Один на льдине

               

Эту книгу посвящаю памяти моему брата Григория,  воспоминание которого легли в основу этой книги.
               
                ( Воспоминания  отставного чекиста).
                Часть 1
                Война.
               
                Сержант государственной безопасности.
 
На  исходе лет Гриша понял, что  бессонница это удел стариков. Проснешься среди ночи и до утра не можешь сомкнуть глаз.  Там болит, здесь болит. Старики говорят: « Если ночью ничего не болит, значит, ты уже умер!».

 Грише  смерти он не  боялся.  Столько лет ходил с ней рядом, что привык к её неизбежности. Правда хотелось  еще немного пожить. Узнать, что будет с детьми, с внуками, да и с этой близкой и непонятной страной, куда забросила его судьба.

Только болячки  терзают постоянно, но Гриша нашел метод борьбы с ними: «Нужно погружаться в море воспоминаний и, как можно глубже.  Поток воспоминаний, будто смывает немощь, болезни, старость, и уводит в другой мир..

   Гриша вырос в глухом еврейском местечке на Житомирщине, где многие не видели даже паровоза.  Когда он учился  в четвертом классе,  его школу перевели с языка идиш на русский язык преподавания. Он был  первый ученик в классе, который быстро научился, не только читать и писать, но и декламировать стихи советских поэтов на русском языке. Новый директор школы, коммунист, назначил Гришу председателем совета пионерского отряда.
 
 Это назначение не вызвало радости у его родителей. Особенно возмущалась его мать, когда узнала, что  в здании бывшей синагоги организовали клуб пионеров. Мать тайно соблюдала еврейские традиции. По субботам зажигала свечи, предварительно закрыв оконные ставни. Соседи могли донести, и это помешает карьере её сына Гершика.

  Она мечтала, как всякая еврейская мать, видеть Гершика  врачом или адвокатом. Отец Гриши был простой рабочий. Он всю жизнь работал формовщиком на фаянсовой фабрике и был членом профсоюза.
 
 К религии  отец Гриши относился равнодушно, но жену обижать не хотел.  Рабочим давали иногда в пайке свиное сало. Тогда отец  брал своих сыновей и тайком от жены уходил с ними в лес. Там  сыновья  жарили на костре  грибы и картошку с  салом, а отец выпивал под эту закуску, «чекушку» водки.

 Когда Грише исполнилось шестнадцать лет, ему торжественно вручили комсомольский билет. Еще через год,  после окончания с отличием десятилетки, его вызвали в районный военкомат.

Смуглый молодой человек в командирской гимнастерке со шпалой на синих петлицах сверлил Гришу глазами и засыпал вопросами.  Его интересовали успехи Гриши в иностранных языках и семейное положение. Гриша отвечал быстро, без запинок. Только после вопроса, имеет ли он родственников за границей, Гриша на секунду замялся, но затем бодро ответил: «Никак нет, товарищ капитан госбезопасности!».

 После этого допроса Гришу мучила совесть. Он впервые слукавил перед лицом советской власти. Ведь он  слышал от матери, что где-то в Америке проживает  сестра матери, которая сбежала туда с мужем во время революции.

 Вскоре он получил повестку из военкомата. Его, единственного из всех выпускников школы, направили в Москву для сдачи экзаменов в специальное военное училище. Гришу переполняла радость. Наконец, сбывается его мечта. Он покинет скучное, опостылевшее местечко и вырвется в прекрасный бурлящий мир, который часто видел в журналах и кинофильмах.
 
Только, когда он прощался с матерью, что-то кольнуло в  сердце и на глазах выступили слезы. Он, вдруг почувствовал, что видит её в последний раз. От воспоминаний о доме в  сердце опять заползла тревога. Он получил последнее письмо из дому  через неделю после начала войны, и с тех пор ни слуху, ни духу. Волнение за судьбу родителей  нахлынуло на него.
 

                Первое  спецзадание.

До прифронтовой полосы  Юго-Западного фронта Гриша добирался в офицерском вагоне воинского эшелона, который вез на фронт очередной пехотный полк, сформированный в Казахстане.

 Гриша устроился на верхней полке, а внизу три офицера с опаской поглядывая на его синие петлицы, глушили самогон из огромного чайника. Гриша не хотел смущать офицеров и делал вид, что спит. Перед его глазами проплывали недавняя сцена прощания, с специальным училищем НКВД, где он учился почти два года.


 Рано утром их выстроили на плацу и вручили им синие с петлицы сержанта государственной безопасности. Генерал, начальник училища, напутствовал их словами основателя ЧК Феликса Дзержинского: «Чекист должен иметь чистые руки, горячее сердце, холодную голову!»

Воинский эшелон добирался до фронта, без особых приключений. Сумрачное небо покрывали темные дождевые тучи, и немецкие самолеты не появлялись.  Уже на подъезде к городку Изюм, где расположился штаб гвардейской мотострелковой дивизии, куда Гриша получил назначение, выглянуло солнышко. 
Тревожно загудел паровоз. Солдаты высыпали из теплушек, и размокшее от дождей черное поле покрылось серыми шинелями. Но Гриша продолжал стоять, прижавшись к стенке вагона. Чекист не должен предаваться панике, хотя его колени предательски дрожали.

«Мессершмиты», сбросив серию осколочных бомб и два раза пройдя пулеметным огнем вдоль эшелона, улетели. На черной размокшей земле остались несколько неподвижных тел в серых шинелях.

На другой день после прибытия Гриши по месту назначения начальник особого отдела дивизии выстроил сотрудников особого отделa в подвале сгоревшей школы.  Начальник отдела, уже довольно не молодой низкорослый майор Шамров  несколько раз прошелся вдоль строя и  начал излагать  оперативную обстановку и спецзадания для оперативников.

 Из его запутанной речи можно было понять, что дивизия после героического наступления находится в обороне и готовится к новому наступлению. Пребывает много молодых неопытных, бойцов. Имеются сведения, что фашисты засылают в ряды пополнения своих агентов из среды предателей, которые сдались врагу в плен. Нужно их немедленно вылавливать и уничтожать!               

На следующий день Гриша сдал в каптерку комендантского взвода свою щеголеватую шинель, командирскую гимнастерку и новенькие сапоги из натуральной кожи, которые он получил после окончания училища. Взамен ему выдали  шинель с обгоревшей полой, пустыми серыми петлицами рядового и гимнастерку, покрытую подозрительными пятнами. Вместо сапог серые обмотки и стертые ботинки,  которые неприятно пахли чужим потом. Теперь он рядовой маршевой роты, который  из-за бомбежки отстал от своей части.

Город Изюм, расположенный на берегу реки Северный Донец, был наполовину разрушенный немецкими бомбами. После снежной зимы весеннее половодье залило улицы города. Бесконечные степи вокруг превратились в сплошное болото. В липком украинском черноземе даже конные повозки застревали намертво, не говоря о тяжелой военной технике. Весенняя распутица приостановила активные военные действия. Две враждующих армии застыли друг против друга.

Дивизия, в которую попал Гриша, была сформирована на Дальнем Востоке и участвовала в боях с японцами еще в 1937 году. В октябре 1941 года, когда над Москвой нависла смертельная угроза, она была переброшена для обороны Москвы.

 Командир дивизии полковник Богданов за участие в разгроме немцев под Москвой получил звание генерал-майора. Затем дивизия была переброшена на Юго-Западное направление. Во время зимнего наступления в кровопролитных боях дивизия потеряла большую часть личного состава и теперь, находясь в обороне, пополнялась за счет маршевых рот.

Эти маршевые роты, формировались в казахстанских степях из русских, украинцев и белорусов, высланных туда во время массового «раскулачивания» тридцатых годов. Поэтому особый отдел требовал  пристального внимания к моральному состоянию этих подразделений.

У переправы через реку Донец творилось форменное столпотворение. Мосты, которые не успели разрушить немецкие бомбардировщики, смыло наводнение. Переправа в сторону фронта осуществляли  несколькими паромами.  Паромы  постоянно бомбили, и они  застревали среди разлившейся реки. Солдаты пополнения, которые постоянно прибывали из запасных полков, вынуждены были долгими часами ждать переправы.

 Голодные и замершие  солдаты пытались согреться и, невзирая на опасность бомбежки, жгли костры в прибрежном лесу. Солдатам  были голодны.. Сухой паек, которые им выдали в запасном полку, они  давно съели. До фронта, где им должны были выдать продовольствие, они еще не добрались. Недалеко от переправы солдаты нашли колхозное поле с неубранной  картошкой. Они  жарили на  кострах  полусгнившую картошку  и ели ее.

Гриша несколько раз обошел  гудящий злым матом лагерь, стараясь приметить, наиболее общительных солдат. Вокруг одного из костров было особенно многолюдно. Солдаты  оживленно беседовали. Со стороны переправы, время от времени, доносились истошные крики и мат взводных и ротных командиров.  Они требовали своих солдат на переправу. Их места у костров занимали другие из вновь прибывших маршевых рот.

 Только двое  солдат, один обросший рыжей бородой, а другой с пшеничным чубом, выглядывавшим из-под «кубанки», оставались у костра.  Они  заводили  беседы с новыми, подходящими погреться маршевиками.  Гриша, расположившись недалеко за кустом, сделал вид, что задремал. Он, прикрыл лицо шинелью, и внимательно следил тем, что творится у костра.
Гриша увидел какую-то бумажку в руках рыжего.  Он  показывал эту  бумажку,  сидящим у костра солдатам, но  что он говорил Гриша не смог расслышать. Неожиданно  рыжий солдаты скрылись, но Гриша обнаружил его вскоре  уже у другого солдатского костра, в другом конце лесочка.

