Реинкарнация8

 

         Р Е И Н К А Р Н А  Ц И Я
                8   

Утром Чумак встал поздно. Услышал, как на кухне работают аппараты: кофейный и для тостов. Вышел и увидел Елену, хлопотавшую вокруг стола. Поздоровался. Елена повернулась.
--Не хотела тебя будить. Мне нужно было позаниматься с роялем, но ты так сладко спал.
--А ты разве не на работе?—удивился Чумак.
--Сегодня у нас репетиции и можно придти в театр попозже,--ответила жена и, в свою очередь удивилась.—А ты почему не на работе?
---У нас тоже репетиции,--пошутил он.—Я сегодня останусь дома и почитаю.
--Что ты читаешь?
--Беседы с Богом.
--Что? Я не ослышалась?
--Нет. Это просто философский трактат и есть интересные мысли. Но самое главное есть кое-что об реинкарнации.
--Тебя волнует этот вопрос?
--Да,--не стал вдаваться в подробности Чумак.
--Ну, хорошо. Я пошла на работу. В холодильникевсё для обеда. Не проголодаешься. Пока.
После ухода жены, Чумак налил себе кофе, сделал пару бутербродов и, прихватив, начатую ранее книгу, отправился в кабинет.
Существует  ли  такая  вещь, как реинкарнация? Сколько у  меня  было жизней в прошлом? Кем я тогда был? «Кармический долг» -- это реальность? Трудно поверить в то, что по этому поводу все еще возникает вопрос, Я с трудом  могу себе это  представить. Было  так много сообщений  о вспоминании прошлых  жизней  из  исключительно  надежных   источников.   Некоторые  люди поразительным  образом воскресили в  памяти  подробные  описания событий,  и доказано, что при этом была исключена всякая возможность того, что они могли каким-то   образом   выдумать   или   изобрести   что-то,   чтобы   обмануть исследователей или своих близких.
--У тебя было  647 прошлых жизней, раз уж ты настаиваешь на точной цифре. Это  твоя  648-я. В  других ты был  всем. Королем, королевой, рабом.  Учителем, учеником, мастером.  Мужчиной, женщиной. Воином, пацифистом. Героем, трусом. Убийцей, спасителем. Мудрецом, глупцом. А сейчас детективом и будешь им долго, полка самому не надоест. Всем этим ты был!
--Я иногда  чувствую себя экстрасенситивом. Существует ли вообще такая вещь,  как «ясновидение»? Есть  ли  оно  у меня?  Находятся ли люди, которые называют себя экстрасенсами, «в сговоре с дьяволом»?
--Да, такая вещь, как ясновидение, существует. У тебя оно есть. Оно  есть у каждого. Нет человека, у которого не  было  бы  способностей,  которые  ты называешь экстрасенситивными, есть только люди, которые их не используют.  Применять ясновидение и другие подобные способности -- это не более чем пользоваться шестым чувством. Очевидно, что это не означает  «быть  в сговоре с дьяволом», иначе я бы не дал тебе это чувство.  И  конечно,  нет никакого дьявола, с которым можно было бы сговориться.
               
                (Уолш. «Беседы с Богом»)


 «Я понимаю  твою  усталость.  Я знаю,  что тебе надоела эта борьба. Но Я говорю тебе: когда ты следуешь за Мной, борьба исчезает. Живи в пространстве твоего Бога, и любое событие станет благословением.
Как я  могу попасть в пространство моего Бога,  когда я потерял работу, надо платить  за  жилье, детям нужен зубной врач? Мне кажется, находиться  в своем возвышенном, философском  пространстве -- это самый  ненадежный способ решения любой из этих проблем.
Не отрекайся от Меня, когда ты больше всего во  Мне нуждаешься.  Настал час твоего самого большого испытания.  Пришла пора твоего самого счастливого случая. И он -- в возможности подтвердить все, что здесь написано. Когда Я говорю «не отрекайся  от  Меня»,  Я похож на того озабоченного, невротического Бога,  о  котором  мы  говорили.  Но  Я не такой.  Ты  можешь «отрекаться от  Меня» сколько захочешь. Меня это не волнует --между нами всё равно ничего  не изменится.  Просто Я говорю так,  отвечая  на твои вопросы.
Именно тогда, когда становится невыносимо, ты часто забываешь о  том, Кто Ты Есть,  и  об инструментах,  которые Я дал тебе,  чтобы ты  создал  ту жизнь, которую бы ты выбрал. Сейчас для тебя как никогда актуально войти в пространство твоего Бога. Во-первых, твой  разум  обретет  покой.  Именно  умиротворенный  ум  рождает великие  идеи  -- идеи,  могущие послужить решением  самых больших  проблем, которые ты себе воображаешь. Во-вторых, именно в пространстве твоего Бога ты Самореализуешься. А это есть цель -- и единственная цель -- твоей души.
Когда ты находишься в пространстве твоего Бога, ты знаешь  и понимаешь, что все, что  ты сейчас испытываешь, -- временное. Я говорю тебе, что небо и
Земля  исчезнут, но ты -- нет.  Эта  бесконечная перспектива помогает  тебе видеть вещи в истинном свете. Ты  можешь охарактеризовать эти нынешние  условия  и  обстоятельства --вполне справедливо -- как временные и преходящие. Ты можешь  использовать их и  в качестве инструментов (а это именно то,  чем они являются:  временными, преходящими инструментами) в создании нынешнего опыта.
Как ты  думаешь, кто ты? Как ты  думаешь, кто ты есть относительно того жизненного опыта, который называется  потерей работы? И, может быть, ближе к сути: как ты думаешь, кто  Я? Ты  воображаешь,  что решить эту проблему  для Меня  слишком сложно?  Выбраться из  этого  трудного положения  -- для  Меня
слишком большое  чудо?  Я  понимаю, ты можешь думать, будто тебе это не  под силу, даже с помощью всех тех инструментов, которые Я тебе дал. Но ты что, в самом деле считаешь, что это слишком сложно для Меня?
Умом я понимаю, что никакое дело не является слишком сложным  для Бога. Но  эмоционально, как мне кажется, я не могу  быть  в этом уверен. Дело не в
том, в состоянии ли Ты с этим справиться, а в том, захочешь ли Ты.
Понимаю. Выходит, все дело в вере.
Да.
 У тебя  не возникает  вопросов по  поводу Моей  способности--ты просто сомневаешься в Моем желании.
Видишь ли, я  все  еще  живу тем  богословием, которое утверждает, что, возможно, где-то здесь для меня уготован урок. Я все еще  не уверен, что мне положено найти решение. Может быть, мне положено иметь проблему? Может быть, это и есть  одно из тех «испытаний», о  которых мне постоянно  твердят  наши
богословы? Поэтому я беспокоюсь, что эта  проблема не может быть решена. Что она--одна из тех, благодаря которым,  Ты намерен дать мне болтаться  здесь с...
Возможно,  сейчас  подходящее  время  вернуться еще  раз  к  тому,  как получилось,  что Я вошел с тобой в контакт. Ведь ты думаешь,  что все дело в Моем желании, а  Я говорю тебе, что дело в твоем. Я желаю тебе того, чего ты желаешь себе.  Ни больше, ни меньше. Я  не сижу  и не  оцениваю  просьбу  за просьбой: стоит ли тебе что-то дать или нет. Мой закон -- это  закон причины и  следствия, а не закон «поживем—увидим». Нет ничего, что ты не можешь иметь,  если ты это выбираешь. Еще  до того, как ты попросишь, Я уже дам тебе это. Ты этому веришь?
 Нет. Прости. Я знаю, что слишком много молитв остается без ответа.
Не извиняйся.  Всегда  оставайся с  истиной -- истиной  твоего опыта. Я понимаю это. Я уважаю это. Я одобряю это.
 Хорошо,  потому  что я не верю, что получаю, что  бы ни просил. Вся моя жизнь доказывает, что это не так. На  самом деле я  редко получаю то,  о чем прошу. А когда такое случается, я считаю себя чертовски счастливым.
Интересное сочетание слов. Похоже, у тебя есть из чего выбрать. В жизни ты можешь быть  либо чертовски счастливым, либо благословенно  счастливым. Я бы предпочел, чтобы ты был благословенно счастлив. Но, разумеется, Я никогда не вмешиваюсь в твои решения. Я говорю тебе: ты всегда получаешь то,  что  ты создаешь, и  ты  всегда что-то создаешь. Я не выношу  оценок по поводу  творений, над которыми ты  кудесничаешь. Просто Я даю тебе возможность творить еще--все  больше и больше. Если тебе не нравится то, что  ты создал, выбери опять.
Моя работа как  Бога состоит в том, чтобы всегда предоставить тебе такую возможность. Сейчас ты говоришь Мне, что не всегда получал то, что хотел. Но Я здесь для того, чтобы сказать тебе, что ты всегда получал то, что призывал, Твоя жизнь всегда есть результат твоих мыслей о ней --  в  том числе  и твоей явно творящей мысли о том, что ты редко получаешь то, что выбираешь. В настоящий момент ты воспринимаешь себя как жертву ситуации, связанной
с потерей работы. Но дело в том, что ты уже больше не выбирал эту работу. Ты перестал просыпаться  по утрам в предвкушении и  начал просыпаться в страхе.
Ты  перестал чувствовать  себя счастливым  в  связи  с  работой,  и  у  тебя появилось чувство обиды. Ты даже стал фантазировать о  том, как  бы заняться
чем-нибудь другим. Ты считаешь,  что  эти вещи ничего не значат? Ты  неправильно понимаешь свою силу. Я  говорю  тебе: твоя жизнь  складывается из  твоих намерений  по отношению к ней.
Так каково же твое намерение сейчас? Ты намерен доказать свою  теорию о том, что  жизнь редко приносит тебе то,  что ты  выбираешь?  Или  ты намерен продемонстрировать, Кто Ты Есть в Действительности и Кто Есть Я? Я испытываю досаду. Отрезвление. Смущение. Тебе от этого легче? Почему  бы просто не признать правду, когда  ты ее слышишь, и не пойти ей  навстречу? Не надо себя винить. Просто проанализируй то, что ты выбирал, и выбери снова.
Но  почему я с такой готовностью всегда  выбираю  плохое? И потом казню себя за это?
А чего еще можно ожидать? С первых дней тебе говорили, что ты «плохой». Ты  принимаешь,  что  родился  в  «грехе».  Чувство вины  является заученной реакцией.  Тебе  велели  чувствовать вину еще до  того,  как ты  мог  что-то натворить.  Тебя  научили  испытывать стыд за  то,  что ты родился  не таким совершенным. Это мнимое  состояние несовершенства, с  которым,  как  утверждают,  ты появился на свет,  и  является тем,  что  ваши  религиозные  фанатики  имели бесстыдство  назвать  первородным  грехом. 
А это и есть первородный грех --только не  твой. Это первый грех, который был  сотворен по отношению  к тебе миром, который не знает  о Боге ничего, если считает, что Бог стал бы – или мог бы -- создавать что-нибудь несовершенное. Некоторые из ваших  религий  построили целые богословские учения вокруг этого недоразумения. Это  и в буквальном смысле --недоразумение. Потому что все,  что Я  замышляю,  --  все,  чему  Я  даю  жизнь,  --  совершенно;  это совершенное  отражение  самого совершенства,  созданного  по  Моему образу и подобию.
Чтобы подтвердить  идею  карающего Бога,  вашим религиям  потребовалось создать для Меня  что-то, что может вызвать гнев. И получилось, что даже тех людей, которые  живут  образцово,  каким-то образом надо спасать. Если их не нужно спасать от самих себя, то нужно спасать от их собственного врожденного несовершенства, Поэтому  (как утверждают эти  религии)  тебе бы лучше делать что-нибудь в связи с этим, да побыстрее, -- иначе ты отправишься прямо в ад.
Так в конечном счете вряд ли можно задобрить таинственного, карающего и гневного  Бога, но  зато именно  так рождаются дикие,  мстительные,  злобные
религии.  Так  религии себя  увековечивают. Так сила  продолжает  оставаться сосредоточенной в руках единиц, а не переживается через многих. Конечно, ты  постоянно выбираешь  менее  важную мысль,  менее  значимую идею, самое никчемное представление о себе и о своей силе, не  говоря уж обо Мне и обо всем, что Мое. Тебя так научили.
Бог мой! Как же мне разучиться этому?
Хороший вопрос. И главное, обращен по адресу!
Ты можешь разучиться,  читая и перечитывая эту книгу. Читай ее вновь  и вновь. Пока не  станет понятным каждый  абзац.  Пока каждое слово не  станет тебе знакомым. Когда ты сможешь  цитировать отрывки  из нее другим,  когда в самый  недобрый  час в  памяти  будут  всплывать  ее фразы,  ты  обязательно «разучишься».
Но я еще о многом хочу Тебя расспросить. Еще о многом хочу узнать.
В самом деле. Ты  начал с очень  длинного перечня вопросов. Может быть, вернемся к нему? 
Когда я достаточно  узнаю о  человеческих  отношениях, чтобы у меня они складывались  гладко?  Есть  ли вообще  какой-то  способ  быть счастливым  в
отношениях? Неужели они должны быть постоянной проблемой?
Тебе нечего узнавать об отношениях. Тебе нужно только проявлять то, что ты уже знаешь. Есть способ  быть счастливым в  отношениях,  и он состоит в  том, чтобы использовать отношения для их  намерений и целей, а не для той цели, которую запланировал ты. Отношения постоянно проверяют, на что  ты способен, постоянно призывают тебя создавать, выражать и испытывать на собственном опыте все более и более высокие черты себя  самого, свое еще  более возвышенное мировосприятие, свои еще  более замечательные  представления о  самом себе. Нигде  ты  не  можешь сделать это так непосредственно, действенно  и  так явно,  как в отношениях.
Фактически, ты вообще не можешь все это осуществить вне отношений. Только через свои отношения с другими  людьми, местами и событиями ты и можешь существовать (как субъект, как уникальное нечто) во Вселенной. Помни: может не быть чего-либо другого, но не тебя. Ты такой, какой ты есть, только относительно чего-то  другого,  что таковым  не  является.  Так  устроен мир относительного-- в противоположность миру абсолюта, где пребываю Я.
 Как  только ты ясно осознаешь  это, как только ты  глубоко проникнешься этим, ты  интуитивно  благословишь  любой  жизненный  опыт,  встречу с любым человеком и особенно -- личные  человеческие  отношения, потому что станешь воспринимать их как конструктивные в самом  высоком смысле. Ты  поймешь, что они могут быть  использованы, должны быть использованы и используются, чтобы построить того, Кто Ты Есть в Действительности. Это  «построение»   может   быть   замечательным   воплощением   твоего собственного осознанного плана или  складываться исключительно  стихийно. Ты можешь  выбрать быть результатом  того, что  происходит, либо  того, как  ты решил  быть и  что делать  с тем,  что происходит.
Именно в последнем случае сотворение «Я» становится осознанным. Именно во  втором варианте  опыта  «Я» становится реализованным. Поэтому благослови любые  взаимоотношения и воспринимай их как значимые и формирующие того, Кто Ты Есть -- и кем ты сейчас выбираешь стать. Сейчас твое любопытство  вызывают личные взаимоотношения романтического толка, и я понимаю почему.
Поэтому позволь Мне специально и обстоятельно  остановиться на любовных взаимоотношениях --  на  том,  что  продолжает  доставлять  тебе  так  много беспокойства! Когда  любовные взаимоотношения  не удаются  (на самом  деле  отношения никогда не бывают неудавшимися, разве что лишь в сугубо человеческом смысле: ты не получаешь того,  что ты хотел), они не удаются потому, что для них был неправильный повод.
(«Неправильный»,  разумеется, -- относительный термин, означающий что-то соизмеримое с тем, что  «правильно», -- что бы  это ни  было! На вашем языке было бы правильнее сказать, что «отношения не удаются -- то есть изменяются,--  когда  поводом  для   них  послужили   причины,  не  совсем  выгодные  и благоприятные для их выживания».)
Большинство людей вступает во  взаимоотношения скорее с прицелом на то, что они могут из них извлечь, чем на то, что они могут в них внести. Цель любых взаимоотношений  -- решить, какую  часть  себя  ты  хотел бы «проявить», а  не какую  часть другого  человека  ты  хотел  бы захватить  и удержать. В отношениях может быть только  одна цель --  и это для всякой жизни -- быть и выбирать, Кто Ты Есть в Действительности.
Очень романтично звучит, когда ты говоришь, что ты был «никем», пока не появился кто-то близкий тебе.  Но это  не так. Хуже  того, это  оказывает на данного близкого тебе человека невероятное давление, заставляя его быть тем, кем он на самом деле не является. Не желая «огорчать» тебя, близкие  очень  стараются быть такими, как ты хочешь,  и вести  себя соответственно  до тех  пор, пока они  не поймут, что больше уже не могут. Они не  могут больше играть те роли, которые ты для них определил. Накапливается обида. Потом раздражение.  В  конце концов, чтобы  спасти  себя (и  отношения),  близкие  начинают востребовать свои подлинные «я», все больше  действуя в соответствии с  тем, Кто  Они Есть в Действительности. Примерно  в это время ты и  замечаешь, что они «очень изменились».
 Очень романтично звучит, когда ты  говоришь, что теперь, когда  близкий человек  вошел  в  твою  жизнь,  ты  ощущаешь  себя   завершенным.  Но  цель взаимоотношений не в  том, чтобы был другой, кто мог бы завершить тебя,  а в том, чтобы был другой, с кем можно разделить свою завершенность.  Вот  в  чем парадокс всех человеческих взаимоотношений: тебе  не  нужен близкий человек,  чтобы ты сполна  мог испытать, Кто Ты Есть, и при  этом -- без другого ты ничто.
В этом тайна и чудо,  разочарование и  радость человеческого опыта. Для этого  требуется   глубокое  понимание  и  полная  готовность  жить  с  этим парадоксом  так,  чтобы  в этом был здравый смысл. По моим наблюдениям,  так живут очень немногие люди. Большинство  из вас вступает  в годы,  когда формируются отношения,  со зрелым  предвкушением,  с обилием  сексуальной энергии, с широко распахнутым сердцем и с радостной, даже пылкой душой.  Где-то между  40 и 60 годами (и для многих скорее раньше, чем позже) ты отказываешься от  своей самой высокой  мечты, оставляешь  свою самую большую надежду  и  довольствуешься  самыми приземленными  ожиданиями, а то  и вовсе ничем.
Проблема  так  важна, так  очевидна  и  в то же время ее так трагически превратно понимают: твоя самая высокая  мечта,  твои самые светлые помыслы и самая  несбыточная надежда скорее  имеют отношение  к  твоему  возлюбленному другому,   чем   к  твоему   возлюбленному  «Я».   Мерилом  прочности  твоих взаимоотношений является то, насколько легко  другой человек сжился с твоими убеждениями и насколько хорошо  ты осознавал себя, живя согласно его или  ее представлениям.  Но  истинное  испытание связано с тем,  насколько хорошо ты живешь в согласии со своими идеями.
Взаимоотношения  священны,  потому что они  обеспечивают самую  большую возможность  в  жизни,  даже  ее  единственную  возможность, -- создавать  и воплощать опыт твоего самого высокого  представления о Себе. Взаимоотношения терпят неудачу, когда ты видишь в них самую  большую возможность создавать и воплощать опыт твоего самого высокого представления о другом человеке.
Пусть каждый человек во взаимоотношениях заботится о Себе -- кем он Сам является,  что  делает  и что имеет;  чего он  Сам хочет, о чем просит,  что отдает; что он Сам ищет, создает, испытывает, -- и тогда все взаимоотношения замечательным образом служили бы своей цели -- и их участникам!
Пусть  каждый заботится  во взаимоотношениях не о  другом, а  только, и только, и только о Себе.  Это  наставление кажется  странным,  потому  что тебе  говорили, что  в высшей форме отношений человек  беспокоится лишь  о  другом человеке.  Но  Я говорю тебе: твое сосредоточение на другом,  твоя  одержимость другим и есть то, что приводит отношения к неудаче.
Кем другой является? Что  другой  делает? Что другой имеет?  Что другой говорит?  Чего  хочет? Чего требует? О чем другой  думает?  Чего  ждет?  Что собирается делать? Мастер понимает, что совершенно не  важно, кем является другой, что  он делает, имеет, говорит,  чего хочет, требует. Не важно, о чем другой думает, чего ждет, что он намерен делать. Важно лишь, кем являешься ты в отношении к этому. Самый любящий человек -- тот, кто сосредоточен на Себе.
Это очень радикальное учение...
Вовсе нет,  если посмотреть на это  повнимательнее.  Если ты не  можешь любить Себя, ты не  можешь любить  другого. Многие  люди  допускают  ошибку, стараясь  обрести  любовь  к  Себе через любовь  к другому. Конечно, они  не понимают, что они это делают. Их усилия не являются осознанными. Это то, что сидит у них в голове. Глубоко в мозгу. В том, что вы называете подсознанием. Они думают: «Если я  смогу полюбить  других, они будут  любить  меня. Я стану привлекательным и смогу полюбить себя».
А  вот обратная сторона медали: многие люди ненавидят себя, потому  что чувствуют, что нет другого человека,  который  их любит. Это  такая болезнь, люди в  прямом смысле  слова  «больны любовью» -- потому что  на  самом деле другие люди их любят, но  это не имеет значения. Сколько людей ни признается им в любви, этого все равно недостаточно.
Во-первых,  они   не  верят   тебе.  Они   думают,  что  ты   пытаешься манипулировать  ими,  пытаешься  что-то  заполучить.  (Как можно  любить  их такими, какие  они  есть на  самом деле? Нет! Должно  быть,  здесь  какая-то ошибка! Ты наверняка чего-то хочешь от них. Чего же?) Они  пытаются  понять,  как  вообще  кто-нибудь  мог  бы  их  полюбить. Поскольку они вам не верят, то предпринимают действия,  чтобы заставить тебя доказать  твою любовь. Ты  должен продемонстрировать, что ты их  любишь. Для этого они могут попросить, чтобы ты начал вести себя по-другому.
Во-вторых,  если  они  наконец смогут поверить, что  ты  их любишь, они сразу же начинают беспокоиться,  как долго они смогут удержать  твою любовь. Чтобы   продолжать  владеть  твоей  любовью,  они  начинают  изменять   свое поведение. Таким  образом,  двое людей  буквально  теряют  себя  в отношениях. Они вступают  во взаимоотношения в надежде  обрести  себя,  а  вместо  этого --теряют.
Потеря Себя  во  взаимоотношениях чаще всего и служит причиной горечи в общении двух людей. Двое становятся партнерами в надежде, что целое будет больше, чем сумма отдельных составляющих, а потом  обнаруживают, что оно меньше. Они чувствуют себя  менее  самодостаточными,  чем  тогда,  когда  были  одинокими.   Менее способными, менее знающими, менее  радостными, менее привлекательными, менее
счастливыми, менее довольными.
Все  это потому, что они  и в самом деле стали  такими.  Они  во многом отреклись  от  тех  себя,  какие они есть,  чтобы  иметь  взаимоотношения  и сохранить их.  Взаимоотношениям никогда не  было  предназначено быть такими. Но именно так их переживает большее количество людей, чем ты можешь себе представить.
Но почему? Почему?
Потому что  люди потеряли чувство (если вообще когда-то имели его) цели взаимоотношений. Когда вы перестаете видеть друг друга как  священные  души на священном пути,  вы   не  видите  целей  и  причин,   которые  лежат  в  основе   всех взаимоотношений. Душа вошла в тело, а тело стало живым -- для эволюции. Ты развиваешься, ты становишься. И  ты используешь свои взаимоотношения с чем угодно для того чтобы решить, чем ты становишься.
Это работа,  выполнить  которую  ты  и  пришел  сюда.  В  этом  радость сотворения Себя. Познания Себя. Сознательного становления тем, кем ты хочешь быть. Вот что имеется в виду, когда говорят о Самосознании. Ты  привнес  свое   «Я»  в   мир  относительного,  чтобы  у  тебя  были инструменты, с помощью которых ты смог бы познать и испытать, Кто Ты Есть  в Действительности. Ты Есть Тот, кем ты сам себя создаешь в отношениях со всем остальным.
Твои личные взаимоотношения  -- самое  важное  звено  в этом  процессе. Поэтому твои личные взаимоотношения-- священный  полигон. В  сущности, они никак не связаны с другим человеком, но поскольку в них вовлечен другой, они во всем связаны с другим. Это   божественная  дихотомия.  Это  замкнутый  крут.  Так  что,  когда говорится:  «Блаженны сосредоточенные на  Себе, ибо они познают Бога» -- это не  такое  уж радикальное заявление. Познать высочайшую часть своего  «Я»  и
оставаться сосредоточенным на ней -- разве плохая цель для твоей жизни? Итак,  прежде  всего   ты  должен  наладить  взаимоотношения  со  своим собственным «Я».
 Вначале ты должен научиться чтить, лелеять  и любить самого Себя, свое Я». Вначале ты должен  Себя видеть  достойным, и тогда  ты  сможешь  видеть
достойным другого. Вначале  ты должен  видеть блаженным Себя,  и  тогда ты сможешь  видеть блаженным другого. Вначале ты должен познать Себя как святого, и тогда ты сможешь признать святость в другом.
Если  ты запряжешь  повозку  впереди  лошади  --  а большинство религий именно  это  и просят тебя  сделать --  и  будешь признавать святым  другого прежде,  чем  себя,  то  однажды это возмутит  тебя.  Никто из вас  не может терпеть,  когда  кто-то  святее,  чем  вы.  Но  ваши  религии как  раз-то  и принуждают вас называть других более святыми, чем вы. Некоторое время вы так и поступаете. А потом распинаете их.
Вы  распяли (так или иначе) всех Моих учителей, а не только  Одного. Вы так поступили не потому,  что они были святыми в большей степени, чем вы,  а потому, что вы сделали их такими. Все Мои учителя приходили с одним и тем же посланием. Не «Я более свят, чем ты», но «Ты такой же святой, как и Я». Это то послание, которое ты не смог услышать; это та истина, которую ты не смог воспринять.  Вот почему тебе  никогда не удается по-настоящему и  до конца  полюбить  другого человека. Ты  никогда по-настоящему и до  конца  не любил Себя.
Поэтому  я говорю  тебе:  отныне и навсегда будь сосредоточен на  Себе. Каждый момент смотри на то, кем ты являешься, что делаешь,  что имеешь, а не на то, что происходит с другим. Не в поступках другого человека, но в своих ответных поступках обретешь ты свое спасение.
Это я знаю, но в  некотором  роде  это звучит так, будто  нам вообще не следует обращать  внимание на то, что в наших взаимоотношениях делают с нами другие. Они могут делать  что угодно, и, пока мы сохраняем наше  равновесие, сосредоточиваемся  на своем  собственном  «Я»  и поддерживаем  в  .себе  эти достоинства,   ничто  не  может  затронуть  нас.  Но  ведь  другие  все-таки затрагивают нас. Иногда их поступки все же ранят нас. Именно тогда, когда во взаимоотношения приходит  обида, -- я не знаю,  что делать. Хорошо говорить: «Не бери в голову,  это ничего не значит», но  легче  сказать, чем  сделать. Меня  все  же  ранят  слова  и  поступки  людей,  с  которыми  у  меня  есть взаимоотношения.
Настанет день, когда  такого с тобой больше не  будет. Это будет  день, когда   ты   поймешь  и   станешь  претворять   в   жизнь   истинный   смысл взаимоотношений, их подлинное предназначение.  Именно потому, что  ты забыл об этом смысле и  предназначении, ты так и реагируешь. Но это нормально. Это часть процесса роста. Это часть  эволюции. Это Работа Души, предопределенная тебе во взаимоотношениях. Но в то же время это великое осмысление и великое вспоминание. Пока ты не вспомнишь  это – и пока ты  заодно  не  вспомнишь о  том,  как использовать  взаимоотношения  в качестве  инструмента  при  сотворении  Себя, --ты  должен  работать  на том уровне, на  котором ты  находишься.
На  уровне твоего понимания,  на  уровне твоего желания, па уровне твоей памяти. Кое-что  ты  можешь сделать, когда с болью и обидой реагируешь  на  то, каким другой человек является,  что он говорит или делает. Первое,  что надо сделать,--это честно признаться  себе  и другому  в  том,  что именно  ты испытываешь. Как раз это и боятся сделать многие из вас, ведь каждый думает, что  из-за  этого  он будет «плохо выглядеть». Где-то глубоко внутри себя ты понимаешь,  что  есть  какая-то  нелепость  в том,  что ты «так чувствуешь».
Возможно, это в самом деле тебя унижает. Ты в самом деле «выше этого». Но ты ничего не можешь поделать. Ты все равно так чувствуешь.  Есть  только  одно,  что  ты  можешь  сделать.  Ты должен  уважать свои чувства. Ибо уважение собственных чувств означает уважение Себя. И ты должен любить своего ближнего, как ты любишь самого себя. Как вообще можно ожидать, что  ты когда-нибудь поймешь и  будешь уважать  чувства другого, если  ты не уважаешь Свои чувства?
Вот первый вопрос при  любом взаимодействии с  другим человеком: Кто  Я Есмь теперь и Каким Я Хочу Быть в отношении к этому?  Часто ты не помнишь, Кто  Ты Есть  и  Каким  Ты  Хочешь  Быть, пока  не попробуешь испытать  несколько способов существования. Вот почему так  важно уважать свои самые неподдельные чувства. Если твое первое  чувство отрицательное, то часто все, что нужно, чтобы
уйти от него,--это просто чувствовать это чувство. Именно  тогда, когда у тебя злость, ты в  расстройстве, у тебя обращение,  у тебя гнев, когда тобою овладело  желание  «дать  сдачи»,  ты и  можешь  отказаться от  этих  первых впечатлений, потому что это «не то, Кем Ты Хочешь Быть».
 Мастер--это тот, у кого  был достаточный жизненный  опыт, чтобы знать наперед,  что  он  в  конечном  счете  выбирает.   Ему  нет  нужды  что-либо «пробовать». Он уже носил эти одежды раньше и знает, что они ему не подходят-- они  не «его». А  поскольку жизнь Мастера посвящена постоянной реализации Себя  таким,  каким  он  себя знает, такие неподходящие  чувства  никогда не берутся в расчет.
Вот почему Мастера невозмутимы перед  лицом того, что другие назвали бы бедой. Мастер  благословляет  потрясения,  ибо знает, что из семян несчастья (как и  любого  опыта) произрастает все  то  же  «Я».  А  второй целью жизни Мастера всегда является рост. Ибо,  когда  он уже достиг Самореализации, ему ничего не остается делать кроме того, чтобы быть еще более реализованным.  Именно на этой ступени человек от работы  души переходит к работе Бога, потому что так задумал Я!
Чтобы  продолжать  этот  разговор, я  буду  исходить из  того,  что  ты находишься на стадии работы души. Ты все еще стремишься реализовать (сделать «реальным») того, Кто Ты Есть в Действительности.  Жизнь (Я) предоставит тебе массу возможностей сотворить это  (помни, что жизнь -- не процесс  открытия; жизнь -- процесс творения).
Ты  можешь  вновь и вновь  творить  того, Кто Ты  Есть. Именно этим ты, собственно, каждый день и занимаешься. Однако дела  обстоят так,  что  ты не всегда приходишь к однозначному  ответу. Находясь в одних и тех же жизненных ситуациях,  однажды ты предпочтешь  быть  терпеливым,  любящим  и  добрым. В следующий раз ты, возможно, решишь, что надо быть злым, уродливым и мрачным.
Мастер --  это тот,  кто  всегда приходит к одному и тому же  ответу, и этот ответ всегда является его высшим выбором. В  этом Мастер неизбежно предсказуем. Ученик же, наоборот, -- полностью непредсказуем.  Можно  сказать,  как  обстоят  дела у  кого-либо  на пути  к совершенству, просто отметив, насколько предсказуемо он делает высший выбор, отзываясь или реагируя на любую ситуацию.
Конечно, при этом возникает вопрос: что такое высший выбор? Это вопрос, вокруг которого вращались все философии и теологии человека с незапамятных времен. Если этот вопрос  по-настоящему занимает тебя, то  ты уже на своем пути к мастерству.  Верно  и  то, что  большинство  людей  все  еще всецело  заняты  другим вопросом. Не «Что есть высший выбор?» а «Что  выгоднее  всего?».  Или  «Как  потерять как можно меньше?».
Когда  жизнь  проживается  с точки  зрения  контроля  над  убытками или наибольших  преимуществ,  истинная благодать  жизни утрачивается.  Теряется возможность. Упускается шанс. Ибо  жизнь, проживаемая  таким образом, -- это
жизнь, проживаемая из страха, и эта жизнь лжет о тебе.  Ты --  не страх, ты -- любовь.  Любовь, которая не нуждается  в защите. Любовь,   которую  нельзя  потерять.  Но  ты  никогда  не  познаешь  это  на собственном опыте, если постоянно будешь искать ответ на второй вопрос, а не на первый. Ибо только человек, считающий, будто ему есть  что выигрывать или терять, задает второй вопрос. И только  тот, кто видит жизнь по-другому, кто воспринимает Себя как более высокое существо;  кто понимает, что  испытанием бывает  не выигрыш или  потеря, а лишь любовь  или невозможность  любить, -- только такой человек задает первый вопрос.
Тот, кто задает  второй  вопрос, говорит: «Я есть  мое  тело».  Та, кто задает первый вопрос, говорит: «Я есть моя душа». Да, кто  имеет  уши  слышать, да слышит  ибо  Я  говорю:  в критические моменты всех человеческих, взаимоотношений есть только один вопрос: «Как бы сейчас поступила любовь?».  Никакой  другой  вопрос  не  является  уместным, никакой  другой вопрос ничего не  значит, никакой другой вопрос  не  имеет такой важности для твоей души.
Сейчас  мы подошли к  очень  деликатному моменту толкования, ведь  этот принцип  действия по любви в  значительной степени  неправильно  понимали, и именно это  непонимание приводило  к обиде и  гневу  на жизнь,  что, в  свою очередь, побуждало столь многих сойти с пути.  Веками тебя  учили,  что  действие по  любви вытекает  из выбора  быть, делать и иметь все, что дает наивысшее благо для другого.  Я же говорю тебе: высший выбор -- тот,  что создает наивысшее благо для тебя.
 Как  и любая глубокая духовная  истина,  это  утверждение  открыто  для моментального  неверного  истолкования.  Тайна  немного  проясняется  в  тот момент,  когда  кто-то принимает  решение  о  том,  что  является  наивысшим «благом»,  которое  он может сделать  для  себя. Когда  делается  абсолютный высший выбор, тайна  раскрывается, круг  замыкается и  высшее благо для тебя становится высшим благом для другого. Может потребоваться несколько жизней, чтобы понять это, -- и еще больше жизней, чтобы  осуществить,  ведь  эта истина  вращается вокруг другой,  еще более глубокой:  «То, что ты делаешь  для Себя, ты делаешь для другого.  То, что ты делаешь для другого, ты делаешь для  Себя».
 Это потому, что ты и другой едины. А это потому, что...
Не существует ничего, кроме Тебя.
Все  Мастера, которые жили  на  вашей планете,  учили  этому.  Но  для  большинства  людей  это  осталось  лишь  великой эзотерической  истиной, мало используемой на практике. На самом  же деле это самая практическая «эзотерическая» истина всех времен. Важно  помнить  эту  истину  во  взаимоотношениях,  поскольку  без  нее взаимоотношения будут очень непростыми. Давай вернемся к практическому  использованию  этой  мудрости  и сейчас отойдем от ее чисто духовного, эзотерического аспекта.
 Очень  часто   под  влиянием  старых  представлений   люди  --  добрые, благонамеренные  и  даже  очень  верующие -- делали  то,  что  они  считали
наилучшим  для другого  человека. Как ни  печально, но во многих случаях  (в большинстве  случаев)  это  приводило лишь  к  непрерывным  оскорблениям  со стороны  этого  другого  человека.  К постоянным издевательствам.  К  вечным разладам во взаимоотношениях.  В  конце концов человек, стараясь делать все «как надо» с точки  зрения другого-- с легкостью прощать, проявлять сострадание, не сосредоточиваться постоянно  на определенных проблемах  и поступках, -- становится обидчивым, злым, недоверчивым, -- даже по отношению к Богу. Ибо как может справедливый Бог  требовать   такого   непрекращающегося   страдания,   безрадостности  и жертвенности, даже и во имя любви?
Ответ:  Богу это не нужно.  Бог  лишь  просит, чтобы ты включил  себя в число тех, кого ты любишь. Бог идет дальше. Бог предлагает -- советует,  -- чтобы ты поставил себя на первое место. Я делаю  это,  полностью  осознавая,  что некоторые из вас  назовут это богохульством, что значит «не Моим словом». Другие, возможно, сделают и того хуже: они  воспримут это как  Мое  слово  и истолкуют  его  неправильно  или исказят, чтобы оно соответствовало их собственным целям,--чтобы оправдывать безБожные деяния.
Я же говорю тебе: если ты ставишь себя на первое место в высшем смысле, это никогда не приводит к безБожному деянию. Тем не  менее если ты совершил какой-то поступок, считая  его наилучшим для себя, и  он  оказался безБожным, то  причина неудачи  не в  том, что  ты поставил на первое место себя,  а, скорее, в том, что  ты недопонял, что для тебя является наилучшим. Разумеется,   определение  того,  что   является  наилучшим  для  тебя, потребует от тебя  также определить,  что же  ты  пытаешься  совершить.  Это важный шаг, который многие люди игнорируют. На что ты «годен»? Какая у  тебя цель  в  жизни?  Без  ответов на  эти вопросы  сущность  того, что  является «наилучшим» в любых конкретных ситуациях, будет оставаться тайной.
С  практической точки  зрения -- впрочем,  не  принимая  во  внимание эзотерику, -- наилучшим  в  ситуациях,  когда  тебя оскорбляют,  для  тебя является  остановить того, кто тебя оскорбляет. И так будет лучше для  обоих-- и для тебя, и для твоего обидчика. Ведь даже  обидчик оскорбляется, когда его оскорблениям позволяют продолжаться. Для   обидчика   это  не  успокоение,  а  гибель.  Ведь   если  обидчик обнаруживает, что его оскорбления принимаются, то чему он  научился? Если же обидчик понимает, что его оскорбления больше не принимаются, то какие выводы он вынужден будет сделать?
Тем  не менее  относиться  к другим с любовью  не  обязательно означает позволять другим вести себя так, как им хочется. Родители быстро постигают это со  своими детьми. Взрослым не  так легко удается познать  это  с другими  взрослыми, как и одному народу с другим. Но нельзя допускать, чтобы деспоты  процветали, -- с их деспотизмом должно быть покончено. Этого требует и любовь к Себе, и любовь к деспоту. Вот ответ  на твой вопрос: «Если  любовь -- это все,  что есть,  то как вообще человек может оправдывать войну?».
Иногда человек должен  отправиться на войну, чтобы сделать наиважнейшее заявление о том, кем он на самом деле является: тем, кто ненавидит войну.  Бывают времена, когда  тебе приходится отказаться от того, Кто Ты Есть, чтобы быть тем, Кто Ты Есть. Были Мастера, которые учили: ты не можешь обладать, пока ты не готов от всего отказаться. Таким образом, чтобы «обрести» себя как  мирного  человека, тебе, может быть,  придется отказаться от представления о себе как  о человеке,  который никогда не идет на войну. История предоставляла людям  возможность принимать подобные решения. То же самое верно и относительно большинства межличностных и большинства личностных  отношений.
Жизнь не один раз  может дать тебе шанс доказать, Кто Ты Есть, демонстрируя какой-либо аспект того, Кто Ты Не Есть. Это не  так трудно понять, если ты уже прожил сколько-то лет,  хотя для совсем молодого  человека  это  может  показаться  полным противоречием. При более зрелом взгляде это легче представляется божественной дихотомией. В  человеческих  взаимоотношениях  это  не  означает,  что,  если  тебя обижают, ты должен «дать сдачи».  То же  -- ив  отношениях между народами.
Просто это  значит, что  позволять другому постоянно причинять  страдания --вовсе не самое стоящее дело во имя любви -- ни к Себе, ни к другому. Пора  отправить  на  покой  некоторые пацифистские  теории  о  том, что высочайшая любовь не требует силового ответа на то, что вы считаете злом. Здесь  беседа  снова  становится  эзотерической,  потому  что   никакое серьезное  исследование этого  утверждения  не  может  проигнорировать слово «зло» и суждения, которые с ним связаны. На самом деле не  существует ничего злого--только  объективные феномены  и жизненный опыт. Но сама  цель твоей жизни требует того,  чтобы из  пополняющейся коллекции бесконечных феноменов ты отбирал некоторые и называл  их «злом». Пока  ты этого не сделаешь, ты не можешь  называть  себя  или  что-либо  другое  добрым  и поэтому не  сможешь познать, или сотворить, самого Себя. Таким  образом, самым большим  злом было бы совсем  ничего не объявлять злым.
В этой  жизни ты  существуешь  в  мире  относительного,  где одно может существовать  только  постольку,  поскольку оно  соотносится  с другим.  Это
является одновременно и функцией,  и целью взаимоотношений: обеспечить арену для опыта,  где  ты обретаешь  себя,  характеризуешь  себя и -- если ты  это выбираешь -- постоянно воссоздаешь того, Кто Ты Есть. Выбор быть Богоподобным не означает, что ты выбираешь быть мучеником. И конечно же, это не означает, что ты выбираешь быть жертвой. Но то, что другие думают, говорят или делают, иногда будет обижать тебя--до  тех  пор, пока  это  станет невозможным. И выведет  тебя  из  одного состояния  в  другое  абсолютная  честность--готовность  с  уверенностью подтвердить, признать и высказать  именно то,  что  ты чувствуешь по  поводу чего-либо.      
Говори свою  правду --доброжелательно, но  целиком  и полностью. Живи своей правдой -- спокойно, но всецело  и  последовательно. Изменяй свое мнение по ее поводу легко  и быстро, когда твой жизненный опыт вносит  новую определенность. Когда ты переживаешь  обиду во взаимоотношениях, никто в здравом уме (и уж точно  не  Бог) не скажет тебе, чтобы ты «не брал  в  голову, не придавал этому никакого значения».  Если тебе сейчас  обидно, то  уже  слишком поздно думать,  что  это  ничего  не значит.  Теперь  твоя задача решить,  что  это действительно значит,  и проявить свои чувства. Поступая  так, ты совершаешь выбор и становишься тем, Кем Ты Стремишься Быть.
Значит, мне  не надо быть многострадальной  женой,  униженным мужем или жертвой моих взаимоотношений, чтобы  придать  им  святость или  сделать меня приятным в глазах Бога.
Ну конечно, нет.
И  мне не нужно  мириться  с нападками на мое достоинство, оскорблением моей гордости,  ущербом для моей  психики  и ранами  на моем  сердце,  чтобы
сказать,  что  «я  отдал  лучшее,  на  что  способен» во  взаимоотношениях; «исполнил свой  долг»  или  «выполнил  свои  обязательства» в  глазах Бога и человека.
Ни на минуту.
Тогда, молю тебя, Бог, скажи  мне,  какие обещания я  должен давать  во взаимоотношениях, какие договоренности соблюдать? Какие  обязательства несут взаимоотношения? Каким указаниям я должен следовать?
С этим ответом  ты не сможешь согласиться, поскольку он  оставляет тебя без указаний и лишает  всякой силы каждое соглашение в тот  момент, когда ты его заключаешь. Ответ таков: у тебя  нет  обязательств. Ни  в отношениях, ни вообще по жизни.
Нет обязательств?
Нет  обязательств.  Нет  никаких ограничений  или  оговорок,  как нет и никаких указаний или правил. И ты вообще не связан никакими обстоятельствами или ситуациями, как и  не стеснен  никаким  кодексом или законом.  И  ты  не заслуживаешь  наказания  ни за какой проступок, ты просто не  способен ни на какой проступок, -- ведь для Бога нет такого понятия, как «проступок». Я уже слышал раньше о такой религии «без правил». Это духовная анархия.
Не представляю, как это может работать.
Это не может не работать, если твое дело-- создавать Себя. Но если ты представишь себе, что твоя задача -- быть таким, каким кто-то  другой  хочет тебя видеть, то отсутствие правил и указаний в самом деле могло бы усложнить обстановку.
Пытливый ум спросит: если Бог хочет, чтобы я был таким-то, то почему Он просто  не  создал  меня  таким  с  самого  начала?  Зачем  мне  бороться  и «преодолевать»  себя такого,  какой Я есть, чтобы  стать таким,  каким  меня хочет видеть Бог? Ищущий разум требует ответа, -- и это справедливо,  потому что вопрос того стоит.
Религиозные фанатики хотят заставить тебя поверить, в то, что  Я создал тебя меньшим, чем  Я  Есмь, чтобы у тебя был  шанс стать  тем, Кто  Я  Есмь, действуя наперекор всему--и, Я бы добавил, наперекор всякому естественному стремлению, которым, по-вашему, Я вас наделил.  Среди  этих так  называемых  естественных  стремлений  есть  склонность грешить. Вас  учили, что вы  родились во грехе, что вы умрете во грехе и что грех -- это твоя природа.  Одна из ваших религий даже  учит, что с этим  ничего не поделаешь. Твои собственные поступки  бесполезны  и бессмысленны. Самонадеянно считать, что, совершив какой-то поступок, ты можешь «попасть в рай». Есть только один путь в рай  (спасение)  --  не через то, что  ты  сам  предпринимаешь, а  через милость, даруемую  тебе  Богом,  когда  ты принимаешь Его  Сына  как  твоего посредника.
 Как только это происходит, ты «спасен». Пока это не  свершилось, ничего из того, что ты делаешь, -- ни жизнь, которую ты ведешь, ни решения, которые ты  принимаешь, ничто из того, что  ты  предпринимаешь по  своей собственной воле, чтобы совершенствовать  себя  или представить себя  достойным,  --  не имеет никакого значения, не  оказывает никакого  влияния на твое «спасение».
Ты не  в состоянии проявить свое  достоинство, ведь ты  по  своей природе --недостойный. Ты был создан таким.  Почему?  Один  Бог  знает.  Возможно, он  совершил  ошибку.  Он  что-то неправильно  понял.  Может быть, Он хотел бы все  переделать заново.  Но это так. Что поделаешь...
Ты дразнишь меня.
 Нет,  это  вы  дразните  Меня.  Вы  утверждаете,  что  Я,  Бог,  создал несовершенные по своей сути существа, а потом потребовал от  них, чтобы  они были совершенными, иначе они будут обречены на вечные муки. Далее вы заявляете, что после нескольких тысячелетий существования мира Я смилостивился, сказав, что  отныне вам не обязательно быть праведниками --вы просто  должны  чувствовать себя  плохо, когда  не ведете себя  хорошо, и принять  как вашего  спасителя Единственное  Существо,  которое всегда может быть совершенным, утоляя тем самым Мою жажду  совершенства. Вы говорите, что Мой Сын  --которого ты называешь Единственным  Совершенным  -- спас вас  от вашего  собственного  несовершенства --  от несовершенства,  которым Я  вас наделил.
 Другими словами. Сын Божий спас вас от того, что Его Отец сотворил. Вот что вы -- многие из вас -- говорите о том, как я все устроил. Так кто же кого дразнит?
Кажется, уже  во второй раз в этой книге Ты предпринял лобовую атаку на фундамендалистское христианство. Я удивлен.
Ты выбрал слово «атака». Я просто привожу пример. И дело, между прочим, не  в  «фундаменталистском христианстве»,  как  ты называешь. Дело  в  самой природе Бога и отношения Бога к человеку. Эта  тема   возникла  сейчас,  потому   что  мы  обсуждали  вопрос   об обязательствах -- во взаимоотношениях и в жизни вообще. Ты не можешь поверить в отношения без обязательств, поскольку не можешь согласиться с тем,  кто и что  ты есть на самом деле. Ты называешь жизнь при полной свободе «духовной анархией». Я называю это великим обещанием Бога. Только в контексте этого обещания  может быть исполнен  великий замысел Бога.
У  тебя нет обязательств в отношениях. У тебя есть только благоприятные возможности.  Благоприятная  возможность,  а  не долг  является  краеугольным  камнем религии,  основой  всей  духовности.  Пока  ты будешь  видеть  обратное,  ты обязательно упустишь самое главное. Отношения -- твои отношения ко всему на свете --  были созданы как твой совершенный   инструмент  в  работе   души.  Вот   почему  все  человеческие взаимоотношения--   священный   полигон.   Именно   поэтому   все  личные взаимоотношения святы.
И многие церкви понимают это правильно. Супружество является таинством. Но  не  по причине его священных обязательств, а по причине его безграничных благоприятных возможностей. Никогда ничего не делай во взаимоотношениях из чувства долга. Делай все из   осознания   великолепной  возможности,  которую  твои   отношения  тебе предоставляют, чтобы ты решился и стал тем, Кто Ты Есть в Действительности.
Я это  слышу. Но  уже  который  раз в своих взаимоотношениях я  сдаюсь, когда становится совсем невыносимо. Результат таков, что я много раз вступал во  взаимоотношения,  хотя,  когда был ребенком, я  думал, что  такое бывает только один  раз. Кажется, я не знаю, что  значит поддерживать отношения. Ты думаешь, я когда-нибудь научусь? Что я должен делать, чтобы так случилось?
 У тебя  это  звучит  так, будто поддерживаемые  отношения--успешны. Попытайся  не путать  продолжительность с хорошо выполненной работой. Помни, что твоя  работа на планете  -- не в том, чтобы увидеть, как долго ты можешь находиться  во взаимоотношениях, а в том,  чтобы решить  и испытать,  Кто Ты Есть в Действительности.
Это  не  аргумент в пользу краткосрочных отношений, но  и  долгосрочных взаимоотношений никто от тебя не требует. Однако хотя их никто и не требует, нужно  сказать вот что: в длительных взаимоотношениях  действительно  содержатся  замечательные  возможности  для взаимного  роста,  для  взаимного  выражения и  для взаимного  осуществления личностных потенциалов -- это и есть награда.
Я знаю,  знаю! Я  хочу  сказать,  что я всегда так  и думал. Но как мне этого добиться?
Во-первых,  убедись,  что  ты  вступил  во  взаимоотношения  с  благими намерениями. (Я  использую здесь  слово  «благие» в  относительном смысле. Я имею в виду «благие» в связи с главной целью, которая есть у тебя в жизни.)  Как я уже заметил раньше, люди в основном вступают во взаимоотношения с «неправильными» намерениями:  покончить  с  одиночеством, заполнить пустоту, найти себе любовь или объект для любви -- и это еще лучшие из причин. Другие делают это, чтобы потешить свое самолюбие, выйти из депрессии, улучшить свою сексуальную жизнь, воспрянуть после предыдущих отношений или -- хочешь верь, хочешь не верь -- чтобы избавиться от скуки.
Ни  одно  из  этих  намерений не  срабатывает,  и,  пока  не произойдут какие-то драматические изменения, не будут срабатывать и отношения.
 Я не вступал в отношения ни по одной из этих причин.
Я  бы  это  оспорил. Я  не  думаю, что  ты  знаешь,  почему  вступал  в отношения. Я не думаю, что ты размышлял  об  этом именно таким образом. Я не думаю, что  ты вступал в отношения  с какой-то определенной целью.  Я думаю, что ты начинал свои отношения, потому что «влюблялся».
Именно так.
 И  Я не думаю, что  ты уже отыскал причину, по которой «влюблялся». Что это было, на что ты отзывался? Какая потребность тогда удовлетворялась? Для   большинства  людей   любовь --это  ответ  на   удовлетворение потребности.
У каждого есть  потребности. 
Тебе нужно  это, другому-- то. Вы оба  видите  друг  в  друге  шанс  удовлетворить  потребность.  И  вы  молча соглашаетесь на обмен. Я продам тебе то,  что у меня есть, а ты продашь  мне то, что есть у тебя. Это  сделка. Но вы не признаетесь себе в этом.  Вы же  не  докажете: «Я продаю  тебе  очень много». Вы говорите: «Я очень люблю тебя», после чего  и начинается разочарование.
Ты это уже отмечал.
Да, но ты это уже совершал--и не один, а несколько раз. Кажется, эта  книга ходит кругами, вновь и вновь возвращаюсь к одним  и тем же главным вопросам.
Все как в жизни.
Точное попадание! Процесс такой: ты задаешь  вопросы, а  я  лишь на них  отвечаю. Если ты задаешь один и тот же вопрос  тремя разными  способами, я все  равно  обязан продолжать отвечать на него.
Возможно,  я  все еще надеюсь,  что  ты выдашь  другой ответ.  Когда  я спрашиваю  тебя  о  взаимоотношениях,  ты  оставляешь  без всякого  внимания романтику.   Что   плохого  в  том,   чтобы  по  уши  влюбиться  без  всякой необходимости думать об этом?
Ничего. Влюбляйся  столько раз, сколько захочешь. Но  если  ты  намерен вступить в длительные отношения, полезно и подумать немного. С другой стороны, если  тебе нравится проходить через  отношения,  как вода  сквозь песок,  -- или,  того хуже, оставаться  в  них потому,  что  ты думаешь, будто ты «должен"» это делать, и тем самым проживать жизнь в полном безрассудстве, -- если тебе доставляет удовольствие повторять эти примеры из своего прошлого, то продолжай делать то, что ты до сих пор делал.
Ладно, ладно. Я понял. Ты неумолим, правда?
 Все дело  в  истине.  Это истина неумолима. Она  не оставит  тебя.  Она подкрадывается  со  всех  сторон, показывая  тебе, как  все обстоит на самом деле. И это может беспокоить.
Допустим. Значит, я хочу найти средства для длительных  отношений, и ты говоришь, что  вступать в отношения с определенной  целью является  одним из них.
Да. Убедись, что ты и твоя пара соглашаетесь относительно этой цели. Если  вы  оба на осознанном уровне согласитесь  с тем,  что  цель ваших взаимоотношений  в  том,  чтобы  создать  благоприятную  возможность,  а  не обязательство,  --  возможность для  роста, для  полного выражения Себя, для доведения ваших жизней до уровня наивысшего потенциала,  для исцеления любой ложной мысли или искаженной идеи  о  себе  и  для  полного слияния  с  Богом посредством  единения двух ваших душ, --  если вы примете  эту клятву вместо тех клятв,  которые до  сих пор принимали, -- значит, отношения  начались на очень хорошей ноте. Они пошли с правой ноги. Это очень благоприятное начало.
Но это еще не гарантия успеха.
Если тебе  в жизни нужны  гарантии,  то тебе не нужна  жизнь. Ты хочешь репетировать по заранее написанному сценарию. По своей природе  жизнь не может  иметь  гарантий,  иначе весь ее смысл будет искажен.
Хорошо. Я понял. Допустим, я  добился  того, что у моих взаимоотношений «очень хорошее начало». Как же мне теперь их поддерживать?
Знай и понимай, что будут испытания и трудные времена. Не старайся их избежать. С  готовностью  принимай их. С благодарностью. Воспринимай  их  как великие  дары  от  Бога;  как великолепные  возможности исполнить то, для чего ты вступил в отношения -- и в саму жизнь. Когда  настанут  такие  времена,  очень  старайся  не  увидеть  в своем партнере врага или противника. Вообще старайся не воспринимать  кого-то или что-то как  врага --и даже как  проблему. Развивай  способ воспринимать  все проблемы  как возможности.
Возможности? Знаю, знаю! – «быть и решить, Кто Ты Есть в Действительности».
Отлично! Теперь ты понимаешь! Ты действительно понимаешь!
Похоже, это предвещает мне довольно скучную жизнь.
Значит,  ты  ставишь себе  слишком приземленные  цели. Расширь  пределы твоего горизонта. Сделай глубже свое видение. Узри  в себе  больше,  чем, по твоему мнению, можно узреть. Увидь большее и в твоем партнере. Ты  никогда не причинишь  вреда твоим взаимоотношениям  --  как и любой человек --  тем, что увидишь в других больше, чем они тебе показывают. А там и есть больше. Гораздо больше. Их собственный  страх мешает им проявить это.
Если другие заметят, что ты воспринимаешь их глубже, они почувствуют большую безопасность открывать то, что для тебя уже очевидно.
Люди склонны оправдывать наши ожидания относительно них.
 Что-то  в этом роде. Мне не  нравится здесь  слово «ожидания». Ожидания разрушают взаимоотношения. Скажем так: люди стараютс увидеть в себе то, что видим в них мы. Чем величественнее  наше видение, тем  больше  их готовность принять и проявить тот свой аспект, который мы им показали. Разве не так работают все по-настоящему благословенные отношения? Разве это  не часть  целительного  процесса  -- процесса,  с  помощью которого  Мы позволяем людям «освободиться» от всякого искаженного представления, которое они когда-либо о себе имели? Разве здесь, в этой книге, я не делаю то же самое по отношению к тебе?
Да.
Это и  есть  работа Бога. Работа  души  состоит в том,  чтобы пробудить тебя. Работа Бога -- в том, чтобы пробудить всех остальных. Мы делаем  это, когда видим в других, Кто  Они Есть, и напоминаем  им о том, Кто Они Есть. Ты можешь сделать это двумя способами: напоминая им о том, Кто Они Есть (это очень сложно, потому что они не поверят тебе), и вспоминая, Кто Ты Есть (что  гораздо  легче,  потому  что  тебе  не  нужна  их вера--только  своя собственная).  Когда это происходит постоянно,  то  в  конце концов  удается напомнить другим, Кто Они Есть,  потому что в тебе они начинают видеть самих себя.
Многие  Мастера были  посланы  на Землю, чтобы проявить Вечную  Истину. Другие,   как  Иоанн   Креститель,   были  направлены  посланниками,   чтобы рассказывать  об  Истине   красноречивыми   словами,  говорить   о  Боге   с безошибочной ясностью.  Эти особые посланники  были одарены необычайной прозорливостью и особой силой видеть  и  получать Вечную Истину,  и к  тому же способностью излагать сложные понятия так, чтобы людям было понятно. Ты являешься таким посланником.
Я.
Да. Ты веришь в это?
Это  так  трудно  принять.  Я  хочу  сказать,  что  все мы  хотим  быть особенными...
Вы все и есть особенные.
...и  тут-то  вмешивается эго -- по  крайней мере у  меня -- и  так или иначе  пытается  заставить  нас чувствовать  себя «избранными»  для какой-то великой  миссии.  Мне все время приходится бороться  с таким  самомнением  и добиваться вновь и вновь, чтобы каждая мысль, каждое  слово, каждый поступок становились чище  и чище и самовозвеличивание оставалось в  стороне. Слышать то, что ты говоришь,  очень непросто, ведь я знаю, что это подыгрывает моему эго, а я всю свою жизнь потратил на борьбу с ним.
Знаю, что так и было. И не всегда очень успешно.
Досадно, но вынужден с этим согласиться.
До сих пор всякий раз, когда возникала мысль о Боге, ты позволял своему эго  отпасть. Сколько ночей ты  взывал и  молил о ясности,  просил  небеса о просветлении  не  для того, чтобы ты смог разбогатеть или прославиться, а из глубоко чистого и простого стремления знать.
 Да.
 И ты  обещал Мне снова и снова, что, если  тебе доведется  познать,  ты проведешь  оставшуюся  жизнь  -- каждый миг бодрствования, --делясь Вечной Истиной  с  другими:  не из  потребности  добиться славы, а из  глубочайшего желания твоего сердца покончить с болью и страданиями других; нести веселье, радость,  помощь, исцеление;  восстановить  в  других чувство партнерства  с Богом, которое ты всегда испытывал.
 Да. Да.
И я избрал тебя Моим посланником.  Тебя  и многих  других. Потому что с течением ближайших лет миру потребуется много труб, чтобы возвестить призыв. Миру потребуется много голосов, чтобы произносить слова  истины и исцеления, которых жаждут миллионы.  Миру потребуется много сердец, объединенных вместе в работе души и готовых делать работу Бога. Можешь ли ты честно заявить, что тебе об этом ничего не известно?
  Нет.
Можешь ли ты честно признать, что ты пришел именно для этого?
Да.
Готов ли  ты  тогда,  начиная с этой книги, решиться и заявить о  своей собственной Вечной Истине, возвещать и излагать Мою славу?
Должен ли я включить в книгу и эти последние фразы?
Ты ничего не  должен делать. Помни, что в  наших отношениях у тебя  нет обязательств. Только возможность. Разве это  не возможность, которую ты ждал всю  свою  жизнь?  Разве  ты не  посвятил Себя этой миссии  --  и надлежащей подготовке к ней-- с самой ранней юности?
Да.
Тогда делай не то, что ты обязан делать, а то, что ты способен сделать. А что касается того, чтобы поместить все это в нашу книгу, то почему бы и нет? Думаешь, Я хочу, чтобы ты был тайным посланником?
Думаю, что нет.
 Требуется большое мужество, чтобы  объявить себя человеком от Бога.  Ты понимаешь, что мир с гораздо большей готовностью  воспримет тебя практически кем угодно другим,--но только не человеком от  Бога.
Настоящий  посланник?
Каждый из Моих посланников был поруган.  Какая там слава -- они не приобрели ничего, кроме страданий. Ты согласен  на  это?  Твое  сердце  тоскует о том,  чтобы рассказывать истину обо Мне? Согласен ли ты вынести насмешки своих собратьев? Готов ли ты отказаться от славы на Земле  ради большей  славы души, претворившей в жизнь все замыслы?
Боже, ты как-то вдруг слишком мрачно заговорил. Ты хочешь, чтобы я шутил с тобой по этому поводу?
 Ну, ты мог бы просто взять краску немного посветлее. О  да, Я  целиком  и полностью  за просветленность!  Почему бы  нам  не закончить эту главу шуткой?
Замечательная идея. Она у тебя есть?
Нет. Она есть  у тебя.  Расскажи  о маленькой девочке, которая рисовала картинку.
Ах, эта. Ну, ладно. Как-то  раз  мама входит  в кухню  и  видит, что ее дочурка сидит за  столом.  Повсюду цветные  карандаши, и она очень  увлечена картинкой, которую рисует. «Доченька, что же ты такое рисуешь?» --  спросила мама. «Я  рисую Бога, мамочка», -- ответила  эта славная девчушка с сияющими глазами. «Это так замечательно, моя милая, -- сказала  мама, стараясь помочь ей, -- но, знаешь ли, никто по-настоящему не знает, как выглядит Бог». «Ну  так  узнаете,--прощебетала  малышка,  --  ты  только  дай  мне закончить...»
Это забавная шутка. Знаешь, что в ней самое замечательное? Та маленькая девочка  никогда  не  сомневалась  в  том, что  она точно  знает,  как  Меня рисовать!
Да.
А теперь я расскажу тебе одну историю. На ней мы и закончим эту главу. Однажды  жил-был один  человек,  который  вдруг обрел себя  в  том, что каждую  неделю по  многу  часов писал  книгу.  День за  днем он  хватался за блокнот и ручку -- иногда даже в полночь, -- когда его посещало вдохновение. Наконец кто-то спросил его, чем он занимается.
«О, --  ответил он,  -- я записываю очень  длинный  разговор, который я веду с Богом».
«Замечательно, -- снисходительно заметил друг. -- Но, знаешь ли, никто не знает наверняка, что сказал бы Бог».
«Ну так  узнаете,  --  ухмыльнулся  наш мужчина,  --  если  ты дашь мне закончить...».
Чумак даже не понял, как он отключился от прочитанного и оглянувшись вокруг, понял, что находится в Одессе. В отделении полиции и дежурный, высунувшись из окошка, приветствует его.
--Доброе утро, господин Чумаченко.—Вас ожидает доктор Шнайдер.
Нисколько не удивившись, Чумак, ответил на приветствие и поинтересовался, где находиться доктор.
--Возле вашего кабинета.
Чумаченко поднялся на второй этаж и увидел доктора.
--Давно ждёте?
--Нет. Я по делу. Нечитайло Владимир Иванович приглашает нас в гости. Настойчиво.
--Хорошо. Сейчас просмиотрю вчерашние сводки и поедем.
--Вы не поняли. Он у русинов. Там у него маленький домик.
--Что-то случилось?
--Не знаю. Но он очень хочет вас увидеть. Наверное и меня. Что мне ответить?
--Если приглашает так настойчиво, то примем приглашение. А, доктор?
--Конечно.
--Распоряжусь насчёт машины. Или вы предпочитаете поездом?
--Лучше машиной. Только заедем ко мне домой. Соберу кое-какие вещи.
























