они встречают спиной к стенке. Единственное, что они должны делать – это думать над своим преступлением, еще могут молиться. Боюсь, что приверженцы церкви обвинят меня, как минимум, в неуважении к церкви.
Никакого неуважения, даже и не подобных мыслей не возникало. Но. Сравнение налицо. Разница в том, что, обычно, послушники и трудники в религиозных учреждениях усиленно работают с целью очищения своей души. Но нас трудиться не заставляли. Так что, кроме как обдумывать свои грехи (читайте «преступления») заняться было нечем. Это не наказание, это больше, потому что вы попадаете сюда по собственному желанию. Следовательно, вы осознаете, что вы грешны (свое преступление), а чистосердечное признание должно облегчать наказание. Вероятно, только люди очень сильные душой способны жить, работать, учиться, думать, радоваться, страдать в этом месте и чувствовать себя довольными и самодостаточными. Последнее утверждение, скорее, мои домыслы. На прямой вопрос о самочувствии души, жительницы прихода, с присущей им манерой благосклонности, умиротворения и замкнутости, отвечали о своем долге, правилах, мирской жизни, но были ли они счастливы, или только горды собой за то, что они живут здесь. И это была не типичная человеческая гордость, а внутренне убеждение.
Я не упрекаю их, но и не завидую. Определённый склад ума, который, на мой взгляд, здесь постепенно прививался, бесконечными молитвами, однообразным досугом, отсутствием связей с внешним миром, скудным питанием, наставническими взглядами всем и вся вокруг. А если вы проявляли чуть больше человеческих слабостей, а точнее, нормальных желаний и проявлений, вас, попросту считали слабыми и не способными понять что-то.
Я находилась в приходе три месяца, но все это время настолько пластично сплелось в один сплошной день, что я не смогла бы с точностью описать какой-то конкретный из дней. Я молилась, а может, медитировала, я знала и знала это и до прихода, что Бог живет во мне. Что Он во всем мне было сложно понять. Иногда мне даже казалось, что я слышу Его голос внутри себя, но я не решусь приписать это к большим заслугам. Часами находясь в состоянии умиротворения и самосозерцания, еще бы не начать вести с кем-то диалог.
«От сна востав, полунощную песнь приношу Ти, Спасе, и припадая вопию Ти: не даждь ми уснути во греховней смерти, но ущедри мя, распныйся волею, и лежащаго мя в лености ускорив возстави, и спаси мя в предстоянии и молитве, и по сне нощнем возсияй ми день безгрешен, Христе Боже, и спаси мя»;. Примерно так начиналось наше утро или как-то иначе, но очень подобно. Устав был довольно строгий и до тошноты однообразный. Дни проходили по следующему расписанию. Подъем в шесть утра, читается полунощница, потом утренние молитвы, затем завтрак, потом послушание, разговоры с наставником, обед, отдых. Вечером исполняются малое повечерие, читаются каноны, вечерние молитвы. Мы должны были следить за своим духовным состоянием, что проявлялось в причащениях и исповеди каждые две недели.
Моей наставницей была сестра Елена. По большому счету, мне было безразлично, Елена, Неелена, разговор по расписанию напрягает в любом случае. Но её характер и умение быть ласковой, не сильно разговорчивой и ненавязчивой, быть задумчивой и мирно настроенной, вполне, меня устраивали.
Мясо мы не ели. Для меня это важно, потому что хорошо приготовленную рульку, я готова променять на все это место вместе с приусадебным участком. Выходить по-прежнему никуда не разрешали, но постепенно дышать стало легче. Какая-то праведность и скрытность витали в воздухе, разряжая его и делая не обыденным, а все новое, пока оно новое, привлекательно и ненавязчиво. Возникало ощущение, что наши чувства заставляли концентрироваться на определенных вещах, тех, которые принимались в этом мире. Сложно было отвлечься и забыть о том, где ты находишься. Иногда, я порывалась уйти обратно, но воспоминания о белых стенах, криках Ольги, Ухе меня оставляли на месте.
***
Я бродила по полутемным коридорам, как по лабиринту собственного сознания, мысли путались, выхода не было видно, люди - тени, встречающиеся на пути не привносили ни людности, ни освобождения. Должен быть выход, выход должен быть – я чувствовала это на уровне подсознания, но не находила. Навязчивая мысль – выпить, поболтать, развеяться, с мужчиной встретиться, в конце концов, для удовлетворения плотского желания, плотно засела в моей голове и сосала мой мозг, не смотря на старания сестер, молитв, расписания, отсутствие мяса и телевизора. Здесь все ненатурально. Дыры в человеческом естестве латаются белыми нитками, рассказами о высшей силе, силе собственной веры – плоско и не ново.
Я не думала, что буду так далека от происходящего, так отстранена и подавлена. Церковь, приход – они должны были настроить меня на другой лад, дать сил, веру, надежду, освобождение страхов, а я ничего из этого не чувствовала, ничего, кроме пустоты и голода, физического, психологического, сексуального. (Возможно, я немного преувеличивала, говоря «ничего», но это был приступ меланхолии, в которые я в период «после» иногда впадала). Меня воспитывали в вере, учили верить, учили любить что-то непостижимое, но точно существующее. Точно. Точно. Это априори, и не оспаривается – что-то есть, но я не умея это постичь. Я слабачка.
Двоякое ощущение распада не покидало меня, с одной стороны, это было невероятно тихое, спокойное, умиротворенное, чистое место, где время, пока шли богослужения приостанавливалось и вновь входило в свои права после них. Но здесь так же царила атмосфера напряжения, было неуютно и как-то холодно в душе, было одиноко, фатализм витал в воздухе.
Хоть приход был и не большим, найти выход из собственного лабиринта было не просто, мысли путались, хотелось бежать, убежать, но там был забор. Я знала это. Я чувствовала это. Хотя, самого забора видно не было. Меня, как будто, по рукам наручниками сковали, и пытаются при этом быть со мной ласковыми, чему-то научить, к чему-то призвать, быть наставниками и учителями в хорошем деле любви, терпения и силы. Но я этого не хотела, не понимала, не могла, может, мне нужно было что-то другое. Может, мне как реалисту нужны были осязаемые вещи и события, что бы я началась верить и понимать, чувствовать то, что нужно. Как демон бродила я по этому богоугодному месту, так мне не угодному и непонятному. Я упала на пол и зарыдала. Это были первые слезы за долгое время, первые горячие, настоящие, соленые, жгучие слезы беспомощности. Как может глупый ребенок, со скованными руками и пустотой в голове найти выход. Ребёнком была я. Мне было жалко себя, жалко до тошноты. Почему я? Почему? Почему меня изнасиловали? Почему меня заразили? Почему я в психиатрической клинике? Почему меня заставляют искать Бога во всем сущем? Он есть во мне, разве этого мало.
Видимо, мне, лишь, казалось, что я рыдаю очень громко и, что моя боль вырывается наружу вместе с душераздирающими криками и стонами. Я была слишком слаба даже для слез, для боли. Все во мне было мелко и ничтожно. Вспоминая крик Ольги, я даже посмеялась немного. Вероятно, ей значительно тяжелее, чем мне, раз она так может, а я нет. Поняла я это, потому что услышала звуки музыкального характера. Странные такие, очень заунывные, тревожные, тяжелые, длинные, протяжные, как из другого мира. Шмыгнув носом, я пошла на звук. И остолбенела, найдя источник.
