Реинкарнация-9

            РЕИНКАРНАЦИЯ  9

-- Существует  ли  такая  вещь, как реинкарнация? Сколько у  меня  было жизней в прошлом? Кем я тогда был? «Кармический долг» -- это реальность? Трудно поверить в то, что по этому поводу все еще возникает вопрос, Я с трудом  могу себе это  представить. Было  так много сообщений  о вспоминании прошлых  жизней  из  исключительно  надежных   источников.   Некоторые  люди поразительным  образом воскресили в  памяти  подробные  описания событий,  и доказано, что при этом была исключена всякая возможность того, что они могли каким-то   образом   выдумать   или   изобрести   что-то,   чтобы   обмануть исследователей или своих близких.
--У тебя было  647 прошлых жизней, раз уж ты настаиваешь на точной цифре. Это  твоя  648-я. В  других ты был  всем. Королем, королевой, рабом.  Учителем, учеником, мастером.  Мужчиной, женщиной. Воином, пацифистом. Героем, трусом. Убийцей, спасителем. Мудрецом, глупцом. А сейчас детективом и будешь им долго, полка самому не надоест. Всем этим ты был!
--Я иногда  чувствую себя экстрасенситивом. Существует ли вообще такая вещь,  как «ясновидение»? Есть  ли  оно  у меня?  Находятся ли люди, которые называют себя экстрасенсами, «в сговоре с дьяволом»?
--Да, такая вещь, как ясновидение, существует. У тебя оно есть. Оно  есть у каждого. Нет человека, у которого не  было  бы  способностей,  которые  ты называешь экстрасенситивными, есть только люди, которые их не используют.  Применять ясновидение и другие подобные способности -- это не более чем пользоваться шестым чувством. Очевидно, что это не означает  «быть  в сговоре с дьяволом», иначе я бы не дал тебе это чувство.  И  конечно,  нет никакого дьявола, с которым можно было бы сговориться.

                (Уолш. «Беседы с Богом»)


Звонок телефона застал Чумака в прихожей.
--Слушаю, Чумак!
--Игорь Анатольевич!—узнал он голос секретаря председателя Службы Безопасности.—Вас вызывает новый начальник. Время назначено на 13-30.
--Хорошо. Буду во-время. Спасибо, что предупредили.
Чумак положил трубку на рычаг и спустился к машине. Зайдя в здание Управления, он направился в свой кабинет. По пути зашёл в кабинет сотрудников, поздоровался и предепредил, что ему назначена встреча с новым Председателем Службы. Попросил дождаться его возвращения, чтобы обсудить вопросы, поставленные на совещании. Прошёл в свой кабинет, посмотрел на часы—время было только 12-30. Сел за стол и вынул из папки распечатанный текст.
«Вот только  небольшая часть моих вопросов. Как я сказал, у меня  их еще сотни.  Некоторые из  них смущают меня  -- они  кажутся такими наивными.  Но ответь на них, пожалуйста, по очереди, и давай «обсудим» их.
Хорошо. Мы  начинаем.  И  не  извиняйся  за эти вопросы.  Это  вопросы, которые  мужчины и женщины  задавали на протяжении сотен лет. И если  бы эти вопросы были  глупыми, их бы  не задавали снова и снова в каждом  поколении. Итак, давай приступим к вопросу номер один.
Я  установил  во  Вселенной  Законы,  которые  позволяют  тебе  иметь--создавать  --  в точности  то, что  ты выбираешь.  Эти законы  невозможно ни нарушить,  ни  игнорировать. Ты следуешь этим  законам  прямо  сейчас, когда читаешь это. Ты не  можешь не следовать Закону,  ибо так все устроено. Ты не можешь устраниться от этого; не можешь действовать вне этого. Каждую минуту твоей жизни ты действовал в пределах этого, и все, что ты когда-либо переживал, ты, таким образом, сам создал.
Ты находишься  в партнерстве с Богом.  У нас  с  тобой заключено вечное соглашение. Я пообещал тебе всегда давать то, что ты просишь. Ты пообещал -- просить  и понимать  процесс просьбы  и ответа.  Я уже однажды объяснил тебе этот процесс. Я сделаю это еще раз, чтобы ты ясно понял его. Ты являешься  тройственным существом.  Ты состоишь  из  тела, разума  и духа. Ты также можешь называть их физическим, нефизическим и метафизическим. Это Святая Троица, и ее называли многими разными именами. То, что есть ты, есть Я. Я проявлен как Три-В-Одном. Некоторые из ваших богословов называют это Отцом, Сыном и Святым Духом. Ваши психологи  признали  этот триумвират  и назвали его  сознательным, подсознательным и сверхсознательным. Ваши философы называют это личностью, эго и сверх-эго.
Наука называет это энергией, материей и антиматерией. Поэты говорят  о разуме, сердце и душе. Мыслители   определяют это как тело, разум и дух. Ваше время делится  на  прошедшее, настоящее и будущее. Разве  не может это быть тем же, что и подсознательное, сознательное и сверхсознательное? Пространство подобным же образом разделено на три части: «здесь», «там» и «промежуточное пространство». Трудности  начинаются с определением и описанием этого  «промежуточного пространства».   Как   только  ты   начинаешь   определять   или   описывать--пространство,  которое  ты  описываешь, становится «здесь» или  «там». При этом  мы знаем, что «промежуточное пространство» --  существует. Это то, что удерживает  «здесь»  и  «там»  на своих  местах. Точно  так  же,  как вечное «сейчас» удерживает на своих местах «до» и «после».
Эти  три  аспекта тебя самого  суть фактически  три энергии.  Ты мог бы называть их мыслью, словом и действием. Все три, соединенные вместе, рождают результат,  который на вашем языке и в вашем  понимании называется чувством, или опытом. Твоя  душа  (подсознание,  «Оно»,  дух, прошлое и т. д.) является общей суммой  всех чувств, которые ты когда-либо  испытал (создал). Твое осознание некоторых из них называется у вас памятью. Вспоминая, ты воссоздаешь, заново собираешь отдельные части вместе. Собрав и воссоединив все части самого себя, ты вспомнишь, Кто Ты Есть в Действительности.
 Процесс  творения начинается с  мысли  -- идеи,  понятия, визуализации. Все, что ты видишь, когда-то было чьей-то идеей. Все, что существует в вашем мире, изначально существовало в форме чистой мысли. Это справедливо  и  в отношении  Вселенной.  Мысль --это первый уровень творения. Следующим идет  слово. Все,  что ты говоришь,  есть  мысль  выраженная. Слово  созидательно,  оно посылает  творческую энергию во  Вселенную.  Слова более  динамичны  (или,  можно  сказать,  более  созидательны),  чем  мысли, поскольку слова представляют собой иной уровень вибраций, чем мысли. Слова в большей степени влияют на Вселенную (изменяют ее).
Слова -- это второй уровень творения. Затем идет действие.ь Действия--это слова в движении. Слова --мысли выраженные. Мысли – идеи сформированные. Идеи--энергии собранные.  Энергии—силы высвобожденные. Силы--это  элементы существующие. А  элементы суть частички  Бога,  части Целого, то, из чего состоит все.  Начало есть Бог. Конец есть действие.  Действие  есть Бог создающий  -- или Бог переживаемый.
Твоя мысль о  самом  себе такова:  ты  недостаточно хорош, недостаточно замечателен, недостаточно безгрешен для того, чтобы быть частью Бога, быть в партнерстве с Богом. Ты так  долго отрицал,  Кто Ты Есть, что уже забыл, Кто Ты Есть. И это произошло  не  по  случайности или  совпадению. Это все --  часть божественного плана.  Ибо ты не  смог бы объявить, создать, пережить то, Кто Ты Есть, если бы ты уже был этим.
Тебе было необходимо вначале разорвать (отрицать, забыть) твою связь со Мной, чтобы во всей  полноте пережить ее, полностью создав ее заново --  или заново  призвав ее. Ведь твоим-- и  Моим --самым великим желанием было, чтобы  ты  смог пережить себя как ту часть Меня, которой ты являешься. Таким образом,  ты находишься в процессе переживания  самого себя  через  создание себя заново в каждый отдельный момент. Так же, как и Я. Через тебя.
Видишь, в  чем  состоит это  партнерство? Постиг его  смысл? Это святое сотрудничество, воистину -- святое причастие. Твоя жизнь «даст  тебе  передышку»  тогда, когда ты решишь  выбрать это сотрудничество.  До  сих пор ты его  пока еще  не выбрал. Ты все откладывал, продлевал,  медлил, протестовал.  Пришло, наконец,  время для того, чтобы ты провозгласил и произвел то, что тебе было обещано. Для этого тебе необходимо поверить в обещание и жить им. Ты должен прожить обещание Бога.
Обещание Бога сводится к тому, что ты есть Его сын. Ее порождение. Его подобие. Равный Ему.  Ага... вот ты  где застрял. Ты можешь принять «Его сына», «порождение», «подобие», но  тебя отбрасывает  от «равного  Ему». Это слишком много, чтобы принять.  Слишком много величия,  слишком это замечательно --  слишком много ответственности.  Ведь,  если  бы  ты  действительно  был  равным Богу,  это означало  бы, что ничего не делается с тобой, все делается тобой.  Больше не может быть жертв и злодеев--только результаты твоей мысли.
 Говорю  тебе:  все,  что ты  видишь в своем мире,  является результатом твоего представления о нем. Ты хочешь, чтобы  твоя жизнь «дала  тебе передышку?» Тогда  измени свое представление о  ней. О себе. Думай, говори и действуй как  Бог, Которым  Ты Являешься.  Разумеется,  это  отделит  тебя от многих -- от большинства  --  твоих знакомых. Они назовут  тебя безумным. Они скажут, что ты богохульствуешь.  В конце концов ты им так надоешь, что они попытаются распять тебя.
 И  сделают  они  это  не  потому,  что  решат,  будто ты живешь  в мире собственных иллюзий (в большинстве своем люди достаточно  великодушны, чтобы позволить тебе «сходить  с  ума по-своему»), а потому, что  рано или  поздно твоя истина начнет привлекать других--теми  обещаниями, которые содержатся в ней для них. Вот тут-то  близкие тебе люди и  начнут вмешиваться, потому  что именно тогда  ты начнешь представлять для  них  угрозу. Ведь твоя простая истина, в которой  легко  жить,  может  предложить   гораздо  больше  красоты,  больше комфорта, больше  мира,  больше радости и больше любви к себе и  другим, чем все, что могут выдумать твои соседи по Земле.
 И  эта  истина, если  ее  примут,  будет означать  конец их  путям. Она положит конец  ненависти  и  страху,  фанатизму  и войне. Конец обвинениям и убийствам,  которые  свершались  во  имя  Мое,  Конец праву сильного.  Конец лояльности и уважению, основанным на  страхе. Конец того  мира,  который они знают --и который создавался тобою до сих пор. Итак,  будь готов, добрая душа. Ибо тебя будут  поносить и  оплевывать, обзывать и гнать и, наконец, обвинять, судить и выносить приговор  -- каждый по-своему --  с того  момента, когда ты примешь и  начнешь  свое святое дело --реализацию «Я».
Зачем же тогда вообще это делать, спросишь ты?
Но ведь тебя больше не беспокоит,  одобряет ли и принимает ли тебя мир. Тебя больше  не удовлетворяет то, что он дал тебе. Тебя больше не радует то, что он дал другим.  Ты хочешь, чтобы  боль  исчезла, страдания прекратились, пришел конец иллюзиям. Ты уже пресытился миром -- таким, каков он сейчас. Ты ищешь нового мира. Больше нет нужды его искать. Теперь просто призови его.
Не мог бы Ты помочь мне лучше понять, как сделать это?
Да.  Начинай со своей Самой Высокой  Мысли о самом себе. Вообрази  себя таким, каким бы ты был, если бы жил этой мыслью каждый день. Представь себе, что бы ты думал, делал и говорил и как бы ты реагировал на то, что  делают и говорят другие. Видишь ли ты  какую-нибудь разницу между этим представлением и тем, что ты думаешь, говоришь и делаешь сейчас?
Да, я вижу. Разница велика.
Хорошо. Так и  должно быть, поскольку  мы знаем, что прямо сейчас ты не живешь самым высоким видением себя самого. Теперь, увидев разницу между тем, где ты находишься,  и  тем, где ты  желал  бы  быть, --  начинай  изменения, сознательно изменяй свои мысли,  слова и действия, которые будут совпадать с твоим самым великим видением.
Это потребует невероятных ментальных и физических усилий. Это  повлечет за собой постоянное, в каждый момент, отслеживание каждой твоей мысли, слова и  дела. Необходимо в каждый новый момент времени  делать осознанные выборы. Весь этот процесс является  сам  по себе  огромным сдвигом  к  осознанности. Приняв  этот  вызов,  ты  обнаружишь,  что  половину  своей жизни  ты прожил
бессознательно. То есть -- не ведая на сознательном уровне, что ты выбираешь в  мыслях,  словах  и  делах, до  тех пор, пока ты не  испытывал  на себе их последствия. Испытав же на себе эти результаты, ты  отрицал, что твои мысли, слова и действия имели к ним хоть какое-то отношение.
Пора прекратить жить неосознанно.  Это  и есть тот вызов,  который тебе предлагала твоя душа с начала времен. Такое постоянное самонаблюдение должно быть ужасно изнурительным...Может  быть  --  до  тех пор, пока это  не  станет  второй  натурой.  В действительности  это  и  есть твоя  вторая натура. Твоя  первая  натура  --безусловная  любовь.  Твоя  вторая натура --  выбор сознательного проявления твоей первой, истинной, натуры.
Извини, но ведь от  такого безостановочного редактирования всего, что я думаю, говорю и делаю, можно стать ужасным зануд
 Ни в  коем случае. Измениться--да. Стать  занудой -- нет. Иисус что, был нудным? Не думаю.  С Буддой что,  было скучно? Люди стекались толпами  и
молили о том, чтобы побыть рядом с ним. Никто из достигших мастерства не был скучным. Необычным, экстраординарным -- это да. Но никогда не скучным.
 Итак, ты хочешь, чтобы твоя  жизнь «дала тебе передышку»? Начинай сразу же представлять ее  такой, какой тебе хотелось бы ее видеть, -- и погружайся в это, Выявляй каждую мысль, слово и дело, которые не находятся в гармонии с этим. Уходи от них. Когда  тебя  посещает мысль, которая  не находится в  согласии с  твоим высшим  видением,  замени ее  новой  мыслью,  там  же и тогда  же.  Когда ты говоришь что-то, не соответствующее  твоей величайшей  идее,  отметь себе на будущее: больше не говорить такого. Когда ты делаешь что-то, что  расходится с твоим самым лучшим намерением, -- реши, что это было в последний раз. И по возможности  сделай  это  понятным для  каждого, кто имел  к  этому какое-то отношение.
Я уже слышал это раньше  и каждый раз сопротивлялся, потому что это мне кажется  нечестным. То есть, если ты болен, нельзя признавать этого. Если ты разорен,  нельзя говорить  об этом.  Если ты  чертовски  несчастлив,  нельзя показывать этого. Это напоминает мне анекдот про трех людей, которых послали в ад. Один был католиком, другой евреем, а третий -- последователем движения «Нью Эйдж». Дьявол язвительно спросил католика: «Ну, как тебе пекло?»
Католик фыркнул: «Я принимаю его смиренно».
Затем дьявол спросил еврея:  «А как тебе это пекло?»
Еврей  ответил: «Ну  а  что я мог ожидать, кроме еще   одного ада?»
Наконец дьявол обратился к нью-эйджеру. «Пекло? --  переспросил нью-эйджер, обливаясь потом. -- Какое пекло?»
Это хорошая шутка. Но Я не говорю,  что  надо игнорировать проблему или делать  вид,  что  ее  не  существует.  Я говорю о  том, что  надо  отмечать обстоятельства, а затем различать в них свою высшую истину. Если ты разорен, то ты разорен. Не имеет никакого смысла лгать об этом, и  ты  делаешь себя  еще  слабее,  если пытаешься выдумать историю,  которая позволит не  признать этот факт. Именно  твои мысли об этом – «Разорение --это  плохо», «Это  ужасно!,  «Я плохой  человек, потому  что  хорошие  люди, которые упорно работают и действительно стараются,  никогда не разоряются» и т.  д. -- определяют то, как ты переживаешь состояние «разоренности». Именно твои слова  об  этом – «Я разорен», «У меня нет ни гроша», "У меня сплошные долги» -- определяют то, как долго ты  будешь  оставаться разоренным. Именно твои  действия (и бездействие), связанные с  этим, --когда ты жалеешь самого себя, сидишь в тупом отчаянии, не пытаешься найти какой-то выход, поскольку, дескать,  «А  что толку-то?»,--именно это  и создает твою  долговременную реальность.
Первое,  что стоит уяснить  себе о Вселенной,  --  это  то, что никакое условие  не  является  «хорошим» или  «плохим».  Оно  просто  есть.  Поэтому перестань оценивать.
 Второе,  что  стоит знать,--все условия временны. Ничто не  остается неизменным, ничто не статично. В какую сторону изменяется ситуация –зависит от тебя.
Прости, но я должен прервать Тебя снова. А как насчет человека, который болен,  но обладает верой,  которая сдвигает  горы, -- так вот,  он  думает, говорит и верит, что он  поправится...  и  умирает через  шесть недель.  Как такое согласуется со всем этим позитивным мышлением и позитивным действием?
Это  хорошо. Ты задаешь жесткие  вопросы. Это  хорошо. Ты не принимаешь безрассудно Мои слова на веру. Наступит момент, когда тебе придется поверить Мне в этом вопросе, поскольку ты обнаружишь,  что  мы можем спорить об  этом вечно, ты  и Я,  -- до  тех пор, пока останется  только «попробовать  самому сделать или окончательно отвергнуть». Но мы еще не подошли к  этому моменту.
Так что давай продолжим этот диалог, продолжим беседовать. Человек,  у  которого  есть  «вера, способная двигать горы»  и  который умирает  шесть недель  спустя, сдвинул горы на шесть  недель. Это, наверное, было достаточно для  него. Быть  может,  в последний  час  последнего дня он решил: «Ну все, с меня  достаточно. Теперь я готов к новому приключению». Ты мог  просто  не знать  об этом  его решении, потому  что  он не успел или не захотел сказать тебе о нем. И истина заключается в том,  что  он мог принять это решение немного  раньше -- на несколько дней или недель  -- и не сказать об этом ни тебе, ни кому-то другому.
Вы  создали  общество, в котором очень  «ненормально»  хотеть  умереть. Очень  «ненормально», когда у кого-то все «нормально»  со смертью. Поскольку вы не  хотите  умирать, вы  не  можете себе  представить,  что  хоть  кто-то захочет, -- вне зависимости от его обстоятельств и условий.  Но существует много ситуаций, в которых  смерть предпочтительнее жизни, и Я  знаю, что ты можешь представить их себе, если поразмыслишь об этом хоть
немного. Однако все эти истины не приходят тебе в голову -- они не настолько самоочевидны,  -- когда ты смотришь в  лицо  кому-то, кто выбрал  умереть. И умирающий  человек знает об этом. Он может  чувствовать уровень приятия  его решения окружающими.
Замечал  ли  ты  когда-нибудь,  что  многие  люди  ждут,  пока  комната опустеет,  прежде  чем  умереть?  Некоторым  даже приходится говорить  своим любимым: «Нет, слушай, ты иди. Поешь немного». Или: «Пойди поспи немного. Со мной все в  порядке. Увидимся утром». И затем, когда верный страж удаляется,-- уходит и душа из охраняемого тела.  Если бы умирающий сказал собравшимся родственникам и друзьям: «Я просто хочу умереть», что бы он у  слышал в ответ? «О нет, не говори так!», или «Ну пожалуйста, останься!», или «На кого же ты нас покидаешь?»
 Вся медицинская братия натаскана на то, чтобы оставлять людей живыми, а не создавать условия, чтобы они могли с достоинством умереть. Видишь ли, для врача или медсестры смерть  означает  неудачу. Для друга или  родственника  смерть -- это  несчастье. Только для  души смерть  есть облегчение, освобождение. Величайший  подарок,  который  ты  можешь  сделать  умирающему,  -- это позволить ему  умереть  с миром,  не  думая о том, что он должен «остаться», продолжать страдать  и беспокоиться  о  тебе  в  этот момент самого  важного перехода в его жизни.
Именно это  часто и происходит, когда умирающий человек говорит, что он будет жить, верит в то, что он будет  жить, даже молится о том, чтобы  жить: на уровне души он уже «передумал». Приходит  пора сбросить тело и освободить душу  для  ее дальнейших устремлений.  Когда душа принимает  такое  решение, ничто из того, что делает тело, уже не может поколебать его. Ничто из  того, что решает разум, не может изменить этого решения. Именно в момент смерти мы узнаем, кто в  триумвирате «тело --  разум  -- душа» действительно руководит процессом.
Всю свою жизнь ты думаешь,  что ты -- это твое тело. Иногда ты думаешь, что ты -- это твой разум. И только в момент смерти ты узнаешь, Кто Ты Есть в Действительности. И, конечно,  бывает  так, что тело и разум  просто не слушают душу. Это тоже  создает  тот сценарий, который  ты  описал.  Самое  трудное  для людей--услышать  свою  собственную душу.  (Обрати  внимание,  сколь немногим  это удается.)
Далее. Часто  случается так:  душа  решает,  что ей пора покинуть тело. Тело  и  разум, вечные слуги  души,  слышат  это,  и  процесс  высвобождения начинается. Но разум (эго)  не желает принимать этого.  В  конце концов, это ведь  означает конец  его существованию.  Поэтому  он дает команду  телу  -- сопротивляться смерти. Что тело и делает с удовольствием, поскольку оно тоже не хочет умирать. Тело и разум (эго) получают большое вдохновление и большую поддержку  от  внешнего мира--мира, который является  плодом их творчества. Итак, их стратегия получает одобрение.
На  этом  этапе  все  зависит от  того,  насколько сильно  душа  желает покинуть тело. Если это не так уж неотложно, душа может сказать: «Хорошо, вы победили. Я побуду с вами еще  немного». Но если  душе абсолютно  ясно,  что пребывание в данном теле не служит ее высшим  целям, что более не существует
возможности развиваться с помощью этого  тела, --  душа покинет его, и ничто не сможет остановить ее; никто не должен даже пытаться сделать это. Душе предельно ясна цель ее эволюции. И это ее единственная цель. Ее не заботят  достижения тела  и  развитие  разума. Для  души во  всем  этом  нет никакого смысла.
Душе  также  абсолютно ясно, что в  покидании  тела нет никакой великой трагедии. Во многих смыслах трагедия -- это быть в теле. Таким образом, тебе необходимо  понять,  что душа  видит  весь  этот  процесс смерти иначе. И уж конечно, весь этот процесс «жизни» она видит тоже иначе -- и в этом источник многих  разочарований  и тревог, которые  каждый испытывает  в своей  жизни. Разочарования и тревоги появляются оттого, что мы не слушаем свою душу.
Как-то уж очень сложно. Не просто ли сказать, что человек умирает, когда устаёт жить. Нет. Надо подвести под теорию о душе, теле и разуме. Впрочем это характерно для христианства, религии идолопоклонства. Странно, что «Бог», изобретение иудеев, встал на сторону христиан. Я понимаю, что бесполое существо не может производить потомство и здесь он ни разу не назвал Иисума Своим Сыном. Как и у иудеев у него все люди—сыновья Его. Но почему тогда он так рьяно выступает с позиций христианства? Может быть дальше есть объяснение. Т огда читаем.
Как  же  мне  лучше  всего  слушать  свою  душу? Если  душа --  главный начальник, как мне наладить связь с ее кабинетом?
 Первое, что ты можешь сделать, -- это выяснить, что нужно твоей душе, и прекратить осуждать ее.
Я осуждаю свою душу?