          Г Л А В А  1

Кабинет писателя Нечитайло Владимира Ивановича тянулся во всю длину маленького дома. Это была просторная комната с балками на потолке, несколькими футами выше уровня двери; заре- шеченные окна в задней стене были затенены тисовым деревом, сквозь крону которого проникали лучи заходящего солнца.
Есть нечто призрачное в сонной красоте загородной местности с ее буйной высокой травой,вечнозелеными деревьями, серым шпилем церкви и извилистой белой дорогой. Для писателя, помнящего дороги с  заправочными станциями и парами выхлопных газов, это зрелище особенно приятно. Оно сразу наводит на мысль о месте, где люди могут ходить, не вызывая протеста, даже посередине дороги. Владимир Иванович наблюдал за солнцем сквозь зарешеченные окна и ветви тиса с тускло поблескивающими красными ягодами с чувством, что Земля стара, как вся Вселенная, с ощущением реальности тех мелькающих видений, которые пробуждают три слова: «как хороша жизнь». Он побывал в изменчивой, как мода, Франции и в Германии, где даже легенды отдают свежестью нового часового механизма наподобие ходячих кукол, изготовляемых в Нюрнберге, в то время как Одесса выглядит уютно в ее увитых плющом строений.
Колокола в сумерках кажутся звонящими сквозь столетия, а сквозь туманы словно шагают призраки, среди которых все еще пребывают греки-колонизаторы. Владимир Иванович  посмотрел на гостя. Он всё чаще вспоминал об одесских улочках, здесь в гористой стране русинов, казавшихся чужеродным явлением в Украине. И гость, и его спутник, как раз и были представителями той жизни, которую он забыть не мог. Полковник Чумаченко набивал табаком трубку, словно размышляя над тем, что эта трубка только что ему поведала. Полковник был не так уж стар, но, так же как и его спутник,  казался неотъемлемой частью  города.
Помещение под дубовыми балками с закопченной дымом штукатуркой между ними было большим и тусклым; ромбовидные окна помещались над деревянными стеллажами, наполненными книгами, которые создавали впечатление настроенных дружелюбно. В воздухе ощущался запах пыльной
кожи и старой бумаги, как будто все эти импозантные старые тома повесили свои шляпы, готовясь задержаться надолго.
Чумаченко дышал с легким при свистом, видимо сказывалась лёгкая простуда--даже набивание трубки требовало от него усилий. Он ходил в последнее время, опираясь на трость. На фоне света из передних окон его густая, темная с проседью шевелюра трепетала, как боевое знамя. Лицо его было массивным, круглым и румяным, а улыбка извивалась над  подбородком. Но прежде всего привлекали к себе внимание искорки в глазах. Он уже носил очки на широкой черной ленте, и глаза поблескивали под ними, когда он выдвигал голову вперед с яростной агрессивностью или хитрой усмешкой, а иногда с тем и другим одновременно.
--И благодаря чему мы с доктором оказались здесь?
--Благодаря моему  старому другу Лесовому, который захотел познакомиться с вами, после моих рассказов о вас. А произошло это так...
--Вы должны вызвать полковника Чумаченко,--сказал мне на досуге старый приятель Лесовой, с которым мы случайно встретились здесь.--Во-первых, потому, что он ваш старый друг и ему будет приятно воспользоваться отдыхом в этом замечательном месте, а во-вторых, с ваших же слов, потому, что он являет собой одну из величайших достопримечательностей империи. Этот человек напичкан большим количеством иногда бесполезной, но всегда интересной информации, чем любой.
--Вы правы, он будет угощать вас едой и водкой, пока у вас голова не пойдет кругом, и при этом постоянно говорить на любые темы, но в основном о славных традициях Российской империи. Чумаченко обожает духовую музыку, мелодраму, пиво и комедию с оплеухами. Короче говоря, он изумительный человек и наверняка вам понравится.
Отрицать это не имело смысла. Искренность, наивность и полное отсутствие какой-либо аффектации в хозяине позволили гостям почувствовать себя как дома уже через пять минут, если не раньше.
--Я написал вам и доктору Шнайдеру и получил ответ, который и сидит напротив меня.
Нечитайло только что окончил новый роман и ждал, когда его посетит вдохновение для нового. Он много путешествовал по Европе и оказавшись здесь в одиночестве, чувствовал себя ошеломленным, удрученным и в то же время негодующим. К своему
ужасу он обнаружил, что скучает по родному городу так, что иногда выступают слёзы на глазах при одном упоминании слова «Одесса». Конечно, он мог бы собрать вещи и уехать, но...Он ждал вдохновения, которое его посещало именно в тихой, провинциальной обстановке и сразу же согласился на просьбу Лесового. Но была и другая причина, очевидно самая главная. О ней-то и начал рассказ писатель. Как обычно о себе в третьем лице.
Покупая в киоске на вокзале в Киеве какой-нибудь триллер, Владимир Иванович мрачно усмехался, представляя как его роман покупает какой-нибудь читатель. У него всегда возникали трудности с женским полом. Конечно, только в смысле общения. При знакомстве он, помимо своей воли вытаскивал свой блокнот и делал записи. Это был профессиональный рефлекс, но особам женского пола это не нравилось. В результате он всегда проигрывал поединок, но именно на вокзале он встретил девушку в сером. И, сидя в тёплой комнате, не спеша рассказывал об этом своим гостям. И он, и они прекрасно понимали, что  не этот рассказ был целью приглашения, но с удовольствием слушали знаменитого писателя, чтобы доставить ему удовольствие.
Владимир Иванович буквально налетел на нее, когда сунув руки в карманы и передвигаясь боком в вагоне поезда, как краб, перестал замечать, куда идет, и в итоге столкнулся с кем-то, услышав громкое «ой!» чуть ниже своего плеча. Из переполненных карманов посыпалась мелочь. Нечитайло смутно слышал звяканье монет, падающих на  пол вагона. Побагровев от смущения, он обнаружил, что дер-
жит кого-то за две маленьких руки и смотрит на чье-то лицо. Если бы он обрел дар речи, то мог бы произнести только то же самое «ОЙ!!».
Наконец Владимир Иванович пришел в себя настолько, чтобы обратить внимание на лицо. Свет от лампы, около которой они стояли, падал на маленькое личико с приподнятыми бровями. Казалось, будто девушка смотрит на него издалека--насмешливо, но с сочувствием. Шляпка кокетливо сидела на глянцевых черных волосах, синие глаза тоже казались почти черными. Воротник серого пальто из грубой шер-
стяной ткани был поднят, но не скрывал улыбающихся губ.
--Вижу, вы богач,--поколебавшись, заговорила девушка.--Не возражаете отпустить мои руки?
Вспомнив о рассыпавшихся монетах, Нечитайло поспешно шагнул назад.
--Боже мой, я очень сожалею... Я неуклюжий медведь! Вы что-то уронили?
--Думаю, сумочку и книгу.
Он нагнулся, чтобы подобрать их. Впоследствии, когда встречный поезд промчался сквозь прохладную темноту ночи, он не мог вспомнить, как они начали разговор. Вагон был неподходящим для знакомства местом, однако это не помешало. Впрочем, ничего существенного сказано не было--скорее наоборот. Они просто стояли и произносили слова, но
в голове у Нечитайло зазвучала музыка. Он сделал открытие, что купленная им книга и книга, выпавшая из рук девушки, принадлежат перу одного и того же
автора. Поскольку этим автором был пан Лесовой,
совпадение едва ли впечатлило бы постороннего, но Владимиру Ивановичу оно показалось весьма примечательным. Он отчаянно пытался придержи ваться этой темы, чувствуя, что девушка в любую минуту может прекратить разговор. Он слышал
о том, какими холодными и неприступными считаются русинки, и боялся, что она поддерживает беседу всего лишь из вежливости.
Чумак тут же прокрутил в голове.
--Русины—восточнославянская ветвь древних славян. Русин —самоназвание населения. Как этноним слово русин — производное от слова Русь. В письменных источниках впервые встречается в Повести временных лет и употребляется наряду с руський, людий руский — так именуются русские люди, относящиеся к Руси; встречается также в договорах Олега с греками 911 года и Игоря 945 года, договорах Смоленска с немцами и позже употребляется как этноним в Галицко-Волынском княжестве, Великом Литовском княжестве, название русских людей в польских текстах XIII—XX веках. Так же этот этноним употреблялся и в Русском царстве.
К середине XIX века этноним «русин» оставался широко распространённым в качестве самоназвания населения Карпатской Руси (Галичина, Буковина, Угорская Русь), чьи земли находились под владением Австро-Венгрии, а также населения севера Бессарабии и Холмщины. До начала XIX века проблема национальной идентификации не поднималась, и населению края грозила полная утрата самостоятельности — в местах проживания русинов проводилась агрессивная полонизация и мадьяризация. Но в 1848 году, во время венгерской революции, произошёл подъём национального самосознания в среде подкарпатской интеллигенции, началось распространение «русофильских» настроений в обществе. «Будители» заявляли о том, что русины это тот же народ, что и население Малороссии, а следовательно часть единого русского народа.
Австро-венгерские власти, обеспокоенные венгерскими и польскими антиправительственными выступлениями, решили заручиться поддержкой русинов и оказывали поддержку их самоорганизации. Но австрийцы видели опасность в возрождении общерусского национального сознания, и за русинами был официально закреплён термин  «рутены», в отличие от — «русских» . Сами русины называли себя в единственном числе русин, а во множественном числе —русскими, веру свою — русскою, свой народ и язык —русскими. В свою очередь русины подразделялись на ряд этнокультурных групп: бойки, лемки, подоляне, гуцулы, покутяне, верховинцы, долиняне и другие. Второй этноним населения Карпатской Руси — руснак. Население Карпатской Руси издавна проживало в соседстве с католиками-поляками. Само слово «руснак» возникло как противопоставление этнониму «поляк».
--Игорь Анатольевич! Вы меня слышите?. У меня такое впечатление, что вы далеко.
--Вы ошибаетесь, Владимир Иванович.—подумал Чумак. В 1860-х годах произошёл раскол национального движения на «русофилов» и «украинофилов». Вначале разногласия были незначительными, и не носили системного характера. Русофилы продолжали отстаивать идею единства русинов с остальным русским народом, пользовались «язычием», а позже — литературным русским языком, а украинофилы выступали за создание  украинского литературного языка на народной основе. Значительная часть населения Буковинской Верховины выбрало этноним гуцул, а не украинец или русин.
Русинское политическое движение в силу исторических и экономических причин  неоднородно. Ныне можно вести речь как минимум о четырёх:
Прословацкое течение, исходящее из того, что русины являются особым восточнославянским народом наравне с русскими, украинцами, белорусами и имеют независимую  историческую и политическую традицию Подкарпатской Руси.
Мадьярофильское (провенгерское) течение, пропагандирующее концепцию происхождения русинов в результате славянизации венгров. В соответствии с этой версией венгры обрели в Закарпатье новую Родину.
Пророссийское течение, имеющее сходную теоретическую базу с прословацким, но ориентированное на более тесные связи с Россией.
Проукраинское течение, признающее русинов этнической группой в составе украинской нации, но отстаивающее необходимость более выраженного сохранения русинской культуры, наречия, самобытности.
Предки русинов приняли христианство. Русины изначально были православными но, находясь в многовековой изоляции, под влиянием Флорентийской и Брестской унии также перешли в грекокатолицизм. Чтобы сохранить византийский литургический обряд, Православная церковь Закарпатской Руси вступила в унию с Римом, образовав Русинскую грекокатоли ческую церковь.
А о том, что творится сейчас в среде русинов, вам, дорогой  писатель Нечитайло, лучше не знать.
Чумаченко закрыв глаза некоторое время обдумывал рассказ Владимира Ивановича.
--Владимир Иванович! Вы что-то говорили о женщинах-русинках? Так и поведайте нам свой рассказ дальше, тем более, что теперь мы имеем полное представление о «русинах».
--Неисправимый вы человек, Игорь Анатольевич. Потому и прощаю вас. Слушайте! Буду также продолжать рассказ от третьего лица. Мне так удобней.
Но что-то в устремленных на него  синих глазах свидетельствовало о другом. Девушка прислонилась к стойке, сунув руки в карманы серого ворсистого пальто и насмешливо улыбаясь. Внезапно Нечитайло почувствовал, что она так же одинока, как и он ...Упомянув, что едет в Мукачево, он осведомился о ее багаже. По лицу девушки пробежала тень. Гортанный голос, иногда глотающий звуки, стал тихим и неуверенным.
--Чемоданы у моего брата ...--Снова колебание.--Боюсь, он опоздывает на поезд. Слышите --уже свисток. Вам лучше пройти не беспокоиться.
Свисток заливался как безумный, оглашая крытый перрон пронзительными звуками. Паровоз начал пыхтеть и кашлять, вокруг замигали огни.
--Слушайте,--громко заговорил Нечитайло.--Если вы поедете другим поездом ...
--Вам лучше поторопиться!
Но Нечитайло стал таким же безумным, как свисток.
--К дьяволу поезд!--воскликнул он.--Я тоже могу по-
ехать другим. Мне спешить некуда, так что ...
Девушке пришлось повысить голос. Ее улыбка казалась Владимиру Ивановичу озорной и в то же время умоляющей.
--Глупый! Я ведь тоже еду в Мукачево. Вероятно, мы там увидимся. Садитесь скорее!
--Вы уверены?
--Конечно.
--Ну, тогда все в порядке. Понимаете ...
Она указала на поезд, и Нечитайло вскочил в вагон, когда состав тронулся. Он высунулся из окна коридора, пытаясь увидеть девушку, и услышал ее гортанный голос, четко произносящий ему вслед странные слова:
--Если увидите призраков, приберегите их для меня.
--Что за чертовщина!--Нечитайло уставился на темные очертания пустых вагонов, проносящиеся мимо, и вокзальные огни, словно сотрясаемые вибрацией поезда, пытаясь понять услышанную фразу. Слова не то что тревожили, но звучали уж очень ... причудливо .. Только так можно было их охарактеризовать. Неужели это всего лишь русинская версия шутки? На мгновение воротник стал ему тесен. Нет, черт возьми! Такое сразу бы чувствовалось. Идущий по коридору проводник С удивлением поглядывал на не очень молодого человека, высунувшего голову в окно навстречу урагану угольков и сажи, радостно вдыхая их, словно горный воздух.
Ощущение подавленности исчезло полностью. Почти пустой вагон, покачивающийся из стороны в сторону, напоминал рассекающее морские волны быстроходное судно.  Багаж!.. Вернувшись к действительности, Нечитайло испуганно застыл, но вспомнил, что носильщик отнес саквояж в купе. Пол под ногами сильно вибрировал; поезд с грохотом несся вперед, набирая скорость и оглашая воздух пронзителъным свистом. Это походило на начало приключения.
И мой вызов был только благодаря  этому.
 «Если увидите призраков, приберегите их для меня». Хрипловатый голос вызывал в воображении девушку, стоящую на перроне ...--Будь она одесситкой, он мог бы спросить, как ее зовут. Но внезапно Владимир Иванович осознал, что не хочет, чтобы она была одесситкой. Широко расставленные синие глаза, лицо, чуть угловатое для идеального овала, алый улыбающийся рот--все выглядело одновременно экзотичным и чисто национальным русинским. И Нечитайло нравилось то, как девушка произносила слова--будто с легкой насмешкой. Она неуловимо напоминала прохладный ветерок и выглядела наивной и чистой, как люди, выросшие в сельской местности.
Отвернувшись от окна, Нечитайло ощутил сильное желание подтянуться на руках в проеме одной из дверей купе. Он бы сделал это, если бы не присутствие мрачного неподвижного субъекта с большой трубкой и в дорожной шапке, съехавшей на ухо, как берет, который уставился стеклянными глазами в соседнее окно. Этот человек настолько походил на водевильного англичанина, что Владимир Иванович бы не удивился, если бы он воскликнул: «Что, что, что, что?»--и, пыхтя, заковылял по
коридору при виде подобных гимнастических трюков.
Нечитайло было суждено вскоре вспомнить эту
личность. Но в данный момент он испытывал только радостное возбуждение, голод и желание выпить. Сообразив, что вагон-ресторан находится впереди, Владимир Иванович перенес свой багаж в купе для
курящих и стал пробираться по узким коридорам. Поезд мчался через пригороды, скрипя и раскачиваясь под аккомпанемент свистков. К удивлению Нечитайло, вагон-ресторан оказался по-
чти полным--в нем было тесно, а в воздухе пахло пивом и растительным маслом. Скользнув на стул напротив одного из обедающих, он подумал, что крошек и пятен на скатерти куда больше необходимого, но сразу упрекнул себя. Столик покачивался в такт поезду, свет играл на никеле
и полировке дерева. Нечитайло наблюдал, как мужчина напротив уверенной рукой подносит большой стакан с пивом к соответствующего размера усам. Сделав большой глоток, незнакомец поставил стакан и вежливо произнес:
--Добрый вечер. Вы писатель Нечитайло, не правда ли?--Если бы он добавил: «Полагаю, вы прибыли из  Парижа»,  Владимир Иванович не был бы удивлен сильнее. Усмешка оживила лицо незнпакомца. Он от души усмехался , как комедийный злодей на сцене. Маленькие глазки смотрели на писателя поверх очков, массивное лицо раскраснелось, пышная шевелюра вздрагивала от смеха, тряски вагона или того и другого вместе.
--Дело в том, что я почитатель вашего таланта, особенно ваших раманов о полковнике Чумаченко-- объяснил незнакомец, протянув руку.—Я видел ваш портрет и понял, что это вы, как только увидел вас в вагоне. По этому случаю нужно распить бутылочку вина. Даже две--одну для вас, другую для меня. Официант!
Он сделал властный жест, словно феодальный барон.
--Моя жена,--продолжал незхнакомец, который так себя и не назвал, сделав заказ ,--никогда бы мне не простила, если бы я с вами разминулся. Жена и так волнуется--в лучшей спальне сыплется штукатурка, новая поливалка не работала пока не пришел священик, которого она окатила с ног до головы как в душе...Хе-хе. Давайте выпьем. Не знаю, что это за вино и знать не хочу. Раз это вино, мне достаточно. -- Ваше здоровье. – Он смакуя выпил бокал вина, повернулся в сторону.--Привет, Сусло!--Незнакомец оборвал фразу и взмахнул салфеткой.
Повернувшись, Нечитайло увидел мрачного и неподвижного мужчину с трубкой, которого заметил раньше в коридоре. Дорожная шапка исчезла, открыв взору коротко стриженные седые волосы и продолговатое смуглое лицо. Идя по по проходу, он пошатывался и как будто подыскивал место, где упасть.  Остановившись у столика, он пробормотал нечто не слишком вежливое.
--Господин Сусло! Разреши познакомить тебя с писателем Нечитайло--сказал он, представляя нас друг другу. Глаза Сусло, сверкнув белками, с подозрением уставились на Нечитайло.—Пан Сусло-- адвокат,--объяснил незнакомец.--Где ваши подопечные? Я хотел, чтобы молодой Самойлов выпил с нами бокал вина.
Худая рука Сусло взметнулась к смуглому подбородку и погладила его. Голос у него был сухой, скрипучий и застревающий, как неисправный заводной механизм.
--Не прибыли,--коротко ответил адвокат.
--Не прибыли?
Тряска вагона, подумал Нечитайло, должно быть, ломает Сусло кости. Адвокат моргнул, продолжая массировать подбородок, и неожиданно указал на бутылку с вином.
--Полагаю, он уже достаточно набрался вот этого. Возможно, господин ... э-э ... Нечитайло в состоянии сообщить нам больше. Я знаю, что ему не слишком хочется провести час в доме с призраками, но я не думаю, что суеверия способны отвратить его от этого. Конечно, еще есть время.
Нечитайло это показалось самым непонятным вздором, какой он когда-либо слышал. «Провести час в доме призраков», « суеверия» ... Смуглый мужчина с отваливающимися конечностями и глубокими морщинами возле носа устремил на Нечитайло тот же остекленевший взгляд светло-голубых глаз, которым он недавно смотрел в окно коридора. Писатель чувствовал, что начинает краснеть от вина. Что, черт возьми, все это значит?
--Прошу прощения?—Владимир Иванович отодвинул свой бокал. В горле Сусло снова заскрипело.
--Может быть, я ошибся, господин. Но, по-моему, я видел вас беседующим с сестрой господина Самойлова перед отходом поезда. Я подумал, что ...
--С сестрой господина Самойлова—возможно-- отозвался писатель, стараясь казаться сдержанным.-- Но с самим господином Самойловым я не знаком.
--Вот как?--Теперь в горле Сусло послышался щелчок,--ну, тогда ...
Нечитайло увидел, что маленькие умные глазки незнакомца внимательно наблюдают за Сусло сквозь стекла очков.
--Значит, Сусло,--заметил он --он не боится встре-
тить кого-нибудь из висельников, а?
--Висельников?—переспросил Нечитайло. 
--Нет,--сказал адвокат.--Прошу прощения, господа, я должен пообедать.
Остальная часть поездки впоследствии вспоминалась Нечитайло как погружение в деревенскую глушь, полет в холодные и таинственные места. Огни городов оставались позади, и сви-
сток паровоза звучал под пустеющим небом. Незнакомец-собеседник, который наконец предста вился как Кошевой Станислав Дмитриевич, был известен Владимиру Ивановичу, как крупный промышленник и политический деятель, больше не упоминал о Сусло, лишь отмахнувшись от него с
презрительным фырканьем.
--Не обращайте на него внимания,--сказал он.-- Этот тип--жуткий педант и, что хуже всего, адвокат. Уж ему-то не следовало болтать.
Кошевой даже не выразил удивления знаком-
ством Нечитайло с сестрой неведомого Самойлова, за что писатель был ему признателен. Он откинулся на спинку стула, приятно расслабленный вином, и слушал собеседника. Хотя Нечитайло не придер живался критических взглядов в вопросах
смешивания напитков, он был слегка ошеломлен тем, как Кошевой  пьет вино после водки, а потом, к концу трапезы, переходит на пиво. Однако Владимир Иванович отважно поддерживал каждый тост.
--Что касается этого напитка, сэр,--прогремел Кошевой на весь вагон,--то, как говорится, «зовется он элем среди людей, но боги зовут его пивом».
Он продолжал ораторствовать с багровой физиономиеи, раскачиваясь на стуле и посыпая галстук сигаретным пеплом, покуда официанты не начали толпиться у столика и скромно   кашлять, намекая, что пора уходить. С недовольным ворчанием  Кошевой заковылял по проходу. Нечитайло следовал
за ним. Вскоре они разместились друг против друга на угловых сиденьях пустого купе. При тусклом призрачном освещении маленький отсек казался темнее пейзажа снаружи.
Массивная фигура Кошевого громоздилась на фоне полинявшей красной обивки и не различимых в сумраке фоторгафий над сиденьями. Он погрузился в молчание, также ощущая нереальность обстановки. С севера дул прохладный ветер; в небе светила луна. Под аккомпонемент стука колес холмы выглядели древними и усталыми, а деревья напоминали похоронвые букеты. Когда поезд остановился на
полустанке и воцарилась тишина, нарушаемая лишь вздохами паровоза, Нечитайло наконец заговорил:
--Не объясните ли вы мне, господин Кошевой, что подразумевал господин Сусло под «часом в доме призраков» и ... и всем прочим?
Кошевой, пробудившись от грез, казался удивленным. Он склонился вперед; лунный свет поблескивал нa стеклах его очков. В тишине слышалось пыхтение паровоза и жужжание насекомых. Что-то лязгнуло, и по поезду пробежала
дрожь. Фонарь покачивался и мигал за окном.
--А? Господи, писатель! Я думал, вы знакомы с Верой Самойловой. Мне не хотелось спрашивать ...
Очевидно, что это сестра.—Подумал Нечитайло.
--Я встретил ее только сегодня,--с осторожностью отозвался он.--Практически мы не знакомы.
--Значит, вы никогда не слышали о Визницянской тюрьме в селе Визниця, что неподалёку от Мукачево?
--Никогда.
Кошевой цокнул языком.
--Выходит, Сусло ошибочно принял вас за старого друга...понимаете, сейчас в Визницях уже нет тюрьмы. Здание перестало быть ею в 1817 году и с тех пор постепенно разрушается.
Мимо прогрохотала багажная тележка. В темноте сверкнул фонарь, и Нечитайло увидел на массивном лице собеседника странное выражение.
--Знаете, почему тюрьму забросили?-- осведомился он.--Конечно из-за холеры, но и из-за кое-чего другого. Говорят, что из-за «другое» было куда хуже.
Нечитайло достал сигарету и зажег ее. В тот момент он не мог анализировать свои ощущения, но впоследствии ему казалось, будто что-то было не так с его легкими. В темноте он жадно вдыхал прохладный влажный воздух.
--Тюрьмы,--продолжал Кошевой,--особенно того времени были жуткими местами. А эту тюрьму построили вокруг места, где по преданию местного населения, устраивали свой шабаш ведьмы.
--Шабаш ведьм?
--И места, где потом вешали ведьм и, разумеется, обычных преступников.--Кошевой прочистил горло.--Я упомянул о ведьмах, потому что этот факт производил наибольшее впечатление на примитивные умы...
Не сомневаюсь, что вы об этом знаете, Игорь Анатольевич. Но я рассказываю об этом, чтобы у вас сложилось своё мнение и вы смогли бы потом. Логично рассудить, что делать дальше.
Мукачёво, а следовательно и тюрьма в Визницях, находится на некотором расстоянии от Ужгорода, но сейчас Мукачево--современный город,  а Визниця-- нет. Тут и болота, водопад и мягкий влажный воздух, где людям после захода солнца чудятся разные вещи.
Поезд снова загрохотал. Нечитайло заставил себя усмехнуться. В вагоне-ресторане этот ухмыляющийся человек выглядел добродушным и казался ожившим куском говядины, но теперь в его голосе зазвучали зловещие нотки.
--Чудятся вещи, господин?--переспросил писатель.
--Они построили тюрьму вокруг виселиц,-- продолжал Кошевой.--Два поколения семьи Самойленко служили там начальниками. Согласно традиции Самойленко умирают, сломав себе шею. Не слишком приятная перспектива.
Кошевой чиркнул спичкой, чтобы зажечь сигарету, и Нечитайло увидел, что он улыбается.
--Я не пытаюсь напугать вас историями о привидениях,--добавил он, попыхивая сигарой,--а просто хочу вас подготовить. Суеверия носятся в воздухе--сельская местность полна ими. Так что не смейтесь, если услышите о приведении с фонарём,
бесенке из церкви и в особенности о чем-то,
связанном с тюрьмой.
--Я и не думаю смеяться,--нарушил паузу писатель.--Всю жизнь я мечтал увидеть  привидение. Конечно, я в них не верю, но это не уменьшает мой интерес. А что за история связана с тюрьмой?
--«Слишком богатое воображение»,--пробормотал Кошевой, глядя на пепел своей сигареты.—3автра, если  вы захотите, можете услышать эту историю во всех подробностях. У меня хранятся документы. Но молодой Самойлов должен провести час в Комнате начальника тюрьмы, открыть сейф и увидеть, что в нем находится. Понимаете, примерно двести лет Самойловы владели землей, на которои была построена  тюрьма. Она и сейчас им принадлежит--деревня никогда не претендовал на нее, и она переходит к старшему сыну, как говорят юристы, «без права отчуждения», то есть не может быть продана. Вечером в свой двадцать пятый день рождения старший из Самойловых должен пойти в тюрьму, открыть сейф в Комнате начальника и попытать
счастья ...
--В чем?
--Не знаю. Никто не знает, что находится внутри. Сам наследник не должен упоминать об этом, пока ключи не перейдут к его сыну.
Нечитайло поежился. Воображение рисовало ему серые руины, железную дверь и человека с фонарем в руке, поворачивающего ржавый ключ.
--Господи! Это звучит как ...--Он криво улыбнулся, не находя нужных слов.
--Это Закарпатская Русь. А в чем дело?
--Я только подумал, что, если бы это был другой, более крупный город, вокруг тюрьмы собралась бы толпа зевак и репортеры с фотокамерами, жаждущие увидеть, что произойдет.
Нечитайло сразу почувствовал, что сказал что-то не то. Общаться с русинами было все равно что пожимать руку человеку, которого считаешь старым другом, и чувствовать, как его рука внезапно превратилась в клочок тумана. Местность, где проживали  русины, была местом, где мысли собеседников никогда не встречались а сходство языков не могло заполнить брешь. Он видел, что Кошевой смотрит на него, а  затем к его облегчению, засмеялся.
--Я же говорил вам, что это Закарпатская Русь. Никто не станет ему мешат. Всё это слишком связано с уверенностью, что Самойловы умирают, сломав шею.
--Ну и что?
--Самое странное заключается в том--вздохнул Кошевой склонив массивную голову,--что обычно так и происходит.
Больше они не говорили на эту тему. Вино, выпитое за обедом, казалось, притупило буйную энергию Кошевого, а может быть, он был занят какими-то мыслями--последнее подтверждало медленное и ритмичное мерцание его сигареты в углу
купе. Кошевой накинул на плечи полинявший плед; его
шевелюра покачивалась взад-вперед. Нечитайло мог бы подумать, что он спит, если бы не проницательные глазки, поблескивающие из-под век за стеклами очков на черной ленте.
Ощущение нереальности полностью овладело писателем, когда они прибыли в Визницю. Красные огни поезда исчезали вдали вместе со свистком паровоза. На платформе было холодно. Вдалеке залаяла собака, ей ответил целый хор других, который внезапно смолк. Шаги громко захрустели по гравию, когда Нечитайло следом за доктором сошел с
платформы. Белая дорога вилась среди деревьев и плоских лугов. Над болотистой почвой поднимался туман; черная вода поблескивала при лунном свете. Далее виднелись живые изгороди, пахнущие боярышником, бледная зелень пшеницы на полях,
стрекотание сверчков, капли росы на траве.
 Кошевой в наброшенном на плечи пледе и щеголеватой широкополой шляпе ковылял, опираясь на  трость. Он объяснил, что ездил в Киев по делам, а теперь возвращается домой.
--А как же ваш бизнес?—спросил Владимир Иванович, не представляя крупного промышленника в такой глуши.
--А что ему сделается?—недоумённо спросил Кошевой.—Здесь я родился и вырос и когда хочу отдохнуть приезжаю на родину.
Подтверждением слов Кошевого служило отсутствие багажа, Владимир Иванович шагaл рядом, помахивая увесистым саквояжем, не понимая, зачем он сошёл на этой захолустной станции вместе с ним. В какой-то момент он испугался, увидев впереди фигуру в нелепом пальто и дорожной шапке, бредущую по дороге, оставляя за собой сноп
искр из трубки, но потом понял, что это Сусло.
Несмотря на вихляющую походку, адвокат передвигался достаточно быстро. Необщительный тип! Нечитайло показалось, что он на ходу бурчит себе под нос. Но ему некогда было думать о Сусло--
душа у него пела в ожидании сюжета для романа под чужим небом, где даже звезды казались незнакомыми. В этой местности после рассказов Кошевого он снова ощущал себя маленьким мальчиком.
--Вот тюрьма,--сказал Кошевой.
Они остановились после небольшого подъема. Внизу тянулись поля, пересекаемые живыми изгородями. Впереди за деревьями Владимир Иванович разглядел шпиль деревенской церкви и спя- щие деревенские  дома с серебрящимися окнами. Слева от них находилось высокое здание из красного кирпича с белыми оконными рамами, стоящее среди ухоженного парка позади дубовой аллеи. Но писатель смотрел направо, где на фоне неба громозди-
лись грубые и могучие каменные стены тюрьмы.
Они были достаточно высокими, но при лунном свете казались еще выше. И «горбатыми», подумал Нечитайло--это слово пришло ему на ум, так как в одном месте стена перебиралась через холм. Сквозь трещины в каменной кладке просовывал кривые пальцы плющ. Наверху стены виднелись острые зубцы, а за ними--покосившиеся трубы. Все место
выглядело сырым и покрытым слизью, как случается после появления улитки, казалось, болота проникали внутрь ...
--Я почти ощущаю, как насекомые вьются вокруг моей головы,--внезапно сказал Нечитайло.--А вы?
Его голос прозвучал неожиданно громко. Где-то квакали лягушки, словно переругивались ворчливые инвалиды. Кошевой  указал тростью на стену.
--Видите этот горб...,--странно, что он использовал то же слово,--там, где сосны. Стена проходит над оврагом--именно там и находилось  логово ведьм. В давние времена, когда виселица стояла на краю холма, наблюдателям показывали дополнительное зрелище, привязывая к шее приговоренного
очень длинную веревку, дающую шанс оторвать ему голову. В те дни не было таких приспособлений, как люк под ногами.
Нечитайло вздрогнул. Его мысленному взору представились жаркий день, пышная зелень, пыльные белые дороги с маками по обочинам, бормочущая толпа людей с косичками и в штанах до колен, группа в темных одеждах в телеге, ползущей вверх на холм, а затем фигура, раскачивающаяся, как жуткий
маятник, над логовом. Повернувшись, он встре-
тился взглядом с Кошевым.
--А что они сделали, когда построили тюрьму?
--Сохранили это  логово.—Кошевой остановился, чтобы не сбивать дыхания при разговоре.-- Но им казалось, что через него легко убежать благодаря низким стенам и нескольким дверям. Поэтому они вырыли под виселицей нечто вроде колодца. Почва была болотистой, и колодец быстро заполнялся.
Если кто-нибудь бежал из тюрьмы и пытался прыгнуть вниз, он попадал в колодец, и его оттуда не вытаскивали. Было не слишком приятно умирать среди всего, что там плавало.
Кошевой шаркнул ногами, и Нечитайло подобрал саквояж, чтобы идти дальше. Разговаривать здесь тоже было не слишком приятно. Голоса звучали чересчур громко, а кроме того, возникало тревожное ощущение, будто тебяподслушивают ...
--Это,--добавил Кошевой, сделав несколько шагов, --и погубило тюрьму.
--Каким образом?
--Когда после повешения перерезали веревку, тело падало в колодец. В один прекрасный день началась холера ...
Нечитайло почувствовал почти физическую тошноту. Несмотря на прохладу, ему было душно. Листва на деревьях негромко шелестела.
--Я живу не очень далеко отсюда,--как ни в чем не бывало продолжал Кошевой, словно демонстрируя красоты местности.--Мой дом на краю деревни. Оттуда хорошо видны та сторона тюрьмы, где стоит виселица, и окна Комнаты начальника.
Пройдя еще полкилометра, они свернули с дороги и зашагали по аллее. Вскоре они увидели старый покосившийся дом: штукатурка в трещинах, дубовые балки наверху и увитая плющом каменная кладка внизу. Бледный свет луны поблескивал
на ромбовидных окнах; вечнозеленые кусты росли рядом с дверью, а на неухоженной лужайке белели маргаритки. Ночная птица жалобно чирикала в плюще.
--Не станем будить никого,--сказал Кошевой.--
Уверен, что прислуга оставила в кухне холодный ужин и пиво. Я ... В чем дело?
Он вздрогнул и почти подпрыгнул.
Нечитайло слышал, как скользнула по мокрой траве его трость. Внимание Владимира Ивановича было приковано к другому: он смотрел через луг, где менее чем в четверти мили высилась над
соснами вокруг логова стена тюрьмы. Нечитайло чувствовал, как по его телу струится пот.
--Ни в чем,--громко ответил он и быстро добавил.-- Слушайте, я не хочу причинять вам неудобства. Мне ничего не стоит добраться до Мукачево и устроиться в своём доме
Реплика Кошевого прозвучала ободряюще.
--Чепуха!--прогудел он, хлопнув писателя по плечу.
Он решит, что я испугался,--подумал Нечитайло  и сразу согласился. Пока Кошевой искал ключ, он снова посмотрел на тюрьму. Возможно, услышанные истории повлияли на него. Но на какой-то момент он мог поклясться, что видел, как что-то вы-
глядывает поверх тюремной стены. И у него возникло жуткое впечатление, будто это «что-то» было мокрым ...
Сидя в кабинете Кошевого на следущее утро Нечитайло был склонен во всем сомневаться. Маленький дом с масляными лампами и
примитивным водопроводом заставлял его чувствовать, будто он проводит отпуск В каком-то охотничьем домике  и вскоре вернется в цивилизацию.
Тем не менее пчелы в залитом солнцем саду, солнечные  часы, скворечники, запах старого дерева и свежевыстиранных занавесок --все это не могло не напоминать ему, что от цивилизации он далеко. Сельская местность здесь не выглядела искусственной, какой выглядит, если живешь на природе только летом, и не напоминала кустики на крыше домов.
К тому же здесь был Кошевой, обходящий свои владения в белой широкополой шляпе, с сонным и дружелюбным видом, старательно ничего не делая. Здесь была прислуга, маленькая, суетливая и веселая женщина, постоянно все опрокидывающая. Двадцать раз за утро раздавался грохот, после чего она с криком «Проклятие!» приступала к уборке, которой занималась вплоть до следующего подобного ин-
цидента. К тому же она обладала привычкой высовываться из всех окон по очереди, чтобы обратиться к другим слугам мужчинам  с каким-нибудь
вопросом. Только что ее видели в переднем окне, а в следующий момент она уже просовывала голову в заднее, как кукушка из часов, весело махая рукой.
Утро и часть дня Кошевой  посвятил пчёлам и прислуге, отвечая на вопросы. Когда же прошло утро с пением дроздов, доносящимся с лугов, и
солнечным светом, словно растопившим все зло, связанное с  тюрьмой, Кошевой пригласил Нечитайло к чаю. 
--Вы настаиваете на отъезде и не хотите посвятить пару дней деревенской жизни?
--Да мне нужно устроить кое-какие дела.
--Через пару дней у меня будут гости,--сообщил Кошевой.--Священник, молодой Самойлов и его сестра
--они живут неподалёку; почтальон сказал мне, что они прибыли сегодня утром. Возможно, также кузен Самойлова--довольно скучный тип. Полагаю,
вам захочется побольше узнать о тюрьме.
--Буду вам признателен. А сейчас я хотел бы откланяться. Скажите, если я приеду не один, вы не выгоните?
--Ради Бога! Человек-то хоть хороший?
--Очень. Тоже интересуется такими приключе ниями.
--Хорошо. Обязательно приезжайте.