Одна из сестёр играла на клавишном инструменте, что-то вроде фортепиано, но с тремя полотнами клавиш. Она казалось букашкой по сравнению со звуками, которые выдавали её тонкие пальцы. Вереница труб окутывала стены помещения, маленькие, большие, среднего размера, блестящие, матовые, изогнутые, ровные, толстые как водосточные трубы и тонкие как травинки – они как щупальца окутывали тоненькое тело музыканта. Казалось, что подобные звуки могли быть причиной, почему это здание стоит на земле. Эта несчастная играет тут днями и ночами, и за счет громыхания, величия, раскатистости звуков, оно стоит.
Музыка падала на меня как тропический дождь, только холодный (не знаю, бывают ли в тропиках холодные дожди, надо у Тани спросить), она обрушивалась как каскад волн, как шторм на берегу. Мелодичная и грубая, громкая и немного визгливая, тяжелая и прекрасная, величественная и умирающая одновременно. Что-то не человеческое слышалось в этой музыке, скорее созданное внеземными пространствами и инструментами. Не укладывалось в голове, что такое маленькое, земное, хилое создание может своими руками создавать такое величие, такой ансамбль, такое жуткое ощущение красоты.
- Простите, на чем вы играете?
Сестра подпрыгнула на стуле от неожиданности. Стало тихо, как в гробу. Звуки впилась в стены и умерли, они не растворились, не прекратились, а погибли. Стены создали их, они же и погубили.
- Простите, я не хотела вас напугать.
- Что вы здесь делает? – Грозно спросила сестра.
- Я случайно сюда забрела, - замялась я. – Гуляла по коридорам, бессонница мучила, услышала звук и пришла на него. А тут вы и такая прекрасная музыка. Я в восхищении. У меня нет слов. Нет, у меня очень много слов. Знаете, как образно и красиво я только что успела подумать об этой музыке и о вас. Музыка как каскад холодной воды…
- Вам нельзя здесь находиться. Немедленно идите в свою комнату.
- Как же называется этот великолепный инструмент? – Я не унималась.
- Орган. Вам действительно понравилось?
Тон стал мягче, значит, смертельной опасности нет в том, что я здесь нахожусь. Сестры всегда строги, но когда происходит что-то сверхъестественное, согласно их системе оценивания, они умеют злиться и быть грозными.
- Я никогда не слышала ничего подобного раньше. Я просто в восторге. Как вы управляетесь сразу с тремя клавиатурами? Как успеваете следить по трем нотным листами? Невероятно, я в восхищении.
- Вы трудница?
- Не совсем…я из клиники, которая рядом, но я нормальная, адекватная. – Увидев меняющееся выражение её лица, я решила, что нужно сказать что-то невероятно адекватное и только такое, что может сказать нормальный человек.
У меня не нашлось подобных вариантов. Тут ко мне пришло одно из осознаний – все называемые сумасшедшими, вовсе, не сумасшедшие, просто, у них другая система координат нашего мира, или вовсе другое видение реальности и действительности.
- У меня был тяжелый разрыв с любимым, и я решила залечить боль в алкоголе, переборщила, не смогла остановиться и мама определи меня сюда. Скоро выхожу.
Последнюю фразу я сказала настолько радостно и лучезарно, что любой, даже, самый слепой критик, поставил бы мне за актерскую игру «неуд».
- Вы хорошо себя чувствуете?
Если она сейчас скажет «все в порядке…успокойтесь», я, действительно, сделаю что-нибудь, что не в порядке. Вопьюсь ей в горло зубами и буду петь гимн Российской Федерации, нет, лучше, Французский, для убедительности, жаль французского не знаю. Раз меня приписали к сумасшедшим – нужно соответствовать! Я уже почти открыла рот для пения, как вдруг она спутала все мои карты.
- Вам, наверное, холодно? Вы в тапочках и халате, а эти дальние помещения не отапливаются.
«Могучая воля…» крутилось на языке.
- Спасибо, да немного холодно. Я заблудилась. А почему вы не играете для послушниц и…тех, кто здесь живет?
- Ну что вы? Какая из меня органистка. – Произнесла она в смущении. – У меня папа играл на органе, великолепно играл, музыку писал для него, партитуры других музыкальных инструментов для органы переписывал. Учил меня немного по клавишам клацать. Когда он был жив, этот инструмент часто звучал во время молитв, по вечерам, потом играть стало некому, да и старшая из монахинь не любит его звучание, говорит, что он настолько громкий, что не слышно внутреннего голоса и голоса господнего. А потом эту часть прихода, вообще, забросили. Сюда ходить запрещено.
- Но вы же здесь.
- Да, вы правы, мне тоже нельзя здесь находиться. Но звук этого величественного инструмента подчеркивает мою ничтожность перед Всевышним, и я подавляю свою гордыню, заполняющую иногда мою плоть. Обычно звука не слышно, потому что эта часть прихода отделена от основной части земляным рвом.
- А зачем здесь ров?
- Это очень старое здание, построено оно еще было до войны. Во время военных действий здесь прятались партизаны. Между двух стен был проложен мост, сверху приваленный землей, под этим мостом хранилось оружие. Со стороны совсем не было видно, что между стенами что-то есть, казалось, что это стык стены, как бы её часть. Потом мост провалился, постепенно его весь завали землей, так он и остался. Вы могли в проходе между этими зданиями заметить дощатую стену с одной стороны.
- Нет, я как-то бездумно шла. Вы так разговорчивы. Простите, просто, для вас это не свойственно. Нет. Приятно, конечно…просто странно.
Зачем я, вообще, это сказала. Кто-то, наконец-то, нормально заговорил со мной о мирских вещах, а я придираюсь.
- Простите, за словоблудие. У меня наказание было, заключающееся в обете молчания, вот он закончился недавно, хочется разговаривать. Я пока еще очень слаба душой и только приучаю свою плоть и душу к послушанию, смирению и ответственности. Так я убиваю свои человеческие плотские желания. Я слишком болтлива по жизни. Простите, замолкаю.
- Вы представить себе не можете, как мне приятно, что вы решили со мной нормально поговорить, без обычных причитаний медсестер о спокойствии и бесконечной вере. Мне стало намного лучше, а то я в какой-то депрессии последние несколько дней пребывала. Спасибо вашей маленькой слабости. Простите, это шутка…Дурацкая шутка. Вы не приняли меня за чокнутую, уже приятно.
- У вас в глазах страх и боль, а у сумасшедших, обычно либо пустота, либо злость, либо расчет, как бы провести тебя, что бы ты не догадалась, что я не такая как все, я лучше всех. Мне хороша знакомо чувство гордыни, и я вижу его в людях. Они гордятся тем, что видят мир не так как все, они забывают, что все мы созданы по образу и подобию Божьему и гордыня – это смертный грех.
- Пожалуй, соглашусь.
- Нам пора. Если нас здесь увидят, нам обоим не поздоровиться.