 Постоянно.  Я  тут  только показал тебе,  как ты осуждаешь себя за свое желание умереть. Ты также  осуждаешь себя за свое желание жить --  в  полном смысле  слова  жить. Ты  осуждаешь себя за свое  желание  смеяться,  желание плакать, желание выиграть, желание проиграть,  за желание ощущать  радость и любовь -- особенно за это ты осуждаешь себя.
В самом деле?
Когда-то, где-то ты пришел к идее о том,  что отказывать себе в радости-- угодно  Богу,  что  не радоваться жизни -- это божественно.  Отрицание, сказал ты себе, -- это хорошо.
 А ты говоришь, что это плохо?
Это ни хорошо, ни плохо, это просто  отрицание. Если ты чувствуешь себя хорошо после того, как отрицаешь себя, значит, в твоем мире это хорошо. Если ты чувствуешь  себя плохо, --тогда это плохо. В большинстве случаев ты так и не можешь определиться. Ты отказываешь себе в чем-то просто потому, что «так надо».  Затем ты говоришь, что поступил хорошо, -- и  удивляешься, почему же ты не чувствуешь себя хорошо.
Так вот, первое,  что имеет смысл сделать, -- это  прекратить  осуждать себя. Узнай желание души и следуй ему. Будь вместе со своей душой. Что важно для души? Высочайшее ощущение любви, которое ты только можешь себе представить. Это и есть желание души. Это и есть ее смысл  и цель. Душе нужны чувства. Не знания,  но чувства.  У нее  уже есть знания, но знания --это понятия. Чувства же -- это опыт. Душа хочет прочувствовать себя и, таким образом, познать себя на собственном опыте.   
Высочайшим чувством является опыт единства  со Всем Сущим. Это  великое возвращение  к Истине,  которой жаждет душа. Это  есть  чувство  совершенной
любви. Совершенная любовь по отношению к чувству --то же  самое, что абсолютно белое по отношению к цвету. Многие думают, что белое -- это отсутствие цвета. Это не так.  Белое --это сочетание всех существующих цветов. Таким  же образом  и  любовь  -- это  не  отсутствие чувств (ненависти, злости, похоти,  ревности, жадности), но сумма всего, что можно чувствовать. Любовь есть общая сумма всего. Итоговое количество. Просто все.  Поэтому,  чтобы душа ощутила  на опыте  совершенную любовь, она  должна
ощутить на опыте каждое человеческое чувство.
Как можно сострадать тому, чего не понимаешь? Как можно прощать другому то, чего никогда не испытывал в себе? Итак, мы видим одновременно простоту и потрясающее величие путешествия души. Наконец мы понимаем, что ей нужно: «цель человеческой души -- ощутить все, чтобы она могла быть всем».
 Как она может быть вверху, если никогда не была внизу, быть слева, если никогда  не  была справа? Как ей может быть тепло, если она не знала холода, как она может  быть хорошей, если она отрицает зло? Совершенно очевидно, что душа не  может выбрать быть чем-либо, если ей  не из чего выбирать. Ведь для того, чтобы душа могла познать свое великолепие, она должна знать, что такое великолепие.   Но   она  не  может  знать  этого,  если  нет  ничего,  кроме великолепия.  И  душа  осознает,   что  великолепие   существует  только   в пространстве  того, что не является  великолепным. Поэтому  душа никогда  не отвергает  то, что не является великолепным, но  благословляет, видя  в этом часть себя, которая должна существовать,  чтобы  могла проявиться другая  ее часть.
 Конечно, задачей души является сделать так, чтобы ты выбрал великолепие -- выбрал лучшее из  того, Кто Ты  Есть, -- не отвергая того,  что  ты  не выбираешь. Это  большая работа, на много жизней,  поскольку вы имеете  обыкновение сразу   же  осуждать,   называть   что-то   «плохим»,   «неправильным»   или «недостаточным», вместо того чтобы благословить то, что вы не выбираете.  И вы  даже не  просто  отвергаете,  а  поступаете еще  хуже: стремитесь причинить вред  тому, чего  вы  не выбираете. Вы стараетесь уничтожить  это.
Если есть человек,  место или вещь, с которыми вы не согласны, вы нападаете. Если  существует религия,  которая  расходится  с вашей,  вы  объявляете  ее неправильной.   Если  существует   мысль,  которая  противоречит  вашей,  вы высмеиваете ее. Если есть идея, которая отличается от вашей, вы отбрасываете ее. В этом ваша ошибка, поскольку таким образом  вы создаете  лишь  половину Вселенной. Вы не  в состоянии понять  даже свою половину, когда с  легкостью отбрасываете другую.
Полностью согласен. Лучше и не скажешь. Видимо, автор, немного разбирается и в других религиях, что делает ему честь. И не поверхностно, только для осуждения, но и глубоко, для понимания и обсуждения. Ну,нк! Читаем дальше.
 Все это очень глубоко и мудро, и я благодарю Тебя. Никто никогда еще не говорил  мне подобных вещей. По  крайней  мере -- не говорил так просто. И я
стараюсь  понять. Действительно  стараюсь. Однако  кое-что  все-таки  сложно усвоить.  Вот,  например,  похоже.  Ты  говоришь,  что  нам  следует  любить «неправильное», чтобы мы могли познать «правильное». Это что  же, мы должны, так сказать, и дьявола принять в объятия?
Вот занесло! Снова непонятное стремление разобраться. В ведь судя по диалогу «Бог» уже всё объяснил.
А как же еще ты сможешь исцелить его? Разумеется, реального  дьявола не существует, но Я отвечаю тебе в контексте выбранной тобою метафоры. Исцеление есть  процесс  принятия всего, а затем --  выбора наилучшего. Понимаешь ли ты это? Ты не можешь выбрать быть Богом, если больше не из чего выбирать.
Ого! А разве кто-то тут говорил о таком выборе -- быть Богом?
Высочайшее чувство -- это совершенная любовь, не так ли?
Да, думаю, что так.
А можешь ли ты найти лучшее описание Бога?
Нет, не могу.
Видишь  ли, твоя душа ищет высочайшего чувства. Она стремится  пережить совершенную любовь -- то есть быть ею. Она и есть совершенная любовь, и она знает это. Но она желает большего, чем просто знать это. Она желает быть этим в своих ощущениях. Конечно же, ты стремишься быть Богом! Чего еще, как ты думаешь, ты  мог бы желать?
Я не знаю. Не уверен. Наверное, я  никогда  не  думал об этом таким вот образом.  Просто  во  всем  в  этом,  мне  кажется,  есть  что-то  неуловимо богохульное.
Интересно,  не  правда  ли, что  в желании быть дьяволом вы не находите ничего богохульного, а желание быть Богом -- оскорбляет тебя.
 Нет, подожди минуту! Кто же это желает быть дьяволом?
Ты! Вы все! Вы  даже  создали религии,  которые  учат вас тому, что  вы рождены в грехе, что  вы грешники  от рождения. И все это, -- чтобы  убедить себя в том,  что вы злы. А если Я скажу вам, что вы все рождены от Бога, что вы все истинные Боги и Богини  от рождения,  чистая любовь, -- вы отвергнете Меня.
Не могу пока понять. Ведь этот абзац явное отрицание христианства. Может быть я не совсем точно знаю основы христианства? Посмотим, что дальше.
Всю свою жизнь  вы  проводите, убеждая себя в том, что вы плохие.  И не только вы плохие, но и то, что вы хотите, -- тоже плохо. Секс -- это  плохо, деньги -- это плохо, радость -- это плохо, сила -- это плохо, иметь много --это плохо, плохо иметь много чего бы то ни  было. Некоторые из ваших религий даже склоняют вас к вере в то, что  танцевать -- плохо,  слушать  музыку --плохо, радоваться жизни  -- плохо. Скоро вы согласитесь с тем, что плохо --улыбаться, плохо -- смеяться, плохо -- любить.
 Нет,  нет, друг мой, тебе могут быть  неясны многие вещи,  но одно тебе ясно в точности:  ты  и большая часть того, что  ты  желаешь, --  это плохо. Сделав подобное суждение о себе, ты решил, что твоя задача -- стать лучше. Заметь, это нормально. Это тот же  пункт назначения, в любом случае, --просто  есть  более быстрый способ,  более  короткий  маршрут,  более прямая тропа.
Какая?
Принять то, Кем и Чем Ты Являешься прямо сейчас, -- и проявить это. Это то, что делал Моисей. Это то, что делал Иисус. Это тропа  Будды,  путь Кришны, маршрут любого Мастера, который когда-либо появлялся на этой планете. И у  каждого Мастера было одно и то  же послание: вы -- то же, что и Я. Что могу Я -- можете и вы. Все это, и многое другое. Однако  вы  не слушали.  Вместо этого вы выбрали гораздо более  трудный путь --  путь того,  кто думает, что он --  дьявол,  того,  кто представляет себе, что он -- зол.
Вы  говорите, что это  трудно --  идти  путем Моисея, путём Христа, следовать учениям Будды, нести свет Кришны, быть Мастером. Но вот  что Я  скажу: гораздо более трудно отрицать, Кто Ты Есть, чем принять это. Ты есть добро и сострадание, и милосердие, и понимание. Ты есть  мир, и радость, и свет.  Ты есть прощение и терпение, и сила, и отвага, ты помощник в  час нужды, утешитель в час скорби,  целитель в час ранения, учитель в час смятения.  Ты  есть глубочайшая  мудрость и высшая истина, величайший мир  и самая замечательная  любовь.  Ты  -- все это.  И были моменты в твоей жизни, когда ты знал такого Себя. Выбери теперь знать себя таковым всегда.
Ух! Ты меня вдохновляешь!
Слушай, если Бог не может вдохновить тебя, какой черт может?
Ты все каламбуришь?
А это не был каламбур. Прочти-ка еще раз.
Ага, понятно.
Да.
Однако было бы нормально, если бы Я и каламбурил, разве нет?
Не знаю. Я привык, что мой Бог немного более серьезен.
 Ну  что ж, сделай Мне одолжение: не старайся загонять Меня  в  какие-то рамки. И, кстати, сделай себе то же самое одолжение.  Просто  так  случилось, что  у Меня великолепное чувство юмора. И я  бы сказал, что иначе нельзя, когда смотришь на то, что вы все сделали с жизнью, -- разве  не так? Я имею в виду, что порой Мне только и остается, что просто смеяться над этим. Впрочем, это нормально, потому что, видишь ли, Я-то знаю, что в конце концов все будет хорошо.
Что Ты имеешь в виду?
Я  имею в виду то, что ты не можешь проиграть в этой игре. Ты не можешь сделать что-то  неправильно. Этого просто нет в плане. Не существует способа не попасть туда,  куда вы направляетесь. Если  твоей  целью является  Бог --тебе повезло, поскольку Бог настолько велик, что ты не сможешь промахнуться.
Но  все-таки мы  очень беспокоимся. Очень  беспокоимся о  том,  что  мы каким-то образом все испортим и в результате никогда не сможем увидеть Тебя, быть с Тобой.
Ты имеешь в виду «попасть в рай»?
Да. Мы все боимся того, что попадем в ад.
Таким  образом, вы с самого начала поместили себя в ад,  чтобы избежать попадания туда. Хмммм. Интересная стратегия.
Ну вот. Ты снова шутишь.
 Не могу ничего с собой поделать. Все эти разговоры об аде пробуждают во Мне самое плохое!
Боже мой, да Ты же настоящий комик.
 И тебе потребовалось так  много  времени,  чтобы понять это?  Ты вообще смотрел на мир в последнее время?
Тогда у меня еще  один вопрос. Почему Ты не исправишь мир, вместо того, чтобы позволять ему катиться прямиком в ад?
А почему бы тебе этого не сделать?
У меня нет сил для этого.
Чепуха. У  тебя есть сила и способность  прямо  сейчас,  в  эту минуту, положить конец голоду, который царит во всем мире, расправиться с  болезнями-- в этот самый  момент.  А  что, если Я  скажу тебе, что  ваша  собственная медицина   придерживает   лекарства,   отказывается  одобрять  и   принимать альтернативные  медикаменты  и  процедуры,  потому  что они  угрожают  самой структуре профессии «исцеления»? А что, если Я скажу тебе, что правительства мира не хотят покончить с голодом во всем мире? Поверишь ли ты мне?
Мне будет трудно. Я знаю, что существует такой популистский взгляд,  но не  могу поверить,  что  это действительно  так.  Никакой доктор  не захочет отказаться от хорошего лекарства.  Никакой государственный деятель не  хочет видеть, как умирают его сограждане.
Никакой  конкретный  доктор  --  да,  это  правда.  Никакой  конкретный государственный   деятель  --   тоже  правда.   Но  врачевание  и   политика превратились  в  институты,  и  именно эти  институты  противостоят подобным вещам, порой очень незаметно, порой даже как бы нечаянно,  но неотвратимо...потому что для институтов это вопрос  их выживания. И просто для того, чтобы дать тебе один элементарный  пример, скажу, почему врачи па Западе  отрицают действенность  медицины врачей  Востока:  принятие  ее, признание того,  что определенные альтернативные  методы могут привести к исцелению, означало  бы разрушение  основ  данного института на Западе в том  виде, в котором он сам себя построил.
В этом нет  злонамеренности,  но есть коварство.  Медицина как институт делает это не потому, что она хочет зла, нет. Она делает это потому, что  ей страшно. Любая атака есть призыв о помощи.
Я читал об этом в «Курсе чудес».
Я поместил это туда.
Да у Тебя есть ответ на все что угодно.
 Мне  кажется,  мы  только  приступили  к  ответам  на твои вопросы.  Мы говорили о том, как вернуть  твою жизнь на правильный путь. Как сделать так, чтобы она «дала тебе передышку». Я рассуждал о процессе творения.
Да, извини, я Тебя все время прерывал.
 С  этим все в порядке. Но давай вернемся назад, ведь мы не хотим терять нить чего-то, что является очень важным. Жизнь есть процесс творения, а не процесс открытия. Вы живете каждый  новый день не  для  того, чтобы открывать,  что в нем заключено для  вас,  но  для того,  чтобы  создавать это.  Вы создаете  свою реальность каждую минуту, вероятно даже и не подозревая этого. Вот почему это так, и вот как это действует:
1. Я создал вас по образу и подобию Бога.
2. Бог есть создатель.
3.  Вы  являетесь  триедиными существами.  Вы можете  называть  эти три аспекта бытия как вам угодно: Отцом, Сыном и Святым Духом;  разумом, телом и душой; сверхсознанием, сознанием и подсознанием.
4. Творение -- это процесс, который  происходит  из этих  трех  частей  вашего  существа.  Или,   иначе   говоря,  вы   творите   на  трех  уровнях. Инструментами творения являются мысль, слово и действие.
5. Все  творение начинается  с  мысли  «от  Отца исходит». Затем все творение переходит к слову «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете». Все творение исполняется в действии «И Слово стало плотию и обитало с нами».
6. То, о чем вы думаете, но впоследствии никогда не говорите, -- творит на  одном уровне.  То,  о чем  вы  думаете и  говорите, --  творит на другом уровне.  То, о  чем вы  думаете, о чем говорите и что делаете, -- становится проявленным в вашей реальности.
 7. Думать,  говорить и делать что-то, в  чем  ты  не  убежден искренне,--невозможно. Таким образом, процесс творения должен включать убеждение, или знание. И  это -- абсолютная вера. Это то, что  за  пределами  надежды.  Это знание со всей определенностью  «по вере своей о будешь  исцелен». Таким образом,  деятельная часть творения всегда  включает и  знание. И речь здесь идет  об  абсолютной  ясности,  о полной  уверенности,  совершенном  приятии чего-то как реальности.
 8. Это  место  знания есть место мощной, невероятной благодарности. Это благодарность авансом.  И в этом, вероятно, заключается самый главный ключ к творению:  быть  благодарным  за  творение  -- еще до него.  Такое  принятие творения  как  должного  не  только  приветствуется,  но  и  поощряется. Это является  безусловным признаком  мастерства. Все Мастера знают заранее,  что действие уже совершено.
  9. Радуйся и наслаждайся всем, что ты создаешь  и уже создал. Отвергать что-либо из этого  означает отвергать часть себя.  Что бы  ни представляло в данный момент себя как часть твоего творения -- владей  этим, будь  хозяином этого, благословляй это, будь благодарен за это. Не  стремись  отказаться от этого, поскольку отвергнуть это -- значит отвергнуть самого себя.
10. Если обнаружится какой-то аспект творения, который не приносит тебе удовольствия, благослови его и просто  измени. Выбери  заново. Призови новую реальность.  Подумай новую  мысль. Скажи  новое слово. Сделай что-то  новое. Делай  это великолепно, и остальной  мир последует за  тобой. Попроси его об этом. Призови его к этому. Скажи: «Я есмь Жизнь и Путь, следуйте за мной». Вот так надо проявлять волю Бога «на земле, как на небе».
Если все настолько просто, если все, что нам необходимо, укладывается в эти десять  пунктов, почему это не действует  именно так  для большинства из нас.
 Это действует именно так для всех и  каждого  из вас.  Некоторые из вас используют эту «систему» сознательно,  полностью  отдавая себе в этом отчет. Остальные пользуются ею неосознанно, даже не зная, что они делают. Некоторые из вас  бодрствуют, а другие -- спят на ходу. И при этом  все вы создаете свою реальность. Создаете,  а  не открываете,  и делаете вы  это силой, данной вам Мною, используя процесс, который Я только что описал.
Итак, ты спросил, когда же  твоя  жизнь «даст  тебе передышку», и Я дал тебе ответ. Ты  сделаешь так,  что твоя жизнь «даст тебе передышку»,  прояснив  для начала, что ты думаешь о ней. Думай о том, кем ты хочешь быть, что ты хочешь делать и что ты хочешь иметь. Думай об этом часто, до тех пор, пока тебе это не станет абсолютно ясно. Затем, когда тебе станет абсолютно ясно,  -- думай только об этом, и ни о чем другом. Представляй себе только эту  возможность, и никаких других. Освобождайся от всех негативных мыслей, которые могут появиться в твоих ментальных  конструкциях.  Утрать  весь  свой пессимизм. Освободись от  всех своих сомнений. Отринь  все  свои  страхи. Тренируй свой разум так, чтобы он придерживался изначальной творящей мысли.
 Когда твои мысли станут ясными и устойчивыми" начинай  проговаривать их как  истину. Говори  их вслух. Используй великую  команду, которая призывает творческую силу: «Я есмь». Делай заявления «Я есмь» вслух  другим людям.  «Я Есмь» --  это самое сильное созидающее утверждение во Вселенной. Все, что ты думаешь, все, что  ты говоришь,  после  слов «Я  есмь»  приводит  в движение соответствующие переживания, призывает их, притягивает их к тебе.
     Вселенная  не знает  никакого  другого  способа  функционирования.  Нет никакого другого пути, который она могла бы выбрать. На утверждение «Я есмь» Вселенная реагирует, как джинн в кувшине.
Ты говоришь  «освободись  от всех сомнений, отринь все страхи, избавься от  пессимизма»  так,  как будто это «передай мне кусок хлеба». Но  обо всем этом легче сказать, чем сделать. «Избавься от всех негативных мыслей в своих ментальных конструкциях» -- можно было с таким же успехом сказать: «До обеда заберись-ка на Эверест». Хорошенькое приказание!
Обуздание мыслей, контроль над ними -- не такая сложная вещь, как может показаться. (Как, кстати, и  восхождение на Эверест.) Все дело в дисциплине. Весь вопрос -- в намерении. Первый шаг --научиться отслеживать свои мысли; думать о том, о чем ты думаешь. Когда  ты  ловишь  себя  на  том, что думаешь негативные мысли, то есть мысли, которые негативны в отношении твоей высшей идеи о чем-то, -- продумай
их снова! И Я хочу, чтобы ты делал это в буквальном смысле. Если ты думаешь, что ты в унынии, в  плачевном  состоянии и  что  ничего  хорошего  из  этого произойти  не может, -- подумай заново. Если ты думаешь,  что мир  -- плохое место, наполненное негативными событиями,  подумай  заново.
Если ты думаешь, что  твоя жизнь  распадается  на части и  похоже на  то, что тебе не удастся снова собрать их вместе, -- подумай заново. Ты можешь натренировать себя делать это. (Посмотри, насколько хорошо ты натренировал себя не делать этого!).
Спасибо  Тебе.  Мне  еще никто не  объяснял этот процесс столь понятно. Хотелось  бы, конечно,  чтобы  это  можно было сделать так же  легко, как  и сказать об этом. Но теперь, кажется, я хотя бы ясно понимаю это.
Ну что ж, если тебе потребуется повторение материала, у нас есть на это несколько жизней.
Каков истинный путь к  Богу? Через отречение, как верят некоторые йоги? И как  быть с этой штукой под названием «страдание»? Является ли страдание и
служение  путем к Богу,  как  говорят  многие  аскеты? Действительно  ли  мы заслуживаем  свой путь  в рай  тем, что «хорошо себя ведем», как учат  столь многие  религии? Или же мы свободны действовать так,  как пожелаем, нарушать или игнорировать  любое  правило, отбросить  в  сторону разные  традиционные
учения, погрузиться в потворство собственным  прихотям и таким образом найти Нирвану, как  говорят  многие. Что правильно? Строгие  моральные стандарты  или   «поступай,  как  тебе заблагорассудится»?  Что  правильно? Традиционные ценности или «будем решать проблемы по мере их проявления»? Что правильно? Десять Заповедей или Семь Шагов к Пpocвeтлeнию?
Для тебя чрезвычайно важно, чтобы было либо так, либо иначе, да?.. А не может ли быть все сразу?
Я не знаю. Я спрашиваю Тебя.
Я отвечу тебе так, чтобы ты мог  лучше  понять,  но  прежде скажу,  что ответ на твои вопросы заключен в них самих. Я говорю это всем людям, которые слышат Мои слова и ищут Моей истины. Каждому сердцу,  которое вопрошает искренне:  «Каков он, путь к Богу?»,-- он  указывается. Каждому дается та истина, которая может быть  воспринята сердцем. Приди ко Мне путем своего сердца, но  не тропой своего  разума.  Ты никогда не сможешь найти Меня в своем разуме.
Для  того чтобы истинно познать  Бога,  тебе необходимо быть вне своего разума. Но твой  вопрос ждет  своего ответа,  и Я  не  отступлю  от направления
твоего поиска. Я  начну с утверждения, которое,  быть  может, поразит тебя и – вполне вероятно  --  оскорбит  чувства  многих  людей.  Не  существует  того,   что называется Десятью Заповедями.
Господи Ты Боже Мой, их не существует?
Нет, не существует. Кому бы я  давал заповеди? Самому  себе? И для чего были бы нужны  такие заповеди? Все, чего бы  ни  пожелал,  -- есть. Для чего, спрашивается, необходимо кому-то что-то заповедовать? И  уж  если  бы  Я  издал  заповеди,  неужели  они  не  соблюдались  бы автоматически? Как  бы Я мог желать чего-то  настолько  сильно, что решил бы издать приказ, -- а затем сидел и наблюдал, как это не исполняется? Какой царь стал бы делать подобное? Какой правитель?
Но вот что Я скажу тебе: Я не царь и не правитель. Я просто--и грозно--Создатель.  Но  Создатель  не управляет,  а  просто создает, создает – и продолжает создавать. Я создал вас -- благословил вас -- по  образу и подобию Своему. И Я дал вам определенные обещания  и обязательства. Я  сказал  вам простым  языком о том, что будет с вами, когда вы станете едины со Мной.
Ты, как и  Моисей, являешься  искренним  искателем. Моисей,  как  и  ты сейчас, стоял предо  Мной, моля об ответах. «О Бог Моих Отцов, -- взывал он,-- Бог моего  Бога,  соблаговоли показать мне. Подай мне знак, о  котором я смогу сказать моему народу! Как мы можем узнать о том, что мы -- избранные?»
И Я пришел к Моисею так же, как Я пришел к тебе  сейчас, с божественным заветом -- с вечным обещанием,--неоспоримым и определенным обязательством. «Как я могу быть уверен?»  -- спросил Моисей в печали. «Потому что Я  сказал тебе так, -- ответил Я. -- У тебя есть Слово Бога». И Слово Бога было не заповедью (приказанием), но заветом (договором). И вот каковы...
    
