***

Нора Гайдукова

Африканец и Линда

Субботний вечер зимой, темный и печальный, Линда не хотела провести в одиночестве, упершись глазами в телевизор. Открыла компьютер, посмотреть,
куда можно податься одинокой женщине в выходной. Вдруг увидела приглашение от своего бывшего коллеги, директора Африка-Хауза Омара.
Омар, хоть и черный из Гвинеи, в Париже университет закончил, африканский интеллектуал. Выставка африканской карикатуры не так уж вдохновила Линду,
опять ненавистные колонизаторы высмеиваются и крутятся стареющие немки в поисках африканского любовника, но выбирать уже не приходится — девять вечера, идти всего десять минут. Быстро одев черный брючный костюм и красную блузку, Линда посмотрела на себя в зеркало. «Дама среднего возраста, довольно стройная, красивые вьющиеся волосы, только взгляд кислый»- подумала она. Вышла на холодную улицу и глубоко вздохнула. На воздухе ей всегда становилось лучше. «Неважно, как ты себя чувствуешь, поднимись, оденься и выйди на люди» - написала 90-летняя американка Регина Бретт в своих сорока пяти уроках, которые ей преподала жизнь. Линда читала эти уроки еженедельно и пыталась им следовать. Самопсихотерапия. А как иначе жить одинокой немолодой женщине-мигрантке?
Линда открыла дверь Африка-Хауза и  не без робости вошла. Зал был полон африканцев с белыми подругами, немолодых немцев, странных юношей гомосексуального типа и шустрых девушек-журналисток с микрофонами в руках, в коротких юбках, с бегающими глазками и приклееными улыбками.
Линда заказала ромашковый чай за два евро. У Омара всегда ресторанные цены.
Кругом пили пиво, вино, разговаривали, смеялись. Линда вдруг почувствовала себя очень одинокой, ей захотелось как можно быстрее уйти домой. Карикатуры, как и ожидалось, были на тему «проклятого империализма и колониализма», побежденного рабства. Даже на действующих диктаторов.
У нас тут полная демократия, можно на кого угодно карикатуры делать, хоть на саму госпожу Бундесканцлера. Попробовали бы они это у себя повесить, их бы
самих тут же повесили или расстреляли, как бедного Патриса Лумумбу.
Тут к Линде подошел Омар, сердечно ее приобнял и поставил перед ней ее ромашковый чай с пакетиком-утопленником. За столиком напротив Линды сидела пожилая пара. Ухоженный и упитанный африканец в очках нежно держал за ручку свою даму. Линда внимательно и оценивающе посмотрела на даму, как смотрят друг на друга женщины одного возраста. Дама была на редкость некрасива. Серые волосы, серое лицо, серая одежда. «Многие немки некрасивы, не все конечно. Говорят, у них в мракобесные времена всех красивых женщин считали ведьмами и сжигали на кострах. Вот и результат» - подумала Линда. Вдруг она почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд.
Кавалер невзрачной дамы рассматривал ее в упор. Линда невольно поправила на себе дорогой пиджак. Туфли из «Ляйзера» на высоких каблуках, узкие черные брючки. Как и все русские, Линда придавала большое, даже слишком
                2
большое значение одежде.
Африканец улыбнулся. Линда не могла не отметить интеллигантность его лица,
внимательный взгляд больших темных глаз, кошачью мягкость движений.
«Меня зовут Жан Омасомбо. Я социолог. Родом из Конго». - сказал он почи без акцента по-немецки. «Я тоже социолог» - вяло заметила Линда.
«Я промовирт — доктор наук» - гордо сказал Жан. «Я тоже» - сказала Линда и тяжело вздохнула. Ну какой здесь смысл во всех степенях, даже признанных немцами. Все равно для иностранцев рабочих мест нет. Это вам не Америка, где Бродский, не имевший никакого диплома, работал профессором.
Однако африканец был явно горд собой и своим местом под солнцем. Он протянул Линде свою визитку. Линда протянула ему свою. Он отошел, а Линда занялась его подругой. «Меня зовут Гертруд» - рассказывала она, - «Мы с Жаном уже десять лет вместе выпускаем в Интернете новости о событиях в Конго, мы этим ничего не зарабатываем. А живу я одна, мой муж был тоже конголезец, но умер от рака». Линде стало ее даже немножко жалко.
Попрощавшись с Омаром, она вышла на улицу и пошла по темным улицам к дому, в Берлине довольно безопасно по ночам, особенно в субботу на улицах много народу. Об африканце она тут же позабыла. Мало ли чужих кавалеров вокруг бегает.