- Вам не разрешают играть?
- Разрешают иногда, только негромко, с возможностями этого инструмента, это не так-то просто.
- Я бы очень хотела еще раз послушать. У меня прямо груз с плеч упал, мне дышать легче стало и захотелось дальше жить и чего-то ждать. Музыка прямо сквозь меня прошла, удивительные звуки, они из почти похоронных в почти праздничные переходили за одно мгновение, прямо раз и совершенно иная музыка. Точно в жизни. Пожалуйста, прошу вас, пожалуйста. Я буду прятаться. Меня никто не увидит.
- Нет, нельзя, это против правил.
- А вдруг это вернет мне веру в Бога. Эта музыка словно пригнула меня к земле.
Козырный ход.
- А она утеряна? Лицо сестры стало серьезным как у президента во время поздравления населения с Новым годом.
- Я не понимаю вашей жизни, она мне тяжело дается. А эта музыка, действительно, как разговор с чем-то или кем-то незримым и великим.
- Я подумаю, что можно сделать. Хорошо? Я сама найду вас и скажу, можно будет или нельзя. Кто ваша наставница?
- Сестра Елена.
***
- Анастасия.
- Да.
Я готовилась ко сну, лежала на кровати и предавалась праздномыслию, не знаю, есть ли такое слово, но я не знала, как иначе назвать вялое течение отдельных мыслей после структурированной и осмысленной молитвы. Свобода. Семья. Дети. Больница. Музыка.
Ко мне в комнату зашла сестра…мы даже не познакомились с органисткой. Почему, порой, люди, которые нам чем-то приятны, забываются быстрее, чем те, кто сделал нам какую-то пошлость, гадость. Того, кто наорал на нас, не поленившись выйти из-за руля своего автомобиля, что бы сообщить вам о вашей скудости мыслей и, мягко говоря, тупоумии, запомнить вероятности больше, чем лицо мужчины, помогшего вам стащить чемодан с полосы раздачи в аэропорту.
- Прощу прощения, я вас побеспокоила. Вы пребывали в молитве.
Я в молитве. Вряд ли. Скорее, медитация, мне это слово значительно ближе и понятнее. Вот к каким выводам я примерно пришла. Мотива – обращение к кому-то неведомому, с просьбой оградить меня, порой, наказать, помочь в каком-то деле, кого-то восхвалить и отблагодарить; возможно, даже переход на разговор с Богом, диалог. Медитация – обращение к собственному сознанию внутреннему миру, к своим мироощущения и, как следствие, поиск ответов, истины, то есть монолог.
- Все в порядке, я слушаю вас.
- Я разговаривала с сестрой Еленой, и она разрешила вам раз в неделю приходить и слушать музыку, если вы, действительно, чувствуете в этом необходимость и положительные эмоции.
- Вы не представляете, как вы меня обрадовали только что. Это просто здорово, мне необходимы хоть какие-то развлечения, иначе, я скоро загнусь от собственных мыслей.
- Это не развлечение. – Произнесла она строго.
Кто меня за язык тянул.
- Я имела ввиду, что для моей души это будет хорошей разрядкой, потому что однообразие вводит в состояние застоя, что плохо сказывается на работе мозга.
Не знаю, откуда такая информация взялась у меня в голове, и насколько она оправданная. Сказала и все.
- Хорошо. В таком случае, я зайду за вами завтра вечером, и вы сможете послушать, как я играю, хотя, делаю я это крайне неумело, и мне, если честно, даже, немного совестно приглашать слушателей. Нам разрешено музицировать по вторникам.
Музицировать. Откуда она взяла это слово. Иногда мне кажется, что развитее цивилизации их не касается. Просто, они не принимают его, им вполне, достаточно собственных умозаключений и прогресса, или застоя, на мой взгляд.
- Я буду ждать вас. И, простите, как вас зовут?
- Сестра Мария.
- Очень приятно. А то, как-то мы даже не познакомились в тот раз.
- Наши скромные персоны мало нужны мирозданию, поэтому нет нужды обращать на себя слишком много внимания, и к своему имени тоже.
***
Каскады звуков с новой силой обрушились на нас. Мгновение и пустота, тишина, безжизненность зала превратилась в живой организм, дышащий, живущий, пугающе масштабный и внеземной. Хоралы Иоганна Себастьяна Баха, фуги Георга Бёма, произведения Георга Фридриха Генделя, Дитриха Букстехуде окутывали меня, проникали в меня и осаждались на поверхности как вторая кожа. Громкая, чарующая, почти мистическая музыка прошлого проникала прямо в мое сознание и ворошила его. Было сложно удерживать равновесие между реальностью и фантазиями, правдой и вымыслом. Сила звука заглушала мысли, ощущение тела на полу реального здания, в конкретном времени и пространстве. Как будто я парила над всем этим, и лишь созерцала свое маленькое замершее тельце на полу этого полузаброшенного каменного хранилища истории и времени.
Имена мне потом Мария перечислила. Мои познания органа заканчивались там, где заканчивались его трубы, все остальное было сокрыто, и трубы в том числе. Сестра сказала, что частично они размещены в стенах. Хотя, тот факт, что в каком-то скромном приходе был орган, уже удивляет и радует. Мария объяснила это тем, что до партизан здесь был большой католический собор, который мог позволить себе подобную роскошь, после войны часть здания перестали использовать, в другой организовали приход при психиатрической клинике, где могли жить просто желающие – трудники, которые, как несложно догадаться по корню слова, работали на приход и больницу и пациенты.
Время обрушилось на нас тысячами закорючек из нотного журнала, стоящего на полочке над клавишами. Но они не умирали мгновенно, как уходящие секунды, а жили еще несколько времени, просачивались в наши тела, оставляли там вмятины на сознании и исчезали навсегда. Мне хотелось кричать: «Вот оно, то, чего я так долго искала. Вот где ответ на мои вопросы для чего жить дальше и стоит ли это делать». Нельзя не жить, зная, что ты стал частью прекрасного, величественного, божественного. Вырвать кусок души нельзя, так же и впечатление и воспоминания о перевоплощении души, если в какую-нибудь затянувшуюся кому не впасть, как в фильмах, где теряется пару лет из жизни. Катарсис совершился в моем теле во время этих музицирований. Поток звуков смыл с меня слой ожесточения, гнева, отвращения, боли, я обновилась и была готова жить дальше. Мне кажется, что моя случайно нареченная спутница в мир новой живой жизни и не подозревала о той роли, которую она сыграла в моей жизни. Я начала верить. Я верила в то, что все мы имеем определенное предназначение, все мы грешны и должны искупать грехи свои, что бы жить дальше. Я была порочна, грешна, но свободна и счастлива от мысли, что могу исправиться, очиститься, возродиться. Она вкладывала свою душу в игру, я черпала свою новую сущность из игры.
Не буду так однозначна, не орган вывел меня из оцепенения страха и ненависти, он лишь послужил мощным поводом. Атмосфера прихода; божественная сущность, наполняющая каждого из его обитателей, миролюбие, легкая навязчивость, режим, постоянные молитвы, воздержанность – все это аккумулировалось и позволило мне наконец- то по-новому увидеть и понять себя.