Вот и всё, что я хотел вам рассказать. И теперь вы поймёте, почему я вызвал вас сюда.
--Вот теперь всё встало на свои места. Именно по этой причины вы и вызвали меня, дорогой Владимир Иванович, а не по просьбе вашего друга. Но зачем доктор? Впрочем, не будем торопить лошадей. Всему своё время.













            Г Л А В А  2

Через два дня Нечитайло, Чумаченко и доктор Шнайдер приехали поездом в деревню  Визниця. Нечитайло, уже побывавший в доме Кошевого, провёл их к дому промышленника и представил хозяину. Тот радушно встретил гостей и повторил свой вопрос.
--Вы действительно хотите узнать побольше о тюрьме?,--словно не прошло двух суток после отъезда писателя.
--Ну, если это ...
--Не нарушит чье-либо доверие? О нет. Все об этом знают. Что касается моих гостей, то мне самому любопытно повидать молодого Мартина. Вас не смущает его имя? Дело в том, что его отец ещё жил временами господства словаков, отсюда и имя. Мартин провел в Америке два года, а его сестра ведет хозяйство в Холле после смерти их отца. Превос ходная девушка! Старый самойлов Грег умер довольно странным образом ...
--Сломал шею?--осведомился Нечитайло.
--Если не шею, то все остальное,--проворчал Кошевой.--Бедняга разбился вдребезги. Скакал верхом после захода солнца, и лошадь сбросила его, очевидно, когда он спускался с холма от тюрьмы возле логова. Его обнаружили ночью в кустарнике. Лошадь испуганно ржала поблизости. Старый
Иван Дрозд--один из арендаторов Грега, который нашел его,--говорил, что в жизни не слышал более жутких звуков, чем те, которые издавала лошадь. Грег умер на следующий день. Он до самого конца был в полном сознании.
Несколько раз у Нечитайло возникало подозрение, что хозяин дома, возможно, подшучивает над ним. Но теперь он знал, что это не так. Кошевой копался в этих мрачных историях, так как что-то его беспокоило, и говорил, чтобы облегчить
душу. За его бегающими глазками и ерзаньем в кресле скрывались сомнение, подозрение и даже страх. Прерывистое дыхание хозяина дома четко слышалось в тихой комнате, тускло освещенной послеполуденным солнцем.
--Полагаю, это оживило старые суеверия?,--спросил Владимир Иванович.
 --Безусловно. Но суеверия существовали здесь всегда. Нет, это дело попахивало кое-чем похуже.
--Вы имеете в виду...--начал доктор Шнайдер.
--Убийство,--продолжил Чумаченко. Он склонился вперед. Его глаза увеличились в размере, а лицо теперь выглядело суровым.
--Я ничего не утверждаю. Возможно, это фантазия, и в любом случае меня это не касается. Но доктор Марко, судмедэксперт, сказал, что удар по основанию черепа мог быть вызван как падением, так и другими причинами. Ему казалось, что это напоминает не столько ушиб при падении, сколько то,
что на него кто-то наступил, причем я не имею в виду лошадь. И еще одно: все произошло сырым октябрьским вечером, и он лежал на болотистой почве, но это не полностью объясняет
тот факт, что тело было мокрым.
Чумаченко не сводил глаз с хозяина дома. Его пальцы стиснули подлокотники кресла.
--Но вы сказали, что он был в сознании. Разве он не говорил?
--Разумеется, меня там не было. Я слышал эту историю от пастора и от Сусло--вы, конечно, его помните, Владимир Иванович. Да, он говорил--не только говорил, но пребывал в каком-то жутком воз-
буждении. На рассвете стало очевидным, что старый Грег умирает. По словам доктора Марко, он что-то писал на листе бумаги, под который подложили доску. Ему попытались помешать, но он только огрызнулся: «Это указания для моего сына. Он  должен пройти испытание».
Кошевой сделал паузу, чтобы зажечь сигарету. Он с такой яростью втягивал в себя дым, словно это могло помочь ему прояснить рассказанное.
--Они колебались, прежде чем вызвать пана Свириденко, нашего священника так как Грег был старым грешником и люто ненавидел церковь. Но он всегда говорил, что Свириденко честный человек, хотя и не соглашался с ним, поэтому священника привели на рассвете, чтобы он узнал, согласен ли он на молитву об умирающем. Свириденко повидался с Грегом наедине и вскоре вышел, вытирая пот со лба. «Боже мой!--воскликнул он, словно молясь.--Этот человек не в своем уме. Пусть кто-нибудь пой-
дет к нему со мной».
--А он выслушает напутствие?--спросил племянник Грега, который выглядел довольно странно.
--Да-да,--ответил священник.--Но дело не в этом, а в том, что он говорит.
--И что же он говорит--осведомился племян-
ник.
--Мне не разрешено сообщить вам это,--сказал святой отец, но я бы очень этого хотел.
Из спальни доносилось покряхтывание Грега, который не мог двигаться из-за лубков. Сначала он позвал к себе Веру, дочь, а потом Сусло, своего адвоката. Адвокат, в свою очередь, позвал остальных, так как старик умирал. Когда за окнами стало светло, все вошли в большую дубовую комнату с кроватью под балдахином. Грег уже почти не мог говорить, но произнес два слова: «Носовой платок--и, казалось,
усмехнулся. Остальные стояли на коленях, пока поп читал молитву, а когда он совершил крестное знамение, на губах Грега появилась пена, он судорожно дернулся и умер.
Во время этого рассказа Нечитайло услышал пение дрозда снаружи. Солнечные лучи тускнели в ветках тиса.
--Это достаточно странно,--наконец согласился Владимир Иванович. Он обратился к Чумаченко.--Но если он ничего не сказал, у вас едва ли есть основания подозревать убийство.
--Может быть, и так,--задумчиво промолвил Чумаченко.—Но что дальше?. 
--Но следующей же ночью в окне Комнаты начальника видели свет.
--Кто-нибудь пытался это расследовать?
--Нет. Никто из жителей деревни в темноте не подойдет к тюрьме даже за сотню метров.
--Очевидно, это была фантазия, порожденная суеверием...—предположил доктор Шнайдер
--Это не была фантазия,--покачал головой Кошевой.--По крайней мере, я так не думаю. Я сам видел свет.
--И ближайшей ночью ваш Мартин Самойленко должен провести час в Комнате начальника?
--Да, если он не струсит. Мартин всегда был нервным парнем и побаивался тюрьмы. Прошлый раз он был в Визницях около года назад, когда присутствовал на чтении завещания Грега. Одним из условий получения наследства, разумеется, было традиционное «испыгаиие». Потом он оставил хозяйство на попечение сестры и кузена Стефана и вернулся в Америку. Сюда он возвращался только для ... веселых забав.
Нечитайло покачал головой:
--Вы рассказали мне об этих «забавах» все, кроме их происхождения. Я до сих пор не понимаю, какой смысл скрывается за этими традициями.
Кошевой снял очки на черной ленте и надел другие, предназначенные для чтения, сделавшие его похожим на сову. Он склонился над лежащими на столе бумагами, прижав руки к вискам.
--По странной случайности у меня имеются копии официальных записей, поскольку я сам очень интересовался этим делом. Записи делались изо дня в день, наподобие судового журнала, Антоном Самойленко, начальником тюрьмы в 1797-1820 годах. Оригиналы хранятся в домк Самойленко--старый Грег, видя мою заинтересованность, разрешил мне их скопировать. Когда-нибудь их следует опубликовать в виде книги в качестве комментариев к пенитен- циарным методам того времени.--Кошевой сделал паузу, глядя на чернильницу.--Понимаете, до конца XVIII века в Европе было очень мало тюрем для длительного содержания преступников. Их либо сра-
зу вешали, либо клеймили или увечили, после чего отпускали на свободу или депортировали в колонии. Конечно, существовали исключения--например, должники,--но в целом между осужденными и ожидавшими суда особых различий не делали--при той порочной системе их содержали вместе.
--Эти наблюдения делают вам честь,--благодарно произнёс Чумаченко.—Насколько я знаю, такие наблюдения редкость. В Европе, человеком, который стал агитировать за создание тюрем для содержания преступников, был Джон Хуард. Он умер в Крыму и похоронен в Херсоне. Ваша тюрьма начала строиться даже раньше Одесской, которую обычно считают старейшей. Ее сооружали заключенные, которым предстояло в ней обитать, из камня, добывавшегося на землях Самойленко, под дулами винтовок солдат. Плеть использовали вовсю, а ленивых подвешивали за большие пальцы или подвергали иным пыткам. Каждый камень, выражаясь фигурально, полит кровью.
Кошевой с изумлением  смотрел на Чум аченко, а затем произнёс.
--Вы точно описали происходившее, но огткуда вам это известно?
--Видите ли, не только вы занимались изучением тюремными системами и историей тюрем. Ваш скромный слуга посвятил этому некоторое время.
Во время этой словесной дуэли Нечитайло на ум  невольно пришли древние слова, которые он произнес вслух:
--И сделался великий вопль в земле ... 
--Да. Вы правы. Ничего если я продолжу,--вежливо осведомился Кошевой у Чумаченко. Тот милостиво кивнул головой.--Великий и горький. Пост начальника тюрьмы, разумеется, достался Антону Самойленко. Его семья долгое время участвовала в подобной деятельности: кажется, отец Антона был помощником начальника полиции. Во время строительства Антону предписывалось ежедневно, в холод или жару, при солнечном свете
или под дождем, наблюдать за работами, выезжая на серой в яблоках кобыле. Заключенные со временем начали его узнавать и испытывать к нему ненависть. Каждый день они видели его верхом на лошади на фоне неба и черной полосы болот.
Антон потерял один глаз на дуэли. Он был щеголем, хотя крайне скупым во всем, что не касалось собственной персоны, и к тому же жестоким. Часами Антон писал скверные стихи
и ненавидел свою семью за то, что она потешалась над ними. Он часто говорил, что когда-нибудь они за это заплатят.
Строительство тюрьмы закончили в 1797 году, и Антон перебрался туда. Именно он установил правило, по которому старший сын должен посмотреть на оставленное им в сейфе в Комнате начальника. Нет нужды говорить, что под его руководством тюрьма была хуже ада. Я намеренно смягчаю краски. Его единственный глаз и его усмешка...--Кошевой провел
ладонью по бумагам, словно пытаясь стереть написанное.--Хорошо, что он успел сделать приготовления на случай смерти.
--И что же с ним случилось?—не утерпел Нечитайло.
--Вам может рассказать ваш друг.
--Марк Абрамович!--послышался  голос прислуги.---Марк Абрамович! Чай!
--Что?--Кошевой рассеянно поднял взгляд.
--Чай!--повторила женщина. Вы же заказали чай для гостей.
--Да спасибо.
Нечитайло не удержался и задал вопрос:
--Почему такое необычное отчество у прпавославного человека?
--А вы разве не читаете Библию. И не знаете, что имена дают по дню святого. Мой отец родился в день святого Авраама.
Кошевой со вздохом поднялся.
--Остальное отложим на потом,--подытожил он.
Вера Самойленко шла по аллее рядом с крупным лысым мужчиной, обмахивающимся шляпой. На мгновение Нечитайло ощутил приступ малодушия. «Спокойно!--приказал он себе.--Не веди себя как ребенок.
Он уже слышал легкий насмешливый голос девушки. На ней были желтый джемпер с высоким
воротником, коричневая юбка и пальто, в карманах которого она держала руки. Солнце играло на ее пышных черных волосах, небрежно сплетенных в узел, а когда она поворачивала голову, становился виден четкий профиль, похожий на птичье крыло. Они двинулись через лужайку, и синие глаза устреми-
лись на него из-под длинных ресниц ...
--Кажется, вы знакомы с Верой,--сказал Кошевой, глядя на Нечитайло.—Это наш священник, писатель из Одессы Нечитайло. Его друзья, тоже из Одессы—Чумаченко Игорь Анатольевич и доктор Шнайдер. Они решили погостить у нас.
Лысый мужчина энергично пожал руки представленных. Он улыбался профессиональной улыбкой, поблескивая гладко выбритыми щеками. Он принадлежал к тем духовным лицам, которым люди делают комплимент, говоря, что они совсем не похожи на священников. По его лбу струился пот, а взгляд голубых глаз был вежливым, но настороженным. Ему было сорок лет, но выглядел он гораздо моложе. Чувствовалось, что Свириденко служит своей вере так же беззаветно, как на спортивных площадках служат спортсмены. Бахрома светлых волос колыхалась вокруг розовой лысины, похожей на тонзуру, а на черной ткани одежды поблескивала массивная цепочка от часов.
--Рад познакомиться,--добродушно пробасил поп.--
Он засмеялся. Это профессиональное дружелюбие раздражало Нечитайло, который что-то пробормотал и повернулся к Вере Самойленко.
--Здравствуйте!--Девушка протянула холодную руку.--Приятно увидеть вас снова ... Как поживают наши общие друзья Дроздовы?
Он собирался спросить, кто это такие, но вовремя
поймал ее выжидающе-простодушный взгляд, который оживляла полуулыбка.
--А, Дроздовы!--отозвался он.--Великолепно, благодарю вас.--Ощутив прилив вдохновения, Нечитайло добавил.--У Михаила режется зуб.
Поскольку никто не казался впечатленным этим известием, Нечитайло для пущей убедительности собирался поведать еще кое-какие интимные детали жизни семейства Харрис, когда уже упомянутая прислуга внезапно выбежала из парадной двери, как
кукушка из часов, чтобы принять командование на себя. Она сделала несколько неразборчивых замечаний относительно пива, оладий и внимательности священника, а затем осведоми-
лась, оправился ли он полностью после инцидента со злополучной поливалкой и не заработал ли пневмонию? Свириденко  для эксперимента кашлянул и ответил, что нет.
Она повернулась к девушке.
--А где ваш брат? Мне сказали, что он придет.
При этих словах по лицу Веры Самойловой пробежала тень, какую Нечитайло видел на вокзале. Она неуверенно поднесла руку к левому запястью, словно собираясь взглянуть на часы, но тут же убрала ее.
--Конечно, придет,--отозвалась девушка.--Он в деревне делает покупки и будет с минуты на минуту.
Чайный стол поставили в саду позади дома, в тени большой липы и в нескольких метрах от журчащего ручья. Нечитайло и Вера задержались, пропустив хозяев, гостей и священника вперед.
--Малышка Элла слегла со свинкой,--сообщил Нечитайло.
--С ветрянкой. Уф! Я думала, вы собираетесь меня выдать. А в деревушке вроде этой... Как они
узнали, что мы знакомы?
--Через меня. Один старый дурень адвокат видел, как мы разговаривали на перроне. Но я думал, это вы собираетесь выдать меня.
При столь невероятном совпадении они посмотрели друг на друга. Владимир Иванович увидел, что глаза Веры вновь засияли, и почувствовал радостное возбуждение.
--Тогда на вокзале мне было так скверно,--тихо продолжала девушка.--Все шло не так, как надо.
Я хотела поговорить с кем-нибудь, и тут вы налетели на меня. Вы выглядели располагающе, поэтому я поговорила с вами.
От радости Нечитайло ощутил желание двинуть кого-нибудь кулаком в челюсть. Мысленно он торжествовал над противником. Ему казалось, будто кто-то накачивает в его грудную клетку воздух.
--Я очень доволен, что вы это сделали,--сказал он если не непринужденно, то вполне естественно.
--Я тоже.
--Тоже довольны?
--Да.
--Ха!--Нечитайло с триумфом выдохнул.
Впереди послышался голос прислуги.
--Азалии, петунии, герань, жимолость и шипов- ник,--заговорила она, словно объявляя прибыва-
ющие поезда.--Я не могу их разглядеть из-за близорукости, но знаю, что они здесь. О! Господин! Неужели вы будет опять увлекаться этим ужасным пивом?
--Вы очень демократичны со своей прислугой.—Обратился Чумаченко к Кошевому.—Совсем не похоже на крупного промышленника.
--Вы не понимаете. Это я там, в городе, крупный промышленнник. А здесь совсем другое дело. Тут каждый меня згнает и я знаю всех. Прислуга помнит меня ещё ребёнком и как я могу с ними общаться по другому. Вы знаете, она может меня отругать ещё и не так.
Кошевой уже склонился над ручьем, вытащил
несколько мокрых бутылок и выпрямился.
--Знаете, господин писатель,--заговорил Свириденко, всем своим видом выражая терпимость и как бы смягчая хитрой улыбкой ужасное обвинение, которое он собирался выдвинуть,--я часто думаю, не француз ли наш добрый Кошевой. Варварская
привычка пить пиво во время чая и так обращаться с прислугой... ну, это совсем не по-русски, не правда ли! Кошевой устремил на него свирепый взглядю
--Позвольте информировать вас, святой отец, что как раз чай не является русским напитком. Советую заглянуть в приложение в энциклопедию в главу, посвященною чаю. Вы узнаете, что чай прибыл в Россию из Голландии. Повторяю, из Голландии, от нашего преданнейшего друга со времён Петра Первого. А вот французы терпеть его не могли... 
--Что вы говорите, господин, да еще в присутствии святого отца!--жалобно воскликнула верная старушка.
--А?--Кошевой оборвал фразу, подозревая, что старушка думает, будто он сквернословит.--О чем вы, дорогуша?
--О пиве,--ответила та.
--Черт!--сердито выругался Кошевой.--Прошу прощения.--Он повернулся к Нечитайло.--Надеюсь, вы выпьете со мной пива? А ваши друзья?
--Да,--с благодарностью отозвались все трое.-- Охотно.
--Учитывая, что его вытащили из ледяной воды, вы все заработаете пневмонию,--мрачно предупредил
священник.
--Не знаю, к чему это приведет... еще чаю, святой отец Печенье перед вами... все кругом болеют пневмонией, а вот  бедному молодому человеку придется сидеть ночью в продуваемой
сквозняком Комнате начальника, так что он, безусловно, подхватит пневмо...–вступился за промышленника Чумаченко.
Внезапно наступило молчание. Потом священник беспечным тоном заговорил о цветах, указав на клумбу с геранью. Казалось, он пытается, изменив направление их взглядов, изменить и их мысли. Как-то само собой получилось, что Чумаченко перехватил инициативу у Кошевого. За столом под липой уже возникло напряжение, которое не желало исчезать.
Лучи солнца стали мягкими и розоватыми, хотя до темноты оставалось еще несколько часов. Сквозь серебристые ветки дерева западный горизонт казался теплым и чистым. Все, молча уставились на чайный сервиз. Плетеный стул скрипнул. Вдалеке слышался звон колокольчиков, и Нечитайло представил себе коров на обширном лугу, которых вели домой сквозь таинственные сумерки. В воздухе жужжали насекомые.
Неожиданно Вера Самойлова поднялась.
--Как глупо с моей стороны!--воскликнула она.--Я едва не забыла. Мне нужно сходить в село за сигаретами, пока не закрылась табачная лавка.--Она улыбнулась с притворной беспечностью, которая никого не обманула--улыбка походила на маску,--и посмотрела на часы.--У вас просто чудесно,
господин Кошевой. –Она повернулась к Нечитайло.--Вы должны как можно скорее побывать у нас в доме.-- Девушка повернулась к Нечитайло, как будто ее осенило вдохновение.—Разумеется с вашими гостями. А сейчас не хотите пройтись со мной? Вы ведь еще не
видели наше село, не так ли? Святой отец может подтвердить, что у нас хорошая церковь.
--Да, да в самом деле.--Словно по колебавшись, Свириденко посмотрел на них и по-отечески махнул рукой.--Идите. Я выпью еще чашечку чая, если никто не возражает. Здесь так уютно,--он улыбнулся хозяину дома,--что начинаешь стыдиться собственной лени.
Он с довольным видом откинулся на спинку стула, будто бормоча: «Ах! Я тоже когда-то был молод!», но у Нечитайло создалось впечатление, что ему все это не слишком нравится. Ему внезапно пришло в голову, что самодовольный лысый старик, каким священни к выглядел в его воспламенен-
ном писательском воображении, испытывает не только чисто духовный интepec к Вере Самойловой. Черт бы его побрал! Вспомнить только, как он склонялся к ее плечу, когда они шли по аллее...
--Я должна была выбраться оттуда,--слегка запыхавший сказала девушка, когда они отошли от дома промышленника. Их быстрые шаги шуршали в траве.--Я хотела пройтись...
--Знаю.
--Когда ходишь пешком,--продолжала она тем же задыхающимся голосом,--чувствуешь себя свободной-- нет ощущения, что тебе приходится удерживать предметы в воздухе, как фокуснику, и напрягаться, чтобы не уронить один из них ... Ой!
Развилка тенистой аллеи с дорогой была скрыта за изгородями, но они услышали шаги и бормотание голосов. Один из них внезапно повысился, звуча в мягком воздухе пронзительно и неприятно.
--Ты не хуже меня знаешь нужное слово. Это слово--«виселица».
Говоривший засмеялся.  Вера Самойлова остановилась. На ее лице, четко вырисовывающемся на фоне темно-зеленой живой изгороди, застыл страх.
--Я должна поторопиться, чтобы успеть в табачную лавку,--вдруг заявила девушка, повысив голос, как будто старалась, чтобы ее услышали.-- Господи, уже седьмой час! .. Лавочник каждый день оставляет для меня пачку сигарет, которые я предпочитаю, и если я не приду... Привет, Мартин!
Она шагнула на дорогу, подав знак Нечитайло следовать за ней. Бормотание прекратилось. Стоящий посреди дороги темноволосый молодой человек довольно хрупкого телосложения повернулся к девушке. У него было самодовольное лицо
человека, избалованного успехом у женщин, у рта залегла презрительная складка. Он был выпивши и слегка пошатьprался. Позади него Владимир Иванович разглядел кривой след в белой пыли,
отмечавший его продвижение.
--Привет, Вера!--резко отозвался он.--Что за манера подтишка подкрадываться к парню?
Молодой человек явно пытался говорить с американским акцентом. Положив руку на плечо своего спутника, он с достоинством выпрямился. Спутник, очевидно, был также родственником, хотя черты его лица были гораздо грубее, одежда превосходно сидела на нем, а шляпа неб ла небрежно
сдвинута набок, как у Мартина Самойлова, сходство было несомненным. Он выглядел смущенным и словно не знал, куда девать чересчур большие руки.
--Ходила на чай, Вера?--спросил он.--Прости, что мы опоздали. М ... нас задержали.
--Ну конечно,--бесстрастно отозвалась девушка.-- Позвольте представить: писатель Владимир Иванович Нечитайло--Мартин Самойлов, Стефан Самойленко. 
 Где вы остановились? У Кошевого? У этого старого чудака? Слушайте, пошли ко мне, и я угощу вас выпивкой.
--Мы же идем пить чай, Мартин,--терпеливо напомнил Стефан.
--К дьяволу чай! Пошли ко мне ...
--Тебе лучше не идти на чай, Мартин,--сказала его сестра,--и, пожалуйста, не пей больше. Меня бы это не заботило, если бы не... Ты сам знаешь причину.
Мартин посмотрел на нее.
--Я иду пить чай,--неожиданно наперекор самому себе заявил он, вытянув шею,--и более того, собираюсь еще немного выпить чего-нибудь покрепче.
Пошли, Стефан.
Мартин уже забыл о Нечитайло, чему тот искренне был только рад. Мартин поправил шляпу,отряхнул руки и плечи, хотя на них не было пыли, и выпрямился, прочистив горло. Когда солидный Стефан потянул его за собой, Вера шепнула:
--Не позволяй ему идти туда и проследи, чтобы к обеденному времени он был в полном порядке. Слышишь?
Мартин тоже это услышал. Он повернулся, склонив голову набок, и скрестил руки на груди.
--Думаешь, я пьян?--осведомился он, глядя на сестру.
--Пожалуйста, Мартин!
--Ну, я покажу тебе, пьян я или нет! Идем, Стефан.
Нечитайло ускорил шаг, направившись вместе с девушкой в противоположную сторону. Перед поворотом дороги они услышали, как кузены спорят-- Стефан тихо, а Мартин громогласно, надвинув шляпу на лоб. Какое-то время они шли молча. Голоса спорящих унес в окружающие луга ветер. Небо на западе было желтым и прозрачным, как стекло, на его фоне чернели сосны, а вода в болоте отливала золотом. Стада беломордых овец на расстоянии
казались игрушечными.
--Вы не должны думать, что Мартин всегда такой, --тихо заговорила девушка, глядя перед собой.--Но сейчас у него столько на душе, что он старается скрыть это с помощью выпивки и бравады.
--Знаю. Его трудно винить.
--Кошевой рассказал вам?
--Немного. По его словам, это не является секретом.
--В том-то и дело!--Она стиснула руки.--Это самое худшее. Все всё знают и отворачиваются. Об этом не принято говорить на людях, а тем более со мной. И я тоже не могу об этом упоминать ...--Девушка сделала паузу и резко повернулась к нему.--Вы говорите, что все понимаете. Очень любезно с вашей стороны, но это неправда. Мы с этим выросли... Помню, когда Мартин и я были совсем маленькими, мама дер-
жала нас на руках у окна, чтобы мы могли видеть тюрьму. Она умерла, и отец тоже ...
--Вам не кажется,--мягко произнес Нечитайло,-- что вы придаете слишком большое значение легенде?
--Я же говорила--вы не понимаете ...
Её голос был сухим и монотонным, и Нечитайло ощутил острую жалость. Он отчаянно подыскивал слова, словно нащупывал лампу в комнате с привидениями, но каждый раз чувствовал их неадекватность.
--Я не силен в практических делах,--признал он.-- Когда я отвлекаюсь от книг и сталкиваюсь с действительностью, то оказываюсь в тупике. Но думаю, я понял бы все, что бы вы мне ни сказали, если, конечно, это касается вас.
Над долиной плыл колокольный звон-- медленный, печальный и древний, он словно сливался с воздухом. Далеко впереди церковный шпиль среди дубов поймал последний луч солнца. Птицы вспархивали с колокольни, громко звучали голоса  грачей. Они остановились у каменного моста через широкий ручей. Вера С амойлова повернулась и посмотрела на спутника.
--Если вы так считаете,--сказала она,--то мне больше не о чем вас просить.
Ее губы медленно изогнулись в улыбке, темные волосы шевелились на ветру.
--Я сама ненавижу практические дела,-- продолжала Вера с внезапной горячностью.--Но после смерти отца мне пришлось ими заниматься. Стефан-- добрая и надежная рабочая лошадь, но воображения у него как у этого стога сена. Кроме него, я общаюсь со многими людьми, но, к сожалению, они с трудом заставляют себя прочитать книгу. Да, и еще Священник Свириденко. Святой Панас. Да, ещё Михаил Мазурик навещает меня каждый вторник ровно в десять вечера, за пять минут сообщает все новости и теряет ко мне интерес.--Она перевела
дыхание, пригладила волосы и виновато улыбнулась.-- Не знаю, что вы обо мне подумаете после таких разговоров.
--Я думаю, что вы абсолютно правы!--с энтузиазмом откликнулся Нечитайло, которому особенно пришлась по вкусу характеристика священника.--Прочь спиритизм! Да здравствует социа-
лизм!
--Я ничего не говорила о социализме.
--Ну так скажите,-- великодушно предложил Владимир Иванович.—Ура господину Бакунину.
-- Но почему?
--Потому что это бы не понравилось господину Свириденко,--объяснил Нечитайло. Тезис казался ему неплохим, хотя и не слишком конкретным. Но тут ему в голову пришла другая мысль, и он с подозрением осведомился:
-- Кто такой этот Михаил Мазурик, который навещает вас по вечерам каждый вторник?
Мазурик--паршивое имя. Сразу представляешь мужчину, который делает чт о- то нехорошее.
Вера соскользнула с парапета моста, и ее маленькая фигурка расслабленно изогнулась. Она засмеялась, и смех звучал весело и озорно, как вчера вечером.
--Если мы не поторопимся, то останемся без сигарет. Не хотите пробежаться до лавки? Но предупреждаю--это восемьсот метров.
--Отлично!--воскликнул Нечитайло и они помчались мимо стогов. Ветер дул им в лицо, а Вера продолжала смеяться.
--Уф! Хорошо, что у меня туфли на низком каблуке.
--Хотите прибавить скорость?
--Мне и так жарко. Вы, часом, не профессиональный спортсмен?
--Есть немного.—тихо проговорил он.
--Есть немного,--повторил Нечитайло, втягивая в легкие воздух.
Они добежали до окраин села, где толстые стволы деревьев заслоняли белые фасады лавок, а кирпичи, которыми были вымощены тротуары, разлиновали их наподобие школьных прописей, При виде бегунов проходившая мимо женщина уставилась на них, а мужчина забрёл в канаву и выругался.
Раскрасневшаяся и запыхавшаяся Вера прислонилась к дереву и засмеялась.
--С меня довольно этих глупых забав. Но теперь я чувствую себя лучше.
Овладевшее ими по неизвестной причине возбуждение сменилось чувством глубокого удовлетворения, и теперь они вели себя подчеркнуто пристойно. Табачник, продавший им сигареты, пожаловался, что ему пришлось задержаться после окончания работы, а Нечитайло осуществил давнее желание, купив трубку с длинным черенком. Его заинтриговала аптека, которая, с ее большими бутылями, наполненными красной и зеленой жидкостью, а также впечатляющим ассортиментом снадобий, напоминала нечто из средневековой легенды. И пивнушка «Виноград и вино». От последнего его отвлек только категорический и непонятный ему отказ девушки сопровождать его в
пивнушку. Тем не менее впечатлений было достаточно.
Нечитайло так великолепно себя чувствовал, что мелкие неприятности казались ничем. Они встретили  Терезу Сусло, жену адвоката, которая мрачно брела по улице. На ней была устрашающего вида шляпа, она двигала челюстями как кукла чревовещателя и говорила как старший сержант. Как объяснила Вера, эта сударыня верила в спиритические сеансы и контроль—дух, помогающий медиуму во время спиритического сеанса. Тем не менее Нечитайло с показной вежливостью слушал ее описание причуд своего контроля, очевидно, весьма беспорядочного представителя мира духов, который скользит по всей планшетке и изъясняется с сильным акцентом сельски х жителей.
Видя, что лицо ее спутника угрожающе краснеет, Вера увела его от Терезы Сусло, пока они оба не разразились хохотом. Было почти восемь, когда они двинулись в обратном направлении. Их радовало абсолютно все--начиная от уличных столбов и кончая миниатюрной лавчонкой с колокольчиком над дверью, где можно было приобрести позоло-
ченные имбирные пряники в форме разных животных и ноты давно забытых песен. Нечитайло всегда испы-
тывал склонность к покупке бесполезного хлама по двум веским причинам: он в нем не нуждался и ему было нужно на что-то тратить деньги.
Поэтому, найдя родственную душу, не считавшую это ребячеством, он поддался своей склонности.
Они возвращались в прозрачных сумерках, держа перед собой ноты как псалтырь, с серьезным видом исполняя старинную песню, причем Владимир Иванович строго упрекнул Веру за слишком веселую
трактовку самых патетических эпизодов.
--Это было прекрасно!--сказала девушка, когда они почти добрались до аллеи, ведущей к дому Кошевого.--Мне никогда не приходило в голову, что в нашем селе может быть что-то интересное. Даже жалко идти домой.
--Мне это тоже не приходило в голову,--отозвался ее спутник.--Просто сегодня все кажется таким.
Они задумчиво помолчали, глядя друг на друга.
--У нас есть время для еще одной песни,-- предложил Нечитайло, как будто важнее этого ничего в мире не было.--Хотите попробовать?
--О нет! Кошевой чудесный человек, но мне приходится соблюдать хоть какие-то приличия. Я видела, как женщины подсматривали за нами сквозь занавески, пока мы были в селе. Кроме того, уже поздно.
--Ну ...
--Значит ...
Оба колебались. Владимиру Ивановичу все казалось не совсем реальным; его сердце бешено колотилось. Желтое небо над ними начало темнеть, окрашиваясь на западе пурпуром. Аромат, ис-
ходивший от живых изгородей, стал почти удушающим. Гла-за девушки, такие яркие и живые, но словно подернутые пеленой боли, что-то отчаянно искали на лице Нечитайло. Он хоть и смотрел только в эти глаза, но чувствовал, что она протягивает к нему руки, и нашел их.
--Позвольте проводить вас домой ...--заговорил он.
--Эй, вы!--прогудел на аллее голос.--Подождите
минуту!
Нечитайло физически ошущал как трепещет его сердце. Впрочем, он дрожал всем телом и догадывался, что руки девушки дрожат тоже. Голос прозвучал в момент такого сильного напряжения эмоций, что ошеломил обоих, но потом Вера засмеялась. С аллеи шагнул Чумаченко. Позади маячила фигура, показавшаяся Владимиру Ивановичу знакомой. Это был Сусло с торчащей во рту кривой трубкой, которую он как будто жевал. Страх вернулся после нескольких кратких часов передышки ...
Чумаченко выглядел очень серьезным. Он остановился, чтобы перевести дух.
--Не хочу тревожить вас, Вера,--начал он,--и знаю,
что эта тема--запретная, однако пришло время поговорить откровенно ...
Сусло издал предостерегающий звук.
--А как же ... э-э ... писатель?
--От него у меня секретов неи. Он должен об этом знать. Конечно, сударыня, это не мое дело ...
--Пожалуйста, говорите!..Она стиснула руки.
--Ваш брат был здесь. Мы немного обеспокоены его состоянием. Я имею в виду не то, что он пьян,--это пройдет. К тому же его вырвало, и перед уходом он почти протрезвел. Но Мартин смертельно напуган--это видно по его вызывающему поведению. Мы не хотим, чтобы он взвинтил себя до крайности и пострадал из-за этой глупой затеи. Понимаете?
Чумаченко уже принял бразды правления и, наверное, так решительно, что даже адвокат подчинился ему.
--Да. Продолжайте.
--Священник и ваш кузен отвели его домой. Причём, священник очень расстроен из-за этого. Буду говорить прямо. Вы, конечно, знаете, что ваш отец перед смертью рассказал что-то Свириденко,
который обещал хранить это в секрете как тайну исповеди.
--Откуда вы всё это знаете?
--Так уж получилось, что Кошевой и адвокат Сусло посвятили меня в ваши тайны, только потому, что опасаются за вас и вашего брата. А я по долгу службы являюсь полковником полиции. Так вот.
Тогда Свириденко думал, что Грег Самойленко повредился в уме, но теперь начинает в этом сомневаться. Конечно, может быть, все это ерунда, но на всякий случай мы будем настороже. Окно Комнаты начальника четко видно отсюда, а этот дом на-
ходится чуть более чем в трехстах метрах от тюрьмы. Понимаете?
--Да.
--Священник, доктор Шнайдер, я и Нечитайло, если он согласится, будем наблюдать все время. Будет светить луна, и мы сможем увидеть Мартина, когда он войдет внутрь. Отговорить его нам не удалось. Нам понадобится только разместиться на краю лужайки, чтобы видеть передние ворота. При малейших признаках шума, тревоги или чего-то подозрительного Свириденко и писатель перебегут через луг, прежде чем призрак успеет исчезнуть.--Чумаченко улыб-
нулся, положив ей руку на плечо.--Понимаю, что все это чушь и я просто фантазёр. Но ведь в жизни случается всякое... В котором часу начинается приключение Мартина?
--В одиннадцать.
--Так я и думал. Как только Мартин уйдет из дома, сообщите нам через кузена, и мы приступим к наблюдению. Естественно, не упоминайте об этом при нем--он может впасть в такую нервную браваду, что пойдет другим путем и нарушит наши планы. Но можете предложить, чтобы он сел с фонарем возле окна.
Вера тяжко вздохнула.
--Я всегда знала, что в этом что-то есть и что вы все от меня что-то скрываете ... Боже мой, почему он вообще должен идти туда? Почему мы не можем нарушить нелепую традицию и ...
--Не можете, если не хотите лишиться состояния,--в разговор вмешался адвокат Сусло. Сожалею, но таковы условия, и я обязан проследить за их выполнением. Я должен передать наследнику
несколько ключей--ему предстоит отпереть не одну дверь. Когда он вернет их мне, то должен показать мне предмет из сейфа--не важно, какой именно,--дабы продемонстрировать, что действительно открывал его.
Зубы адвоката снова стиснули трубку. Белки его глаз в сумерках казались светящимися.
--Как видите даже я не смогу препятствовать выполнению условий. Адвокат сочтёт их невыполненными и наследства вы не получите.
--Не уверен насчет вас, господа, но госпожа Самойлова все это знает,--добавил Сусло.--Если мы говорим откровенно, то позвольте прокричать о моих обязанностях хоть с церковного шпиля. Мой отец был поверенным Самойловых до меня, а еще раньше--мои дед и прадед. Я сообщаю вам эти подробности, господа, не для того, чтобы выглядеть помешанным на формальностях. Даже если бы я хотел нарушить закон, я бы ни за что не стал бы обманывать доверие клиента.
--Ну так пусть он потеряет это состояние. Думаете, кого-то из нас заботит ...
Сусло сердито прервал ее:
--Он не такой дурак, как бы вы и Стефан к этому ни относились. Господи, сударыня, неужели вам хочется стать нищим--не говоря уже о том, чтобы прослыть посмешищем? Возможно, эта процедура нелепа, но ее выполненя требует закон и воля моего клиента.--Он громко хлопнул в ладоши.--Ска-
жу вам, что еще более нелепо. Ваши страхи. Ни один Самойлов не пострадал от этого с 1837 года. Только потому, что ваш отец случайно оказался возле логова, когда его сбросила лошадь ...
--Не надо!--жалобно вскрикнула девушка.
Ее руки дрожали, и Нечитайло шагнул вперед. Он ничего не сказал, но в горле у него клокотала ярость. «Если голос этого человека будет звучать еще минуту, --подумал он,--то, клянусь Богом, я сломаю ему челюстъ».
--Вам не кажется, адвокат, что вы сказали достаточно?--буркнул Чумаченко.
--Пожалуй,--согласился адвокат.
Воздух буквально пропитался гневом. Послышался странный звук, когда Сусло втянул свои смуглые щеки, прижав их к зубам. Он сухо повторил.
--Пожалуй,--но было очевидно, что он кипит от злости.--Если вы извините меня, господа,-- бесстрастно продолжил Сувсло,--я провожу сударыню Самойлову...Нет, господин,--остановил он Нечитайло, когда тот сделал резкое движение.--Я должен без помех обсудить с ней конфиденциальные дела.
Часть своих обязанностей я уже выполнил, вручив ключи мистеру Мартину Самойлову. Но это не все. Вероятно, будучи ... э-э ... более старым другом семьи, чем вы,--его голос стал пронзительным и скрипучим,-- я не покажусь невежливым, сохранив кое-какие вопросы в тайне?
Нечитайло судорожно глотнул, едва не поперхнувшись от ярости.
--И вы еще говорите о вежливости?--осведомился он.
--Спокойно!--остановил его Чумаченко.
--Пойдемте, сударыня,--сказал адвокат.
Он расправил манжеты и заковылял прочь. Собравшиеся видели, как сверкнули белки его глаз, когда он бросил взгляд через плечо. Нечитайло сжал руку девушки, но она вырвалась и зашагала следом за Сусло,
--Ну-ну!--заговорил Чумаченко после паузы.--Не сердитесь. Он всего лишь оберегает свое положение семейного поверенного. Я слишком обеспокоен, чтобы ругаться. У меня была теория, но... не знаю. Все идет не так, как надо. Все неправильно... Пошли обедать, наш хозяин уже заждался.
Он двинулся по аллее, бормоча себе под нос. Сердце Владимира Ивановича бешено колотилось, сумерки казались полными призраков. Его мысленному взору представлялось то бегущее, смею-
щееся существо с развеваемыми ветром волосами, то серьезное угловатое личико с робкой улыбкой у парапета моста; Вера вспоминалась то практичной, насмешливой, сыплющей озорными шутками, то со своей внезапной бледностью у живой изгороди и тихим вскриком, когда страхи вернулись...
Не позволяй, чтобы с ней что-нибудь случилось. Неси вахту, ибо это ее брат ...
Их шаги шуршали в траве, а в воздухе пульсировало жужжание насекомых. Далеко на западе пророкотал гром.




















            Г Л А В А  3

Воцарилась жара, удушливая и липкая, с редким ветерком, дующим словно из печи, едва шевелящим листву и тут же замирающим. Если бы коттедж действительно был жаркой Одессе, фигурки бы задыхались в нём. Гости и хозяин обедали при свечах в маленькой комнате с оловянными блюдами на стенах. Комната была такой же теплой, как обед, а вино--и еще теплее. Лицо хозяина становилось по мере того, как он наполнял и осушал свой бокал, все более красным, но его словоохотливость исчезла.
Даже разговорчивая прислуга помалкивала. Она постоянно передавала мужчинам не то, что нужно, но никто этого не замечал.
Вопреки привычке хозяина, они не засиделись за кофе и портвейном. Нечитайло поднялся в свою комнату, зажег масляную лампу и начал переодеваться в засаленные фланелевые теннисные брюки, удобную рубашку и теннисные туфли.
Окно его комнатушки с наклонным потолком выходило в сторону тюрьмы и логова. Какой-то жук
бился об оконную сетку, заставляя Владимира Ивановича вздрагивать. Мошки уже вились вокруг лампы. Чумаченко и доктор Шнайдер не стали беспокоить Нечетайло и решили прогуляться перед сном.
Закончив переодеваться, Нечитайло стал беспокойно бродить по комнате. Жаркий воздух был насыщен запахом сухого дерева, как на чердаке; казалось, даже от клея под цветастымн-обоями
исходит удушающий запах, а хуже всего была лампа. Прижав голову к сетке, он посмотрел в окно. Было начало одиннадцатого, и уже взошла луна, окруженная нездоровым желтоватым ореолом. Черт бы побрал эту неопределенность!..
Дорожные часы с раздражающим безразличием тикали на столике у изголовья кровати с пологом на четырех столбиках. Календарь в нижней части часов показывал число «12» и название месяца
«июль», набранное ярко-красными буквами. Владимир Иванович попытался вспомнить, где он был 12 июля, но не смог. В деревьях снова зашелестел ветер. От духоты плавился мозг. Он погасил лампу.
Сунув в карман трубку и кисет, Нечитайло спустился вниз. Кресло-качалка неутомимо поскрипывало в гостиной, где неугомонная старушка читала приводила в порядок гостинную. Выйдя за порог, Нечитайло зашагал по лужайке. Чумаченко поставил два плетеных стула у стены
дома для себя и доктора Шнайдера. Стена была обращенв в сторону к тюрьмеи здесь было темно и чуть прохладнее. Сигарета Чумаченко, мерцающая красным светом, шевельнулась, и Владимир Иванович, вынеся стул и садясь на него, почувствовал, как ему в руку вложили холодный стакан.
--Теперь остается только ждать,--скаэал Чумаченко. На западе снова пророкотал гром, словно шар в биллиарде, катящийся по столу и столкнувшись с другим шаром. Нечитайло глотнул холодного пива, и ему сразу стало легче. Луна была еще тусклой, но чаша луга уже купалась в ее молочном свете,
облившем и стены тюрьмы.
--Где окно Комнаты начальника?--тихо спросил Владимир Иванович.
Бокал с рукой указал направление.
--Вон то единственное большое окно, почти по прямой линии отсюда. Видите его? Рядом с ним железная дверь, выходящая на маленький каменный балкон, с которого начальник наблюдал за повешением.
Нечитайло кивнул. Вся видимая стена тюрьмы была покрыта плющом, топорщившимся в тех местах, где вес каменной кладки вдавливал ее в гребень холма. В молочном свете Владимир Иванович различал усики, свисающие с плотных решеток окна. Внизу, под балконом, находилась еще одна железная дверь, перед которой известняковый холм круто обрывался к остроконечным соснам логова.
--Полагаю, через дверь внизу выводили приговоренных?
--Да. Отюда видны три каменных блока с дырами, поддерживавшие каркас виселицы... Каменный парапет колодца скрыт за деревьями. Конечно, их там не было, когда колодцем пользовались.
--И мертвецы проваливались туда?
--Да. Удивительно, что зараза не расползается по всей местности даже через сотню лет. Колодец-- идеальное местопребывание для разных микробов и паразитов. Доктора уже пятнадцать лет требует, чтобы его засыпали, но сельский совет ничего не может сделать, так как это земля Самойловых.—Пояснил доктор Шнайдер.
--А они не позволяли засыпать колодец?
--Нет. Это тоже часть старых суеверий--реликт жившего давно Антона Самойлова.—Чумаченко зажэёг спичку и поднёс к сигарете.—После разговоров с хозяином я  изучил его журнал Самойлова и, когда вспоминаю некоторые загадочные фразы в нем, и то, как Антон умер, то иногда думаю...
--А кстати. Как он умер. Никто еще не рассказывал, как он умер,--напомнил Нечитайло.
Произнеся эти слова, он усомнился в том, что хотел бы знать о подобном. Вчера вечером ему казалось, будто что-то мокрое смотрит вниз с тюремных стен. Днем он этого не замечал, но сейчас снова ощутил болотистый запах, который, казалось, доносился через луг из логова.
--Совсем забыл,--пробормотал Чумаченко--
Я собирался днем прочитать вам кое-что, когда нас прервала старательная прислуга нашего промышленника. Вот.--Послышалось шуршание бумаги, и в руке Нечитайло оказалась толстая пачка листов.--Потом отнесите это наверх и прочитайте--я хочу узнать ваше мнение.