                ДЕСЯТЬ ОБЯЗАТЕЛЬСТВ

Ты узнаешь, что вступил  на путь к Богу, и узнаешь, что ты нашел  Бога, потому что тебе будут даны эти знаки, эти указания, эти изменения в тебе:
1. Ты будешь любить Бога всем своим сердцем, всем своим разумом  и всей своей душой. И между тобой и Мной не будет более никакого  Бога. Ты более не будешь поклоняться  человеческой любви, или успеху, или деньгам, или власти, и ни одному  из олицетворяющих их  символов.  Ты отложишь в  сторону все эти вещи, как ребенок откладывает свои  игрушки.  Не потому, что они недостойны, но потому, что ты перерос их. И ты узнаешь, что встал на путь к Богу, потому что;
 2. Ты  не будешь  употреблять  имя Господа всуе. Равно как  и не будешь взывать ко Мне по пустякам.  Ты поймешь силу слов и мыслей,  и  ты не будешь думать  о том,  чтобы  призвать имя  Бога  безбожным образом. Ты  не  будешь использовать Мое имя всуе потому, что ты и не можешь сделать этого. Ведь Мое имя -- Великое «Я Есмь» -- никогда не  используется всуе (что значит  -- без результата) и никогда не сможет быть  использовано. И когда ты найдешь Бога, ты узнаешь это.  И Я дам тебе также другие знаки;
3. Ты не будешь  забывать оставлять  один день в неделю для общения  со Мной и  назовешь  его  святым. Это  будет  сделано для  того,  чтобы  ты  не оставался достаточно долго в своих  иллюзиях,  но  вспоминал,  Кем и Чем  ты являешься. И вскоре  ты будешь называть каждый день Субботой и каждый момент святым;
4. Ты будешь чтить своих отца и мать и познаешь, что ты есть Сын Божий, когда будешь чтить Бога-Отца-и-Мать  во всем, что  ты говоришь, делаешь  иди думаешь. И  так же, как  ты будешь чтить  Бога-Отца-и-Мать, ты  будешь чтить своих отца и мать на Земле (ибо они дали тебе жизнь), и так ты начнешь чтить всякого человека;
5. Ты узнаешь, что  нашел Бога, когда  поймешь, что ты  уже никогда не станешь  совершать  убийство (то есть намеренно  убивать без  причины). Ибо, понимая, что ты в любом  случае не  можешь прекратить жизнь другого существа (поскольку каждая жизнь вечна), ты не станешь выбирать  прекращение любой из конкретных инкарнаций, равно как и изменение формы  любой жизненной энергии, без самых на  то священных оснований.  Твое новое почтение к жизни  заставит тебя  уважать  все формы  жизни --  включая травы, деревья  и  животных – и оказывать на них воздействие только ради высшего блага. И Я пошлю  тебе также другие знаки, дабы ты знал,  что ты находишься на правильном пути;
6. Ты не станешь осквернять чистоту любви нечестностью или обманом, ибо это  измена.  Я  обещаю  тебе, что,  когда  ты  найдешь  Бога, ты не  будешь совершать подобных измен.
7. Ты не  возьмешь вещи, которая не является твоей собственностью, и не станешь ни обманывать, ни потворствовать лжи, ни причинять  вред другому для того, чтобы получить что-либо, ибо это будет воровством. Я обещаю тебе, что, когда ты найдешь Бога, ты не будешь воровать. А также не будешь...
8.   Говорить   что-то,    что   не   есть   правда,    и   тем   самым лжесвидетельствовать. А также не будешь...
9. Желать супругу соседа своего,  ибо зачем тебе хотеть супругу соседа, когда ты знаешь, что все остальные суть твои супруги?
10. Желать  имущество соседа своего,  ибо  зачем тебе хотеть  имущество соседа, когда  ты знаешь, что все  имущество может быть  твоим, а  все  твое имущество принадлежит миру?
Ты узнаешь, что нашел путь к  Богу, когда увидишь все эти  знаки. Ибо Я обещаю,  что никто  истинно ищущий Бога  не  станет  делать  подобных вещей. Продолжение такого поведения станет просто невозможным. И  это--твои свободы, а не твои ограничения. Это Мои обязательства,  а не Мои  заповеди. Ибо Бог не  повелевает о том, что Бог же и создал, --  Бог просто говорит детям Божьим: вот как вы узнаете, что возвращаетесь домой.
Моисей спросил  Меня  искренне:  «Как  я  смогу узнать?  Дай мне знак». Моисей задал тот  же самый вопрос, который задаешь сейчас ты. Тот же вопрос, который задают все люди повсюду с начала  времен. Мой ответ тоже извечен. Но он никогда не  был и никогда не станет заповедью, приказанием.  Ибо кому Мне приказывать? И кого Мне наказывать, если Мои заповеди не соблюдаются? Ведь есть только Я.
 Итак, мне не нужно соблюдать Десять Заповедей для того, чтобы попасть в рай?
Нет  такой вещи, как «попасть в  рай». Есть только знание того,  что ты уже там. Есть приятие, понимание, но не зарабатывание этого. Ты  не можешь направляться туда, где ты уже находишься. Для того  чтобы попасть туда, куда ты  желаешь, тебе потребовалось бы оставить то место, где ты находишься,--и это разрушило бы весь смысл путешествия.
Действительно. Нет ничего прекрасней того, что уже есть. И это «есть»--жизнь! Независимо от того, кто её предоставил—Бог или природа, или отец с матерью.
Вся ирония заключается в том, что многие люди думают, что им необходимо покинуть  то место, где они  находятся, чтобы добраться туда, где они  хотят быть. Так они  покидают рай  для  того, чтобы попасть в  рай, -- и  проходят через ад. Просветление --это понимание  того, что тебе некуда идти, нечего делать и некем становиться, кроме того, кем ты как раз и являешься прямо сейчас. Ты совершаешь путешествие в никуда.
Рай -- как  ты  его называешь --  находится нигде  (nowhere). Но  давай вставим пробел между w  и h в этом слове, и ты увидишь, что рай -- сейчас  и здесь (now...here).
Надо посмотреть, что обозначает это слово. Я по памяти не помню. Так же надо узнать и о некоторых направлениях в христианской религии, о которых я не знаю. А я точно не знаю многого, вот и стоит пополнить знания.
Все так говорят! Все это говорят. Я уже с ума схожу от этого! Если «рай-- здесь и сейчас», то  почему же я  этого  не  вижу? Почему я  не  чувствую этого? И почему мир так бестолков?
 Я понимаю  твое  отчаяние.  Когда  пытаешься понять все это,  приходишь почти в такое же отчаяние, как когда пытаешься объяснить это другому.
Ого! Минуточку! Не хочешь ли ты сказать, что Бог отчаивается?
А кто, как ты  думаешь, изобрел  отчаяние?  И неужели ты  представляешь себе, что ты можешь ощущать что-то, чего Я ощущать не в состоянии?  Скажу  тебе: любое  ощущение, которое доступно тебе, -- доступно и Мне. Неужели  ты не видишь, что Я ощущаю Себя через тебя? Для чего же еще все это нужно, как ты полагаешь. Я не смог бы познать Себя, если бы не ты. Я создал тебя для того, чтобы Я мог познать, Кто Я Есть. Но  Я  не  стану разбивать все твои  иллюзии  относительно Меня в одной главе  -- скажу  лишь, что  в  Моей самой тонкой форме, которую вы называете Богом, Я не испытываю отчаяния.
Уффф! Ну, это уже лучше. Ты было напугал меня.
Но это не потому, что Я не могу. Просто потому, что Я не выбираю этого. Ты, между прочим, можешь сделать точно такой же выбор. 
Хорошо, в  отчаянии или  нет, но  я по-прежнему не могу понять, как так может быть, что рай -- прямо здесь, а я не чувствую его.
Ты  не  можешь  чувствовать то,  чего не знаешь.  И ты  не  знаешь, что находишься прямо сейчас в «раю», просто потому, что ты еще не испытал этого. Видишь  ли, для  тебя  это  является  неким порочным  кругом.  Ты не  можешь испытывать то, чего не знаешь, -- ты еще не нашел для этого способа, -- и ты не знаешь того, чего еще не испытывал.  Все, к чему призывает тебя Просветление, -- это познать что-то, чего ты еще  не  испытывал  и, таким образом,  испытать это. Знание открывает  врата опыта --а ты представляешь себе это как раз наоборот.
В действительности твое знание гораздо больше, чем твой опыт. Ты просто не знаешь, что ты знаешь.  Ты знаешь,  например, что  существует Бог. Но ты можешь и не знать, что ты  знаешь  это. И,  таким  образом, ты  продолжаешь  находиться  в ожидании соответствующего  опыта.  Но  все  это  время ты  получаешь  его.  Однако ты получаешь его, не зная, -- а это все равно что вообще не получать.
Парень, мы тут просто ходим по кругу.
Да, ходим. И вместо того, чтобы  ходить по кругу, быть может, нам стоит быть самим этим кругом. И этот круг совсем не обязан быть порочным. Он может быть возвышенным.  Является ли отречение частью истинно духовной жизни?  Да, поскольку  в конечном счете  весь Дух отрекается от всего,  что  не реально.  И ничто не является реальным  в той жизни, которую ты  ведешь,  за исключением твоей  связи со  Мной.  При этом отречение  в  его  классическом понимании, то есть самоотрицание, не является чем-то обязательным.  Истинный  Мастер  не «отказывается» от  чего-то. Истинный Мастер просто откладывает это в сторону, как он поступил  бы  с чем  угодно, что перестало быть ему нужным.
Некоторые говорят, что  ты должен преодолевать  свои желания. Я говорю, что ты должен просто изменить их. Первая практика--это строгое послушание. Вторая -- радостное празднование. Некоторые говорят,  что для  познания Бога  ты  должен  преодолеть  все земные страсти.  Но  понять  и  принять  их--уже  достаточно.  То,  чему  ты сопротивляешься, -- усиливается. То, к чему ты внимателен, --исчезает. Люди, искренне стремящиеся  преодолеть  земные страсти, часто  трудятся над этим так усердно, что уже можно сказать: это становится их страстью. Они обуреваемы «страстью к Богу», страстью познать Его. Но страсть есть страсть, и замена одной страсти на другую не позволит вовсе избавиться от нее.
 Поэтому не суди о том,  к чему испытываешь страсть. Просто замечай это, а  затем смотри, насколько это служит тебе, -- исходя из того, кем  и чем ты желаешь быть. Помни, что ты постоянно находишься  в процессе создания себя.  В каждый новый момент ты решаешь,  кем и чем ты являешься. В значительной  степени ты решаешь это посредством тех выборов, которые ты делаешь в  отношении того, к
кому и к чему ты испытываешь страсть.
Часто человек, как вы  это  называете, «находящийся на  духовном пути», выглядит так,  будто он отрекся от всех  земных страстей и всех человеческих желаний.  Что  же  он  сделал  на  самом  деле?  Понял  их,  увидел  всю  их иллюзорность и отошел от тех страстей, которые  более не  служат ему,--при этом  любя  иллюзию  за  то,  что  она принесла  ему:  шанс быть  совершенно свободным. Страсть--это любовь  к  превращению бытия  в  действие. Она является топливом для двигателя творения. Она превращает понятия в опыт. Страсть--это  огонь, который позволяет нам  выразить то,  кем  мы  в действительности являемся. Никогда  не отрицай страсть,  поскольку это будет равносильно отрицанию того, Кто Ты Есть и Кем Ты Истинно Желаешь Быть.
Отречение   никогда   не   отрицает  страсть  --   отречение   отрицает привязанность к результату. Страсть --  это  любовь к  действию. Действие--это бытие с опытом.  Но что  нередко создается как составная часть действия? Ожидание. Жить   свою  жизнь,  не  имея  ожиданий--без  нужды  в  конкретных результатах,--это и есть свобода. Это Божественность. Так живу Я.
Ты не привязан к результатам?
Абсолютно  не привязан. Мое  удовольствие  --  в творении, а не  в  его последствиях. Отречение -- это не решение отказаться от действия.  Отречение есть  решение  отказаться  от  конкретного  результата.  Тут  очень  большая разница.
Мог бы Ты объяснить, что Ты имеешь в виду, говоря: «Страсть -- это любовь к превращению бытия в действие?».
Бытие есть  высшее состояние существования. Это его чистейшая сущность. Это  то  аспект Богa,  который  можно определить  как  «сейчас--не  сейчас», «все--не все», «всегда—никогда».
Чистое бытие есть чистая Божественность. При  этом нам никогда не было  достаточно  просто быть. Нам всегда было важно  познать  на собственном  опыте,  Чем  Мы  Являемся,--и для  этого требовался особый аспект божественного, который называется действием.
Предположим, что ты, в самой сердцевине своего замечательного «Я», есть тот аспект божественности, который называется любовью. (И это, между прочим, Истина.) Так вот, одно дело быть любовью, и совершенно другое -- делать что-то с любовью. Душа жаждет делать что-то такое, чтобы  через эти действия  познать себя на  собственном опыте. Так она стремится реализовать свою самую высокую идею в действии.
Это горячее желание и называется страстью. Убей страсть--и ты убьешь Бога. Страсть--это Бог, желающий сказать «привет». Но,  видишь ли, как  только Бог (или Бог-в-тебе) с любовью сделает это, Он становится Самореализованным и более не нуждается ни в чем.
Человек   же,   наоборот,  нередко  чувствует  необходимость   получить дивиденды со своего вклада. Если мы  собираемся любить кого-то -- прекрасно, но было бы и неплохо получить немного любви в ответ. Что-то вроде этого.
Это не страсть. Это ожидание. Это  и является величайшим источником человеческого  несчастья. Это то, что отделяет человека от Бога. Отречение направлено на  то, чтобы положить конец этому отделению через опыт,  который некоторые  восточные  мистики  назвали самадхи. То есть через единение и союз с Богом, растворение в Божественном.
Отречение, таким образом, предполагает отречение  от результатов, но ни в коем  случае не отречение от страсти. В действительности Мастер интуитивно знает, что страсть -- это и есть путь. Путь к Самореализации. Даже используя  земные  понятия,  вполне можно сказать, что, если ты не испытываешь ни к чему страсти, ты вообще не живешь.
Ты  сказал, что «то,  чему сопротивляешься, --усиливается, а то, на внимательно смотришь, -- исчезает». Мог бы Ты объяснить это?
Ты не можешь сопротивляться чему-то,  что ты не признаешь реальным. Сам акт сопротивления  чему-то означает, что ты даруешь  этому «чему-то»  жизнь. Когда ты сопротивляешься некоей энергии, ты даешь ей место. И чем больше  ты сопротивляешься, тем  больше  ты  делаешь реальным  -- все,  чему бы  ты  ни
сопротивлялся.То, на что  ты смотришь  открытыми глазами, -- исчезает. То есть теряет свою иллюзорную форму.
 Если  ты посмотришь на что-то -- на самом деле  внимательно посмотришь,--ты будешь видеть насквозь, как бы пронзая взглядом любую иллюзию, которая заключена для тебя  в данном  предмете.  И  для твоего видения не  останется ничего,  кроме абсолютной  реальности. Перед  лицом абсолютной реальности  у твоей слабой иллюзии нет силы. Она не может  долго  удерживать твое внимание своей  слабеющей   хваткой.  Ты  видишь   истину,  и   истина  делает   тебя свободным.
Но если я не хочу, чтобы то, на что я смотрю, исчезало?
А следовало бы всегда  хотеть этого! В твоей реальности нет  ничего, за что стоило бы держаться. И все же, если ты действительно выбираешь не высшую
реальность, но  иллюзию твоей жизни, ты можешь легко  пересоздать ее --  так же, как  ты создал ее в  самом начале. Таким образом ты можешь иметь в своей жизни  то, что выбираешь иметь, и удалять из нее то,  что больше не  желаешь переживать.
Но никогда ничему не сопротивляйся. Если ты думаешь, что, сопротивляясь чему-то, ты удалишь это, подумай еще раз.  На самом деле ты только укоренишь
это еще глубже. Разве Я не говорил тебе, что всякая мысль творит?
Даже мысль о том, что я не хочу чего-то?
Если  ты  не  хочешь  этого,  зачем  тогда  вообще думать  об  этом? Не задумывайся об этом больше. Но если ты должен думать об этом -- то есть если ты не можешь не думать об этом, -- не сопротивляйся. Лучше посмотри прямо на то, что есть,  прими эту  реальность как свое творение  --  а  затем выбери: оставлять ее или нет.
А чем будет определяться этот выбор?
Кем и Чем (по твоему разумению) ты Являешься. И Кем  и Чем ты выбираешь Быть. Этим определяется  всякий выбор,  любой  из  всех выборов,  которые  ты
сделал за свою жизнь. И когда-либо сделаешь.
Так что же, жизнь в отречении -- неверный путь?
 Это не так. Само  слово «отречение» не очень  удачно. Фактически, ты не можешь  отречься  ни от  чего, поскольку  то,  чему  ты  сопротивляешься, -- усиливается. Истинное  отречение не отказывается, а просто  выбирает другое. Это акт движения по направлению к чему-то, а не прочь от чего-то. Ты не можешь  уйти от чего-то, поскольку это  начнет преследовать тебя, где бы  ты ни был. Поэтому не сопротивляйся соблазну, но просто отвернись от него. Повернись ко Мне и отвернись от всего, что недостойно Меня.
Однако знай:  нет  такой  вещи,  как неверный путь,  поскольку  в  этом путешествии ты не можешь «не попасть» туда, куда направляешься. Весь вопрос в скорости-- в том, когда ты доберешься туда, -- но даже это  является иллюзией, поскольку не существует никакого «когда», равно  как нет  никакого «до»  и «после». Есть только сейчас: вечный  момент всегда,  в котором ты ощущаешь себя.
 Тогда какой во всем этом смысл? Если  не существует способа не «попасть туда», в  чем  тогда смысл жизни? С какой  стати тогда нам беспокоиться  обо всем том, о чем мы беспокоимся?
Ну, конечно, тебе не  стоит беспокоиться. Но  с твоей стороны  было  бы неплохо  стать  наблюдателем. Просто обращай  внимание на  то, кем и  чем ты являешься, что делаешь, что имеешь, и смотри, служит ли это тебе.
Смысл жизни заключается не в том, чтобы попасть куда-то, а в том, чтобы заметить, что  ты уже находишься там  -- и всегда находился. Ты всегда  и во
веки  веков  находишься  в  моменте  чистого  творения.  Смысл жизни,  таким образом,--в  том,  чтобы создать то, кем и чем  ты являешься, а затем  -- пережить это на опыте.
А  как  насчет страдания?  Является ли страдание путем и тропой к Богу?Некоторые даже говорят, что это единственный путь.
Мне  не нравится страдание, и  тот,  кто говорит обратное, --  не знает Меня. Страдание  не является необходимым аспектом человеческого опыта. Оно не
только не нужно, оно неумно, неудобно и вредно для вашего здоровья.
Тогда   почему   существует  столько  страдания?  Почему  Ты,  если  Ты действительно Бог, не положишь конец этому, раз уж Тебе это так не нравится?
Я  положил  конец  этому.   Вы  просто  отказываетесь  использовать  те инструменты, которые Я вам дал, для того чтобы понять это. Видишь ли, страдание  не  имеет ничего общего с происходящими событиями-- оно имеет отношение к вашей реакции на эти события. То, что происходит, -- это просто то, что происходит. Как ты чувствуешь себя по этому поводу -- это другое дело.
Я уже  дал вам инструменты, посредством которых вы можете реагировать и отвечать  на происходящие события  так,  чтобы  снизить -- даже, собственно, устранить -- боль, но вы не используете их.
Прошу прощения, но почему бы не устранить сами события?
Очень хорошее предложение. К сожалению, Я их не контролирую.
Ты не контролируешь события?
Конечно, нет. События происходят в пространстве и времени как результат  вашего  выбора,  и Я никогда  не  стану вмешиваться  в  выбор.  Сделать  так означало  бы устранить саму причину, по  которой  Я  создал  вас.  Но Я  уже объяснял все это раньше. Некоторые события вы производите по своей воле, а другие притягиваете к себе--более  или менее неосознанно.  Отдельные события -- в частности, вы относите к этой категории природные бедствия -- приписываются «судьбе».
Но даже «судьба» может служить аббревиатурой «собранных отовсюду мыслей».  Иначе говоря, синонимом сознания планеты. Или «коллективного сознания».
Совершенно верно.
Некоторые говорят,  что  мир катится  в ад.  Наша экология гибнет. Наша планета    стоит   перед   лицом   глобальной    геофизической   катастрофы. Землетрясения.  Вулканы. Может быть,  даже  изменение  наклона  земной  оси. Другие  говорят, что коллективное сознание  может изменить  все  это, что мы можем спасти Землю нашими мыслями.
 Мыслями,  приведенными  в действие. Если достаточное  количество  людей повсюду  на Земле  утвердится в том, что  надо что-то  сделать для  спасения окружающей среды, вы  спасете Землю. Но вам  следует поторопиться. И так уже нанесено  достаточно   ущерба,  и   это   длится  очень  долго.  Потребуется кардинальный сдвиг в отношении к происходящему.
Ты имеешь в виду, что  если  мы  не сделаем этого, то будем свидетелями того, как Земля -- и те, кто ее населяет, -- погибнут?
Я создал законы  физической Вселенной достаточно четкими, чтобы  их мог понять  каждый.  Существуют  законы  причины  и   следствия,  которые   были благополучно доведены до  ваших  ученых, в частности физиков, а через них -- до ваших мировых лидеров. Нет нужды описывать эти законы здесь еще один раз.
Возвращаясь  к  вопросу  о  страдании:  откуда  мы  вообще  взяли,  что страдание -- это хорошо? И что святые «страдают молча».
Святые  действительно «страдают молча», но это не означает что страдание --это хорошо. Ученики в школе  Мастерства Страдают молча, поскольку понимают страдание  не есть путь Бога, но скорее  верный знак того, что предстоит еще кое-что узнать о пути Бога, предстоит еще кое-что вспомнить. Истинный  Мастер  вовсе не страдает молча  -- он страдает, не  жалуясь.
Причина, по  которой истинный Мастер не жалуется,  -- в том, что он даже  не страдает, а просто переживает определенный  набор  обстоятельств, который вы бы назвали невыносимыми. Практикующий Мастер не говорит о страдании потому, что в своей практике он ясно  понимает  силу  Слова --  и поэтому выбирает  просто не говорить ни слова об этом.
Мы делаем реальным то, на что обращаем свое внимание. Мастер знает это. Мастер живет  в моменте выбора,  осознавая, что  он  делает реальным то, что
выбирает.
Вы  все делаете это время от  времени. Среди вас не найдется ни одного, кто хоть однажды не  заставил  бы головную  боль исчезнуть или не  сделал бы визит к дантисту менее болезненным, просто решив, что так будет. Мастер принимает такое же решение, только относительно более глобальных вещей.
Но  зачем  вообще страдать?  Зачем  вообще  допускать саму  возможность страдания?
Как  Я уже объяснял,  ты  не сможешь  познать  то и стать  тем,  чем ты являешься, в отсутствие того, чем ты не являешься.
И все равно я  не  могу понять, откуда  мы взяли, что страдание --  это хорошо?
Очень мудро, что ты так настойчив в этом вопросе. Изначальная мудрость, окружающая  молчаливое  страдание,  сейчас  настолько извращена,  что многие верят (а  некоторые религии, по существу,  учат этому), что страдание – это хорошо,  а  радость --  это плохо. И вы  решили, что если у кого-то рак и он молчит  об этом, то он святой, а если у другой (возьмем  взрывоопасную тему) здоровая сексуальность и она открыто наслаждается ею, то она --грешница.
Да  уж,  взрывоопаснее  не  придумаешь.  И  Ты  так  хитро  использовал местоимение  женского  рода.  Это  специально  для  того,  чтобы подчеркнуть что-то?
Это для того, чтобы показать тебе ваши предубеждения. Вы ведь не любите думать о  женщинах,  обладающих  здоровой сексуальностью и  к  тому  же  еще открыто наслаждающихся ею. Вы предпочитаете видеть мужчину, умирающего без стона  на  поле  брани, чем женщину, со стоном занимающуюся любовью на улице.
А Ты бы что предпочел?
У Меня  нет никаких суждений. Но у  вас  их великое множество, всяких и разных,--и Я полагаю, что именно  наши суждения удерживают вас от радости; а ваши ожидания делают вас несчастными. Все  это  вместе  взятое и порождает  ваши трудности  и, таким образом, приносит вам страдание.
Откуда мне знать, что Твои слова--истина? Откуда мне знать, что  это вообще говорит Бог, а не мое воспаленное воображение?
Ты  уже  спрашивал об этом.  Мой ответ  остается  неизменным. Какое это вообще  имеет значение? Даже  если представить  себе, что все, что Я сказал, «неверно», можешь ли ты придумать лучший способ жизни?
Нет.
Тогда «неверное» -- верно, а «верное» --неверно!
 И  вот  что  Я  еще  тебе  скажу, чтобы помочь тебе  выбраться  из этой дилеммы:  не верь ничему из того,  что Я говорю. Просто  проживи это.  Ощути это.  Затем  -- живи любой парадигмой, какой хочешь.  А потом – пересмотри свой опыт, чтобы найти свою собственную истину. Однажды,  если  наберетесь  достаточно  храбрости,  вы  ощутите  мир, в котором считается, что заниматься любовью лучше, чем воевать. В этот день вы возрадуетесь.
Жизнь так ужасна. И так запутанна. Я бы хотел, чтобы все было яснее.
В жизни нет ничего ужасного, если ты не привязан к результатам. Имеется в виду: если ты ничего не хочешь?
Именно так.
Выбирай, но не желай.
Легко тем, от кого никто не зависит. А если у тебя жена и дети?
Путь семьянина всегда был очень трудным. Может быть, самым трудным. Как ты  уже отметил, легко  «ничего  не  хотеть», когда  ты  занят только собой. Естественно, когда у тебя есть ответственность  за тех,  кого ты  любишь, ты желаешь им только самого наилучшего. Тебе больно, когда  ты не можешь дать им всего, что тебе хотелось бы им дать. Хороший дом, красивую одежду, еды вдоволь.
У меня  такое  ощущение, что уже двадцать лет  я только и борюсь за то, чтобы свести концы с концами. И мне все еще нечем похвастаться.
Ты говоришь о материальном благополучии?
Я  говорю  о том  необходимом,  что любой человек хотел  бы дать  своим детям. Я говорю о каких-то самых простых вещах, которыми любой мужчина хотел бы обеспечить свою жену.
Понимаю. Ты  думаешь, что  твоя задача в  жизни  состоит в  том,  чтобы обеспечить им все эти вещи. И ты воображаешь, что в этом вся твоя жизнь?
Не  уверен,  что  я сформулировал бы это так. Это не то, в чем  вся моя жизнь, но, уж конечно,  было бы неплохо, если  бы это было по  крайней  мере побочным результатом...
Хорошо, тогда  вернемся  назад. В чем  ты видишь  действительный  смысл своей жизни?
Непростой  вопрос. За  все эти годы у меня было много разных ответов на него.
Каков твой ответ сейчас?
Похоже, у меня два ответа на этот вопрос: ответ,  который мне  хотелось бы видеть, и ответ, который я вижу.
Какой ответ ты хотел бы видеть?
Я хотел бы, чтобы моя жизнь была посвящена эволюции  моей  души. Мне бы хотелось,  чтобы моя  жизнь была  выражением и испытанием тех  моих качеств, которые я люблю больше всего. Той части меня, которая является состраданием, терпением, дарением и помощью. Той части меня, которая является пониманием и мудростью, прощением и... любовью.
Звучит так, будто ты продолжаешь вслух читать эту книгу!
Да, это  прекрасная  книга  -- на  эзотерическом  уровне.  Но я пытаюсь понять,  как все это осуществить  «на  деле». Но  на твой  вопрос существует ответ, который я реально вижу, -- и заключается он  в том, что вся моя жизнь посвящена лишь выживанию изо дня в день.
Ага! И ты думаешь, что одно мешает другому?
Ну...
Ты считаешь, что духовный путь препятствует выживанию?
По  правде говоря, я  хотел  бы большего, чем просто выживать.  Все эти годы  я  выживаю.  Замечу, что мне  и сейчас приходится этим заниматься.  Но хотелось бы, чтобы борьба за выживание  прекратилась.  Я  вижу, что пережить день  и дожить до следующего -- это до сих пор борьба. А  я  хочу  не просто выживать. Я хочу процветать.
А что бы ты назвал процветанием?
Иметь достаточно, чтобы не  беспокоиться о  том,  где достать следующий доллар; чтобы не приходилось испытывать стрессы и напряжение при одной  лишь мысли, что надо  платить за  жилье и  где достать денег  на оплату  счета за телефон. Я хочу сказать, что я ненавижу опускаться  до такой приземленности, но  мы  говорим  сейчас  о  реальной жизни, а  не  о  сказочно-выдуманной, духовно-романтической картине жизни, которую ты в этой книге изображаешь.
Я, кажется, слышу нотки гнева?
Не столько гнева, сколько отчаяния. Я играю в эти духовные игры вот уже более двадцати лет, и посмотри, к чему они меня привели. От приюта для нищих меня  отделяет всего лишь  еще один счет,  который надо будет оплатить!  А я только  что  потерял работу, и,  похоже,  наличных снова  ждать  неоткуда. Я начинаю по-настоящему уставать от этой борьбы. Мне уже 49 лет, и хотелось бы иметь в жизни некоторую обеспеченность, чтобы я мог посвящать больше времени «Божественному», духовному  «развитию» и т. д. Там мое сердце,  но моя жизнь не пускает меня туда...
Золотые  слова, и Я предполагаю, что ты говоришь за очень многих людей, когда делишься этими переживаниями. Я отвечу на твою исповедь по «пунктам» чтобы мы легко могли проследить и проанализировать ответ. Ты не «играл в эти духовные игры» в течение двадцати лет, ты лишь ходил вокруг да около (кстати,  это не «нотация»,  а просто констатация факта).  Я допускаю,  что на протяжении двух  десятков  лет ты наблюдал их, заигрывал с ними,  время  от  времени  экспериментировал...  но  Я не  чувствовал  твоей настоящей -- самой настоящей -- вовлеченности в эту игру до совсем недавнего времени.
Давай разъясним,  что «играть  в духовные игры» означает посвящать весь свой разум, все свое тело, всю  свою душу созданию Себя по образу  и подобию
Бога. Это  процесс  Самореализации,  о  котором  писали мистики Востока.  Это процесс спасения души, которому посвящена большая часть богословия Запада. Это ежедневная, ежечасная,  ежеминутная  деятельность высшего сознания. Это процесс выбора вновь и вновь каждый миг.  Это непрекращающееся творение. Осознанное творение. Творение с  целью. Это использование средств созидания, которые мы уже обсудили, и их применение с полным знанием и из самых высоких побуждений. Вот что  такое «играть  в  эти  духовные  игры». Так  сколько  ты  этим занимался?
Я даже и не начинал.
Не  бросайся  из крайности  в крайность  и  не  будь таким  строгим  по отношению к себе.  Ты  действительно посвятил себя  этому  процессу  -- и на самом деле  ты вовлечен в него дольше, чем допускаешь для себя. Но никак  не двадцать лет. Впрочем, не важно, как долго ты был в  него вовлечен. Вовлечен ли ты сейчас? Только это и имеет значение.
Давай  пойдем дальше. Ты попросил «посмотреть, до  чего тебя  довели» и описываешь свое состояние как  «в одном шаге от приюта для  нищих». Я смотрю на тебя и вижу  совсем  другую картину. Я вижу  человека, которого  лишь шаг отделяет  от  дома  богача! Ты чувствуешь, что оплати еще один  счет -- и ты канешь в безвестность; Я же вижу, что оплати еще один счет -- и ты окажешься в  Нирване. Разумеется, многое  зависит от  того,  что ты воспринимаешь  как
 «плату» -- и ради чего ты стараешься.
 Если  цель твоей жизни  состоит  в том,  чтобы достичь  так  называемой защищенности, то Я вижу  и понимаю, почему ты чувствуешь, что «еще один счет-- и  ты в  приюте  для нищих». Но даже это суждение можно исправить. Потому что  с Моей платой  все блага придут к тебе  --  в том числе и опыт ощущения себя защищенным в материальном плане.
 Моя  плата--вознаграждение,   которое   ты  получаешь,   когда  ты «содействуешь» Мне,--  обеспечивает  гораздо  большим, чем просто  душевным покоем.  Ты  также можешь иметь  и материальное благополучие. Ирония  в том, что, как  только  ты  испытаешь  тот душевный  покой, который дается как Моя награда,  ты  обнаружишь, что материальное  благополучие  беспокоит  тебя  в последнюю очередь. Даже материальное благополучие членов твоей семьи больше не будет твоей заботой, ведь как только ты поднимешься до уровня Божественного сознания, ты поймешь,  что ты не в ответе  ни за какую другую  человеческую душу. И  хотя достойно  одобрения  желать каждой  душе  жить  в покое, каждая  душа должна выбирать -- и она выбирает -- свою собственную судьбу в каждый миг.
Понятно,  что  намеренно обижать  или уничтожать  другого  -- не  самое высокое действие.  Понятно, что так же  недопустимо не обращать  внимания на нужды тех, кого ты сделал зависимыми от тебя.   Твоя задача состоит в  том, чтобы помочь им стать независимыми; научить их как можно быстрее и основательнее тому, как обходиться  без  тебя, потому
что  ты для  них  не  благо, пока они  нуждаются в тебе, чтобы выживать.  Ты становишься для  них  благом только в тот момент, когда они понимают, что не нуждаются в тебе.
В том  же  смысле величайший момент для  Бога наступает тогда, когда ты осознаешь, что не нуждаешься в Боге. Знаю, знаю... Это противоречит всему, чему  тебя когда-либо учили. Твои учителя рассказывали тебе  о гневном Боге,  ревнивом Боге, о  Боге, которому нужно, чтобы в нем нуждались. Но это вовсе не Бог, а какая-то  невротическая подмена тому, что должно бы быть божеством.
Истинный  Мастер --не тот, у кого больше  учеников,  а тот, кто сделает Мастерами большинство из них. Истинный  лидер--не  тот, у кого больше  последователей, а тот,  кто воспитает лидеров из большинства. Истинный король -- не тот, у кого больше подданных, а тот, кто взрастит из них королей. Настоящий учитель -- не тот, кто больше  всех знает, а тот, кто побудит к познанию остальных. И настоящий  Бог -- не Тот,  у Кого больше  всех служителей, а Тот, Кто больше всех служит, тем самым делая Богами всех остальных.
В  этом  и  цель,  и слава  Бога: что  не  будет  больше тех,  кто  Ему поклоняются, и все познают Бога не как недостижимое, но как неизбежное. Мне хотелось бы, чтобы  ты понял:  твоя счастливая судьба неизбежна. Ты не можешь не быть  «спасенным».  Не  существует  другого ада, кроме незнания этого.
Что касается родителей, супругов и  любимых,  то не старайся сделать из своей   любви  клей.  Пусть  лучше  она  будет   магнитом,  который  сначала притягивает, а потом поворачивается и отталкивает. Пусть те, кто притянулся, не думают, что им надо  держаться ближе к тебе, чтобы выжить. Ничто не может быть дальше от истины. Ничто не может быть пагубнее для другого человека. Пусть твоя любовь побуждает твоих близких окунуться в жизнь -- и сполна испытать, кто они есть. Только в этом проявится твоя истинная любовь.
Путь главы семейства так нелегок. Так  много раздоров, житейских забот. Отшельник  ничем этим не  обременен. У  него есть  хлеб  с  водой и скромная лежанка, чтобы спать, и каждый свой час он  может уделить молитве, медитации и созерцанию божественного. Как легко увидеть святое в таких условиях! Какая простая задача! О, но дай такому жену и детей! Увидь божественное в ребенке, которому  в 3  часа ночи надо сменить пеленки. Увидь божественное  в  счете, который  к  первому  числу  месяца   надо  оплатить.  Признай  руку  Бога  в недомогании,  которое  одолело  твою супругу; в работе,  которая потеряна; в простуде ребенка; в болезни родителей. Мы говорим сейчас о праведной жизни.
Я понимаю  твою  усталость.  Я знаю,  что тебе надоела эта борьба. Но Я говорю тебе: когда ты следуешь за Мной, борьба исчезает. Живи в пространстве твоего Бога, и любое событие станет благословением. А сейчас тебе надо отдохнуть и переосмыслить всё, что я сказал».
Когда перед ним выплыли незнакомые предметы в новом кабинете, он не мог бы сказать точно, потому что его мозг функционировал в другом измерении.


