установка на подлость

 


Установка на подлость
«Расстрелять!» – Это был вой диких кровожадных хищников, потерявших возможность растерзать свою жертву на месте. Жертвой был я. Меня водили запутанными переходами из кабинета в кабинет высокопоставленных чекистов. С этажа на этаж «Серого дома» – Ярославского Управления КГБ. И везде этот звериный вой – «Расстрелять!»

В какой-то момент я засомневался, были ли эти этажи и кабинеты разными, до того они ок;зывались похожи один на другой: просторные, высотой под 4 метра, пол – идеально натёртый паркет, Т - образно стоящий ряд столов почти во всё помещение, во главе которого сидел единственный человек. В огромном кабинете – человек небольшого роста. Он чаще всего был в офицерской форме, но иногда ему удавалось переодеться в штатское. Этот человечек, завидев меня, начинал тужиться, краснеть и, в конце концов, издавал: «Расстрелять!».

Меня снова и снова вели по переходам с этажа на этаж, хозяин очередного кабинета тоже не мог снизойти до лицезрения меня не в его собственном логове. «Расстрелять, расстрелять, расстрелять!».

Впечатление усугублялась тем, что входы в эти кабинеты были обычными – из пустынных коридоров – обитые чёрным дерматином двери, а вот выходов видно не было – стены по плечи среднего человека были обложены шпалерами «под дуб», кое-где стояли книжные шкафы под потолок, и в одном из этих шкафов скрывался замаскированный выход. Другой из шкафов был приспособлен для верхней одежды. Не сразу сориентируешься!

«Расстрелять», – орали мне в лицо начальнички, поставленные блюсти «большевистский порядок» на вверенном им ломте территории страны Советов.
Нагнали-таки на меня страх эти «расстрелять!» и «расстрелять!». «Сталина нет!» – раздалось в сердцах под конец. И мне полегчало.

Вспоминая, сейчас понимаю, что это была обычная атмосфера нашей жизни. Впоследствии я не раз сталкивался с этим, наблюдал звериный рык, клёкот, оскал. Выли оттого, что у них руки чесались. Не всегда блефовали и, где можно было, доставляли-таки себе счастье поиздеваться, и по серьёзному мучили, и по серьёзному били, и по серьёзному убивали. Вообще-то, всё шло по налаженной системе, проверенной на миллионах сограждан.

Советские лагеря назывались «исправительно-трудовыми». Прежде всего – «исправительными». Но и «трудовыми» – непременно! У всех социалистических правительств они так назывались .  (У фашистов над входом в лагеря красовалось: «Работа делает свободным!» («Arbeit macht Frei»). У нас: «Только честным трудом ты сможешь искупить своё преступление!», «В СССР труд – дело чести, дело славы, дело доблести и геройства» /И. Сталин/ и как закон: «В условиях социализма каждый выбившийся из трудовой колеи человек может вернуться к полезной деятельности». (Над входом в Ташкентскую тюрьму – пересылку, пишет А. Марченко /стр. 22 /)).   Но кто и от чего собирался здесь исправлять заключённого? Не это было важно. Кроме «дармовой» рабочей силы, основой основ являлось: ты водворён сюда на определённый срок издевательств. После этого срока, в день и час отбытия приговора, ты из «гражданина» становишься прежним «товарищем» и условно (они-то никогда тебе не верят) считаешься «исправившимся», способным к дальнейшей «полезной деятельности» в «трудовой колее» в советском обществе. Тебе выдаются «вольные» документы, определённое подъёмное довольствие ( Мне после трёх лет было выдано 2 рубля 76 копеек и право бесплатного проезда до Ярославля (бутылка водки стоила тогда 2,87). По справке на бесплатный проезд многие умудрялись ездить чуть ли не годами. Но это уже «из другой оперы».) и напутствие «не возвращаться обратно». Память твоя должна всю жизнь срабатывать: сюда не возвращаться! Здесь опасно. Здесь ты – «лагерная пыль». Повсюду «на воле» тебе придётся в дальнейшем  сталкиваться с сильными мира сего, со зверьём (с людьми закона!), и ты должен подчиняться им, должен трепетать. Пусть это будет всего лишь мелкий чиновник, маленький «слуга народа», но если ты сам не можешь подкупить или запугать его, пригни хвост, лизни обувь подонку, отползи в сторону. Ты же прошёл курс исправления, знаешь, что почём?! Смысл «исправления» в том, что тебе привили панический ужас перед системой, что ты сломлен.