У Гриши моментально созрел план. Он быстро выкопал руками несколько облепленных грязью картофелин, сложил их в полу шинели,  и подошел к костру. Он заговорил жалобным голосом: «Дозвольте, хлопцы  запекты цю бульбу. Два дни не жрамши!».

« Сидай, бедолага!» – сказал рыжебородый и  обратился  к сидящим у костра солдатам: «Ось бачты, хлопци, що роблять  жидобольшивики! Гонять на смерть и жрать не дають!»
    Он внимательно поглядел на испачканное грязью лицо Гриши, на его прожженную шинель и рваные ботинки и спросил: «А ты, бедолага,  читать умеешь?». Гриша нарочито испуганно глянул на рыжего: «Вчився колысь , у нас в сели було пять классив…»

 « Значит, грамотный», - перебил его рыжый . « Вот почитай людям эту бумагу. Сегодня случайно нашел на дороге». Он протянул Грише  лист бумаги с текстом, напечатанным крупным типографским шрифтом.   Гриша сразу узнал фашистскую листовку. Она называлась «Пропуск».

 В училище их знакомили с такими листовками, которые немцы разбрасывали с самолетов в прифронтовой полосе, или снабжали ими провокаторов, засылаемых для разложения фронтовых частей.
 
  Запинаясь на каждом слове, Гриша читал вслух: «Солдаты Красной Армии, за кого вы должны умирать? За кровавого тирана-грузина Сталина и жидов-комиссаров! Они уже много лет держат вас в голоде, нищете и оковах НКВД. Доблестная Германская Армия положит этому конец. Мы уже взяли пол-России, скоро Москва будет наша! Кто придет к нам с этой листовкой, тот получит хлеб, свободу и бутылку водки!»

«Воны  и горилки дают!» - Гриша, якобы в знак восхищения, стянул с головы  ушанку. Таков был условный сигналом «особисту », который находился с Гришей на визуальной связи. Вскоре  автоматчики комендантского взвода окружили костер.

Гриша, при свете дымящей коптилки, сделанной из артиллеристской гильзы, писал следственноe  заключение для дивизионного трибунала. Он пытался, как можно точнее изложить обстоятельства задержания провокатора. Он уже написал  три страницы, когда за его спиной неожиданно вырос майор Шамров.

 Майор мельком взглянул на написанные страницы и засмеялся: «Ты как Пушкин, накатал. Думаешь, в трибунале будут читать? Есть четкий приказ Комитета Обороны! Всех провокаторов из числа бывших красноармейцев немедленно к стенке!»- и добавил с  ухмылкой: « Завтра будет приговор, и я назначу тебя исполнителем!».

 Карандаш выскользнул из пальцев Гриши. Шамров приблизился к Грише вплотную. Брызгая слюной в побелевшее Гришино лицо, он заорал: «Чистеньким хочешь быть! Руки боишься замарать! Интеллигент!»

На следующий день Шамров вызвал Гришу к себе. В этот раз Гриша был крайне удивлен вежливым обхождением майора. Он усадил Гришу за стол, предложил чай и тихо спросил: «В деле записано, что ты хорошо владеешь немецким языком. Это правда, или брехня?». Гриша выпалил по уставу: «Так точно товарищ  майор!»  «Тогда беги в каптерку! Бери свое обмундирование! Мы едем в штаб дивизии!»- скомандовал майор.

Старшина комендантского взвода пожилой, тучный и широкоплечий украинец по фамилии Бондарь выдал Грише его командирскую гимнастерку, шинель,  только вместо  новых кожаных сапог Гриша  получил кирзовые сапоги.  На вопрос Гриши, куда делись его кожаные  сапоги, старшина удивленно пожал плечами. Гриша вспомнил старую солдатскую пословицу:  «Спорить со старшиной - все равно, что писать против ветра!»  Он понял, что потерял  свои кожаные сапоги навсегда.

                Генерал.

Несколько часов майор и Гриша  тряслись в  «эмке» по размытой дороге к железнодорожной станции Борвенково.  По  дороге Шамров объяснил Грише, почему он понадобился в  штабе: «Утром немецкая штабная машина заблудилась в тумане и наткнулась на наши окопы. Офицера в суматохе пристрелили, а документы удалось захватить. Переводчик штаба, бывший учитель, ничего не смыслит в военной терминологии, а генерал очень интересует точный перевод  документов».
В просторном блиндаже, где размещался штаб, было светло. В углу стучал трофейный движок. Несколько офицеров склонились над широким столом, где были разложены немецкие карты. Гриша узнал генерала по красным лампасам на галифе,

Генерал тоже склонился над картами. Шамаров доложил о прибытии нового переводчика. Генерал  мельком взглянул на Гришу, жестом его подозвал к столу. Он ткнул толстым многоцветным карандашом в немецкую штабную карту, испещренную символами, знаками и названиями.

 Гришу готовили, как оперативного разведчика и хорошо обучали расшифровывать немецкие полевые карты. Переводы и расшифровки условных обозначений, на которые указывал карандаш генерала, просто сыпались у Гриши с языка. Офицеры удивленно поглядывали на него. Расшифровка условных обозначений взволновала генерала. Он быстро встал, закурил и нервными шагами стал мерить блиндаж из угла в угол.
 
Офицеры тоже вскочили из-за стола. Генерал остановился перед командиром одного из полков:  «Немедленно шли разведку! Любой ценой добудь «языка»!». Уже выходя из блиндажа, генерал взглянул на Гришу, вытянувшегося по стойке «смирно», и коротко приказал: «Ты оставайся! Допросишь “языка” и доложишь мне лично!» Приказ генерала обрадовал Гришу. Камень упал с его души. Теперь он не во власти Шамрова и он не сможет заставить его участвовать в расстреле.

 Разведгруппа, отправленная по приказу генерала за «языком», не вернулась. Её ждали целый день, а к ночи послали следующую группу. Гриша в ожидании возвращения разведки  расположился на ржавой железной койке в домике, с которого взрывом бомбы сорвало крышу. Домик находился недалеко от штаба полка.

Стояла умиротворяющая тишина, словно вокруг нет больше смерти, крови и войны. Глядя на яркие,  звезды Гриша, укрывшись шинелью, крепко заснул. Ему приснилось, что небо над его головой вдруг, разверзлось и языки небесного пламени со страшным грохотом обрушились на него. 

Он вскочил на ноги, и замер в ужасе. Светало. С холма, где располагались окопы второй линии обороны дивизии, сползали черные квадраты немецких танков. Он увидал, как из жерл танковых орудий вылетают огненные шары. Среди солдат, бегущих в разные стороны, вырастали черные кусты разрывов. Он, пригнувшись,  побежал в сторону штаба полка. Осколки засвистели над ним. Он бросился в ближайшую воронку, уткнув голову в землю, еще горячую от взорвавшегося снаряда.

Когда он поднял голову, то увидел ползущий танк, с черным крестом на борту. Несколько артиллеристов пытались навести на танк  маленькую противотанковую пушку «сорокопятку», но не успели. Танк с ходу наехал на пушку и начал  утюжить солдат.

 Жуткий хруст и вопли солдат лишили Гришу самообладания. Забыв обо всем, он  выскочил из воронки и помчался в сторону видневшегося невдалеке леса. За его спиной грохотали разрывы, стрекотали автоматные очереди, а он бежал и бежал, не обворачиваясь, пока силы не оставили его, и он в изнеможении свалился во влажную траву на лесной поляне.

 Сколько времени он лежал на поляне,  он вспомнить не мог. Он потерял часы во время бега, но пистолет и компас остались за пазухой. Стрельба затихла. Гриша поднялся на ноги, вынул компас, чтобы сориентироваться, но тяжелый гул незнакомых моторов заставил его присесть за кустом.

 В  пятидесяти метрах от него виднелась грунтовая дорога и ползущий по ней зеленый, полосатый бронетранспортер. За бронетранспортером появились  огромные тупоносые грузовики.  Ряды стальных немецких касок равномерно колыхались над бортами грузовиков.

Грузовики скрылась из вида. Гриша хотел пересечь дорогу, но остановился. Со стороны дороги  доносился какой-то странный шум. Гриша опять нырнул в придорожные кусты. Сначала появился медленно движущийся открытый легковой автомобиль. В нем сидели два немецких солдата, и торчал ствол  крупнокалиберного  пулемета. За легковушкой неровными шеренгами плелись  пленные красноармейцы. Одни тащили вещмешки и шинели, другие были в рваных одеждах, а некоторые вообще в  нижнем белье. На многих болтались грязные окровавленные бинты.

Тяжелый запах измученных грязных тел ударил в нос. Неожиданно один красноармеец вывалился из шеренги и упал лицом в пыль. Плюгавенький немец подошел к нему, и ткнул ногой. Пленный пытался подняться, но не смог. Плюгавенький вскинул автомат, и пленный остался лежать в дорожной грязи. В эту минуту до сознания Гриши впервые дошла мысль, в какой жуткой ситуации он оказался.

 В те майские дни 1942 года войска фельдмаршала Манштейна  прорвали советскую оборону в районе станции Борвенково-Лозовая и окружили почти стотысячную группировку Красной Армии. За один день немцы взял в плен около двадцати тысяч советских солдат и офицеров. Гриша  этого  не знал, но в отчаянии,  принял решение: «В плен не сдамся! Поступлю, как чекист!  Шесть пуль врагу, последнюю пулю - себе!» От этого решения ему стало легче на душе.