Но на утро раздался звонок — это был африканец. Под каким-то незначительным предлогом он назначил Линде свидание и пригласил ее в дорогой ресторан Мовенпик — в Европа-Центре, пообедать вместе. После ресторана они пошли на выставку, а вечер закончили в Ирландском Пабе — Линда пила свой любимый Мартини Бьянко и слушала крики незатейливых рок-музыкантов. Было как всегда накурено и полно народу. Шумные компании суетливых студентов, пожилые пары, преданно держащиеся за руки, тайландки-филлипинки неопределенного возраста, стреляющие глазами в поисках свободного немца. Жан купил Линде самые большие красные розы и проводил ее до дома. По дороге он поведал ей, что свободен, был женат когда-то в Африке, но давно развелся. В ближайщие дни он пригласит ее в гости, сам сготовит для нее обед в африканском стиле.
Линда была по меньшей мере заинтригована. Давно ей не встречались столь галантные кавалеры. Вскоре она отправилась в гости к Жану. Долго прихорашивалась перед зеркалом и как всегда в русском стиле — опаздывала.
Думала, что же одеть? Африканки ходят в юбочках из пальмовых листьях или в свободных расшитых длинных платьях. Того и другого в шкафу нет. Тогда: темный низ, белый верх — это в русской женщине неискоренимо с пионерских времен.   
Путь был неблизкий, Линда жила в центре Западного Берлина, а Жан — в бедном районе Ной Кельне. Жан открыл ей дверь раздраженный. Позже он скажет ей - «Если на пять минут опаздаешь, ты меня больше не увидишь».
Линду сразу провели в гостиную, но в прихожей перед ней мелькнула крохотная старушка лет за восемьдесят, со свалявшимися седыми кудряшками и маленьким личиком, похожим на печеное яблоко. Под вешалкой стояли
3
старушичьи черные войлочные ботики на резиновом ходу.
«Кто это?» - спросила Линда. «Это моя престарелая дальняя родственница» - ответил Жан (белая? — подумала Линда, но вслух ничего не сказала).
«А где же она спит в твоей двухкомнатной квартире?» - поинтересовалась Линда, - «Она живет в кладовке» - спокойно ответил Жан, - «Днем она смотрит в спальне телевизор, а ночью раскидывает себе там раскладушку. К телефону она никогда не подходит».
В гостиной царил полумрак. На большом плоском экране телевизора бодро двигалить конголезские музыканты. Мужчины были одеты во что-то пестрое,
Женщины увлеченно трясли увесистыми задами. Ритмичная музыка завораживала. На круглом стеклянном столике были красиво расставлены  старинные синие тарелки, стояли высокие бокалы для вина, свежие цветы, дорогое красное сухое вино (его постоянно пил Жан во всех ресторанах, куда они ходили) и любимый Линдой Мартини Бьянко. Жан внес большое блюдо с жарким: мясо с темным ореховым соусом, стручковая фасоль, жареные помидоры и белый рис. Еда была восхитительной.
Линда и сама не заметила, как расслабилась и дала Жану расстегнуть свою белую блузку. За ней последовали колготки, но до дела пока не дошло. Линда осторожно спросила Жана, что он думает о СПИДе. «У меня две сестры от  этого умерли» - грустно сказал он.- «Но здесь, в Германии, опасны тольк геи,
какой здесь АИДС. А с негритянками я уже лет десять не сплю, только с белыми».
Вдруг Линда очнулась и увидела, что на часах уже пробило два часа ночи. Замечательно, что метро в Берлине в ночь с субботы на воскресенье не закрывается. Она стала собираться домой. Жан проводил ее до самого дома,
нежно держа за руку и влюбленно заглядывая ей в глаза. «Я так рад, что мы встретились» - на прощание сказал он.
Потом наступила предновогодняя суета. Линда собралась на Новый Год с дочкой в родной Питер, нужно было купить подружкам подарки...Она уже стала забывать про Жана. Но он опять позвонил, поздравил с праздником, отношения стали набирать силу. Его энергетика не шла ни в какое сравнение с белыми мужчинами, хотя он и был на десять лет старше Линды. После ночи любви он мог встать бодрым и свежим и тут же отправиться в другой город со своими докладами о положении в Конго.