          Г Л А В А  1


Она сидела на диване в дальнем конце темной гостиной. Рядом с ней на столе стоял чайный сервиз с уже остывшим чаем и почти нетропутым печеньем. Максим Авдеенко навсегда запомнил, как она выглядела в это мгновение: густые светлые волосы, чуть прикрывающве мочки ушей, голубые глаза, живые и игривые, прекрасные линии стройного тела,--она хоть и была небольшого роста, все же не казалась толстушкой. В белой блузке без рукавов, теннисных шортах и теннисных туфлях, она сидела на обитом ситцем диване, поджав под себя голые ноги. Максим Авдеенко постоянно чувствовал на себе ее пристальный, предостерегающий взгляд.
Возможно, оттого, что день стоял знойный, чувства тоже постепешro накалялись. Высокие окна были открыты в заросший сад. В гостиной царил полумрак, но за стенами дома сияло солнце. Сам предвечерний свет, казалось, дышал жаром; яркий и вместе с тем слегка приглушепный, он словно просачивался сквозь стекло. В раскаленном сверкающем мареве не чувствовалось ни малейшего движения воздуха, листья деревьев застыли в полной неподвижности. Трава отливала неправдоподобно яркой зеленью; внезапно пролетевший воробей нарушил незыблемый покой омертвелого сада. Внизу, где терраса спускалась к деревьям, окружавшим теннисный корт,
каждый лист ярко сверкал на фоне темнеющего неба.
Максим отвернулся от окна.
--Послушай ...--резко начал он.

Девушка знала, что он сейчас скажет. После продолжительного молчания, которое наступило, когда были исчерпаны все дежурные темы, ему просто не оставалось ничего другого.
--Приближается гроза,--поспешно заговорила Бронислва Ухова. Она быстрым движением опустила ноги на пол и села подчеркнуто прямо. Кровь прилила к ее лицу, и румянец ярко светился под нежной кожей.--Еще чаю?
--Нет, благодарю.
--Боюсь, что этот остыл. Хочешь, я позвоню, чтобы
принесли свежего.
--Нет, спасибо. Почему ты улыбаешься?
--Я не улыбаюсь. Просто у тебя такой вид. Професси-
ональный молодой адвокат, собирающийся с силами.
Да, с горечью подумал он, молодой адвокат с жало-
ваньем восемьсот рублей в год. Молодой адвокат, живу- щий подачками отца. Молодой адвокат, чей единственный
выходной--суббота, которая сегодня проходит так без-
дарно.
--Несмотря на мой профессиональпый вид,--сказал
он,--сейчас я должен переговорить с тобой по личному
вопросу.
Он подошел и остановился перед ней. Стараясь пе смотреть на него, девушка заговорила четко и отрывисто.
--Ты не знаешь, почему остальные задерживаются?--
спросила она, взглянув на часы.--Я велела Филиппу прий-
ти в пять часов, а сейчас уже двадцать минут шестого. Он
должен был захватить Катю и двигаться прямо сюда. Слы-
шишь? Кажется, это гром. Если мы не поспешим, то у нас
не хватит времени даже на гейм, не говоря уже про сет.
Максим не сводил с нее глаз.
--Ты о Филиппе Добронравове?
--В том-то и беда с теннисом,--пожаловалась Бронислава, встряхнув часы у самого уха.--Всякий раз, когда у тебя выдается свободная минутка для игры, другой никак не может, или наоборот. Понимаешь? И тебе ни за что не поиграть. Вот здорово было бы, если бы Никита изобрел теннисный робот, как он обещал,--механизм или куклу, все равно, лишь бы отбивал удары,--тогда можно играть одной.
--Не знаю, так ли уж это здорово.
--Конечно здорово. Обычные «возвратки» не так уж и хороши, правда? Я имею в виду те, у которых мяч при-
креплен к резиновому шнуру. Ты ударяешь и ...
--Я просто упрямая свинья,--мрачно сказал Максим и сел рядом с ней на диван.
Пружины заскрипели. Несмотря на душную, чреватую
грозой погоду, он был в твидовом пиджаке, с шелковым
шарфом вокруг шеи. Прикидываясь совершенно безразлич-
ной, Бронислава слегка отодвинулась, но ее рука по прежнему касалась рукава его пиджака. Даже этот эфемерный контакт приводил Максима в смятение и мешал высказать то, что он собирался. Однако, хотя ситуация, начинавшая приобретать сугубо личный характер, и могла затуманить его сознание, он все же сохранил способность к аналитическому мышлению. Бронислава вовсе не кокетничала. Кокетство было чуждо ее природе,--
она скорее презирала кокеток. Она, конечно, знала, что Максим ее любит. Каждый ее жест, каждый взгляд, каждое, казалось бы, ничего не значащее слово подтверждали это. Но сколь бы неинтересным, отталкивающим или даже комичным ни находила она данное обстоятельство, это еще не причина такого ее отношения ко всему, что касается Филиппа Добронравова и он всеми способами пытался понять, что за этим кроется.
--Я всего лишь хочу задать тебе один вопрос,--ска-
зал он.--Невесте на него нетрудно ответить. Ты намерена пойти до конца и выйти замуж за Филиппа Добронравова?
--Разумеется.
--Так ты в него влюблена?
--Что за вопрос!
--Ладно, пойдем дальше. Он тебе нравится?
Вместо ответа, Бронислава лишь слегка повела плечом. Сложив руки на коленях, она смотрела мимо цего на солнечное сияние за окнами.
--Начнем с того,--упрямо продолжал он,--что моим
признанием я никого не предаю. Филипп знает, что я тер-
петь его не могу, и этот факт доставляет ему явное удоволь-
ствие. Я его предупредил, что намерен признаться тебе ...
--Максим!
--Значит, все решено. А теперь взвесим все за ипротив
этого замечательного брака. Полагаю, следует признать, что Филипп привлекательцый молодой человек ...
--Ужасно привлекательный,--согласилась Бронислава.
Она лгала. Распознавать ложь входило в его професси-
ональные обязанности, поэтому Максим сразу понял, что ничего подобного она не чувствует. В ее голосе прозвучала
едва уловимая нотка, которая тут же пропала,--но Максим
ее услышал.
Максим Авдеенко почувствовал такое облегчение, что едва не задохнулся. Ведь именно это его и тревожило. До сих пор он не был полностыо уверен в Брониславе. Пожалуй, девять девушек из десяти сочли бы Добронравова неотразимым. Фактически Филипп и сам подчеркивал это с мальчишеским высокомерием и нахальством, которые большинству кажутся столь привлекательными. Чтобы Филипп ни говорил, он всегда улыбался, и потому любые выражения сходили ему с рук. Филипп--двадцатидвухлетний баловень судьбы, никогда не попадавший в глупое положение.
Бронислава... сколько же ей? Двадцать семь? Максим Авдеенко полагал, что так, хотя никогда особо не задумывался: во всяком случае, года на два, на три меньше, чем ему самому. Двадцать семь. Очаровательная девушка, которую двадцатидвухлетний Филипп Доброн равов всячески старается поставить на место. Именно это последнее обстоятельство и побудило Максима перейти в наступление.
--Значит, ты выходишь за него замуж по той же при- чине, по которой он женится на тебе: из-за денег Реутова.
--Возможно, и так.
-- А возможно, и нет?
Ее ответ последовал с такой поразительной быстротой, что он в недоумении подумал, не заготовила ли Бронислава его заранее.
--Почему ты так говоришь?
--Потому что я не верю тебе.
Бронислава опять заговорила, по как-то нерешительно:
--Ах, пожалуйста. Не иначе как погода привела нас
обоих в такое настроение. Но ты не должен делать из меня
идеал, прежде всего ты.
--Идеал здесь ни при чем, совсем ни при чем. Боже
мой, конечно же нет! Ладно, забудем об этом и посмотрим
на вещи с практической точки зрения. Почему я должен
осуждать тебя, если ты выходишь замуж за деньги? Впол-
не разумная причина для замужества--но лишь при том
условии, что женщине хотя бы нравится ее будущий муж.
--Конечно.--Она слегка повернула голову и поспешно добавила.--Ты этому веришь?
--Да.--И все же он решил высказаться начистоту.--
Нет, будь я проклят, если верю. Как ни странно, я разде-
ляю старомодное убеждение, что для замужества необходима хоть малая толика великой страсти. Ладно, бог с ней, со страстью, она не всегда подчиняется разуму, я готов признать, что деньги--более чем достаточная причина для замужества, но при условии, что будущий муж по крайней мере нравится тебе и вы сумеете поладить. Но в том-то и дело--мне начинает казаться, что Филипп тебе абсолютно безразличен. Ты его вовсе не любишь.
--Неправда. Но продолжай.
--Так вот, условия тебе известны. Если ты примешь деньги по завещанию Реутова, то исключен не только развод, но даже раздельное проживание. Разве можешь ты, такая практичная, рассчитывать на счастливую семейную жизнь?
--Навряд ли,--спокойно призналась Бронислава.--Но я
никогда и не надеялась на счастливый брак, если такие во-
обще существуют.
Она посмотрела на него через плечо. В ее голосе не было ни капли цинизма. Она всего-навсего констатировала то, что, по ее убеждению, являло собой непреложную истину.
--Наверное, жара виновата,--сказал Максим после не-
которой паузы, во время которой она не дрогнув выдержи-
вала его взгляд.--Все это вздор, слышишь? Вздор! Что
на тебя нашло?
--Возможно, в девяти случаях из десяти это действи-
тельно вздор. Но не в моем. К тому же, если я не выйду
за Филиппа, все очень усложнится. Ник страшно расстроит-
ся. Даже Филипп расстроится.
--И все же я не понимаю,--сказал Максим после еще одной паузы.--Ты ведь не выходишь замуж лишь затем,
чтобы не испортить настроение честной компании?
--Мне и самой хотелось бы это знать.
Бронислава повернулась и посмотрела в лицо Максиму. Казалось, она мучительно старается что-то объяснить не только ему, но и себе самой. Ее голова была на уровне его плеча, взгляд устремлен куда-то вдаль, но никогда прежде не ощущал он ее близость столь остро.
--Да, хотелось бы мне знать, сколько людей женились
и выходили замуж, чтобы не испортить настроение честной
компании. Впрочем, не важно. Максим, тебе следует кое-что знать. Я понимаю: ты считаешь меня взбалмошной дурой. И если бы ты был похож на Ника,--она обвела взглядом гостиную доктора Никиты Владимировича Васильева, которого в данный момент здесь не было,--то принялся бы рассуждать о комплексах, депрессии, неврозах и посоветовал бы мне обратиться к психоаналитику. Странно, но сейчас я ощущаю в себе нечто подобное. Не могу от этого избавиться, не могу.
Тебе обо мне что-нибудь известно?
--Нет.
Бронислава кивнула.
--Спасибо,--выпалила она, словно бросаясь в воду.-- Спасибо за то, что ты не произносишь слов типа «известно
все, что мне надо знать»--или других, столь же приятных
и бессмысленных. Терпеть не могу эти фальшивые любезности. Во всяком случае, когда они неуместны. Я их вдоволь наслушалась.
--Ты понимаешь, что говоришь как желчная восьмиде-
сятипятилетняя старуха?
--Ах, нет, я имею в виду вовсе не собственный опыт. Не бойся! Ко мне это не относится. Я имею в виду, что видела фальшь практически во всех, с кем встречалась начиная с шестилетнего возраста. Так ты ничего про меня не знаешь?
Лицо ее так напряглось, что Максим ощутил неловкость.
--Ну, я знаю, что твои родители умерли, что ты жи-
вешь здесь, в доме Ника, ожидая, пока зазвонят свадебные
колокола.