   Наступила ночь. Снова на небе высыпали звезды. Канонада затихла,  только изредка, на горизонте вспыхивали огненные зарницы артиллеристских залпов. Очень хотелось есть. За двое  суток, у него во рту не было ни крошки.  Он наткнулся в потемках на кукурузное поле. На сухих кукурузных стволах еще торчали высохшие початки прошлогодней кукурузы. Он сорвал несколько початков, лег на кучу кукурузных листьев, начал грызть   твердых, как камень, зерен и задремал.

 Проснулся на рассвете, от треска мотоциклов. В нескольких десятках метров от него, вдоль кукурузного поля неслись мотоциклы с колясками, из колясок торчали пулеметные стволы. Гриша  не успел вытащить из-за пазухи пистолет, как немцы уже скрылись.

 За кукурузным полем начинался лесок, а за леском  грейдерной дороге. Дорога была пустынна, только недалеко  стояла, уткнувшись в кювет, черная легковая «эмка», на какой обычно ездит армейский комсостав.      

Гриша подошел поближе и увидел на «эмке» знакомый номер генеральской машины. Как чекист, он был обучен немедленно запоминать номера автомобилей. Гриша осмотрел подбитую легковушку и  понял, что произошло. «Мессершмит» выпустил по ««эмкe» несколько очередей мелкокалиберных зажигательных снарядов. Машина загорелась и взорвалась.

В кювете лежали два окровавленных трупа. Над ними уже поработали мародеры. Карманы гимнастерок были вывернуты, сапоги сняты, часы с рук сорваны. Гриша узнал в одном из убитых  своего начальника  майора госбезопасности Шмарова. Трупа генерала Богданова около машины не было.

 Опять послышался шум моторов, и Гриша поспешил скрыться  в лесу. Леса на Харьковщине невелики.  Гриша снова вышел  на полянку, где стояли несколько копен прошлогоднего сена. Молодая травка около одной из  копен была  примята.  Гриша подошел поближе к копне и  увидел, что из копны торчит хромовый сапог.

  Копна неожиданно раскрылась , и перед  Гришей вдруг возникло осунувшееся, обросшее грязно-серой щетиной лицо генерала Богданова. Дуло генеральского пистолета, было направленное на Гришу.

 «Товарищ генерал! Вы помните меня? Я из особого отдела» - забормотал ошеломленный Гриша. «Помню, помню. Ты переводчик» - сказал генерал, с трудом. Руки генерала задрожала, пистолет упал на колени, а голова бессильно опустилась на грудь.
Гриша лихорадочно соображал: «Что делать? Генералу, нельзя  вылезать  из копны в генеральском обмундировании. Его нужно обязательно переодеть в гражданские тряпки. А где их взять?»

Пока Гриша размышлял над возникшими проблемами, генерал набрался сил,  поднял голову, и заговорил, глядя Гришe прямо в глаза: -«Слышишь, особист? Сейчас я застрелюсь!  Другого выхода нет! Твой долг взять мой партбилет, документы, ордена и любым путем добраться к нашим!»  Гриша придвинулся к генералу: «Товарищ генерал-майор, я Вас не оставлю! Мы  будем пробиваться вместе!»  «Спасибо, сынок!»- тихо сказал генерал и положил руку на плечо Гриши.

«Легко говорить красивые слова, а как их выполнить?»- думал Гриша, лежа в густом бурьяне в метрах пятидесяти от белой хаты на окраине небольшого украинского села. Полчаса назад генерал снял с себя гимнастерку и, вытирая выступившие на глазах слезы, сорвал с петлиц генеральские звезды. Документы, ордена и звезды генерала Гриша спрятал в свои кальсоны, а хромовые генеральские сапоги и гимнастерку скатал в тугой узел.  Он надеялся обменять эти  вещи на крестьянскую одежду и еду. 

Вдруг Гриша заметил, что недалеко от него в бурьяне прячется еще один человек. Грише показалась знакомой грузная фигура этого человека. Он подполз ближе и узнал старшину комендантского взвода Бондаря, который «увел» его сапоги.

 Теперь было не до сапог.  Гриша  вспомнил, что Бондарь старый коммунист и бывший милиционер.  Он, вероятно, сбежал из колоны военнопленных, которую Гриша видел на дороге.  Бондарю не нужно было долго объяснять ситуацию. Он  только взглянул на генеральскую одежду и все понял.

 Бондарь предложил Грише остаться с пистолетом в руках за дверью, а сам начал громко стучать в дверь хаты. Дверь долго не открывалась. Наконец, на пороге появился пожилой украинец с крючковатой палкой в руках. Он увидал Бондаря и заорал: «Геть вициля, голодранцы! Просралы Вкраину!».
 
Бондарь затолкал его своей могучей грудью внутрь хаты. Из-за полуоткрытой двери послышались крики, ругательства и бабьи визг. Когда Гриша вошел в хату  и направил на хозяина пистолет, хозяин стал  покладистым.  Они  вернулись к  генералу с необходимыми трофеями. Генералу достались холщевые штаны, украинская латаная рубашка и глубокие резиновые галоши, которые в народе называют «чуни».

Они шли, в основном, ночами, ориентируясь на вспышки разрывов и звуки канонады. Они обходили деревни и дороги, шли полями и перелесками. Они часто видели  немецкие автоколонны, обозы беженцев и  крестьян, работающих в полях. 

Здоровенную булку хлеба и кусок сала, прихваченные вместе с одеждой для генерала, старшина разделил на мелкиe части и выдавал каждому по кусочку в день. С водой была проблема. Начались жара. Проточные ручьи попадались редко. Из луж и канав генерал пить запрещал.

Однажды утром они вышли к одиноко стоящему в безлюдном поле разрушенному зданию. На здании  еще сохранилась надпись «Ветеринарный пункт». Рядом находился  колодец с поилками для скота и большой металлической бадьей для подъема воды. Истомленные жаждой, они пили, захлебываясь, чистую холодную воду.

Они еще не успели насладиться водой, как со стороны дороги, послышался шум моторов. Кругом чистое поле, скрыться негде. Наметанным глазом Бондарь приметил какую-то щель в развалинах здания.  Они нырнули туда и оказались в подвале. Сквозь заваленные битым кирпичом окошки пробивался солнечный свет, и было видно все, что творится снаружи.
 К колодцу подкатил бронетранспортер. На его  борту красовалась эмблема войск СС. Человек десять солдат, высыпали из бронетранспортера, и началась вакханалия. Солдаты сбросили с себя одежду и, поливали друг друга холодной колодезной водой, визжали  и прыгали от восторга.

 Два парня в красноармейской форме со знакомыми трехлинейками за плечами появились неизвестно откуда. На рукавах их гимнастерок виднелись белые повязки с черными надписью «Полицай». Они конвоировали босого, черноволосого человека в рваной нижней рубахe с кровавыми потеками на лице.

 Увидев черноволосого, эсесовцы  заорали: « Юде! Юде!». Один из эсесовцев, наверно унтер - офицер, который  стоял одетым возле колодца, властным жестом указал полицаям на колодец и скомандовал: «Баден юде! Баден!». Полицаи затолкали еврея в бадью, и под хохот солдат, опустили бадью в колодец.  Они вытащили бадью из колодца минут через десять. Голова несчастного безжизненно свисала из бадьи. Эсесовцы реготали еще громче.  Унтер глянул на часы, и выкрикнул команду.

Солдаты стали быстро одеваться.  Полицаи вытащили еврея из бадьи и бросили на землю. Он еще дергался и пытался поднять голову. Один из полицаев откинул штык своей трехлинейки и с хрустом всадил штык  в грудь еврея. Эсесовцы из бронетранспортера захлопали в ладоши.

  Наши «окруженцы» просидели в подвале до темноты. Они уже собрались  выходить, как оказалась, что у генерала на бедре открылась рана. Гриша разорвал на бинты свою нижнюю рубашку и перевязал  генералу рану. 

На следующую ночь, когда канонада была слышна особенно громко, они столкнулись с группой  офицеров соседней дивизии, которые тоже выходили из окружения. Они перешли фронт в районе города Старобельск и  попали в  проверoчно-фильтрaциoнный лагерь. Генерала сразу отправили в Москву, а Гришy и старшину оставили в ПФЛ, и подвергали еженощным перекрестным допросам. После трех ночей допроса  их неожиданно освободили, хорошо накормили, выдали новое обмундирование и отправили на станцию Камышин.

 Генерал Богданов уже формировал на этой станции пехотную бригаду. Станцию все время бомбили. Генерал был страшно озабочен, но чисто выбрит и подтянут. Он пожал им руки и уделил им всего несколько  минут: «По приказу товарища Сталина в армии вводятся заградительные отряды. Вы должны немедленно организовать такой боеспособный отряд в бригаде. По выполнению доложить!».  Гриша не успел доложить генералу о выполнении задания. Через сутки еще не сформированную бригаду уже грузили для отправки в Сталинград.   

Город горел, подожженный армадой немецких бомбардировщиков.  Черный, как смерть, дым от горящих нефтехранилищ  поднимался над районом завода «Баррикады», где бригада заняла оборону. Среди выгоревших громад цехов,  разбитых вагонов, холмов красного шлака и бетонных глыб, солдаты устанавливали пулеметы и противотанковые ружья. Было приказано стоять насмерть. Бежать все равно некуда. За спиной темная бескрайняя Волга, где вода кипела от частых разрывов.