Для начала «при освобождении» объявляют, в каких городах своей страны тебе жить настрого запрещено, и на сколько километров, минимум, ты должен проживать вдали от республиканских столиц и матушки Москвы. Вскоре понимаешь, что и в паспорте твоём стоит подленькая метка о пройденном перевоспитании. Любой чиновник и милиционер, взяв в руки твой краплёный паспорт, презрительно обращается к тебе на «ты» и хамит без всякого повода. В областных центрах освободившимся зэкам тоже не полагалась прописка, но меня несовершеннолетнего арестовали в Ярославле, я здесь жил, и по велению перемен «Оттепели» мне было разрешено возвратиться в отчий дом. Однако из Риги, куда я приехал на пару дней к близким родственникам (по материнской линии), мне предписали убраться в 24 часа. Нарушение «паспортного режима» чревато было очень неприятными последствиями. Так до сих пор не пойму, кто донёс? В Риге обо мне знал только католический священник, собственно, только исповедаться и причаститься я и приехал. Или шлейф тянулся из родного Ярославля, где тоже кое-кто знал о моей поездке? Было это весной 60-го года.

Но пока я рассказываю о самом начале «перевоспитания». Первое, что сделали арестовавшие меня «работники правопорядка» –  оторвали каблуки у ботинок. В стране царствовал строгий канон на то, как одеваться, что читать, какую музыку слушать, какие танцы танцевать, какие песни петь. Максималистская молодёжь не могла смириться с этим. За что подвергалась оскорблениям, унижениям. Держиморды заседали, принимали решения, гонялись по улицам за девочками и мальчиками с «не той» причёской, или «не так» одетыми. Грубо ловили, выстригали (выбривали) на голове позорные полосы, распарывали одежду, вырезали клочья. То им не нравился клёш, то брюки «дудочки». Высокие каблуки тоже были не в милости. У меня были каблуки «нормальные», разве что на улице стоял ноябрь, и я надел почти зимнюю обувь – с утолщённой подошвой. Не понравилось кому-то. Оторвали каблуки. И ремень отобрали, и шнурки. Странное дело, – в камере мотки первоклассной кордовой нити (заключённые вязали из нее сетки-авоськи в обмен на махорку, /десять сеток – на четырёхкопеечную пачку/), а шнурки «не положено» – «можете повеситься»!

- Да распрощаться с жизнью можно в любых условиях миллионами способами!
- Это ваше дело, а шнурки «не положено».

Любой, попадающий в тюрьму, подвергается тщательному  обыску. В дальнейшем это становится многоразовой рутиной. Делается это, если находишься в тюремных застенках, в особом помещении. У обыскивающего клеёнчатый халат, застёгивающийся сзади. Ты выкладываешь всё, что у тебя есть. Это переписывается. Затем раздеваешься догола. Тебе заглядывают во все потаённые места. Просят наклоняться и приседать. Не вздумай отказаться: применят силу и изобьют. Голый стоишь и ждёшь, пока всю твою одежду не перетрут привычные руки обыскивающего. Протирается каждая складочка одежды. Свой хлеб надзиратели отрабатывают добросовестно. Они с лёгкостью находят и обломки грифеля, и крохотные кусочки лезвия «безопасной» бритвы, трудно скрыть от них обрывок текста. Надо ли говорить современнику, что обыск называется шмоном? Шмоны устраивают часто. Всегда и везде. Шмонают тебя, шмонают камеру, шмонают барак, шмонают зону. Но позднее я заметил, что, если перед обыском положить что-либо на их сейф, или что там ещё, то после обыска можно незаметно взять своё обратно, чем я неоднократно пользовался, вызывая подозрительный интерес у сокамерников. (Таких хитростей много. Так, например, (не поверят ни бывшие зэки, ни охранники того времени) я проносил в зону после зазонной работы, когда удавалось через вольных достать водки, лакомую для обыскивающих надзирателей бутылку, подняв её в рукавице (в «голице») над головой при обыске. Тебя ощупают и – «пшёл» дальше. Конвейер торопит, надо «обработать» ещё сотню других зэков, беспокойно стоящих  «пятёрками» друг за другом. Всем надо к ужину, и нам, и надзирателям. Но, если у тебя «накныкали» (нашли) эту бутылку, то без раздумья бей её любым способом. И тебя, правда, не пожалеют, но пусть никто не рассчитывает на «подарочек судьбы» и – не стараются!)

Но ещё до обыска (впрочем, не без предварительного поверхностного ощупывания) тебя помаринуют в «отстойниках». Это крохотные камерки-шкафчики. В них можно только стоять (не надо пытаться присесть на десятисантиметровую перекладинку, вделанную в стену как скамеечку и явно расположенную не по росту, – моментально затекут ноги, и заноет спина). Стой часами и радуйся, что сверху ничего не капает, под ногами сухо. Есть в арсенале тюремщиков похуже гадости! Не надо в отстойниках торопить события: нервы растреплешь, а толку – никакого. Впрочем, под дых при выводе получить всё-таки можешь.