Линда себя чувствовала по утрам разбитой и ходила весь день как во сне. Встречались они раз в неделю, но звонил он каждый день, иногда в 12 или в час ночи. Линде нужно было утром вставать на работу, но она стеснялась ему сказать об этом и слушала его занятную болтовню часами.
Жан был вообще ночной человек в отличие от Линды, умеренного «жаворонка».   
В 11-12 ночи они заваливались в африканский ресторан. Линда была за рулем и ничего не пила. Тоголезка, абсолютно черная, но в блондинном парике с ее милым немецким всегда слегка пьяным мужем держали этот расторан в Веддинге уже много лет. Еда — всегда одна и та же — салат из красной фасоли, маниоки и зелени, сильно зажаренная целая рыба в хрустящей кожуре, рис —
4
довольно вкусная и не такая уж острая. Но посреди ночи Линда не хотела есть, она хотела спать. Зато Жан был в ударе, пил красное вино, болтал в приятелями.
Его знал весь черный (и не только черный) Берлин. Встречая африканцев на улице, он всегда с ними здоровался, независимо от того, были ли они лично знакомы. Этим он выражал, так сказать, общеафриканскую солидарность.
Болтали они между собой по-французски или на лингала. Линда ничего не понимала, но все терпела. Она обожала Жана.
Часа в два ночи они приезжали к Линде, Жан был сильно навеселе, но совершенно не агрессивен, его белозубая улыбка ее покоряла. В сексе он был неотразим. Пока он готовился к своему оргазму, Линда успевала получить его   пять- десять раз. Жан смеялся и загибал пальцы.
Как они это делают? Это наверное их секрет, хотя африканский врач Нсекуйе
Бицеман написал об этом книгу по-немецки, он жил в Берлине и проводил даже тренинги для желающих овладеть этим африканским искусством. К сожалению, в 2011 году он скоропостижно скончался, не оставив после себя достойных продолжателей. Остается читать его рекомендации и практиковать их по мере возможностей.
Жан и Линда встречались преимущественно по пятницам. С середины дня в субботу и до вечера воскресенья Жан исчезал и был недоступен ни по каким телефонам. Линда понимала, что за этим кроется женщина. Она пыталась спрашивать об этом Жана, но он в ответ только смеялся и говорил, что он «натурполигам» и практикует «серийную моногамию». Что это такое, Линде оставалось только догадываться. Однако она довольно быстро поняла,  кто  эта женщина, к которой скрывался Жан — это была все та же Гертруд.
Так бы все и продолжалось, если бы однажды Линда, придя в гости к Жану, не обратила внимания на письмо, открыто лежащее на комоде в прихожей. Оно предназначалось...Вере Омасомбо и стоял почтовый адрес Жана!
Линда ничего не сказала, но вдруг поняла все — что означало В.Омасомбо на звонке внизу и кто была эта пыльная старушка, мелькающая в квартире. Законная жена Жана... 
До поры до времени Линда делала вид, что ничего не произошло. Жан был по-прежнему мил, остроумен и неутомим. Он часто шутил: «Сидела бы ты, Линда,
в своем Питере, а то спишь тут с каким-то ниггером!» («Еще и женатым» - подумала Линда, но вслух ничего не сказала). Она, со своей стороны, замечала: «Африканцы любят только блондинок!»- «Цвет волос значения не имеет» - серьезно отвечал Жан - «Меня интересует личность женщины»...Ах, если бы это было правдой!...
Жан пригласил Линду вместе поехать в Бохум на его выступление в связи со 125 годовщиной Африканской Конференции в Берлине. Он подарил Линде пятидесятипроцентную банкарту (проездной билет) и они отправились в свое первое совместное путешествие.    
В Берлине Линда постоянно видела повышенный интерес немецких женщин к африканским мужчинам. Это ее забавляло. Скажем, в Америке начала прошлого века афроамериканца за связь с белой женщиной могли линчевать, а тут за них идет конкурентная борьба. Вскоре Линда убедилась, что в других городах Германии, особенно на Западе, все это выглядит совсем иначе. Не зря говорят, что столица всегда отличается от других городов страны, будь то Москва, Париж или Мадрид.
В Бохуме Жана и Линду встречали два рослых хорошо одетых африканца. Стоял июль, было жарко и солнечно, замечательная погода для путешествия. Линда улыбалась и изо всех сил изображала секретаршу Жана. После  его доклада  о тяжелом положении в Конго и плохом диктаторе Мабуту, во время которого все сидели с постными лицами и косо поглядывали друг на друга и на котлы с угощением, сделали перерыв. Немецкие дамы представляли проекты по работе с африканскими подростками, приезжавшими в Бохум играть на барабане и трубе. Одна из них, еще довольно молодая блондинка, явно незамужняя, подошла к Линде и нагло спросила: «А Вы давно с этим африканцем вместе?» - «Десять лет или больше, я сейчас уже не помню» - невозмутимо ответила Линда, - «А почему Вас это интересует?» Хотя она прекрасно знала, почему. Женщины липли к Жану как мухи к варенью.