Десятки минометных и артиллеристских батарей, эскадрилий пикирующих бомбардировщиков обрушили свою огневую мощь на завод «Баррикады». Все смешалось в этом диком аду визжащего металла и сотрясаемой земли. Казалось, все живое должно быть уничтожено. Однако обезумевшие в этом аду солдаты в большинстве уцелели, укрывшись за бетонными глыбами в промышленных подвалах и каналах.

Вдруг наступила зловещая тишина. Вслед за ней послышался гудение танковых моторов. Штольня под развалинами цеха, где размещался штаб бригады, опустела. Генерал приказал всем, кроме связистов и начальника штаба, взять оружие и присоединиться к бойцам.
Гриша и Бондарь получили дополнительные диски к автоматам «ППШ», по паре гранат и залегли на битом кирпиче среди бетонных глыб. Огонь противотанковых ружей поджег несколько танков. Танки остановились в сотни метров  от линии обороны. Дальше танки двигаться не могли. Им мешали заводские развалины. Они открыли бешеный огонь из танковых пушек. К ним присоединились минометные батареи, но бойцы опять укрылись за бетонными глыбами, в каналах и воронках.

Когда немецкие автоматчики, прячась между развалинами, пытались приблизиться к линии обороны, их встретил мощный прицельный огонь. Немцы отступили, оставляя между развалин убитых и раненных.   
 
 И опять начался кромешный ад. Десятки «Юнкерсов» повисли над ними. Тяжелые фугасные бомбы обрушивались на развалины. Грише и Бондарю удалось добраться до канализационного канала. Оглохшие от чудовищного грохота, они легли в грязь на дно канала  и лежали, прижавшись, друг к другу, уже не способные ничего соображать.

Когда наступила ночь, грохот бомбовых ударов и свист тысяч осколков стали затихать. Понемногу, приходя в сознание, они выбрались из канала  и сразу же попали под автоматный огонь. Немецкие автоматчики, пользуясь затишьем и темнотой, подползли вплотную к линии обороны, и град разрывных пуль «дум-дум» с характерным звуком лопнувших воздушных шаров, посыпался на бойцов.

Бойцы  ответили гранатами и стрелковым оружием, но пьяные автоматчики лезли с упорством лунатиков. Среди них появились солдаты с ручными огнеметами. Длинные языки красного, как раскаленный металл пламени,  потянулись к их укрытиям.
 Бондарь, который лежал в пяти метрах от Гриши стрелял из-под обломков рухнувшей заводской трубы. Он приподнялся, чтобы перезарядить диск автомата. В эту секунду дымная огненная струя охватила его. Он вспыхнул, как спичка.

Прорезая шум боя, раздался дикий нечеловеческий  крик. Гриша не выдержал, поднялся на ноги, и в это мгновение осколочная немецкая граната взорвалась рядом.  Десятки мелких осколков впились в него, и он упал. Взрыв тяжелой мины засыпал его тело кучей битого кирпича. Генерал, несмотря на суматоху боя,  приказал откапать Гришу и, если он живой, немедленно переправить в госпиталь за Волгу.

 Посреди Волги  немецкий снаряд  пробила борт баржи, и она начала наполнялась водой. Раненные  кричали: «Тонем!». Несколько санитарок своими телами заткнули дырку в борту, и баржа дотянула до другого берега. Но Гриша ничего этого уже не видел. Он был без сознания.


Соня. 

 Гриша пришел в  сознание только на госпитальной койке в городе Молотов  (нынче Пермь). Он смог приподнять голову над подушкой, и увидел  за окном  белый пушистый снег. Впервые он  поднялся  на  ноги, когда  весенние солнышко уже растопило морозные узоры на окнах.

 Когда на деревьях за окном появились первые нежные зеленые листочки,  Гришу вызвали на медкомиссию. Он явился, опираясь на костыль. Врачи долго осматривали едва зажившие шрамы, проверяли  реакции ног и вынесли заключения: - «Временно не годен к строевой службе. Нуждается в дополнительном лечении».

Сидевший вместе с врачами  капитан со знакомыми петлицами отвел Гришу в пустую комнату и заявил без обиняков: «Ты сержант госбезопасности. В такое время чекист не имеет права прохлаждаться в госпитале. В прокуратуре  не хватает следователей. Иди туда и приступай к работе».

И вот Гриша сидит один  в комнате следователей  знаменитой, еще с царских времен, пермской тюрьме «Мотовилиха». На старинном дубовом столе громоздится куча картонных папок. Это дела, оставленные его предшественниками – следователями, которых отправили на фронт.
На него с полок глядят тяжеленные тома с угрожающими названиями «Уголовно-процессуалное право», «Гражданское законодательство». Он  понятия не  имеет, что написано в этих тома.  Гриша берет первую, попавшуюся под руки папку. Она тоненькая, всего несколько страниц написанных неразборчивым почерком.  Гриша узнает из этих страниц, что три подследственных, эвакуированные из города Таганрога, полгода сидят в тюрьме, потому что материалы следствия отсутствуют, а показаний подследственные не дают.  Гриша, заковылял по мрачным, сырым, бесконечным коридорам «Мотовилихи», чтобы опросить подследственных.

   Подследственными оказались трое несчастных, в  рваных пальто и когда-то модных туфлях, из которых выглядывали голые пальцы. Они были истощенные и заросли волосами до такой степени, что трудно было определить их возраст и национальность. На триста граммов хлеба и двух мисках бурды в сутки особенно не разжиреешь.

Они рассказывали Грише одну и ту же печальную историю: «Работали в городской системе торговли города Таганрога. Осенью 1941 года их направили в сельские районы для вывоза вглубь страны продовольствия и материальных ценностей. Обозы попали под бомбежку, часть товара сгорела, часть разграбили местные жители. Подследственных  арестовали и посадили в городскую тюрьму. Они сидели месяц без суда и следствия. Когда немцы приблизились, их выслали в Пермь. Они не знают, за что их посадили, и очень волнуются о судьбе своих близких».

Городской прокурор по фамилии Гром, тучный старик с буденовскими усами, встретил Гришу  радостным восклицанием: «Привет, сталинградец!  Теперь вместе будем давить всякую контру!». Он взял из рук Гриши протокол дознания, приблизил к выпуклым стеклам очков и, не дочитав до конца, красным карандашом, написал поперек листа: «Отправить в военкомат!».

Гриша почувствовал острый укол жалости, когда увидел из окна, как этих трех сгорбленных, оборванных подследственных выводят из ворот тюрьмы. Он позвонил военкомy и попросил, перед отправкой  на фронт, предоставить им один свободный день, чтобы они могли узнать о судьбе своих родственников. Военком удивился необычной просьбе следователя, но согласился.

Гриша быстро усвоил примитивную схему судопроизводства военного времени. Сначала фискалы пишут донос,потом акт задержания, потом следователь пишет протокол дознания, в конце резолюция прокурорa. У прокурора для мужчин призывного возраста, одна резолюция: скорый суд , и  штрафная рота.

Вскоре на Гришу навалили еще одно задание особой важности. В город Молотов из Москвы был эвакуирован «Монетный двор», который изготавливал ордена и генеральские регалии из драгоценных  камней и металлов. Hа местных базарах стали появляться эти драгоценности.  Их  выменивали на продукты и водку. Гришу включили в спецгруппу НКВД по розыску похитителей этих драгоценностей.

 Теперь он не знал ни дня, ни ночи от беспрерывных облав и допросов. Куча уголовных дел росла на его столе в  «Мотовилихе», но у него не было времени ими заниматься. Единственным отдыхом были дни, когда он ходил в госпиталь на перевязки и процедуры.

В один из таких дней Гриша возвращался домой из госпиталя. День склонялся к вечеру. Он предвкушал удовольствие спокойно выспаться до утра. Неожиданно рядом с его  квартирой  он увидал совсем молодую девушку, скорей девочку.

Она, не отрывая глаз, смотрела на него. Гриша подошел ближе. Огромные глаза девушки были  полны слеза, а смуглые щеки пылали румянцем. Девушка  нервно теребила густые черные локоны, выбивающиеся из-под простенькой косынки. Ее губы, нежные, яркие, почти детские, вопрошали шепотом:- «Вы следователь товарищ Рубин?».

Наверноe, у каждого мужчины где-то в глубине души таится образ самой  желанный для него особы прекрасного пола. Так или иначе, Гриша, увидев эту девушку, почувствовал какое-то необычайное волнение, которое он еще никогда не испытывал. Он ответил ей, заикаясь: «Да, я Рубин. Чем я могу  быть Вам, полезен?»

 Он забыл, от душевных волнений, что его комната это  явочная квартира и вход посторонним строго запрещен. Он  распахнул перед девушкой двери. Девушка  осторожно вошла в комнату.   Слезы продолжали течь по ее щекам. Гриша протянул ей стакан воды.

 Девушка  пила воду. Ее зубы стучали о стенки стакана. Когда Гриша брал стакан из её рук, она доверчиво yткнулась лицом ему прямо  в грудь и громко зарыдала, сквозь слезы глотая слова: «Мама совсем больная. Ели ходит. Сестренка и братик голодные. Папа у Вас сидит! Спасите папу! Умоляю!». Она попыталась опуститься перед Гришей на колени. Он подхватил её, поднял и, не отдавая отчет своим действиям, прижал к себе.  С этой минуты она навсегда вошла в его жизнь! 