После обыска – баня.
В СССР хозяйство ГУЛага было вторым государством. Государством в государстве. А в каждой ячеечке зарешётчатого мира, в каждой тюрьме или лагерном пункте банно-помывочные заведения – свой совершенно особый мир. Если ты уже сегодня мылся в бане, но «по положению» должен пройти её ещё и ещё раз, покорись. Сдай всё своё бельё в прожарку, пройди санобработку, которая включает в себя и стрижку всех волос на теле, и помаз;ние хлоркой интимных мест для дезинфекции, возьми свой маленький кубик мыла и заходи в холодное осклизлое помещение. Сможешь найти тёплую воду, воспользуйся ею, но берегись внезапного кипятка. Здесь может такое случиться, что холодная вода «вся кончилась». Но чаще отключают горячую воду. Будь всегда готов обтереть с себя пену, чтобы не простудиться под ледяной водой. Следи за тем, как из прожарки тебе выдают твои пожитки. Прожаркой выжигают возможных паразитов. Если что прожглось до дыр или ты получил чужое – стерпи, молчи. А вот, что тебе не додали полотенца, ори как можно яростней. Лишнее полотенце в камере – богатство. Это сухое бездымное топливо. Но банщик выскочит из своего закутка, и, не дай Бог, если найдёт у тебя плохо спрятанное богатство! О полотенце, как бездымном топливе, расскажу чуть позднее.

Теперь предстоит знакомство с камерой, в которой тебе надо будет жить. Первостепенное значение имеет умение читать воздух, стены, пол, потолок, дверь, кормушку, глазок, окно,  решётку камеры.

На ожидаемую стерильность (после обязательной бани) и чистоту не рассчитывай. «Все ночи полные огня», как поётся в известной песне, обеспечены постоянным электроосвещением (не вздумай загородить лампочку – карцер!). В «свою» камеру после непременных мытарств ты входишь со вздохом облегчения. Но первые часы (иногда и – сутки) тебя то и дело «дёргают» (вызывают). Это для «впервой» - любопытно. Вот тебя ведут «печатать пальчики». Дактилоскопической картотеке Системы необходимо иметь и твои отпечатки пальцев, раз  попал в её сети. Твою руку властно берут, и прокатывают каждый, предварительно испачканный чёрной краской, палец в определённых клеточках разграфлённого листочка бумаги, а затем прижимая всю измазанную ладонь тоже к отведённому для её отпечатка месте. То же делают и со второй рукой. Ты пытаешься сам аккуратней отпечатать свои неповторимые кожные узоры, но тебя грубо одёргивают: не мешай! Затем тебя выводят фотографироваться. Вешают на шею (или дают в руки) табличку, где набраны из отдельных букв и цифр номер (гриф дела), твоя фамилия, год рождения. Тебя фотографируют анфас и в профиль. Снимки поясные. Но это не всё. Ещё тебя выведут, заставят раздеться, и, записывая в особый формуляр, осмотрят голого на предмет «особых примет», ищут родинки, бородавки, татуировки, шрамы, медицинские швы. Измерят рост.  Казалось бы всё. Ты стал «своим», ни с кем не спутают, из миллиардов идентифицируют. Но тебя ещё не раз вызовут, чтобы что-то уточнить, зафиксировать все адреса родственников, составить «Медицинскую карточку», ощупать, осмотреть полость рта и всего остального. Не раз понадобится тебе где-то расписаться. Напомню, что это был 1956 год. Вот так бы возились с нами, когда отправляли в карцер!