Сквозь жужжание насекомых Нечитайло четко слышал кваканье лягушек. Болотистый запах становился все сильнее--это не было иллюзией. Должно существовать какое-то естественное объяснение--жар, исходящий от нагревшейся за день почвы, или что-то еще. Владимир Иванович пожалел, что плохо разбирается в природных явлениях. Деревья зашелестели вновь. Часы внутри дома пробили один раз.
--Половина одиннадцатого,--проворчал Чумаченко.--Кажется, кто-то идёт по аллее.
Там действительно мелькала какая-то фигура. Священник вышел из тени, подошёл, молча принёс себе стул и уселся. Его грубоватые манеры уже не бросались в глаза--Нечитайло внезапно подумал, что они были напускными, служа вспомогательным средством при общении, дабы скрыть застенчивость. В сумраке они не могли четко разглядеть его лицо, но
не сомневались, что оно покрыто потом. Он пыхтел, опускаясь на стул.
--Я наскоро перекусил и сразу поехал сюда,-- сообщил он.--Вы все приготовили?
--Да. Вера сообщит через кузена или позвонит, когда Мартин уйдет. Берите стакан пива, если вам можно. В каком был состоянии Мартин, когда вы с ним
расстались?
Бутылка звякнула о стакан.
--Достаточно трезв, чтобы бояться,--ответил священник.--Как только мы прибыли в дом, он тут же направился к буфету. Я не мог решить, нужно ли его останавливать. Но им занялся Стефан. Когда я уходил, Мартин сидел в своей комнате наверху, прикуривая одну сигарету от другой. Должно быть, он выкурил целую пачку, пока я был в доме. Я...э-э...указал
ему на пагубный эффект подобного количества табака ...нет, спасибо, я не хочу курить...но он только огрызнулся.
Все умолкли. Нечитайло прислушивался к часам. Должно быть, Мартин у себя дома тоже следил за временем. В доме громко зазвонил телефон.
--Возьмите трубку, Владимир Иванович,--попросил Чумаченко задышав чуть быстрее.--Вы ближе меня.
В спешке Нечитайло  едва не споткнулся на ступеньках крыльца. Служанка уже протягивала ему трубку древнего телефона.
--Он ушел,--послышался на удивление спокойный голос Веры Самойловой.--Следите за дорогой. У него большой фонарь.
--Как он?
--Достаточно трезв, хотя язык немного заплетается. А у вас все в порядке?
--Да. Пожалуйста, не волнуйтесь! Мы обо всем позаботимся. Он вне опасности.
Только выходя из дома, Нечитайло вспомнил последнее слово, использованное им в телефонном разговоре. Он произнес его абсолютно бессознатель но. Даже в нынешней напряженной ситуации это его удивило.
--Ну, господин писатель?--прогудел в темноте священник.
--Он вышел. На каком расстоянии дом находится от тюрьмы?
--В четверти километра по направлению к железнодорожной станции. Должно быть, вы проходили мимо него вчера вечером.
Свириденко говорил рассеянно, но казался более спокойным. Вместе с Чумаченко он зашагал к фасаду дома. Повернулся, и его лысина блеснула в лунном свете.
--Мне весь день мерещатся ужасные вещи. Когда до этой процедуры было далеко, я смеялся над ней. А теперь мне кажется, будто старый Грег Самойлов... --Что-то тревожило христианскую совесть доброго священника. Он вытер лоб платком и добавил.-- Знаете, господин Чумаченко, Стефан был там.
--При чем тут Стефан?--резко осведомился Чумаченко.
--Ну...этот молодой человек такой солидный и надежный. Никаких нервов.
В небе снова пророкотал гром. Свежий ветер просвистел в саду, колыша белые цветы. Молния сверкнула так быстро, что это походило на вспышку софитов, проверяемых перед началом спектакля.
--Нам лучше проследить, чтобы Мартин добрался благополучно,--предложил Чумаченко.--Если он пьян, то может упасть. Что сказала девушка?
--Вроде бы он относительно трезв.
Они зашагали по аллее. Тюрьма скрывалась в собственной тени, но Чумаченко указал приблизительное местоположение ворот.
--Калитки там, конечно, нет?—спросил он скорее сам у себя.
Каменистый склон холма, ведущий к воротам, луна освещала достаточно хорошо. Коровья тропа доходила почти до самой тюрьмы. Казалось, все молчали добрых десять минут. Нечитайло пытался рассчитать ритм стрекотания сверчка, но быстро запу-
тался. Прохладный ветер приятно шевелил его рубашку.
--Вот он,--внезапно сказал священник.
Над холмом протянулся белый луч фонаря. Потом медленно, но твердо шагающая фигура появилась на гребне, причем так неожиданно, словно выскочила из-под земли. Человек пытался сохранять небрежную походку, но свет метался из стороны в сторону, как будто при каждом звуке Мартин Самойлов направлял луч туда, откуда он донесся. Наблюдая за
этим, смотрящие на луч света, чувствовали страх, который, вероятно, испытывал пьяный и надменный молодой человек. Крошечная фигурка заколебалась у ворот. Свет играл на арочном проходе.
Потом фигурка скользнула внутрь.
Наблюдатели вернулись к дому и тяжело опустились на стулья. Часы начали бить одиннадцать.
--... если только она надоумила его сесть у этого окна!--Священник говорил уже некоторое время, но  услышали его только сейчас. Все были заняты наблюдением за Мартином Самойловым. Он развел руками.--В конце концов, надо быть благоразумными. Что может с ним случиться? Вы знаете не хуже меня, господа ...
Бом!--медленно били часы. Бом! Бом! Вом!
--Выпейте еще пива,--сказал атеист Чумаченко Елейный голос священика, ставший теперь пронзительным, казалось, раздражал и его.
Снова ожидание. Разыгравшееся воображение писателя едва ли не позволяло ему слышать шорох разбегающихся от света фонаря крыс и ящериц. На ум ему пришли строки вспомнившегося писателя о человеке, крадущемся дождливой ночью мимо  тюрьмы и видящем сквозь зарешеченное окошко сидящих у огня надзирателей и их тени на побеленной
стене.
--В Комнате начальника вспыхнул свет. Яркий световой поток, исходящий из мощного  фонаря, образовал прямую горизонтальную линию, на которую словно наложилась оконная решетка. Очевидно, фонарь поставили на стол, откуда он отбрасывал луч в угол комнаты. Луч этот казался маленьким и одиноким на фоне массивной, увитой плющом
тюремной стены. За окном мелькнула и тут же исчезла тень. Казалось, будто у этой тени невероятно длинная шея.
К своему удивлению, Нечитайло обнаружил, что у него сильно колотится сердце. Нужно чем-нибудь заняться, на чем-то сосредоточиться ...
--Если не возражаете,  Игорь Анатольевич--обратился он к Чумаченко,--я бы хотел подняться к себе в комнату и взглянуть на журналы двух начальников тюрьмы. Оттуда я могу наблюдать за
окном. Мне хочется поскорее выяснить ...
Ему внезапно показалось крайне важным узнать, как умерли эти люди. Почему он не сделал этого раньше? Он ведь касался влажными пальцами глянцевых листов, он не выпускал их из рук даже во время телефонного разговора... Чумаченко что-то буркнул, словно не слышал его. Гром грохотал, сотрясая оконные стекла, когда Нечитайло
поднимался по лестнице. Теперь его комнату продувал ветер.
Включив свет, он придвинул стол к окну, положил на него листы и огляделся вокруг, прежде чем сесть. На кровати валялись юмористические песни и трубка с длинным черенком, купленные им сегодня. Ему пришла в голову странная идея, что если он закурит эту трубку, реликт дневного легкомыслия, то окажется ближе к Вере Самойловой. Но, подобрав трубку, он тут же выругал себя за глупость. Когда он собирался положить трубку на место, послышался какой-то шум, он вздрогнул, хрупкое глиняное изделие выскользнуло у него из пальцев и разбилось об пол.
Это потрясло его, словно трубка была живым существом. Какое-то время Нечитайло смотрел на осколки, потом сел лицом к окну. Насекомые начали виться возле сетки, ударяясь об нее. Далеко за лугом, в окне тюрьмы, по-прежнему горел свет. Он слышал негромкие голоса священника, доктора Шнайдера и Чумаченко разговаривающих внизу. Нечитайло придвинул к себе листы и начал читать.

   ЛИЧНЫЙ ЖУРНАЛ АНТОНА САМОЙЛОВА.                НАЧАЛЬНИКА ТЮРЬМЫ.
«8 сентября 1797 года. Это первый год благодетельных трудов нашей тюрьмы в Визницях и, кажется, тридцать пятый год царствования императрицы Екатерины».
Нечитайло чувствовал, что  текст вызывает в воображении более четкие образы, нежели это удалось бы пожелтевшим страницам оригинала. Можно 6ыло представить себе мелкий, аккуратный и педантичный почерк, чопорный, как поджатые губы писавшего. Далее следовали витиеватые, в характерном литературном стиле минувшей эпохи рассуждения о величии правосудия и благородстве наказания злодеев. Внезапно текст стал деловым:
«В четверг 10 текущего месяца должны быть повешены следующие:
Мещание Луцик Святослав. За разбой на большой дороге.
Мещание Стасюк Мирослав. За изготовление фальшивых денег в сумме 20 рублей.
Стоимость дерева для воздвижения виселицы --2 рубля 40 копеек. Плата священнику--10 копеек, без которой я бы охотно обошелся, хотя она и предписана законом, поскольку это люди низкого происхождения и не слишком нуждаются в духовном утешении.
Сегодня я наблюдал за выкапыванием колодца подобающей глубины, а именно 7 метров и 4 метров в поперечнике наверху. Этот скорее ров, нежели колодец предназначен для костей злодеев, благодаря ему незачем расходовать средства  на погребение. К тому же он служит надежным средством охраны. Его край укреплен по моему приказу рядом заостренных железных кольев.

Я очень раздосадован тем, что мой новый алый костюм вместе с отделанной кружевом шляпой, которые я заказал шесть недель тому назад, не прибыли с почтовой каретой. Я решил
выглядеть презентабельно--убежден, что алый наряд, как у судьи, придает фигуре импозант ность во время повешения и приготовил речь, дабы произнести ее с балкона. Этот Святослав Луцик, как я слышал, обладает недюжинным талантом произносить речи, несмотря на его низкое происхождение, и я должен позаботиться о том, чтобы он не перещеголял меня.
Старший надзиратель сообщил мне о недовольстве заключенных в подземных камерах, выражаемом стуком в двери и
вызванном наличием крупных серых крыс, кои поедают хлеб упомянутых заключенных и коих нелегко отогнать. Эти люди также жалуются, что из-за темноты не могут разглядеть крыс,
и те взбираются им на руки, отнимая пищу. Мастер Николай Терентьев спросил меня, что делать. На это я ответил, что к подобным неприятностям привели порочные привычки самих заключенных, потому они должны терпеливо их выносить.
Далее я посоветовал, в случае продолжения нежелательного шума, применить бичевание, которое принудит злодеев к подобающему поведению. Этим вечером я начал сочинять новую балладу во французской манере. Думаю, получается хорошо».
Нечитайло оторвал взгляд от рукописи, поднял глаза, вновь увидел неподвижный луч света по другую сторону луга. Снизу доносился голос Чумаченко, что-то растолковывающе-
го священнику. Потом он продолжил чтение, листая страницы. Текст был далеко не полным. Записи за несколько лет отсутствовали вовсе или были отрывочными. Но демонстрация ужасов, жестокости, напыщенных проповедей и скаред- ной экономии и стишков, которые не переставал
кропать старый Антон, была всего лишь прелюдией. Стиль автора изменился. Он начал жаловаться. В 1812 году он написал:
«Меня называют «хромым Гермесом». Но я обдумываю план. Я искренне ненавижу и проклинаю тех, с кем имею несчастье быть связанным узами
крови. Есть вещи, которые можно купить и которые можно предпринять, чтобы справиться с ними. Это напомнило мне, что крысы в последнее время стали жирнее. Они пробираются в мою комнату, и я вижу их там, куда не достает свет моей лампы, когда пишу за столом».
С годами литературный стиль Антона Самойленко менялся, и было заметно, что его злоба растет, перерождаясь в манию. За 1814 год была только одна запись:
«Не следует торопиться с покупками, следует продвигаться медленно--год за годом. Крысы, кажется, уже узнают меня».
Из следующих записей Владимира Ивановича особенно потрясла одна:
«23 июня. Я изнурен и с трудом эасыпаю. Несколько раз мне казалось, будто я слышу стук в железную дверь, ведущую на балкон. Но когда я открывал её, за ней никого не было.
Лампа коптит всё сильнее, порой мне кажется, что я чувствую, как что-то шевелится в моей постели. Но мои красавчики в безопасности. Хорошо, что мои руки сильны».
Порыв ветра едва не вырвал листы из рук Нечитайло. Внезапно он испытал жуткое ощущение, словно их отнимают у него. Возня насекомых снаружи не прекращалась. Желтое пламя лампы слегка колыхалось, но оставалось достаточно устойчивым. Молния осветила тюрьму, тут же сменившись полно-
весным ударом грома. Владимир Иванович еще не покончил с журналом Антона Самойлова, а еще оста-
вался дневник другого Самойлова. Но Нечитайло был слишком увлечен, чтобы читать быстрее; он словно воочию наблюдал, как старый одноглазый начальник тюрьмы усыхает с годами, нося теперь цилиндр и суженный в талии сюртук, а также трость с золотым набалдашником, о которой часто упоминал. Внезапно спокойный тон дневника нарушился:
«9 июля. О, Боже, будь милосерден к беспомощному, обрати на меня взор и помоги мне! Не знаю почему, но сон покинул меня... Неужели они сожрут моих любимчиков? Вчера мы повесили человека за убийство, о чем я уже писал. На нем был жилет в белую и голубую полоску. Толпа ос-
вистала меня. Теперь я сплю при двух свечах. У моей двери дежурит солдат. Но вчера вечером, когда я писал отчет об этой казни, я слышал, как что-то бегает по комнате, хотя и старался не обращать
внимания. Я поправил свечу у кровати, надел ночной колпак и приготовился читать в постели, когда заметил какое-то движение под простынями. Взяв со стола заряженный пистолет, я позвал солдата и велел ему откинуть простыни. А когда он сделал это, несомненно считая меня безумным, я увидел в кровати большую серую крысу, смотревшую на меня. Она была мокрая, а рядом натекла целая лужачерной воды. Крыса выглядела откормленной и как будто пыталась освободить зубы от застрявшего в них кусочка бело-голубой полосатой ткани.
Солдат убил крысу прикладом мушкета--она не смогла убежать. А я в ту ночь не мог спать в постели. Я велел развести огонь в камине и дремал перед ним в кресле со стаканом грога. Мне казалось, что я начинаю засыпать, когда вдруг услышал бормотание голосов на балконе за железной дверью, хотя этого не могло быть на такой высоте от земли, и кто-то
прошептал у замочной скважины: «Господин, не выйдете ли вы поговорить с нами?». Когда я посмотрел на дверь, мне показалось, что из-под нее течет вода».
Нечитайло откинулся на спинку стула со спазмом в горле и влажными ладонями. Он даже не вздрогнул, когда началась гроза и дождь обрушился на темную лужайку, шумя среди деревьев.
--Несите стулья в дом!--послышался голос Чумаченко.--Мы можем наблюдать из столовой!
Ответ священника и доктора прозвучал неразборчиво. Взгляд Нечитайло был устремлен на карандашное примечание в конце журнала,
сделанное неизвестно кем, поскольку в конце значились только инициалы «М.Р.»
«Его нашли мертвым утром 10 сентября 1820 года. Ночь была бурная, с сильным ветром, так что, если он кричал, надзиратели не могли его услышать. Антон Самойлов обнаружили лежащим со сломанной шеей поперек каменного парапета вокруг колодца. Два заостренных кола на этом парапете пронзили его
тело насквозь, и он остался пригвожденным, свисая в колодец вниз головой. Высказывались предположения об убийстве. Но следы борьбы отсутствовали, и даже если бы на него напали несколько человек, им пришлось бы здорово потрудиться. Несмотря на возраст, Антон славился невероятной силой рук и плеч. Это любопытный факт, так как он, по-видимому, развил эту силу, уже став начальником тюрьмы, и она увеличивалась с
годами. Последнее время он почти не покидал тюрьму, лишь изредка навещая семью. Его эксцентричное поведение повлияло на экспертизу, которое вынесло вердикт: «Смерть в результате несчастного случая в состоянии помрачения ума».
Положив пачку сигарет на листы, чтобы их не сдул ветер, Нечитайло вновь откинулся назад. Он уставился на дождь, живо представляя себе эту сцену, потом машинально устремил взгляд на окно Комнаты начальника и застыл.
Свет в окне погас. В темноте перед ним мерцала только пелена дождя. Нечитайло встал, чувствуя такую слабость, что не смог отодвинуть стул, и бросил взгляд через плечо на дорожные часы. Было только без десяти двенадцать. Владимира Ивановича охватило ужасное чувство, граничащее с безумием,--казалось, будто ножки стула сплелись с его ногами. Потом снизу послышался голос Чумаченко. Они тоже увидели это. Свет мог погаснуть не раньше, чем секунду назад. Циферблат часов плыл перед глазами, но Нечитайло не мог оторвать взгляда от маленьких
стрелок и не слышал ничего, кроме ритмичного тиканья в тишине ...
Сделав над собой усилие, Нечитайло распахнул дверь и поплелся вниз, ощущая тошноту и головокружение. Как в тумане, он увидел Чумаченко, доктора Шнайдера и священника, стоящих под дождем
с непокрытыми головами и глядящих в сторону тюрьмы. Чумаченко все еще держал под мышкой стул.
--Погодите! В чем дело?--осведомился он,
схватив Нечитайло за руку.--Вы бледны, как привидение.
--Мы должны бежать туда! Свет погас!
Все слегка запыхались и не обращали внимания на дождь, хлеставший в лицо. Вода попала Владимиру Ивановичу в глаза, и на мгновение он потерял зрение.
--Я бы не торопился,--сказал Свириденко,--На вас подействовала кошмарная история, которую вы прочитали. Не верьте ей! Он мог не рассчитать время ... Подождите! Вы же не знаете дорогу!
Нечитайло вырвал руку из пальцев Чумаченко и помчался по мокрой траве к лугу. Они услышали его крик: «Я обещал ей!». Священник последовал за ним-- несмотря на свои габариты, он был неплохим бегуном. Вдвоем они соскользнули с грязной
насыпи. Нечитайло почувствовал, как в его теннисных туфлях захлюпала вода. Перебравшись через заграждение, он побежал по высокой траве луга. Сквозь слепящие потоки ливня разобрать что-либо было почти невозможно, но Нечитайло сознавал, что невольно отклоняется влево, в направлении логова. Это было неправильно--вход находился не там--
но воспоминание о журнале Антона слишком четко запечатлелось у него в голове.
Свириденко что-то кричал позади, но его
голос заглушали дождь и гром. При свете молнии Владимир Иванович увидел, как священник, яростно жестикулируя, бежит направо, к воротам тюрьмы, но не стал сворачивать. Как он добрался в самое сердце логова, Нечитайло впоследствии не мог вспомнить. Скользкий луг, трава, царапающая ноги, как проволока, потом колючий кустарник,
впивающийся в рубашку,--он не замечал ничего. Легкие разрывались, и Нечитайло прижался к мокрому стволу, чтобы отдышаться и вытереть глаза. Но он знал, где находится. В темноте вокруг слышались какие-то звуки--шорохи, гудение,
плеск. Казалось, будто кто-то крадется или ползает, но хуже всего был запах.
Что-то коснулось его лица. Отмахнувшись, Владимир Иванович наткнулся рукой на низкую стену из грубого камня, потом нащупал сверху ржавое острие. Очевидно, в этом месте было нечто вы-
зывающее тяжесть в голове и слабость в ногах. При свете молнии он увидел, что стоит у парапета широкого колодца, доходящего ему до груди, и слышит плеск воды внизу. И больше ничего.
Ничего пригвожденного к парапету и свешивающего голову в колодец. В темноте Нечитайло начал двигаться вокруг колодца, притрагиваясь к каждому острию. Оказавшись у обрыва и уже вздыхая с облегчением, он коснулся ногой чего-то мягкого. Онемевшими руками Нечитайло нащупал в темноте холодное лицо, открытые глаза, мокрые волосы и шею, казавшуюся эластичной, как резина, потому что она была сломана. Не было нужды в сверкнувшей вскоре молнии, чтобы понять, что это Мартин Самойлов.
Ноги Владимира Ивановича подкосились, и он прислонился к скале, торчащей из земли полусотней метров ниже балкона Комнаты начальника, черный силуэт которого мелькнул при свете молнии. Нечитайло дрожал, чувствуя себя одиноким и промокшим, терзаемый лишь одной мыслью: он подвел Веру Самойлову. Его поливал дождь, руки были покрыты грязью. Подняв взгляд, он увидел с другой стороны луга, Чумаченко, желтую лампу в окне своей гостевой комнаты. Она четко виднелась в просвете между соснами, но единственными образами, которые вызвало это зрелище, были, как ни странно,
разбросанные по кровати ноты и осколки глиняной трубки на полу.
Савелий Дудик, прислуга Самойловых, совершал обычный обход дома, чтобы проверить, все ли окна заперты, прежде чем удалиться в свою холостяцкую спальню. Вообще-то Савелий прекрасно знал, что окна заперты, так как их запирали каждую ночь в течение пятнадцати лет его службы и будут запирать, пока величественное здание из красного кирпича не обрушится или не попадет в руки других жителей--поворот судьбы экономка, Жанна Богут, всегда пророчила жутким шепотом, словно рассказывая историю о привидениях. Тем не менее Савелий с подозрением относился к словам экономки. Он чувствовал, что стоит ему повернуться спиной, как каждой из них овладеет желание красться по дому, открывая окна, чтобы внутрь могли пробраться бро-
дяги. К счастью, его воображение не простиралось еще дальше, живописуя намерения до грабителей.
Пересекая с лампой в руке длинную верхнюю галерею, слуга был особенно внимателен. Собирался дождь, и на душе у него было тревожно. Ночное бдение молодого хозяина в Комнате начальника не беспокоило Савелия. Это была традиция, не-
избежная, как служба стране во время войны, которую следовало принимать стоически. Как и война, она была опасной, но тут ничего не поделаешь. Савелий Дудик был благоразумным человеком.
Он знал, что существуют злые духи, так же как знал о существовании жаб, летучих мышей и иных неприятных созданий. Но он подозревал, что даже духи стали кроткими в наши дни, когда экономкам предоставляется столько свободного времени. Когда слугой был его отец, все было по-другому. Сейчас его главной заботой было следить, чтобы к возвращению молодого хозяина в камине горел огонь, а на буфете
стояли тарелка с сандвичами и графин с водкой.
Впрочем, были заботы и посерьезнее. Дойдя до середины дубовой галереи, где висели портреты, Савелий, как обычно, задержался, подняв лампу к портрету старого Антона Самойлова. Художник 18-го века изобразил его во всем черном, с орденами на груди, сидящим за столом, положив руку на череп. Савелию, сохранившему волосы и импозантную фигуру, нравилось воображать сходство между собой и первым начальником тюрьмы, несмотря на его биографию. Когда он удалялся от портрета, в его походке прибавлялось достоинства. Никто не подозревал о его позорной тайне--что он плакал во время печальных эпизодов в театре в городе,, которые постоянно посещал, и однажды провел бессонную ночь, страшась, что Валерия Стращук, жена аптекаря, видела его в таком состоянии во время просмотра одного из спектаклей.
Это напомнило ему кое-что. Покончив с верхним этажом, Савелий Дудик величавой походкой стража спустился по большой лестнице. В переднем холле газ горит нормально--правда, третий рожок слева слегка пошипывает. Его не удивит, если в один прекрасный день сюда проведут электричество. Американская штучка! Они уже успели испортить пана Мартина-- конечно, он всегда был диковатым, но
оставался настоящим паном, пока не приучился гово- рить на этом трескучем непонятном языке и пока излюбленными темами не стало обсуждение баров, названных в честь пиратов, и выпивки, изготовленной из джина, который годится только для старух и пьяниц.
Да еще револьвер с собой таскает! Том Коллинз-- ведь был такой пират, или его звали Джон Сильвер? Он читал о нём в книгах.  Савелию стало не по себе.
--Савелий!--окликнул голос из библиотеки.
На лице Дудика появилась привычная мина, а мысли его вернулись в привычное русло. Осторожно поставив лампу на столик в холле, он вошел в библиотеку, взгляд его выражал сомнение, правильно ли он расслышал.
--Вы звали, панни Вера?--Теперь маска на лица Дудика предназначалась для публичного обозрения. Хотя его ум представлял собой чистую грифельную доску, он не мог не отметить удивительный, почти шокирующий факт. Стенной сейф был открыт. Савелий знал его местоположение--за портретом Грега Самойлова, покойного хозяина,--но за пятнадцать лет ни разу не видел непристойно обнаженным и с распахнутой дверцей. Только потом он бросил взгляд на камин, убеждаясь, что дрова горят хорошо. Панни Вера сидела на одном из массивных жестких стульев с газетой в руках.
--Савелий, -- сказала она,--попросите пана Стефана спуститься.
Дудик колебался.
--Пана Стефана нет в его комнате, панни  Вера.
--Тогда, пожалуйста, найдите его.
--По-моему, пана Стефана нет в доме,--отозвался Савелий, как будто долго обдумывал проблему и наконец пришел к однозначному выводу.
Девушка бросила газету на колени.
--Савелий, что вы имеете в виду?
--Он... э-э... не упоминал, что собирается отбыть, панни Вера?
-- Господи, конечно нет! Куда?
--Я предполагаю это, панни Вера, потому что после обеда заглянул к нему в комнату по одному поручению. Он упаковывал саквояж.
Савелий снова заколебался, так как лицо девушки приобрело странное выражение. Она поднялась.
--Когда он ушел из дома?
Дудик посмотрел на часы на каминной полке.
--Точно не знаю, панни Вера. Думаю, вскоре после обеда. Пан Мартин просил принести ему электрический фонарь, более удобный для его временного пребывания...по ту сторону луга.
Таким образом я случайно узнал про отбытие пана Стефана. Я шел к конюшне снять фонарь, и он ... э-э ... проехал мимо меня.
Странно, как Вера Самойлова восприняла это! Конечно, она вправе расстроиться из-за того, что пан Стефан уехал, не сказав никому ни слова, и оставить сейф открытым впервые за пятнадцать лет, но ему не нравилось, что она это демонстрирует. Он чувствовал себя так же, как однажды, когда заглянул
в замочную скважину и увидел... Савелий быстро отогнал непрошеное воспоминание о днях молодости.
--Удивительно, что я его не видела,--промолвила девушка, пристально глядя на Савелия.--Я сидела на лужайке по крайней мере час после обеда.
Дудик кашлянул.
--Я собирался сказать, панни Вера, что пан Стефан шёл не по аллее, а через пастбище, в сторону города. Я заметил это, так как мне понадобилось время, чтобы найти нужный фонарь для пана Мартина, и я увидел, как он свернул туда.
--Вы рассказали об этом пану Мартину?
Савелий позволил себе выглядеть слегка шокированным.
--Нет, панни Вера,--ответил он с легким упреком в голосе.--Как вам известно, я принес пану Мартину фонарь, но не думал, что в мои обязанности входит сообщать ...
--Благодарю вас, Савелий. Можете не дожидаться пана Мартина.
Дудик склонил голову, отметив краем глаза, что бутерброды и виски стоят на нужном месте, и удалился. Теперь он мог больше не думать о своей речи и, так сказать, ослабить пояс, став просто Савелием Дудиком. Все-таки странная деви-
ца его молодая хозяйка. Он едва не подумал «заносчивая малышка», но это было бы непочтительно. Такая чопорная, с холодным взглядом. Ни чувств, ни сердца. Он наблюдал, как
она растет... в прошлом апреле ей исполнился двадцать один ... да, с шести лет. Не уверенная в том, что своего добьется, как пан Мартин, и не благодарная за внимание тихоня, как пан Стефан, но странная ...
Гром рокотал чаще, и вспышки молний освещали темные уголки дома. Хорошо, что он развел огонь! Надо завести напольные часы в вестибюле. Исполняя эту обязанность, он продолжал думать о том, каким странным ребенком была панни Вера. Ему припомнилась давняя сцена: обеденный стол, и он сам, держащийся на заднем плане, когда хозяин и
хозяйка были еще живы. Пан Мартин и пан Стефан
играли в войну в саду с другими ребятами--говоря
об этом за обедом, пан Мартин упрекнул кузена за то, что он отказался лезть на самый высокий клен, подходящий для наблюдательного пункта. Пан Мартин всегда был лидером, а пан Стефан робко следовал за ним, но на сей раз отказался подчиниться.
--Я не мог,--объяснил он за столом. --У этого клена гнилые ветки.
--Правильно, Стефан,--одобрила хозяйка.--Помни, что даже на войне нужно быть осторож-
ным.
И тогда маленькая панни Вера всех удивила, внезапно заявив, хотя молчала весь вечер: «
--Когда я вырасту, то выйду замуж за мужчину, который не думает об осторожности!
И вид у нее был очень решительный. Хозяйка упрекнула её, а хозяин разразился своим сухим неприятным смехом. Странно вспоминать об этом теперь ...
Пошел дождь. Когда Савелий завел часы, они начали бить. Рассеянно глядя на них, Дудик почувствовал удивление, сам не понимая почему. Полночь, часы бьют... Вроде бы все как надо. Нет. Что-то было не так, что-то свербило в его маленьком,
автоматически отлаженном уме. Савелий нахмурился, уставясь на пейзаж, изображенный на циферблате. Теперь понятно! Всего несколько минут назад он говорил с панни Верой, и часы в библиотеке показывали без четверти двенадцать. Должно быть,
они отстают. Савелий достал свои часы, которые много лет шли точно, и открыл их. Без десяти двенадцать. Нет, часы в библиотеке идут правильно, а старые напольные часы, по которым сверяли все другие часы в доме, спешили на десять с половиной минут. Дудик сдержал стон. Теперь, чтобы отойти ко сну со спокойной совестью, ему придется проверить остальные часы.
Напольные часы пробили двенадцать.
И почти сразу зазвонил телефон. Савелий видел побелевшее лицо панни Веры в дверях библиотеки, когда шел поднять трубку...






















             Г Л А В А  4


Степан Янович Стрешний, начальник Ужгородского отдела внутренних дел, сидел за письменным столом в кабинете Кошевого, положив на него костлявые руки, словно школьный учитель. Он и внешне походил бы на него, если бы не загар и лицо, вызыва-
ющее в памяти лошадиную морду. Его густые седеющие волосы были зачесаны назад, а глаза проницательно смотрели из-под стекол очков.
--Я подумал, что мне лучше поручить возглавить расследование вам, полковник Чумаченко,--проговорил он.--Зачем прислать следователя из Мукачево, если здесь вы. А я, если не возражаете, буду кем-то навроде консультанта. Вы же пониманте, Игорь Анатольевич, что лучше избежать различных кривотолков. Таким образом мы сможем избежать
скандала и огласки, помимо того что так или иначе всплывет на дознании.--Он прочистил горло.--Вам, полковник, и вам, господин  Свириденко, известно, что мне еще никогда не доводилось расследовать такое щекотливое дело об убийстве. Почти наверняка оно окажется мне не по зубам. Но возможно, нам всем вместе удастся в этом разобраться.
Утро было теплым и солнечным, но в кабинете еще не хватало света. В наступившей паузе они слышали, как по холлу взад-вперед ходит полицейский. Священник задумчиво кивнул. Чумаченко оставался хмурым и мрачным. Нечитайло слишком устал, чтобы внимательно следить за разговором. Доктор Шнайдер также приготовился приступить к обследованию.
--Вы сказали...э-э...«дело об убийстве», Степан Янович?--осведомился священник.
--Конечно, я знаю легенду о Самойленковых,-- ответил Стрешний.--И признаюсь, у меня имеется теория на этот счет. Возможно, мне не следовало говорить «дело об убийстве» в самом буквальном смысле. Однако несчастный случай мы можем полностью исключить. Но я вскоре к этому вер-
нусь ... Итак, полковник ...
Он расправил плечи и поджал губы, как лектор, собирающийся приступить к важной теме.
--Итак, полковник, вы рассказали нам все до того момента, как в Комнате начальника погас свет. Что произошло, когда вы отправились туда?
Полковник Чумаченко постучал ладонью о край письменного стола.
--Я туда не ходил. Благодарю за лестное мнение, но лучше пусть они расскажут.
--Да, пожалуй... Кажется, господин Нечитайло, вы обнаружили тело?
Официальный характер процедуры мешал Нечитайло говорить естественно. Он чувствовал, что все его слова могут быть использованы против него. Правосудие! Этот термин наводил на мысли о чем-то огромном и лишающем присутствия духа.
Владимир Иванович чувствовал себя виноватым, сам не зная в чем.
--Да.
--Тогда скажите, почему вам пришло в голову сразу направиться к колодцу, а не пройти через ворота и подняться в Комнату начальника? У вас были причины подозревать то, что случилось?
--Я... я не знаю. Сам все время пытаюсь это понять. Все произошло чисто автоматически. Я читал журналы--историю легенды и прочее,--поэтому ...--Он сделал беспомощный жест.
--Ясно. Что вы сделали потом?
--Ну, я был настолько ошарашен, что застыл и какое-то время не двигался с места. Потом я пришел в себя и окликнул господина Свириденко.
--А вы, святой отец?
--Что касается меня, господин полковник,-- отозвался священник, с почтением произнеся звание собеседника,--то я находился почти у ворот тюрьмы, когда...э-э... услышал крик господина Нечитайло. Мне показалось странным, что он пошел прямо к
логову, и я пытался указать ему правильную дорогу. Но тогда было мало времени на ... на размышления.-- Он нахмурился.
--Понятно. Когда вы наткнулись на тело, господин Нечитайло, оно лежало на краю колодца--прямо под балконом?
--Да.
--Как лежало? Я имею в виду, на спине или лицом вниз?
Владимир Иванович задумался, прикрыв глаза. Он помнил только мокрое лицо.
--Кажется, на боку ... Да, я уверен.
--На левом или правом?
--Не знаю ... Хотя погодите! Да, на правом.
Чумаченко неожиданно склонился вперед, резко отодвинув  стол.
--Вы уверены в этом?--осведомился он.-- Ведь это легко перепутать.
Нечитайло припомнил, как ощупал шею мертвеца, обнаружив, что она вдавлена в правое плечо. Он яростно кивнул, отгоняя ужасную картину.
--На правом. Могу поклясться.
--Совершенно верно, господин полковник,--подтвердил священник, соединив кончики пальцев.
--Отлично. Что вы сделали после этого, господин Нечитайло? Кстати, господин Чумаченко, вам не мешает, что задаю вопросы я, хотя дело поручено вам?
--Нисколько. Продолжайте, пожалуйста.
--Ну, подошел господин священник,--продолжил Владимир Иванович,-- и поначалу мы не знали, что предпринять. Мы только убрали тело из-под дождя. Сперва мы хотели принести его в этот коттедж, но решили не пугать господина Кошевого и прислугу, поэтому отнесли труп в одну из комнат тюрьмы... Да, мы нашли фонарь, который использовал Мартин Самойлов. Я пытался включить его, но он разбился при падении.
-- Где был фонарь? В его руке?
--Нет, на некотором расстоянии от тела. Похоже, его сбросили с балкона. Фонарь лежал слишком далеко.--Мартин не мог держать его в руке.
Полковник Стрешний постукивал пальцами по столу. По его шее поднялась спираль морщинок, когда он склонил голову набок, глядя на писателя.
--Этот пункт может иметь решающее значение для вынесения вердикта о несчастном случае, самоубийстве или убийстве... По словам доктора Шнайдера, череп молодого Самойлова был проломлен либо при падении, либо в результате удара  тем, что мы обычно именуем тупым орудием; шея также была
сломана, а ряд травм на теле свидетельствует о падении с солидной высоты ... Что дальше, господин Нечитайло?
--Я оставался с ним, пока господин Свириденко спустился сообщить о случившемся Чумаченко и доктору Шнайдеру. Я просто ждал, чиркая спичками ... --Он поежился.
--Благодарю вас. Господин Свириденко?
--Мне почти нечего добавить, господин полковник. Я пришёл сюда, попросив господина Чумаченко позвонить в дом Самойловых и сообщить о происшедшем Савелию Дудику ...
--Этот болван... --сердито начал Чувмаченко. Когда священник недоуменно посмотрел на него, он объяснил.--Я имею в виду Дудика. В кризисной ситуации он ломаного гроша не стоит. Он повторил вслух то, что я сказал по телефону, и я услы-
шал крик. В результате вместо того, чтобы оградить госпожу Самойлову от страшных подробностей гибели брата, пока кто-нибудь не сможет сообщить ей об этом помягче, она все узнала тотчас же.
--Как я говорил, господин полковник...конечно, вы правы, господин Чумаченко, это было кпвйне несвоевременно..так вот, как я говорил продолжал священник с видом человека, пытавшегося удовлетво-
рить нескольких собеседников одновременно,--я осведомился о  докторе Шнайдере , заскочив домой за плащом, а потом то отправились в тюрьму вместе с доктором и господином Чумаченко. После краткого осмотра доктор Шнайдер заявил, что остается
только уведомить полицию. Мы отвезли ... тело в дом.
Казалось, он собирался что-то добавить, но внезапно умолк. Последовала напряженная пауза, как будто все намеревались заговорить и в последний момент сдержались. Стрешний открыл складной нож и начал точить карандаш, но трение лезвия о грифель звучало так громко, что он быстро поднял взгляд.
--Вы расспрашивали людей в доме?
--Естественно. И этим занялся я.--ответил Чумаченко.--Девушка держалась великолепно. Мы получили подробный отчет о том, что проис-
ходило вечером, от нее и слуги Дудика. Других слуг мы не беспокоили.
--Не важно. Вы говорили с молодым
Стефаном?
--Нет,--после паузы отозвался Чумаченко.--По словам Дудика, он после обеда упаковал саквояж и уехал из дома. Пока что он не вернулся.
Стрешний положил нож и карандаш на стол, потом снял пенсне и начал протирать стекла старым носовым платком. Его глаза, казавшиеся острыми, теперь выглядели усталыми и запавшими.
--Ваш намек абсурден,--сказал он наконец.
--Безусловно,--согласился священник, глядя прямо перед собой.
--Какой еще намек?--огрызнулся Чумаченко.--Вы сказали, что хотите услышать факты. А выходит факты вам не нужны. Вам нужно, чтобы я сказал
нечто вроде этого: «Конечно, Стефан Самойлов поехал в ресторан, захватив с собой белье для прачечной, но прачечная закрылась поздно, и он решил заночеватъ у друга». Эти намеки вы бы назвали фактами. Но когда я сообщаю вам фак-
ты, вы называете их намеками.
--Извините. Я не хотел вас обидеть. Я ведь только консультант, но привычка, знаете ли...
--Знаете,--задумчиво повторил священник,--все могло быть именно так.
--Вот и прекрасно,--сказал Чумаченко.--Теперь мы
можем всем сообщить, что делал Стефан Самойлов. Но не называйте это фактом--вот что важно.
Стрешний сделал раздраженный жест:
--Он никому не говорил, что уезжает?
--Госпоже Самойловой и прислуге Дудику--нет, а насчет других не знаю.—Ответил Чумаченко.
--Хорошо, я поговорю с ними. Пока это все... Скажите, между ним и Мартином не было неприязни?—Всё-таки полицейская привычка давала о себе знать. Чумаченко прекрасно понимал его и потому отвечал вежливо, не претендуя на роль главного следователя.
--Если была, то он ловко ее скрывал.
--К этому времени он уже мог вернуться,-- предположил священник, поглаживая пухлый розовый подбородок.--Мы не были в доме Самойловых с прошлой ночи.
Чумаченко что-то буркнул. Поднявшись с явной неохотой, полковник Стрешний постукивал по промокательной бумаге острием ножа. Потом он снова по-учительски поджал губы.
--Если не возражаете, господа, мы пойдем в тюрьму и взглянем на Комнату начальника. Насколько я понимаю, никто из вас не поднимался туда прошлой ночью?. Отлично. Значит, мы приступим к делу непредвзято.
--Сомневаюсь,--пробормотал Чумаченко.
Когда они вышли из кабинета, послышался испуганный возглас и через холл бочком побежала служанка Кошевого. По смущенному лицу полицейского, прибывшего вместе с Стрешним, было очевидно, что она говорила с ним,--в руке он держал большой пончик.
--Положите это, Панас,--приказал полковник Стрешний--и идите с нами. Вы оставили человека в тюрьме? Хорошо. Пошли.
Они вышли на дорогу. Стрешний шагал впереди в
широкой куртке с развевающимися полами и по ношенной шляпе, сдвинутой набок. Никто не говорил ни слова, пока они взбирались на холм к тюремным воротам, чьи створки заржавели и покосились. Нечитайло вспомнил, как скрипели ворота,
когда они вносили внутрь тело Мартина Самойлова. Темный и холодный коридор, полный комаров, тянулся вглубь. Оказаться там после яркого солнечного света было все равно что шагнуть в холодильник.
--Я был здесь однажды или дважды,--сказал Стрешний, с любопытством осматриваясь,--но не помню расположение комнат. Полковник, вы не покажете дорогу?. Комната начальника обычно заперта, не так ли? Если молодой Самойлов, войдя в комнату, запер за собой дверь, как нам тогда
быть? Мне следовало взять ключи у него из кармана.
--Если кто-то сбросил его с балкона,--проворчал Чумаченко,--то убийца потом должен был выйти из Комнаты начальника. Едва ли он бы рискнул прыгать в окно с высоты в пятьдесят метров. Наверняка мы найдем дверь открытой.
--Здесь чертовски темно,--пожаловался Стрешний.
Вытянув длинную шею, он указал на дверь справа.--Сюда вы внесли молодого Самойлова прошлой ночью?
Нечитайло кивнул, и Стрешний, приоткрыв под-
гнившую дубовую дверь, заглянул внутрь.
--Там почти ничего нет,--сказал он.--Фу! Чертова паутина! Каменный пол, зарешеченные окна, камин--больше ничего не вижу. Света недостаточно.--Он отогнал от лица невидимое насекомое.
--Это была караульная, а рядом тюремная контора,--объяснил Чумаченко.—Начальник допраши вал там заключенных и записывал их имена, прежде чем разместить по камерам.
--Откуды вы всё это знаете? Ведь вы не местный.
--Я продуктивно общался с господином Кошевым. Оченгь полезный источник информации.
--Ясно.
--Здесь полно крыс,--неожиданно заявил Нечитайло, и все посмотрели на него. Ему казалось, что он ощущает сырой запах погреба, как и
прошлой ночью.
--Э-э... несомненно,--согласился священник.--Ну, господа?
Они двинулись по коридору. Неровные, сложенные из плохо обработанного камня стены кое-где поросли зеленым мхом. Подходящее местечко для брюшного тифа, подумал Нечитайло. Разглядеть что-либо не представлялось возможности, и они
продвигались вперед, держась за плечи друг друга.
--Надо было захватить фонарь,--проворчал Стрешний.--Тут какое-то препятствие ...
Что-то ударилось о каменный пол с приглушенным звоном, и все вздрогнули.
--Кандалы,--отозвался в темноте Чумаченко.-- Ручные и ножные. Они все еще висят на стенах. Значит, мы добрались до камер. Ищите дверь.
Нечитайло казалось невозможным разобраться в лабиринте коридоров, хотя, когда они миновали первую из внутренних дверей, стал просачиваться слабый свет. Зарешеченное окно в стене толщиной в пятьдесят сантиметров выходило в сырой и темный двор. Когда-то он был мощеным, но теперь зарос сорняками и крапивой. С одной стороны, как гнилые зубы, висели на петлях покосившиеся двери камер. В центре заброшенного двора росла высокая яблоня в белом цвету.
--Камеры приговоренных,--подсказал Чумаченко.
После этого все умолкли. Они не обследовали вещи, которые видели, и не просили своего вожатого объяснить их значение. Но в душной комнате, не доходя до лестницы на второй этаж, они разглядели при свете спичек «желеэную деву» и печи для угля.   
--«Железная леди»,--пояснил Чумаченко,--орудие пытки--шкаф в форме человеческой фигуры, где пытаемый был вынужден стоять, покуда его тело пронзали металлические шипы.
 Лицо «желеэной девы» расплывалось в сонной
елейной улыбке, а изо рта свисала паутина с пауками. По комнате метались летучие мыши, поэтому они не стали там задерживаться.
Нечитайло шел, стиснув кулаки. Он мог вытерпеть все, кроме прикосновения насекомых, садящихся на его лицо, и ощущения, будто что-то ползет по затылку. Кругом шуршали крысы.
Когда они наконец остановились у большой двери, Владимир Иванович облегченно вздохнул--он чувствовал себя так, словно нырнул с муравейника в прохладную воду.
--Она... открыта?--спросил священник. Его голос прозвучал неестественно громко.
Дверь заскрипела, когда Чумаченко толкнул ее внутрь. Полковник Стрешний стал ему•помогать. Дверь двигалась с трудом, цепляясь за каменный пол. Вокруг поднялось облако пыли. Они стояли на пороге Комнаты начальника, оглядываясь по сторонам.
--Думаю, нам не стоит туда входить,--нарушил молчание Стрешний.--Хотя ... Кто-нибудь из вас видел эту комнату раньше? Нет? Так я и думал. Обстановку не могли сильно поменять, верно?
--Большая часть мебели принадлежала старому Антону Самойлову,--сказал Чумаченко.--А остальное-- его сыну Мартину, который был начальником тюрьмы до самой смерти в ... дайте подумать ... да, в 1837 году. Оба оставили инструкции ничего не менять в комнате.
Помещение было сравнительно большим, хотя с довольно низким потолком. Прямо напротив двери, у которой они стояли, находилось окно. Эта сторона тюрьмы была в тени; увитая плющом оконная решетка пропускала мало света; на неровном
каменном полу еще оставались лужи воды после ночного дождя. В полуметре  слева от окна виднелась дверь на балкон. Она была открыта почти под прямым углом к стене. Зеленые побеги плюща, порвавшиеся, когда открывали дверь, свисали над проемом, пропуская немногим больше света, чем окно.
Очевидно, иногда предпринимались усилия создать в этом мрачном месте подобие комфорта. Каменные стены покрывали сгнившие панели орехового дерева. В стене слева от входной двери, между высоким гардеробом и книжным шкафом,
полным томов в переплетах телячьей кожи, находился камин с парой пустых подсвечников на полке. К нему было придвинуто ветхое кресло. Должно быть, подумал Нечитайло, именно
там сидел старый Антон Самойлов в ночном колпаке, когда услышал стук в дверь балкона и шепот, приглашающий выйти и присоединиться к мертвецам ...
В центре комнаты стоял старый письменный стол, покрытый пылью и мусором, а рядом--деревянный стул с прямой спинкой. В пыли Нечитайло разглядел узкий прямоугольник--очевидно, место, где прошлой ночью находился фонарь. На стуле лицом к правой стене ночью сидел Мартин Самойлов, направив луч фонаря на ...
Да. В середине правой стены, почти на одном уровне с ней, виднелась железная дверь сейфа высотой в шестьдесят сантиметров и шириной в сорок, потускневшая от ржавчины. Под железной ручкой помещалось странное приспособление, похожее на плоскую коробочку с большой замочной скважиной с одной стороны и чем-то вроде металлического клапана над маленькой ручкой--
с другой.
--Значит, отчеты были правильными,--сказал Чумаченко.--Я так и думал. Иначе было бы слишком легко.
--Что именно?--раздраженно спросил Стрешний.
Чумаченко указал рукой.
--Предположим, грабитель хотел открыть сейф ключом. Поскольку замочная скважина четко видна, он мог сделать восковой отпечаток и изготовить дубликат ключа _ правда, он получился бы весьма крупного размера...Но благодаря этому приспособлению он сумел бы проникнуть в сейф, только взорвав всю стену динамитом.
--Какому приспособлению?
--Буквенной комбинации. Я слышал, что здесь она имелась. Идея не новая--ею пользовались многие. Видите эту ручку с клапаном над ней? Металлический клапан прикрывает диск, как в современном сейфе, за исключением того, что вместо цифр здесь двадцать шесть букв алфавита. Вы должны
поворачивать ручку и составить нужное слово, чтобы открыть дверь,--без этого слова ключ бесполезен.
--При условии, что кому-то захочется открывать эту чертову штуковину,--проворчал Стрешний.
Они снова умолкли. Священник вытирал лоб платком--верный признак, что ему не по себе,-- разглядывая большую кровать с балдахином у стены справа. На ней все еще были побитые молью, полусгнившие покрывала и валик; остатки полога свисали с черных медных колец вокруг балдахина. Рядом стоял ночной столик с подсвечником. Нечитайло вспомнил строки из рукописи Антона: «Я поправил свечу у кровати, надел ночной колпак и приготовился читать в постели, когда заметил какое-то движение под простынями ...»
Владимир  Иванович  поспешно отвел взгляд. Еще один человек жил и умер в этой комнате после Ант она. Рядом с сейфом стоял стол-секретер со стеклянными дверцами, на котором находились бюст Минервы и большая Библия. Никто из них, кроме
Чумаченко, не мог избавиться от ощущения, что они находятся в опасном месте, где нужно ходить на цыпочках и не следует ни к чему прикасаться. Стрешний встряхнулся, словно отгоняя чары.
--Ну,--сердито заговорил он,--будь я проклят, если
знаю, что нам делать теперь. Здесь сидел этот бедный парень. Сюда он положил свой фонарь. Никаких признаков борьбы--ничего не сломано ...
--Между прочим,--вмешался Чумаченко,-- интересно, открыт ли сейф до сих пор.
Нечитайло почувствовал спазм в горле.
--Мой дорогой Игорь Анатольевич,--сказал Свириденко,--вы думаете, Сомойленки одобрили бы ...
Но Чумаченко уже прошёл мимо него. Стрешний резко повернулся к Свириденко.
--Это убийство, и мы должны все проверить. Но подождите, полковник!--Он быстро подошел к сейфу и спросил, понизив голос.--Думаете, это разумно?
--Мне также любопытно,--задумчиво продолжал Чумаченко, словно не слыша его,--на какой букве теперь установлена комбинация. Отойдите в сторону, старина.—обратился он к Нечитайло.--Спасибо... Господи, эта штука смазана!
Он поднял и опустил металлический клапан. Остальные столпились вокруг него.
--Установлена на букве «А». Возможно, это последняя буква в слове, а может, и нет. Как бы то ни было, попробуем.
Держа ручку сейфа, Чумаченко с усмешкой повернулся, глядя на спутников поверх очков.
--Все готовы? Тогда смотрите внимательно!
Он повернул ручку, и дверь заскрипела на петлях. Но ничего не происходило ...
Нечитайло не знал, чего ожидать. Он оставался рядом с Чумаченко, хотя остальные инстинктивно попятились. Во время минутной паузы было слышно, как за стенными панелями шевелятся крысы.
--Ну?--пронзительным голосом осведомился священник.
--Я ничего не вижу,--сказал Чумаченко.—Владимир Иванович,зажгите спичку, ладно?
Нечитайло выругал себя, сломав головку первой спички. Он чиркнул другой, но затхлый воздух сейфа погасил ее, как только он поместил ее внутрь. Тогда он сам шагнул в нишу и зажег еще одну спичку. Сырость и плесень, клочья паутины касались шеи ... На сей раз крошечное синеватое пламя затре-
петало у него на ладони ...
Каменное углубление высотой в шестьдесят сантиметров и шириной в тридцать  или сорок. Позади полки с чем-то вроде истлевших книг. И все. Головокружение исчезло, а рука перестала дрожать.
--Ничего,--сказал Нечитайло.
--Если только это не выбралось отсюда,-- усмехнулся Чумаченко.
--Шутки шутите?--осведомился Стрешний.--Про-
исходящее похоже на кошмарный сон. Я деловой, практичный и разумный человек, но даю вам слово, это проклятое место напугало и меня.
Священник провел под подбородком носовым платком. Внезапно его лицо порозовело, а на губах заиграла елейная улыбка.
--Ничего подобного, полковник!--запротестовал он, шумно выдохнув.--Как служитель церкви, я
должен быть самым практичным человеком в ... в делах такого рода. Чепуха!
Он выглядел таким довольным, что, казалось, вот-вот начнет трясти руку полковника Стрешнего. Последний заглянул через плечо Нечитайло.
--Там что-то еще?--спросил он.
Писатель кивнул, водя пламенем спички над полом. В толстом слое пыли виднелся чистый прямоугольник размером около тридцати сантиметров на десять. Что бы здесь ни находилось, эту вещь унесли. Он едва слышал требование Стрешнего закрыть сейф. Последней буквой комби-
нации была «A». Ему припомнилось что-то важное и неприятное. Слова. Слова, которые презрительно произнес Мартин в сумерках у живой изгороди, обращаясь к Стефану Самойлову, когда они шли назад из села. «Ты не хуже меня знаешь нужное слово,-- сказал Мартин.--«Виселица» ...
Поднявшись и отряхнув пыль с коленей, Нечитайло закрыл дверь. В сейфе что-то хранилось--по всей вероятности, какая-то коробка,--и тот, кто убил Мартина Самойлова, похитил это.
--Не только что-то, но и кто-то...--невольно вырвалось у него.
--Да,--кивнул Стрешний.--Это кажется достаточно очевидным. Они бы не стали год за годом ломать эту изощренную комедию, если бы за этим не крылся какой-то секрет. Но может быть, тут кроется кое-что еще. Вам это приходило в голову, полковник Чумаченко?
Чумаченко уже совершал ритуальный танец вокруг центрального стола, словно что-то вынюхивая. Он ткнул в стул подобранной на улице палкой, изображавшей трость, заглянул под него, тряхнув шевелюрой, и рассеянно поднял взгляд.
--Что-что?--пробормотал он.--Прошу прощения, я
думал о другом. Что вы сказали?
Стрешний снова принял облик школьного учи-
теля и поджал губы, дабы указать, что переходит к важной теме.
--Послушайте,--заговорил он.--Вам не кажется чем-то большим, нежели совпадение, то, что столько членов семьи Самойловых умерли подобным образом?
Чумаченко походил на персонажа модного и стремительно развивающегося кинематографа, которого только что огрели дубинкой по голове.
--Блестяще, Степан Янович!--воскликнул он.-- Как бы я ни был туп, это совпадение начинает бросаться в глаза. Ну и что же дальше?
Стрешний не улыбнулся.
--Думаю, господа,--обратился он ко всем,--мы
продвинемся дальше в этом расследовании, если признаем, что вы, в конце концов, полковник Чумаченко взяли на себя все хлопоты ...
--Знаю. Я ничего такого не имел в виду.--Чумаченко отвернулся, скрывая усмешку.--Просто вы чертовски торжественно заявляете об очевидном. Но, пожалуйста, продолжайте.
--С вашего позволения,--согласился Стрешний.
Ох, уж эти реверансы! Даже в полицейском корпусе не обходиться бед политеса! Стрешний пытался сохранить вид школьного учителя, но его веснушчатое лицо расплылось в улыбке.
--Вы все сидели на лужайке, наблюдая за этим окном, не так ли? И вы не видели ничего подозрительного--борьбы, опрокинутого фонаря или чего-нибудь в таком роде. Крик вы бы наверняка услышали.
--По всей вероятности.
--Здесь и не было никакой борьбы. Посмотрите, где сидел молодой Самойлов. Он мог видеть единственную дверь в комнату, которую, безусловно, запер, если был в таком нервном состоянии, как вы говорите. Даже если бы убийца пробрался
в комнату первым, ему было бы негде спрятаться ... Погодите! Гардероб ...
Он подошел к шкафу и открыл дверцы, подняв облако пыли.
--Не пойдет. Здесь нет ничего, кроме пыли, истлевшей одежды--даже шинель с перевязью и бобровым воротником в королевском стиле-- и пауков!--Стрешний захлопнул дверцы и повернулся.--Ручаюсь, что здесь никто не прятался. А больше подходящих мест нет. Другими словами, молодой Самойлов
не мог быть застигнут врасплох без борьбы или хотя бы крика ... Теперь, откуда вам известно, что убийца не пришел сюда после того, как Мартин свалился с балкона?
--О чем, черт возьми, вы говорите?
Стрешний загадочно улыбнулся:
--Поставим вопрос по-другому. Вы видели, как убийца сбросил его вниз? Видели, как он падал?
--Вообще-то нет, господин полковник,--задумчиво промолвил  священник, видимо решивший, что им слишком долго пренебрегают.--Но мы и не могли этого видеть. Было темно, шел ливень, и фонарь погас. Хотя, по-моему, его могли столкнуть с балкона, когда свет еще горел. Посмотрите на стол. Широкий
конец фонаря находился здесь, значит, луч был направлен на сейф. Дверь балкона в стороне на шестьдесят сантиметров, и человек, выходящий из нее, оставался бы в полной темноте.
Стрешний постукивал пальцем по ладони.
--Я пытаюсь сказать следующее, господа. Убийца
мог существовать. Но ему не обязательно было пробираться в комнату, бить молодого Самойлова по голове и сбрасывать его с балкона. Я имею в виду, на балконе могли не находиться два человека. Как насчет смертельной ловушки?
--Ну,--Чумаченко пожал плечами.
--Понимаете, господа,--продолжал Стрешний, повернувшись к остальным и с трудом подбирая слова.--По крайней мере, еще двое Самойловых встретили свою смерть на балконе до этого случая. Что, если там был какой-то механизм, а?
Нечитайло  устремил взгляд на дверь балкона. За порванным плющом он увидел невысокую каменную балюстраду. Комната казалась еще более темной и зловещей.
--Как в книгах,--кивнул он.--Помню, я читал в детстве одну историю, которая произвела на меня огромное впечатление. Что-то о стуле, привинченном к полу в старом доме, и гире, падавшей с потолка на каждого, кто садился на него. Но в жизни такого не бывает. Кроме того, кто-то должен управлять этим механизмом ...
--Не обязательно. «Убийца» мог умереть двести лет назад.--Стрешний прищурился.--Черт побери, кажется, я начинаю понимать! Предположим, молодой Мартин открывает сейф, находит там шкатулку, а в ней указание что-то сделать на балконе. Ну, что-то происходит, шкатулка вылетает у него из рук и падает в колодец, фонарь летит в другом направлении--туда, где вы потом его нашли... Как насчет этого?
Выдвинутая с таким энтузиазмом теория могла увлечь Нечитайло. Ему пришли на ум строки рукописи Антона: «Но я обдумываю план. Я искренне ненавижу и проклинаю тех, с кем имею несчастье быть связанным узами крови...Это напомнило мне, что крысы последнее время стали жирнее».
Однако эта достаточно стройная гипотеза сразу вызывала сомнения.
--Но послушайте, полковник!--запротестовал писатель.--Не можете же вы всерьез предполагать, что Антон Самойлов хотел установить смертельную ловушку для своих потомков! Даже если так, это
было бы непрактично. В ловушку мог бы попасться только один человек. Жертва находит шкатулку, читает инструкцию и падает с балкона. Но на следующий день секрет бы открыли, верно? 
--Совсем наоборот. Предположим, инструкции выглядели следующим образом: «Прочитайте эту бумагу, положите ее назад в шкатулку, закройте сейф, а потом действуйте в соответствии с указаниями ... ». Но на сей раз,--от возбуждения Стрешний стал тыкать Нечитайло пальцем в грудь,--жертва по какой-то причине, отнесла на балкон шкатулку и бумагу,
откуда они свалились в колодец.
--Тогда как насчет других Сам ойловых, которые не умерли подобным образом? Их было несколько между старым Мартином в 1837 году и Мартином в 1895 году. Правда, Грег сломал шею в логове, но невозможно установить ...
Стрешний  поправил пенсне с благожелательным
видом профессора, помогающего любимому ученику.
--Мой дорогой писатель,--произнес он, откашляв-
шись,--вы ожидаете от механического устройства Антона слишком много, полагая, что оно должно расправиться со всеми его потомками. Разумеется, оно срабатывало только от случая к случаю. Сам Антон мог погибнуть, испытывая его... Конечно, вы можете принять первую предложенную мною
теорию, если предпочитаете ее. Признаюсь, я на мгновение забыл о ней. Я имею в виду убийцу, который хочет украсть что-то из этого сейфа. Он подготовил смертельную ловушку на балконе, воспользовавшись механизмом старого Антона, и
ждет, пока молодой Мартин не откроет сейф. Потом он каким-то способом заманивает Мартина на балкон, и механизм срабатывает. Фонарь падает и гаснет. Убийца, который фактически не притрагивался к своей жертве, забирает добычу и удаляется. Конечно, обе теории вращаются вокруг механизма,
созданного в прошлом Анетоном Самойловым ...
--Эй!--послышался громовой голос.
К тому времени оба участника спора так увлеклись им, хлопая друг друга по плечу или принимая боевую позу, дабы подчеркнуть свой довод, что напрочь забыли об остальных. Возглас Чумаченко заставил их вздрогнуть. За ним последовал стук палки об пол. Повернувшись, Нечитайло увидел  фигуру Чумаченко, развалившегося на стуле у стола
и сердито смотрящего на них, размахивая палкой.
--Вы оба,--сказал Чумаченко, --обладаете самыми блестящими логическими способностями, с какими мне приходилось сталкиваться. Вы не пытаетесь ничего решить, а просто спорите о том, какая история звучит лучше.--Он громко откашлялся, словно издавая боевой клич, и продолжал более мирно.-- Я сам обожаю подобные истории. Последние двадцать лет я оттачивал собственный ум на книгах из отечественной и зарубежной литературе о детективах. Поэтому я знаю все традиционные смертельные ло-
вушки: лестницу, сбрасывающую вас в темноту, кровать с падающим балдахином, мебель с отравленными иглами, часы, всаживающие в вас пулю или нож, ружье внутри сейфа, гирю в потолке, постель, выдыхающую смертоносный газ, когда тепло вашего тела согревает ее, и все прочие--вероятные и
нет. Признаюсь,--с удовольствием добавил Чумаченко, --что чем меньше они вероятны, тем больше нравятся мне. У меня простой мелодраматический склад ума, господа, и я бы очень хотел вам поверить.
Недавно я смотрел одну  из самых оригинальных пьес-триллеров,--о дьявольском кресле цирюльника, которое сбрасывало вас в подвал, дабы он мог
перерезать вам горло в свое удовольствие. Но ...
--Стойте!--раздраженно прервал его Стрешний.--Все означает, что вы считаете эту идею притянутой за уши?
--Детективные романы в особенности изобилуют подобными... А?--Чумаченко оборвал фразу.-- Притянутой за уши? Господи, конечно нет! Некоторые из наиболее притянутых за уши смертельных ловушек существовали в действительности--например, разваливающийся корабль Нерона или отравленные перчатки, убившие Карла 7. Нет-нет, я не возражаю против невероятности как таковой. Суть в том, что
у вас нет оснований для невероятных теорий. Вот в чем ваше отличие от детективных историй. Там могут приходить к невероятным выводам, но основанным на четких и неопровержимых, хотя и столь же невероятных, доказательствах. Откуда вы знаете, что какая-либо «шкатулка» находилась в сейфе?
--Ну, конечно, мы этого не знаем, но ...
--Вот именно. Не зная о шкатулке, вы изобретаете «бумагу» внутри нее и «инструкции» на ней. Потом молодой Самойлов падает с балкона, шкатулка становится неудобной, и вы сбрасываете ее следом за ним. Великолепно! Вы не только изобрели шкатулку и бумагу, но заставили их исчезнуть снова--и дело завершено. Как говорят ву народе, у вас шоры на глазах! Так не пойдет.
--Очень хорошо,--чопорно произнес Стрешний.--
Если хотите, можете обследовать балкон. У меня нет такого желания.
Чумаченко поднялся:
--Конечно, я его обследую. И я не утверждаю, что там нет смертельной ловушки,--возможно, вы правы.-- Его массивное лицо стало напряженным.--Но хочу вам напомнить, что мы можем быть абсолютно уверены только в одном--что Самойлов лежал под этим балконом со сломанной шеей. Это все!
Стрешний  кисло улыбнулся, скорее опустив, чем
приподняв уголки рта.
--Рад, что вы находите в этой идее хотя бы одно маленькое достоинство,--с иронией заметил он.--Я предложил две неплохие теории, основанные на ловушке ... Но решать вам.
--Чепуха.--Чумаченко уставился на дверь балкона и, казалось, думал о другом.
--Благодарю вас.
--Не за что,--устало отозвался Чумаченко.--Если хотите, я докажу вам это. Обе ваши идеи основаны на том, что молодого Самойлова заманили на балкон с помощью либо а) инструкций, найденных им в сейфе, либо б) стратегии некоего лица, которое хотело обчистить сейф и поэтому позволило балкону
проделать свою дьявольскую работу. Верно?
--Абсолютно.
--Тогда поставьте себя на место молодого Самойлова. Вы сидите за этим столом, где сидел он, с лежащим под рукой фонарем, нервный, как был Самойлов, или спокойный, как были бы вы, не имеет значения. Ну? Сцена вам ясна?
--Целиком и полностью.
--По какой-то причине вы встаете, подходите к этой двери, которую не открывали бог знает сколько лет, с целью не только открыть запечатанную дверь, но и выйти на балкон в кромешную тьму. Что вы для этого сделаете?
--Ну, возьму фонарь и ...
--Вот именно. Вы будете держать фонарь, открывая дверь, и освещать им балкон, чтобы видеть, куда идете, прежде чем поставите туда ногу... Но именно этого не сделала наша жерт-
ва. Если бы даже маленький лучик света просочился через эту дверь, мы бы увидели его из сада господина Кошевого. Но мы его не видели.
Последовало молчание. Стрешний сдвинулфуражку набок и нахмурился.
--Звучит разумно,--пробормотал он.--Тем не менее тут что-то не так. Я не вижу ни единого способа, которым убиийа мог бы войти в эту комнату таким образом, чтобы Самойлов даже не вскрикнул.
--И я тоже,--отозвался Чумаченко.--Если это вас утешает ...--Он оборвал фразу, удивленно уставясь на железную дверь балкона.--О Боже! О, моя старая шляпа!
Пройдя к двери, Чумаченко сначала присел на корточки и обследовал пыльный щербатый пол, куда посыпались куски грязи и камня, когда дверь открыли. Проведя по ним рукой, он осмотрел наружную сторону двери, потом прикрыл ее и
заглянул в замочную скважину.
--Открыта ключом,--пробормотал он.--На ржавой
поверхности осталась свежая царапина, когда ключ соскользнул ...
--Значит,--осведомился Стрешний,--Мартин
Самойлов все-таки открывал эту дверь?
--Нет. Не думаю. Это сделал убийца.--Чумаченко что-то добавил, но его никто не услышал, так как он шагнул сквозь свисающие плети плюща на балкон.
Остальные недоуменно посмотрели друг на друга. Нечитайло чувствовал, что балкон внушает ему еще больший страх, чем сейф, но заставил себя двинуться вперед вместе со Стрешним . Обернувшись, он увидел, что священник внимательно изучает корешки книг в переплетах телячьей кожи на
полках справа от камина и явно не хочет отрываться от этого занятия, хотя его ноги уже двинулись в направлении балкона.
Раздвинув плющ, Нечитайло шагнул наружу. Балкон был небольшим--всего лишь каменный выступ у основания двери с каменной балюстрадой, доходящей до пояса. Когда он и Стрешний вышли туда, для троих там едва хватало места. Никто ничего не говорил. Утреннее солнце еще не светило
над крышей тюрьмы--ее стены, холм и логово
внизу оставались в тени. Ниже санти метров на сорок Нечитайло видел край скалы,  покрытый грязью и сорняками, и треугольник из каменных блоков, некогда поддерживавший виселицу.
Через маленькую дверь внизу приговоренных выводили из кузницы, где им сбивали кандалы перед последним прыжком. С этого балкона Антон наблюдал за казнью в «новом алом костюме и шляпе с кружевами». Наклонившись, Нечитайло разглядел колодец, зияющий среди сосен,--он думал, что сможет
различить зеленую слизь на поверхности воды, но она была в глухой тени.
Только зияющая бездна, окруженная кольями, на полторы сотни сантиметров ниже балкона... Северные луга рядом с ней были залиты солнцем и усеяны белыми цветами. За долиной, разгороженной изгородями, наподобие шахматной доски, белела
дорога, поблескивал ручей, над деревьями, среди которых виднелись дома, возвышался шпиль церкви.
--Балкон кажется достаточно крепким,--услышал Нечитайло голос Стрешнего,--хотя мы втроем весим немало. Но мне не хочется топтаться здесь ... Эй! Что вы делаете?
Чумаченко шарил в плюще над черной балюстрадой.
--Я хотел ее обследовать,--сказал он,--но не ду-
мал, что мне представится возможность. Хм ... Вроде бы камень не должен был раскрошиться, впрочем ...-- Послышался треск рвущегося плюща.
--На вашем месте я бы соблюдал осторожность. Даже если ...
--Ха!--воскликнул Чумаченко, шумно выдохнув.-- Никогда не ожидал, что найдy это, а оно тут как тут! Хе-хе-хе!--Он повернул к ним сияющее лицо.-- Посмотрите на внешнюю сторону балюстрады.
Здесь раскрошившийся участок, углубление, куда я могу просунуть большой палец. А еще одно, покрепче, с нашей стороны.
--Ну и что?--осведомился Стрешний.--Я уже ска-
зал, что не хочу здесь топтаться. Кто знает ...
--Антикварные изыскания. Мы должны это отпраздновать. Идемте, господа. Не думаю, что здесь есть еще что-нибудь интересное.
Когда они вернулись в Комнату начальника, Стрешний с подозрением посмотрел на Чумаченко:
--Будь я проклят, если что-то понимаю. Каким образом это связано с убийством?
--Абсолютно никаким! Разве только косвенно. Конечно, если бы не эти два раскрошившихся места в камне ... Хотя не знаю ...--Он потер руки.--Помните девиз старого Антона? Он штамповал его на своих книгах, перстнях и бог знает на чем еще. Вы когда-нибудь видели его?
Стрешний прищурился.
--Итак, мы снова возвращаемся к Антону? Нет, я никогда не видел его девиз. Но если вам больше нечего сообщить, мы лучше выйдем отсюда и нанесем визит в дом Самойловых.
Чумаченко окинул последним взглядом мрачную комнату.
--Его девиз: «Все мое ношу с собой». Подумайте над этим...Слушайте, как насчет бутылочки пива?



