Все приступили к еде, всегда одной и той же: жареные кусочки куры, рыба, рис, листья маниоки. Хлеба африканцы не едят, а жарят в масле что-то похожее на наши пончики, только маленькие и круглые. У них есть очень острые соусы. Линда попробовала один, оранжевого цвета, и задохнулась. Жан испугался: «Ты могла умереть от спазма дыхательных путей, больше ничего без спроса не трогай».
Потом начался концерт, красивые африканцы в белых рубашках воодушевленно пели хосписы, почти все они были христиане. Тут Линда заметила, что среди них нет ни одной смешанной пары. «У нас это не принято»- пояснил друг Жана, организатор мероприятия. 
Поздно вечером их привезли в маленькую гостиницу недалеко от вокзала. Господин на  ресепшен, немолодой представительный мужчина, сразу хмуро посмотрел на Жана, а потом на Линду. «Я буду разговаривать с Вами»- сказал он ей, - «он все равно немецкого не понимает». «Он говорит лучше меня» - возразила Линда,- «и вообще он — доктор наук,  диссертацию здесь защитил». «Знаю я этих докторов...» - отозвался ресепшен и протянул Линде ключ от номера. Когда они поднялись на второй этаж и открыли дверь, номер оказался крошечным и там стояла всего одна узкая кровать!». Жан нахмурился. «Иди вниз и заплати сколько надо, чтобы дали нормальный номер»- он протянул Линде деньги.
«А я думал вам одной кровати хватит» - ехидно сказал ресепшен, - еще 35 Евро». Линда отдала деньги и они вошли в довольно просторный номер, правда, с удобствами в коридоре, для провинциального Бохума и это было неплохо. «Как все же нелегко быть черным, каждый так и норовит тебя обидеть» - подумала Линда, - «Может иногда даже хуже, чем быть евреем». Она поняла, чем вызвано болезненное самолюбие Жана. Они чудесно переночевали и в полной гармонии провели следующий день. Потом разошлись — Линда в свою одинокую квартиру, а Жан — к старухе, которой Линда невольно завидовала.
Тем временем лето прошло, началась осень, а с ней — нескончаемые еврейские праздники. Сначала Новый Год — Рош Хашана, потом судный день — Йом Кипур. Линда с Жаном как-то встретились в Африка-Хаузе у Омара и уже направлялись к метро. Линда чувствовала себя раздраженной от этой бесперспективной связи. Поэтому она сказала, как бы между прочим: «Так эта мелкая старушка у тебя в квартире — твоя законная жена?!»Жан остолбенел, потом посинел, его темное лицо стало таким злым, что Линда даже испугалась. «Откуда ты знаешь?»-спросил он зловеще. «Я видела у тебя в квартире письмо на ее имя — Вера Омасомбо» - спокойно ответила Линда. Иногда она начинала его ненавидеть. Жан сорвался. Он закричал, на них стали оборачиваться.
«Ты за мной подглядываешь! Ты читаешь чужие письма! Кто дал тебе право!» «Оно лежало открытым, я никуда не подглядывала» - пыталась защищаться Линда. «Я кончаю с тобой всякие отношения, навсегда и безвозвратно» - прошипел Жан и скрылся в вагоне поезда метро в своем направлении. Линда осталась стоять одна на ночной платформе, это был вечер Йом Кипур, Судного Дня.
Три дня Линда проплакала, что в Судный День было даже уместно.
Потом она написала по майлу Жану письмо, на которое он не ответил.
Через неделю она начала успокаиваться, купила себе новую кофточку и стала оценивающе посматривать на знакомых и незнакомых мужчин.