Слова «Благодарни суще недостойнии раби Твои, Господи, о Твоих великих благодеяниих на нас бывших, славяще Тя хвалим, благословим, благодарим, поем и величаем Твое благоутробие, и рабски любовию вопием Ти: Благодетелю Спасе наш, слава Тебе» престали быть для меня пустым звуком или симптомом, вызванным алкогольными парами, а обрели смысл;. Из тягомотной вялой бубнежки превратились в содержательный текст лишь с несколькими неизвестными. Просто, раньше, мне молитва казалась чем-то вроде оперной арии на итальянском языке, где ничего не понятно, скучно, но вроде бы как красиво и все так заинтересованно пялятся на певицу, что как-то стыдно встать и уйти, а подавлять двенадцатый зевок как-то уже неприлично. Или на уравнение с несколькими неизвестными, где поиск верного ответа крайне сложен, что приводит в состояние отчаяния и дикого желания бросить все и сказать «здесь данных не хватает, дайте мне другое уравнение». Неизвестные все же остались, потому что «из молитв что-нибудь» все же было не по мне и казалось, малость, замшелым и морально устаревшим.
После утренней молитвы, сопровождающейся множеством посторонних мыслей, что, вероятно, уже говорит о моем убожестве, как человека, которому сложно столько времени удерживать внимание. Но я разглядела еще одно отличие от медитации. Медитируя, вы по максимуму опустошаете свой мозг от мыслей, молитва же требует внимания и проживания через себя её содержания, мы не просто произносим слова, а пытаемся с помощью этих слов совершить благое деяние, несущее пользу не только нам, но и окружающему миру и нас людям. То есть не только просьба, но и отдача есть.
- Здравствуйте, сестра Елена.
- Здравствуй, Анастасия. Ты сегодня как-то по-особенному смотришь на меня, и улыбаешься слишком, пожалуй, игриво и самоуверенно. Ты узнала что-то новое для себя, или открыла новое в старом?
Какая проницательность.
- А вам психологом работать можно. Я чувствую себя сегодня иначе, нежели обычно. Мне здесь довольно неуютно, потому что слишком многое не понятно. Я не могу так, я реалист, бухгалтер. Все должно быть объяснимо, логично, доказуемо, а тут слишком много вопросов упираются в веру.
- Что же за последнее время изменилось?
- Я начала видеть смысл вашей жизни. Если честно, мне казалось, что вы прозябаете здесь как последняя плесень в банке, только разговаривающая. Простите, если грубо звучало, просто, ничего художественного на ум не пришло.
- Продолжай.
- Так вот. Сегодняшняя молитва не показалась мне невыносимо скучной и непонятной, скорее, слишком сложной для меня. Вы, как будто, желаете уберечь весь мир от грязи, войны, разрушений, разложения и гниения. И для этого, вы готовы жертвовать собой, своей жизнью, своими материнскими инстинктами, плотскими наслаждениями. Не знаю, откуда в вас берется сила на это, ведь вы делаете это не для себя, а для других и еще не претендуете на поощрения и похвалы со стороны.
- Ты правильно заметила тот факт, что только сильные духом люди могут жертвовать собой ради других, посредством служения Господу нашему. Сформировался глупый стереотип, что слабые люди идут к Богу, что бы спасать свои души, но это не так. Слабый человек не сумеет отдать часть себя ради спасения ближнего. Ты умеешь признать свою слабость, а значит, видишь и понимаешь это, что говорит о твоей частичной зрячести. Следующей ступенью может стать твое более полное прозрение, когда ты поймешь не только то, что ты делаешь, но и сущность этого, то есть, для чего ты это делаешь.
- Вы вызываете мое уважение, но, при этом, я не всегда понимаю, как такое маленькое количество людей может рассчитывать, что их действия настолько значительны, что они помогут целому человечеству.
- Каждый из нас призван выполнять предназначающийся ему путь, мы лишь исполняем свой путь. Бог есть в душе каждого из нас и, если суметь найти его, и следовать тому пути, который вам предначертан, не сбиваться с него, не терять веры, не ждать честолюбивых побед, быть честной и искренней с собой и с окружающим миром и людьми, ты не утеряешь смысл.
- А как узнать, твой это путь или нет. Может мне не следовало идти учиться на бухгалтера, а нужно было выучиться на воспитателя и дети в моей группе были бы самыми благовоспитанными, или заниматься изобретением лекарства от рака. Пользы больше, несомненно.
- Ты слишком узко мыслишь, твоя профессия – это лишь часть тебя, твоего проявления и твоих возможностей преобразовать мир к лучшему. Главное – это философия твоей жизни, то, по каким принципам ты живешь, настолько эгоизм, эгоцентризм, алчность, корысть успели поглотить тебя. Наша задача, не мир спасать, а очищать собственные души с целью жить праведно, подавать пример.
- Сложно жить праведно и думать так же, когда твое сознание поглощено злобой и ненавистью.
Что-то я так часто стала об этом говорить, что уже сама не знаю, настолько ли это так.
- Бог учит нас прощать, но всему нужно учиться, ничего не приходит просто так, нужна внутренняя работа над собой, выработка правильного настроя и мотивации. Он совершил неоправданное злодеяние, но он будет наказан за это, может не сейчас, может не нами, не тобой, но будет наказан. Мир вокруг нас справедлив, если мы этого заслуживаем.
- Поэтому я и решила пожить у вас, желая подавить свою злость. Но я не верю в себя, не знаю, обладаю ли я силой побороть собственные страхи и проблемы. Да и вообще, эта изоляция от мира меня угнетает, мне хочется отвлечься, заниматься работой, жить полной жизнью, в моем понимании.
- Настя, может, вы не замечаете, но в ваших словах больше логики и смысла, нежели было во время наших первых разговоров. Вы смогли не только увидеть собственную слабость, но и высказать это вслух. Постоянно повторяя слова про внутреннюю ненависть, её чувствуется все меньше. Жизнь в приходе учит миролюбию, любви, помогает найти выход и свой путь. Твое скептическое отношение к вере, к таинствам церкви, отчасти, объясняется твоим невежеством, но, отчасти, и складом ума. Ты упряма и ищешь во всем логику. Но в вопросах веры не всегда логика решает, но и интуиция. Мы здесь живем полной жизнью, просто, наши ценности, идеалы, интересы не такие, как у большинства людей.
Что-то сегодня Елена была невероятно болтлива, не очень на неё похоже. Мы ни как не могли определиться с обращением, на ты, или на вы. Мне сразу вспоминается жизнь нашего дворянства (по книжкам, конечно), когда милую неловкость между двумя влюбленными, не обремененными узами брака, можно было избежать, используя английское «you». Мы до этого, благо, не дошли, значит все же я не сумасшедшая, раз такое ей предложить не решилась.
- Я стала больше понимать вашу жизнь, но жить так, я, пожалуй, не готова.
- Ты очень упряма. Что конкретно тебе не нравится?
- Трудный вопрос. Пожалуй, однообразие. Каждый день те же молитвы, та же еда, те же лица, те же стены.