На следующее утро Гриша нашел у себя на столе в «Мотовилихе» дело кладовщика завода пищевых концентратов Моисея Гутника. Дело было тоненькое, всего две странички, но странички эти  были очень опасные. Первый страничка была  актом задержания кладовщика Гутника, при попытке похищения с заводского склада трех килограммов растительного масла. Второй страничка, милицейская справка об арестe кладовщика и передачe дела в прокуратуру.

 Дело осложнялось тем, что завод работал для фронта и считался военным предприятием. Согласно законам военного времени, хищение с военных предприятий приравнивалось к саботажу и вредительству и каралось, в лучшем случае 25-ю годами заключения, а в худшем – расстрелом.

В этот же день Гриша вызвал Гутника к себе на дознаниее. Сутулый мужчина средних лет, истощенный, как и все узники «Мотовилихи», и такой же черноглазый, как его дочька, умоляющим взглядом смотрел на Гришу. Перескакивая с одного события на другое, он пытался убедить Гришу, что ни в чем не виноват, а стал жертвой интриг.  Гриша вопросов не задавал, но внимательно слушал его сбивчивую тираду.

 Несмотря на свой крохотный опыт следователя, он понял, что дело Гутника состряпано, с возмутительным пренебрежением даже по законам военного времени. В деле не было ни свидетелей, ни признаний, ни вещественных доказательств. Охранник, написавший донос, был недавно отправлен на фронт.

Такая ситуация давала Грише возможность маневрировать фактами. Он знал, что по секретной инструкции НКВД, лиц подозреваемых в саботаже, отправляют в штрафбат.  Штрафбат, по сути, мало отличается от расстрела.

 Такaя судьба для отца любимой девушки его не устраивала. Из сбивчивой тирады Гутника Гриша выловил спасательную деталь. Кладовщик перенес недавно тяжелую операцию. Из-за язвы у него  удалили почти половину желудка. Гриша был уверен, что военкомат Гутника с тaкой  болячкой  в штрафбат не пошлет. Не выгодно!  Он умрет, еще не добравшись до линии фронта.  В  хаосе, который существовал в то время в военкомате и в прокуратуре, Грише удалось закрыть дело Гутника.  Гутника оказался на свободе, и Соня вскоре пригласила Гришу в гости.

 Визит Гриши совпал с первым днем  праздника Пейсах. Семейство Гутника снимало маленький деревянный дом на окраине города, у самого берега реки.  Когда Гриша вошел  к ним  в дом, ему в нос ему ударил до боли знакомый запах фаршированной рыбы.

Его мама готовила  такую рыбу к  еврейским праздникам. Ему вдруг показалась, что сейчас из-за пестрой занавески выйдет его  мама и мягкой, пахнущей рыбой рукой, обнимет его. От этого видения слегка закружилась головa.

 Все семейство Гутника расположилось за небольшим столом, покрытым белой скатертью. Соня села рядом с Гришей. Их колени коснулись друг друга, и щеки девушки залил румянец. Гутник, глянув на Гришу с опаской,  положил на стол что-то завернутое в белое полотенце. Из полотенца выглядывали чуть подгоревшие пластинки мацы.
 Гриша, увидел  мацу и вспомнил, как лет восемь назад он и другие пионеры бегали перед праздником Пейсах по местечку и тайно заглядывали в окна, чтобы доложить секретарю комсомола, кто печет мацу.   Ему стало смешно и горько от этих воспоминаний.

 Грише встречался с Соней редко.  Его включили в новую спецгруппу. На сей раз, задание этой  спецгруппы было связано с эвакуированным из Москвы предприятием «Госзнак». Это предприятие изготавливало продовольственные карточки, которые кормили весь Урал и Сибирь. Появление таких карточек на базарах и в воровских «малинах» представляло для государства большую опасность.

В обысках и  засадах Гриша часто попадал вместе с милицейским лейтенантом Сергеем, который  потерял на фронт левую руку. Как-то раз они разговорились и, оказалась, что они вместе учувствовали в страшных сентябрских боях на Сталинградском заводе « Баррикады».  Гриша воевал  в бригаде генерала Богданова, а лейтенант - в дивизии полковника Гуртьева.

 Дальше выяснилось еще одно удивительное обстоятельство. Их ранило в один и тот же день и, возможно, они вместе чудом спаслись в полyзатопленной барже, которая переправляла раненных через кипящую разрывами Волгу. Узнав об этом, Сергей крепко обнял Гришу и восторженно провозгласил: «Мы теперь братья, повязанные Сталинградской кровью!».

Однажды, после очередной безуспешной засады Сергей отозвал Гришу в сторонку и таинственным шепотом сообщил: « Знаешь, братишка, прокурор Гром установил за тобой слежку. Он  подозревает  тебя  в связи с подследственным.

Гром - большая сука! Я  местный, «пермяк солены уши», Грома знаю давно. Он в тридцать седьмом полгорода пересажал! Двух моих дядьев ни за что сгубил!   Сматывайся, браток, пока не поздно. Лучше всего на фронт. Там все спишут!»      

Просьбу Гриши, добровольно отправиться на фронт, в управлении НКВД рассмотрели удивительно быстро. Как раз в это время, по приказу Сталина, формировалось новое секретное подразделение контрразведки СМЕРШ - «смерть шпионам» и Гришу направили туда.

В Подольске , где находилось управление СМЕРШ, Грише вручили  лейтенантские погоны и указ Президиума Верховного Совета о награждении его орденом Боевого Красного Знамени.  Гриша получил этот орден по личному представлению генерала Богданова, за героизм, проявленный при выходе из Харьковского окружения и в боях в Сталинграде.

 Назначение он получил тоже хорошее. Его направили в отдел СМЕРШ  Луганской Краснознаменной дивизии, сформированной еще годы революции. До войны дивизия постоянно участвовала в парадах на Красной площади, а теперь располагалась в недавно освобожденных районах Донбасса.

 Страна нуждалась в топливе, и Луганская дивизия, где служило много шахтеров, была направлена для участия в восстановлении угольных шахт. На отдел СМЕРШ была возложена обязанность, обеспечивал безопасность в этом, прилегающем к  фронту, районе. 

Отдел расположился в поселке Должанское, рядом с небольшим шахтерским городом Краснодон, который был освобожденным всего несколько дней назад. Фронт застыл всего в десятки километров от этого города, около реки Миус. Эта линии обороны, получила  названной «Миус-Фронт». Советская и немецкая армии, обескровленные тяжелейшими сражениями зимы 1943 года, лихорадочно готовились к стратегически важным летним боям на Курской дуге.

               

                «Молодая  Гвардия».

В районе Краснодона немцы оставили несколько диверсионных  групп, состоявших в основном из бывших полицаев. Одну из таких групп удалось обнаружить. Гриша участвовал в  уничтожении этой группы. Нескольких диверсантов удалось взять живьем. Гриша вел допросы.  Полицаи, стараясь  спасти свою шкуру, «кололись» быстро, и давали важные показания.

 Из показаний местного полицая Гриша узнал о существовании в городе подпольной организации «Молодая Гвардия». Подпольщиков выдал провокатор незадолго до прихода Красной Армии. Часть молодогвардейцев  расстреляли, а часть сбросили живыми в шахту «Боковская - глубокая». Гриша немедленно доложил об этом начальству. Была организована бригада шахтеров, и изувеченные трупы извлекли из шахты.

В этот же день Грише  был свидетелем еще одного страшного зверства. Власть фашистов в Донбассе продолжалась недолго, и у них не хватило времени «на окончательное решение  еврейского вопроса».  Некоторым  еврейским семьям  удалось укрыться по разбросанным в степи хуторам и шахтерским поселкам.

Иногда местные жители выдавали евреев. Полицаи сгоняли пойманных евреев в полуразрушенные строения маслозавода. Перед отступлением  полиция расстреляла всех евреев. Трупы сбросили в овраг за заводом.

Расстрелом командовал украинский немец, так называемый «фольксдойч», Макс.  Макс ходил с пистолетом среди трупов и добивал тех, кто еще шевелился. На допросе Макс, понимал, что ему уже ничего не светит, и вел себя вызывающе.

Он сразу угадал в Грише еврея и истерически заорал: «Фюрер передавит всех жидов на свете!».  Гриша не выдержал, подскочил к Максу и  ударил его рукояткой пистолета по голове.  Макс свалился на пол.

В этот момент в комнату вошел грузный немолодой человек, начальник отдела СМЕРШ дивизии  подполковник Семен Павлович  Поташник. Он мельком глянул на, валявшегося на полу Макса, и приказал сопровождавшему сержанту: «Убери эту падаль!» 

Поташник уселся прямо на стол и заговорил спокойно: «Ты, парень, руки особенно не  распускай. Лучше головой думай. Информация твоя об организации «Молодая Гвардия» очень интересная.  Дело, вероятно, будет громкое и политическое. Надо довести  расследование до конца. Дознание по этому делу продолжай тихо, объективно и строго секретно. Связь держи только со мной». 

Из документов полученных из архива НКВД стало известно, что начальник участка полиции Краснодон – Боковская, был агентoм НКВД, под условной фамилией Орлов.  Гриша  узнал, из  допросов полицаев, что Орлов имел информацию о «Молодой Гвардии», но скрыл её от немцев. Провокатор обратился в гестапо. Орлова расстреляли незадолго до разоблачения «Молодой Гвардии».