Через месяц раздался звонок. Жан мрачным тоном сообщил Линде, что у нее остались какие-то его книжки. Конечно, это был только повод, чтобы снова встретиться. Они опять ездили по ночам в африканский ресторан и Жан громко говорил друзьям: «Это была моя самая любимая подружка, но она за мной следит, я должен ее бросить». Бросать Линду на самом деле он не собирался и все его последующие выходки в таком роде были всего лишь воспитательным приемом. Зато болтливый Жан в подробностях рассказывал ей о своей жизни с Верой и другими женщинами. Вера, на 15 лет старше Жана, обеспечила ему жизнь и учебу в Германии, когда у него родился ребенок от другой женщины (которую он вполследствии бросил), Вера выступала в роли бабушки. Они уезжали на море отдыхать, она оставалась с его сыном. На деньги Веры он всю жизнь жил и живет до сих пор — на ее пенсию. Это с ее пенсии он так шикарно расплачивался кредитками в дорогих ресторанах.
   Так бы все и шло, но внезапно, когда Линды не было в Берлине, Жан позвонил Линде очень расстроенный — у Веры тяжелый инсульт, она потеряла способность глотать и не может ни есть, ни пить. «Дали бы ей спокойно умереть»- подумала Линда. Да не таковы законы в Германии.
За несколько лет до этого печального события у Веры диагностировали рак. Все были уверены, что она умирает. Жан бегал по утрам на свой джоггинг с пейджером, ожидая известия о ее смерти. Но она выжила.
Однажды, когда Жан ночевал у Линды, Вере стало плохо (или она вид
7
сделала). Она вызвала скорую помощь, дверь открыть не смогла, ее взломали. На следующий день в больнице Жану сказали, что Вера умирает. Когда он вошел в палату, она лежала и смеялась. Вот это настоящая воспитанница «Гитлерюгенд» или «Союза молодых девушек» того же времени, где их научили дисциплине и жизнестойкости, не в пример «деткам-цветам» эпохи Хиппи послевоенных десятилетий.
Теперь Вере было по-настоящему плохо. В живот был вставлен шланг для подачи питательного раствора. Двигаться она естественно не может и лежит в памперсах и с мешочком для кала. Но что-то тихо говорит.
Жан находится при ней постоянно, моет ее, переодевает в чистые глаженые маечки. К ней приходят: логопед, который учит ее говорить и глотать, физиотерапевт, специалист по лечебной гимнастике, два раза в день девушка из фирмы по уходу за больными. Вера счастлива, хотя и пребывает в деменции, но Жана узнает. Наверное, она думает, что она молодая красивая девушка, которая наконец живет в гармонии со своим любимым. Она и не собирается умирать. Недавно, когда Жан ночевал у Линды, она утром надавала ему по щекам.
Как только ей становится хуже, Жан тут же везет ее в больницу, за свои деньги. Санитары таскают носилки со старухой вниз и вверх по лестнице на пятый этаж. Вере совсем поплохело, и Жан заставил врачей положить ее в реанимацию. Анализы показали, что ей не хватает воды.
Теперь Жан встает в два часа ночи и заливает ей в живот воду...
Даже немецкие врачи удивлены, они честно говорят, что если бы ни Жан, Вера бы давно умерла...
Тем временем Линда и Жан всречаться перестали, конечно, ему стало не до нее: дементно-инсультная жена плюс боевая подруга Гертруд, да еще возраст...
Линда жила своей жизнью и даже написала Жану прощальное письмо,
но опять поторопилась. Жан позвонил ей спустя пять месяцев и попросил о встрече. Вид у него был подавленный. Со вздохами и закатыванием  глаз он стал рассказывать Линде свою печальную историю.
В один из теплых дней начала осени Жан шел по Мерингдаму, где жила Гертруд. Было два часа дня, светило солнце, настроение у Жана было хорошее, но он захотел, пардон, в туалет. У него на связке был конечно же ключ от квартиры Гертруд, куда он решил на минутку за этим делом забежать. Квартира у нее была красивая, двухэтажная, Жан любил удобства и красивые вещи, хотя за свою жизнь сам ничего не заработал.
Итак, он вошел в квартиру и увидел в холле внизу в беспорядке разбросанную мужскую и женскую одежду. Почуяв недоброе, Жан стал осторожно подниматься наверх. И что же он увидел? Гертруд и католический священник, профессор теологии из Конго увлеченно занимались сексом. Она была сверху, это любимая поза самого Жана.