- Ну, молитвы меняются, если будешь более внимательна, то заметишь это. А остальное – это лишь распорядок, упорядоченность жизни, режим, проверенный веками. Хочу тебе заметить, что порядок в мыслях, в голове, в жизни начинается с внешнего порядка. У несобранного человека, беспорядок в доме, на рабочем месте, в шкафу, а, следовательно, и в жизни. Он ведет беспорядочный образ жизни, предается разврату, излишествам, чревоугодию, похоти и, тем самым, сам роет себе могилу. Он не умеет концентрировать свои мысли, выделять главное и второстепенное, важное и незначительное, правильное и ложное. Ему некогда искать Бога в своей душе, потому что он занят поиском новой идей, вещи, развлечения. Он не выделил главного, и поэтому, ему очень трудно определить свое предназначение, цель, свой путь.
Заметь. Ты попала в трудную ситуацию как раз тогда, когда была в клубе и принимала алкогольные напитки. То есть, ты осознанно искала приключений, но, поскольку они немного превысили уровень дозволенного для тебя, ты не сдержалась и впала в еще большее разрушение себя. Ты хаотично искала чего-то нового, чего тебе, на твой взгляд, здесь не хватает, и обнаружив, что это новое может быть опасным, сложным, ты сразу сдала назад.
Нужно научиться контролировать свои мысли, уметь выделять приоритеты, отчленять важное и выбрасывать ненужное. Режим, распорядок, умеренность готовят, учат этому. Контролируя свое тело, свои мысли, можем научиться контролировать свою жизнь настолько, насколько это необходимо и, насколько позволено Божественным Провидением.
Точность ей замечания поставили меня в тупик. Я молчала.
- Позвольте мне, сестра, обдумать то, что вы сказали, потому что я, пока, не до конца понимаю, как можно жить полной жизнью, если не пробовать ничего нового и постоянно контролировать себя. Как же удовольствие от жизни получать?
- Вы задаете этот вопрос мне или себе? Просто, вы сказали, что хотите подумать.
- Мне интересно ваше мнение.
- Мир очень многогранен и необъятен, человек, просто, будет глупцом, если не будет стремиться к получению новых знаний, умений, навыков. В наш высокотехничный век, просто, непостижимо, замкнуться на себе и не стремиться к новому. Но совсем не обязательно кидаться во все тяжкие, искать греховных развлечений и порочных вакханалий. Ищите новые мысли в своей голове, умейте быть честной перед собой и окружающими, в благих целях использовать свои знания, не брать на себя слишком много и не считать, что вы теперь властитель мира, если вы знаете чуть больше других. Найти свой путь и идти по нему. Лично я знаю, чего я хочу от жизни, к чему иду. Мне не нужны пустые развлечения, бессмысленные поступки, что бы чувствовать себя полной жизнью. Я знаю в каком направлении я двигаюсь, знаю, что Бог не оставит меня и тех, за кого я молюсь. Пустые искания позволительны только малолетним детям, которые еще не умеют мыслить настолько обширно, что бы видеть, куда могут завести их мысли. Взрослый человек не имеет права предаваться пустым мечтаниям, неоправданной тоске, мнимому горю, он должен искать путь, согласно, своему внутреннему голосу, предназначению.
Меня уже немного начали угнетать сами слова «предназначение», «путь» и, что бы не упустить того чувства эйфории, в котором я почему-то пребывала сегодня после утренней молитвы и что бы, действительно, обдумать сказанное, я решила прервать наш разговор.
- Спасибо, сестра Елена, сегодня мне было особенно интересно с вами разговаривать. Хочется подумать о том, что же будет дальше.
- Я рада, что вам приятны наши разговоры, надеюсь, что они еще и не бесполезны. Конечно, идите, увидимся позже.
Мысли в моей голове, действительно, стали более упорядоченными, что ли, мне казалось, что я теперь знаю, чего я хочу, что мне нужно сделать для этого, и зачем я этого хочу. Вера в себя пронзила мой мозг.
- Что вы так беззастенчиво улыбаетесь?
Я, видимо, так задумалась, что даже не заметила, как на моем пути выросла сестра Мария, вид у неё в последнее время был немного насупленный и нелюдимый.
- Простите, я вас не заметила.
- Я не настолько значительна и важна для этого мира и места, что бы меня замечать, я и не стремлюсь к этому. Чем меньше внимания мы уделяем собственной персоне, тем лучше для нашего спасения.
Такой милой беседы как в первый раз у нас уже больше ни разу не получилось, поэтому слушать, как она играет, стало для меня куда интереснее, чем разговаривать с ней. Иногда она мне казалось неестественно строгой и претенциозной, она как будто заставляла себя верить. Ну не может, на мой взгляд, искренне преданный Богу человек выдавливать из себя такие искусственные слова негодования и порицать так рьяно себя и окружающих за вполне человеческие чувства и эмоции. Показушно как-то.
- Прошу прощения, я иду в свою комнату, увидимся после. – Я попыталась обогнуть её.
- Этот приход и так слишком свободных правил и нравов, что не отражается хорошо на его послушницах, но ходить и откровенно лыбиться среди стен святого места, это уже перебор.
Ух ты, она может быть и агрессивной. Мне совершенно не хотелось ввязываться в спор.
- Еще раз прошу прошения, но сейчас время отдыха, и я имею право на личное время и одиночество.
- На личное время? Кто вам сказал такую глупость! Все свое время мы должны отдавать Господу нашему, дабы, он уводил от нас искушение быть не такими как все, самовлюблёнными эгоистками.
- Что вы хотите от меня? – Я начала раздражаться. Вот примерно, об этой навязчивости я говорила.
- Церковь учит нас смирению, покаянию, а ваша голова полна гордыни и слабости. Вы не желаете приучать свою бренность к порядку и терпению, это порок улыбается сейчас вашей улыбкой, потому что, она слишком праздная, слишком веселая и не предназначена Господу нашему, а лишь самой себе. Вы погрязли во грехе собственных мыслей, ваши помыслы греховны, вы думаете только об исцелении физическом, не уделяя должного внимания исцелению духовному. Вы не честны перед Христом, потому что вы помешаны на себе и собственных проблемах.
Душа без устали должна все время идти строго на восток, ни на что и ни на кого не отвлекаясь, ни с кем из встречных не заговаривать и не отвечать на вопросы, поскольку это отвлекающие бесовские происки. Если ты отвлекаешься от молитвы, то потеряешь направление и будешь бесконечно блуждать. Я часто не вижу молитвы на твоих губах.
Вся эта тирада была настолько неожиданной, складно сказанной и пропитана личной неприязнью, что мне показалось, что она специально текст для меня подготовила.
- И откуда столько негатива?
- Я видела ваше лицо, когда вы слушали, как я играю, вы не на Бога смотрели, а лишь на свои мысли. Бесы кружили вас, а вы не окрестили себя крестным знамением. Вам эта музыка просто нравится, она для вас развлечение, а она должна вызывать в вас чувство покаяния, смирения, вашей ничтожности по сравнению с Провидением господнем. Я не желаю, что бы вы больше слушали, как я играю. Вы находитесь во грехе и меня вводите в грех, хотя, я столько сил и времени потратила на то, что бы побороть в себе чувство собственной значимости и отличности от других.