--Мой отец застрелился в одном из отелей,--
сказала Бронислава,--а мать умерла в пансионе на Привозе, перебиваясь на десять рублей в неделю. Нет, нет, подожди, теперь это уже не важно. Я вовсе не хочу, чтобы ты думал, будто я делаю из всего этого трагедию. Я хотела рассказать о их жизни. Все их друзья были похожи на них. Ну, знаешь--Красавец Николай и Прелестница Жанна.
--Продолжай.
--Красавец Николай и Прелестница Жанна,-- повторила Бронислава.--Меня таскали по всему миру, когда мне еще не было и семи. Мои самые ранние воспоминания--оглушительный гам и ослепительное сияние континен тальных отелей и липкие от косметики лица, которые мелькают вокруг. Меня либо баловали напропалую, либо вовсе не замечали. Я слишком многое слышала, слишком много размышляла, слишком много видела. Страшнее всего было лежать без сна в темной
комнате, когда все думали, будто я сплю, и слышать, как отец оправдывается в соседней спальне, а мать кричит на него, как рыночная торговка.
Красавец Николай и Прелестница Жанна. Десятки и десятки подобных им--и все похожи на нас. Люди с мизерными доходами и безграничными запросами; и все думают, что хоть они и бедны как церковные мыши, но имеют право на все лучшее. Либо проводить сезон в самых фешенебельных местах, либо умереть. Они развлекаются, залезая в долги и придумывая бесконечные оправдания, но по сути своей они лживы, ничтожны, лицемерны и, оставаясь наедине с себе подобными, изливают друг на друга накопившуюся желчь. И все потому, что снаружи они «очаровательны». О, как я ненавижу это слово! А мужчины, которые ухаживают за матерью... я вдруг узнаю, что «дядя
Валентин» пришел лишь затем, чтобы подарить мне игрушечного медвежонка, но не перестаю гадать, о чем они разговаривают в соседней комнате, пытаюсь хоть что-то понять, но только запутываюсь и пугаюсь, сама не зная почему.
Бронислава ненадолго замолкла. Она выпрямилась на диване, обхватила колени руками и тряхнула головой, словно останавливая себя. Когда она снова заговорила, голос ее звучал, как обычно, холодно и бесстрастно:
--Прости, что я говорю обо всем этом. Ты прав, виной
всему жара. И если меня оставили наедине с человеком, с которым так легко разговаривать, то ничего не поделаешь.
          Она улыбнулась.
--Бронислава, послушай ...
--Пожалуйста, не надо.
--Тебе необходимо выговориться, необходимо освобо- диться от этого груза. Сбрось его.
--Да,--сказала Бронислава и снова улыбпулась.--Я все-
гда строила из себя своего пария, разве не так? Делала вид, будто на уме у меня один теннис. Филипп очень бы уди-
вился. Но право, больше рассказывать не о чем.--Она
помедлила, слегка сжав губы.--Но одна вещь настолько
запала мне в душу, что я долгие годы не могла забыть о
ней. Это продолжалось до тех пор, пока я не повзрослела
и не поняла. Я называла это «сном про темную комнату», только то был не сон, во всяком случае, я никогда не была
уверена, что это сон.
Я находилась в том неопределенном состоянии, когда не знаешь, спишь ты или бодрствуешь. Я лежала в моей комнате, дверь в соседнюю освещенную спальню была открыта, и до меня вдруг начинал доноситься разговор родителей. Я просыпалась от их голосов. Из
ночи в ночь я слышала эти тонкие, призрачные голоса. Вся-
кий раз я знала, что услышу что-то новое и очень страш-
ное для ребенка, но всегда об одном и том же. «Что с нами
будет? Что с нами будет?». Всегда про деньги, деньги, день-
ги, деньги--и в копце концов я возненавидела само слово «деньги».
Она вновь овладела собой.
--Как правило, дети слышат достаточно. Я же слышала
слишком много. Даже сейчас иногда... Ну да ладно, оставим это. Какова же мораль моей истории, Максим? Ты говоришь о любви ...
--Я пока не говорил о любви,--возразил Максим,--хоть
и собирался.
Она слегка покраснела:
--Не говорил? А я думала, говорил. Как ты полагаешь,
какую толику чувства, которое ты называешь любовью, пи-
тали друг к другу мои родители? Или все эти Красавцы
Николаи и Прелестницы Жанны? Предположим, когда-то они любили друг друга. Но кончили тем, что возненавидели и умерли от жалости к самим себе. А почему? Из-за денег,
денег, денег, денег, которые я считаю отравой, но не осме-
ливаюсь пренебрегать ими. Я выхожу за Филиппа Добронравова по той же причине, по какой он женится на мне: чтобы получить деньги старика Реутова и навсегда избавиться от опасности. Теперь тебе все известно. Ты меня осуждаешь?
Бронислава соскользнула с дивана, мелкими шажками торопливо подошла к одному из окон и остановилась, глядя на пламенеющий в лучах солнца сад. К востоку, в стороне от набережной, прокатились глухие раскаты грома. Казалось, Бронислава хочет сменить тему. Но не может--разговор слишком волнует ее.
--Итак? Ты ничего не хочешь сказать? Ты меня осуж-
даешь?
--Нет. Но я по-прежнему считаю, что ты собираешься
сделать глупость.
--Почему?
Максим внимательно изучал свои ладони, сжимая и разжимая пальцы.
--Это похоже на краткое резюме судебного дела: надо
найти единственно нужные слова,--сказал он.--Если
твои родители были именно такими, какими ты их описа-
ла, деньги были для них превыше всего. Для тебя же день-
ги не главное. И ты это знаешь.
--В самом деле?
--Да. Фактически деньги не играют здесь никакой роли. Ты сделала насилие над собой, убедила себя в том, что должна выйти за Филиппа. Я много бы дал, чтобы узнать почему. Неужели ты не понимаешь, что, выйдя за Филиппа Добронравова ты станешь женой очередного Красавца Николая?
--Возможно.
--Другими словами, ты свяжешь себя именно с тем, что ненавидишь больше всего?
--Возможно.
--Так зачем же, во имя разума, ты это делаешь? Ты не
можешь так поступить, Бронислава. Клянусь Богом, это недостойпо!
Он поднялся с дивана, толкнув при этом стол, отчего
чайный сервиз громко задребезжал. Бронислава по прежнему стояла у окна спиной к Максиму; яркое солнце освещало ее волосы и гладкую перламутровую кожу. С каждой секундой они приближались к неизбежному. Однако, ударившись локтем о стол, Максим вдруг спросил
себя, почему доктор Никита Владимирович Васильев не вышел к чаю и почему их оставили наедине в столь опасное время. В любую минуту в гостиную мог приковылять старый Ник и разразиться потоком полушутливых обвинений в том, что Максим пытается разрушить счастливый брак. И Ник был бы вправе так говорить, поскольку лелеял Филиппа Добронравова как
зеницу ока. Старый Ник вообще любил окружать себя мо-
лодежью. Гордился, что его дом всегда полон молодых людей, а стол ломится от блюд, которых не съесть и в три
года,--но при этом каждый должен был подчиняться его
прихотям, в противном случае рисковал подвергнуться су-
ровому наказанию. «Торопись,--мелькнуло в голове Максима Авдеенко,--торопись, торопись, надо спешить».
--Уже все улажено,--начала Бронислава.
--Да. Я знаю. Катя Сазонова будет посаженой мате-
рыо, Ник станцует сарабанду, а призрак Реутова благосло-
вит вас, даже если шафером буду я.
--И что же мне делать?
--Например, ты могла бы выйти замуж за меня,--ска-
зал Максим.
Они замолкли, словно натолкнулись на неожиданную преграду. Максим ждал, шарф на его шее вдруг сделался слишком тугим и горячим.
--Я не собираюсь плакаться и жаловаться на бедность, --сказал он.--Во всяком случае, у нас будет на что жить, если тебя это беспокоит. Я люблю тебя уже четыре месяца и восемнадцать дней. Полагаю, тебе это известно?
--Да, известно,--кивнула Бронислава, не оборачиваясь.
--Если господа присяжные заседатели желают удалиться для вынесения приговора,--продолжал Максим, и шелковый шарф горячим жгутом жег его шею,--слушание дела откладывается до их возвращения. Однако, если есть возможность вынести приговор, не покидая зала ...
--Спасибо, Максим, но я не могу этого сделать.
--Ну что же, значит, так тому и быть.--Он неожиданно почувствовал гнев и резкую боль, словно от удара.
Сам напросился, сказал он себе: пришел, напросился и по-
лучил. Что ж, поделом. Но смириться он не мог.--Все-
гда полезно знать, на каком ты свете. Сказать тебе правду?
Больше всего меня беспокоило, что в глубине души ты все-
таки любишь Филиппа ...
--Ах, Максим, не будь таким дураком!
--Я? Дурак? Пожалуй, да. Но это действительно Филипп? Я только ... думал, нет ли другого кандидата на твои милости в случае...
Их разделяла комната. Он обернулся и увидел, как
вспыхнуло ее лицо. Она прикрыла глаза от солнца и быст-
ро направилась в его сторону.
--Ты такой ужасный дурак, какого трудно себе представить,--четко проговорила Бронислава глухим, низким голосом.
Она опустила глаза, но Максим чувствовал, что все ее существо дышит гневом. Он так никогда и не понял, как это произошло. Через мгновение она оказалась в метре от него: ее голова и плечи четким ситуэтом рисовались на фоне солнечного сияния. Он видел выражение ее глаз, видел горевшее в них упрямство. Через несколько секунд, не отдавая себе отчета, он уже целовал ее. Тело Брониславы дышало теплом, губы были прохладными, но поцелуй настойчив и страстен.
Ее голова находилась на уровне его плеча. Примерно через минуту он поднял глаза и увидел Филиппа Добронравова, который стоял у окна и смотрел на них. Под мышкой правой руки Филипп держал ракетку в футляре, а на указательном пальце левой крутил сетку с тен-
нисными мячами.
--Немного жарковато для таких дел, не правда ли, ста-
рина?--спросил он, разражаясь смехом.
Филипп Добронравов выглядел моложе своих двадцати двух лет. Его светлые, вьющиеся волосы тугими кольцами облегали голову; румяное лицо с тонкими точеными чертами было красивым без женственности, а это встречается нечасто. Среднего роста, стройный, он был безукоризненно одет--на шее сине-белый шарф, концы которого скрывались под лацканами спортивного пиджака, белые фланелевые брюки по последней моде. С первого взгляда становилось ясно: перед тобой рано созревший молодой человек, абсолютно уверенный в себе, склонный без обиняков говорить все, что у него на уме, обладающий манерами сорокалетнего. Его взгляд обладал одной особенностыо--в нем сквозил самодовольный, скучающий скептицизм, что весьма многих приводило в ярость. Он вошел в комнату, рухнул в кресло и беззастенчиво уставился на Брониславу и Максима.
--Вы увидели,--с трудом выдавил из себя Максим,--
вы увидели что-то смешное?
--Да, весьма смешное.
--Что именно?
--Вас, старина,--критически оглядел его Филипп.-- Свалять такого дурака со старушкой Брониславой, Повторяю, у вас был крайне глупый вид.
Лениво крутя на пальце сетку с теннисными мячами, он из всех троих имел самый безмятежный вид. Его чистый, высокий голос разносил веселье по всему саду и, казалось, по всему белому свету.
--Ах, лично я не возражаю,--холодно добавил он.--
Только не позволяйте себе повторять это слишком часто,
старина, иначе я буду вынужден оскорбиться. И вам не по-
здоровится.
--Премного благодарен.
--Видимо, в вашем замечании следует усмотреть сарказм, да, старина? Но боюсь, со мной этот номер не пройдет. И не стройте из себя невозмутимого законника. Видите ли, вы поставили себя в крайне невыгодное положение, и я намерен этим воспользоваться. Кроме того, вы, кажется, хотели продолжать, разве нет?--И он снова залился смехом.
Максим Авдеенко старался вести себя непринуждённо. Перед таким умным молодым человеком нельзя терять голову, иначе окажешься в еще худшем положении, чем он не преминет воспользоваться.
--Хватит об этом, я просто просил Брониславу ...
--Выйти за вас замуж. Да, знаю.
--Вы подслушивали?
--Чепуха! Не будем ходить вокруг да около,--невоз-
мутимым тоном сказал Филипп.--Конечно, я не упустил
своего. Но видите ли, вы не можете ее получить.
--Не могу? И почему же?
--Потому что она нужна мне,--дружелюбно заявил Фрэнк.
--И вам это представляется достаточной причиной?
--Спросите саму старушку Брониславу. Вы выпалили свой вопрос--и, между нами говоря, Авдеенко, попали пальцем в небо. Что она вам ответила?
--Я ответила «нет»,--вмешалась Бронислава, пересекла комнату и устроилась на подлокотнике кресла, в котором сидел Филипп.
К горлу Максима Авдеенко подступила тошнота, которая постепешю усиливалась,--наконец он даже испугался, что не сумеет с ней совладать.
--Понятно,--сказал он.--Все правильно! Но страсти в комнате пакалились еще сильнее.
--Извини, Макс,--пробормотала Бронислава, улыбаясь.
Ни по выражению ее лица, ни по всему прочему он не мог заключить ничего определенного. Лицо ее по-прежнему пылало, но не осталось и следа замешательства, волне-
ния или какого-либо интереса к нему. Словно ничего не
произошло. Возможно, так оно и было.
--Подожди,--сказал Максим так резко, что Бронислава подпрыгнула.--Я знаю, что мне следует сказать «все правильно» и на том покончить. Но я не намерен этого де-
лать. Нельзя отрубить человеку руку и затем отправиться
веселиться, ничего необъяснив. Нам надо во всем разо-
браться.
--Видите ли, боюсь, что я не могу продолжать обсуж-
дение этой темы,--сказал Филипп.
--Боюсь, что вам придется его продолжить.
--Послушайте, старина,--проговорил Филипп со всей рассудительностью.--Вы уже сваляли дурака, а если ста-
нете продолжать, то сваляете еще большего. Я не держу на
вас зла, хотя другой на моем месте поступил бы иначе. Од-
нако, если вы намерены упорствовать в намерении увести
от меня Брониславу, то это просто глупо.
--Неужели?
--Да. Во-первых, Бронислава ко мне по-своему привязана. Ведь так, старушка? Во-вторых, даже если бы это было не так, то дело прежде всего.
--Ах, разумеется,--пробормотала Бронислава.
--Да. И я надеюсь, вы не думаете, что я позволю кому-
то встать мне поперек дороги. Повторяю, старина, я не дер-
жу на вас зла, но не зарывайтесь и не вынуждайте меня
счесть себя оскорбленным. Когда меня задевают, я могу до-
ставить массу неприятностей.
--Ты согласна, Бронислава?--спросил Максим.
--Согласна, Максим.
--Тогда все в порядке,--просиял Филипп. Он вдруг сделался оживленным и приветливым.--Итак, коль ско-
ро мы все выяснили, идемте на корт и сыграем хоть один
сет, пока не началась гроза. Я буду в паре с Брониславой, а
вы...Боже мой! Совсем забыл! Катя!--Он выпрямился
в кресле и нагнулся к окну.--Все в порядке, Катя. Можешь заходить.
--Что такое!--воскликнула Бронислава, вскакивая.
Максиму показалось, что за окнами стояла половина города. Но против Кати Сазоновой он ровно ничего не имел,
она ему даже нравилась. Катя буквально ворвалась в комнату. Она явно переборщила в своем законном стремлении сгладить острые углы.
--Всем привет,--сказала Катя, сверкая белоснежны-
ми зубами.--Филипп, юный дьявол, ты ушел, так и не взяв
книгу. Я специально для тебя положила ее на столик в хол-
ле, а ты про нее забыл. Привет, Бронислава. Привет, Максим. Веселитесь?
Филипп снова залился смехом.
--Молодой негодяй,--сказала Катя, бросая на Филиппа снисходительный взгляд.--Не обращайте на него впи-
мания. Я недавно купила эту книгу, он попросил ее у меня
и забыл. Но с кем не бывает? Отличпая погода для тенни-
са. Готовы разбить нас наголову, Максим?
Филипп пришел в еще больший восторг. Максим подошел к столу за своей ракеткой. Вынимая ее из футляра, он так резко дернул его, что комнату наполнил звон струн.
--Скажите-ка,--резко проговорил он, поворачиваясь к Филиппу.--Вы всегда добиваетесь того, чего хотите?
Филипп усмехнулся:
--Да, почти всегда.
--Как вам это удается? Я спрашиваю чисто из акаде- мического интереса.
--Я пускаю в ход природное обаяние, старина. К чему
отрицать, что я наделен природным обаянием? Но я все
расскажу вам. Впервые я испробовал свое обаяние еще ре-
бенком. Когда оно оказывалось бессильным, я ложился на
пол и колотил ногами до тех пор, пока не добивалея того,
чего хотел. Я был упрямей других и поэтому всегда наста-
ивал на своем. Теперь, когда я достиг более зрелых лет,
техника несколько изменилась, стала, знаете ли, тоньше, но прицип остался прежним.
--Понятно. Вас никогда не пороли?
--Бывало. Но тогда я бушевал еще сильнее, и они сда- вались. Как вам нравится мой метод?
--Меня от него тошнит,--сказал Максим.
--Чепуха! К чему притворяться?--Филипп усмехнулся.-- Просто вы недостаточно умны, чтобы им воспользо-
ваться. Вы из тех, кто любит спокойную жизнь. Вы готовы
на все, что угодно, лишь бы избежать волнений и неприят-
ностей. А я люблю неприятности и волнения, я упиваюсь ими. Я и сейчас настойчивее других и по-прежнему неиз-
менно добиваюсь своего. Не правда ли, просто? Как ска-
зал бы Ник...--Его глаза сузились.--Кстати, где Ник?
Почему он не вышел к чаю?
На вопрос ответила Бронислава:
--Он не смог, Филипп. К нему пришел офицер полиции,
он сейчас в кабинете Ника.
Порыв теплого ветра всколыхнул листву в саду. Не будь Максим слишком занят своими мыслями, он бы заметил, что Филипп слегка вскинул брови.
--Офицер полиции, старушка?--переспросил он.--Ах! Наверное, это по поводу автомобильной аварии, в ко-
торую попал Ник?
--Не думаю.
--Почему не думаешь, старушка?
--Потому что я видела визитную карточку, когда Ма- рия принесла её,--ответила Бронислава.--Это инспектор по уголовным делам. Он заместитель начальника полиции и ведёт расследования по уголовным делам.
Катя Сазонова широко раскрыла глаза:
--Ты не ошиблась, Бронислава? Как замечательно! Настоящий сыщик под твоей крышей! Ты уверена?
--Я знаю лишь то, что видела.
--Но что ему нужно?--Катя издала легкий смешок. Ведь не приехал же он разыскивать здесь кого-нибудь?
--Чепуха! Кого ему здесь разыскивать?--холодно
спросил Филипп.--Должно быть, у тебя нечиста совесть,
моя девочка. Вероятно, он пришел по поводу подоходно-
го налога или другого вздора. Во всяком случае, Ник су-
меет поговорить с ним должным образом. Если он позво-
лит себе лишнее, Ник вышвырнет его вон. Если хотите,
мы можем вернуться и посмотреть на него, когда он бу-
дет уходить, а сейчас я намерен немного поиграть в тен-
нис, и никто не остановит меня. Может, мы все-таки пой-
дем, пока не начался дождь?
--Ах, я надеюсь, что он сейчас начнется!--восклик-
нула Бронислава с такой неожиданной яростью, что все по-
смотрели на нее.--Надеюсь, он будет лить и лить не пе-
реставая!
И она внезапно выскочила в сад. Максим последовал за ней, предоставив Филиппу привести Катю. Но ему удалось догнать Брониславу лишь у самого тен-
нисного корта. От дома до конца террасы по прямой было
около ста пятидесяти метров. Дюжина каменных ступеней вела с террасы на поросшую травой лужайку, которая примыкала к окруженному деревьями и невысокой живой изгородью корту.
Это была задумка старого Никиты Владимировича. Проявив свою всегдашнюю предусмотрительность, он спланировал корт таким образом, чтобы глаза игроков в любое время дня были защищены от прямых солнечных лучей. Корт имел твердое покрытие, и его окружала высокая проволочная сетка. Метрах в пятнадцати от сетки плотные ряды карликовых тополей образовывали вытянутый прямоугольник, повторявший форму корта. Но даже карликовые тополя достигали высоты метров в десять и заслоняли солнце. И наконец, все это окружала густая, выше человеческого роста тисовая ограда с калиткой.
Сперва проходя через калитку в живой изгороди, затем через просвет в стене тополей, можно было подумать, буд-то входишь в потаенный сад, огражденный от всего мира. Середину корта нещадно жгли палящие лучи солнца, и белая разметка четко выделялась на коричневом фоне. Но его края покрывали густые длинные тени. Несмотря на тяжелый, душный запах зелени, здесь было прохладнее.
Бронислава уже стояла около корта. Она тяжело дышала и одной рукой держалась за проволочную ограду.
--Мне была необходима такая пробежка,--сказала
она, быстро взглянув на Максима.--Ужасная погода. Ты на
меня злишься?
Итак, все начиналось сызнова.
--О боже мой, Бронислава, разве мы уже не выяснили все?
--Но ты побежал за мной сюда. Зачем ты побежал за мной?
--Не знаю. Полагаю, так было угодно судьбе. Но даль-
ше я не побегу, ясно?
Вокруг корта тянулся ровный бордюр подстриженной
травы сантиметров в двадцать шириной. Немного восточнее, рядом с дверью в проволочной ограде стоял маленький павильон с крылечком и застекленными окнами, выкрашенный, в соответствии с художественным вкусом старого Никиты Владимировича, в ярко-красный и ядовито-зеленыи цвета. Он помещался как раз между кортом и стеной тополей; в нем имелись шкафы и несколько скамеек. Максим остановил на нем взгляд.
--Почему ты побежал за мной?--упорствовала Бронислава.
--Ты хочешь, чтобы я повторил все с самого начала? Покорно благодарю, ответ я уже слышал. И все же мне хо-
телось бы знать, что сегодня на нас нашло. Все мы немно-
го не в себе, и, если не будем осторожны, до исхода дня
не миновать убийства.
--Знаю.
--Ты знаешь?
Он постарался сказать это как можно беззаботнее, но
Бронислава и не думала притворяться.
--Да, знаю,--упрямо повторила она.--Во всяком
случае, я не это хотела тебе сказать. Тебе кажется, что ты
понимаешь, но ты ничего не понимаешь. Я имею в виду
то ... другое.
И вновь опасность.
Она потупила взгляд, шаркая по траве ногой, обутой в
теннисную туфлю.
--Я сделала то, что должна была сделать, Максим. Я сделала,что должна была сделать, не важно, что именно я
при этом сказала, понимаешь? Есть причины, по которым
я должна выйти замуж за Филиппа и угодить всем. Я не со-
биралась тебе про них рассказывать; просто не могла, боя-
лась, что кто-нибудь подслушает, но я не могу удержаться
и расскажу сейчас. Максим, причина ...
--Ну-ну-ну,--прервал ее высокий, звонкий голос, доле-
тевший через просвет в тополях.--Бронислава и я против вас и Катя,--продолжал Филипп, вращая ракеткой в воздухе.--
Что выбираете? Орел или решка? Орел. Вы, старина, про-
играли. У нас южная сторона. Если хотите, можете подавать первым.--И он снова прыснул.
--Идем, партнер,--весело позвала Катя Сазонова.
Когда Максим бросил пиджак на ступени маленького крас-
но-зеленого павильона и толкнул проволочную дверь кор-
та, он пребывал в расположении духа, которое озадачивало
и тревожило его самого. В таком состоянии не следует ни
с кем состязаться, по об этом он как-то не подумал.
Перед ним расстилался большой, пустой, пыльный
корт--клетка с белым проволочным ограждением, так и
ждущим неточных ударов. Филипп раскрыл сетку с мячами,
и они рассыпались по корту; пока Максим старался собрать
их, пот заливал ему глаза. В тот день он намеревался не проиграть Филиппу ни одного очка. Это превратилось в своего рода наваждение. И, делая ногой упор перед первой подачей, он подумал, что на этом наваждение не кончится.
Своих соперников по другую сторону сетки он видел как в тумане: белую блузку и белые шорты Брониславы, кремового цвета фланелевый костюм Филиппа и его улыбку. Филипп был отличным теннисистом. Его
невозможно было заставить побегать. Куда бы вы ни посла- ли мяч, Филипп оказывался именно в том месте. Он не умел сильно бить и никогда этого не делал, но каждый удар был рассчитан с неторопливой, механической точностью и попадал туда, куда метил. Максиму, чьим единственным достоинством была скорость, казалось, что Филипп шествует по теннисному корту так же, как он шествует по жизни. Когда воздух сгустился и потемнел перед грозой и солнце скрылось за тополями, Катя Сазонова заняла позицию перед сеткой.
--Готов?
--Подавай.
Максим высоко подбросил мяч. Он и рукой и плечом почувствовал силу удара. Мяч, крутясь, просвистел над сеткой, взбил белую пыль--и вернулся прежде, чем Максим успел сдвинуться хоть на пару сантиметров. Филипп, бесформенное белое пятно, без труда вернул мяч.
Парируя удар, Максим едва не упал, но устоял на ногах. Он
вернул мяч Филиппу, тот, как всегда, оказался на месте
и снова послал мяч не Кате, а Максиму. Максим снова отбил, и звон прокатился в замкнутом пространстве; за чертой взметнулась белая пыль. Филипп подошел и проверил результат.
--Извините, старина,--аут.
Бронислава уставилась на него во все глаза:
--Но, Филипп ...
--Аут,--повторил Филипп.--Не повезло. Пятнадцать-ноль в нашу пользу.
