 Конспирация в  «Молодой Гвардии» была поставлена довольно слабо. В маленьком городе многие знали об ее существовании, поэтому Грише удалось  довольно быстро найти свидетелей. Когда Гриша вел расследования, на площади в Краснодоне состоялись пышные похороны погибших членов «Молодой Гвардии».

 На похоронах присутствовали не только фронтовые корреспонденты, но и корреспонденты центральных газет, а также генералы из политуправления и даже знаменитые писатели. Гришу  удивило таким вниманием высшего начальства к « Молодой Гвардии», потому что по результатам его расследования деятельность этой подпольной организации  выглядели  довольно скромно.

Молодогвардейцы сожгли «Биржу труда» после того, как получили повестки явиться для отправки на работы в Германию. Они организовали побег военнопленных и развешивали   листовки и красные флаги, на улицах города. Фактический руководитель «Молодой Гвардии», был лейтенант Левашов. Он, во время тяжелых боев в окружении, был ранен и укрылся в доме родителей. По сталинским приказам, за такое поведение офицеру грозил расстрел.

 Многие свидетели из местных жителей сообщили Грише, что мать одного из активных членов организации, Олега Кошевого сожительствовала с румынским офицером, который ведал снабжением румынской армии, воюющей в Сталинграде. Поэтому в её дом был в относительно безопасности. Для молодогвардейцев дом матери Олега Кошевого стал явочной квартирой, где они собирались.

Гриша опросил около ста свидетелей и за два дня, и две ночи  исписал целую гору бумаг. Писчей бумаги не хватало, и часть протоколов Гриша писал на газетных листах поперек газетного текста, .   Пухлую папку он передал  Поташнику, а сам завалился спать. Среди ночи его разбудил дежурный и сообщил, что его срочно вызывает начальник.

   Поташник, дымил папиросой, как обычно,  прихлебывая крепкий  до черноты чай. Его узкие серые глаза внимательно cмoтpeли на  Гришу, из-под набрякшиx от бессонницы век. Он  положил перед Гришей  только, что полученный свежий номер «Комсомольскoй правды». Весь внутренний разворот газеты заполняла статья известного советского писателя Бориса Горбатовa, посвященная героической борьбе подпольной комсомольской организации «Молодая Гвардия» в городе Краснодон.

«Прочти статейку, и сравни её со своим произведением», - с едкой усмешкой проговорил Поташник, и Гришина пухлая папка шлепнулась на стол рядом с газетным разворотом.  Гриша пронёсся глазами по газетным строкам. Бесконечные славословия героической борьбе молодого сталинского поколения с фашистами. Неистовое восхваление бесстрашного комсомольского вожака Олега Кошевого, который, по фактам, играл в этой организации довольно скромную роль.

Озадаченный Гриша обратился к Поташнику по уставу: «Товарищ подполковник, разрешите доложить …. », но Поташник прервал его. Он тихо сказал:  «Слушай меня и мотай на ус. Я знаю Бориса Горбатовa, вернее, Беньку Глузмана.  Мы вместе работали в ЧК в двадцатые годы. Если он написал такую статью, да еще в центральной газете, будь уверен, он обошел всех «шишек» в отделе пропаганды ЦК.

Идет большая игра, в которой ты пешка! Если не хочешь загреметь в «штрафняк», переделай свое произведение!»- он ткнул пальцем  в газетный разворот,  и шутливым тоном добавил: «Учись, пока я жив! И чтобы утром твой отчет пел в унисон с Бенькиной ксивой!».

Тыловое существование Луганской дивизии внезапно окончилась. На Курской дуге началась кровавые  бои, которая пожирала ежедневно  тысячи жизней. Дивизию перебросили для участия в тяжелейших боях на Орловском направлении.

В обязанностью СМЕРШ  теперь входило поддержание наступательного порыва пехоты, при помощи заградительных отрядов. Гриша был  назначен  в один из таких отрядов. Немцы отчаянно сопротивлялись и переходили в контратаки. Заградотряды часто оказывались в самом пекле боя. В одном из таких боев Гришy ранило в плечо осколком немецкой мины. Около двух месяцев он провалялся в полевом госпитале.  Радость ему доставляли почти ежедневные письма от Сони, на которые он регулярно отвечал.

 Когда Гриша вернулся в свой отдел, Луганская дивизия, была уже переименована в Орловскую, Гвардейскую, ордена Ленина, мотострелковую  дивизию. Дивизия уже освобождала от врага правобережную Украину.  Поташник сразу вызвал Гришу к себе, поздравил с присвоением звания старшего лейтенанта и вручил ответ на  Гришин запрос о судьбе его семьи.


Никаких конкретных данных о судьбе отца, матери и сестрах, оставшихся под немецкой оккупацией, не было. Единственным утешением было сообщение, что его старший  брат, сержант Илья Рубин, находится на лечении в харьковском госпитале.  Поташник сразу подписал Грише оперативную командировку в Харьков.

 Гриша с трудом узнал брата Илью. На вид ему можно было дать лет сорок, хотя он был всего два года старше Гриши. Илья прижал  Гришу к себе, и из его груди, сквозь рыданья, вырвались прерывистые слова:- «Братик! Родной! Сироты мы с тобой несчастные! Всех убили! Еще в январе сорок первого; папу, маму, сестер!  Мне об этом рассказал наш сосед Фимка Кац. Он был там, был когда,  приехали каратели, но ему удалось сбежать. Мы встретились с Фимкой  в партизанском отряде, куда я попал после киевского котла».

До темноты братья просидели рядом, окруженные сгоревшими зданиями, и  пустые глазницы окон  смотрели на их залитые слезами лица. Костлявoе тело брата дрожало. Гриша укутал его своей шинелью и прижался к нему, стараясь согреть его своим теплом: «Люлик (так его называла мать), когда пойдешь на выписку, я сделаю тебе перевод в тыловую часть. 
Илья  вскочил на ноги и сбросил с плеч шинель брата: - « Я не пойду в тыл! Я вернусь на передовую! Я буду их убивать! За папу, за маму! За сестер наших несчастных! Убивать! Только убивать! Иначе жить не хочу!»

 «Старший сержант Илья Абрамович Рубин, командир пулеметного взвода, геройски погиб 20 января 1945 года, при форсировании реки Вислы. Посмертно награжден медалью «За отвагу» - так было написано в «похоронке», которую Гриша получил в последние дни войны.
               
               
                Тайна  еврейских сокровищ.


Когда Гриша вернулся в дивизию, Поташника уже там не было. Его свалила застарелая болезнь почек. Новый начальника отдела, майор Виктор Викентивич Соболевский был полная противоположность Поташнику. Моложавый, подтянутый, чисто выбритый он держался с подчиненными строго официально. Поговаривали, что он крутился в Москве в высоких кругах НКВД, но где-то спотыкнулся и попал на фронт.

 Грише пришлось столкнуться с новым начальником при довольно странных обстоятельствах. Дивизия с боями продвигалась по территории Западной Украины. Бои шли не только на передовой. В ближайшем тылу, в прифронтовой полосе, против советской армии велась настоящая партизанская война.

Бaндеровская повстанческая армия и диверсанты из эсесовской дивизии «Галичина» постоянно совершали нападения на армейские пути снабжения и штабы. Они тяжело ранили командующего Первым Украинским фронтом генерала Ватутина, который вскоре скончался. В распоряжение СМЕРШ выделяли специальные боевые подразделения для оперативных действий против диверсантов в зоне наступления дивизии.

В городок Виноград, расположенный у бывшей австро-венгерской границы, Гриша ворвался, вместе с танковым десантом. Была информация, что в этом городке находится школа для подготовки диверсантов.
  Промчавшись мимо разрушенной синагоги и сожженных кварталов еврейского гетто, Гриша с десантниками вскочил в массивное здание гестапо. Внутри здания царил невообразимый хаос. Всюду валялись амуниция, оружие, кучи бумаг устилали пол.

 На столах еще стояли недопитые бутылки шнапса  и тарелки с остатками пищи. Видно было, что фашисты бежали отсюда совсем недавно и в большой панике. В одной из комнат Гриша обнаружил бронированный сейф с секретными замками, замаскированный под книжный шкаф. Сержант-минер зарядом взрывчатки  раскрыл сейф.               
Содержимoе сейфа поразило Гришу. Такого он еще никогда не видел. Половину сейфа занимали объемистые пачки европейских валют, а рядом с денежными пачками, в инкрустированных  драгоценными камнями шкатулках, поблескивали  кольца, браслеты, и медальоны. В углу сейфа стояла ваза, доверху наполненная золотыми зубными коронками.
   
 «При обнаружении трофейных предметов, представляющих особую ценность, офицер спецслужб обязан немедленно, сохраняя секретность, составить опись ценностей, обеспечить их охрану, и немедленно представить опись вышестоящему командиру.» - тaк гласила инструкция.

 Гриша застыл в недоумении - «Как составить опись тaкoго огромного количествa ценных предметов?».  Гриша  не мог ни на минуту отойти от раскрытого сейфа. Солдаты разворуют все моментально.

 Он прикинул на глаз  содержание сейфа. Блеск ожерелий и медальонов притягивал к себе. Он никогда не держал в руках  такие драгоценности и был поражен, когда увидел на обратной стороне золотых медальонов  крохотные изображения шестиугольной звезды Давида и семисвечника.   Грише знал  значение этих символов.   Он видел еще в детстве  эти знаки на серебряном  столовом  приборе, которые достались его матери от родителей.