Она хотела лишить меня того, что оказалось сказочной пилюлей для меня, что разбудило во мне то хорошее, что было спрятано под корой отчаяния и темноты. Нет, не позволю. Возможно, моя вера чуть отличается от её, и стать букашкой-клоном в этом бренном мире – это не моя цель, но это еще не значит, что я греховна, тупоумная и низка настолько, что бы лишить меня моего лучика веры.
- Да откуда вы знаете, о чем я думаю? Решили, что если вы здесь больше других, значит к Богу ближе и познаний у вас больше.
Козырный ход.
- Улыбка – это свет моей души, который в том числе вам своей музыкой удалось разжечь. Вы ошибаетесь, она позволяет найти мне веру, Бога, просто в моем понимании это не слепое вознесение кого-то или чего-то, а внутренняя свобода, красота, доброта, человеколюбие. Прошу вас не лишайте меня шанса стать еще свободнее, а себя – сделать еще одно доброе дело в лице моего постепенного просветления.
Чему меня клиника научила, так это давать отпор, то же опыт, жаль, что получен таким путем.
- Не преувеличивайте. Эта бренная, никчемная музыка не может помочь найти Бога.
- А зачем тогда вы вообще играете?
- Игра очень физически изматывает, что позволяет мне выкинуть греховные мысли из головы, убить желания плоти. Мне так тяжело здесь, бесы мучают меня днями и ночами, не давая расслабиться ни на секунду. Я такая слабая и мерзкая, что сама себе противна, мой ум зачернен ересью и чернью; тело покрыто язвами позора, руки горят адским огнем. Глаза в пелене порока и разврата, нет мне прощения, Бог покинул меня, мне нет прощения, нет успокоения, нет жизни.
И она заплакала.
Я прижала ее к себе и погладила по голове. Боже мой, оказывается гнев – это всего лишь прикрытие, метод обороны собственных чувств и слабостей. И она вовсе не была слишком набожной или помешанной, она просто была очередной слабой женщиной с тяжелой судьбой, которая никак не может простить себя и, видя свои пороки в других ей стыдно, она видит себя. Мне не хотелось расспрашивать о её прошлой жизни, не знаю, может и зря, скорее всего захватывающая история. Но это было как-то не важно, столько тепла в этот момент было в моем сердце, что размениваться на людские судьбы, пусть даже такие интересные как в кино, не хотелось. Я просто прижала её к себе и попыталась передать то тепло и свет, которые разливались по моим жилам. А историю можно и самой придумать, как с тем парнем, который живет под вами, и вы видите только его руку, держащую сигарету.
Как вариант: тяжелое голодное детство, мама пьяница, жгучее желание вылезти из этой помойки и стать богатой, успешной, модной. Потом панель, а дальше хуже, она сама стала мамкой и сама продавала девушек на панель, а потом деньги, наркотики, роскошь, разврат, аборты. Потом случилось что-то страшное, смерть любимого, или сама в предсмертном состоянии или просто сил уже не было и черта была пересечена, и прозрение – слезы, раскаяния, церковь, Господь Бог.
А может, я мыслю слишком шаблонно и она просто потеряла ребенка, и врач ей сказал, что причина этого в том, что она злоупотребляла сигаретами. Она не может себе этого простить и ищет спасения в покаянии и греет надежду выйти отсюда и снова завести детей.
Я лишь сказала:
- Поплачь, сестра, тебе станет легче, нам всем выпала суровая доля, сложная судьба, нас всех терзают сомнения, и демоны недоверия, гордыни, злости, алчности поджидают за каждым поворот судьбы. Не в наших силах убить в себе все человеческое и снова стать безгрешными младенцами, но мы должны уметь прощать себя. Прости себя, не мучай себя, прости. Прости и живи дальше. Мы уже знаем, как выглядят наши демоны, это дает нам преимущество не оказаться под их властью снова. Прости себя, не мучай себя.
Я чувствовала, что внутри меня рождается новая сила, уверенность, желание жить, уверенность в том, что я делаю, не бесполезно. Комок энергии, клокотавший где-то в районе груди, прогревал все мое тело, распространяясь по жилам и артериям. Я не стала понимать всего, не кинулась из области идеального в сферу материального и не отвергла теорию Дарвина, не стала более серьезно относиться к семидневному происхождению земли со всеми её населяющими тысячами и тысячами видов и подвидов. Нет. Мой мозг еще не был задет, и я глядела на мир не зашоренным взглядом монахини, над мыслями которой основательно поработали, доводя уровень сознания до нужной кондиции. Я ощутила Бога внутри себя. Хотя до звания «лучшей послушницы» думаю мне было далеко, я обрела смысл, цель моего существования в этом мире стала более осознанной и ясной. Не гнев стал моим руководителем, благодаря внутренней силе, найти которую получилось только в психиатрической лечебнице и церкви, я могла побороть его, пережить. Андрей не сделал меня несчастной, он сделал меня сильнее, опытнее, собраннее.
Мне казалось, что я, как глупый ребенок, все еще сопротивляюсь переменам, происходящим внутри меня, и ни как не хочу признать, что ужа давно пора жить дальше, и, что даже если мое лечение здесь не роковая ошибка, как я думала, то хотя бы жизненный опыт. Хватит мучить себя и корить всех вокруг в том, что мне плохо, пора самостоятельно заняться своей жизнью и не стонать всем о том, как тяжело живется и какая трудная доля выпала на мою судьбу. Неужели мне было еще не достаточно примеров тех, кому значительно меньше повезло, чем мне. Тех, кто обречен жить в этой элитной тюрьме вечно, или тех, кто корит себя за несуществующие грех и никогда не сможет простить себя или научиться жить с этим.
Как будто у меня был насморк и кашель, и вот, они уже начали проходить, но мне слишком понравилось чувствовать себя больной, за мной ухаживали, мне потакали, исполняли мои капризы, и я, отчаянно, силюсь по-прежнему выжимать из себя кашель и шмыгать несуществующими соплями.
Оплакиваю и исповедаю пред Тобою прирожденное злонравие и нечувствительность моего сердца, что я часто не милосердием и недружелюбием согрешил пред бедным ближним моим, не принимал участия в его бедности и несчастиях, с ним случающихся, не имел к нему должного человеческого, христианского и братского сострадания, оставлял его в бедствии, не посещал, не утешал, не помогал ему. В этом поступил я не как чадо Божие, потому что не был милосерден, как Ты, Небесный мой Отче, и не помышлял о том, что говорит Христос Господь мой: блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.; Злонравию моего сердца было необходимо противоядие. Кто-то, ради кого я бы хотела жить, мир перевернуть ради его благополучия, лишь ради него ради себя. Я верю, все еще верю, мужчинам, людям. Через запятую, не потому, что мужчины и люди это понятия разных категорий, а, просто, потому, что подобные поступки выбрасывают некоторых мужчин из разряда мужчин в категорию что-то между, что-то средней паршивости. Дети. Вот для кого мне хотелось попробовать жить и мужчина, как следствие, точнее, как причина.