           Г Л А В А  5


Извивающаяся подъездная аллея, покрытая гравием. Сизые голуби, вразвалку вышагивающие под вязами, с подозрением озираясь. Подстриженные лужайки. Высокий, из красного кирпича дом с белой облицовкой и белым куполом, увенчанным позолоченным флюгером, который успел соста-
риться с дней царствования какого-то короля или царя. Гудение пчел и сладковатый запах сена в воздухе. Прошлой ночью здесь все выглядело по-другому. Шел
дождь, когда писатель и священник подъехали к дому и Нечитайло с Свириденко отнесли легкое, коченеющее тело вверх по ступенькам крыльца. Перед Владимиром Ивановичем внезапно открылся просторный вестибюль, как будто его вместе с мокрой ношей внезапно втолкнули на освещенную сцену перед тысячью зрителей.
Шагая по аллее вместе с нынешними спутниками, Нечитайло дрожал при мысли о новой встрече с Верой. Когда он ночью появился в холле, ошеломленный и беспомощный, как актер, не
знающий свою роль, её там не было. Только слуга-- как бишь его?--стоял склонившись вперед и сплетая пальцы рук. Он приготовил кушетку в гостиной. Вскоре Вера вышла из библиотеки. Красные глаза сви-
детельствовали об отчаянных рыданиях, но она была спокойна--только рука судорожно сжимала носовой платок. Нечитайло ничего не сказал--да и о чем тут можно было говорить? Любое слово или движение выглядели бы грубыми и неуклюжими--он сам не знал почему; просто так ему казалось. Постояв с жалким видом в промокшей одежде и грязных теннисных туфлях у двери, Владимир Иванович ушел при первой же возможности. Он помнил этот момент--дождь прекратился, а напольные часы били час. Дождь прекратился в час ночи--это надо запомнить. Интересно почему?.
Не то чтобы Нечитайло горевал по поводу смерти Мартина Самойлова. Мартин ему не нравился. Дело было в потерянном и безнадежном выражении лица девушки, когда она вошла посмотреть на мертвого брата, в спазме, на мгновение исказившем это лицо, словно от приступа боли, который было
невозможно скрыть. Безукоризненно одевавшийся Мартин выглядел странно в старых серых фланелевых брюках и рваной твидовой куртке ...
Как Вера чувствует себя теперь? Закрытые ставни и черный креп на двери заставили его вздрогнуть. Дверь открыл Дудик, на чьем лице отразилось облегчение при виде полковниека Стрешнего.
--Позвать панни Веру, полковник?--спросил он.
Стрешний потянул себя за нижнюю губу. Ему было не по себе.
--Нет. По крайней мере, не сейчас. Где она?
--Наверху.
--А господин Стефан Самойлов?
--Тоже наверху. Там люди из похоронного бюро.
--Кто-нибудь еще есть в доме?
--Кажется, пан Сусло скоро прибудет, сэр. Доктор Шнайдер тоже собирался прийти--он говорил, что хочет повидать всех, как только закончит со своими делами.
---Понятно. Кстати, Савелий, насчет этих людей из бюро похорон... Мне понадобится взглянуть на одежду, которая была на пане Мартине ночью, и на содержимое его карманов.
Савелий кивнул в сторону Чумаченко:
--Да, пан полковник. Этот господин упоминал о такой возможности прошлой ночью. Я взял на себя смелость оставить все в карманах.
--Отлично. Принесите вещи в библиотеку. И, Савелий ...
--Да, пан?
--Если случайно увидите панни Веру, просто ... э-.. передайте ей мои глубочайшие ... ну, вы понимаете, не так ли?--Полицейский чиновник покраснел, чувствуя, что обманывает доверие друзей.--И я бы хотел повидать Стефана Самойлова, как только это будет удобно.
Савелий оставался бесстрастным.
--Пан Стефан еще не вернулся.
--Вот как? Ну, тогда принесите мне одежду.
Они вошли в зашторенную библиотеку. В доме, отмеченном визитом смерти, где эмоции напряжены до крайности, наиболее эффективны женщины-- мужчины, подобно этим четверым, как правило, скованы и беспомощны. Свириденко держался спокойнее других--он вновь приобрел свои благо-
желательные манеры и выглядел елейным, словно собирался открыть молитвенник перед чтением.
--Если вы извините меня, господа,--заговорил он,--
то думаю, мне следует узнать, примет ли меня панни Вера. Для нее это тяжелое время, и если я в состоянии оказать помощь ...
--Разумеется,--проворчал Стрешний. Когда священник удалился, он начал ходить взад-вперед.-- Конечно, это тяжелое время, но к чему об этом говорить? Мне это не нравится.
Нечитайло полностью соглашался с ним. Стрешний поднял шторы на некоторых окнах просторной старой комнаты. Большие часы в вестибюле начали бить--их серебристый звон звучал как под сводами церкви. Все в библиотеке выгля-
дело надежным и удобным--глобус, который никто никогда не вращал, ряды книг знаменитых авторов, которые никто никогда не читал, и меч-рыба над каминной полкой, которую, безусловно, никто никогда не ловил. В одном из окон висел стеклянный шар, словно оберег от ведьм. Вскоре вернулся Дудик, неся в руке мешок для прачечной,
--Здесь все, пан полковник,--сообщил он,--за исключением нижнего белья. Из карманов ничего не вынимали.
--Спасибо. Не уходите, Савелий, я хочу задать вам несколько вопросов.
Чумаченко и Нечитайло подошли понаблюдать, когда Стрешний поставил мешок на центральный стол и начал вынимать из него вещи. Серая куртка, все еще покрытая грязью, с рваной подкладкой и отсутствием нескольких пуговиц ...
--Так,--бормотал он, шаря в карманах.--
Портсигар...красивая штучка...наполненный... кажется, иностранными сигаретами. Коробок спичек,
карманная фляжка с виски, полная на две трети. Больше ничего.
Он снова порылся в мешке.
--Старая рубашка, в кармане пусто. Носки. Брюки, тоже рваные. Он знал, что в тюрьме предстоит пыльная работа. В боковом кармане бумажник.--Стрешний сделал паузу.--Полагаю, лучше заглянуть внутрь. Хм... Одна десяти-рублёвая купюра, две рублёвые. Письма, полученные им в Америке. С американскими почтовыми марками. «Мартину Самойлову. эсквайру, Нью-Йорк, Западная двадцать четвертая улица, 470». Вы не думаете, что
какой-то враг мог последовать за ним из Америки сюда?
--Сомневаюсь,--отозвался Чумаченко.--Но на всякий случай отложите письма.—Игорь Анатольевич, хотя и был назначен главным следователем, но прекрасно понимал, что полковник Стрешний будет любыми способами напоминать, что находится на своей территории и, в силу этого, считал себя всё-таки главнее. Такое поведение было знакомо Чумаченко, и, несколько не мешало ему, показывая свою лояльность, делать то, что он считал нужным. 
--Записная книжка, полная цифр. «А. и С.»--25 ...Несколько проспектов книг. Что все это значит?
--Очевидно, заказы книготорговца,--объяснил Нечитайло.--Мартин говорил мне, что занимался издательским бизнесом. Что-нибудь еще?
--Карточки клубов. Целая дюжина клубов, причём, американских. Квитанция о доставке на дом.
--Все понятно,--кивнул Нечитайло.
-- В бумажнике больше ничего и в одежде тоже ... Погодите! В кармашке часы, которые все еще идут! Тело грохнулось с такой высоты, а часы ...
--Дайте взглянуть,--неожиданно прервал его Чум аченко.
Он стал вертеть в руках золотые часы, громко тикающие в тихой комнате.--В детективных историях часы жертвы всегда удачно бьются, помогая детективам установить неправильное время смерти, поскольку убийца перевел стрелки. Берегитесь
исключений в жизни.
--Знаю,--огрызнулся Стрешний.--Но почему
это вас так заинтересовало? В этом деле время смерти не имеет значения.
--Еще как имеет!--возразил Чумаченко.--Куда большее, чем вы думаете. Сейчас эти часы показывают двадцать пять минут одиннадцатого.--Он посмотрел на часы на каминной полке.--Эти показывают то же время, секунда в секунду...
Дудик, вы, случайно, не знаете, правильно ли идут эти часы?
--Правильно, пан,--кивнул Дудик.--На этот вопрос я могу ответить точно.
Чумаченко внимательно посмотрел на слугу и вернул карманные часы на место.
--Почему вы так уверены, приятель?--спросил он.
--Потому что прошлой ночью произошла необычная вещь, пан. Напольные часы в вестибюле спешили на десять минут... я... э-э... случайно это заметил, сравнив их с этими часами.
Потом я проверил остальные часы в доме. Мы обычно сверяем их по напольным, пан, и я подумал ...
--Вы проверили другие часы?--резко прервал Чумаченко.
--Да, пан,--ответил слегка шокированный Дудик.
--Ну? Они шли правильно?
--Да, и это самое странное. Все часы шли правильно, кроме напольных. Представить не могу, пан, как это произошло. Должно быть, кто-то передвинул стрелки. Но началась суета,
и у меня не было возможности это выяснить ...
--Что все это значит?—спросил Стрешний.--
Согласно тому, что вы мне рассказали, молодой Самойлов прибыл в Комнату начальника ровно в одиннадцать, и его часы идут правильно. Значит, все в порядке.
--Да,--сказал Чумаченко.--В том-то и беда. Еще один вопрос, Дудик. В комнате господина Мартина Самойлова есть часы?
--Да, пан. Большие часы на стене.
Чумаченко несколько раз кивнул, отвечая своим мыслям, потом подошел к креслу и со вздохом опустился в него.
--Продолжайте, старина. Вероятно, вам кажется, что я задаю глупые и неуместные вопросы. По-видимому, мне придется задавать их весь день каждому из наших свидетелей. Потерпите меня, ладно? Дудик, когда полковник Стрешний
закончит беседовать с вами, я хочу, чтобы вы разыскали того, кто перевел стрелки на часах в вестибюле. Это очень важно.
Стрешний раздраженно барабанил пальцами по
столу.
--Вы уверены, что закончили?--спросил он.--Если нет ...
--Ну, я мог бы указать,--отозвался Чумаченко, подняв свою палку, используемую как трость--что убийца, безусловно, украл кое-что из карманов
молодого Самойлова. Что именно? Ключи! Все ключи, которые должны были находиться при нем! Вы не нашли их, верно?
Стрешний молча кивнул и решительно повернулся к Дудику. Снова начались вопросы о ночных событиях. Нечитайло не хотел их слушать. Он уже знал показания Дудика со слов полковника Чумаченко, и ему не терпелось увидеть Веру Самойлову. Должно быть, с ней сейчас священник, подбрасывающий лопатой банальности, как благоче стивый кочегар, убежденный, что утешение зависит от количества. Он хорошо представлял себе
Свириденко, изрекающего прописные истины елейным голосом, который заставляет женщин благодарить его за помощь и сочувствие.
Почему люди не молчат в присутствии смерти? Почему всем обязательно нужно бормотать: «Он так естественно выглядит, правда?»--и другие подобные комментарии, вызывающие у женщин очередной поток слез? Ладно, не имеет значения. Но ему была неприятна мысль о том, что Свириденко, находясь наверху с ней, ведет себя как добрый старший брат, безусловно, наслаждаясь этой ролью. Профессио нальная безмятежность Дудика раздражала не меньше, как и его тщательно отшлифованные фразы, словно печатаемые машиной. Пусть его сочтут невежливым, но он не может сидеть здесь--ему нужно быть ближе к Вере. Нечитайло выскользнул из комнаты.
Но куда ему идти? Очевидно, не наверх--это было бы чересчур. Но он не может и бродить по вестибюдю, словно в поисках газового счетчика. Есть ли газовые счетчики в здесь? Направляясь к задней стене полутемного холла, Нечитайло увидел, как возле лестницы приоткрылась дверь. Свет заслонила
фигура Веры Самойловой, которая жестом подозвала его. Подойдя, Нечитайло стиснул руки девушки и сразу почувствовал, как они дрожат. Сначала он боялся смотреть на ее лицо, опасаясь, что выпалит: «Я обманул ваше доверие» или--еще хуже--скажет: «Я покорён вами» здесь, в тени лестницы, под тиканье напольных часов. Сама мысль об этом глубоко и
болезненно ранила.
Но слов не было--только часы бормотали в тишине, и что- то пело у него внутри: «К чему вся эта болтовня о силе и самостоятельности таких, как она? Я вовсе не желаю ей подобных качеств. Куда более охотно я бы защищал и охранял эту маленькую фигурку, которую мог бы держать в своих объятиях; ее шепот звучал бы для меня боевым кличем, спо-
собным сокрушить врата ада». Но Нечитайло знал, что должен подавить эту сладостную боль. Даже думать об этом было чистым безумием.
--Я понимаю...--все, что смог он прошептать, погладив ее по голове. Они вошли в маленький кабинет с закрытыми ставнями.
--Я слышала, как вы пришли,--тихо сказала девушка,--и как  Свириденко поднимается наверх. Но я не могла говорить с ним, поэтому попросила служанку остановить его--она сумеет заморочить ему голову,--а сама спустилась по черной лестнице.
Вера села на старый диван и подперла ладонью подбородок; в ее глазах застыла тоска. Наступило молчание. в затемненной комнате было душно. Когда она снова заговорила, судорожно дернув рукой, Нечитайло коснулся ее плеча.
--Если вы не хотите разговаривать ...
--Я должна. Мне кажется, я не спала несколько суток. А через минуту мне придется идти туда и снова обсуждать все с ними.
Нечитайло сжал ее руки, и она подняла голову.
--Не смотрите на меня так. Вы не поверите, но я никогда особенно не любила Мартина. Он не был очень близок ни с кем из нас. Мне следовало бы сильнее переживать его смерть ...
--Ну, тогда ...
--Мы не можем помочь себе!--внезапно крикнула Вера.--Все мы прокляты--это у нас в крови. Воздаяние за грехи ... Я никогда в это не верила и не хочу верить, но ...
--Спокойно! Держите себя в руках.
--А кроме того, откуда мы знаем, что у нас в крови? Вашей, моей и чьей бы то ни было? Может быть, дело не в призраке, а в том, что в наших жилах течет кровь убийцы!.. Эта дверь закрыта?
--Да.
--В жилах любого из нас ...--Девушка стиснула руки, словно не зная, куда их деть.--Я могла ... убить вас. Достать из этого ящика пистолет и выстрелить только потому, что не в силах с этим справиться ...-- Она содрогнулась.--Если все эти старики не были обречены на самоубийство или сброшены с балкона судьбой ... призраками ... не знаю кем, значит, кто-
то из членов семьи был обречен убить их ...
--Перестаньте! Выслушайте меня ...
Вера кивнула, коснувшись век кончиками пальцев.
--Вы думаете, Мартина убил Стефан?
--Конечно нет! И призраки тут ни при чем. Вы отлично знаете, что ваш кузен не мог убить Мартина. Стефан восхищался им--к тому же он солидный и надежный человек...
--Теперь я вспоминаю, что он разговаривал сам с собой,--рассеянно произнесла девушка.--Я всегда боялась тихонь. Они быстрее всего сходят с ума, если в их жилах течет дурная кровь ... У него большие красные руки. И волосы стоят торчком, как бы он их ни приглаживал. Стефан сложен хрупко,
как Мартин, но руки у него слишком велики. Он старался походить на Мартина. Что, если Стефан его ненавидел?--Она сделала паузу, нервно пощипывая край дивана.--Он вечно пытается что-то изобрести, вроде новой маслобойки, но это никогда не работает. Мартин смеялся над ним ...
Полутемная комната словно наполнялась людьми. Нечитайло представил себе две фигуры, стоящие в сумерках посреди белой дороги-- поразительно схожие внешне и все же такие
разные. Пьяный Мартин со свисающей изо рта сигаретой и Стефан, неуклюжий и туповатый, в абсолютно неподходящей ему шляпе, тем не менее сидящей на голове прямо и ровно. Чувствовалось, что, если бы Стефан тоже курил сигарету,
она торчала бы в самом центре рта, неловко покачиваясь.
--Прошлой ночью кто-то открывал стенной сейф в библиотеке,--продолжала Вера Самойлова.--Об этом я не рассказывала Чумаченко. Я умолчала о многих важных вещах. Что Стефан за обедом нервничал сильнее Мартина ... Это он открывал сейф.
--Но ...
--Мартин не знал комбинацию. Он два года отсутствовал, и ему не представлялось случая ее узнать. Комбинация была известна только мне, господину Сусло...и Стефану. Я видела открытый сейф прошлой ночью.
--Что-нибудь пропало?
--Не думаю. Там никогда не хранилось ничего ценного. Когда отец оборудовал кабинет, он перестал пользоваться библиотечным сейфом. Я уверена, что он годами его не открывал, и никто из нас этого не делал. Там лежали только старые бумаги ... Дело не в том, что оттуда что-то украли, а в том, что я там нашла.
Нечитайло опасался, что девушка впадает в истерику, Она поднялась с дивана, открыла стол-секретер ключом, висевшим у нее на шее, и достала пожелтевший лист бумаги. Когда она
передала его Владимиру Ивановичу, он почувствовал неудержимое желание заключить ее в объятия.
--Прочтите это,--сказала Вера.--Я вам доверяю. Другим я не хочу рассказывать, но должна была с кем-то поделиться ...
Нечитайло озадаченно посмотрел на бумагу. Сверху было написано выцветшими чернилами:
»3 февраля 1875 года. Моя копия стихотворения. Грег Самойлов». Далее следовали сами стихи:
--Ну,--сказал Нечитайло, пробежав глазами текст, --это очень скверные вирши, к тому же не имеющие никакого смысла, хотя то же самое относится ко многим стихам, которые я читал ... Что это значит?
Вера посмотрела на него:
--Видите дату? 3 февраля было днем рождения отца. Он родился в 1850 году, так что в 1875-м ему исполнилось ...
--Двадцать пять лет,--неожиданно перебил Нечитайло. Оба умолкли. Владимир Иванович уставился на загадочные строчки. Самые дикие предположения, которые делали он и Стрешний и которые так высмеивал Чумаченко, казалось, обре-
тали плоть.
--Позвольте подсказать вам,--предложил он.-- Если это правда, то оригинал текста--здесь сказано «моя копия»--находился в сейфе Комнаты начальника. Так?
--Должно быть, именно это предназначалось для старшего сына.--Девушка резко забрала у него бумагу, словно испытывая гнев против нее, и наверняка бы ее скомкала, но Нечитайло покачал головой.--Я долго думала, и это единственное объяснение, которое мне удалось найти. Надеюсь, это правда. Я воображала столько ужасных вещей, которые могут там
оказаться. Впрочем, это не лучше. Люди продолжают умирать.
Нечитайло опустился на диван.
--Если там был оригинал,--заметил он,--то сейчас его нет. Медленно, ничего не опуская, он рассказал об их визите в Комнату начальника.
--А эти стихи, должно быть, какая-то криптограмма,--добавил Владимир Иванович.--Мог кто-то убить Мартина только для того, чтобы заполучить их? 
В дверь робко постучали, и оба вздрогнули, как заговорщики. Приложив палец к губам, Вера быстро заперла бумагу в стол.
--Входите, - сказала она.
В проеме появилась безмятежная физиономия Дудика. Если его удивило присутствие Нечитайло, то он никак этого не обнаружил.
--Прошу прощения, панни Вера,--сказал Дудик.--
Только что прибыл пан Сусло. Полковник Стрешний хотел бы повидать вас в библиотеке, если вы не возражаете.
В библиотеке только что состоялся крупный разговор--об этом свидетельствовали напряженная атмосфера и слегка покрасневшее лицо полковни ка Стрешнего. Он стоял спиной к пустому камину, сцепив за спиной руки. В центре комнаты Нечитайло увидел объекта своей неприязни--адвоката Сусло.
--Я скажу вам, что вы сделаете,--сердито произ-
нес Стрешний.--Вы сядете, как благоразумный че-
ловек, и дадите показания, когда вас об этом попросят. Не раньше.
В горле Сусло забулькало, а короткие седые волосы на затылке приподнялись.
--Вы знакомы с законом, полковник?-- проскрипел он.
--Да, знаком,--ответил Стрешний.—Случайно. Вы будете выполнять мои указания, или полковника Чумаченко, или я ...
Чумаченко кашлянул, сонно обернулся к двери и привстал с кресла, когда вошла Вера Самойлова. Сусло резко повернулся.
--Входите, дорогая,--сказал он, придвигая стул.-- Присаживайтесь. Полковник Стрешний и я ...--белки его глаз сверкнули в сторону Стрешнего,--вскоре побеседуем.
Адвокат скрестил руки на груди и занял пост рядом с ее стулом, словно охранник.  Стрешнему  было не по себе, открытый бунт адвоката, не назвавшего Чумаченко, говорил и о неприятии адвокатом его самого. Однако, немного поколебавшись, он начал разговор.
--Вы, конечно, понимаете, пани Самойлова,-- начал он,--что все мы чувствуем по поводу этого трагического события. Поскольку я давно знаю вас и вашу семью, мне вряд ли следует что-либо добавлять.--Его честное лицо выражало смущение и сочувствие.-- Не хочется беспокоить вас в такое время. Но если вы в состоянии ответить на несколько вопросов ...
--Вы не обязаны отвечать на них,--перебил Сусло. -- Помните об этом, дорогая моя.
--Да, не обязаны,--согласился Стрешний, сдерживая гнев.--Я просто думал избавить вас от неприятной процедуры на дознании.
--Конечно,--сказала девушка.
Положив руки на колени, она повторила историю, рассказанную прошлой ночью. Они закончили обед без нескольких минут девять. Она пыталась отвлечь Мартина от предстоящего мероприятия, но он был мрачен и сразу поднялся в свою комнату. Где был Стефан, ей неизвестно. Она вышла на лужайку, где было прохладнее, и сидела там почти час,
потом направилась в кабинет просмотреть счета за день.
В холле она встретила Дудика, который сообщил ей, что по просьбе Мартина отнес фонарь в его комна-
ту. В течение следующих получаса или сорока пяти минут Вера несколько раз хотела подняться в комнату брата, но, поскольку он держался угрюмо за обедом и просил, чтобы его не беспокоили, она не стала этого делать. Мартин чувствовал бы себя лучше, если бы никто не видел, как он нервничает.
Приблизительно без двадцати одиннадцать Вера услышала, как Мартин вышел из своей комнаты, спустился вниз и вышел через боковую дверь. Она побежала за ним и, добравшись до боковой двери, в то время как он шел по подъездной аллее, окликнула его, боясь, что он слишком много выпил.
Мартин, не оборачиваясь, прокричал какие-то слова, которых она не разобрала,--у него заплетался язык, хотя походка казалась твердой. Потом Вера подошла к телефону и, как и обещала, позвонила Чумаченко, сообщив, что Мартин на пути в тюрьму.
Это было все. Ее неторопливый гортанный голос ни разу не запнулся во время повествования, глаза были устремлены на Стрешнего, а полные губы, лишенные помады, едва шевелились. Умолкнув, она откинулась на спинку стула и посмотрела на солнечный свет в единственном незашторенном окне.
--Сударыня,--заговорил после паузы Чумаченко,--
не возражаете, если я задам вам вопрос? Благодарю вас. Дудик сообщил нам, что часы в вестибюле прошлой ночью шли неправильно, в отличие от всех остальных. Когда вы сказали, что ваш брат вышел из дому без двадцати одиннадцать, вы имели в виду время по этим часам или правильное время?
--Ну ...--Девушка недоуменно посмотрела на него, потом на свои наручные часы и на часы на каминной полке.--Конечно, правильное! Я в этом уверена. Я даже не смотрела на часы в вестибюле.
Чумаченко снова замолчал, а Вера слегка нахмурилась. Возможно, раздраженный очередным упоминанием об этой незначительной детали, Стрешний ходил туда-сюда перед камином. Чувствовалось, что он собрался с духом, прежде чем задать несколько вопросов, но вмешательство Чумаченко свело на нет его решимость. Наконец он повернулся:
--Дудик уже рассказал нам, пани Самойлова, о непонятном отсутствии Стефана ...
Она кивнула.
--Пожалуйста, подумайте! Вы уверены, что он не упоминал возможность внезапного отъезда? Не можете найти какую-нибудь причину его поступка?
--Никакой,--ответила девушка и добавила, понизив голос.--Вам незачем держаться так официально, полковник. Я понимаю намеки не хуже вас.
--Ну, откровенно говоря, следствие будет интер-
претировать это весьма скверным образом, если он не вернется немедленно. Даже в этом случае... Существовали ли какая-нибудь неприязнь между Стефаном и Мартином в прошлом?
--Нет.
-- Или недавно?
--Мы долгое время не видели Мартина,--ответила она, сплетая пальцы рук.--Он уехал примерно через месяц после смерти отца, и вернулся только позавчера. Между ними никогда не было ни малейшей
неприязни.
Стрешний явно зашел в тупик. Он повернулся к
Чумаченко, словно за помощью, но тот не сказал ни- чего.
--В данный момент,--продолжал Стрешний, про-
чистив горло,--я больше не могу придумать никаких вопросов. Все выглядит очень загадочно. Естественно, мы не хотим подвергать вас излишним испытаниям, дорогая, так что можете вернуться в свою комнату.
--Спасибо. Но если вы не возражаете,--сказала девушка, --я бы предпочла остаться здесь. Тут более ... Ну, одним словом, я бы хотела остаться.
Сусло похлопал ее по плечу.
--Я позабочусь об остальном,--сказал он, кивнув в сторону Стрешнего, его лицо излучало злобное удовлетворение.
Внезапно из холла послышался нервный шепот, и чей-то голос каркнул «Чепуха!» так похоже на говорящую ворону, что все вздрогнули. В комнату вплыл Дудик.
--С вашего позволения, пан,--обратился он к Стрешнему.--Я привел одну из горничных, которая что-то знает об этих часах.
--Вы пойдете туда, и поговорите с ними!--каркнул
вороний голос.--Приятное получится положение, если не найдется людей, которые говорят правду...
--Это кто?—спросил Стрешний.
--Наша экономка,--ответила Вера.—Её зовут Ганна Моцик.--Ганна чмокнула губами, издав звук, похожий на вылетающую из бутылки пробку. Сопровождая перепуганную горничную, она шагнула через
порог. Ганна Моцик была маленькой худощавой женщиной с походкой моряка: кружевной чепец налезал ей на блестящие глаза, а лицо перекосила мрачная усмешка. Она окинула недовольным взглядом всех по очереди, но, казалось, не столько
сердилась на них, сколько переживала какую-то личную обиду. Потом взгляд ее стал деревянным, отчего глаза начали косить.
--Вот она,--заговорила Ганна.--И вот что я вам
скажу. Если все так будет продолжаться, нас всех поубивают в собственных постелях. Много раз я
говорила пану Дудику. «Помяните мои слова, пан Дудик, когда якшаешься с привидениями, из этого ничего путного не выходит» Негоже людям из плоти и крови дергать призраков за бороду. Можно подумать, что мы святые!  А эти призраки ...
--Разумеется, Ганна,--успокаивающе произнес Стрешний. Он повернулся к маленькой горничной,
которая дрожала в железной хватке Ганны Моцик, как дева в руках ведьмы.--Вы что-то знаете о часах ... э-э ...
--Мария, пан. Да, знаю.
--Расскажите нам об этом, Мария.
--Они жуют резинку, чтоб им пусто было!-- крикнула Ганна Моцик, подпрыгнув от ярости.
--Кто?--недоуменно спросил Стрешний.
--Они хватают торт и бьют им людей!--не унималась экономка. Теперь она говорила не о призраках, а об неизвестных людях, которых она описывала как «грязных бандитов в соломенных шляпах». Последовавший монолог, который Ганна Моцик произносила, тряся связкой ключей в одной руке и бедной Марией в другой, был не слишком вразумителен. Слушатели не всегда понимали, когда она имела ввиду каких-то людей, а когда призраков. Экономка распространялась о невежливой привычке последних прыскать людям в лицо содовой водой из сифона, когда Стрешний нашел в себе силы
вмешаться.
--Пожалуйста, продолжайте, Мария. Это вы перевели стрелки?
--Да, пан. Но он велел мне это сделать, и ...
--Кто?
--Пан Стефан Самойлов. Честно. Я шла по вестибюлю, а он выходит из библиотеки, смотрит на свои часы и говорит. «Мария, напольные часы отстают на десять минут--поставь их правильно». В жизни не слышала, чтобы он говорил так резко. Я так удивилась, что меня можно было перышком с ног свалить. А он продолжает: «Проверь остальные часы, Мария, и переведи стрелки, если они идут неверно»
Стрешний посмотрел на Чумаченко.
--Ваша очередь,--сказал он.--Спрашивайте.
--Ага!—Сердитое лицо Чумаченко, сидящего в углу, испугало Марию, чье розовое лицо порозовело еще сильнее.--Когда, вы сказали, это было?
--Я не говорила, пан, не знаю вашего имени, но скажу, так как посмотрела на часы и переставила их, как он велел. Это было сразу после обеда, пан.
Священник  только что ушел--он привел домой пана Мартина, который остался в библиотеке. Часы показывали двадцать пять минут девятого. Я переставила их вперед на десять минут ...
--А почему вы не переставили другие?
--Я собиралась, пан. Но я зашла в библиотеку, а пан Мартин спрашивает: «Что ты делаешь?». Я ему объяснила, а он говорит: «Оставь часы в покое». Ну, я послушалась--он ведь хозяин. Это все, что я знаю, пан.
--Спасибо, Мария... Ганна, вы или кто-нибудь другой, видели как пан Стефан уходил из дому вчера
вечером?
Экономка выпятила подбородок.
--Когда мы ездили на ярмарку в город,--злобно отозвалась она,--меня посадили на штуку, которая вертится, а потом я в потемках ходила по доскам, которые дрожат, и лестнице, которая обваливается. У меня все шпильки из волос попадали! Разве можно так обращаться с человеком? Чтоб им пусто было!-- каркнула женщина, яростно тряся ключами.--Это адское изобретение! Они вечно такое выдумывают! Я много раз говорила об этом пану Стефану, а когда увидела, как он идет вчера вечером к конюшне ...
--Вы видели, как уходит пан Стефан?-- осведомился Стрешний.
--... к конюшне, где он хранит свои изобретения, на которые  я и смотреть не желаю--вроде трясущихся лестниц, где шпильки теряешь...
--Какие еще изобретения?--беспомощно спросил полковник Стрешний.
--Стефан вечно придумывает что-то без особого успеха,--объяснила Вера.--У него там мастерская.
Больше никакой информации из Ганны Моцик вытянуть не удалось. Она была убеждена, что все изобретения имеют нечто общее с аттракционами в темноте на ярмарке. Очевидно, кто-то, обладающий примитивным чувством юмора, посоветовал доброй женщине посетить «Дом ужасов», где она визжала, покуда не собралась толпа, застряла в каком-то
механизме, ударила кого-то зонтиком и, в конце концов, была выведена оттуда полицией. После бурного повествования об этой истории, не слишком понятного для слушателей, Дудик выпроводил ее из комнаты.
--Трата времени,--проворчал Стрешний, когда эко-
номка удалилась. --Ну, полковник, на ваши вопросы о часах ответили. Думаю, теперь мы можем продолжать.
--Пожалуй,--неожиданно подхватил Сусло. Он все еще стоял возле стула девушки, скрестив руки на
груди, маленький и безобразный, как китайский божок.--Поскольку вы, кажется, ничего не достигли вашими бессмысленными вопросами,--добавил адвокат,--полагаю, я могу рассчитывать на некоторые объяснения, как многолетний поверенный этой семьи. За сотню лет никто, кроме членов се-
мейства Самойловых, ни под каким предлогом не допускался в Комнату начальника. Как я понял, сегодня утром вы, господа, причем один из вас абсолютно посторонний, нарушили правило. Это само по себе требует объяснений.
Стрешний стиснул зубы.
--Прошу прощения,--сказал он,--но я так не
думаю.
--То, что вы думаете или не думаете, ...--грозно начал адвокат, но Чумаченко прервал его.
--Вы, как бы выразиться поделикатней, не совсем умный человек, Сусло. От вас только одни помехи, и я бы хотел, чтобы вы не вели себя как старая баба... Между прочим, откуда вы знаете, что мы были там?
Мягкое увещевание, звучавшее в его голосе, было хуже любого презрения. Сусло сердито посмотрел на него.
--У меня есть глаза,--огрызнулся он.--Я видел, как вы уходили, и пришел туда после вас, дабы убедиться, что вы не сунули нос куда не следует.
--Ого!--воскликнул Чумаченко.--Выходит, вы тоже
нарушили правило?
--Нет, так как я обладаю определенными привилегиями. Мне известно, что находится в сейфе ... --Гнев сделал его неосторожным.--Я уже не в первый раз заглядывал в него.
Рассеянно смотревший в пол Чумаченко поднял  голову и устремил взгляд на собеседника.
--Так я и думал --пробормотал он.--Любопытно.
--Должен еще раз напомнить вам,--сказал Сусло --что я являюсь поверенным ...
--Уже нет,--перебил его Чумаченко.
Последовала пауза, во время которой в комнате словно похолодало. Адвокат выпучил глаза, уставясь на Чумаченко.
--Я сказал «уже нет»,--повторил Чумаченко, слегка повысив голос.--Мартин был последним из прямых потомков мужского пола. Семейного проклятия больше не существует--с ним покончено навсегда, и слава богу... Как бы то ни было, в
тайнах больше нет надобности. Если вы были там сегодня утром, то знаете, что кое-что исчезло из сейфа ...
--А вам откуда это известно?--осведомился Сусло, вытянув шею.
--Я не стараюсь выглядеть проницательным,--устало отозвался Чумаченко,--и советую вам воздержаться от этого. В любом случае если вы хотите помочь правосудию, то лучше сообщите нам обо всем, что было вам доверено как семейному
адвокату. Иначе мы никогда не узнаем правду об убийстве Мартина. Продолжайте, полковник Стрешний. Сожалею, что мне приходится постоянно напоминать адвокату о его обязанностях.
--Я придерживаюсь того же мнения,--суро-
во обратился к адвокату Стрешний.--Вы не должны утаивать информацию, если не хотите быть задержанным как важный свидетель.
Сусло переводил взгляд с одного на другого. Чувствовалось, что до сих пор он не сталкивался с сопротивлением и сейчас изо всех сил стремился сохранить достоинство, как человек, пытаюшийся управлять парусной лодкой при сильном ветре.
--Я сообщу вам ровно столько, сколько считаю нужным--не более,--заявил он.--Что вы хотите знать?
--Благодарю вас,--сухо произнес Чумаченко.--
Прежде всего, вы ведь хранили у себя ключи от Комнаты начальника, верно?
--Да.
--Сколько их было?
--Четыре.
--Господин Сусло! Вы же не свидетельствуете в суде! Пожалуйста, говорите подробнее.
--Ключ от входной двери в комнату. Ключ от железной двери на балкон. Ключ от сейфа. А так как вы уже в него заглядывали,--ехидно добавил Сусло,-- могу сказать вам остальное. Маленький ключ от стальной шкатулки, которая находилась внутри сейфа.
--Шкатулка...--повторил Чумак. Он бросил взгляд через плечо на полковника Стрешнего, и в его глазах мелькнуло нечто похожее на злорадство, абсолютно не свойственное ему. А, возможно так показалось Нечитайло. Но факт оставался--ведь его предположение оправдалось.--Шкатулка, которая исчезла. Что в ней было?
Сусло о чем-то задумался, постукивая пальцем одной руки по предплечью другой.
--Все, что мне известно в силу моих обязанностей,--ответил он наконец,--это что внутри лежало несколько карточек с подписью Антона  Самойлова, сделанной еще в 18-м веке.
Наследнику предписывалось достать из шкатулки одну карточку и продемонстрировать ее на следующий день душеприказчику в качестве доказательства, что он открывал шкатулку... Что бы еще ни могло находиться внутри...--Он пожал плечами.
--Вы имеете в виду, что не знаете?--спросил Чумаченко.
--Я имею в виду, что предпочитаю об этом не говорить.
--Мы вскоре к этому вернемся,--пообещал Чумаченко,--и так, четыре ключа. А теперь, что касается слова, открывающего кодовый замок... Мы ведь не настолько слепы, господин Сусло ... это слово также было вам доверено?
Колебание.
--В некотором смысле да,--осторожно ответил адвокат.--Слово выгравировано на стержне ключа, открывающего сейф. Таким образом, грабитель мог изготовить дубликат ключа, но без оригинала он был бы беспомощен.
--Вы знаете это слово?
         Снова колебание.
--Естественно.
--А кто-нибудь еще?
--Я считаю этот вопрос неуместным.--Верхняя губа адвоката приподнялась, демонстрируя мелкие коричневатые зубы. Лицо стало сморщенным и безобразным. Потом он добавил более спокойно.--Разве только покойный пан Грег Самойлов не сообщил его сыну устно. Должен заметить,
что он никогда не воспринимал традицию всерьез.
Какое-то время Чумаченко молча расхаживал перед камином, заложив руки за спину. Наконец он повернулся.
-- Когда вы вручили ключи молодому Самойлову?
--Вчера днем в моем офисе.
--Кто-нибудь был с ним?
--Его кузен Стефан.
--Но при вашем разговоре он не присутствовал?
--Разумеется, нет ... Я вручил Мартину Самойлову ключи и сообщил ему известные мне указания: что он должен открыть сейф и шкатулку, обследовать ее содержимое и принести мне одну из карточек с подписью Антона Самойлова. Это все.
Нечитайло, сидя позади в тени, вспомнил две фигуры на белой дороге. Мартин и Стефан возвращались из конторы адвоката, когда он их встретил, и Мартин произнес с презрительным упреком: «Это слово--«виселица». Владимир Иванович подумал о бумаге со странными бессмысленными стихами, которую показала ему Вера. Теперь было абсолютно ясно, что находилось внутри шкатулки, несмотря на насмешки Чумаченко по поводу «бумаги».
Вера Самойлова сидела неподвижно, но ее дыхание участилось... Почему?
--Вы отказываетесь сообщить нам, господин Сусло,--продолжал полковник Чумаченко,--что еще находилось в шкатулке?
Рука Сусло взметнулась, чтобы погладить подбородок,--Нечитайло вспомнил, что он всегда прибегал к этому жесту, когда нервничал.
--Там был документ,--ответил он наконец.-- Больше я ничего не могу сказать, господа, так как сам ничего не знаю.
Чумаченко поднялся и посмотрел на присуствующих. 
--Так я и думал,--сказал он, стукнув палкой об пол.--Это я и хотел знать. Документ должен был всегда находиться в железной шкатулке, его не позволялось уносить из помещения, не так ли, Сусло? Отлично! Тогда я могу продолжать.
--Я думал, вы не верите ни в какой документ,-- сказал Стрешний, повернувшись к нему с еще более ироническим выражением лица.
--Я никогда этого не говорил,--запротестовал Чумаченко.--Я всего лишь возражал против вашей лишенной логических причин догадки, будто в сейфе находились шкатулка и документ. Но я никогда не утверждал, что вы не правы. Напротив, я уже пришел к такому же выводу, подкрепленному вескими
логическими основаниями. Это существеннаяразница. --Он посмотрел на Сусло и добавил, не повышая голос. -- Я не стану беспокоить вас относительно документа, который Антион Самойлов оставил своим наследникам в 18-м веке. Но как насчет другого документа, господин Сусло?
--Другого?
--Я имею в виду тот, который Грег Самойлов, отец Мартина, оставил в стальной шкатулке в том же сейфе менее двух лет назад.
Сусло шевельнул губами, словно выпуская табачный дым, и переступил с ноги на ногу, громко скрипнув половицами в тишине комнаты.
--О чем вы?--недоуменно спросил полковник  Стрешний.
--Продолжайте,--негромко попросил адвокат.
--Вы слышали эту историю дюжину раз, адвокат.--Чумаченко задумчиво кивнул.—А я услышал недавно от священника. Просто надо уметь слушать. О старом Греге, что-то писавшем перед смертью. Он исписывал лист за листом, приспособив для этого доску и радостно хихикая, хотя его тело было настолько переломано, что ему едва удавалось держать ручку...
--Ну?--осведомился Стрешний.
--Так что же писал старый Грег?—«Указания для моего сына»,--говорил он, но это была ложь, чтобы сбить всех со следа. Его сын, в силу самой природы так называемого «испытания», не нуждался ни в каких указаниях--ему нужно было только взять у Сусло ключи. В любом случае ему не требовались несколько страниц, исписанных мелким почерком. Старый Грег ничего не копировал--ему незачем было это делать, так как «документ Антона, по словам Сусло, никогда не покидал сейфа. Так что же он писал?
Никто не отозвался. Нечитайло передвинулся на край стула, откуда мог видеть немигающие глаза Веры Самойловой, устремленные на доктора.
--Хорошо,--заговорил полковник Стрешний.--И что же он писал?
--Историю собственного убийства,--ответил Чум аченко.
 