Они были так увлечены друг другом, вздыхали, стонали, что-то говорили
8

друг другу, они Жана просто не заметили. Он в страшном шоке, подавленный спустился вниз, вышел на улицу и плакал. Профессор был неженат (естественно, как католический пристер), на 15 лет моложе Жана и был к тому же известным теологом, в связи с чем его и пригласили в Германию. Жан сам познакомил Рене, так звали профессора, с Гертруд. Его отчаянию не было границ. Он тут же стал звонить в Конго, сообщить, что Рене нарушил целибат и его нужно тот час же уволить. Над ним конечно смеялись. Он устраивал истерики бедной Гертруд (которой он давно уже надоел) и она перестала с ним общаться. С Рене, напротив, она совершенно расцвела, сделала ему замечательную страницу в Интернете, они каждый день разговаривают друг с другом по телефону и вообще все замечательно. Отчего Жан лезет на стенку. Вот из-за этой истории он вспомнил вдруг о существовании Линды. «Линда, ты меня еще любишь?» - надрывно спрашивал он со слезами на глазах. Линде не было его жалко. «Всю жизнь он бросал женщин и над ними издевался, теперь хоть кто-то ему отомстил» - думала она. А вслух спросила: «Ты же говорил, что не спишь с Гертруд, что же ты так расстроился?» «Она обманула мое доверие»- ответил Жан мрачно. Линда давно уже не верила ни одному его слову.
Тем не менее они продолжали встречаться. По субботам Жан бывал с Линдой, представлял ее своим знакомым, даже послу Конго в Берлине — немолодой молчаливой негритянке с совиными глазами, в длинном пестром африканском платьи.
Они часто ходили субботними вечерами на вечерние опенайр концерты в Английском Саду. Однажды там чудесно пел с немецкой группой американский негр, это был превосходный джаз-соул. Публика, на две трети состоявшая из одиноких женщин, была в экстазе. Жан крепко обнял Линду сзади, так они танцевали в толпе, окруженные завистливыми взглядами немецких дам, которые тоже танцевали, стараясь привлечь внимание немногочисленных мужчин. Линде стало страшно. Эта масса неудовлетворенной женской плоти давила на нее, она чувствовала ненадежность объятий Жана, которого эти голодные тетки готовы были разорвать на куски.
  Однажды летом на большой международной тусовке, где были представлены многие стран Азии, Африки и Латинской Америки, в том числе и Конго, Жан и Линда сидели в тени в мягких креслах, разморенные жарким днем и уставшие от активных контактов. Жан держал Линду за руку. Мимо них фланировала публика всех цветов кожи, в самых экзотических национальных костюмах. К ним подошла и знакомая негритянка из Конго, соседка Линды, со своей немецкой подругой, рослой блондинкой с непоженски широкими плечами и мускулистыми ногами, лет пятидесяти. Вдруг Жан сделал стойку: «Я тебя приглашал в прошлом году на мой день рождения, почему ты не пришла?» - обратился он к немке. Та что-то ответила и явно неприязненно посмотрела на Линду. «Это тирерцтин — ветеринар»- сказал про белокурую Брунгильду Жан, явно с уважением и восхищением, глядя ей вслед. «И сама она похожа на лошадь» - подумала Линда и глубоко вздохнула. Регина Бретт пишет, что это успокаивает нервы. «Вот и я оказалась в роли Гертруд»- подумала Линда грустно. И не ошиблась.    
Кончался август, и Линда была приглашена на День Рождения Жана — только он, его сын Андре и Линда — в дорогой испанский ресторан.
Линда приготовила подарки, цветы, но как всегда долго наряжалась и опаздала на полчаса. Когда она вышла из автобуса в девять вечера пошел проливной дождь. Наряженная в длинную черную испанскую юбку с валанами, расшитую жемчугами кофточку, на высоких коблуках, с замысловатой прической и большим букетом цветов, она, стоя под навесом какого-то кафе, позвонила на хенди Жану: «Я стою неподлеку, ты не мог бы взять зонтик и меня встретить?» «Отправляйся домой! Ты опаздала, и я не хочу табя видеть!» -заорал он и бросил трубку. Линда от такой наглости остолбенела. Она сунула в урну цветы. Потом набрала его домашний телефон и холодно сказала на автоответчик: «Du,  b;ser alter Mann – ты, злой старик, я твоего хамства никогда не забуду».
Линда теперь ездит в Гамбург к своей подруге-психологу на тренинги, помогающие забыть все плохое и снова обрести уверенность в себе.
Будем надеяться, что они ей помогут.
Жан по-прежнему круглые сутки нянчит свою полуживую жену и развлекается с немецкими подругами. Сколько это продлится, неизвестно. Милая дама-логопед ему как-то сказала, что при хорошем уходе Вера до 95 дожить может. А сейчас ей только восемьдесят шесть.
Впрочем, все в руках Божьих...

14.10.2012
Берлин