         Г Л А В А  2

Когда начался этот сет между смешанными парами, доктор Никита Владимирович Васильев сидел в своем кабинете с заместителем полицейского управления и начальником отдела уголовного розыска Стороженко. Кабинет находился на втором этаже в задней части дома и представлял собой длинную комнату с низким потолком; два его окна выходили в сад, а еще два--на тенистую подъ-
ездную дорогу, ведущую к гаражу. Здесь было прохладней, поскольку с одного из низких книжных шкафов доносилось жужжание электрического вентилятора. На письменном столе доктора Васильева стояли небольшие часы, стрелки которых показывали без десяти минут шесть; на часовом календаре значилась дата—суббота, 10 августа.
Стороженко, высокий плотный мужчина, чем-то похожий выправкой на гвардейского полковника, еще не докурил предложенную ему дорогую сигарету. Он сказал:
--Могу я говорить откровенно, доктор Васильев?
--Это называется удар ниже пояса,--проворчал, известный под именем Ник.--Ладно! Ладно! Лад-
но! Продолжайте.
--Я только что получил раппорт полковника Чумаченко. Но я испытываю сильное искушение добавить кое-что от себя. Поверите ли вы мне, если я представлю доказательства, что господин Филипп Добронравов, ваш безупречный воспитанник, не более чем первостатейный молодой подлец и мерзавец.
Никита Владимирович выпятил нижнюю губу:
-- А не слишком ли много вы на себя берете?
--Похоже, так. Но мои слова не произвели на вас должного впечатления.
Раздражение Никиты Владимировича все возрастало.
--И что же, по-вашему, я должен сделать?--спросил он недовольным тоном.--Отчитать мальчика? Хорошо. Не возражаю. Но что еще? Не можете же вы сказать, что он совершил нечто подсудное.
В эту минуту Никита Владимирович и выглядел, и чувствовал себя далеко не лучшим образом. Поскольку он плохо видел на один глаз--одно из стекол в его очках было затемнено, что придавало лицу этого господина мрачное и даже зловещее выражение,--ему не следовало искушать судьбу и гнать спортивную машину с такой же скоростью, как Филипп Добронравов. Всего неделю назад он умудрился расплющить новый автомобиль, как театральный цилиндр, врезавшись в дерево, в результате чего сломал себе правую руку, правую ключицу и левую ногу, потому и не мог более владеть столь жизненно необходимыми частями тела. В этот день, сидя за своим письменным столом, словно истукан, он весь состоял из повязок и шин.
Никита Владимирович был записным щеголем. При невысоком росте и коренастой фигуре он тем не менее имел внушительный вид. На его широком лице с бульдожьей челюстью, уткнувшейся в воротник, выражался вызов. Бездействие бесило его. Он не мог танцевать. Не мог ездить верхом или играть в теннис. Он не мог даже зажечь спичку или смешать коктейль. Его непоколебимая решимость никогда не стареть могла бы даже показаться отвратительной, если бы его потрясающая активность не проявлялась в умственной сфере так же, как и в физической.
В то время, когда психоанализ в России был почти неизвестен, он избрал его своей профессией и заработал целую кучу денег. Он не бездельничал даже в нынешнем плачевном состоянии: составлял кроссворды, изобретал игры, такие сложные, что в них никто не мог играть, и разрабатывал чистые, с медицинской точки зрения, способы убийства людей. Сунув костыль под мышку здоровой руки или сидя в инвалидном кресле, он довольно свободно передвигался. Но кости должны были окончательно срастись только через месяц, а тем временем гипсовый кокон причинял ему страшную боль и служил постоянным источником раздражения.
Итак, он выбрал твердую позицию.
--Послушайте,--сказал он.--Не сочтите меня небла-
годарным ...
--Здесь дело не в благодарности,--перебил высокий человек с тяжелой челюстью, сидевший напротив письменного стола.--Я просто передал вам некоторые сведения. Сожалею, если напрасно отнял у вас время.
--Погодите, погодите, погодите! Давайте говорить начистоту. Филиппа видели в компании пьяных юнцов, которые наверняка угодят в какую-нибудь передрягу... Поскольку господин полковник мой друг, то он посылает опытного человека предупредить меня. Прекрасно. Это знак уважения, и я ценю его. Но чтобы Филипп попал в неприятность ... дудки!
Стороженко с любопытством посмотрел на своего собеседника:
--Полагаю, вам известно все, что он делает?
--Говоря между нами, меня ничуть не интересует, что он делает, если в обществе мальчик ведет себя достойно. Я кое-что скажу вам. У этого мальчика есть характер.
--Очевидно.
--У этого мальчика ... есть характер,--повторил Никита Владимирович, слегка откидываясь в кресле, чтобы посмотреть на реакцию гостя, и выразительно кивая при каждом слове.
--Я в этом не сомневаюсь, доктор.
--Сила воли. Весь в меня. Скажу вам еще кое-что. Всего через месяц и три дня он женится на одной из прекраснейших девушек, каких вы когда-либо встречали: на дочери Николая Ухова. И после свадьбы они вместе унаследуют сумму в пятьсот тысяч рублей. Пятьсот  тысяч рублей,--повторил Никита Владимиро вич, акцентируя внимание посетителя на неувядающей популярности, которой пользуются банкноты.--Если повезет, то в течение года у них появится первый ребенок. Этому ребенку дадут имя Николай Никита Добронравов. Он будет учиться в хорошей приготовительной и средней школе, затем отправится в Англию или во Францию--мне все равно куда, но пусть это будет известный университет. Это решено. Филиппа воспитал старик Пётр Иванович Реутов и заметьте: я не говорю, что мне нравятся все черты его характера, но его сын...этого мальчика воспитаю я. И только я.
Стороженко был довольно прямолинеен.
--Не сомневаюсь,--сказал он,--что ребенок будет достоин и вас, и своего будущего отца. Между прочим, какое родство связывает вас с Филиппом Добронравовым?
--С Филиппом? Никакого родства.
--Но вы постоянно говорите, что он пошел в вас.
--Так оно и есть. Не хочу утомлять вас деталями, сказал Никита Владимирович, сияя при мысли о том, что вскоре станет дедом,--но это давняя история. В престижной школе нас было трое...побратимов, понимаете? Николай Ухов, Пётр Реутов и я.
--И что же?
--Так вот, из нас троих только Николай Ухов имел ребенка, и только он не преуспел в этом мире. Он женился на девушке, к которой я сам был когда-то неравнодушен, и у них родилась дочь Бронислава. Все мы души в ней не чаяли, но старина Николай так любил прихвастнуть, что мы никогда не знали, как у него дела: он лгал направо и налево, будто у него все в порядке, и мы считали его маленьким Рокфеллером. Видите ли, он почти постоянно жил за границей.
Да будет мне позволено сказать, что мои дела процветали. Петру Реутову необыкновенно везло на сделках. Он усыновил своего племянника--Филиппа. Заметьте, я говорю это к чести Петра: он все делал для мальчика и добился, я бы сказал, неплохих результатов. Но и я во многом ему помогал. Так вот, однажды мы услышали -- и для нас это было как гром с ясного неба-- что Николай Ухов окончательно промотался и застрелился в Париже, а его вдова и маленькая дочь живут предположительно в пригороде. Там я и разыскал их. Надо сказать, я чувствовал себя преотвратно. Жанна настолько спилась, что долго ей было не протянуть. Так и вышло. Девочку я, разумеется, взял к себе.
Было уже слишком поздно, чтобы хоть как-то сформировать ее характер--мне не повезло. Это случилось всего пять лет назад. Я обнаружил, что ей не хватает элементарного школьного образования. Почти на четыре года я поместил ее в лучшую школу Одессы, там она безумно страдала, поскольку была старше всех остальных девочек,--
но что я мог поделать? Затем я привез ее сюда. В этом нет ничего предосудительного.--Последние слова Никита Владимирович произнес почти извипяющимся тоном, хотя Стороженко и в голову не приходило усматривать в его действиях что-либо предосудительное.--А тем временем мы с Петром Реутовым строили планы. Он не меньше моего привязался к Брониславе, и у него возникла идея женить на ней Филиппа.
Надеюсь, он сейчас пьет пиво в раю,--присовоку-
пил Никита Владимирович,--он всегда любил пиво. Во время того последнего ноябрьского дела--вы его помните?--он простудился и, когда у него до предела поднялась температура, изменил свое завещание. Он по-прежнему оставлял все свои деньги Филиппу и Брониславе, но теперь лишь при том условии, что они поженятся. Адвокат сказал, что составить такое завещание мог только полоумный, но меня оно тронуло. У меня простая, не чуждая сентиментальности душа,--затемненное стекло в очках Васильева блеснуло,--и эта мысль мне поправилась.
Пётр был одиноким стариком, и в этом заключалась его беда. За два дня до Рождества он отошел в мир иной. Он хотел включить в завещание пункт, согласно которому первому ребенку надлежало дать его имя, но я этот пункт вычеркнул. 
Во время паузы, последовавшей за этой энергичной речью, в комнате, в доме и в саду наступила мертвая тишина, которая всегда предшествует началу грозы. Кругом было так тихо, что Стороженко показалось, будто он слышит слабые голоса, долетающие с теннисного корта. Небо потемнело. Никита Владимирович потел под слоями бинтов, хотя физического неудобства они ему
теперь почти не доставляли. Тишину нарушил резкий звук-- Стороженко чиркнул спичкой.
--Это очень интересно, доктор Васильев,--сказал он и раскурил потухшую сигарету.--Извините, но у меня есть основание задать вам еще один вопрос.
--Вопрос? Какой вопрос?
--Что думают об этом условии ваши молодые люди? Они считают его справедливым?
--Справедливым?--повторил Васильев уже без всякой сентиментальности.--Конечно, они считают его справедливым. Они любят друг друга, во всяком случае, настоль-
ко, насколько это необходимо. Что конкретно вы имеете в
виду?
--Ничего. Я просто спрашиваю.
--У вас какое-то странное выражение лица,--настаи- вал Никита Владимирович, обратив к Стороженко зловещее затемненное стекло своих очков.--К чему вы клоните? У вас есть основания считать, что я не прав?--Он задумался.--Есть один молодой человек, некто Авдеенко. Максим Авдеенко. Если я не ошибаюсь, он строит глазки Брониславе. Но я не вижу здесь особой опасности. Хотя, бог мой, ежели подумать...
--Нет причин для беспокойства, доктор Васильев. Авдеенко?
--Авдеенко, Авдеенко. Постойте, не сын ли это известного адвоката?
--Да, это он,--подозрительным тоном подтвердил
Никита Владимирович.--Что из того?
--Видите ли, сударь,--сухо сказал Стороженко,--это не мое дело, но если бы вы столкпулись с ним на профессиоиальной почве, я не был бы так уверен в успехе. Он очень умный молодой человек.
Васильев недоверчиво хмыкнул.
--Молодой Авдеенко? Умный? Что за вздор! Умный!
--Что ж, как ни говорите, но он нас побил,--сказал Стороженко.--Возможно, вы помните отравительницу с Ближних Мельниц Оксану Дерипас. Несмотря на решение суда, я по-прежнему считаю ее отравительницей. Против нее у нас были почти неопровержимые улики, по ее оправдали. И этим она обязана усилиям Авдеенок старшего и младшего--главным образом младшего.
--Ерунда!--сказал Никита Владимимрович.--Я знаю это дело. Ее вытащил Григорьев.
--Да. Обычно все заслуги приписывают выступающему адвокату. Но не следует заблуждаться. Выступающий адвокат руководствуется изложением дела. А это дело было подготовлено вашим молодым другом; даже патологоанатому пришлось сдаться. Однако! Что произойдет, если либо госпожа Ухова, либо господин Добронравов откажутся вступить в брак согласно завещанию вашего друга?
Никита Владимирович откинулся на спинку кресла. Голос его теперь звучал почти по-стариковски.
--Послушайте,--начал он.--Что вы имели в виду,
придя сюда и доставив мне немалое беспокойство? Что вы имеете в виду, когда сидите в моем кресле, курите мои сигареты и строите из себя сурового полисмена с парой наручников наготове? Какое вам до всего этого дело? Умный! Филипп в два счета разрушит ваши иллюзии на сей предмет. Филипп способен выставить его дураком и часто делает это. Недавно вечером у нас была дискуссия на тему преступлений, и Филипп посадил его в лужу. Разумеется, Бронислава и Филипп поженятся. Если же нет, то все деньги Петра до последней копейки пойдут на благотворительность. Держу пари, они этого не допустят.
--Я этого и не предполагал, доктор Васильев. А что будет, если молодой Добронравов умрет до свадьбы?
Наступило молчание. За окнами тяжелый, густой воздух слегка всколыхнулся от легкого порыва ветра. Грома слышно не было, лишь легкая вибрация, но сам воздух словно пришел в движение. Даже издалека они слышали стук теннисных ракеток. Никита Владимирович неожиданно фыркнул--он снова пришел в себя.
--О, едва ли это возможно. Видите ли, Филипп весьма крепкий парень. Но если один из них умрет, то все наследует оставшийся в живых. Однако, думаю, семейный доктор может представить вам исчерпывающие доказательства здоровья Филиппа.
--Не сомневаюсь.
--Эй, выкладывайте, что там у вас,--приказал Никита Владимирович.--Вот уже целых десять минут вы ходите вокруг да около. В чем дело?
--Дело вот в чем. Вы когда-нибудь слышали о девушке по имени Нина Полищук?
Никита Владимирович громко, с облегчением вздохнул:
--О господи! И это все? По вашему виду можно подумать, будто вы собираетесь сообщить мне, что мальчик ограбил Национальный банк и убил охранника. Значит, он связался с девушкой по имени Нина Полищук, так? И в чем же дело? Нарушение обязательств?
--Нет.
--Тогда все в порядке,--сказал Васильев с еще большим облегчением.
--Одну минуту, доктор. Вы рассказали мне поучи-
тельную историю, теперь послушайте меня. Вот факты из дела Нины Полищук. Около двух месяцев назад ваш молодой протеже, Филипп Добронравов. встретил Нину Полищук в театре...
--Случайное знакомство,--сказал Никита Владимирович.
--Да. Можно назвать и так. В то время она работала продавщицей в магазине одежды. Она встретилась с Добронравовым пять-шесть раз и влюбилась в него. Но не это главное. Чтобы прилично выглядеть, она брала из магазина вечерние туалеты, а однажды взяла меха. Все это она возвращала прежде, чем кто-либо успевал заметить пропажу.
К несчастью, она попалась. Добронравов пролил полбутылки кларета на белое шелковое вечернее платье, которое стоило пятьсот рублей. Пятно вывести не удалось, и ей пришлось во всем откровенно признаться. Сперва в магазине подняли шум, но потом проявили снисходительность. Ей сказали, что
она может остаться на работе, если заплатит за платье.
Стороженко ничего не драматизировал. Он не
повышал голос, не двигался в кресле, но выражение его глаз вызывало у хозяина дома такие же неприятные чувства, как жара и повязки.
--Девушка потеряла голову. Ей неоткуда было взять такие деньги при зарплате два рубля в неделю. Итак, она отправилась к молодому Добронравову. По-моему, у него есть квартира на Дерибасовской. Да. Так вот, он сказал, что ему очень жаль. Сказал, что его это не касается. Сказал, что если она настолько глупа, чтобы щеголять в чужих платьях, то ей следовало ожидать того, что случилось. Сказал, что, по его мнению, она просто хочет заставить его
раскошелиться на повое платье.
Никита Владимирович заерзал в кресле.
--У мальчика есть характер,--твердо и вместе с тем немного смущенно сказал он.--Как бы то ни было, ей следовало обратиться ко мне.
--Ах, без сомнения, он проявил завидную рассудительность. Но продолжаю. Девица Полищук не нашла другой работы. Прошлой ночью она сунула голову в духовку газовой плиты.
--Вот так так!--пробормотал Васильев. Теперь он был резок, бодр и серьезен.--Понятно. Расследование. Это очень плохо. Вы имеете в виду, что при дознании имя Филиппа может ...
--Нет. Она не умерла. Благодаря расторопности ее
квартирной хозяйки и больничного персонала она приходит в себя. А узнал я все эти подробности следующим образом: сегодня утром отдел уголовного розыска направил отчет.
Стороженко встал. Он положил потухшую сигарету в пепельницу, отряхнул брюки и взял со стола свою фуражку. От жары, стоявшей в погруженной в полумрак комнате с закрытыми окнами, портьеры на которых трепетали, у него самого голова шла кругом. Заглушая шелест деревьев в саду, вентилятор выводил свою пчелиную песню.
--Это все, что я хотел вам сказать, доктор,--веж-
ливо заключил Стороженко.--Это дело не касается ни меня, ни полиции. Никакого расследования не будет: у нас и так слишком много дел, чтобы преследовать таких бедолаг за попытку самоубийства. Вам не о чем беспокоиться. Как вы сказали, мистер Добронравов не совершил ничего подсудного. И, как опять-таки сказали вы, едва ли совершит. Молодой
господин умен, слишком умен. Но между нами, что вы
сами об этом думаете?
Никита Владимирович снова заерзал и помахал здоровой рукой.
--Я не хочу сказать,--продолжал Стороженко,--что ему грозит смерть. Но считаю необходимым предупредить вас: его вполне могут так избить, что он проведет месяц в постели.
--Все это крайне неприятно,--встревожился доктор.--Конечно, я с вами согласен. Кстати, оставьте мне адрес этой девушки, я пошлю ей чек на небольшую сумму. А еще мы подумаем, нельзя ли найти для нее работу. Но вы же знаете, что по большому счету Филипп был прав. Это вполне могло оказаться обыкновенным вымогательством...
Стороженко внимательно смотрел на него.
--Вы по-прежнему не желаете пригласить этого молодого господина и попытаться внушить ему Божий страх?--почти грозно проговорил Стороженко и добавил с надеждой в голосе.--Может быть, вы хотите, чтобы это сделал я?
Никита Владимирович усмехнулся:
--Сомневаюсь, чтобы это вам удалось. Мальчика нелегко запугать. У него на все готов ответ, да,
таков уж Филипп.
--Неужто!
--Ну-ну, вы должны довериться мне.--Голос хозяина дома звучал убедительно и почти ласково.-- Все в порядке. Я о ней позабочусь. К старому Нику еще никто не обращался напрасно. Думаю, вам пора?--Он взял со стола большой колокольчик и забренчал так громко, что у Стороженко свело челюсть.--Мария! Будь проклята эта баба. Когда она нужна, ее никогда нет на месте, а остальные слуги отпущены. Вы сами не найдете дорогу? Благодарю вас. До свидания, господин Стороженко. Передайте мой поклон Игорю Анатольевичу Чумаченко и поблагодарите его за совет; но скажите ему, что Филипп, по моему мнению, сумеет сам справиться со своими делами. Эээ-э ... вы еше что-то хотите сказать?
Стороженко внимательно рассматривал свою фуражку.
--Только предупредить,--ответил он.--Кажется, у
Нины Полищук есть приятель.
Колокольчик яростно звякнул и умолк.
--Приятель?
--Да. Она не обратилась к нему за деньгами, потому что боялась признаться, что встречалась с другим мужчиной. Этот парень ни о чем понятия не имел, пока не прочел в утренней газете сообщение о ее попытке самоубийства. Между прочим, интересно, встречался ли господин Добронравов с этим типом?
--Не все ли равно, с кем встречался господин Добронравов.--почти закричал Никита Владимирович.-- Куда вы клоните? Кто этот человек?
--Его зовут Виктор Гюго. Сами понимаее, что это псевдоним. Он актер театра, а там так уж положено иметь псевдоним. Особенно такой звучный. Участвует в очень необычном и зрелищном представлении, кото-
рое вам следовало бы посмотреть.--Стороженко помолчал.--Он обращался в отдел уголовного розыска полиции за подробностями. И получил их. Инспектор отдела говорит, что актёр в таком состоянии духа, что лучше не встречаться с ним наедине в темном закоулке. Он предупредил меня, а я предупреждаю вас. Если мы вам случайно понадобимся, телефон вы знаете. Всего доброго, доктор Васильев. До свидания.
Возможно, Никита Владимирович что-то ответил Стороженко, но слова его заглушил яростный раскат грома. Жара и нервное напряжение достигли крайнего предела. Равновесие было нарушено, решение--принято. Стороженко садился в машину, стоявшую перед домом, а стрелки часов Никиты Владимировича стояли на четверти седьмого, когда небеса разверзлись и грянула буря.

Какая-то нелепость. Первые несколько минут после того, как на дом обрушились потоки дождя, доктор Никита Владимирович Васильев сидел неподвижно. В кабинете было почти темно, рев ливня заглушал тиканье часов, и только электрический вентилятор издавал тихое злорадное жужжание. Если бы кто-нибудь его спросил, то Никита Владимирович ответил бы, что он совершенно спокоен. Но недремлющая мысль продолжала работать. Через несколько минут он обнаружил, что струйки воды текут по ковру, что портьеры намокли от дождя и от-
дельные капли долетают до его лица. Костыль стоял рядом с креслом. Он с трудом поднялся, неуклюже, словно механическая кукла, пересек комнату и, стоя на одной ноге и наваливаясь всем телом на оконные рамы, стал закрывать окна.
Рёв бури почти оглушил его; ветер слепил глаза, трепал волосы; вокруг него царила тьма, он видел, слышал, ощущал только собственные движения. До начала бури он в течение почти получаса слышал от-
даленный стук теннисных ракетое Этот звук неизменно раздавался где-то вдали, на заднем плане, как напоминание о том, что молодые люди радуются жизни. Западные окна кабинета выходили в сад и на окруженный тополями теннисный корт, хотя самого корта и не было видно. Сейчас Никита Владимирович не мог различить даже тополей, за исключением тех мгновений, когда сполохи молний освещали намок-шую листву. Слева от сада обсаженная деревьями дорога спускалась к гаражу, который располагался на уровне теннисного корта. Между гаражом и кортом вилась посыпанная гравием тропа, заканчиваясь у задней калитки в стене, окружающей территорию. Через эту калитку можно было выйти к расположенному неподалеку небольшому нарядному дому Кати Сазоновой.
Никита Владимирович закрыл последнее окно. Он выключил электрический вентилятор, добрался до
дивана, стоявшего рядом с книжными стеллажами, включил над ним лампу и лёг преодолевая острую боль, от которой он иногда едва не лишался чувств. Но он не признавал боли и проклинал всякого, кто подходил близко или пытался ем у помочь.
Хотя время предобеденного сна давно миновало, он знал, что уснуть не удастся. Рядом с диваном тянулись полки с книгами, посвященными различными преступлениям; убийства занимали целую стену кабинета, и гордостью этой коллекции были высокие, в синем переплете тома серии «Знаменитые судебные процессы в мире». Он посмотрел на недавно вышедшее продолжение серии—«Процесс над Оксаной Дерипас». В этом деле Максим Авдеенко готовил--во всяком случае, так говорили—материалы для защиты.
Близкий свет лампы ярко освещал грубую, всю в пятнах кожу на лице доктора Васильева. Затемненное стекло очков сверкало, второй глаз, пронзительный и темный, сердито вращался. уголки рта былп опущены, отчего нижняя челюсть сделалась почти плоской; нос двигался, словно его обладатель собирался чихнуть; Никита Владимирович с презрением посмотрел на книгу. Затем протянул руку и снял ее с полки. Он
начал читать.
Ливень неистовствовал почти до семи часов вечера, мешая заснуть. Доктор Васильев читал все с тем же упорством, положив книгу на живот и вывернув голову так, что рисковал сломать себе шею. Он то и дело презрительно ухмылялся, но ни одной похвалы не слетело с его уст. Без десяти семь дождь ослабел, в семь прекратился. Доктор Васильев медленно поднялся, чтобы открыть окна и впустить свежий, целительный воздух. Уже в половине восьмого он безмятежно спал. Открытый том «Процесса над Оксаной Дерипас» лежал у него па груди.
Следующее, что он услышал, был чей-то крик. Кто-то бесконечно повторял одно и то же слово. Затем оглушителыю, отчетливо раздалось:
--Ради бога, сударь, вставайте. Госпожа Бронислава говорит ...
Он открыл глаза. Лицо Марии, горничной, склонилось над ним, как лицо вампира, пришедшего выпить его кровь. Он пережил мгновение неподдельного суеверного ужаса; инстинктивно под-
прыгнул, словно затем, чтобы прогнать страшное видение, и боль, пронзившая сломанные конечности, окончательно пробудила его.
--Это господин Филипп, сударь. Он лежит посреди тенниснога корта.
Затем поток слов, еще более безумных:
--Просто не могу поверить, господин. Но я сама видела его там. Его задушили его собственным шарфом, и госпожа Бронислава говорит, что он мертв.