          Г Л А В А  6


--Не каждый день,--виновато пояснил Чумаченко, --человеку предоставляется возможность написать историю своего убийства.
Он окинул взглядом остальных, тяжело опираясь на палку и подняв левое плечо. В паузе слышалось только его дыхание ...
--Мне незачем говорить вам, что Грег Самойлов был странным человеком. Но понимает ли кто-нибудь из вас, насколько он был странным? Вы знаете о его ожесточенности, сатанинском чувстве юмора, любви к шуткам того же сорта--короче говоря, что он во многих отношениях напоминал старого Антона. Но вряд ли вы догадывались, что он способен замыслить такое.
--Что именно?--с любопытством спросил Стрешний.
Чумаченко взмахнул палкой.
--Кто-то убил его и оставил в логове. Убийца
считал его мертвым, но Грег прожил еще много часов.
И вот в чем заключалась его шутка. Разумеется, он мог открыто назвать своего убийцу, но это было бы слишком просто. Грег не хотел, чтобы убийца так легко отделался. Поэтому он записал историю своего убийства и устроил так, чтобы ее запечатали и поместили--где? В самом безопасном месте, под
замком, открываемым ключом и буквенной комбинацией, а также (что самое главное) в месте, которое никому бы не пришло в голову--в сейфе Комнаты начальника.
Спустя два года--покуда Мартин не открыл  сейф в день своего рождения--все по-прежнему думали, что Грег умер в результате несчастного случая. Все, кроме убийцы. Очевидно, Грег постарался довести до сведения убийцы, что документ находится в сейфе. В том-то и состояла шутка. Два года убийца был в безопасности, но испытывал муки приговоренно-
го к смерти. Каждый год, каждый месяц, каждый день неумолимо приближали его к времени, когда правда должна была всплыть наружу. Ничто не могло это предотвратить. Убийца мог добраться до документа, разве только взорвав сейф нитроглицерином и снеся крышу со всей тюрьмы. Такое было бы
осуществимо для опытного взломщика где-нибудь в большом городе, но едва ли для обычного человека в украинской деревне. Даже изучив способы взлома сейфов, что сомнительно, убийца не мог раздобыть в даже в Мукачево или любом другом более крупном городе, нужные инструменты и взрывчатку, не вызвав подозрений. Короче говоря, он был беспомощен.
Поэтому вы можете себе представить те изощренные муки, которые он испытывал в соответствии с намерениями Грега.
Потрясенный Стрешний взмахнул кулаком в воз-
духе.
--Послушайте,--начал он.--Это самое безумное предположение, какое я ... У вас нет никаких доказательств, что его убили!
--Есть,--возразил Чумаченко.
Стрешний с недоумением уставился на него. С неуверенным жестом поднялась со стула Вера Самойлова.
--Но если это правда--я говорю «если»,-- продолжал Стрешний,--то с тех пор прошло два года! Убийца за это время просто бы убежал туда, где был бы недосягаем для преследования.
-- И таким образом,--подхватил Чумаченко,--его вина стала бы очевидной, как только нашли бы документ ... Это было бы признанием! И куда бы он ни убежал, где бы ни спрятался, это висело бы над ним постоянно, а рано или поздно его все равно бы разыскали. Нет-нет! Единственным выходом для
него было оставаться здесь и попытаться заполучить обвиняющие его бумаги. Если бы случилось худшее, он мог попытаться все отрицать. Но до того существовала надежда уничтожить документ, прежде чем его обнаружат.--После паузы Чумаченко добавил, понизив голос.--Теперь мы знаем, что он
добился успеха.
Послышались тяжелые шаги по лакированному полу. В полутемной комнате они прозвучали так жутко, что все вздрогнули ...
--Полковник Чумаченко абсолютно прав, пан Стрешний,--произнес голос священника.--Покойный пан Самойлов говорил со мной перед смертью и рассказал мне о человеке, который убил его.
Свириденко задержался у стола. Его широкое розовое лицо было спокойным.
--Помоги мне Бог, господа,--добавил он, разведя
руками.--Тогда я думал, что он безумен.
Серебристый звон часов донесся из вестибюля.
--Да,--кивнул Чумаченко.--Я так и думал, что он рассказал вам, очевидно, чтобы вы передали это убийце. Вы это сделали?
--Он просил меня сообщить его семье и больше никому. Я выполнил обещание,--ответил Свиртденко, прижав руки к глазам.
--Это была другая вещь, которой я опасалась,--заговорила Вера в тени глубокого кресла, куда она снова села.--Да, он рассказал нам.
--И вы никогда об этом не упоминали?-- воскликнул Стрешний пронзительным голосом.--Вы знали, что был убит человек, и никто из вас ...
В поведении священника больше не ощущалось благодушной самоуверенности. Казалось, он пытается применить правила кодекса религии к мрачному и ужасному событию, но не может этого сделать.
--Нам говорят многое,--с усилием сказал Свириденко,--и мы не знаем... не можем судить... Повторяю: тогда я просто подумал, что он не в своем уме. Это было невероятно--более чем невероятно. Такому никто бы никогда не поверил.--
Его голубые глаза скользили по комнате, словно стараясь поймать что-то в воздухе.--До прошлой ночи я тоже не мог этому верить, но потом внезапно подумал: что, если это правда? Может, убийца действительно существует? Поэтому я решил наблюдать вместе с полковником Чумаченко и господином Нечитайло, и теперь знаю, что это так. Но я не знаю, что с этим
делать.
--Зато мы знаем,--огрызнулся Стрешний.--Вы
имеете в виду, что он назвал вам имя своего убийцы?
--Нет. Он только сказал, что... что это член его семьи.
Сердце Нечитайло тяжело колотилось. Он провел ладонями по коленям брюк, как будто стараясь стереть с них что-то. Теперь он знал, что было на душе у священника прошлой ночью, и вспомнил его быстрый вопрос: «Стефан был там?», когда Вера Самойлова позвонила сообщить, что Мартин вышел из
дому. Тогда Свириденко не слишком убедительно объяснил это тем, что Стефан--надежный человек, которого хорошо иметь рядом в подобной ситуации. Но теперь его объяснение было гораздо лучшим ...
Вера сидела с потухшими глазами и кривой улыбкой. Чумаченко постукивал по полу палкой. Свириденко смотрел в окно на солнце, словно призывая на свою голову кару небесную. Стрешний окидывал взглядом всех по очереди, вертя головой, как лошадь в стойле.
--Ну,--заговорил он наконец,--полагаю, нам следует расставить сети для Стефана ...
--А вы ничего не упустили из виду?--мягко осведомился Чумаченко.
--Упустил?
--Например, почему бы не спросить адвоката Сусло, что он об этом знает? Кто-то должен был отнести заявление Грега в сейф Комнаты начальника. Знает ли он его содержание?
--Да, конечно.--Стрешний поправил пенсне.--Ну,
пан Сусло?
Пальцы адвоката метнулись к подбородку. Он кашлянул.
--Может быть, так оно и было. Но лично мне кажется, что вы говорите чепуху. Если бы Самойлов так поступил, думаю, с его стороны было бы наиболее логичным рассказать об этом мне, а не вам, пан Свириденко. Но это правда, что он вручил мне запечатанный конверт, адресованный сыну, и велел положить его в сейф.
--Вы это имели в виду, говоря, что были там раньше?--спросил Чумаченко.
--Да. Вся процедура являлась нарушением правил. Но ...--адвокат сделал раздраженный жест, как будто его манжеты соскользнули вниз и давили ему на руки,--но он был умирающим и говорил, что конверт напрямую связан с церемонией, через которую должен пройти наследник Не зная содержание
другого документа, я, естественно, не мог об этом судить. Его смерть была неожиданной--возможно, он не успел сделать что-то, требуемое условиями ритуала, за исполнением которого я должен был надзирать. Поэтому я согласился. Конечно, я был единственным, кто мог осуществить эту миссию,
поскольку ключи находились у меня.
--Но он не говорил вам ни слова об убийстве?
--Нет. Пан Самойлов только попросил меня написать свидетельство, что он пребывает в здравом уме. Мне казалось, что это так. Мою записку он спрятал в конверт вместе со своей рукописью, которую я не читал.
Чумаченко провел пальцами по подбородку, продолжая кивать с монотонностью игрушечной фигурки.
--Значит, вы первым услышали о существовании подозрений?
--Да.
--А когда вы положили документ в стальную шкатулку?
--Той же ночью--в ночь его смерти.
--Да-да,--нетерпеливо вмешался Стрешний.--Я все понимаю. Но мы отвлеклись от темы. Как нам кажется,
мы нашли достаточно веский мотив для убийства Стефаном Мартина. Но зачем было Стефану убивать своего дядю? Все запутывается еще сильнее... И если он убил Мартина, то почему сбежал? Два года он успешно сохранял хладнокровие, так почему сорвался теперь, когда был в безопасности? Более того, куда он шёл по задней аллее с упакованным чемоданом? Это не выглядит убедительно ... И на чём-то он уехал.
Стрешний глубоко вздохнул и нахмурился.
--В любом случае у меня есть дела. Доктор Шнайдер хочет провести дознание завтра--пусть решает сам... Или вы, полковник. А тем време-
нем я, пожалуй, узнаю на чём он уехал для объявления в розыск. Прошу прощения, панни Вера, но это необходимо.
Он был настолько озадачен, что хотел как можно скорее прервать конференцию. Водка читалось в его глазах куда яснее, чем какие-либо подозрения. Они весьма неловко и сумбурно распрощались. Нечитайло задержался за дверью, когда Вера коснулась его рукава. Если допрос напряг ее нервы, она этого не показывала, а выглядела всего лишь задумчивой, как серьезный ребенок
--Бумага, которую я вам показала ... эти стихи ...-- тихо заговорила она.--Теперь мы знаем, что это, не так ли?
--Да. Какие-то указания. Наследник должен был их разгадать.
--Но для чего?--допытывалась девушка.
Одно заявление, довольно небрежно сделанное адвокатом, застряло в голове у Нечитайло.
--У Пейна хранилось четыре ключа,--сказал он.-- От Комнаты начальника, от сейфа и от шкатулки--это вполне естественно. Но зачем ключ от железной двери на балкон? Для чего он мог понадобиться? Разве только эти указания, правильно интерпре-
тированные, должны были привести наследника на балкон...
Ему вновь припомнились смутные предположения полковника Стрешнего. Каждое из них указывало на этот балкон. Он подумал о плюще, о каменной балюстраде и о двух поврежденных
местах на ней, обнаруженных Чумаченко. Смертельная ловушка ...
Нечитайло с удивлением осознал, что говорит вслух. Он понял это по быстрому взгляду девушки и выругал себя за слова, сорвавшиеся с языка:
--Говорят, Стефан был изобретателем...
--Вы думаете, что он...
--Нет! Я сам не знаю, что имел в виду.
Она смотрела на него в сумраке холла.
--Кто бы это ни сделал, он убил и отца. Вы все так думаете. И на то есть причина--теперь я знаю. Конечно, это ужасно, но... Господи, я надеюсь, что это правда! Не смотрите на меня так--я не сумасшедшая.
Ее голос стал приглушенным, а синие глаза заволокло пеленой. Казалось, она видит в тумане очертания каких-то загадочных предметов.
--Слушайте. Эта бумага содержит какие-то указания. На что? Если отца убило не проклятие, а какой-то человек с определенной целью--что тогда?
--Не знаю.
--А я, кажется, знаю. Если отца убили, то не из-за выполнения указаний в этих стихах. Но может быть, кто-то еще разгадал их смысл. Может быть, в стихах содержался ключ к чему-то спрятанному, и разгадавший их убил отца, который застал его за работой!..
Нечитайло посмотрел на ее лицо и руки, шарившие в воздухе как будто в поисках тайны.
--Неужели вы имеете в виду спрятанный клад? Какая нелепость.
--Пускай,--кивнула она.--Меня это не заботит... Неужели вы не понимаете, что, если это правда, никакого проклятия не существует и в нашей крови нет безумия! Вот о чем я думаю. Когда начинаешь размышлять о том, не течет ли в твоих
жилах дурная кровь, то проходишь через ад...
Он коснулся ее руки. Наступило напряженное молчание. В темном помещении бродили страхи, и хотелось распахнуть окна навстречу дневному свету.

--Вот почему я молюсь, чтобы это оказалось правдой, Мои отец и брат мертвы--тут ничего не поделаешь. Но это, по крайней мере, понятно, как бывает понятна катастрофа. Понимаете?
--Да. Мы должны найти секрет этой криптограммы, если он существует. Вы позволите мне снять копию?
--Тогда скопируйте текст сейчас, пока остальные не видят. Какое-то время я не должна с вами видеться...
--Но это невозможно! Мы должны видеться друг с другом, пожалуйста, хотя несколько минут!..
Девушка покачала головой.
--Нет. Начнутся разговоры...--Она протянула руки, словно собираясь стиснуть ладонями его шею, и продолжала сдавленным голосом.--Неужели вы думаете, что я не хочу этого так же, как вы? Гораздо сильнее! Но мы не можем. Пойдут сплетни. Станут говорить, что я плохая сестра, и может быть, так оно и есть.--Вера поежилась.--Меня всегда счи-
тали странной, и я начинаю думать, что это правда. Мне не следует говорить так, когда мой брат умер, но я тоже человек и... Не важно! Пожалуйста, пойдемте, и вы перепишете стихотворение. Я принесу его.
Они молча прошли в маленький кабинет, где Нечитайло переписал стихи на оборотную сторону конверта.
О Трое где Гомер писал?
Чей воин грудь прикрыл?
Эмблемой чьей трилистник стал?
И кто в аду царил?
Грехов праматерь кто была?
Что у гребца в руках?
О чём Христа спросил Пилат?
Кто ползает в траве?

Где корсиканец побеждён?
Чем Голиаф убит?
Чего вопрос задавший джёт?
Где Тауэр стоит?

Лжецы творят что день за днём?
Под чем растут гртбы?
Кинжалом Брута кто казнён?
Кого похитил бык?
Когда они вернулись в вестибюль, все исчезли, кроме шокированного Дудика, который прошел мимо, словно не замечая их.
--Видите?--спросила девушка, подняв брови.
--Да. Я уйду и не буду пытаться увидеть вас, пока вы меня не известите. Но вы не возражаете, если я покажу текст полковнику Чумаченко? Он сохранит это в тайне. А сегодня вы убедились, как хорошо он разбирается в таких вещах.
--Да, покажите ему. Но больше никому! А теперь уходите скорее!
Когда она распахнула дверь, казалось удивительным видеть солнечный свет на лужайках, как будто это было обычное  воскресенье и никакой мертвец не лежал наверху. Трагедия задевает нас не так сильно, как мы думаем. Идя по подъездной аллее следом за своими компаньонами, Нечитайло
оглянулся назад. Вера неподвижно стояла в дверях; ветер шевелил ее волосы. Он слышал воркование голубей на высоких вязах и чириканье воробьев среди плюща. Позолоченный флюгер на белом куполе ярко сверкал на солнце.
--Мы пришли к выводу,--заявили на дознании доктор Шнайдер,--что покойный встретил свою гибель в результате...--Официальные фразы звучали в голове у Нечитайло бессмысленным раздражающим рефреном. Смысл их заключался в том, что Стефан
Самойлов убил своего кузена Мартина, столкнув его с балкона Комнаты начальника. Так как вскрытие обнаружило кровь в ноздрях и во рту, а ушиб в основании черепа не соответствовал положению тела после падения, доктор Шнайдер указал, что покойный, по всей вероятности, был оглушен сильным
ударом перед убийством. Шея и правое бедро Мартина были сломаны. Прозвучали и другие неприятные подробности, обнародованные во всем своем безобразии.
Теперь все было кончено. Оставалась только охота за Стефаном, которого так и не нашли. В прессе это происшествие продержалось несколько дней, а потом утонуло среди объявлений. Загадочная фигура  проскользнула по Российской империи, как в тумане. Разумеется, похожего человека видели в дюжине мест, но в итоге он ни разу не оказался Стефаном Самойловым. Считали, что он поехал в сторону Ужгорода, дабы сесть там в поезд, но отследить его пе-
редвижения не удавалось, как и обнаружить какие-либо следы средства передвижения. Полиция действовала так же незаметно, как и беглец, и из мрачного здания Мукачево не доносилось ни слова о поимке.
Спустя неделю после дознания Мукачево и Визниця вновь были погружены в спячку. Весь день лил дождь, закрывая пеленой долины, стуча по карнизам и шипя в каминах, где горел огонь,
защищая от сырости.  Дождь воскрешал древние запахи, точно призраков, поэтому старопечатные книги и гравюры на стенах казались более живыми, чем люди. Нечитайло  сидел у камина в кабинете Кошевого. Если бы не треск пламени, в «Тисовом коттедже» царила бы мертвая тишина. Кошевой отправился до вечера в Мукачево, а его гости развалились в кресле, не зажигая лампы. Они видели, как дождь усиливается за серыми окнами, а в огне им мерещились разные образы.
Например, Нечитайло лицо Вероы Самойловой на дознании, ни разу не повернувшееся к нему,--слишком много ходило слухов...Стулья, царапающие посыпанный песком пол; голоса, звучащие гулко, словно в гигантском каменном кувшине ... Потом Вера уехала домой вместе с Сусло. Сплетня, коварный почтальон, стучится в каждую дверь. «Чертовы дураки!»--подумал он и внезапно почувствовал себя
жалким. Шум дождя усиливался; капли с шипением падали в огонь.
Нечитайло уставился на лежащую на колене бумагу--скопированные им непонятные вирши. Он упомянул о них Чумаченко, но старый лис еще не видел их. Учитывая суету и последовавшие похороны, приличия диктовали отложить работу над загадкой на некоторое время. Но Мартин Самойлов уже покоился в земле, поливаемой дождем...
Нечитайло поежился. Ему в голову лезли банальности, но теперь он знал, что они часто бывают правдивыми ...
«Хотя черви уничтожат это тело...»--сильные спокойные слова звучали под пустым небом. В его воспоминаниях земля снова падала на гроб, словно зерно, бросаемое сеятелем. Он видел мокрые ивы, качающиеся на сером горизонте, и узнавал
монотонные интонации заупокойной службы, звучащие так же призрачно, как голоса, поющие в сумерках колыбельную песню, слышанную им в детстве.
Что это? Нечитайло понял, что слышит настоящий, реальный звук Кто-то стучал в дверь  коттеджа Кошевого. Поднявшись, Владимир Иванович зажег свечу на столе рядом и поднял ее,
чтобы освещать путь в прихожую. Капли дождя посыпались ему в лицо, когда он открыл дверь, держа лампу повыше.
--Я пришла повидать экономку,--послышался голос девушки.--Надеюсь, она предложит мне чаю.
Лицо Веры под мокрыми полями шляпы было серьезным. Свеча освещала ее на фоне дождя. Она устремила в прихожую виноватый взгляд.
--Кошевой и его экономка отсутствуют, они уехали в Мукачево. Дома только я и полковник Чумаченко. Но он спит,--сказал Нечитайло.--Но, пожалуйста, пусть это не мешает вам войти. Не знаю, смогу ли я как следует приготовить чай ...
--Я смогу,--заверила она.
Скованность исчезла. Вера улыбалась. Вскоре мокрые пальто и шляпа висели в прихожей, а девушка деловито суетилась в кухне, покуда Нечитайло делал вид, что помогает ей. Никогда не чувствуешь себя таким виноватым, думал он, как стоя посреди в кухне во время готовки--это все равно что наблюдать, как кто-то меняет лампочку в патроне. Стоит пошевелиться, как натыкаешься на компаньона и чувствуешь себя так, словно специально бросил вниз, а не вкрутил лампу, из чистого озорства. Они почти не разговаривали, но Вера энергично общалась с чайными принадлежностями.
Она постелила скатерть на столик у камина в кабинете Кошевого. Портьеры были задернуты, а очаг наполнен свежим углем. Вера, наморщив лоб, намазывала тосты маслом--Нечитайло видел тени под ее глазами при желтом свете свечей.
Поджаренный хлеб, варенье, крепкий чай и уютный запах корицы ...
Внезапно девушка подняла взгляд.
--Вы не собираетесь пить чай?
--Нет,--твердо ответил он.--Расскажите, что происходит.
Нож звякнул о блюдце.
--Ничего,--ответила она, отведя взгляд.--Просто мне нужно было выбраться из дому.
--Ешьте. Я не голоден.
--Разве вы не видите, что я тоже не голодна?-- осведомилась Вера.--Здесь так приятно--огонь, шум дождя ... --Она потянулась, как кошка, и уставилась на каминную полку. Их разделял пар, поднимающийся от чашек. Девушка сидела на старом прогнувшемся диване с темно-красной обивкой. На коврике перед камином лежала бумага с переписанными стихами. Она кивком указала на нее:
--Вы рассказали об этом полковнику Чумаченко?
--Упомянул. Но я не рассказывал ему о вашем предположении, будто там что-то зашифровано ...
Нечитайло осознал, что понятия не имеет, о чем говорит. Подчиняясь внезапному импульсу, он встал. Ноги казались легкими и дрожащими; в ушах звучало пение чайника. Когда он подошел к дивану, девушка смотрела на пламя, но затем повернулась к нему ...
Потом Владимир Иванович осознал, что тоже смотрит на огонь, чей жар обжигает ему глаза, прислушиваясь к пению чайника и шуму дождя. Когда он перестал целовать Веру, она долго остава-
лась неподвижной, прижавшись к его плечу и прикрыв глаза восковыми веками. Страх быть отвергнутым исчез, сердце постепенно замедляло стук... Нечитайло чувствовал себя невероятно счастливым и одновременно глупым. Повернувшись, он с удивлением увидел, что Вера уставилась в потолок
широко открытыми пустыми глазами. Собственный голос показался ему оглушительным.
--Я не должен был ...--с трудом начал он.
Пустые глаза встретили его взгляд. Казалось, они смотрят из бездны. Руки девушки медленно обвились вокруг его шеи, снова притягивая к себе его лицо. Последовал волнующий интервал, когда чайник перестал петь, а кто-то как будто бессвязно бормотал в ухо Владимиру Ивановичу сквозь теплый туман. Вне-
запно Вера отодвинулась от него, поднялась и стала ходить взад-вперед при свете свечей. Наконец она остановилась--ее щеки пылали.
--Я знаю...--запыхавшись, вымолвила девушка.--Я бессердечный маленький звереныш, прогнивший насквозь. После того, что случилось с Мартином ...
Нечитайло поднялся и взял ее за плечи.
--Не думай об этом! С этим покончено, понимаешь? Вера, я люблю тебя.
--Думаешь, я тебя не люблю?--отозвалась она.--Я никогда не думала, что смогу полюбить кого-нибудь так сильно. Меня это пугает. Этот первое, о чем я думаю, просыпаясь по утрам и даже во сне. Вот до чего дошло. Но с моей стороны так бессовестно думать об этом теперь ...
Ее голос дрогнул. Нечитайло крепче стиснул плечи Веры, словно стараясь удержать ее от прыжка ...
--Мы оба слегка обезумели,--продолжала она.--Я не хотела признаваться, что люблю тебя. Нас расстроила эта ужасная история ...
--Но ведь она не будет продолжаться вечно. Господи, неужели ты не можешь прекратить терзать себя? Ведь ты знаешь, что эти страхи ровным счетом ничего не стоят! Ты слышала, как Чумаченко говорил так. А я ему безоговорочно верю.
--Я не могу этого объяснить. Знаешь, что я сделаю? Уеду--сегодня вечером, завтра--и забуду тебя.
--Ты сможешь забыть? Если так, то ...
Нечитайло увидел, что ее глаза наполнились слезами, и выругал себя.
--Забывать незачем,--заговорил он, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно.--Просто мы должны разобраться во всей этой путанице с убийствами, проклятиями и прочей чушью. Тогда ты будешь свободна, мы сможем уехать вместе и ...
--Ты действительно этого хочешь?
--Дурочка!
--Я только спросила,--жалобно оправдывалась Вера.--Господи, когда я вспоминаю, что всего месяц назад читала книги, удивляясь, что люди устраивают такую суету из-за любви, и спрашивая себя, могла ли я влюбиться, сама об этом не зная, то чувствую себя такой глупой...--Девушка тряхнула головой и улыбнулась. В ее глазах вновь появились озорные искорки, тем не менее казалось, будто она
колет себя ножом, боясь, что брызнет кровь.--Надеюсь, ты говоришь серьезно. В противном случае я бы умерла.
Нечитайло начал рассуждать о том, что он ее не достоин--Влюблённым людям свойственно такое,--но эффект его монолога был подпорчен тем, что в самой его кульминации он угодил рукой в масленку. Правда, Вера засмеялась и сказала, что ей наплевать, даже если он с ног до головы перепачкается маслом. Они решили, что нужно поесть, но Вера продолжала
твердить, что все это нелепо, и Владимир Иванович опрометчиво ухватился за эту мысль.
--Выпей немного нелепого чаю,--предложил он,-- возьми кусочек дурацкого лимона и добавь немного полоумного сахара. Странная вещь, но я испытываю желание запустить в тебя идиотским тостом--так сильно я тебя люблю. Варенье? У него крайне низкий уровень интеллекта. Настоятельно его рекомендую. Кроме того ...
--Пожалуйста, прекрати прыгать по комнате! Чумаченко может  в любой момент проснуться. И не хочешь ли ты открыть окно? Вы, одесситы, обожаете духоту ...
Нечитайло подошел к окну рядом с камином и раздвинул портьеры, продолжая монолог и стараясь имитировать ее произношение. Распахнув створки окна, он высунул голову наружу и инстинктивно посмотрел в сторону тюрьмы. То, что он увидел, вызвало у него не удивление и страх, а холодное, спокойное удовлетворение.
--На сей раз,--решительно сказал он,--я доберусь до этого су ... до него.
Кивнув, Владимир Иванович повернулся к девушке и указал на тюрьму. В окне Комнаты начальника снова горел свет. Он походил на сияние свечи, мерцающее сквозь пелену дождя. Вера бросила на него лишь один взгляд и вцепилась
в плечо Нечитайло.
--Что ты собираешься делать?
--Я уже сказал. С Божьей помощью вытряхнуть из него душу.
--Ты не пойдешь туда?
--Еще как пойду! Только наблюдай за мной--это все, о чем я прошу.
--Я тебя не пущу! Я говорю серьезно! Ты не можешь..--Нечитайло усмехнулся в стиле театрально го злодея, взял со стола свечу и быстро зашагал к прихожей. Вера поспешила следом.
--Я же просила тебя этого не делать!
--Просила,--согласился Владимир Иванович, надевая плащ.--Лучше помоги мне с рукавом... Вот так! Теперь мне нужна трость,--добавил он, изучая вешалку для шляп,--и потяжелее ... Вот эта подойдет. 
--Предупреждаю, что я пойду с тобой-- пригрозила девушка.
--Тогда надевай плащ. Не знаю, сколько времени этот шутник будет ждать. Пожалуй, лучше взять фонарь--помню, полковник оставил здесь один вчера вечером...
--Я надеялась, дорогой, что ты разрешишь мне пойти,--сказала Вера.

Разбрызгивая грязь, они прошли под дождем к лугу. Девушка не могла перелезть через изгородь в своем длинном плаще, и Нечитайло перетащил её. Он почувствовал поцелуй на своей мокрой щеке, и радостное возбуждение по поводу предстоящей встречи в Комнате начальника стало быстро исче-
зать. Это была не шутка, а грязная и опасная работа.
--Слушай!--Нечитайло повернулся к Вере.--Тебе лучше вернуться. Это не забавно, и я не хочу, чтобы ты рисковала.
В наступившем молчании он слышал, как по его шляпе колотит дождь. Одинокий огонек по-прежнему мерцал на другой стороне луга. Когда Вера ответила, ее голос звучал тихо, но твердо:
--Мне это известно не хуже, чем тебе. Но я должна знать ... А ты должен взять меня, потому что не сможешь найти Комнату начальника, если я не покажу тебе дорогу. Шах и мат, дорогой.
Она начала первой подниматься по склону. Владимир Иванович последовал за ней, колотя тростью по мокрой траве. Оба шли молча, и девушка сильно запыхалась, когда они добрались до ворот тюрьмы. Вдалеке от уютной комнаты с
горящим камином им приходилось напоминать себе, что в старом доме бича и виселицы не может быть ничего сверхъестественного. Нечитайло нажал кнопку фонаря, и белый луч осветил покрытый грязью туннель.
--Ты думаешь,--прошептала девушка,--это тот человек, который ...
--Я же говорил, что тебе лучше вернуться!
--Это отпадает. Я боюсь, но возвращаться мне было бы еще страшнее. Давай я возьму тебя за руку и буду показывать дорогу. Осторожно!.. Что, по-твоему, он там делает? Должно быть, он безумен, если так рискует.
--Ты полагаешь, он может слышать нас?
--Нет. Мы еще слишком далеко.
Их ноги хлюпали по грязи. Луч фонаря Нечитайло метался из стороны в сторону. Глазки-бусинки наблюдали за ними, исчезая, когда фонарь освещал темные углы. Комары жужжали вокруг. Где-то рядом, очевидно, была вода, так как квака-
нье лягушек сливалось в гортанный хор. Снова бесконечный поход по коридорам, мимо ржавых ворот, вниз по каменной лестнице и снова вверх... Когда луч осветил лицо «железной девы», что-то зашуршало в темноте ...
Летучие мыши! Девушка ойкнула, а Нечитайло яростно взмахнул тростью. Он не рассчитал удар, и звяканье дерева о железо отозвалось гулким эхом. Летучие мыши сердито запищали в облаке пыли. Владимир Иванович почувствовал, как истерически дернулась рука Веры.
--Мы обнаружили себя!--прошептала она.--Я боюсь ... Нет-нет, не оставляй меня здесь! Я пойду с тобой. Если фонарь погаснет... Мне кажется, эти ужасные создания касаются моих волос!
Нечитайло успокаивал её, но ощущал, как бешено колотится его сердце. Если бы мертвецы и вправду бродили здесь, по коридорам каменного дома, где их настигла смерть, думал он,
у них были бы такие же пустые лица со свешивающимися изо рта пауками, как у «железной девы». Казалось, в камере пыток оставался запах пота истязаемых. Владимир Иванович стиснул зубы, словно кусая пулю, как делали солдаты, чтобы справиться с болью при ампутации во времена Антона Самойлова ...
Впереди маячил свет. Они увидели его на верху лестницы, ведущей в коридор, который тянулся мимо Комнаты начальника. Кто-то нес свечу. Сжимая в правой руке трость, Нечитайло выключил фонарь. Он чувствовал, как Вера дрожит в темноте. Начав подни-
маться по ступенькам вдоль левой стены, он поставил ее позади себя. Он знал, что не боится убийцу. Он даже ощутил бы удовольствие, огрев его тростью по голове. Но все же ноги подкашивались, а желудок напоминал холодную выжатую тряпку, так как он боялся, что увидит не убийцу из плоти и
крови, а кого-то другого ...
Больше всего Нечитайло опасался, что девушка закричит. Он понимал, что и сам не удержался бы от крика, если бы увидел позади свечи тень в треугольной шляпе... Наверху послышались шаги. Очевидно, тот, кто там находился, услышал, как они
приближаются, но затем подумал, что ошибся, так как шаги удалялись в направлении Комнаты начальника.
Шаги перемежались постукиванием трости...
Потом наступила тишина. Владимир Иванович медленно поднимался по лестнице. Сквозь от-
крытую дверь Комнаты начальника проникал тусклый свет. Взяв фонарь в другую руку, он взял Веру за холодную влажную руку. Его ботинки поскрипывали, но звук сливался с писком крыс. Пройдя по коридору к двери, Нечитайло заглянул внутрь.
На центральном столе горела свеча в подсвечнике. У стола неподвижно сидел Чумаченко, подперев рукой подбородок и прислонив трость к ноге. Его гротескная тень на стене сзади напоминала статую Мыслителя. А под балдахином кровати
старого Антона сидела большая серая крыса, глядя на Чумаченко блестящими насмешливыми глазками.
--Входите,--пригласил полковник, едва взглянув на дверь.--Признаюсь, я взбодрился, узнав, что это вы.