***
Больше в моей жизни не случались столько примечательные события, как психушка или жизнь в церкви (хотя от тюрьмы не зарекаются, а жизнь еще продолжается). Если, конечно, не считать того, что я вернулась домой. Господи, или кто-то там, кто этому поспособствовал. Спасибо. Спасибо. Невыносимое ощущение тюремного заточения; слабоумия, которые тебе приписывают все кому не лень; вынужденный отдых, к которому я не привыкла за типичные трудовые годы. Конец. Я разорвала на две части свою жизнь до и после лечения. Граница сместилась, сначала это была жизнь до изнасилования и после. Но этот рубеж я перешагнула, переварила и выплюнула, пережила, сделала выводы и забыла. Нет. Не забыла, никогда не забуду.
Как змея из старой шкуры, гипертрофированно быстро и утрированного, я выбралась из прежнего образа жизни. Сначала я пребывала в состоянии катарсиса, апатии, я пока лишь прислушивалась к своим новым ощущениям. Шкура устарела, выцвела, поистрепалась, стала тусклой и безжизненной, прочь, долой, навсегда. Вместе с грязью, страданиями, злостью, пустыми откровениями, болью, страхом, прошлым. Новая кожа – новая жизнь. Я выросла из своей старой оболочки, кожа моя не отвечает больше потребностям тела и разума, она обветшала, потрескалась, поистрепалась временим и нервами. Новая кожа была готова, наружный слой начал ослабляться и постепенно сползать, я выползла из своей старой кожи, выворачивая её наизнанку и появилась в новой коже. А оставшийся «выползок» я даже не стала растаптывать, выбрасывать или, руководствуюсь экологическими побуждениями, утилизировать. Он остался на границе моей жизни, пустой, холодный, безликий и проеденный до дыр сгусток негативной энергии.
Vita
жизнь
Впереди мне предстояло пережить еще одно испытание: человеческое скудоумие.
- Привет, Настюш, как настроение, самочувствие? Отдохнула, - с какой-то натянутой веселостью поинтересовалась Наташа. – Рада тебя снова видеть в наши рядах нормальных, ну то есть здоровых, то есть обычных что ли людей.
В конце она совсем замялась, я улыбнулась.
- Наташа, давай будем смотреть на произошедшее как на мой жизненный опыт, то, что произошло, и что стоит пережить и двигаться дальше.
- Просто, я не бы была так убеждена, что это только твой жизненный опыт…там же как бы весь отдел в курсе и они все думали, разговаривали, ждали что ли.
- Ты что мнешься? Давай на чистоту!
- Я просто не знаю, как люди оценят то, что ты, ну как бы в психиатрич…уф.
Был понедельник, раннее утро, Наталье начальник разрешал опаздывать по понедельникам, потому что расписание электрички не совпадало с нашим рабочим графиком. Естественно, это не могло сойти ей так просто с рук. Это же Наташа, поэтому она работала по пятницам чуть дольше остальных. Я же опаздывала из-за нее, она меня, просто, не хотела отпускать. Разговор происходил в холле, проходную мы уже прошли. Оборонительная поза Наталья, явно, была направлена на то, что бы не впускать меня дальше предбанника.
- Что происходит? Почему мы здесь топчемся? Пойдем, я с девочками поздороваюсь, я их не видела столько времени.
- Ну да, пойдем, - неуверенно произнесла она.
- Да что происходит? – Я начинала вспоминать, что такое раздражение. – Мы же опаздываем!
- Хорошо. Но…
- Наташа, я сейчас тебя пытать начну инквизиторскими методами. Почему ты не хочешь меня впустить?
- Просто, понимаешь. – Пауза. – Девочки знают, где ты была. Ну, ты помнишь, несколько слухов, остальное сделала фантазия.
- Ты боишься, что в меня станут пальцем тыкать и говорить шёпотом: «Смотрите, она их «психушки», как в первом классе? Или тут какие-то подробности известны, о которых даже я не знаю?
- Понимаешь, как-то это странно все. Ты нормальный человек и лечилась в клинике для душевнобольных…Люди не все понимают, почему. Должна же быть причина. Не просто же так тебя забрали.
- Спасибо за беспокойство, надеюсь, наш коллектив чуть старше по уровню развития, чем дети младшего школьного возраста и им известно, что такое толерантность и право на личную жизнь.
- Я так, предупредить хотела.
- Спасибо, хорошая моя, пойдем.
Откуда это обращение? Оно мне определенно не нравится.
Я явно переоценила личностные качества своих коллег. Такие понятия, как «толерантность, терпимость, личная тайна, личная жизнь» в их градации ценностей не занимали лидирующие позиции.
Некоторые вопросы поражали своей бестактностью настолько, что на меня на несколько секунд находил ступор. «Ну и как там, в психушке? А психи агрессивные? А тебе можно замечания делать или ты не адекватно будешь на них реагировать? А вас там шоком лечили? А ты не стала соображать хуже?»
Мне стало казаться, что о моей маленькой непримечательной персоне знал как минимум весь завод. Это, конечно, не проявилось в том, что они начали со мной здороваться, они подглядывали за мной. Да, именно так, подглядывали. Любопытные взгляды ползли за мной как хвост ящерицы за телом. Склонившись над компьютером так, что бы даже моя макушка не высовывалась, я все-равно видела, что многие, ненароком заходят в наш кабинет и задавая какой-нибудь вопрос совсем по нашей сфере или, более наглые, просто, без повода, заходили и глазели на меня. Что они хотели увидеть? Вдруг я нервно жестикулирую, подрагиваю или у меня глаза из орбит высовываются теперь или я веду беседу сама с собой? Не знаю, чего они ждали, но они, явно, ждали какого-то, как минимум, шоу. Я чувствовала себя флагштоком, на котором поднимают флаг на торжественной линейке, или, как модель на подиуме, глядя на которую, все только и ждут, когда же она упадет.
Я постаралась стереть звезду со своего лба, приходя на работу в нарядах достойных монашеских обителей, говорить как монах, давший обед молчания и не высовываться как не проросшие семена на грядке. Но мое внутренне я стало сильнее, мой дух стал сильнее. Больше того, я чувствовала себя сильнее и уравновешеннее многих моих коллег, которым бы курс «шокотерапии», подобный моему, точно не помешал.
Первую неделю дрожь бессилия от человеческой тупости и бестактности пробегал по телу каждый раз, когда очередной сочувствующий узнавал о состоянии моего здоровья. Это даже не было раздражение, скорее печаль и пустота. Вторая неделя - катарсис. На смену каким-либо чувствам пришел легкий пофигизм. Ну смотрите и ладно, я же знаю себя, я даже с начальством смогла договориться, что бы меня оставили на рабочем месте, правда в должности понизили…сильно понизили. Это же скандал, что главный бухгалтер прошел лечение в клинике для душевнобольных. Но даже это меня не подкосило. Третья неделя ознаменовалась первыми признаками потери интереса к моей персоне. Коллеги уже не заходили к нам «на чай» без чашек. Однажды я даже позволила себе несколько экстравагантный наряд. Ярко салатовые ботильоны, черные плотные колготки, красная юбка карандаш и черная водолазка в обтяжку.