«Лейтенант Рубин! Почему торчите здесь? Забыли свое задание?» - раздался за спиной злой скрипучий голос Соболевского. Гриша начал рапортовать: « Товарищи майор! Согласно инструкции…»- Mайор, впившийся взглядом в содержание сейфа, резко его перебил:
« Инструкция, инструкция! Отсаживаться от пуль, когда в городе полно бaндеровцев! Немедленно начинайте аресты и облавы! Здесь и без Вас разберутся!»

« Это точно! По моим ребятам  стреляли из окон домов!» - поспешил подтвердить слова майора командир танкового десанта капитан Шерстюк, который появился вместе с Соболевским.  Гриша понял сразу, что  капитан сообщил Соболевскому о сейфе, и тот примчался сюда, хотя очень не любил бывать на передовой. Грише показалось подозрительным странное обстоятельство:

« Почему майор сразу меня удалил от сейфа, а оставил Шерстюка, офицера с очень мутным прошлым?» Гриша по  должности, знал, послужные списки офицеров дивизии.  Соболевский тоже прекрасно знали послужной список капитанa Шерстюкa. Шерстюк, будучи начальником снабжения запасного полка, рьяно  крал продукты и обмундирование, и по  приговору трибунала  попал в штрафники.

  К концу сорок четвертого года советская армия из-за беспрерывных и ожесточенных наступательных боев несла колоссальные потери. В передовых частях почти не осталось обстрелянных солдат. Части пополнялись семнадцати - восемнадцатилетними мальчишками, в основном из среднеазиатских республик. Многие  из  новобранцев  даже не знали русского языка. На поле боя они превращались в пушечное мясо.

  Генерал Рокоссовский добился у Сталина разрешения на амнистию  «штрафников», активно проявившим себя в боях. Офицерам, попавшим в штрафники, возвращали прежние звания. За офицерами, вернувшимися из штрафбатов, закрепилась кличка «рокосовцы». «Рокосовец», капитана Шерстюка, назначили  командиром десантного батальона, состоящего в основном из уголовников, тоже освободившихся из штрафбатов.
 
Десантный батальон Шерстюка, вскоре первым прорвался  в тыл противника и обеспечил дивизии выход на территорию Германии. Шерстюк был представлен к правительственной награде. Как раз в это время Гриша получил от своих информаторов сообщение, что солдаты батальона учиняют грабежи и насилия над мирным  населением. Командующий СМЕРШ генерала Абакумова, издал, в связи с вступлением советских войск на территорию Германии, приказ: «Всех, участвующих в насилии и грабежах мирного населения, строго наказывать, вплоть до расстрела на месте!»

Гриша подал рапорта об этом происшествии Соболевскому, но капитан Шерстюк по-прежнему командовал батальоном. Гриша вспомнил историю с еврейскими сокровищами в городке Виноград и его подозрения, что между Соболевским и Шерстюком имеется какая-то связь, усилились. Гриша ничего не знал о дальнейшей судьбе этих сокровищ. Всю документацию об этих сокровищах, Соболевский держал у себя.  Знал  о существовании сокровищ, кроме Гриши, только Шерстюк.

У Соболевского, как и y большинства офицеров дивизии, были ППЖ - полевые  походные жены. В дивизии служило около одной тысячи молодых женщин. На фронте, несмотря на царящие  вокруг человеческие страдания и смерти, за годы  войны выработались неписаные законы интимных связей.

Интимные связи фронтовиков соответствовали воинскими званиями и должностям половых партнеров. Офицеры находили усладу у врачих, медсестер и штабных связисток. Сержанты и старшины довольствовались девушками из санитарных отрядов и доржно-регулировочной службы. Только рядовым солдатам, «серым кузнечикам», кроме смертей и ран, не доставалось ничего.

Любовница майора Соболевского, была шифровальщица и секретарь дивизионного отдела СМЕРШ, сногсшибательная блондинка Света или, как её прозвали офицеры «Светочка-конфеточка»», была королевой дивизионных ППЖ.

Её китель, пошитый точно по фигуре из заграничного сукна, имел вопреки уставу  вырез, подобный скромному декольте. Сапожками на каблучках, прической и запахом духов, она резко отличалась, от других фронтовых дам.  У остальных  фронтовых дам, под грубыми гимнастерками были только солдатские кальсоны и холщевая рубаха на подвязках.  На тонких пальчиках Светы, которыми она печатала  расстрельные приказы, красовался невиданный, во фронтовых условиях, маникюр. 

Грише приходилось, по службе, часто общаться с «конфеточкой». Света была не глупа. Он понимала, что у Соболевского в Москве жена, и дети. После войны он, конечно, вернется к ним. Света бойко кокетничала с холостыми офицерами, надеясь поймать кого-нибудь в брачные сети.  Смазливому Грише она уделяла особое внимание. Они был, с ней, как говорится, на короткой ноге.      

«Какая красивая штучка!» - воскликнул Гриша, когда он остался наедине со Светочкой в приемной отдела. « Медальончик с камушками просто прелесть! Как он идет к Вашей прекрасной шейке!» - восхищался Гриша, осторожно касаясь пальцами  шей секретарши. Он  хотел рассмотреть медальон, очень похожий на  медальоны, которые он видел в гестаповском сейфе в городе Виноград. 

На обратной стороне медальона он увидел, то, что и ожидал увидеть!  Звезду Давида и семисвечник! Света, польщенная комплиментами,  улыбалась во весь рот, обнажая мелкие острые зубки: «Это мне от  бабушки досталось в наследство. Она умерла еще до войны в Саратове» -

Света продолжала улыбаться, но вдруг в ее глазах  появилась какая - то настороженность. Она замолкла и быстро вышла из  комнаты. На другой день Света молча, без улыбки, вручила Грише приказ начальника управления фронтового СМЕРШ, о том, что  он  срочно переводится на оперативную работу во фронтовой пересылочный лагерь для военнопленных.

                Лагерь военнопленных.

Через два дня Гриша был уже  в лагере военнопленных. Лагерь находился у железнодорожного узла, как раз на стыке границ трех государств: Венгрии, Германии и Чехословакии и располагался на территории бывшего немецкого концлагеря. В многочисленных бараках бывшего концлагеря, где погибли тысячи узников фашистского режима, теперь были  бараки  забиты тысячами пленных солдатами и офицерами вермахта.   
Гришу назначали начальником оперативного отдела лагеря. Он был обязан формировать эшелоны для отправки пленных на работы вглубь Союза, и вербовать среди них тайных агентов. а так же разыскивать среди пленных военных преступников, но главное, что интересовало начальство, это выявление среди военнопленных квалифицированных специалистов, инженеров и ученых, прежде всего в области военных технологий.

 Гриша не мог выполнять такие многочисленные задачи без сотрудничества с самих военнопленными. Для такого сотрудничества требовалось разрешение от лагерного начальства, но Грише никак не удавалось поговорить с начальником лагеря полковником Конюховым.  Полковник  почти всегда находился на встречах  с большими генералами или был в дребезги пьян.

Причина такой популярности полковника была проста.  В его подчинении, кроме  лагеря военнопленных, была еще  перевалочная трофейная база. Из Германии на эту базу поступали очень соблазнительные трофеи: уникальная мебель, старинные картины, ковры, гобелены, мотоциклы, легковые автомобиль, и невиданные в СССР холодильники и стиральные машины.  К каждому эшелону с военнопленными, идущему в Союз, прицепляли вагон с трофеями. В Союзе эти трофеи поступали на домашние адрес генералов.

Всеми делами по огромному лагерю заправлял заместитель Конюховa, худощавый майор Вахрамеев. Вахрамеев произвел на Гришу хорошее впечатление. В систему НКВД он попал со скамьи исторического факультета ленинградского университета, где писал диссертацию на темы западноевропейской литературы.

В Ленинграде, во время блокады, погибла его беременная жена. Однако, он, как мог, старался  обеспечить пленных немцев питанием и наладить уход за больными. В лагере свирепствовал тиф, и пленные умирали сотнями. Гриша быстро нашел с Вахрамеевым общий язык. Он добился для Гриши разрешения на сотрудничество с пленными офицерами. Эти офицеры, за дополнительную пайку хлеба, очень охотно помогали Грише сортировать пленных, вербовать провокаторов, и находить специалистов  для советской промышленности.

В начале апреля 1945 года в лагерь начали прибывать волонтеры из венгерских фашистских формирований «Скрещенные стрелы». Эти кровавые фашисты-убийцы оказывали Советской  Армии  сопротивление  еще больше, чем немцы. 

 Одновременно с венгерскими  фашистами  в лагерь прибыло около сотни несчастных евреев из рабочих батальонов венгерской армии. Эти евреи, одетые в обноски венгерской  военной формы, были насильно мобилизованы в рабочие батальоны еще до прихода к власти в Венгрии фашисткой партии «Скрещенные стрелы» в 1944году.  В хаосе войны никто  не хотел разбираться с  этим  несчастными евреями.  Раз в военной форме врага – значит враг, хотя у этих измученных и голодных евреев не было никаких солдатских документов.

Гриша обратился к Вахрамееву с предложением использовать венгерских евреев, для обслуживания больных и раненных. Майор удивленно спросил: « Для этого их нужно  расконвоировать. А где гарантия, что они не сбегут?» У Гриши уже был готов  ответ: «Я возьму с них подписку - кто сбежит, всех остальных отправлю в штрафной барак к их землякам, фашистам».