В четверть седьмого вечера--перед самым началом грозы, о которой впоследствии так много говорили,--смешанные пары в составе Брониславы Уховой и Филиппа Добронравова против Кати Сазоновой и Максима Авдеенко решили, что продолжать игру невозможно. Во-первых, настолько стемнело, что было почти не разглядеть мяча. Максим Авдеенко неожиданно обнаружил, что он из ниоткуда появился под самым его носом--поразитель-
цое явление: он редко оказывался там, куда попадал мяч. Максим уже оставил все попытки играть в хороший теннис.
Единственное, чего он хотел--это бить по мячу, бить изо всей силы, где бы тот ни оказался. После четвертого гейма они поменялись местами. Теперь
Максим и Катя оказались на Южной стороне, спиной к просвету в стене тополей. Порывы ветра раскачивали деревья, то и дело поднимали козырек Кати и засыпали глаза пылью. Очередная вспышка молнии, за которой последовал оглушительный удар грома, ярко осветила, раскачивающуюся на столбах сетку.
--Филипп, давай прекратим! Пойдем. Прошу тебя!
-- Чепуха, старушка.
--Филипп, пожалуйста! Я больше не хочу, я боюсь грома. Побежим к дому или хотя бы к павильону, пожалуйста!
--Я почти уверена...--без всякой уверенности начала Катя.
--Вздор, старушка. Гром не причинит тебе вреда. Молния--вот чего надо бояться. Все в порядке. Продолжим. Для победы нам нужен только один гейм. Твоя подача, Бронислава. Не раскисай!
Именно так и следовало говорить с Брониславой. Когда над верхушками тополей вновь блеснула молния, Максим увидел, что Бронислава взяла себя в руки, а Филипп пританцовывает перед самой сеткой. Ее подача была резкой и стремительной; Катя отразила удар и послала мяч, Максиму который, стремясь лишь к тому, чтобы все это поскорее закончилось, ударил почти вслепую изо всех сил. Мяч скрылся в темноте, раскаты грома заглушили стук ракетки, и поэтому Максим
не мог определенно сказать, что именно пpоизошло, пока не прозвучал торжествующий голос Фрэнка.
--Готово!--Затем он добавил еще громче.--Но на
вашем месте Авдеенко, я не пытался бы делать это слишком часто.
--Не пытался бы делать что?
--Посылать мяч прямо мне в лицо с расстояния десяти метров.
--Я не вижу вашего лица. Извините.
--Разумеется, вы сделали это не специально. Продолжим, Бронислава. Подними мяч и перестань дрожать. Похоже, Максим теряет контроль над собой. Еще два очка--и победа за нами.
Максим действительно окончательно потерял самообладание. Он и сам знал это, но, подходя к сетке, старался сделать вид, будто совершенно спокоен.
--Вы,--проговорил он,--как всегда, правы. После-
дние полчаса я размышляю над тем, не дать ли вам в глаз.Пожалуй, я сейчас так и сделаю. Откровенно говоря, мне бы хотелось вас убить.
Его противник и глазом не моргнул:
--Ничего не получится, старина. Вы на три дюйма выше и почти на три фунта тяжелее меня и отлично это знаете. Более того, я вовсе не боюсь вас. Связываться с вами было бы просто глупо, а я глупостей не делаю.
Максим внимательно смотрел на подтянутую фигуру по другую сторону сетки, на розовое, словно восковое, лицо, на сверкающие в свете молнии глаза и чувствовал, что настроение его изменяется. Он ничего не мог поделать с собой. За тем, что вызывало у него отвращение, крылось нечто такое, чем он не мог не восхищаться. Гнев утих и сменился горькой самооценкой. Максим понимал, что терпеть не может Филиппа прежде всего потому, что тот на восемь или девять лет моложе его и уверен в себе, как очень немногие молодые люди, едва перешагнувшие порог двадцатилетия.
Да, подумал он, возможно, было бы неплохо, если бы Филипп умер.
--Я бы просто не стал драться,--продолжал Филипп.--Ведь вы не можете ударить человека, который не даст вам сдачи, не так ли? Если бы вы сделали это, то были бы настоящим хамом.
--Он не может,--каким-то странным тоном сказала
Бронислава,--но предположим, что ты встретишь того, кто смог бы?
--Тогда я обошелся бы с ним по-другому,--холодно
отрезал Филипп. В темноте он повернулся к Максиму и заговорил дружелюбным, ласковым тоном.--Послушай те, старина. Сегодня вы уже дважды выставили себя настоящим ослом, что весьма и весьма примечательно. Ведь вы, по словам Брониславы такой дока в своей профессии. Лично я думаю, что вы чуток прихвастнули, чтобы произвести впечатление на Брониславу, поскольку в нашем вчерашнем споре проявили себя не с самой лучшей стороны. Однако покончим с этим, ладно? Возвращайтесь на свое место, и закончим сет, пока не пошел дождь.
Есть предел человеческому терпению. Трудно сказать, что могло бы про изойти именно сейчас, а не чуть позже, если бы именно в эту секунду не разразилась гроза.
--Заберите мячи,--крикнул Филипп и, взяв Брониславу за руку, поспешил в укрытие.--Заберите их, Авдеенко. Они с вашей стороны сетки. Пошли!
Первые капли дождя прибили пыль на покрытии корта. Она набухла и потемнела. За кромкой корта внутри проволочной сетки шла заросшая травой тропа в метр шириной; большинство мячей закатилось именно туда, они лежали в углах, и достать их было довольно трудно. Когда Максим побежал за остальной компанией к маленькому павильону, он уже наполовину промок.
Молодые люди собрались под навесом крошечного крыльца, который почти не защищал от дождя. Бронислава пыталась открыть дверь. Но та не поддавалась.
--Помогите мне,--попросила она, перекрывая рев бури.--Не думаю, что дверь заперта, но она никак не открывается. Ах! Ничего не выходит. Если вы не хотите попасть внутрь, то я очень хочу.
--Похоже, ты и впрямь не любишь грозу, старушка?--спросил Филипп, небрежно надевая пиджак и повязывая шарф.
--Не люблю и откровенно признаюсь в этом.
Филипп занимался шарфом. Тот был из плотного бело-голубого шелка и, словно флаг, трепыхался на ветру. Филипп сложил его вдвое, намотал на шею и завязал узлом.
--Дверь просто заклинило,--сказала Катя.--Мы С
Филиппом заглядывали сюда по пути к дому. Пустите, дайте попробовать.--Она навалилась на дверь плечом, и та заскрипела.--Вот видите! Готово! Ура! Здесь довольно
душно!
Катя была права. Павильон был немногим больше детского игрушечного домика, и казалось, будто дождь барабанит прямо по голове. Некрашеные стены побурели. С гвоздя на потолке свисала масляная лампа, словно специально для того, чтобы стукнуться о нее лбом; вдоль стен тянулись деревянные шкафы, в центре стояли две скамьи. От царившего в павильоне полумрака на всех нахлынули воспоминания детства.
--Входите и закройте дверь,--сказала Бронислава, --Здесь получше, хоть и ненамного. Ах!
В голосе Кати послышалось легкое удивление.
--Послушай, Филипп. Как странно. После нас здесь кто-то побывал.
--Здесь? Вздор. Кому здесь быть?
--Не знаю, но кто-то был. Посмотри на скамью, где сидит Бронислава. Здесь кто-то был и оставил газету. Зажги спичку.
Филипп послушался. Огонек спички, в тесном помещении показавшийся настоящим факелом, осветил утренний номер «Одесские вести», бульварной газеты с массой самых сенсационных сплетен.
--Сорок пять минут назад ее здесь не было,-- сказала Катя, имевшая привычку беспокоиться по пустякам.--Вот что я скажу, Филипп. Ты не знаешь, есть ли в окрестностях воры или бродяги?
Брониславу все это нисколько не занимало. С внезапным волнением Максим заметил, что ее лицо побледнело и приобрело восковой оттенок. Словно зачарованная, она время от времени бросала взгляд на озаренные вспышками молнии окна. Но, явно не желая поддаваться смятению, она делано рассмеялась.
--Воры? А как же в Одессе без воров. Но не думаю, чтобы они появились здесь,--ответила она, с отчаянием хватаясь за новую тему.--В павильоне нечего красть. Я держу здесь пару грязных теннисных туфель да кой-какую мелочь. Вот и все. Воров это не заинтересует.
Она кивнула на валявшийся в углу предмет, который они успели разглядеть, перед тем как погасла спичка. Это была кожаная корзина для пикников, некогда стоившая немало, похожая на очень большой и тяжелый баул, но теперь заброшенная, с пятнами плесени здесь и там. Филипп ударил по ней ногой: раздался звон посуды. У Китти вырвался горестный крик.
--Бронислава, как тебе не стыдно! Какая чудесная корзина, и фарфор замечательный. А термосы! Все это валяется здесь с нашего последнего пикника в прошлом году. Почему ты не забрала ее в дом?
--Заберу, заберу,--сказала Бронислава.--Сегодня же. Мария тоже приставала ко мне с посудой. Торжественно обещаю,--ее голос зазвучал громче,-- сегодня же забрать ее в дом. Решено! Ты довольна?
Катя сменила тон:
--Извини, что надоедаю тебе, Бронислава. Но меня очень беспокоит эта газета. Как она могла здесь оказаться? Филипп, зажги еще одну спичку.--Она громко прочла заголовок: «Хорошенькая продавщица отравилась газом в своей квартире». Интересно, зачем печатают такие вещи?
--Затем, что людям они нравятся, старушка,-- холодно проговорил Филипп.--То есть если газетные писаки как следует сдобрят сплетню. Ты же знаешь их приемы. Каждая машинистка или продавщица--хорошенькая, каждая однокомнатная конура--квартира ...
--Но она действительно хорошенькая,--возразила Катя.--Посмотри на фотографию. Нина Полищук. Тебе так не кажется, Филипп? .
Филипп взглянул на фотографию, пока не погасла спичка.
--Недурна. Но все равно дурочка. Она не умерла. Попытка самоубийства уголовно наказуема, я это выяснял--теперь у нее будут неприятности с полицией, и она получит по заслугам.
Сам не зная почему, Максим Авдеенко почувствовал, что беседа приняла новый оборот. В голосе Филиппа слышалось плохо скрытое торжество. Максим захлопнул дверь. Все они невольно оказались запертыми в маленьком, темном укрытии, предполагавшем известную близость. Филипп сел на скамью рядом с Брониславой, и Максим, несмотря на мрак, увидел, как он обнял девушку за талию одной рукой. Максим и Катя сели напротив. Даже в реве бури они без труда разбирали каждое слово. Они сидели так близко, что могли слышать дыхание друг друга.
--Ты это выяснил?--из темноты спросила Катя.--
Но зачем?
--О, я многим интересуюсь,--поспешно ответил
Филипп.--Убийствами, самоубийствами, да мало ли чем? Как бы то ни было, убийство намного интереснее. --Максима было такое чувство, что в этой кромешной тьме в глазах Филиппа светится веселье.-- Послушайте! Вот игра, как нельзя больше подходящая для дождливого дня! Мы по очереди будем придумывать страшные истории, в том числе и наш эксперт по части криминалистики...
--Наш эксперт по криминалистике?-- переспросила Катя.
--Авдеенко. Ты не знала?
Максим почувствовал, как Катя, словно пытаясь загладить вину, плотно придвинулась к нему, увидел, как блеснули ее белые зубы.
--Боюсь, что не знала.
--Да, да. Спроси хоть Брониславу. При мне он скромничает. Однако здесь есть одна сложность. Предположим, вы действительно намереваетесь совершить убийство... Как бы вы его осуществили?--Он поднял вверх один палец.--Подождите. Минуту. Все должно быть по-настоящему. Я имею в виду, что это должно быть реальное убийство, так сказать, для домашнего потребления, а не одно из этих математически выверенных «идеальных преступлений».-- Однажды я задал такой же вопрос Нику. Он очень увлекся и придумал прямо-таки чудесный план-- идеальное алиби, но оно был таким запутанным, что ни один убийца не смог бы запомнить из него и половины. Когда я высказал свое мнение, он очень рассердился и заявил, что у меня нет художественного вкуса. Ну нет, так нет. Ваш план не должен повторять что-нибудь вычитанное из книг. Он должен быть простым, таким, чтобы его можно было использовать на практике. Вы действительно задумали кого-то убить ... как вы это сделаете?
--Вы в самом деле хотите узнать об этом?-- спросил Максим.
На губах Филиппа появилось некое подобие улыбки.
--Вовсе нет, старина,--откровенно признался он. --Право, это меня нисколько не интересует. Всего лишь способ скоротать дождливый день--но я не прочь послушать, как вы с этим справитесь.
Жить ему оставалось уже сравнительно недолго.
--По-моему, говорить о таких вещах просто ужасно,--вполголоса вставила Катя. По ее тону было нетрудно понять, что тема ее волнует.--Но это действительно интересно, разве не так?
--Очень,--сказал Максим.
--Я бы воспользовалась углекислым газом,-- словно раздумывая, продолжала Катя.--Знаете, газ из выхлопной трубы автомобиля. Вы накачиваете жертву спиртным, запираете ее в гараже, где стоит машина с включенным мотором, и выхлопной газ в мгновение ока делает свое дело. Это безболезненно, не хлопотно, здесь даже есть что-то от спорта.
--Послушай, Катя,--заметил Филипп.--Как умер твой муж? Я имею в виду незабвенного господина Сазонова.
Из-за стука дождя по крыше наступившую паузу нельзя было назвать тишиной. Но она очень напоминала тишину. Филипп продолжал со своей всегдашней подкупающей откровенностью:
--Я хочу сказать, что нам о тебе почти ничего не известно, согласись. Нам известно, что ты переехала сюда, имеешь дом по соседству, держишь пару собак,
со всеми мила и довольно состоятельна. Вот и все. Ты никогда не говоришь о своем покойном повелителе. Как он умер?
--Он действительно умер так, как я описывала,-- ответила Катя,--и меня обвинили в том, что я его убила. Но им так и не удалось ничего доказать. Недавно, услышав, что здесь был полицейский из Управления, я очень испугалась, что после трех лет им удалось отыскать новые улики.
Казалось, Филипп больше всех был потрясен словами Кати. Они услышали, как зашуршал по скамье его твидовый пиджак. Но когда яростная вспышка молнии осветила крошечное помещение, все посмотрели на Катю. Она набросила на плечи свитер, откинула волосы; гордо выпрямив стройную, гибкую спину, высоко подняв голову, она пристально вглядывалась в темноту. Затем Катя разразилась звонким, пленительным смехом.
--Видите ли, вы все слишком молоды,--сказала Катя.--И сейчас вы это доказали. На секунду я подумала, что вы мне почти поверили.
Филипп сел подчеркнуто прямо.
--Ты имеешь в виду, что не?..
--Конечно, это неправда, юный дьявол. Мой муж был очень достойным канадцем, вдвое старше меня, Он умер от гриппа в своей постели. Я никогда не рассказывала о нем потому, что он был довольно неотесан и едва ли заинтересовал бы вас, хоть я и была к нему очень привязана. Но я не могла устоять перед искушением подразнить вас.
--Нет, черт возьми, я в этом не так уверен! В твоих
глазах что-то такое мелькнуло на одно мгновение ...
Катя снова рассмеялась.
--Ну что же, если тебе так хочется раскрыть тайны моего темного прошлого,--сказала она,--можно начать с
этого. И если ты действительно считаешь меня убийцей, тебе следует быть осторожней, когда станешь провожать меня. Однако я буду на этом настаивать, и вы, молодой негодяй, знаете почему. Но ведь ты не считаешь меня убийцей, правда?
--Нет. Но тебе, старушка, не следует говорить такие вещи.
--Филипп, тебя что-то беспокоит?
--Чепуха.
--Да, беспокоит,--очень спокойно повторила Катя. --Тебя что-то беспокоит с тех пор, как мы вошли сюда и завели эту очаровательную беседу. В чем дело? Ну же, скажи тетушке Кате.
--Перестань молоть вздор.
Катя была абсолютно спокойна.
--Как хочешь. Однако тема интересная: я имею в виду убийства. А ты почему молчишь, Бронислава? Ты не произнесла ни слова. Внеси свою лепту в нашу игру. Если бы ты решилась на убийство, то каким образом совершила бы его?
--Ах, я все продумала,--сказала Бронислава.--Я знаю отличный способ.



Глава 2
НЕНАВИСТЬ
Под мышкой правой руки Фрэпк держал ракетку в фут-
ляре, а на указательном пальце левой крутил сетку с тен-
нисными мячами.
- Немного жарковато для таких дел, не правда ли, ста-
рина? - спросил он, разражаясь смехом.
Франк Доррапс выглядел моложе своих двадцати двух
лет. Его светлые, вьющиеся волосы тугими кольцами обле-
гали голову; румяное лицо с тонкими точеными чертами
было красивым без жепствеппости, а это встречается не-
часто. Среднего роста, стройный, он был безукоризненно
одет - на шее сине-белый шарф, концы которого скрыва-
лись под лацканами спортивного пиджака, белые фланеле-
вые брюки по последней моде. С первого взгляда станови-
лось ясно: перед тобой рано созревший молодой человек,
абсолютно уверенный в себе, склонный без обиняков гово-
рить все, что у него на уме, обладающий манерами сорока .••.
летнего. Его взгляд обладал одной особенностыо - в нем
сквозил самодовольный, скучающий скептицизм, что весь-
ма многих приводило в ярость. Он вошел в комнату, рух-
нул в кресло и беззастенчиво уставился на Бренду и Хыо.
- Вы увидели, - с трудом выдавил из себя Хыо, -
вы увидели что-то смешное?

Да, весьма смешное.
- Что именно?
- Вас, старина, - критически оглядел его Фрэпк. -
Свалять такого дурака со старушкой Брецдой, Повторяю,
у вас был крайне глупый вид.
Лениво крутя на пальце сетку с тепписпыми мячами, он
из всех троих имел самый безмятежный вид. Его чистый,
2 дОМ на Локте сатаны
17