Не совсем для работы я, конечно, так принарядилась, мы вечером шли с Таней и Марианной слушать орган.
- Привет подруга, - прокричала Таня с другой стороны улицы.
- Шикарно выглядишь, прямо Коко Шанель, которую перекинули в век авангарда.
- Спасибо и ты похорошела, улыбка прямо с лица не сходит.
- Сегодня же мои три дня жизни. Познакомься, Марианна.
- Здравствуй, Марианна. Ты знаешь, что у тебя самая умная мама из всех мам, какие мне только попадались в жизни.
Она так лучезарно рассмеялась и слегка зарделась, что мне прямо тут же на месте, прямо сейчас же захотелось иметь такую же очаровательную, улыбающуюся, такую свою дочку.
- Почему орган, позволь узнать?
- А это орган меня вылечил, а сейчас курс реабилитации. – Произнесла я с улыбкой.
- Интересно, кому из нас надо послезавтра за белую стену, мне или девушке, которую вылечил орган, который, мне кажется, с ума легче может свести своими монотонно-расплющивающими звуками, чем вылечить.
- Понимаешь, эти звуки, которые тянутся порой невыносимо долго и тяжело, иногда даже как будто фальшиво напомнили мне течение жизни, судьбу. Это как чья-то судьба, вязкая, тягучая, длинная, не прекращающая свой путь ни на мгновение, нет переливов мелодии, сплошной звук, конец которого только смерть. А фальшь, кажущиеся фальшами высокие ноты, которые прямо пищат, это ошибки, которые мы совершаем. Нечеловеческая какая-то музыка, как будто для титанов каких-то, а не для нас маленьких человеков.
- Но для нашей большой души она понятна.
- Точно.
- Видишь Марианна на какое прямо таки фантастическое представление нас Настя позвала. Теперь главное, оценить, не оплошать и тоже что-то понять.
- Мама, нам в школе про орган рассказывали, мы его даже в записи слушали, тоже мне, удивила.
- Сравнила! Это как искусственный цветок и живой.
Когда мы почти дошли до двери, и Марианна была немного впереди, Таня сказала:
- Кстати, София погибла.
- Как? Почему её не спасли, не остановили, она же под наблюдением?
- Успокойся. Ей сейчас хорошо, она нашла то, что искала, она летела, всего пару секунд, но летела, – а это все, чего она хотела от жизни. Невысоко, но упала неудачно, на сарай с инструментами. Пойдем скорее, а то пропустим первую дозу реабилитационного коктейля. Ей хорошо сейчас, я знаю, я бы тоже сейчас там была, если бы не Марианна.
Эта тонкая грань – живой и уже мертвый, пересечь её довольно легко (хотя и здесь бывают промахи), но стоит ли? Я сказала себе, что не стоит и думаю, что это правильно. Ведь жизнь – это беспрецедентный дар, который дается нам лишь однажды и мы не имеем права разбрасываться им направо и налево, нужно просто найти свой выход или пройти лечение в психиатрической клинике, где вам помогут его найти.
Пусть вас это не удивляет. Вернитесь на страницы, где я продумывала планы мести. Половина из них была для меня, себя я хотела отравить, для себя нанять киллера, себя убить. Но не смогла. Я струсила, оказалась настолько слабой и трусливой, что не смогла реализовать задуманное. Более того, я так слаба была, что даже признаться в своих намерениях мне было страшно и стыдно. Я думала, что алкоголь поможет мне расслабиться и набраться смелости сделать хоть что-то с собой, но трясущиеся руки и провалы в памяти не самые лучшие помощники, мое сознание было напугано еще сильнее. И только недавно я снова почувствовала в себе силы, мощь, уверенность. Теперь, я знала, что способна сделать это. Способна убить себя. Мой мозг хорошо работал, его ничто не туманило. В больнице было множество лекарств, которых можно было передозировать; окон третьего этажа над сараем с инструментами; трубы, на которых можно было повеситься. А на воле еще больше: ножи, угарный газ, высотки, поезда, автомагистрали, антидепрессанты. Но вот парадокс, для того, что бы жить сил оказалось нужно еще больше, еще больше смелости и уверенности, терпения и стойкости. Смерть стала слишком простым вариантом, мелким и каким-то беззубым и дряхлым. Уже смерть представала в виде слабости, через которую можно было перешагнуть. Я выбрала жизнь не потому, что это сложнее или правильнее, я поняла, что я еще не сделала в жизни того, чего я хочу от жизни (хорошо, что это не желание летать), я еще не родила дочь или сына.
***
И опять это жгучее чувство внутри, эмоции напряженные как струны невидимого внутреннего музыкального инструмента, мурашки по телу, звуки разливаются по моими органам, заполняя все пустоты, зализывая все трещинки и надломы. Я сжалась в комочек, когда каскады музыки полились на нас со всех сторон костела, выпорхнула из собственного тела, когда звук стал тонким и натянутым как тетива лука, стремительно упала вниз, когда музыкант перешел к массивным низким аккордам и затаила дыхание на чуть слышном разговоре нежных звуков самых маленьких труб инструмента. Восхитительно было то, что костел был сконструирован так, что ни труб, ни органиста не было видно – только звук, звук, звук. Обволакивающий, падающий, возносящий, звук, в котором можно купаться. И тут я закрыла глаза и начала молиться. Лишь так как умела, не по правилам, возможно, не по всем канонам (вероятно, это была утренняя молитва и, вообще, может, в католическом костеле могут молиться католики, а не православные? Или почти атеисты, как я). Но это был мой разговор с моим Богом, в моей голове. Это точно уже не была медитация, я не просто обращалась к самой себе и занималась самосозерцанием, я вела беседу с Богом. О ней не узнали бы ни православный священник, ни католический каноник, ни даже протестантский священнослужитель, и они не смогли бы развязать многочасовой спор или даже войну в борьбе за мою потерянную душу. Я молилась музыке, в ее такт, и только автор произведения мог немного обидеться и потребовать от меня авторских отчислений за использование его музыки для моих творческих нужд. А моя молитва и была скорее творческом, нежели заученным текстом (в свое оправдание скажу, что несколько тексов я осознанно выучила), но мне было понятнее передача собственных эмоций и чувств, чем хорошо сформированный текст. Я говорила и слушала ответ, точнее тишину, не обрела я еще такого равновесия и спокойствия, что бы слышать ответ, но я уже умела слышать тишину и понимать, что это подготовка к диалогу.
Музыка вкладывала с мои слова смысл, формировала их и давала верное направление.
Прощаю. – Вот что говорило мое сознание. Я была готова простить, отпустить и жить дальше. Музыка чистила засоренные фильтры моего мозга и сердца, давая шанс им снова качать кровь и жить дальше вопреки всему. Я открыла глаза и увидела что, у Марианны озабоченное и напряженное выражение лица. Значит действительно, музыка способна вызвать мурашки, лечить, научить верить, раз даже ребенок почувствовал что-то необычное. И для этого совсем не обязательно попадать в психушку.
История несостоявшегося самоубийства или умей прощ
© Copyright: Александра Свобода, 2012
Свидетельство о публикации №212103001008
Свидетельство о публикации №212103001008
Рецензии