Не каждый «на воле» имеет своё жильё, тем более - отдельную камеру. Метров 8 – 9 квадратных. Этим меня обеспечили сразу. Но кровать из железных пластин имела приспособление подниматься и пристёгиваться замком к стенке, чтобы днём не было возможности лежать. Вонь от параши непременный атрибут любой камеры, где нет водопровода. Каждый предмет «зачуханный» донельзя. А вот клопы, блохи и вши – от вкуса «начальника». Утверждаю, что «от вкуса», так как сам не раз с лёгкостью выводил паразитов, и все могут, тем более «начальство», а они, паразиты, вот тут есть. Встречал камеры и бараки с таким количеством этих кусачих тварей, что рассказать – не поверят. На Седьмом в Мордовии (лето 57 года) один день в месяце был «санитарный». Обязательным порядком разбирались и выносились на обработку в котлах с кипящей водой «шконки» - вагонки нар. Желающие имели право заменить слежавшиеся древесные стружки в матрасах. Для чего это делалось – не понятно, разве что «для галочки» и, естественно, ради очередного издевательства над заключёнными. Ведь стены бараков кишели насекомыми. Стены в котёл не засунешь. Часто приходилось просыпаться, чтобы горящими спичками провести по притолоке, откуда горохом сыпались вниз побелевшие обожженные клопы. После этого с полчаса легко можно было выдерживать отдельные укусы оставшихся поблизости бесстрашных вампиров. Но всего с полчаса. Их полчища были неистребимы и моментально восстанавливали свои ряды. А вот в КПЗ (Камеры Предварительного Заключения) милиции Кировского района Ярославля в шестидесятых годах вырастили «камерных» клопов ужасно агрессивных. К тому же они были значительно больше своих обычных собратьев, «постельных» клопов. С первой же минуты «среди ясного дня» эти селекционные твари бросались, вылезая из всех щелей стен и деревянных настилов, падая сверху, с потолка, и моментально больно принимались пить кровь арестанта. Отпугивать их было бесполезно. Они забирались в штанины и рукава и бешено кусали, кусали. Танцевать и кричать в камерах считалось «нарушением режима» и безжалостно пресекалось! Где-то я читал, что таких клопов начальнички считали своим богатством и любовно берегли «популяцию». Перевоспитание правонарушителей – основное дело тюремщиков. У каждого были свои методы и секреты.

В тюрьме начальства много. Заключённые так к ним и обращаются: гражданин начальник. (Вообще-то, первое, что тебе скажут, как только ты окажешься в руках вершащих правосудие, это: обращайся ко всем со словом «ГРАЖДАНИН», ни в коем случае не «ТОВАРИЩ».
– «Тамбовский волк тебе товарищ! Понятно?».
А у тебя ещё следствие идёт, ещё не было суда, может, ты и не преступник вовсе! Почему же «Тамбовский волк тебе товарищ»?)
 Есть надзиратели, воспитатели, начальник по режиму, начальник по этажу, начальник корпуса и прочая и прочая, и, конечно, Сам – начальник тюрьмы, Хозяин. Можешь любому из них на что-нибудь пожаловаться. Но при поиске «крайнего» они найдут именно тебя. Такая у них работа и выучка. Таким образом, если ты решился пожаловаться, готовься и к наказанию. Так что – не рыпайся!
Кто смотрит телепередачи или читает о работе следователей, наверное, заметил, как сыщики любят пугать: «Вот попадёшь в камеру; там, таких как ты, не любят; там тебе придётся не сладко». То есть в камерах специально поддерживают преступную атмосферу криминальных разборок «по понятиям» и «воровским законам». Здесь кого-то бьют, кого-то насилуют («опускают»), а кого-то и убивают. Всё это мне пришлось наблюдать. Об этом знает и тюремная администрация. Но вместо того, чтобы пресекать «беспредел», она изучает и использует его в своих сомнительных целях. К примеру, комплектует так называемые «пресс хаты», распространяет компрометирующие сведения о заключенных, или шантажирует их ими (держат нужного им человека «на крючке»). Пользуется сложившимися преступными порядками для наведения своего порядка, в котором непременной составной частью являются подавление воли личности, жестокость и, естественно -  криминал.

В 73 г. (через 17 лет после моих первых благополучных тюремных мытарств) тюремщики умудрились ввести (закрепить)  такие «порядки», когда в камерах, где изначально собрано «не здоровое общество», эти «не здоровые», подонки, вершат почему-то свой суд. Так, как велит им, откуда-то взявшиеся, чувство справедливости или «патриотический» дух, приветствуемый начальством. (Напомним: тем начальством, которое бросило их сюда, держит их здесь, будет измываться над ними, до последнего часа их пребывания здесь. Сотрудничать с которым было западло всегда и повсюду).  Я говорю О ЗВЕРСКОМ НЕОДНОКРАТНОМ ИЗБИЕНИИ (по санкции, по крайней мере – «совету» следователя и приказу администрации тюрьмы!) ВО ВРЕМЯ СЛЕДСТВИЯ «СОКАМЕРНИКАМИ» Жалнина, ЮНОШУ 16-ТИ ЛЕТ, москвича, арестованного за попытку угона самолёта (ЯК – 40, с 26 пассажирами). Угонщиков было четверо (Никифоров, Романов, Бондарев и  Жалнин, о котором я говорю). При захвате самолёта были двое ранены. При освобождении заложников (пассажиров самолёта) Романов застрелился, Никифоров умер от ран (на следующий день), Бондарев признан невменяемым и полгода провёл в психбольнице. Жалнина судили и дали 10 лет. Цель неудавшегося побега за границу у подростков  (все они одногодки,  учащиеся московского автомеханического техникума) была: помочь индейцам Америки в их борьбе за свои права. Анекдот, но мы не смеёмся. Наворачиваются слёзы.