           Г Л А В А  7

Трость заскользила в кулаке Нечитайло, стукнув наконечником о пол.
--Полковник...--начал он и обнаружил, что голос отказывается ему повиноваться.
Девушка смеялась, прижав ладонь ко рту.
--Мы думали...--снова заговорил Владимир Иванович, судорожно глотнув.
--Да,--кивнул Чумаченко.--Вы думали, что я убийца или призрак. Я боялся, что вы можете увидеть мою свечу из дома и прийти сюда для расследования, но мне нечем было прикрыть окно. Вам лучше сесть, девушка. Я восхищаюсь вашим мужеством. Что касается меня ...
Он вытащил из кармана пистолет  и задумчиво взвесил на ладони тяжелое оружие, потом снова кивнул.
--Думаю, дамы и господа, наш противник--очень опасный человек. Присаживайтесь.
--Но что вы здесь делаете?--спросил Нечитайло.—Вы же должны находиться дома. По крайней мере я тьак думал.
Чумаченко положил пистолет на стол возле свечи. Он указал на нечто похожее на стопку полусгнивших и заплесневелых гроссбухов и на пачку высохших и потемневших от старости писем, затем попытался очистить руки от пыли большим носовым платком.
--Раз уж вы здесь,--проворчал он,--мы вместе мо-
жем этим заняться. Я рылся ... Нет, Владимир Иванович, не садитесь на эту кровать--она полна весьма неприятных вещей. Присядьте лучше на край стола. А вы, девушка, садитесь на стул--в креслах полно пауков ... Разумеется, Антон Самойлов вел деловые записи,--продолжал он.--Я полагал, что найду их, если пошарю как следует... Вопрос в том, что скрывал Антон от своей семьи. Думаю, мы имеем дело со старой-престарой сказкой или историей о зарытом кладе.
Вера, неподвижно сидевшая в своем мокром плаще, медленно повернулась к Нечитайло.
--Так я и знала!--воскликнула она.--Я же говорила ... Когда я нашла эти стихи ...
--Ах да, стихи!--откликнулся Чумаченко.--Я бы хотел на них взглянуть. Мой юный друг упоминал о них. Но достаточно прочитать дневник Антона, дабы получить намек на то, что он сделал. Антон Самойлов ненавидел своих родственников и клялся, что они поплатятся за насмешки над его стихами. По-
этому он использовал свои стихи, чтобы поиздеваться над ними. Я не очень хороший счетовод, но, судя по этим отчетам,--Чумаченко постучал пальцем по гроссбухам,--Антон оставил семье лишь маленькую часть своего огромного состояния. Конечно, он не мог сделать их нищими, так как земли--
основной источник дохода--не подлежали отчуждению. Но думаю, он скрыл от них значительную долю. Слитки? Столовое серебро? Драгоценности? Не знаю. Вспомните, что он пи-
шет в дневнике о «вещах, которые можно купить, чтобы справиться с ними», имея в виду родственников, и добавляет: «Мои красавчики в безопасности». Не забывайте также его девиз. «Все мое ношу с собой».
--Значит, он оставил в стихах ключ к тайнику с кладом?--спросил Нечитайло.
Чумаченко достал сигареты со спичками, потом зачем-то поправил воротник рубашки.
--Есть и другие ключи,--задумчиво промолвил он.
--В дневнике?
--Отчасти. Например, почему у Антона были такие сильные руки? Когда он стал начальником тюрьмы, то был довольно тщедушным, но потом развил только руки и плечи. Нам это известно, не так ли?
--Да, конечно.
Чумаченко кивнул массивной головой.
--Далее: вы видели глубокий паз в каменной балюстраде балкона. В него проходит большой палец руки,--добавил Чумаченко, созерцая собственные большие пальцы.
--Вы имеете в виду потайной механизм?-- спросил Нечитайло.
--И снова, так как это очень важно,--продолжал Чумаченко.--Почему он оставил наследникам ключ от двери на балкон? Если инструкции касались шкатулки в сейфе, достаточно было трех ключей: от двери в эту комнату, от сейфа и от самой шкатулки. Зачем же четвертый ключ?
--Ну, очевидно, потому, что его инструкции предусматривали выход на балкон,--ответил Нечитайло.--Именно так сказал Стрешний, говоря об установленной там ловушке... Послушайте, Игорь Анатольевич! Упоминая паз размером с большой палец, вы имели в виду пружину, на которую следовало нажать, чтобы привести в действие механизм?
--Чепуха!--отмахнулся Чумаченко.--Я не говорил, что человеческий большой палец оставил это углубление. Даже за тридцать лет палец не мог бы его выдолбить. Но я скажу вам, что могло. Веревка.
Нечитайло соскользнул с края стола и посмотрел на балконную дверь, закрытую и зловещую в слабом свете свечи.
--Так почему же,--повторил он слова полковника,-- у Антона были такие сильные руки?
--Если хотите еще вопросы,--прогудел Чумаченко, выпрямившись,--то вот, пожалуйста: почему судьба всех наследников так тесно связана с этим колодцем? Все приводит непосредственно к нему. Сын Антона-- второй Самойлов, бывший начальником тюрьмы--сбил со следа всех нас. Он умер, как его отец, сломав себе шею, и положил начало традиции. Умри он в своей постели, никакой традиции не было бы, и мы мог-
ли бы расследовать смерть Антона, его отца, без всяких фокусов-покусов--как изолированную проблему. Но этого не случилось. Сын Антона был начальником тюрьмы, когда холера унесла большую часть ее обитателей, которые сходили с ума
в лишенных воздуха камерах. Начальник помешался от той же болезни, и галлюцинации оказались чересчур сильными для него. Вы же видели, какой эффект дневник его отца произвел на всех нас. Можете представить себе его действие на
нервного и суеверного человека, страдающего от холеры в суеверном 19-м столетии и вдыхающего испарения болота, куда сбрасывали тела повешенных? Антон едва ли настолько ненавидел своего старшего сына, чтобы желать ему подняться в
бреду с постели и броситься вниз с балкона. Но именно так и поступил второй начальник тюрьмы.
Чумаченко выдохнул с такой силой, что едва не задул свечу, и Нечитайло вздрогнул. На мгновение в большой комнате стало тихо--книги и стулья мертвецов, болезнь, поразившая их мозг, казались столь же ужасными, как лицо «же-
лезной девы». Крыса метнулась по полу, и Вера схватила Владимира Ивановича за рукав, словно увидела призрак.
--А Антон?--с усилием заговорил Нечитайло.
--Должно быть, понадобилось долгое время,-- рассеянно произнес Чумаченко,--чтобы получился такой глубокий паз в камне. Антону приходилось все делать в одиночку и по ночам, когда никто не мог его видеть. Конечно, с этой стороны тюрьмы охранников не было, поэтому он мог проскальзывать незаметно ... Тем не менее я склонен полагать, что у него
был сообщник, поднимавший и опускавший его первые несколько лет, пока он не развил достаточно силу рук и плеч... Вероятно, впоследствии Антон от него избавился ...
--Погодите,--прервал Нечитайло.--Вы имеете в виду, что паз был образован веревкой, так как Антон годами ...
--Поднимался и спускался на ней ...
--В колодец,--медленно закончил Владимир Иванович. Он внезапно представил себе зловещую паукообразную фигуру в черном, покачивающуюся под черным небом на веревке, там, где днем
висели на пути в колодец мертвецы ...
Где-то на дне этого обширного колодца Антон Самойлов годами выкапывал тайник. Возможно, каждую ночь он спускался туда посмотреть на свои сокровища. Испарения колодца губили его рассудок, как впоследствии рассудок его сына, правда, значи-
тельно медленнее, поскольку его психика была куда крепче. Но Антон видел мертвецов, вылезающих из колодца, чтобы постучать в дверь его балкона. Он слышал их шепот по ночам, так как потревожил их останки своими богатствами и поместил
золото среди их костей. Многие ночи подряд Антон видел крыс, что-то поедающих на дне колодца, а увидев их в собственной кровати, уверовал, что вскоре придут мертвецы и утащат вниз его самого ...
Мокрый плащ Нечитайло прилипал к одежде. Он ощущал присутствие Антона в комнате. Вера заговорила спокойным и четким голосом. Она
больше не боялась.
--И это продолжалось, покуда ...
--Покуда он не утратил осторожность,--отозвался Чумаченко.
Уже стихавший дождь снова обрушился на тюрьму, шурша в плюще за окном и брызгая на пол, словно он смывал скверну.
--Или, может быть,--продолжал полковник, бросив взгляд на дверь балкона,--Антон не утратил осторожность. Возможно, кто-то знал о его визитах в колодец, не догадываясь об их причине, и перерезал веревку. В любом случае петля сосколь-
знула либо была перерезана. Ночь выдалась бурной, ветреной и дождливой. Веревка упала вместе с Антоном. А поскольку ее конец был закреплен внутри колодца, она свалилась на дно.
Колодец не стали обследовать, так как никто не подозревал о веревке. Но Антон не упал в колодец ...
Да, подумал Нечитайло, веревку наверняка перерезали. Это куда более вероятно, чем соскользнувшая петля. Возможно, в Комнате начальника горела лампа, человек с ножом склонял-
ся над парапетом балкона и видел лицо Антона, летящего вниз, к кольям на краю колодца. Воображению Антона сцена представлялась так же живо, как если бы он рассматривал гравюру знаменитого художника--белое лицо, расширенные глаза, протянутые руки и таящийся в тени убийца.
Крик под аккомпанемент дождя и ветра, потом звук падения, и свет гаснет. Все это было мертво, как эти книги на полках. Своим писательсктим воображением Нечитайло мог бы описать это так, как все на самом деле произошло в 1820 году ...
Словно издалека он услышал голос Чумаченко:
--Вот вам ваше проклятие, сударыня Самойлова. Вот что беспокоило вас все время. Не очень впечатляюще, верно?
Вера поднялась и начала ходить по комнате, сунув руки в карманы. Такой Нечитайло помнил ее при первой встрече у поезда. Остановившись перед полковником, она достала из кармана сложенный лист бумаги и протянула ему. Стихи ...
--А что вы скажете об этом?
--Несомненно, это криптограмма. Она укажет нам точное место... Но неужели вы не понимаете, что умному вору она бы не понадобилась? Ему даже не требовалось знать о ее существовании, чтобы догадаться о чем-то, спрятанном в колодце.
Он мог использовать те же указатели, что и я. Все они вполне доступны.
Свеча догорала, и пламя в последний момент ярко вспыхнуло. Вера подошла к окну, у которого уже образовались лужи, и устремила невидящий взгляд на плющ.
--Думаю, я поняла насчет моего отца,--сказала она.--Он был мокрым с головы до ног, когда его нашли.
--Вы имеете в виду,--спросил Нечитайло,--что он застал вора за работой?
--А разве есть другое объяснение?—серьёзно проговорил Чумаченко.--Отказавшись от тщетных усилий зажечь сигарету, он положил ее на стол.—Спички слишком мокрые,--посетовал он.--Как вы знаете, ваш отец ехал верхом. Он увидел веревку, свисающую в колодец. Поскольку Грег спустился в колодец, мы можем предположить, что убийца его не видел. Значит ...
--Там есть какое-то помещение, выдолбленное в стене,--кивнул Нечитайло.--И убийца не замечал Грега Самойлова пока он не спустился.
--Пусть так, хотя напрашивается другой вывод. Извините, сударыня Вера, но ваш отец не падал с лошади. Его избили, хладнокровно и жестоко, а потом бросили в кусты умирать.
Девушка повернулась.
--Стефан?--спросила она.
Чумаченко, сосредоточенно что-то рисовал
указательным пальцем в пыли на крышке стола.
--Это не может быть любитель. Все проделано чересчур совершенно.—Наконец ответил Чумаченко.--Но получается, что это именно любитель, если
мне не сообщат другое. А если так, ставка должна быть очень высокой.
Нечитайло с раздражением осведомился, о чем он говорит.
--О визите в Ужгород,--ответил Чумаченко.
Он с усилием поднялся, опираясь на  трость, и погрозил стенам.
--Ваш секрет раскрыт,--пробормотал он.--Теперь вы не можете никого напугать.
--Убийца все еще на свободе,--заметил писатель.
--Да. И удерживал его здесь ваш отец, сударыня, оставив записку в сейфе. Теперь убийца считает себя в безопасности. Он ждал почти три года, чтобы заполучить уличающую его бумагу. Тем не менее он не в безопасности.
--Вы знаете, кто это?
--Пошли,--вместо ответа, сказал Чумаченко.--Пора домой. Я нуждаюсь в чашке чая или бутылке пива--последнее предпочтительнее.
--Вы знаете, кто убийца, Игорь Анатольевич?-- настаивал Нечитайло. Чумаченко задумался.
--Дождь не утихает,--отозвался он наконец с видом человека, обдумывающего шахматный ход.-- Видите, как много воды собралось под этим окном?
--Да, но ...
--И вы видите,--Чумаченко указал на закрытую дверь балкона,--что у двери воды нет?
--Естественно.
--Но если бы дверь была открыта, воды там было бы куда больше, чем под окном, не так ли?
Нечитайло мог определить, не проделывает ли все это Чумаченко исключительно ради мистификации или желания покрасоваться. А Чумаченко слегка косил глазами и пощипывал нос. Нечитайло решил повиснуть на хвосте у кометы.
--Естественно, Игорь Анатольевич,--согласился он.
--Тогда почему,--с триумфом осведомился Чумаченко,--мы не видели свет?
--Господи!--простонал Нечитайло.
--Это как трюк фокусника. Или как в поэме, в которой  можно понять только первую и последнюю строчку и что обе из них лживы. Ну, это ключ ко всему
делу. Идемте, ребята, и выпьем чаю.
Возможно, ужас еще таился в доме плетей и виселицы. Но Нечитайло не ощущал его, спускаясь с фонарем по ступенькам. Вернувшись в дом Кошевого, они обнаружили полковника Стрешнего, поджидаю щего их в кабинете.  Он был мрачен. Он проклинал дождь и голодным взглядом смотрел на остывший чай у камина.
--Привет!--поздоровался Чумаченко.—Вижу по голодному взгляду, что Кошевой и его экономка ещё не вернулись? Как вы вошли?
--Через дверь,--с достоинством ответил Стрешний.--Она была открыта. Кто-то пренебрег отличным чаем ... Как насчет выпивки?
Чумаченко посмотрел на писателя, но промолчал.
--Мы...э-э...пили чай,-- наконец ожил Нечитайло.
Стрешний выглядел огорченным.
--Я хочу водки и ли чудесной наливки господина Кошевого. Все меня преследуют. Во-первых, священник. Его дядя—новоиспеченный американец, мой старый друг, по чьей просьбе я устроил Свириденко в здешнем приходе,--прибывает на родину впервые за десять лет, и Свириденко хочет, чтобы я его встретил. Как, черт возьми, я могу сейчас уехать? Пусть Свириденко сам едет в Ужгород. Во-вторых, Сусло...
--А что не так с Сусло?--спросил Чумаченко.
--Он хочет, чтобы дверь Комнаты начальника заложили кирпичами навсегда. Говорит, что комната уже отслужила свое. Ну, я на это только надеюсь. Но пока что мы не можем этого сделать. Адвокату вечно что-нибудь не дает покоя, как зубная боль. И наконец, поскольку последний наследник Самойловых мужского пола мертв, местная власть требует, чтобы
колодец засыпали.
Чумаченко надул щеки.
--Это мы, безусловно, сделать не можем,-- согласился он.--Присаживайтесь. У нас есть что вам сообщить.
Наливая крепкий напиток у буфета, Чумаченко рассказывал Стрешнему о происшедшем сегодня. Во время повествования Нечитайло наблюдал за лицом девушки. Она мало говорила с тех пор, как Чумаченко объяснил, в чем заключалась тайна Самойловых, но выглядела спокойной.
Стрешний похлопывал в ладоши, держа руки за спиной. От его мокрой одежды исходил сильный запах твида и табака.
--Я в этом не сомневаюсь,--проворчал он,--но почему вы так долго тянули, прежде чем рассказать нам это? Мы потеряли кучу времени. Тем не менее это не меняет того факта, что виновным может быть только Стефан.
--А вы сами в этом уверены?
--Нет, я не думаю, что парень виновен. Но что еще мы можем сделать?
--По-прежнему не обнаружено никаких его следов?
--О нем сообщают отовсюду, но его так и не нашли. Повторяю: что еще мы можем сделать?
--Например, обследовать тайник, изготовленный Антоном Самойловым.
--Да. Если этот проклятый шифр или как его назвать ... Давайте взглянём на него. Вы не против, панни Самойлова?
Она улыбнулась.
--Уже нет. Только, думаю, полковник Чумаченко слишком уверен в успехе. Вот мой экземпляр.
Чумаченко развалился в кресле, попыхивая
сигаретой; рядом стояла бутылка пива. Если бы его волосы были седыми, он мог бы сойти за Деда Мороза. Он благодушно наблюдал за тем, как Стрешний изучает стихи. Нечитайло тоже курил, удобно расположившись на красном диване, где мог незаметно касаться руки Веры. В другой руке он держал стакан. Это все, думал он, чего можно требовать от жизни. .
Стрешний прищурил глаза, читая вслух:
О Трое где Гомер писал?
         Чем воин грудь прикрыл?
Эмблемой чьей трилистник стал?
И кто в аду царил?
Он медленно прочитал строчки еще раз и с жаром воскликнул:
--Что за чепуха!
--Да!--произнес Чумаченко тоном человека, смакующего вино с изысканным букетом.
--Это просто полоумная литература ...
--Стихи,--поправил Чумаченко.
--Во всяком случае, никакая не криптограмма. Вы это видели?
--Нет. Тем не менее это криптограмма.
         Стрешний бросил ему бумагу.
--Тогда объясните, что это значит. «0 Трое где Гомер писал? Чем воин грудь прикрыл?«. Чушь какая-то! .. Ходя погодите ...--пробормотал он, потирая щеку-- Я видел такие загадки в журналах и читал о них в книгах. Нужно взять каждое второе или каждое третье слово, верно?
--Не пойдет,--мрачно отозвался Нечитайло.--Я пробовал все комбинации со словами, пытался читать это как акростих сверху вниз по всем четырем строфам. Первые буквы дают результат «очэигчокгччглпкк», а последние«ллллаетентттмынк».
--Да!--снова полуиронично произнес Чумаченко.
--В журналах ...--начал Стрешний.
Чумаченко откинулся на спинку кресла, выпустив облако дыма.
--Между прочим,--сказал он,--у меня имеются претензии к подобным загадкам в журналах и иллюстрированных газетах. Я сам очень люблю криптограммы. Единственный смысл хорошей криптограммы состоит в том, чтобы скрыть какой-то
факт, который кто-то хочет сохранить в тайне. Но когда газеты пытаются изобрести криптограмму, которая озадачит читателя, они делают это за счет не сложности самой криптограммы, а сообщения,
которое никто никогда не стал бы посылать. Вы ломаете голову  над массой символов только для того, чтобы прочесть: «Трусливые толстокожие откладывают процесс размножения». Можете представить агента германской секретной службы, рискующего жизнью, чтобы передать через границу такое сообщение?
Думаю, немецкие генералы были бы изрядно раздражены, прочитав в расшифрованной депеше о привычке трусливых слонов медлить с произведением потомства.
--Но это неправда, верно?--с интересом осведомился полковник Стрешний.
--Меня не заботит естественная история,--сердито отозвался Чумаченко.--Я говорю о криптограммах.--Он сделал большой глоток пива и продолжал более спокойно.--Это очень древнее занятие. Античные греки упоминают о тайных методах переписки, используемых спартанцами. Но криптография
в более строгом смысле слова, то есть подстановка слов, букв или символов, имеет семитское происхождение. По крайней мере, ею пользовался ветхозаветный пророк Иеремия. Вариант той же простой формы мы находим в переписке Цезаря, где нужно было читать четвёртую букву алфавита вместо первой...
--Вы ещё вспомните, что во время пожара в Риме нерон играл на скрипке и глядел, как горит Рим?—иронично промолвил Стрешний.
--На самом деле,--спокойно ответил Чумаченко, словно не замечая иронии,--Нерон не мог играть на скрипке. Этого инструмента в те времена ещё не было. Он играл на кифаре и пел.
--Да чёрт с ним, с Нероном! Но взгляните на эти чертовы стишки!--не выдержал Стрешний, схватив с каминной полки копию Нечитайло и взмахнув ею.--Посмотрите на четвертую строфу. Это же не имеет смысла. «Где корсиканец побежден? Чем Голиаф убит?». Если это сравнение, то не слишком вежливое по отношению к Наполеону.
Чумаченко положил сигарету в пепельницу.
--Хорошо бы вы замолчали!--недовольно проворчал он.--Меня так и тянет прочитать лекцию
--Не желаю слушать никакие лекции,--перебил Стрешний, вновь ощутив себя на своей территории.-- Я не прошу вас разгадать этот текст, но пере-
станьте разглагольствовать и просто посмотрите на него.
Вздохнув, Чумаченко подошел к центральному столу, зажег еще одну свечу и положил перед собой лист бумаги, снова стиснув в зубах сигарету и медленно попыхивая ею.
--Ну, --произнес он.
Последовала очередная пауза.
--Погодите.--Стрешний поднял руку, едва Чумаченко снова собрался заговорить.--Только не начинайте вещать,--как энциклопедический словарь. Вы видите здесь хоть какую-то нить?
--Я собирался попросить вас налить мне еще пива,--мягко откликнулся Чумаченко.--Но раз уж вы это упомянули... Древние криптографы были детьми по сравнению с современными и последние войны это доказали. А этот текст, который был написан в конце
18-го или в начале 19-го веков, не должен предста влять особую трудность. Тогда излюбленной формой был ребус--я знаю, что это не он. Но это немногим сложнее обычного шифра, который так любил знаменитый составитель детективных романов Эдгар По. Что-то вроде ребуса, только ...
Они столпились позади стула Чумаченко, склонившись над бумагой и снова читая загадочные слова стиха.  Карандаш Чумаченко быстро работал, изображая непонятные символы. Что-то буркнув, он покачал головой и снова углубился в текст. Протянув руку к вращающейся книжной полке рядом с ним, он снял с нее книгу в черном переплете, озаглавленную: «Руководство по криптографии» посмотрел на оглавление и нахмурился.
--Чепуха!--фыркнул он, словно произнося ругательство.--В результате получается странный набор бкув, а это чепуха. Готов поклясться, что это вообще не подстановочный шифр. Попробую латынь. Я его разгадаю. Классическая основа всегда торжествует. Никогда не забывайте об этом,--со свирепым видом добавил он.--В чем дело, сударыня Самойлова?
Девушка оперлась обеими руками на стол; ее темные волосы поблескивали при свете. Она подняла взгляд и засмеялась.
--Я просто подумала, что если учитывать вопросительные знаки ...
--Что-что?
--Ну ... взгляните на первую строфу. Гомер писал о Трое в «Илиаде», не так ли? А воин прикрывает грудь щитом. Если вы рассмотрите каждую строку отдельно и подберете определение для каждой в виде отдельного слова... Надеюсь, я не болтаю вздор ...
--Господи!--воскликнул Нечитайло.--Это же кроссворд!
--Чепуха!--побагровев, рявкнул Чумаченко.
--Но посмотрите, Игорь Анатольевич!--настаивал писатель, склонившись над бумагой.--Конечно, старый Антон не знал, что сочиняет кроссворд, но фактически он делал именно это. Вы сказали, что это разновидность ребуса ...
--Если подумать,--ворчливо произнес Чумаченко,-- такой процесс был известен ...
--Ну так попробуйте его!--вмешался Стрешний.
Чумаченко, пыхтя, как обиженный ребенок, снова взялся за карандаш.
--Ладно, попробуем. Как предложила сударыня Вера, наши первые два слова--«Илиада» и «Щит». Трилистник стал эмблемой Ирландии, а в аду царил дьявол. Значит, у нас четыре слова: «Илиада», «Щит» «Ирландия», «Дьявол».
Последовала пауза.
--Не вижу в этом особого смысла,--с сомнением пробормотал Стрешний.
--По крайней мере, тут больше смысла, чем в предыдущих вариантах,--сказал Нечитайло.--Давайте продолжим. Праматерью грехов была Ева, а в руке у гребца ...
--Весло,--подхватил Чумаченко, к которому вернулось обычное благодушие.--«О чем Христа спросил Пилат?»--«Ты Царь Иудейский..». Ну конечно! «Что есть истина?». Посмотрим, что у нас получается теперь ... «Илиадаэ , «Щит», «Ирландияэ , «Дьявол», «Ева», «Весло», «Истина».
Внезапно  его губы двинулись в усмешке, и он подкрутил, как пират, усы.
--Понял! Прочтите первые буквы каждого слова подряд.
--И-Щ-И ...--начала читать Вера и огляделась. Ее глаза блеснули.--Д-Е-В-И ... ЧТО дальше?
--Нам нужна буква «З!>. «Что ползает в траве?»-- прочитал Чумаченко.--Скверная строчка в смысле рифмы, но это «Змея». Я же говорил, что это должно быть просто.
Стрешний восторженно стучал кулаком по ладони.
--Корсиканец побежден в битве при Ватерлоо,-- добавил он в приливе вдохновения.--А Голиаф убит камнем из пращи.
--Задавший вопрос ждет ответа,--подхватил Нечитайло.--Тауэр стоит в Лондоне...«Ватерлоо», «Камень», «Ответь», «Лондон». Это добавляет буквы «В» «К», «О» и «Л». «ИЩИ ДЕВИЗ В КОЛ ... «.
Карандаш Чумаченко написал еще четыре слова и четыре буквы.
-Закончил!--воскликнул он.--Первое слово в последней строфе--«Обман». Второе--«Дерево». Третье --«Цезарь». И наконец, четвертое --«Европа». Последнее слово «Колодце». Он отбросил карандаш.—Хитрый старый лис! Хранил свой секрет более полувека.
Стрешний опустился на стул.
--А мы раскрыли его за полчаса ...
-Позвольте напомнить вам, полковник,--поднимаясь, пророкотал Чумаченко,--что в этом шифре нет абсолютно ничего, о чем я не мог бы вам сообщить раньше. Объяснение было дано, а это всего лишь его доказательство. Если бы криптограмма была разгадана без уже имеющихся знаний, она не оз-
начала бы ничего. Теперь нам известен ее смысл благодаря...э-э... накопленным сведениям.--Он залпом допил пиво и сердито уставился на Стрешнего.
--Конечно. Но что Антон Самойлов  подразумевал под девизом?
--«Все мое ношу с собой». Он помогал нам ранее и поможет снова. Очевидно, девиз высечен где-то на стене колодца ...
Стрешний снова потер щеку и нахмурился.
--Да, но мы не знаем, где именно. А это не слишком здоровое место для поисков.
--Чепуха!—самоуверенно отрезал Чумаченко.-- Конечно, мы знаем, где он.
Он снова сел, попыхивая сигаретой, и задумчиво добавил:
--Например, если толстую веревку перебросить через балюстраду балкона в том месте, где остался паз от веревки старого Антона Самойлова ... ну, мы окажемся не так уж далеко от нужного
места, верно? Колодец велик, но веревка, пропущенная через паз, сузит район наших поисков до нескольких футов. И если крепкий молодой парень --вроде вас Владимир Иванович--ухватится за
веревку на краю колодца и спустится вниз ...
--Звучит разумно,--признал Стрешний.--Но
какой от этого толк? По вашим словам, убийца давно забрал из колодца все, что могло быть там спрятано. Он убил старика Грегори, когда тот застиг его врасплох, и убил Мартина, потому что тот узнал бы его секрет, если бы прочитал бумагу, спрятанную в сейфе ... Что вы ожидаете найти там теперь?
Чумаченко колебался.
--Я не уверен... Но мы должны это сделать.
--Пожалуй.—Полковник Стрешний глубоко вздохнул.--Ну, завтра утром я приведу пару полицейских ...
--Если вы это сделаете, мы соберем всё Мукачево,--отрезал полковник Чумаченко.--Вам не кажется, что лучше оставить это между нами и проделать все ночью?
Стрешний колебался. Он ведь сам поручил вести следствие Чумаченко,но...
--Это чертовски рискованно,--пробормотал он.-- Нечитайло запросто может сломать шею... Что скажете, Владимир Иванович?—Он впервые назвал писателя по имени отчеству.
--Перспектива выглядит заманчивой,--ответил Нечитайло.
--Мне это не нравится,--проворчал Стрешний,--но
это единственный способ избежать неприятностей. Можем провернуть все этой же ночью, если дождь прекратится. Я не должен возвращаться в Мукачево до завтра и думаю, что смогу устроиться здесь, если не возражаете...—Получив разрешение остаться Стрешний тут же начал выразать сомнения.-- Слушайте, нам ведь понадобится свет в тюрьме, когда мы поднимемся туда прикрепить веревку. Это не привлечет внимание?
--Возможно. Но я уверен, что никто нас не побеспокоит. В селе все слишком напуганы.
Вера Самойлова переводила взгляд с одного на другого. Веки ее напряглись, а вокруг ноздрей обозначились морщинки.
--Вы просите его сделать это,--она кивнула в сторону Нечитайло,--и, зная егосовсем недавно, н о уже достаточно хорошо, я не сомневаюсь, что он это
сделает. И вы говорите, что сельские жители там не появятся. Но вы забыли кое-кого, кто вполне может там появиться. Убийца.
Нечитайло повернулся к девушке и инстинктивно взял ее за руку. Она так же инстинктивно стиснула его пальцы. Стрешний заметил это, и на его лице появилось удивленное выражение, которое он попытался скрыть, произнеся «Однако!» и смущенно переминаясь с ноги на ногу. Чумаченко бла-
годушно взирал на них из своего кресла.
--Убийца,--повторил он.--Я это знаю, дорогая моя.
Последовало молчание. Казалось, никто не знает, что сказать. Взгляд Стрешнего вроде бы указывал, что отступать теперь было бы не вполне правильно, но вид у него был по-прежнему смущенный.
--Тогда я пойду,--сказал он наконец.--Мне придется посвятить в дело полицейского из Визниц—нам ведь понадобятся веревки, клинья, молотки и прочее. Если дождь прекратится мы можем начать часов в десять вечера.
Стрешний немного помедлил.
--Но я хочу знать одну вещь. Мы слышали много разговоров об этом колодце. О потонувших людях, призраках, слитках, драгоценностях, столовом серебре и еще бог знает о чем. А что вы, полковник, надеетесь там найти?
--Носовой платок,--ответил Чумаченко, снова глотнув пива.

Савелий Дудик провел поучительный вечер. Три вечера в месяц были у него выходными. Два из них он обычно проводил в кинотеатре в Мукачево, наблюдая, как люди с удивительной регулярностью попадают в затруднительное положение, и освежая в памяти термины вроде «канай отсюда», «чокнутый» и тому подобные выражения, которыми мог бы
воспользоваться в качестве слуги в доме Самойловых. Третий вечер он неизменно коротал со своими добрыми друзьями, паном и панни Полищуками-- дворецким и экономкой в доме адвоката Сусло.
В своей уютной комнате внизу Полищуки приветствовали его с постоянным радушием. Савелию Дудику предоставлялось лучшее место--скрипучая тростниковая качалка, верх спинки которой значительно возвышался над головой любого сидяще- го. Ему предлагали выпить портвейн с хозяйского стола, а в скверную погоду--горячий пунш.  Кошка мурлыкала, требуя внимания, а три качалки двигались в разных темпах: панни Полищук--быстро и весе-
ло, ее супруга--более сдержанно, а Савелия Дудика--серьезно и неторопливо, как носилки древнего императора.
Вечер проходил в разговорах о селе и его жителях, а начиная с девяти часов, когда претензии на формальность отбрасывались,--об обитателях богатых домов. В начале одиннадцатого они обычно расставались. Пан Полищук рекомендовал вниманию пана Дудика какую-нибудь достойную книгу, которую его хозяин упоминал в течение недели. Пан Дудик с серьезным видом записывал название, надевал шляпу, как солдат каску, застегивал пальто и шел домой.
Сегодняшний вечер, когда он поднимался к дому Самойловых, казался ему свежим и приятным. Небо очистилось, и ярко светила луна. Над долинами висела легкая дымка, а во влажном воздухе ощущался запах сена. В такую ночь душа пана Дудика становилась душой прочитанных литературных героев, усатого вояки и авантюриста, а в безумные
моменты--великого любовника, воспаряя, словно воздушный шар. Он любил эти длинные прогулки, когда звезды не потешались над причудами Савелия Дудика и можно было атаковать стог сена воображаемой шпагой, не опасаясь насмешек
горничных.
Но покуда его шаги гулко звучали на белой дороге, он откладывал эти приятные мечты в качестве десерта для последней мили прогулки и думал о прошедшем вечере, в частности о новостях, услышанных недавно. Сначала разговоры были обычными. Дудик рассказал о последнем фильме, в свою очередь узнав, что пан Сусло опять собирается в Киев на юридическую конференцию.  Пан Полищук повествовал об этом в весьма колоритных
терминах, упомянув о таинственных портфелях, внушающих такой же благоговейный страх, как парики судей. Больше всего их впечатлял в профессии юриста тот факт, что нужно было прочитать так много книг, дабы стать ее представителем. Панни Сусло пребывала в крайне скверном расположении духа,
но чего еще можно было от нее ожидать?
По селу также прошел слух, что дядя священника прибывает из какой-то далёкой Америки навестить племянника. Он, дядя, в детстве был одним из
самых близких друзей полковника Стрешнего, через которого добился этого поста для племянника. Была затронута и тема убийства, но кратко, поскольку Полищуки уважали чувства пана Дудика.
Савелий был признателен им за это. В душе он не сомневался, что убийство совершил пан Стефан, но отказывался думать об этом. Каждый раз, когда безобразная мысль возникала у него в голове, он прихлопывал ее крышкой, как чертика в та-
бакерке. Конечно, чертик протестующе попискивал, но Савелий заставлял его умолкнуть ...
Куда больше его обеспокоили слухи о Романе. Заглавная буква была вполне уместна--она придавала слову более зловещее звучание. Речь шла о романе панни Веры и молодого писателя, который гостил у Кошевого. Сначала Савелий был шокирован. Не столько из-за романа, сколько из-за Одессы, города, в котором по представлению савелия все говолрили по-французски. Странно, подумал он, внезапно  вздрогнув. Здесь, под шелестящими в лунном свете деревьями, все выглядело по-другому, чем в доме Самойловых. Дудик-авантюрист мог бы смотреть на подобную нескромность так же легко, как
насадить какого-нибудь каналью на острие рапиры. В доме Самойловых все казалось чопорным и упорядоченным, как игра в карты, а здесь хотелось опрокинуть стол, смахнув с него карты. Вот
только эти проклятые одесситы и панни Вера!
Боже! Панни Вера!
Ему припомнились слова, которые мелькнули у него в голове той ночью, когда убили мистера Мартина. Он едва не назвал ее вслух холодной и бесчувственной. Что бы сказала об этом панни Полищук? В доме одна мысль об этом заставила бы
его похолодеть. Но здесь, в лунном свете, душа Савелия Дудика сверкала, как доспехи.
Он усмехнулся, проходя мимо стогов сена, чернеющих на серебристом фоне, и удивился, что успел пройти так далеко. Его ботинки, должно быть, покрылись пылью, но быстрая ходьба разгорячила кровь. В конце концов, молодой одессит производит впечатление приличного господина. Конечно, бывали
моменты, когда Дудик подозревал его в убийстве.  На какой-то сладостный момент у Дудика даже возникло подозрение, что он может оказаться одним из тех, кого панни экономка называет «гангстерами».
Но стога превращались в крепости с пушками, а ночь была бархатной, как камзол фехтовальщика, и
Савелий Дудик стал сентиментальным. Ему в голову пришели сюжеты из романов, правда, в данный момент он не мог припомнить ни единой фразы, но не сомневался, что незнакомые ему писатели одобрили
бы роман панни Веры и господина Нечитайло. Кроме того, какое тайное удовольствие было бы видеть, как кто-то превращает ее в живого человека! .. Сегодня она заявила, что не хочет чаю, и отсутствовала в доме почти до ухода Дудика в Мукачево. Теперь Савелий представлял себя ее защитником.
Внезапно Дудик остановился с дрожью в колене, глядя на луг слева. На фоне освещенного луной неба вырисовывалась местная тюрьма. Яркий свет позво лял разглядеть даже деревья в логове, среди которых двигался желтоватый огонек.
Дудик долго стоял посреди дороги. У него мелькнула смутная идея, что, если впереди опасность, а ты будешь стоять неподвижно, она не повредит тебе-- ведь говорят же, что злая собака не бросается на неподвижного человека. Затем он с осторожностью сдвинул на затылок шляпу-котелок и вытер
лоб чистым носовым платком. В голове у него вертелась странная мысль, жалкая в своей назойливости. Призрачный огонек--испытание для Дудика-авантюриста. Если он сейчас вернется домой, то будет со стыдом смотреть на свою постель,
сознавая, что он всего лишь слуга Дудик. 
В итоге пан Дудик сделал то, что для респектабельного слуги, чопорно шагающего по помещениям дома, казалось чистым безумием. Он перебрался через изгородь и, нагнувшись, начал подниматься по склону к логову. Следует отметить, что его сердце внезапно начало петь. Было еще сыро после недавнего дождя. Ему пришлось ка-
рабкаться вверх при лунном свете, выставив себя на всеобщее обозрение, и он слишком поздно сообразил, что мог бы добраться до логова кружным путем.
Савелий пыхтел, царапая воздухом горло, как пилой, и весь покрылся потом. Но вскоре луна скользнула за облако с услужливостью, ко-
торую Дудик 18-го столетия принял бы без благодарности и даже без комментариев. Наконец он оказался на краю логова и, задыхаясь, прислонился к стволу бука, чувствуя, что шляпа-котелок
сдавливает ему мозг.
Конечно, это было безумие, даже для Дудика-авантюриста. Свет мелькнул снова метрах в двадцати-тридцати впереди, где-то у колодца. Он был подобен сигналу. Точно в ответ, еще один огонек мигнул гораздо выше. Дудик вытянул шею--несомненно, кто-то светил с балкона Комнаты начальника. Он разглядел тень  мужчины, склонившегося над балюстрадой и словно делавшего что-то с ней.
Веревка полетела вниз, вертясь и извиваясь, настолько неожиданно, что Дудик отскочил назад. Глухо стукнувшись о край колодца, она скользнула через него. Заинтригованный Дудик снова вытянул шею. Теперь огонек возле колодца превратился в устойчивый луч, исходивший от маленькой фигу-
ры, похожей на женскую. Луч осветил лицо и руку, махавшую в сторону балкона.
Писатель! Даже на таком расстоянии сомнений быть не могло. Писатель со странным усмехающимся лицом. Его зовут... да, господин Нечитайло. Казалось, он проверял веревку--повис на ней, поджав ноги, полез вверх на несколько метров и дернул ее, испытывая на прочность, потом спустился на землю и снова
махнул рукой. Вспыхнул еще один источник света, возможно фонарь со свечой. Писатель прикрепил его
к поясу и сунул за пояс что-то вроде топорика и маленькой кирки.
Протиснувшись между двумя заостренными кольями на краю колодца, писатель сел, свесив ноги на внутреннюю сторону края, держась за веревку. Он снова улыбнулся маленькой фигурке, держащей другой фонарь, потом соскользнул с края и
спустился в колодец. Маленькая фигурка метнулась к краю, и, когда луч фонаря писателя ненадолго устремился вверх, Дудик увидел, что лицо, склонившееся над колодцем, принадлежало панни Вере ...
Наблюдатель на краю логова уже не был ни
авантюристом, ни даже слугой Дудиком. Он стал всего
лишь озадаченным человеком, пытающимся понять загадочные события. Громко квакали лягушки, насекомые задевали его лицо. Он подкрался ближе. Фонарь панни Веры погас. У Савелия мелькнула мысль, какую невероятную историю он сможет рассказать за портвейном Полищукам  спустя некоторое время.
Из колодца выбивались слабые лучи света, как будто фонарь писателя отражался в воде, освещая остроконечные листья бука, а один раз, как показалось Дудику, лицо панни Веры. Луна появилась вновь, призрачно серебря стену тюрьмы.
Обливаясь потом, Савелий придвинулся еще ближе. Он боялся шуметь, но хор лягушек, сверчков и еще бог знает кого был таким громким, что едва ли какой-либо звук могли услышать. Становилось все холоднее.
Дудик никогда не обладал избытком
воображения. Этого не позволяли обстоятельства. Но когда он отвел взгляд от огоньков, пляшущих в глубине колодца, и увидел фигуру, неподвижно стоящую в лунном свете, то сразу ощутил, что надвигается нечто враждебное. В глубине
души Дудик понимал, что присутствие панни Веры и писателя правильно, как подливка на ростбифе, но наличие третьего лица несло в себе угрозу.
Это был--Дудик до сих пор это утверждает—среднего роста  человек, но, стоя на некотором расстоянии от панни Веры, подобно скрюченной тени среди теней деревьев на фоне лунного света, он вырастал до сверхъестественных пропорций и
держал что-то в руке. Из колодца донесся приглушенный звук, похожий на сдавленный крик или стон.
Впоследствии Савелий тщетно пытался вспомнить, сколько времени прошло между возникновением эха этого звука и появлением над краем колодца головы. Он был уверен лишь в
том, что в какой-то момент панни Вера опять зажгла фонарь. Она направила луч не в глубину колодца, а на ржавые колья ... А из колодца все ярче светил другой фонарь, как буд-то кто-то карабкался вверх ...
Между кольями появилась голова. Сначала Дудик толком не видел ее, так как всматривался в темноту в поисках неподвижной фигуры с внешней стороны колодца, производившей впечатление монстра из проволоки, волоса и стали. Не обнаружив ее, Дудик посмотрел на лицо между кольями, поднима-
ющееся все выше над колодцем. Но это было лицо не писателя, а пана Стефана Самойлова  с отвисшей челюстью и, как теперь мог видеть подошедший достаточно близко Савелий, дыркой от пули промеж глаз.
Менее чем в десяти метрах он видел, как это лицо поднимается, словно пан Стефан карабкался вверх. Его мокрые волосы прилипли ко лбу, под опущенными веками поблескивали белки глаз, пулевое отверстие синело на лбу. У Савелия
подогнулись колени--он чувствовал, что его сейчас стошнит. Голова отвернулась, и рука появилась над краем колодца. Пан Стефан был мертв, но он явно выбирался наружу.
Панни Вера закричала. Перед тем как погас ее фонарь, Дудик увидел кое-что еще. Это ослабило страх, словно давивший тугой ремень, и избавило от рвоты. Из-под плеча пана Стефана появилась голова писателя, чья рука ухватилась за край, выталкивая наверх окоченевший труп. Кружево деревьев вырисовывалось в серебристо-голубом лунном свете, подобно художественному узору. Все происходило как
в пантомиме. Дудик не знал, куда делась враждебная фигура, которая стояла с другой стороны колодца, глядя в сторону кольев. Он не знал, видел ли этот человек голову писателя под плечом пана Стефана ... Но он слышал звуки от шлепающих и спотыкающихся шагов в кустах, как будто летучая мышь билась о стены, пытаясь выбраться из комнаты. Кто-то с не членораздельпыми криками бежал в сторону логова.
Туманную дымку пантомимы разорвал яркий луч света с балкона Комнаты начальника, сопровожда емый гулким басом:
--Вот он бежит! Держите его!
Луч описывал среди деревьев черно-зеленые круги. Ветки трещали, а ноги хлюпали по болотистой почве. Мысли Дудика в этот момент были столь же примитивными, как у животного. Единственным четким впечатлением было то, что через
кустарник бежит Зло. Ему казалось, что вокруг бегущего мечутся лучи нескольких фонарей.
Внезапно луну закрыли голова и плечи. Затем Савелий увидел, что беглец, соскользнув вниз по откосу, мчится прямо к нему. Уже перешагнувший пятидесятилетний рубеж, Дудик чувствовал, как трепещет его весьма тучное тело. Сейчас он был
не авантюристом и не слугой, а всего лишь смертельно напуганным человеком, прижимающимся к дереву. При свете луны, дождем поливающим землю, он увидел руку в большой перчатке садовника и указательный палец на спусковом крючке пистолета с длинным стволом. Его мысленному взору
представилось видение юности: он сам, стоящий на широком поле, дико озираясь на фигуры, мчащиеся к нему отовсюду. При этом он ощущал себя голым. Зло быстро приближалось.
Дудик чувствовал сильную боль в легких, но не стал прятаться за дерево. Теперь он был спокоен и знал, что ему делать.
--Ладно,--произнес он вслух и бросился на противника. Дудик услышал выстрел и увидел желтоватую вспышку. Что-то ударило его в грудь, заставив потерять равновесие, когда его пальцы вцепились в пальто врага. Падая, он чувствовал, как его ногти рвут ткань. Ему казалось, будто он
летит в воздухе. Потом лицо коснулось мертвых листьев, а в ушах послышался глухой удар о землю собственного тела.
Так был повержен Дудик-авантюрист.
           Г Л А В А  8

--Не думаю, что он мертв,--сказал Нечитайло, опустившись на колени рядом с распростертой фигурой Дудика.--Посвети мне фонарем Вера, пока я переверну его. Где, черт возьми, это... как его... полковник Стрешний?
--Или полковник Чумаченко? Не перебор ли у нас с полковниками?
--Игорь Анатольевич на балконе,--даже в такой ситуации Владимир Иванович не допускал даже мысли, что Чумаченко может сделать что-то не так.
Дудик лежал на боку, вытянув руку. Шляпа съехала в сторону, придавая ему почти щеголеватый вид, а от респектабельного черного пальто оторвалась пуговица. Нечитайло с трудом перевернул его на спину. Лицо слуги цветом походило на тесто, а глаза были закрыты, но он дышал. Кровь из раны
на левой стороне груди начала просачиваться сквозь одежду.
--Эй!--окликнул Нечитайло.--Где вы?
Подняв голову, он посмотрел на девушку. Она отвернулась, но свет ее фонаря не дрожал. Послышался треск, и полковник Стрешний выбрался из кустарника. Его шляпа сдвинулась на лоб, длинные руки свисали из рукавов, а на бледном лице
обозначились веснушки.
--Он сбежал,--хрипло произнес он.--Не знаю, кто это был. Я даже не знаю, что произошло ... А это кто?
--Взгляните на него,--сказал Нечитайло.--Должно быть, он пытался остановить... другого. Разве вы не слышали выстрел? Ради бога, давайте отвезем его
в деревню. Берите его за ноги, а я возьму за голову, только постарайтесь не трясти.
Тело было тяжелым и провисало между двумя мужчинами, как большой матрац. Нечитайло ощущал боль в мышцах, покуда они пробирались сквозь колючий кустарник и спускались по длинному склону к дороге.
--Лучше стойте здесь на страже,--сказал Стрешний, когда они уложили Дудика на землю, подстелив под голову что-то вроде подушки.--А я, пойду к доктору Шнайдеру и приведу его сюда.
Нечитайло видел, как Вера опустилась на коленях и поддерживает голову Дудика. Когда полковник Стрешний удалился, Нечитайло повер-
нулся, чтобы зашагать назад к тюрьме, но почувствовал такую слабость, что был вынужден прислониться к изгороди. Усталый и отупевший мозг скрипел как несмазанное колесо.
Посмотрев на мятую шляпу Дудика, которую все еще держал в руке, Нечитайло уронил ее на землю. Стефан Самойлов... К нему приближался свет фонаря. Плотная фигура Чумаченко ковыляла по серому лугу.
--Эй!--окликнул он, выпятив подбородок. Подойдя,
он положил руку на плечо Нечитайло.--Что произошло? Кого ранили?
Чумаченко пытался говорить спокойно, но его голос звучал напряженно.
--Большую часть я видел с балкона. Я видел, как он бежал, крикнул вам, а потом мне показалось, что он в кого-то выстрелил...
Нечитайло прижал руку ко лбу.
--Этот человек, слуга Самойловых... как его зовут? Савелий Дудик, должно быть, наблюдал за нами из-за деревьев. Один Бог знает почему.
Я перебросил мертвеца через край колодца, когда услышал, как вы кричите и кто-то бежит. Дудик преградил ему дорогу и получил пулю в грудь.
--Он не ...
--Не знаю,--с отчаянием в голосе ответил Владимир Иванович.--Он не был мертв, когда мы уложили его на траву. Полковник Стрешний пошёл за доктором. А! Вот он кажется возвращается.
Стешний и доктор Шнайдер приехали на телеге и осторожно погрузили Дудика на охапку сена. Вера подложила под голову Савелия свёрнутый платок, снятый с её плеч. Телега, поскрипывая, уехала вместе с доктором Шнайдером. Некоторое время все молчали, прислушиваясь к пению сверчков. Чумаченко достал из кармана фляжку и протянул ее Нечитайло. Водка обожгла ему горло и начало растекаться по жилам, вызывая дрожь. Затем приобщился к фляжке и полковник Стрешний.
--И вы понятия не имеете, кто был этот человек?-- снова заговорил Чумаченко.
--Я даже не видел его,--устало ответил Нечитайло, --Только слышал, как он бежит. Я думал о том, что увидел в колодце... Слушайте, нам лучше вернуться к мертвецу.
--Вы весь дрожите. Успокойтесь.
Стрешний и Вера поддержали Чумаченко
--Подставьте мне на секунду плечо. Ну, дело было так...—облокотившись на плечо Чумаченко начал Нечитайло. Он снова глотнул водки из фляжки. Он чувствовал, что никогда не избавится от запаха колодца и от ощущения ползающих по телу отвратительных созданий. Владимир Иванович вновь видел свисающую с балкона веревку и чувствовал прикосновение холодного камня к вельветовым брюкам ...
--Дело было так,--повторил он.--Мне не пришлось долго пользоваться веревкой. Спустившись на пять или шесть метров, я увидел выдолбленные в камне углубления, похожие на ступеньки. Я подумал, что тайник Антона Самойловаи не должен находиться очень глубоко, иначе накопившаяся в колодце дождевая вода могла бы его затопить. Спускаться приходилось осторожно, так как ступеньки были скользкими, но один камень оставался почти чистым. Я разглядел сохранившиеся от выдолбленной на нем по кругу надписи буквы «для меня». Все остальное
почти стерлось. Сначала я думал, что не смогу сдвинуть камень, но когда я встал покрепче, обвязал вокруг пояса веревку и вставил сбоку кирку, то обнаружил, что это всего лишь тонкая плита. Если слегка протолкнуть ее внутрь и удерживать в
вертикальном положении, сбоку открывается щель, куда можно вставить несколько пальцев, чтобы вытянуть плиту назад... Место кишело крысами и водяными пауками ...
Нечитайло несколько раз прикладывался к фляжке и содрогнулся при упоминании крыс и пауков.
--Я не обнаружил там потайной комнаты--просто большую нишу, выдолбленную в плоских камнях, которыми облицованы стены колодца и выложен участок земли вокруг, разумеется, наполовину залитую водой. Туда было втиснуто спиной вперед тело Стефана. Сначала я коснулся его руки, а
потом увидел дырку в голове. Когда я смог вытянуть его наружу, то был таким же мокрым, как он. Как вам известно, Стефан был маленького роста, и, удерживаясь на веревке, обмотанной вокруг пояса, я смог взвалить его на плечо. Его одежда была полна раздувшихея мух, которые ползали по мне. Что касается остального...
Нечитайло хлопнул себя ладонью и хотел снова приложиться к фляжке, но Чумаченко схватил его за
руку.
--Больше там ничего не было, кроме... да, я нашел носовой платок. Он был залит кровью и сильно истлел, но, безусловно, принадлежал старому Грегу--на краю метка «Г. С.». Платок был засунут в угол ниши и пропитан кровью--по крайней мере, я думаю, что это кровь. Еще там были огарки свечей и что-то похожее на обгорелые спички. Но ни сокровищ, ни шкатулки. Это все. Я замерз--мне нужно вернуться
и надеть пальто. Что-то ползает у меня под воротником ...
Чумаченко тогда дал ему еще глотнуть водки, и они устало двинулись к логову. Тело Стефана Самойлова лежало у колодца, где оставил его Нечитайло. Когда они смотрели на него при свете фонаря Чумаченко, Владимир Иванович яростно вытирал руки о штанины. Маленькая скрюченная фигурка с повернутой головой, казалось, разглядывала что-то на траве. Холод и сырость под-
земной ниши действовали подобно леднику--хотя прошла, вероятно, неделя с тех пор, как пуля проникла в мозг, на теле не было никаких признаков разложения.
---Убийство?--спросил Нечитайло, которому казалось, будто в голове у него звенят колокола.
--Несомненно. Оружия в колодце нет, и ... ну, вы понимаете.
--Это нужно остановить!--заявил писатель, которо-
му собственные слова показались идиотскими даже в таком состоянии. Но больше сказать было нечего, и он повторил:
--Говорю вам, это нужно остановить! Бедняга Дудик... или вы полагаете, что он был в этом замешан? Я о таком не подумал.
Чумаченко покачал головой:
--Нет, это дело рук одного человека, и я знаю, кто он.
Прислонившись к парапету колодца, Нечитайло нащупал в кармане сигареты и зажег одну, чиркнув спичкой в грязной руке. Но даже сигаретный дым был пропитан запахом колодца.
--Значит, мы приближаемся к концу?--спросил он.
--Да,--кивнул Чумаченко.--Судя по одной телеграм-
ме, конец наступит завтра.--Он задумался, отведя от тела луч фонаря.--Мне понадобилось много времени, дабы осознать, что только один человек мог совершить эти убийства. Он уже убил троих и этим вечером мог убить четвертого... Завтра во
второй половине дня прибывает поезд из Ужгорода. Мы встретим этот поезд, и тогда убийце придет конец.
--Выходит...убийца живет не здесь?
Чумаченко поднял голову:
--Не думайте об этом сейчас, молодой человек. Возвращайтесь в дом Кошевого, примите ванну и переоденьтесь--вы в этом нуждаетесь. А я останусь сторожить. Захватите с собой Стрешнего и Веру.
Над логовом заухала сова. Нечитайло двинулся
сквозь кустарник по проходу, который они протоптали, неся Дудика. Он оглянулся лишь однажды. Чумаченко погасил фонарь и стоял неподвижно, уставясь в колодец. Его плотный силуэт с львиной головой вырисовывался в серебристо-голубом сиянии луны.