Вахрамеев подумал немного и согласился: «Ладно, но только под твою  ответственность!» Венгерские евреи быстро наладили обслуживание в лагере. Смертность среди пленных резко сократилась. Вахрамееву это понравилось, и он, по просьбе Гриши, разрешил выпускать некоторых евреев за зону, чтобы наладить доставку в лагерь продуктов.

Через  неделю после того, как отгремели салюты в честь победы над фашистской Германией, в лагере случилось ЧП. Ночью неожиданно вспыхнул барак, в котором содержались пленные венгерские фашисты. Барак, был сбитый из сухих досок и быстро сгорел дотла. Большинство фашистских волонтеров не успели выбраться наружу.  Гриша был обязан произвести следствие. Один из уцелевших фашистов  заявил на  следствии, что его  товарищи сгорели потому, что единственная выходная двери из барака была заколочена досками.
 
 Гриша давно приметил, среди венгерских евреев одного пожилого еврея, который , несмотря на запрет носил на голове кипу и ,вероятно, пользовался авторитетом у своих товарищей. Звали его Арон.  Гриша вызвал Арона к себе.

 Арон выглядел  спокойно, хотя его руки заметно дрожали. Гриша предложил ему сесть и угостил американской сигаретой.  Арон жадно затянулся сигаретным дымом. Гриша подождал минуту, потом, используя известный нкаведисткий метод, набросился на Арона с криком: « Кто  забивал двери в  барaк фашистов?»

 Его крик не произвел на  Арона  впечатления.  Он продолжал жадно докуривать сигарету, пока огонь не коснулся его пальцев. Гриша вцепился в костлявые плечи Арона,  и снова заорал: « Я тебя расстреляю, если ты не скажешь, кто это сделал!» Арон неожиданно выпрямился, резким движением сбросил с плеч Гришины руки и, глядя Грише прямо в глаза, сказал громко: « Это я поджег барак! Это я забил двери, чтоб фашистская сволочь сгорелa , так, как  горели наши братья в печах концлагерей!»               

В рапорте майору Вахрамееву Гриша указал, что пожар возник из-за неосторожного обращением с печкой для обогрева, курения в неположенных местах, отсутствия запаса воды и противопожарного инструмента. Вахрамеевым прочел рапорт и с  безразличным видом  сунул его в архив. Десятки человек ежедневно умирали в лагере от голода, болезней и ран. Десятью больше, десятью меньше – какая  разница.

Чем дальше уходили дни войны, тем больше нарастала у Гриши  тоска по близкому человеку, и по теплому углу, который принято называть домом. - «А где теперь мой дом? Где был мой дом,  остались только безымянные могилы!» - от таких мыслей пропадало желание жить.

Гриша часто вспоминал Соню. Он знал, как ее семье тяжело живется, и очень хотел им помочь. В близлежащем городке уже существовало нечто, вроде базара. За сигареты, кофе и консервы, там можно было приобрести любые вещи. Гриша, получал спецпаек, как офицер СМЕРШ.  Зачастую паек состоял из  рациона солдата армии США. В этом рационе были мясные и овощные консервы, соки цитрусовых, сигареты «Кемел», шерстяные носки и даже презервативы.

В последние годы войны почти вся Красная Армия была на американском снабжении. Юркие легковушки «Виллис», солдатские ботинки и штаны, грузовики и бронетранспортеры, даже знаменитые «Катюши» тоже стояли могучих вездеходах «Студeбеккер». В армии все американские подарки в шутку называли «Второй фронт».

Гриша питался в лагерной офицерской столовой, и свой паек мог использовать, как хотел. Однако он, офицер СМЕРША, не мог идти  на немецком базаре. Венгерские еврей, сами предложили Грише обменные операции.

 Французское платье,  шелковые чулки и комбинацию, туфельки на высоких каблуках, все эти результаты обменных операций Гриша  укладывал с удовольствием в посылочный ящик. Не забыл он и Сониных родителей. Гутнику он послал меховую куртку, а матери - пушистый халат.  Эти вещи невиданные в нищем приуральском крае, он отправлял по воинской почте и  с нетерпением ждал ответное письмо.

Какое было его разочарование, когда,  он получил долгожданное письмо. Удивленная Соня сообщала, что недавно пришла от него странную посылку. В ней были обрывки солдатской шинели и кирзовые сапоги без подметок. Гриша, наученный горьким опытом повального воровства в системе воинской почты, отправил следующую посылку другим путем.

 Он уговорил офицера конвоя, сопровождающего эшелон с военнопленными из их лагеря на Урал, передать  посылку в городе Молотове лично Соне. Офицер, за определенную мзду, согласился выполнить это поручение.  В следующем письме, полученном от Сони, её благодарностям  не было конца.

Вскоре Гриша узнал интересную новость, которая внушала определенные надежды на будущее. В многотысячной  системе СМЕРШ начались  преобразования. В связи с окончанием войны некоторые отделы СМЕРШ переводились в Союз. По приказу министра госбезопасности Абакумова, эти отделы  предназначались  для борьбы с националистическим и фашистским отребьям в районах Литвы, Латвии, Эстонии, Белоруссии и Украины. В Союзе они будут называться ОБПБ - отделы борьбы с политическим бандитизмом.


В своих письмах Соня неоднократно писала, что её родители вскоре вернуться на Украину, в их родной прекрасный город Днепропетровск.  Гриша решил воспользоваться приказом Абакумова и подал рапорт в центральное управление СМЕРШ.

В рапорте он написал, что во время войны от рук фашистов он потерял семью и родной дом. Сейчас у него есть возможность создать новую семью в городе Днепропетровске. Поэтому он просит перевести его туда для прохождения службы в ОБПБ с представлением жилплощади его семье. Из Днепропетровского управления МГБ пришло  сообщение, что он переведен на работу в местный отдел ОБПБ с представлением жилья его семье.

               
                Домой.


Последнее письмо от Сони он получил за неделю до отъезда из лагеря. Письмо было, полное радужных надежд и ожидании семейного счастья. В конце письма была небольшая приписка от Гутника. Будущий тесть просил привезти  из Германии  немного швейных иголок и камешков для зажигалок. Гриша ломал себе голову, где достать такие «уникальные»  вещи.

Гриша, выполняя свои последние служебные обязанности, оформлял на венгерских евреев агентурные характеристик для их отправки в Венгрию. У  него  опять. была встреча с  Ароном.  Они крепко пожали друг другу руки. На прощание Арон шепнул Грише на ухо: « Спасибо за спасение!»  « К чему это?» - Гриша сделал вид, что не понял его слов, и, как бы шутя, попросил: « Ты лучше достань мне швейных иголок и камешков к зажигалкам».  На следующее утро в его комнате стояли два небольших ящичка. В одном было две тысячи швейных иголок разных размеров, в другом - три тысячи камешков для зажигалок.

И  вот  Гриша  в  Днепропетровске  на  полуразрушенном  вокзале. Он крепко сжимал в  объятиях Соню. Рядом стояло многочисленное  семейство  Гутника  и все тоже  хотят обнять его и расцеловать.  Жилье, предоставленное Грише, состояло из комнатки площадью четырнадцать квадратных метров и «всеми удобствами  во дворе». Гутник со своей женой и малышами купил домик, по-украински «мазанку», на окраине Днепропетровска. Деньги на покупку «мазанки» y Гутникa появились, как ни странно, в результате сбыта на городской «толкучке» швейных иголок и камешков для зажигалок, привезенных Гришей из Германии.

В Советском Союзе, эти  вещи были большим дефицитом. Гутник продавал каждую иголку за пять рублей. Вырученных денег хватило не только на «мазанку», но и на кровать, фанерный шкаф, стол и табуретки для молодоженов.  Чтобы отметить свадьбу, в Гришиной комнатенке собралось вместе все семейством Гутника и еще несколько их  родственникoв.    Когда гости разошлись, они, наконец, слились в долгожданных пылких объятьях. Мир для них исчез, и они утонули в море наслаждений друг другом.
Однако среди ночи они одновременно почувствовали, что к их горячим страстям прибавляются еще какие-то странные ощущения. По  обнаженным телам расплывалось  довольно болезненное жжение. Гриша с трудом оторвался от любимой и включил свет. По белой простыне медленно ползала армада мелких коричнево-красных тварей. Гриша решил не сдавать этим тварям праздник свой  любви. Он вытащил кровать на середину комнаты, и кроватные ножки  поставил в миски с водой. Тогда проклятые вампиры стали пикировать на их брачное ложе  с потолка.

Мирная семейная жизнь с любимой, в действительности оказалась  не такой уж радужной и мирной. Командировки по глухим деревням в поисках скрывающихся полицаев  продолжались иногда неделями. Вскоре к ним прибавились облавы и засады на «бaндеровцев», проникающих из Западной Украины в центральные области.

 Облавы и засады зачастую кончались опасными перестрелками. В одной из таких перестрелок Гриша получил пулю в мякоть бедра. Полученный по ранению  двухнедельный отпуск прошел в семейных заботах.  Гриша и Соня объявили тотальную войну клопам. Каждую щелочку, каждую трещинку в стенах и полу, они залили  керосином, изгоняя оттуда целые семейство клопов-вампиров.  Они, побелили и покрасили свою убогую комнатенку, и она стала светлей и уютней.

Прошло еще несколько недель, и Соня сообщила Грише, что она беременна. Эта новость вызвала у Гриши  одновременно и радость, и тревогу. Тревог было множество в его жизни, но это была тревога особого рода: «Как обеспечить в это тяжелое время  нормальное существование еще не родившемуся, но уже очень дорогому ему существа?»

                Конец первой части