Савелий Дудик видел сны и чувствовал боль--ничего более. Он знал, что лежит на какой-то кровати с мягкими подушками под головой. Иногда ему казалось, что он видит белую кружевную занавеску на окне, что в оконном стекле отражается лампа и что кто-то сидит рядом, наблюдая за ним, но Савелий не мог быть в этом уверен.
Он почти все время спал, был просто не в состоянии пошевелиться. Где-то слышались звуки, похожие на гонг. Кто-то прикрывал его шею одеялом, хотя ему и так было жарко. Прикосновения вызывали страх, и Савелий вновь тщетно пытался поднять руки; звуки гонга и едва ощутимое покачивание комнаты растворялись в приступах боли, которая пробегала по телу, словно растекаясь по венам. В воздухе пахло лекарствами. Он представлял себя то юнцом, приветствуемом криками зрителей, то заводящим часы и разливающим портвейн из графина, а потом почему-то портрет старого Антона Самойлова прыгал на него из рамы в галерее дома ...
На Антоне были белые садовые перчатки ... Убегая, Дудик понимал, что это не Антон. Тогда кто же?
Перед мысленным взором проплывали лица, которые он видел в своих видениях... Нет, это
был не один из них, а кто-то, кого он давно знал. Знакомое лицо ... И сейчас это лицо склонялось над его кроватью. Крик Савелия перешел в карканье.
Но оно не может находиться здесь. Это всего лишь фантазия, приправленная запахом йодоформа. Прохладная, чуть шершавая ткань подушки касалась его щеки. Пробили часы. Кто-то встряхивал при свете лампы стеклянную трубочку, потом послышались шаги на цыпочках, и чей-то голос четко произнес:
-- Он будет жить.
Казалось, Дудик подсознательно ожидал этих слов, так как сон быстро снизошел на него, словно опутав мягким клубком пряжи. Когда Савлей наконец проснулся, то не сознавал, насколько он слаб; кроме того, морфий еще не перестал действовать. Но
он видел заходящее солнце, струящееся в окно. Ошеломленный и слегка испуганный, Дудик попытался шевельнуться, с ужасом сознавая, что заснул среди дня--вещь, неслыханная в доме Самойловых ... Потом он увидел продолговатое лицо полковника Стрешнего, с улыбкой склоняюшееся над кроватью. Позади него стоял молодой человек, которого он сначала не узнал ...
--Чувствуешь себя лучше?--спросил полковник.
Савелий попытался заговорить, но опять смог только каркнуть. Он испытывал унижение. Но в голове у него, словно веревка, начали раскручиваться воспоминания ...
Да. Теперь он вспомнил. Образы были настолько яркими, что Дудик закрыл глаза. Молодой писатель, белые перчатки, пистолет. Как он сам себя вел? Мысль, что он оказался трусом, каким ощущал себя всегда, была отвратительной, как тошнотворное лекарство.
--Не старайся говорить,--сказал полковник Стрешний.--Ты в доме господина Кошевого. Доктор Шнайдер запретил тебя перевозить. Так что
лежи спокойно. У тебя скверное пулевое ранение, но ты справишься. Сейчас мы уйдем...--Стрешний смущенно поглаживал железный стержень в изножье кровати.--Что касается твоего поведения, Дудик, --добавил он,--то, должен признать, оно было чертовски геройским.
Облизнув губы, Дудик наконец обрел дар речи:
--Благодарю вас, пан.
Он сердито открыл глаза, увидев, что молодой писатель еле сдерживает смех.
--Не обижайся, Савелий,--поспешно сказал Нечитайло.--Просто вы бросились на этого типа с пистолетом, как настоящий полицейский, а сейчас ведете себя так, будто вам предложили стакан пива ... Вряд ли вы узнали его, верно?
Перед мысленным взором Дудика, как в водовороте, вращалось лицо. Он чувствовал головокружение и боль в груди. Лицо исчезало, смываясь водой ...
--Да, господин,--с усилием отозвался он,--но скоро я вспомню ... Сейчас я не могу думать.
--Конечно,--кивнул Нечитайло, видя, что кто-то в белом подзывает их, стоя в дверях.--Удачи, Савелий. Ты храбрец!
При виде улыбок других Дудик почувствовал, как ответная улыбка растягивает его губы подобно нервной судороге. Ему снова захотелось спать, в голове звенело, но теперь, впервые в жизни, его убаюкивало приятное чувство удовлетворения, хотя он до сих пор точно не помнил, что произошло. Ну и история! Хорошо бы горничные не оставляли окна открытыми ...
Его глаза слипались.
--Благодарю вас, господин,--с трудом произнес Дудик.--Пожалуйста, передайте панни Вере, что завтра я вернусь в дом.
Закрыв дверь комнаты больного, Нечитайло повернулся к Стрешнему, оба они стояли в полутемном верхнем коридоре дома Кошевого. Впереди мелькнул белый передник медсестры, вызванной Стрешним из районного центра, спускающейся по лестнице.
--Он видел этого типа и вспомнит его,--мрачно заявил Стрешний.--Но какого черта он вообще там ока-
зался?
--Полагаю, просто из любопытства. Ну, что теперь?
Стрешний щелкнул крышкой больших золотых часов, нервно взглянул на циферблат и закрыл его снова.
--Будь я проклят, если знаю. Это работа полковника Чумаченко.--Его голос стал ворчливым.—Он ведёт это расследование. Я только знаю, что мы должны встретить поезд, прибывающий из Ужгорода в 17.04, и прищучить кого-то, кто сойдет с этого поезда. Надеюсь, все уже на месте. Пошли.
Доктор Шнайдер еще не появился, и они не стали
задерживаться. Когда они шли по улице к станции, Нечитайло нервничал еще сильнее, чем полковник Стрешний. Ни прошлой ночью, ни сегодня днем ему не удалось ничего вытянуть из Чумаченко.
--И более того,--продолжал ворчать Стрешний.--Я не поеду в Ужгород встречать дядю священника. Меня не заботит, что он мой старый друг--пускай Свириденко едет сам. В четверг у меня дела в Мукачево, и я буду отсутствовать минимум неделю. Черт побери! Вечно что-нибудь встревает!
И я не могу найти Сусло, а у него документы, которые я должен захватить с собой в Мукачево. Я это треклятое дело, которое запросто решить сам, но не хочу сказать, что Чумаченко выхватил его у меня из рук!...
Нечитайло чувствовал, что он продолжает жаловаться, лишь бы не думать, поэтому соглашался с ним. Было вечернее время, и большинство людей находилось по домам. Село—есть село. Нечитайло интересовало, дошли ли до Визниц новости о смерти Стефана--тело доставили в дом Самойловых ночью, и слугам велели под страхом сурового наказания никому ничего не рассказывать до особого разрешения, но это не являлось гарантией. Прошлой ночью Вера, спасаясь от страхов, осталась в доме Кошевого с экономкой. Нечитайло почти до рассвета слышал, как они разговаривают в соседней комнате. Сам он не мог заснуть, хотя смертельно устал, поэтому сидел у окна, куря бесчисленные сигареты и уставясь покрасневшими глазами на белею-
щее небо ...
Стрешний и Нечитайло шли по селу и прохладный ветер ласкал лица. Красные полосы в небе бледнели, становясь белыми или фиолетовыми; с низин поднималась дымка. Несколько темных облаков двигались медленно, словно ленивые овцы. Владимир  Иванович вспоминал свой первый вечер здесь, когда он шел по Визницям с Верой Самойловой. Стоял тот же таинственный час, так же темнело золотистое небо, звучал тихий колокольный звон, когда ветер пробегал по зеленым полям, а
запах боярышника становился сильнее. Ему с трудом верилось, что это было всего десять дней тому назад.
«Завтра во второй половине дня прибывает поезд из Ужгорода,--припомнил он слова Чумаченко.--Мы встретим этот поезд».
В этих словах слышалось нечто роковое... Стрешний хранил молчание. Татьяна в Одессе... Татьяна--его жена...Господи, как же странно это звучит! Каждый раз, думая об этом, Нечитайло, вспоминал себя в прошлом году, сидящим в кресле и думающим о очередном романе. Если он его не напишет, то наступит конец света. Обзаведясь женой,
он сразу превратился в господина с телефонным номером. Его мать была вполне удовлетворена, а отец, сидя в адвокатской конторе, сонно поднял  брови и осведомился: «Ну и сколько тебе нужно, чтобы всё обустроить?».
То, что происходило с ним сейчас, он не мог объяснить даже самому себе. Встреча с Верой Самойловой перевернула его жизнь. Как быть дальше он не знал и решил, что время покажет, так как  всё равно придется подождать, пока они не поймают убийцу.
На темной аллее, ведущей к дому Кошевого, маячило несколько фигур.
--Как там Дудик? Чувствует себя лучше?--проговорил голос Чумаченко.--Так я и думал. Ну, мы готовы.--Он сделал жест палкой-тростью.--Каждый, кто находился на сцене в ночь убийства Мартина и кто может дать показания, должен присутствовать при поимке зверя. Господа Самойлова и священник Свириденко не хотели ехать, но оба здесь. Думаю, остальные ждут нас на станции.--Он сердито добавил.-- Ну, чего же вы ждёте!
По аллее приближалась массивная фигура священника. Он едва не споткнулся, поддерживая Веру Самойлову.
--Я, конечно, пойду,--сказал Свириденко.--Хотя не понимаю, зачем я вам нужен.
Чумаченко стукнул палкой по пыльной земле.
--В том-то все и дело. Я хочу, чтобы вы кое-кого опознали. Вы можете кое-что сообщить нам, хотя сомневаюсь, что знаете это. А если вы все не будете делать то, что я вам говорю, мы никогда ничего не узнаем.
Он окинул их сердитым взглядом. Стрешний, отвернувшись, попросил всех не волноваться. Свириденко попытался изобразить на своей пухлой физиономии приветливую улыбку. Вера
 глядела перед собой... Нечитайло не был на железнодорожной станции после прибытия десять дней назад, которые казались прошлым веком.
Они шли по извилистой дороге, тюрьма осталась далеко позади, а контакт с реальностью становился все более ощутимым. Над волнами пшеницы поднималась маленькая станционная постройка, в желтоватых лучах заходящего солнца поблескивали рельсы.
Фонари на платформе еще не горели, но в окошке билетной кассы светилась лампа. Собаки лаяли, как в первый вечер ... Когда они подошли к зданию, то услышали вдалеке пронзительный свисток паровоза. Опираясь на трость, Чумаченко смотрел на приближающийся поезд. На нем были старая черная шляпа с широкими полями и накидка с бантовыми складками, делавшие его похожим на разбойника. Ветер шевелил черную ленту его волос.
--Держитесь рядом со мной,--велел он.--Это единственное мое указание.--Он сурово взглянул на Стрешнего.--Предупреждаю, у вас может возникнуть искушение. Но, что бы вы ни увидели или ни услышали, ради бога, молчите! Понятно?
--Как главный в этом районе...--начал полковник Стрешний, но Чумаченко оборвал его:
--Поезд прибывает. Поднимитесь со мной на перрон.
Приближающийся стук колес действовал Нечитайло на нервы. Он чувствовал себя одним из цыплят, которых Чумаченко загонял в курятник. За поворотом среди деревьев мелькали огни локомотива; рельсы поблескивали, начиная гудеть... Начальник станции открыл скрипучую дверь багажного
отделения, откуда свет упал на доски платформы. Посмотрев в ту сторону, Нечитайло увидел на призрачном фоне желтого неба неподвижную фигуру, стоящую возле станции. Потом он разглядел еще несколько таких же фигур на перроне, держа-
щихся в тени, засунув руки в карманы пальто.
Нечитайло резко повернулся. Вера Самойлова стояла рядом с ним, уставясь на рельсы. Священник, прищурив голубые глаза, вытирал лоб носовым платком и, казалось, собирался заговорить. Стрешний угрюмо смотрел на окошко кассы. Покачиваясь в облаке угольной пыли и сверкая огнями, к
платферме подъехал маленький поезд. Паровоз громко пыхтел. Белый фонарь мигал над входом на станцию. Мимо грязных желтых окон вагонов двигались люди. Теперь единственным звуком был негромкий лязг багажной тележки.
--Вот...--произнес Чумаченко.
На перрон сошел один пассажир. Нечитайло не мог разглядеть его лица из-за перекрещивающихся лучей света и облаков пара. Потом пассажир подошел к станционному фонарю, и писатель уставился на него ...
Нечитайло никогда не видел этого человека раньше. Краем глаза он заметил, что одна из неподвижных фигур на платформе начала приближаться, все еще держа руку в кармане. Но он
продолжал смотреть на сошедшего пассажира--высокого мужчину в старомодной шляпе-котелке с коротко подстриженными седыми усами над крепким смуглым подбородком. Незнакомец замешкался, перебросил большой саквояж из правой руки в левую ...
--Вот,--повторил Чумаченко, схватив Свириденко за руку.--Видите его? Кто он?
Священник  повернул к нему озадаченное лицо.
--Должно быть, вы с ума сошли! Я впервые его вижу! Чего ради ...
--Ага!--Голос Чумаченко стал громче, отдаваясь гулким эхом по всему перрону.--Вы не узнаете его, господин Свириденко, хотя должны были узнать. Ведь это ваш дядя.
В последовавшей паузе ранее неподвижная фигура подошла к священнику сзади, положила ему руку на плечо и произнесла:
--Панас Гртгорьевич Свириденко, я арестую вас за убийство Мартина Самойлова. Должен вас предупредить, всё сказанное вами, будет зафиксировано и может быть использовано как доказательство против вас.
Человек вынул из кармана другую руку, сжимавшую револьвер. Нечитайло, чьи мысли бешено вращались, видел, как фигуры молча приближаются со всех углов платформы.
Священник не двинулся с места, и выражение его лица не изменилось. Он продолжал вытирать платком лоб, что вошло у него в привычку, массивный, солидный, в черной одежде, поверх которой свисала золотая цепочка от часов. Но его голубые глаза, казалось, съежились--не прищурились, а именно
съежились, словно уменьшившись в размере. Нечитайло чувствовал, что Свириденко буквально набирает в себя спокойствие, безмятежность, елейность, как человек набирает воздух в лег-
кие перед плаванием под водой.
--Надеюсь, вы понимаете, что это абсурд,-- заговорил он.--Но...--вежливый жест носовым платком,-- мы, кажется ... э-э ... привлекаем к себе внимание. Полагаю, господа, вы детективы, но даже если вы настолько обезумели, чтобы арестовать меня, вам едва ли понадобится применять силу... Уже
собирается толпа!--добавил священник более сердито. --Если вам необходимо держать руку на моем плече, давайте вернемся или в церковь или в дом господина Кошевого.
Детектив, арестовавший его--угрюмая личность с морщинистым лицом,--посмотрел на Чумаченко.
--Это тот человек, господин полковник?--спросил он.
--Да, инспектор,--ответил Чумаченко.--Можете делать так, как он предлагает... Полковник Стрешний, вы видите того мужчину на перроне? Вы узнаете его?
--Конечно, узнаю!--воскликнул Стрешний.--
Это Степан Свириденко. Он сильно постарел, но я бы узнал его где угодно ... Но, полковник Чумаченко!--Он пыхтел, как кипящий чайник.--Вы не можете утверждать, что  ... Свириденко ...
--Его фамилия не Свириденко,--спокойно сказал доктор.--И я абсолютно уверен, что он не священник. Как бы то ни было, вы узнаете дядю. Я боялся, что вы сболтнете лишнее, прежде чем я успею задать этот вопрос. Всегда оставался шанс, что фальшивый Свириденко похож на настоящего священника...
Инспектор Науменко, предлагаю отвести арестованного в станцию или к нашему доброжелательному хозяину—господину Кошевому. Полковник Стрешний, можете приветствовать вашего старого друга раньше нас. Расскажите ему так много или так мало, как считаете нужным, а потом присоединяйтесь к нам.
Фальшивый Свириденко снял шляпу и стал ею обмахиваться.
--Значит, за этим стоите вы, полковник Чумаченко?--почти дружелюбно осведомился он.--Это меня...э-э... удивляет. Даже шокирует. Вы меня разочаровали, Чумаченко. Идемте, господа. Вам незачем держать меня за руку, инспектор. Уверяю
вас, я не собираюсь бежать.
В сумерках маленькая группа двинулась к зданию вокзала.
Инспектор Науменко медленно обернулся.
--Я решил, что лучше захватить с собой кое-кого из моих людей, господин полковник,-- сказал он Чумаченко.--Вы говорили, что он убийца.
Безобразное слово, произнесенное без всяких эмоций, вызвало тишину, нарушаемую только звуками шагов. Нечитайло, идя позади остальных вместе с Верой, уставился на широкую спину священника, движущегося вперед уверенной походкой. Лысина на голове Свириденко поблескивала в обрамлении желтоватых волос. Владимир Иванович слышал его смех ...
Арестованного поместили в комнату начальника станции. Удобно расположившись на стуле, он глубоко вздохнул. Слово «убийца» все еще звучало в ушах остальных. Свириденко, казалось, знал это. Он медленно окидывал взглядом спутников,
складывая и разворачивая платок, как будто облачался в доспехи.
--Прошу вас, господа,--сказал он,--пусть это будет
выглядеть приятной беседой ... В чем именно меня обвиняют?
--Клянусь Богом!--Чумаченко хлопнул по столу ладонью.--Это просто восхитительно, Свириденко! Вы
же слышали инспектора. Официально вас обвиняют только в убийстве Мартина Самойлова. Понятно?
--Вполне,--кивнул священник.--Рад, что здесь присутствует группа свидетелей ... Даю вам последний шанс, инспектор, прежде чем я скажу что-нибудь. Вы уверены, что хотите продолжать эту нелепость с арестом?
--Таковы полученные мною инструкции.
Свириденко снова кивнул:
--Думаю, вы об этом пожалеете. Потому что три свидетеля --прошу прощения, четыре--удостоверят, что я никак не мог убить моего юного друга Мартина.  Впрочем, как и кого-либо еще.--Он улыбнулся.--Могу я задать вопрос? Кажется, полковник Чумаченко, вы являетесь причиной этой--прошу прощения-- удивительной процедуры. В ночь, когда мой юный
друг ... э-э ... умер, я находился в вашем доме, рядом с вами, не так ли? В котором часу я туда прибыл?
Чумаченко, все еще напоминая бандита, склонил голову. Казалось, он наслаждается происходящим.
--Первый ход,--промолвил он.--Вы пошли пешкой вместо коня ... Спокойно, инспектор, мне это нравится ... Вы прибыли приблизительно в половине одиннадцатого.
--Позвольте вам напомнить ...--В голосе священника послышались резкие нотки, которые, однако, тут же исчезли.--Ладно, не имеет значения. Павнни Самойлова, не скажете ли вы снова этим господам, когда ваш брат покинул дом?
--Как вам известно, там была путаница с часами, --вставил Чумаченко.--Большие напольные часы спешили на десять минут ...
--Совершенно верно,--согласился Свириденко.--Но в какое бы время он ни вышел из дому, я находился в доме господина Кошевого. Вы признаете этот факт?
Вера, странным взглядом смотревшая на Свириденко, кивнула:
--Ну ... да, разумеется.
--А вы, господин писатель? Вы знаете, что я был в доме Кошевого и никуда не отлучался. Вы видели, как Мартин поднимался к тюрьме со своим фонарем, и видели его фонарь в Комнате начальника, когда я находился рядом с вами. Короче говоря, вы
понимаете, что я физически не мог его убить?
Нечитайло был вынужден ответить «да» Отрицать не имело смысла. Все это время Свириденко находился у него перед глазами и перед глазами Чумаченко. Тем не менее ему не иравилось вы-
ражение лица Свириденко. Слишком много гипнотического отчаяния скрывалось за улыбкой на этом широком, розовом, потном лице.
--Вы тоже признаете это, полковник?--спросил Свириденко.
--Да. Признаю.
--И что я не использовал никакое механическое приспособление, наличие которого несколько раз предполагалось во время этого расследования? Что не было никакой смертельной ловушки, с помощью которой я мог убить Мартина Самойлова, не находясь в тюрьме?
--Не было,--подтвердил Чумаченко. Его глаза перестали моргать.--Вы были с нами все то время, о котором говорите. В тот краткий момент, когда вы отбежали от господина Нечитайло по пути в тюрьму, вы ничего не могли сделать--Мартин Самойлов уже был мертв. Ваше поведение не вызывало никаких подозрений. И все же вы собственноручно убили Мартина Самойлова и бросили его тело возле логова.
Снова развернув платок, священник вытер лоб. Казалось, его глаза ищут западню. Теперь они горели гневом ...
--Вам лучше отпустить меня, инспектор,-- неожиданно сказал он.--Вы не думаете, что глупостей достаточно? Этот человек либо пытается шутить, либо ...
--Вот идет полковник Стрешний с господином, которого вы называете своим дядей,--заметил Чумаченко.--Думаю, нам всем лучше вернуться в  дом господина Кошевого. Тогда я продемонстрирую, как вы это сделали. А пока что, инспектор ...
--Да, господин полковник?
--У вас есть ордер на обыск?
--Есть.
--Пошлите ваших людей обыскать дом Свириденко и поезжайте с нами.
Свириденко слегка пошевелился. Его глаза покраснели, черты лица обострились. Но он продолжал улыбаться.
--На вашем месте я бы перестал теребить
этот платок. Ваша привычка постоянно пользоваться носовыми платками слишком хорошо известна. Мы нашли один из них в тайнике колодца, и думаю, инициалы «Т. С.» означают «Панас Свириденко» , а не «Грег Самойлов». Вы обратили внимание, что «Т» легко можно изменить и на «П» и на «Г» если написать эту букву в спешке. Последними сло-
вами, которые старый Грег произнес перед смертью, были «носовой платок» Он позаботился о том, чтобы оставить еще один ключ, помимо рукописи.
Свириденко, отодвинувшись, спокойно разложил платок на колене, дабы все его видели. Чумаченко усмехнулся.
--Вы уже не настаиваете, что ваше имя Панас Свириденко, верно?--осведомился он, указав палкой на приближающихся к ним Стрешнего и высокого смуглого мужчину с большим саквояжем.
--Что, черт возьми, это означает?--высоким пронзительным голосом жаловался последний.--Я должен был навестить друзей и написал Панасу, чтобы он не встречал меня до четверга,
но он телеграфировал мне на корабль, чтобы я ехал прямо сюда, так как это вопрос жизни и смерти, указал поезд и ...
--Это я послал телеграмму,--сказал полковник Чумаченко.--И хорошо сделал. Наш друг исчез бы к четвергу. Он успел внушить полковнику Стрешнему, чтобы тот уговорил его уехать.
Высокий мужчина резко остановился, сдвинув шляпу на затылок.
--Здесь что, все окончательно спятили?--осведомился он.--Сначала Степан болтает невесть что, а теперь ... Кто вы такой?
--Нет-нет,--поправил Чумаченко.--Вопрос в том, кто
это?--Он коснулся руки Свириденко.--Это ваш племянник?
--Черта с два!--воскликнул мужчина, представив шись, как Михайло Свириденко.
--Тогда садитесь или лучше пройдёмте в дом господина Кошевого и там мы всё объясним.
Они двинулись по дороге: по другую сторону от Чумаченко инспектор и  «Панас Свириденко». По другую: Нечитайло, Вера Самойлова и полковник Стрешний с Михайло Свириденко.
--Конечно, ошибку можно доказать,--промолвил «священник».--Но подобная ошибка сильно отличается от обвинения в убийстве, которое вы доказать не можете.
Он заметно побледнел. Выпуклые голубые глаза «Свириденко» были широко открыты, из дряблого рта вырывалось шумное дыхание. В дальнейшем они проделали путь молча. Сумерки быстро сгущались, а вокругдеревья словно выпевали слово «убийца». Потом Нечитайло увидел, что инспектор незаметно повернул револьвер под мышкой таким образом, чтобы дуло было направлено в бок «священника».
Едва они остановился перед домом Кошевого, как Михайло Свириденко спросил у «священника»:
--Где мой племянник, грязная свинья? Что ты сделал с Панасом?
Инспектор схватил его за запястье:
--Спокойно, сударь. Никакого насилия.
--Если он называет себя Панасом Свириденко, то он проклятый лжец! Я убью его! Я ...
Не спеша, инспектор Науменко отодвинул его от «священника» и открыл дверь в дом. Все столпились вокруг «священника». С его венчиком желтых волос он походил на хиреющего святого, но все еще пытался улыбаться. Они проводили его в дом, и Чумаченко стал зажигать свечи в кабинете. 
Стрешний толкнул «священника» в кресло.
--А теперь ...--начал он.
--Лучше обыщите его, инспектор,--посоветовал Чумаченко, возясь со свечами.--Думаю, на нем пояс с деньгами.
--Отойдите!--Голос «Свириденко» стал пронзитель ным.--Вы не в состоянии ничего доказать! ..
Чумаченко поставил подсвечник рядом с ним, осветив потное лицо и вылезшие из орбит глаза.
--Ладно, инспектор, нет смысла его обыскивать,-- равнодушно произнес полковник.--Вы хотите сделать заявление?
--Нет. У вас нет никаких доказательств.
Чумаченко выдвинул ящик письменного стола, словно собираясь достать лист бумаги, чтобы записать показания. Нечитайло следил за движениями его руки. Остальные не видели этого, так как смотрели на «священника», но тот пожирал глазами каждый жест полковника ...
В ящике были не только бумага, но и старомодный пистолет. При свете свечи Нечитайло успел заметить, что в обойме только один патрон. Потом ящик закрылся. Казалось, в комнату вошла смерть.
--Присаживайтесь, господа,--предложил Чумаченко.
«Священник» все еще не сводил глаз с закрытого ящика. Чумаченко посмотрел на Михаила Свириденко, который стоял, сжав кулаки, с глупым выражением смуглого лица.
--Придется мне рассказать вам, как
он совершил эти убийства, раз он отказывается это делать. Это неприятная история. Если вы,  госпожа Самойлова, желаете удалиться ...
--Пожалуйста, уходи,--тихо сказал Нечитайло.--Я пойду с тобой.
--Нет!--вскрикнула Вера, и Владимир Иванович понял, что она с трудом справляется с истерикой.--Я выдержала все это и никуда не уйду. Ты не можешь меня заставить. Если он сделал это, я хочу знать ...
«Священник» взял себя в руки, хотя его голос звучал хрипло.
--Разумеется, оставайтесь, панни Самойлова,-- прогудел он.--Вы имеете право услышать историю этого безумца. Ни он, ни кто-либо другой не сможет объяснить вам, каким образом я мог сидеть с ним в этом доме и одновременно сбросить вашего брата с балкона Комнаты начальника.
--Я не говорил, что вы сбросили его с балкона,-- громко возразил Чумаченко.--Его вообще оттуда не сбрасывали.
Последовало молчание. Чумаченко прислонился к камину, положив одну руку на полку и полузакрыв глаза.
--Есть несколько причин, объясняющих, почему этого не произошло. Когда мы нашли Мартина, он лежал на правом боку. И его правое бедро было сломано. Но часы в кармашке брюк не только не разбились, а продолжали тикать как ни в чем не бывало. При падении с высоты в пять-шесть метров та-
кого быть не могло. Вскоре мы вернемся к этим часам.
В ночь убийства шел сильный дождь. Точнее, он начался незадолго до одиннадцати и закончился ровно в час. На следующее утро, когда мы пришли в Комнату начальника, то обнаружили дверь на балкон открытой. Предположительно Мартин Самойлов был убит около без десяти двенадцать. Дверь, также предположительно, открыли тогда и оставили
открытой. Таким образом, мы должны сделать вывод, что в течение часа дождь лил в открытую дверь.
Разумеется, он заливал и окно--гораздо меньшего размера и прикрытое плющом. Утром под окном были большие лужи. Но в дверь не проникло ни капли воды--пол около нее был сухим и даже пыльным. Иными словами, господа,--спокойно добавил Чумаченко,--дверь открыли не ранее часа ночи, когда дождь прекратился. И ее не мог распахнуть ветер--она такая тяжелая, что с трудом открывается руками. Кто-то открыл ее среди ночи, в
качестве декорации своей пьесы.
Еще одна пауза. «Священник» сидел неподвиж но. При свете свечи было видно, как дергается нерв возле его скулы.
--Мартин Самойлов был заядлым курильщиком-- продолжал доктор Чумаченко.--От страха и волнения он курил весь день. Вполне естественно предпо ложить, что во время бдения в Комнате начальника он курил бы еще чаще... Но на его теле
обнаружили полный портсигар и спички. На полу комнаты не было ни единого окурка.
Чумаченко достал свой портсигар, словно повествование подало ему идею.
--Однако кто-то, несомненно, побывал в Комнате начальника. И вот тут планы убийцы оказались нарушены. Если бы все шло по графику, ему было бы незачем мчаться со всех ног через луг, когда свет погас. Мы бы продолжали ждать и нашли тело Мартина после достаточно продолжительного интерва-
ла, когда он бы ни появился. Но--отметьте это, как отметил наш писатель,--свет погас на десять минут раньше.
К счастью, убийца, раздробив Мартину бедро, чтобы симулировать его падение с балкона, не стал разбивать его часы. Они продолжали идти, показывая правильное время. Предположим (ради гипотезы), что Мартин действительно ждал в Комнате начальника. По окончании бдения он должен был выключить свет и пойти домой. Без десяти двенадцать он бы знал, что его время еще не истекло. Но если кто-то держал
вахту вместо него и его часы спешили на десять минут ...
Полковник Стрешний поднялся со стула, шаря руками в воздухе, как слепой.
--Стефан ...--начал он.
--Мы знали, что часы Стефана на десять минут спешили,--подтвердил Чумаченко.--Он велел горничной перевести напольные часы, но она обнаружила, что это ошибка, и не стала переводить другие часы. А покуда Стефан нес вахту вместо своего кузена, который боялся это делать, кузен уже лежал со
сломанной шеей в логове.
--Но я все-таки не понимаю ...--Стрешний не окон- чил фразу. В прихожей, заставив всех вздрогнуть, зазвонил телефон.
--Лучше вы ответьте на звонок, инспектор,--предложил Чумаченко.--Вероятно, это ваши люди звонят из  дома «священника».
Лже-Свириденко поднялся. Его мясистые щеки обвисли, как у больной собаки.
--Это нелепо...--начал он, словно пародируя собственный голос, потом споткнулся о край кресла и снова сел.
Они слышали, как инспектор Науменко разговаривает в прихожей по телефону. Вскоре он вернулся в кабинет с еще более деревянным лицом.
--Все верно, господин полковник,--обратился он к Чумаченко.--Они спустились в погреб и обнаружили разобранный на части пистолет «браунинг», пару садовых перчаток и чемоданы, полные ...
--Свинья!--рявкнул полковник Стрешний.
--Подождите!—Лже-Свириденко снова поднялся и задергал рукой, как будто скребся в дверь.--Вы не знаете всей истории, только частично догадываетесь ...
--Этой истории я не знаю,--прервал его Михаил Свириденко.--Но я терпел достаточно и хочу знать о Панасе. Где он? Вы убили и его? Как долго вы выдавали себя за него?
--Он умер! Клянусь Богом, я не причинил ему никакого вреда! Я просто хотел мира, покоя и уважения, поэтому занял его место...--Пальцы бесцельно хватали воздух.--Я хочу только немного посидеть здесь и подумать. Вы застигли меня
врасплох... Послушайте, я напишу вам обо всем--иначе никто никогда всего не узнает, даже вы, полковник ... Вы обещаете не мешать мне, пока я буду это делать?
Он походил на огромного хнычущего ребенка. Чумаченко смотрел на него, прищурившись.
--Думаю, инспектор, нам лучше позволить ему это. Он не может убежать. Если хотите, погуляем по лужайке.
Инспектор Науменко оставался бесстрастным.
--Согласно приказаниям, полученным от началь ника Главного полицейского управления в Киеве, полковник, мы должны выполнять ваши распоряже ния. Пусть будет так.
«Свириденко» выпрямился, снова пародируя прежние манеры.
--И еще одно... Я должен настаивать, чтобы полковник Чумаченко объяснил мне кое-что, как я могу объяснить кое-что ему. Ради нашей былой... дружбы, вы не согласитесь задержаться со
мной здесь на несколько минут, когда остальные выйдут?
С уст Нечитайло едва не сорвался протест. Он собирался сказать, что в ящике стола оружие, когда увидел, что Чумаченко смотрит на него. Он зажигал сигарету у камина, и его пришуренные глаза поверх пламени спички просили о молчании ...
Уже почти стемнело. Бушующего и извергающего угрозы Михаила Свириденко силой увели инспектор Науменко и полковник Стрешний. Но прежде полковник Стрешний решил удовлетворить своё лбопытство.
--Полковник? Как появился здесь инспектор и группа полицейских. Вы ведь не вызывали их по телефону или через меня? Если так, то вы мне не доверяли?
--Нет. Я вам полностью доверял. Но всё должно было произойти быстро и неожиданно. Что касается способа вызова---разве вы не заметили, что здесь нет господина Кошевого.—Чумаченко встал, неожиданно отбросил палку.—Маскараду конец. Незачем изображать травмированного, не умеющего быстро ходить человека.
Нечитайло и Вера Самойлова, с удивлением глядя на Чумаченко, вышли в полутемную прихожую. Последнее, что они видели в кабинете, были Чумаченко, все еще прикуривающий сигарету, и «Панас Свириденко», с равнодушным видом тянущийся к письменному столу ...
Дверь закрылась.


 
           Г Л А В А  9


Они сидели в кабинете начальника станции и ждали прибытия поезда. Такое случается редко, но всё же происходит:отправлялись они в разные стороны: Киев и Ужгород—а вот поезда в эти направления прибывали почти в одно и то же время. Полковник Стрешний в гордом одиночестве отправлялся в Ужгород. В Киев же направлялась большая группа: полковник Чумаченко, инспектор Науменко, доктор Шнайдер и пятеро полицейских. Нечитайло оставался в селе, чтобы разрешить мучившие его вопросы личного характера. За спинами большой группы маячила фигура поникшего человека. Нечитайло, глядя на него вспомнил, как вечером Чумаченко дал ему стопочку исписанных листов и он, читая их, ещё раз пережил события, произошедшие с ними в маленьком закарпатском селе.
   
                ЗАЯВЛЕНИЕ

«Полковнику Чумаченко, инспектору Науменко или тем, кого это касается: я выслушал версию полковника, а он выслушал мою историю. Я абсолютно спокоен. Кажется, в юридических докумен- тах следует писать «В  здравом уме» или что-то в этом роде, но думаю, меня простят, если я не буду строго придерживаться установленных правил, поскольку не знаком с ними.
Попробую быть откровенным. Это легко, так как я решил застрелиться, как только допишу свое заявление. В какой-то момент у меня мелькнула мысль застрелить полковника Чумаченко во
время нашей беседы несколько минут назад. Но в пистолете всего лишь один патрон. Когда я пригрозил ему оружием, он жестом изобразил петлю на шее, и я пришел к выводу, что пуля для меня куда лучший выход, чем повешение, поэтому отложил пистолет. Признаюсь, что я искренне ненавижу полковника Чумаченко за то, что он разоблачил меня, но я должен думать в первую очередь о собственном благе, а быть вздернутым мне не улыбается. Говорят, это очень болезненно, а я никогда не мог стойко терпеть боль.
Прежде всего, позвольте воздать себе справед ливость, выразив в своем последнем слове убеждение, что мир обошелся со мной постыдно. Я не преступник, а образованный и способный человек, могущий быть украшением любого общества, в
котором вращаюсь. В какой-то степени это служило мне утешением. Я не назову мое подлинное имя и не стану особенно распространяться о своем прошлом, так как не желаю, чтобы, в нем копались, но одно время я действительно изучал теологию. Меня отчислили из семинарии в силу злосчастных об- стоятельств, в которых может оказаться любой здоровый и крепкий молодой человек, если религия не мешает ему поддаваться чарам хорошенькой девушки. То, что я украл деньги, я отрицаю и поныне, как и то, что пытался возложить вину на одного из сокурсников.
Мои родители не понимали меня и не проявили ко мне сочувствия. Уже тогда я не мог избавиться от мысли, что мир несправедливо обходится со своими наиболее достойными сыновьями. Буду краток: я не мог найти работу. Мои дарования позволяли мне быстро сделать карьеру, при наличии воз- можностей, но их-то у меня как раз и не было, кроме абсолютно мне не подобающих. Я занимал деньги у тетушки, ныне она мертва, странствовал по стране, знал бедность, а однажды даже голод, и тосковал все сильнее. Мне хотелось осесть где-нибудь, остепениться, пользоваться уважением и испробовать вкус легкой жизни.
Более трех лет назад, я познакомился с молодым Панасом Григорьевичем Свириденко.
Он рассказал мне, что влияние некоего полковника Стрешнего, старого друга его дяди, никогда, правда, не видевшего племянника, помогло ему приобрести новое великолепное место службы. Хорошо зная теологию, я подружился с ним во время долгого путешествия. Мне незачем на этом останавли-
ваться. Бедняга умер вскоре. Именно тогда мне пришла в голову мысль, что я должен исчезнуть,
а новый Панас Свириденко--появиться в селе Визниця. Я достаточно знал прошлое Панаса, чтобы занять его место, а его дядя никогда не покидал Америки. Конечно, мне приходилось пе- реписываться с ним, но, печатая редкие письма на машинке и научившись точно имитировать подпись Свириденко в его паспорте, я не опасался разоблачения. Высшее  богословское образование получил русском Иерусалиме, истинном православ ном центре, так что я едва ли мог столкнуться с каким-нибудь его старым другом.
Моя жизнь была приятной и пасторальной, но отнюдь не стимулирующей. Я был оригинальным,  как и большинство людей, хотел быть богатым и много путешествующим господином. Однако мне приходилось обуздывать свои аппетиты, дабы мои проповеди звучали искренне и поучительно.
С гордостью заявляю, что честно вел приходскую бухгалтерию и только однажды--в силу острой необходимости, когда девушка-служанка пригрозила мне скандалом за нападение,--подделал отчет. Но я хотел вести более интересную жизнь, скажем в континентальных отелях с многочисленной
прислугой, и время от времени пускаться в любовные приключения.
Разговаривая с семьей Самойловых, я понял, на основании выводов из дневника старого Антона  Самойлова, который Грег Самойлов любезно
одолжил мне, я решил, что в колодце логова, очевидно, спрятано сокровище. Если оно было подлежащим реализации--например, драгоценности или слиток золота,--я мог бы вскоре уйти
в отставку и исчезнуть.
Не стану задерживаться на этой части моей истории. Злая случайность вмешалась снова. Почему Бог допускает такое? Я нашел тайник, и, к моей великой радости, в нем оказались драгоценные камни. Благодаря более ранним опытам я знал
надежного человека в Ужгороде, который мог организовать их продажу на очень выгодных условиях. Повторяю: я нашел камни и приблизительно оценил их стоимость в пять миллионов рублей.
Точно помню, что это открытие я сделал во второй половине дня 18 октября. Когда я стоял на коленях в тайнике, взламывая железную шкатулку, где находились эти камни, и прикрывая свечу от стороннего наблюдения, мне показалось,
что я слышу какой-то эвук в колодце снаружи. Я успел увидеть, как дрожит веревка, и исчезаюшую наверху тощую ногу, а затем услышал смех Грега Самойлова, который было невозможно не узнать. Несомненно, он заметил, что в колодце что-то не так. Тогда он спустился вниз, увидел меня за работой и теперь поднимался, смеясь.
Могу добавить, что Грег Самойлов всегда испытывал необъяснимую неприязнь, даже ненависть к церкви и всему священному, а его отношение временами доходило почти до кощунства. Из всех людей именно он был способен причинить мне наибольший вред. Даже если Грег не видел мою находку, а я уверен, что он ее видел, его веселье при обнаружении меня за подобным занятием разрушало все мои надежды. Здесь я должен указать на странную черту моего характера. Временами я полностью теряю контроль над своими реф-
лексами и почти наслаждаюсь, причиняя физическую боль.
           Даже ребенком я заживо хоронил кроликов и отрывал крылья мухам. В зрелые годы это часто выражалось в ошеломляющих поступках, которые я стараюсь забыть и которые часто меня пугали ... Но позвольте мне продолжать. Поднявшись наверх,
я застал Грега Самойлова  ожидавшим меня у колодца в мокром костюме для верховой езды, согнувшись пополам от смеха и хлопая себя хлыстом по колену. Шкатулка с драгоценностями была спрятана у меня под пальто, а в руке я держал маленький ломик.
Когда Грег, корчась от смеха, почти повернулся ко мне спиной, я ударил его ломиком и продолжал бить, даже когда он упал, получая от этого удовольствие. Не могу похвастаться, что в тот момент план, который я замыслил, созрел полностью, но вскоре он обрел форму, и я решил обратить легенду
о сломанных шеях Самойловых себе на пользу.
Я сломал ему шею железным ломом и оставил тело в кустарнике, свистом подозвав его лошадь. Легко вообразить мой страх, когда позднее я узнал, что он не умер и хочет меня видеть. Полковник Чумаченко сказал мне, что именно этот факт впервые
вызвал у него подозрения на мой счет, а именно, что Грег Самойлов просил вызвать меня к его смертному одру и хотел поговорить со мной наедине. Мое естественное возбуждение после этого разговора, которое я едва ли мог скрыть, не осталось незамеченным.
Грег Самойлов кратко сообщил мне то, что полковник Чумаченко недавно изложил всем нам!!
свой план положить заявление о моей виновности в сейф Комнаты начальника, дабы приговор за убийство висел у меня над головой целых три года. У слышав это, я не знал, что мне делать. Я хотел задушить его, но это означало бы крики и не-
медленное разоблачение. Тогда я подумал, что за три года, безусловно, найду способ расстроить его намерения. Вернувшись к остальным, я постарался внушить им, что старик безумен, на тот случай, если ему придет в голову выдать меня перед смертью.
Нет нужды описывать здесь многочисленные планы, которые я строил с целью украсть эту бумагу. Они ни к чему не привели. Вместо того чтобы уйти в отставку и покинуть село, я оказался беспомощным. Разумеется, за три года я мог очутиться за тридевять земель, но против бегства существовала веская причина. Если бы я так поступил, началось бы расследование исчезновения Панаса Свириденко. Оно бы неизбежно обнаружило, что настоящий Свириденко мертв, если бы я не объявился
и не прекратил следствие. Я мог бы так сделать, не угрожай мне обвинение в убийстве, лежащее в сейфе, в таком случае я был бы всего лишь Панасом Свириденко, отказавщимся от обязанностей пастора. Но если бы я стал беглецом, полиция неизбежно обнаружила бы, что произошло с подлинным свя-
щенником, а меня бы сочли виновным и в его
убийстве.
Так или иначе, исчезнув тогда, я был бы обвинен в убийстве. Единственным выходом было каким-то образом похитить бумагу из сейфа. Поэтому я решил завоевать доверие молодого Мартина Самойлова перед его отъездом в Америку. Думаю, я могу ут-
верждать, не будучи обвиненным в недостатке скромности, что обладаю качествами, способными завоевать дружбу того человека, которого я выберу. Я проделал это с Мартином, которого считал немного самодовольным и упрямым, но в целом
вполне симпатичным юношей. Он рассказал мне о ключах к сейфу и условиях, касающихся его миссии в вечер своего двадцатипятилетия. Даже два года назад это тревожило Мартина. С течением времени, по его письмам из Америки, я понял, что страх стал почти патологическим, если я могу использовать это слово, и что я в состоянии обратить себе на пользу этот факт, равно как и хорошо известную преданность Стефана Самойлова своему кузену--куда более яркой личности.
Разумеется, моей целью было завладеть бумагой. Вызывало сожаления лишь то, что я был вынужден, делая это, убить Мартина, который мне нравился, а потом и его кузена Стефана, но у вас не должно остаться сомнений, что мое положение
было крайне рискованным. Я уже указывал, что мой план основывался на страхе Мартина и преданности ему Стефана, но существовал и третий элемент. Эти два молодых человека внешностью и телосложе-
нием удивительно походили друг на друга. На расстоянии их можно было легко перепутать.
Внушив им доверие к себе, я предложил следующее. Мартину незачем подвергать себя ужасам ночного бдения. В назначенный вечер, сразу после обеда, оба должны подняться в свои комнаты--при этом Мартин попросит, чтобы его не беспокоили, дабы никто не вошел в неподходящий момент и не
раскрыл трюк. Стефан облачится в одежду Мартина, а Мартин--в одежду Стефана. Чтобы не тратить время на повторное переодевание по окончании бдения, я предложил Стефану упаковать в чемодан свой костюм и что-нибудь из одежды Мартина и передать чемодан ему.
Мартин возьмёт чемодан и сразу же пойдет  к моему дому. В условленное время Стефан отправится в Комнату начальника, взяв ключи Мартина,
и выполнит предписанные традицией семьи Самойловых инструкции.  Следует понимать, что этот план сообщил им я. Мои собственные планы были совсем иными, но позвольте мне продолжить. Ровно в пол:ночь Стефан должен был покинуть Комнату начальника, а Мартин, переодевшись в собственный
костюм в моём доме, прнидти к тюрьме и
ждать Стефана на дороге. Когда Стефан передаст кузену ключи, фонарь и письменное доказательство его бдения, Мартин пешком вернется в дом. Стефан прийдёт в мой дом, переоденется и тоже вернется-- якобы после прогулки по сельской местности с целью успокоить нервы в ночь испытания кузена.
Нет надобности говорить, что в мои намерения входило, во-первых, обеспечить себя абсолютным, неопровержимым алиби и, во-вторых, создать видимость того, что убийство Мартина--дело рук Стефана. Для этого я играл на семейной гордости,
которая, сама по себе, является похвальным чувством. Я пред- ложил, несмотря на нарушение буквы испытания, сохранить его дух. Пусть Стефан откроет железную шкатулку в сейфе, но не обследует ее содержимое, а вместо этого положит ее к себе в карман и передаст Мартину, когда они встретятся в полночь снаружи тюрьмы. Мартин, вернувшись в дом, сможет изучить содержимое на досуге. Если завтра адвокат Сусло выразит недовольство тем, что он удалил из железной шкатулки то, что нужно было там оставить, Мартин сможет сослаться на ошибку. Вполне безобидную ошибку, поскольку его поведение в любом случае доказывает, что цель испытания осуществлена-- он провел час в Комнате начальника.
Мой образ действий был совершенно ясен. Мартин придёт в мой дом не позднее половины десятого, и от него можно будет избавиться прямо там. Я сожалел, что не мог сделать его кончину совсем безболезненной, но от удара железным ло-
мом он лишится сознания и не почувствует перелома шеи и прочих увечий. После этого я отвезу его на моей телеге  в логово и оставлю под стеной. Прогноз обещал пасмурную и сырую погоду, что впоследствии подтвердилось.
Потом я должен был отправиться в дом господина Кошевого, где остановились полковник Чумаченко и его друг писатель Нечитайло. Уже пред- ложив совместное наблюдение за окном Комнаты начальника, я чувствовал, что лучшего алиби мне не требуется. Когда ровно в полночь там погаснет свет, наблюдатели успокоятся, решив, что Мартин благополучно выдержал свое бдение. Вскоре
я бы откланялся. Я знал, что Стефан будет терпеливо ждать своего кузена у тюрьмы, сколько мне понадобится, и постарается, чтобы его не заметили. Чем дольше я задержусь, тем лучше. Расставшись с полковником, я  присоединюсь к Стефану. Я сообщу ему, что, к сожалению, во время визита в мой дом его кузен сильно напился,--учитывая поведение Мартина, это покажется более чем вероятным,--поэтому Стефан должен помочь мне привести его в чувство, прежде чем панни Самойлова начнет беспокоиться.
Он вернется с ключами, фонарем и содержимым железной шкатулки в мой дом вместе со мной. С ним не понадобится особых ухищрений--пули будет достаточно. Позже той же ночью я смогу вернуться в тюрьму и убедиться, что Стефан ничего не упустил. Я пытался найти предлог, чтобы заставить его открыть дверь на балкон, но боялся, что это вызо-
вет у него подозрения, и решил сделать это сам. Едва ли я должен описывать то, что произошло в действи-
тельности. Хотя на определенной стадии, которую я укажу, мои расчеты оказались нарушенными, думаю, я могу утверждать, что присутствие духа спасло меня от опасной ситуации.
Поражение нанесла мне случайность. Слуга Дудик видел Стефана, когда тот упаковывал в чемодан смену одежды,--это указывало на бегство. Панни Вера вышла в холл, непредвиденный случай, когда Стефан в роли Мартина покидал дом. Но она видела его только со спины, на расстоянии и при
тусклом свете, а когда окликнула его, он всего лишь что-то пробормотал, симулируя опьянение, и таким образом ушел неразоблаченным. Никто не встретил ни одного из кузенов и не заговорил с ними, когда они изображали друг друга. А когда Дудик принес фонарь к комнате Мартина, где ждал Стефан, он, по его словам, никому его не передал, а просто оставил у двери. Идя за фонарем в конюшню, Дудик видел уходящего Мартина, но было уже темно.
Мне пришлось убить Мартина. Признаюсь, я испытывал колебания, делая это, так как он почти со слезами на глазах тряс мне руку и благодарил за избавление от того, что его пугало больше всего на свете. Но, нанеся ему внезапный удар, когда он склонился над вожделенным графином, я почувствовал воодушевление. Он весил очень мало, а я считаюсь сильным человеком, так что дальнейшее не составило для меня труда. Аллея позади дома Кошевого вывела меня к тюрьме. Я пристроил тело под балконом у стены и вернулся в дом Кошевого. Хотя я носился с идеей насадить тело на колья сте-
ны в качестве более реалистичной детали и подтверждения древней истории о смерти Антона, я отказался от нее, чтобы произошедшее не выглядело чересчур соответствующим проклятию Самойловых.
Теперь я беспокоился лишь о том, чтобы Стефан безопасно выбрался из здания. Хотя мне не хочется говорить дурно о мертвом, вынужден сказать, что он был туповатым парнем и едва ли мог действовать быстро в рискованной ситуации. Он с трудом понимал мой план, неоднократно вступая из-за него
в горячие споры с Мартином... По словам полковника Чумаченко, пока мы ждали в саду, когда пробьет одиннадцать, я слегка переборщил. Мое возбуждение и казавшийся несушественным вопрос о Стефане в критический момент ожидания заставили его задуматься, но меня оправдывает то, что я переживал
сильнейшее эмоциональное напряжение, подобных признаков которого следовало ожидать.
Теперь перейду к еще одной дьявольской случайности, которая победила меня. Конечно, я имею в виду разницу в десять минут на часах. Какое-то время я был озадачен, не понимая почему,-- поскольку Стефан погасил свой фонарь на десять
минут раньше, что едва не привело к катастрофе,--так вот, почему он прибыл в Комнату начальника почти ровно в одиннадцать. С сожалением признаю, что полковник Чумаченко нашел ответ раньше меня, расспросив слуг в доме Самойловых. Карманные часы Стефана спешили на десять минут. Но, ожидая в комнате Мартина, он, естественно, следил за временем по часам на стене.
Стефан велел горничной перевести все часы в доме в соответствии со временем, которое показывали его собственные, и думал, что она это сделала. Но, как обнаружил полковник Чумаченко, большие часы в комнате Мартина шли правильно. Таким образом, Стефан вышел из дома в правильное время. Но в Комнате начальника он мог пользоваться только своими часами, поэтому ушел на десять минут раньше.
В этот момент--не из-за погрешности в моих замыслах, а исключительно по воле случая—писатель Нечитайло, к которому я питаю высочайшее уважение, дошел до опасной стадии эмоционального напряжения. Он решил бежать через луг. Я пытался отговорить его--меня бы погубило, если бы он
столкнулся с Стефаном, покидающим тюрьму. Но, видя, что его невозможно остановить, я последовал за ним. Зрелище священника, бегущего с непокрытой головой в грозу, как деревенский мальчишка, не осталось незамеченным полковником Чумаченко, но мой ум был занят другими делами. Я увидел то, на
что надеялся и что было вполне естественным-- писатель бежал к логову, а не к воротам тюрьмы.
И тогда меня осенило вдохновение, которым я, однако, не могу гордиться, так как это черта характера, а не приобретенное достоинство. Я понял, как эту опасность можно превратить в преимущество. Как и подобало человеку с чистой совестью, я бежал к тюремным воротам. Я строго предупредил
Стефана, что он должен пользоваться фонарем направляясь в тюрьму, но не выходя оттуда. Кто-нибудь может заметить, как он встречается с Мартином на аллее, и удивиться.
Точный расчет времени я могу смело поставить себе в эаслугу. Писатель скрылся в ночи и дожде, и я успел встретить Стефана. Убедившись, что документ у него, я объяснил ему, что он ошибся, это была удачная мысль, ушел на десять минут раньше и что Мартин еще в моём доме. Я добавил, что у наблюдателей возникли подозрения и они направ-
ляются сюда. Поэтому он должен как можно скорее идти в мой, но кружным путем. Я боялся, что он может
включить фонарь, поэтому забрал его, намереваясь выбросить где-нибудь в лесу.

Но воображение подсказало мне лучший план. Писатель мог видеть что-нибудь только при вспышках молний, поэтому я ногой разбил фонарь и в спешке просто бросил его у стены. В подобных кризисных ситуациях мозг действует с поразительной быстротой и изощренностью. Больше опасаться нечего. Стефан был на пути к моему дому. Нечитайло неминуемо обнаружил бы тело Мартина, но, если бы этого не произошло, я намеревался «наткнуться» на него. После этого я предполагал отправился бы в дом Кошевого за врачом или полицией, ва лице доктора Шнайдера и полковника Стрешнего. Мне хватило бы времени, чтобы добраться в пасторский дом раньше Стефана.
Нужно ли говорить, что все сработало? Той ночью мне предстояла сверхчеловеческая задача, но я хладнокровно взялcя за ее выполнение. Убийство Мартина послужило стимулом к другим деяниям. Как я позже сказал полковнику Стрешнему, прежде чем отправиться за доктором Шнайдером, я, вполне есте-
ственно, заехал домой за плащом. Я слегка замешкался и прибыл буквально за секунду до
Стефана. Было бы надежнее подойти к нему ближе и выстрелить в упор, чтобы создать поменьше шума, но мой дом стоит на отшибе, так что выстрел вряд ли могли услышать, и в тот момент казалось более «спортивным», стоя на некотором расстоянии, выстрелить ему между глаз.
Потом я надел плащ и привёл в тюрьму доктора Шнайдера... Все наши труды завершились к двум часам. Мне оставалось несколько часов до рассвета, чтобы закончить собственные дела. Я испытывал жгучее желание привести все в порядок,
подобно тому, как человек стремится прибрать в комнате. Конечно, я мог бы спрятать тело Стефана--по крайней мере, временно--в подвале, где спрятал  саквояж и кое-какие орудия, которыми обрабатывал Мартина. Но я должен был отойти ко сну, сделав, так сказать, генеральную уборку. Кроме того, мне нужно было свалить убийство Мартина Самойлова на
его кузена, и я не мог допустить никаких случайностей.
Все необходимое я сделал в ту ночь. Работа была не тяжелая, так как тело весило мало. Отлично зная дорогу, я не нуждался в фонаре. Я столько раз предпринимал одиночные прогулки по тюрьме--стоя на ее стенах, где меня, боюсь, часто видели, бродя по историческим коридорам с подходящей цитатой на устах,--что легко ориентировался в темноте. Располагая ключами Самойлова, я теперь имел доступ в Комнату начальника. Долгое время я не был уверен, была ли когда-нибудь заперта дверь на балкон,--в любом случае, как я указывал, ее можно было отпереть. Я сделал это, и мой план был
осуществлен до конца.
Да, еще одно. Железную шкатулку, содержавшую документы в сейфе, я бросил в колодец. Я поступил так потому, что все еще остерегался--нет, следует сказать, боялся--дья-
вольского ума Грега, которого я убил. Что, если еще один документ хранился в потайном отделении? Лучше было не рисковать.
Меня забавляет мысль, что прошлой ночью я едва не был пойман. Мне казались подозрительными эти совещания в доме господина Кошевого, и я стал наблюдать, вооружившись должным образом. Кто-то пытался меня остановить, и я выстрелил, а сегодня с облегчением узнал, что это был всего лишь
слуга Дудик. Ранее в этом повествовании я заявлял, что намерен быть откровенным. Теперь беру свои слова назад. Есть один пункт, где я не могу быть откровенным, даже зная, что через несколько минут поднесу револьвер к виску и нажму на спуск Иногда по ночам я видел лица. Прошлой ночью
мне также привиделось одно ...
Воспоминания меня расстроили. Я не стану это обсуждать. Такие обстоятельства нарушают изящную логику моих планов. Это все, что я могу сказать. Итак, господа, читающие мою исповедь, я подхожу к
концу. Дела с торговцем бриллиантами завершались удовлетворительно, хотя они были нечастыми в течение этих лет, дабы не возбуждать подозрения. Я был готов. Когда в качестве кульминации злосчастных случайностей я получил письмо от мое-
го «дядюшки», извещающее о его первом визите в Россию за десять лет, я воспринял это с покорностью.
Короче говоря, я устал. Я боролся слишком долго и хотел только покинуть Визницю. Поэтому я всем рассказывал новости о грядущем приезде дяди, украшая их подробностями, и даже уговаривал полковника Стрешнего встретить его, зная, что он откажется и потребует, чтобы я сделал это сам. Я должен был исчезнуть. В течение трех лет я так долго размышлял о случайностях, которые обрушивались на меня самым губительным образом, что
спокойная упорядоченная жизнь, лишенная опасностей, не казалась более привлекательной.
Полковник Чумаченко оставил мне в качестве любезности пистолет. Пока что я не хочу им воспользоваться. Этот человек обладает слишком большим умом... Теперь я жалею, что не застрелил его. Когда смерть так близка, я думаю, что примирился бы с мыслью о повешении,
если бы у меня оставалось еще несколько недель. Лампа дает не слишком много света, а я предпочел бы убить себя с соответствующим размахом и, по крайней мере, в более подобающей одежде.
Похоже, красноречие, которое вдохновляло меня при написании проповедей, теперь покидает мое перо. Совершил ли я святотатство? Человек моих достоинств, говорю я себе, не мог этого сделать, поскольку мои принципы--хотя я не был
и вряд ли буду посвящен в духовный сан--были самого достойного порядка. Где же крылась погрешность в моих планах? Я спросил об этом порлковни ка Чумаченко. Вот почему я хотел поговорить с ним наедине. Его подозрения в отношении меня пре-
вратились в уверенность, когда я, стараясь изгнать сомнения из умов, опрометчиво заявил, будто Грег Самойлов на смертном одре обвинил в своей гибели одного из членов семьи.
Я был опрометчив, но последователен. Если бы жизнь дала мне какую-нибудь возможность, какой-нибудь шанс для реализации моих блестящих  дарований, я стал бы великим человеком. Сейчас я с трудом заставляю себя оторвать перо от
бумаги, так как должен взять другой предмет. Я ненавижу всех. Я бы уничтожил весь мир, если бы мог, но теперь должен уничтожить себя. Я кощунствовал. Я, кто тайно не верил в Бога, молюсь ... Боже, помоги мне. Больше не могу писать--меня тошнит».
Он подписался именем Панаса Свириденко, даже в последний, как думал Нечитайло, момент не захотел назвать своего настоящего имени. Он не застрелился. Когда открыли дверь, он бился в истерике, не донеся пистолет до виска и не решаясь спустить курок. А вот теперь полагал Нечитайло, на следтствии в Киеве, он обязательно назовёт своё настоящее имя. Но разве это имеет значение?