         Г Л А В А  3

В маленьком помещении, где сидели молодые люди, стало настолько душно, что было трудно дышать. К тому же
начала протекать крыша; Максим почувствовал на шее капли воды и услышал, как дождь капает на корзину для пикников, которая стояла рядом с ним.
--Ну-ну-ну,--сказал Филипп, снимая руку с талии
Брониславы. Он изо всех сил старался, чтобы голос его звучал саркастически.--Итак, наша малышка все знает об
этом, да?
--Да. Катя вспомнит. Ник нам рассказывал.
--Ник вам рассказывал? Я ничего об этом не слышал.
--Не забывай, Филипп,--сказала Бронислава, не двигаясь,--что ты не живешь в этом доме. У тебя своя квартира в городе. Поэтому тебя часто здесь не бывает. Когда позавчера вечером заговорили на эту же тему, в гостиной были Катя, я и еще два или три человека.
--Ну и что из того?
--Ник рассказывал нам способ, как легче всего совер- шить убийство и не оставить никаких улик. Он сказал, что
большинство людей о нем даже не подумают, поскольку
сочтут уж слишком простым. Помнишь, Катя?
--Да.
--Ты играешь нечестпо,--заметил Филипп,--раз не сама придумала этот способ. Как-бы то ни было, что это
за метод, доступный двоечнику?
У Кати заметно повысилось настроение.
--Это целая история,--рассмеялась она.--Мы вовсе
не хотим, чтобы об этом способе узнало слишком много
народу, так ведь, Бронислава? Нет, серьезно. Наш разговор зашел слишком далеко. Видели ли вы в последнее время какое-нибудь хорошее шоу? Говорят, в театре оперетты идёт замечательный спектакль.
--Господи, вот женщины!--воскликнул Филипп. Он был
так раздражен, что даже привстал со скамьи.--Авдеенко, я
вас спрашиваю, я взываю к вам: вы когда-нибудь слышали
нечто подобное? Вы измышляете тему. Вы из кожи вон лезете, чтобы развлечь их. А они все делают по-своему: сперва воспринимают вас слишком всерьез, а потом, как устрицы, прячутся в свою раковину. Отвратительная манера, скажу я вам. Я спрашиваю вас, как мужчина мужчину: что вы об этом думаете?
Максим смотрел в окно. Он слышал, как тикают часы Брониславы.
--Я думаю, что пора сменить пластинку,--сказал он.
--Значит, вы с ними заодно, так? Но почему?
--Я дам вам один совет,--сказал Максим.—Убийство-- интересная тема, если подходить к нему чисто теоре-
тически, как доктор Васильев. В теории его и оставьте. Занимайтесь своими идеальными алиби, хитроумными способами, как провести полицию, проблемами и головоломками на бумаге. Но не спрашивайте, как на практике лучше всего убить человека.
--Нет? Почему?
--Потому что вы никогда не видели людей, умерших насильственной смертью,--сказал Максим.--А я видел.
Тиканье наручных часов стало слишком громким.
--Остекленелые глаза. Открытые рты. Это--самое от-
вратительное зрелище в мире, и оно-то вас так привлекает. Бросьте.
--Здесь невыносимо душно,--сказала Катя.--Не-
много дождя нам не повредит. Максим, будьте любезны, от-
кройте дверь.
Максим ногой распахнул дверь. Тема была убита, мертва, как те люди, образы которых проплыли перед глазами Максима Авдеенко. Довольно долго  все сидели молча, глядя на ливень, превративший теннис-
ный корт в месиво грязи и сорвавший промокшую сетку.
Брызги влетали в павильон и попадали в глаза. Повеяло
прохладой, сразу стало легче дышать. Максим расслабился и слушал словно сквозь сон. Шум бури начал затихать вда-
ли. В семь часов, как ни трудно в это поверить, в мире во-
царилась тишина.
Филипп пришел в себя.
--Все прошло,--сказал он.--Я чувствую себя гораз-
до лучше. В миллион раз лучше. Посмотрите, во что пре- вратился корт. Видите?
В это время ему оставалось жить меньше двадцати минут.
--Самый сильный ливень за последние десять лет,-- заметил Филипп.--Теперь ванна, мартини и обед. Извините,
Авдеенко, но вы не можете остаться к обеду. Это было бы неудобно. Обед готовят Бронислава и Мария; остальпые слуги на сегодня отпущены, Вы ведь быстро справитесь, правда, старушка? Я голоден как волк.
--Да, мы быстро справимся.
--Ну, мне надо идти,--сообщила Катя, одаривая всех улыбкой.--Обедаю я рано, а повар у меня с характером.
Благодарю всех за отличную игру. Мы скоро отыграемся,
Максим. Филипп, ты не проводишь меня до дома?
Филипп был в нерешительности.
--Портсигар,--настаивала Катя, подняв ракетку.--И та книга, которую я не позволю тебе забыть.
--Хорошо. Да, пожалуй, провожу.
Все четверо пошли к калитке.
--Но только туда и обратно. Это не больше пяти ми-
нут, Бронислава. Так что никаких глупостей, старушка, пока
меня не будет. До свидания, Авдеенко. Не думаю, что мы
снова увидимся.
Максим резко остановился. Они уже прошли через проход в тополях, затем через калитку в живой изгороди. Слева была терраса. Перед ними, рядом с террасой и за ней шла подъездная дорога к гаражу и невдалеке от нее ведущая к задней стене поместья гравиевая тропинка, по которой Филиппу предстояло проводить Катю домой. Филипп тоже остановился в мокрой траве.
--Вам не кажется?.--начал Максим.
--После того, что произошло, вы вряд ли могли ждать чего-нибудь другого, а?--холодно осведомился Филипп, и
Максим впервые заметил странный блеск в его глазах.-- Если вы полагаете, что я забывчив, то глубоко заблуждаетесь. Не думаю, что, после того как я расскажу обо всем Нику, ваше присутствие в этом доме будет желательным.
--Ясно.
--Я-асно,--передразнил Филипп.
--Значит, вы приберегали все это под конец, не так ли?
--Не совсем. Не думайте, что вам удастся отделаться от меня. Прежде чем вы уйдете, мне хотелось бы кое-что сказать вам. Не думайте, что вы хоть сколько-нибудь серьезно заинтересовали Брониславу. Не обольщайтесь. Бронислава вам сама скажет, что ее мать была ничуть не лучше, чем ей надлежало быть, и она, как дочь своей матери, уже начинает следовать...
Смех Максима заставил Филиппа замолчать. Максим не смог сдержаться. Он не знал, буря ли освежила
воздух, или на душе его рассеялась мрачная туча. Но впер-
вые за те пять или шесть месяцев, что он знал Филиппа, за-
клятие было снято. Он вдруг понял, что представляет собой
Филипп; понял, что мальчишка не стоит внимания. Итак,
Максим стоял в мокрой траве и громко смеялся.
--Проваливайте,--сказал Максим.--Убирайтесь. Это ваша последняя пакость. Тебе сюда, Бронислава?
И он пошел по подъездной дороге, взяв Брониславу под руку. Дорога была довольно длинной, но и дойдя до ее конца, он все еще посмеивался: Бронислава трясла его.
--Перестань!--настойчиво просила она.--Что ты хо-
тел этим сказать?
--Лишь то, что сказал. Я влюблен в тебя, а этот парень
не на шутку меня раздражал, и поэтому я несколько пере-
гнул палку. Юный болван держал меня под своего рода
гипнозом. Гипноз прошел. Теперь он мне даже нравится.
--Максим, послушай. Где твоя машина?
--Снаружи. Где-то там. Эта проклятая изгородь...
--Я хочу, чтобы ты сейчас ушел, сейчас, понимаешь? Немного позднее ты можешь вернуться, если хочешь.--
Она немного помедлила.--Я...я собираюсь сказать Филиппу и Нику, что брачный союз Уховой--Добронравов отменяется.
--Здорово!--воскликнул Максим, поворачиваясь к Брониславе лицом.--А как насчет свадьбы Ухова--Авдеенко?
--Все зависит от того,--неуверенно проговорила Бронислава, опуская глаза,--хочешь ли ты этого по-прежнему.
--Хочу ли я? Дорогая, это слишком сложный и запутанный вопрос, чтобы обсуждать его вот так, с места в карьер. По правде говоря, я только что твердо решил при нудить тебя к браку. В случае необходимости похитить.Хочу ли я? Ты права--надо сообщить все кузену Филиппу и дядюшке Нику. Я сейчас же пойду и все им расскажу.
--Нет,--очень спокойно заявила Бронислава. Подобный тон охладил его пыл.
--Сейчас я пойду в дом,--продолжала она, поднимая
глаза.--Если даже ты не можешь пообещать ничего дру-
гого, обещай, что ты сейчас же уйдешь. Я не собираюсь го-
ворить им об этом прямо сейчас. Мне надо поразмыслить,
и я подожду до конца обеда. К тому времени я все обду-маю, чтобы они не смогли меня переубедить.
--А они могут?
--Нет, не могут. Просто все гораздо сложнее, чем ты думаешь.
--Я знаю, черт возьми! Прошу тебя, брось ...
Бронислава едва не рассмеялась. Они вышли на улицу, плохо освещенную, обсаженную деревьями дорогу, где двухместный автомобиль ждал хозяина, наполовину скатившись в канаву. Небо было по-прежнему темным, за исключением серебристой полоски на западе, между домами; Бренда подняла глаза и рассмеялась.
--Не проси меня ничего бросать, Максим. В жизни есть не только черное и белое. По-своему Филипп действительно любит меня. Ник держит меня па коротком поводке, поскольку видит во мне вторую Жанну Ухову; мне предстоит стать матерыо Никиты Васильева Добронравова. который (на случай, если тебе это неизвестно) со временем поступит в лучшую школу Англии или Франции. Обяза-
тельно возвращайся. Мне очень понадобится твоя поддерж-
ка. К тому же, если Ник заупрямится, тебе придется забратб меня отсюда.
--Хорошо. Когда мне верпуться?
--В половине десятого.
--Идет. В половине десятого.--Он встал на подножку машины, и у него сдавило горло.--Бронислава, послушай.
Ты уверена, что знаешь, чего хочешь? Ты уверена, что пра-
вильно поступаешь?
--Если сомневаешься, можешь поцеловать меня прямо
здесь, на улице,--сказала Бренда.
Затем она ушла. Сидение водителя изрядно промокло, но Максим не был склонен обращать внимание на подобные пустяки. Проехав метров двадцать по мокрой дороге, он обнаружил, что у левого переднего колеса спустила шина. Он вышел из автомобиля и осмотрел дыру, проделанную гвоздем со шляпкой, размером с двухкопеечную монету. Он весьма долго смотрел на отверстие и, хотя голова его была полна планами относительно Брониславы, все же пришел к выводу, что с шиной необходимо что-то делать. Поэтому он достал ящик с инструментами и принялся снимать переднее колесо, с тем чтобы его заменить.
Работа двигалась медленно--голова Максима была занята совсем другими мыслями; они несколько путались при каждом скрипе домкрата, при каждом яростном повороте гаечного ключа. К тому времени, когда он, наконец, закончил, часы на приборном щитке машины показывали двадцать пять минут восьмого. Тут он вспомнил, что в ящике с инструментами нет насоса. Он оглянулся и посмотрел в конец улицы. В гараже доктора Васильева был насос. Максим припомнил, что видел его на стене. Вернуться за насосом не значит нарушить слово.
В конце концов, все сейчас в доме. Правда, Филипп, возвращаясь от Кати, должен пройти мимо гаража по подъ-
ездной дороге. Но Филипп, скорее всего, давно вернулся.
Подсознательно Максим почти надеялся встретить Филиппа. Ведь теперь он не держал на юношу зла, почитая его чуть ли не славным малым и размышляя над тем, что он на самом деле представляет собой. Можно было суверенностью сказать, что насос начал приобретать значение, несоизмеримое с его истинной ценностью. Максим  отправился назад за насосом.
Небо посветлело. Все плавало в чистом, водянистом сиянии, мягком, как воздух. Идя по подъездной дороге, Максим Авдеенко чувствовал себя поистине счастливым. Он вдруг осознал, что имеет все, чего хочет в этой жизни. Это было удивительно. Это было невероятно. Жизнь вновь обрела смысл; часы вновь пошли, уколы Филиппа Добронравова перестали причинять боль. Что же до будущего, то о будущем с Брониславой можно было только мечтать. Если ей попадобятся деньги, она их получит. Он будет трудиться не покладая рук, чтобы ...
Максим остановился. Протянув руку к двери гаража, он посмотрел направо и увидел, что калитка в живой изгороди вокруг корта, которая, как он помнил, была закрыта, теперь широко распахнута. Он пошел посмотреть, в чем дело, и тем самым определил судьбу человека, которого три месяца спустя, сопротивляющегося и рыдающего, повели на казнь.
В пространстве между оградой корта и рядами тополей царил полумрак; сильно пахло мокрыми листьями. Войдя, Максим оказался перед узкой стороной корта. Он внимательно осмотрел внутренность высокой проволочной клетки, гладкий буро-серый прямоугольник, в котором выделялись, слабо поблескивая, бочки для дождевой воды. Грязно-белая, сорванная с одного столба сетка. Далеко от себя, в середине корта, он увидел--или это ему только показалось--что-то похожее на груду старого тряпья.
Но это что-то двигалось. В проволочную дверь быстро прошмыгнула какая-то белая фигура с голыми руками и в шортах. Дверь находилась довольно далеко от Максима, на стороне корта, обращенной к павильону. Казалось, фигура сгибается под тяжестыо груза. Она опустила на землю нечто похожее па чемодан; раздался звон. Затем фигура повернулась к проволочной двери, чтобы ее закрыть.
Максим побежал. Между проволочной дверью и павильоном он нашел Брониславу--она стояла слегка согнувшись и прижав руку к груди. Ее волосы свисали на лоб, по щеке была размазана грязь. Рядом с ней стояла ветхая корзина для пикников, о которую она
споткнулась.
--Максим!--воскликнула она.
Он схватил девушку за плечи; его руки тоже были в грязи.
-- Максим,--сказала она,--я попала в беду.
Филиппа Добронравова задушили. Его лицо распухло и посипело, на губах выступила пена, сине-белый шарф был завязан так туго, что впился в шею. Сперва Максим разглядел лишь один глаз, по которому сразу определил, что Филипп мертв: он напоминал глаз рыбы на
кухонном столе. Филипп лежал на спине головой к сетке недалеко от середины корта. Ноги его переплелись, одно плечо слегка вывернулось. Судя по заляпанным грязью белым брюкам, пиджаку и даже лицу, он катвлся--или его катали--по земле уже после того, как начали душить. Вот и все. Он был мертв, просто мертв.
--Мне не следовало этого делать,--сказала Бронислава,--О господи, не следовало.
--Спокойно.
--Теперь мне конец, Максим.
--Нет. Не волнуйся.
Он смотрел на эту сцену холодно и зорко, воспринимая ее как место преступлепия. В грязном месиве, покрывавшем корт, четко виднелись отпечатки ног. Начиная от маленькой проволочной двери, одна цепочка шагов-- шагов Филиппа--вела прямо к тому месту, где он лежал. Рядом виднелись следы Брониславы, и они шли в двух направлениях--туда и обратно. На всем буро-сером пространстве корта других отпечатков не было. Бронислава пришла туда с Филиппом. Но лишь один из них вернулся обратно.
--Послушай меня,--сказал Максим.--Ты этого не дела-
ла. Это первый пункт. Поняла?
--Да. Конечно.
--Хорошо. Следующий пункт ...
--Максим, подожди. По-моему, ты не понимаешь. Я имею в виду, что действительно не делала этого.--Темнеющее небо меняло окраску.--Нет, нет, клянусь, что не делала. В этом самое ужасное. Я не делала...--она не смогла договорить и сделала жест, словно затягивала шарф,--этого. Ты же так не думаешь, правда?
--Спокойно.
--Когда я сказала, что мне не следовало этого делать, я имела в виду, что мне не следовало подходить к нему. Я сделала это не подумав. И, уже стоя около него, внезапно поняла--поняла, что за этим последует. Я всегда так: сначала что-нибудь сделаю, а потом начинаю понимать последствия. Я оставила там следы. Но я не делала этого.
Она говорила правду. Он понял это по выражению ее
лица; более того--он это знал. В тот день они достигли
такой духовной и эмоциоиальпой близости, что могли чи-
тать мысли друг друга. Он ничем не выдал чувства облег-
чения, но она тоже поняла, что ему стало легче.
--Ты же веришь мне, да?
--Да, и ты знаешь, что верю. Так что все в порядке.
--Нет, Максим, не в порядке. Далеко не в порядке. Когда я подошла, он лежал как сейчас. Его...его бедное лицо все в грязи, и эта штука вокруг шеи. Он был чудовищем, я его ненавидела; мне даже нередко хотелось убить его именно таким способом; но, пробуя его поднять, я испытывала лишь жалость: ничего подобного мне до сих пор не приходилось видеть.
--Постой. Это действительно ужасно: повернись к нему
спиной. А теперь расскажи как можно подробнее, что слу-
чилось.
Бронислава резко кивнула в сторону корзины для пикников:
--Она послужила мне предлогом.
--Предлогом для чего?
--Чтобы уйти и побыть одной. В субботу вечером, когда все слуги, кроме Марии, уходят, я всегда помогаю ей при-
готовить холодный обед. Но она старая и капризная, порой
с ней бывает нелегко. Сегодня вечером она была очень не в
духе. Оставив тебя у машины, я вернулась к ней на кухню,
но не смогла снести ее выходок.
--Продолжай.
--Тогда-то я и вспомнила про корзину. Я говорила тебе,
что Мария все время ворчала из-за посуды, которая осталась там. Я упомянула корзину, и Мария снова принялась ворчать. Я сказала, что, если она не против, я сейчас же схожу и принесу баул. Я пришла сюда ...
--В какое время это было? Ты помнишь?
Бронислава все еще говорила очень быстро. Но в целом стала гораздо спокойнее.
--Да. На моих часах было около двадцати минут вось-
мого. Я ушла от тебя примерно в десять минут восьмого.
Я в этом уверена, потому что все время смотрела на часы
и прикидывала, когда ты вернешься за мной сегодня ве ...
ах, Максим, сегодня вечером. Сегодня вечером!
Максим прервал ее:
--Значит, Мария знала, что ты идешь сюда. Который теперь час? Ровно половина восьмого. Хорошо. Продолжай.
--Максим, почему ты так говоришь со мной? Словно предъявляешь обвинение.
--Я хочу четко выстроить твой рассказ. Это убийство,
Бронислава, и нельзя допустить, чтобы ты оказалась в нем замешана.
--Ах, как будто я уже не замешана в нем! Дорогой, все
очень скверно. Тебе не все известно, иначе ты бы понял.
Меня обвинят в этом, Максим. Обвинят.
--Нет. Тебя ни в чем не обвинят, запомни это. Ну же,
продолжай.
Она постепенно проникалась его настроением.
--Так вот...я пришла сюда. Я не спешила. Когда я
подходила к корту, то не увидела его. Было довольно тем-
но, а он лежал с той стороны сетки; к тому же я думала
совсем о другом. Я решила, что уж раз я здесь, то заберу,
наконец, корзину с посудой. Я зашла в павильон и взяла
корзину. Выходя из павильона, я подняла глаза и увиде-
ла, что он лежит здесь. И побежала к нему.
--Оставив тяжелую корзину?
--Нет, вместе с корзиной.
--Почему?
--Не знаю. Я об этом не думала. Я бежала и обеими
руками держала ее перед собой.
--Проволочная дверь была открыта или закрыта?
--Открыта.
--Хорошо. Что дальше?
--Ты его видишь. Он лежал точно так же. Я попробова- ла развязать шарф, чтобы посмотреть, не подает ли Филипп
признаков жизни, но шарф был так туго затянут, что впился
в шею...Я сломала ноготь на среднем пальце. Он зацепился
за ворс его твидового пиджака; кусочек ногтя застрял между воротником и шарфом; можно подумать, что я оставила его там, когда затягивала концы.
--Продолжай.
--Это все. Я вдруг подумала про следы, которые оста- вила, когда бежала.
--Да. Следы. Следы, ведущие к нему и от него. Это
твои следы?
--Конечно мои.
--Но там должны были быть еще чьи-нибудь следы, Кроме твоих и Филиппа.
--Но их не было.
--Никаких отметин?
--Совсем никаких.
--Послушай, Бронислава,--мягко сказал Максим.--Это невозможно. Посмотри на него. Да, обернись и посмотри. Он лежит в центре своего рода гигантской клетки, сделанной из проволоки, с мягким, как песок, дном. Я знаю, ты его не убивала; но кто-то же убил. Итак, этот кто-то должен был добраться до него, чтобы убить. Ты понимаешь? Теннисный корт составляет семьдесят восемь метров в длину и тридцать шесть в ширину. Но это только считая белые линии. За линиями с каждой стороны есть пустое пространство в шесть метров шириной. Таким образом, в целом песчаное покрытие составляет площадь в девяносто на сорок восемь метров. Филипп--в самом центре. Вокруг него во всех направлениях по меньшей мере на двадцать четыре метра на песке нет никаких следов.
--Да, это очевидно.
Становилось прохладно. Шок, вызванный смертью, стал проходить. Они не привыкли и никогда не смогут привыкнуть к этой картине: Филипп, скорчившись, лежит на мокром теннисном корте. Оба одновремеппо подумали о том, как воспримет случившееся доктор Никита Васильев. Но сейчас невозможно было ни размышлять, ни задавать вопросы. А вопросы эти один за другим проносились в голове Максима. Что Филипп делал здесь? Предположительно Филипп возвращался из дома
Кати Сазоновой. Возвращаясь, он должен был пройти ря-
дом с калиткой в живой изгороди. Кто-то мог ждать его там
и уговорить войти внутрь. Дальнейшая картина терялась в
тумане. Что он делал на корте? Зачем пробираться туда по-
добным образом? Например, где его ракетка и сетка с мя-
чами, которые были при нем, когда они в последний раз
его видели?
Бронислава провела по лбу тыльной стороной руки.
--Это не все,--сказала она.--Мы говорили об убий-
ствах, да? Я сама вынесла себе приговор. Помнишь тот очень простой способ убийства, о котором я при всех вас намекнула,--тот, который, по моим же словам, я продумала до мельчайших подробностей?
--Да.
--Это удушение, Максим.
--Удушение?
Она стиснула зубы.
--Катя конечно, вспомнит, так что скрывать бесполез-
но. Такой простой способ. Очень-очень простой. Когда Ник
его описывал, я не поверила и не верила до тех пор, пока
не нашла подтверждение в книгах по медицине. Подумать
только--и Мария застала меня за чтением; она терпеть
не может, когда девушки читают книги по медицине, а ко
мне относится так, словно мне двенадцать лет. Послушай,
Максим. За три-четыре секунды человека можно лишить сознания, всего-навсего нажав на то, что называется каротидной артерией и вагусным нервом...Посмотри! Предположим, я кладу ладони тебе на щеки, а большие пальцы--на каротидные артерии шеи. Три или четыре секунды! Для этого не требуется большой силы. Человек теряет сознание, не успев сообразить, что происходит, понимаешь?
Максим взял ее за руки.
--Перестань,--резко сказал он.
--Но ...
--Ты хочешь до смерти запугать себя? Перестань, слы- шишь?
--Дай мне закончить. Я должна закончить. Когда кто-то
носит шарф, концы которого болтаются, это намного проще.
Надо только схватить их из-за спины и туго затянуть. Так делают разбойники, нападающие из-за угла. Шарф автоматически перекрывает артерии. Жертва не может даже вскрикпуть. Через несколько секунд она теряет сознание, и ее приканчивают. Я думала об этом сегодня днем, когда увидела шарф Филиппа. Ах, я не имею в виду, что действительно сделала бы это; но гроза вывела меня из равновесия, и я nодумала об этом. Видишь, как просто? Ник говорит, что именно поэтому люди иногда убивают, сами не желая того. Ник говорит ...
--Значит, ответственность за все это несет добрейший
доктор Васильев,--сквозь зубы проговорил Максим.--О боже,
надеюсь, теперь он может гордиться собой.
--Для него это конец,--очень спокойно сказала Бронислава.--Знаешь, я просто не могу поверить.--Она помедлила.--Не будет никакой свадьбы.--Она сделала еще
одну паузу,--и я богата.
--Что значит--богата?
--Завещание дядюшки Петра Реутова. Если Филипп или я умрем до свадьбы, все наследство переходит тому, кто остался в живых.--Оба замолчали, был слышен лишь шум ветра в деревьях. Наконец Бронислава добавила:
--Ведь именно это и называют мотивом, правда? Я точно знаю, что они скажут,--продолжала Бронислава.-- Скажут, что я подкараулила Филиппа, когда он возвращался от Кати, и сообщила, что наш брак отменяется. Скажут, что он пришел в ярость, а кто видел ярость Филиппа, тот никогда этого не забудет. Скажут, что я вышла из себя--а это вполне могло бы случиться! К тому же мой ноготь застрял в его воротнике. И только мои следы ведут туда и обратно. Я пропала, Максим.
--Нет.
--Ты хочешь сказать, что есть выход?
--Да. Все это--не более чем подтасовка фактов. Отку-   да в павильоне появилась газета? Откуда Филиппу так много известно о том, что девушка по имени Оксана Дерипас пыталась по кончить с собой? Зачем сюда приходил крупный чин полиции?--Он прервался.--Боже всемогущий, я совсем забыл о нем! Его уже нет в доме, да?
--Нет, с этим все в порядке. Мария сказала, что он ушел перед самой грозой. Она не знает, что ему было надо. Думает, что приходил из-за машины.
--И все же странно,--задумчиво проговорил Максим.--
Но если это подтасовка ... что ж, мы ответим на нее такой же подтасовкой.
--Ты имеешь в виду фальсифицированную защиту?
--Да. А теперь скажи мне вот что. Ты сумеешь лгать
убедительно, если я точно скажу, что надо говорить? Нет, подожди. Подумай, прежде чем ответить. Если не сумеешь,
мы придумаем что-нибудь другое.
--Сумею!
--Уверена?
--Да! Но, Максим... я имею в виду, не будут ли у нас из- за этого неприятности?
--Вполне возможно. Но нынешнее положение дел гро-
зит нам неприятностями прямо сейчас, а не в будущем.
--Я с тобой заодно,--сказала Бронислава, и в голосе ее
прозвучало какое-то яростное веселье.--Совершенно за-
одно! Что я должна делать? Только скажи.
--Во-первых, забудь все, о чем ты мне говорила, кро-
ме того, что ты пришла сюда: Марии это известно, и она
не станет отрицать. Во-вторых, мы забудем обвинение, ко-
торое ты выстроила против себя самой: все это вздор, ко-
торый легко опровергнуть; мешает одно--отпечатки ног.
Это факт, то есть единственное, что понимают судьи. Так
что следы должны исчезнуть. У вас здесь есть какой-нибудь садовый инвентарь?
--За павильоном стоит все, что нужно для теннисного
корта. Газонокосилка, грабли, чтобы выравнивать поле...
--Подойдет.--Максим поглядел на свои поги, до самых
колен покрытые засохшей грязью.--Кажется, ты говори-
ла, что держишь здесь запасные теннисные туфли?
--Да. В шкафу.
--Пойди и надень их.
--Зачем?
--Пойди и надень. Другую пару принеси мне! Поспеши!
Бронислава поспешила. Не сознавая того, они все время говорили шепотом. Кругом было очень тихо. В водянистом полусвете, в котором стираются детали, но четко очерчиваются контуры предметов, было видно, что на травяном бордюре, окружающем корт не остается никаких следов. Маленький павильон казался неуклюжим и уродливым. Над ним тихо шелестели тополя; воробей чирикал изо всех сил, прогоняя сон; шаги
пораэительно громко шуршали в траве. Сворачивая за угол
павильона, Максим думал о том, что самое главное сейчас--
время. Спешить, спешить, надо спешить.
Необходимо было срочно принять решение. Фирма «Авдеенко и сын» такой спешки не одобрила бы. Он представил себе, как его отец и его старый помощник--оба отнюдь не моралисты, никогда не отличавшиеся чрезмер-
ной щепетильностью,--качают головой и поджимают губы.
«Опрометчиво, Максим, о-очень опрометчиво». Они бы предпочли что-нибудь более утонченное. К черту утонченность. Полиция признает лишь один вид улик. И правильно делает. Об утонченности можно будет говорить только тогда, когда грабли до неузнаваемости смешают все следы, как если бы по корту прошлось стадо слонов. А тем временем надо спешить, спешить.
Осторожно!
За павильоном стояли огромная металлическая газонокосилка, пара граблей, лопата и каток для нанесения разметки. Все это окружала широкая грязная лужа, в которую Максим чуть было не вляпался. Он резко отпрянул и почувствовал, как на лбу выступил пот. Да, плохи дела. Он уже начинал чувствовать себя преступпиком, с этим необходимо справиться, иначе он не сможет помочь Брониславе. А какие чувства испытывает настоящий убийца? При этой мысли он снова похолодел. Кроме
плоских деревянных граблей для разравнивания корта, там
стояли обычные садовые грабли с зубьями: хоть и неболь-
шая, но удача. Отпечатки пальцев? Нет! На грубой дере-
вянной поверхности они не останутся. Он вытащил садовые
грабли и поспешил к двери павильона, где его встретила
раскрасневшаяся Бронислава.
В сумрачном саду голоса их звучали непривычно резко.
--Максим, газета. Она исчезла.
Значит, здесь был кто-то посторонний.
--Хоть немного, но нам повезло. Не слишком, но все- таки повезло.
--Я сменила туфли. Что теперь?
--Поставь корзину в павильоне.
Он отодвинул щеколду на проволочной двери корта. С каждым мгновением следы представляли все большую опасность, они словно бы вырастали до невероятных раз-
меров. Когда следы исчезнут, он сможет вытащить из во-
ротника Филиппа кусочек ногтя Брониславы. Когда следы исчезнут, он сможет сам «найти» Филиппа, оставив Брониславу в чистых туфлях на траве. Когда следы исчезнут, когда следы исчезнут, когда следы исчезнут. Он пронес грабли через проволочную дверь и только успел взмахнуть ими, как из тьмы раздался голос:
--Господин Авдеенко!
Голос звучал резко, пронзительпо, раздраженно.
--Господин Авдеенко, с какой стати вы задерживаете
госпожу Брониславу? Ей пора обедать. Что вы там делаете граблями?




         Г Л А В А  4

Старый Ник, доктор Никита Владимирович Васильев, который твердо решил никогда не стареть, проснулся на своем диване и обнаружил, что Мария, прислуга, склонилась над ним и что-то кричит ему в ухо. Сон мгновенно улетучился. Доктор Васильев очутился В
длинном, с низким потолком, холодном кабинете с бронзой работы неизвестного автора на низких книжных шкафах, с книгами в богатых переплетах, поблескивающих в свете лампы, с гравюрами на стенах и портретом Жанны Уховой над камином. Окна были открыты. Часы на письменном столе, куда он машинально бросил взгляд, показывали (всего) без двадцати восемь. Он расслабился и закрыл глаза, чтобы не видеть лица Марии и унять боль, вызванную первым движением. Но в голосе его звучало раздражение.
--Мертв? Что значит--мертв?
--Господин Филиаа. Говорю вам.
--Вздор. Он играет в теннис,--пробормотал Никита Владимирович. Мария, мешковатая, словно куча тряпья, опустилась на одно колено перед диваном. Она и в молодости не была красавицей, теперь же от ее лица (как часто говаривал Филипп) останавливались часы, и волнение не сделало его более привлекательным. Она была испугана, слишком испугана, и посему держалась чересчур вольно. Говорила она шепотом:
--Выслушай меня, Никита. Я с ума сойду, если ты меня не выслушаешь. Говорю тебе, это он. Он мертв, Его кто-то убил. Я сама его видела--ни дать ни взять наш старый дворецкий, который сунул голову в духовку газовой
плиты. Ваша Бронислава, она хотела сходить туда и принести корзину для пикника из хибары, где вы играете в теннис.
Я сказала: хорошо, идите и прихватите заодно несколько вешалок для одежды. Это было двадцать минут назад. И она не вернулась, а я ждала ее, чтобы смешать заправку для салата, я не знаю, как это делается, тогда я и пошла посмотреть, в чем дело. А там она с этим Авдеенко-- и господин Филипп, мертвый и недвижный.
Она испугалась, что сказала слишком много и вольно. Никита Владимирович не двигался. На его груди по-прежнему лежал открытым «Процесс над Оксаной Дерипас». Веки его были по-прежнему сомкнуты. Но чего она вовсе не могла вынести--это его дыхания. Молчание длилось слишком долго. То ли от горя, то ли из страха перед тем, что он скажет, то ли из простого сочувствия, но у Марии из уголка глаза скатилась слеза и упала ему на руку. Горе ее вполне соответствовало случаю, и она упивалась им.
Никита Владимирович тряхнул головой.
--Нет,--сказал он.
--Но я же говорю тебе: да!
--Ты уверена?
--Хотелось бы мне сомневаться, дорогой.
--Как его убили?
Не доверяясь словам, Мария несколько раз провела рукой вокруг собственной шеи; Никита Владимирович тупо наблюдал за ней.
--Кто?
К этому времени она уже была рада любому предлогу,
чтобы взорваться, лишь бы не продолжались эти однослож-
ные вопросы. Она буквально завопила:
--Так они мне и сказали. Велели идти прямо сюда и позвонить в полицию. Но если хотите знать мое мнение-- так это молодой Авдеенко. Даже когда бедный господин Филипп был уже мертв, он пытался ударить его граблями. Да, пытался. Я видела. Только грабли были слишком короткими.
Никита Владимирович попробовал приподняться на локте.
--Да поразит меня гром небесный, если это не такая же святая правда, как то, что я сейчас здесь перед тобой,--
выкрикнула Мария в бурном порыве чувств, уже не пы-
таясь щадить своего хозяина.--Они спелись, Никита Васильев, и пора тебе узнать это, хоть и с опозданием. Этот Авдеенко и госпожа Бронислава. Там они и стояли, как привидения, у самой двери хибары: он с граблями в руке, а она что-то прятала за спиной. Заметь, я не говорю, что госпожа Бронислава имеет к убийству какое-то отношение; но если не ее следы на теннисном корте, где было мокро, вели к бедному Филиппу, то хотела бы я знать чьи. Я их видела, и эта парочка знает, что я их видела.
--Тихо ты, мегера!--крикнул Никита Владимирович.
Теперь она поняла, что действительно зашла слишком далеко. Невидящий глаз Никиты Владимировича привел ее в ужас. Он задвигал руками, и «Процесс над Оксаной Дерипас» соскользнул на пол.
--Но что она там делала? Почему ты позволила ей
выйти?
--Пресвятая Дева, да разве я знала, что она собирает-
ся сделать?
--Не верю,--помотал головой Никита Владимирович.-- Расскажи мне, что ты видела. Расскажи по порядку.
Она рассказала и о том, что видела, и о том, что ей почудилось.
--Я и опомниться не успела, как этот Авдеенко затара-
торил: здесь, мол, произошел несчастный случай, идите,
мол, и позвоните в полицию. Я говорю: «Я пойду к докто-
ру Васильеву, вот куда я пойду».
--А то, что ты сказала про этого малого, Авдеенко,
правда?
Марии явно не хватало слов, поэтому она ограничилась тем, что подняла правую руку, словно принося присягу.
--Помоги мне приподняться,--сказал Никита Владимирович.
--Да, дорогой. Есть еще кое-что. Вернулся офицер по- лиции.
Волосы Никиты Владимировича были взъерошены, он выглядел совсем больным, поэтому Мария, поддерживая его, повторила свое со-
общение.
--Офицер полиции? Какой ещё офицер полиции?
--Ну тот, который уже был здесь.
--Э-э?
--Стороженко, вроде бы так его зовут.
--Но каким образом он оказался здесь так быстро?
--Он пришел по другому делу,--сказала Мария, вновь принимаясь рыдать.--Он пришел повидать тебя еще раз: го-
ворил, что это очень важно. Я сказала, что ты сдерешь с меня шкуру, если я разбужу тебя между чаем и обедом. Это было до половины восьмого, как раз перед тем, как я пошла туда, к другим. Я сказала офицеру, что если он подождет, то я разбужу тебя в половине восьмого. Я отвела его в библиотеку и совсем о нем позабыла. Как есть позабыла.--И Мария добавила с какой-то дикой радостью.-- Он все еще там и совсем обезумел от злости. Но ведь ты не хочешь его видеть, дорогой? И не надо, если не хочешь.
--Да неужто же я не хочу его видеть? Напротив, моя дорогая мегера. Именно этого я и хочу больше всего на свете.
--Но разве ты не хочешь лечь?
--Лечь! Дай мне костыль.--Он кивнул на телефон.-- Позвони в отделение полиции; нет, подожди, я сам позво-
шо. Ступай вниз и немедленно пришли сюда Стороженко. И не смей называть меня «Никита, дорогой», чтобы я этого больше не слышал, во всяком случае, при людях.
Понятно?
Он с трудом поднялся, опираясь на костыль; хромая,
пересек комнату, оперся о подоконник одного из западных
окон и устремил взгляд в направлении теннисного корта. Хорошо, что он ничего не смог там разглядеть. Те двое,
что стояли возле корта, с каждой минутой все сильнее ощущали угрозу, исходившую от мертвого тела, и переживали крушение своих планов. Максим Авдеенко все еще сжимал в руках садовые грабли, а Бронислава так замерзла, что едва держалась на ногах.
--Теперь это бесполезно,--заметила она.--Мария ви-
дела следы и расскажет об этом. Мы не можем их уничто-
жить. Максим, о чем мы думали? Должно быть, мы просто
обезумели.
--Нет. Это был единственно возможный выход, но он
не сработал.--Он сжал зубы.--Что ж, ничего не поде-
лаешь. Если нельзя так, то надо сделать иначе.
--Максим, мы не можем. Нельзя начинать все сначала.
--Я не имею в виду очередную подтасовку фактов. Бо-
юсь,--он горько улыбнулся,--боюсь, нам придется опус-
титься до того, чтобы сказать правду. Нам надо найти такую интерпретацию случившегося, которой они поверят. Именно интерпретацию.
Он откинул грабли и принялся мерить шагами широкую травяную полосу.
--Проклятье, ума не приложу, как парня могли заду-
шить в самом центре песчаной площадки и не оставить ни-
каких следов. Я не умею объяснять чудеса. Я знаю только одного человека, который это умеет. Его зовут Игорь Анатольевич Чумаченко, но сейчас до него не добраться. Его нет в городе. Ах, если бы только ты не наделала этих следов! Если бы кто-то другой прошел туда в твоих туфлях, чтобы убить его и свалить вину на тебя!--Максим резко прервался и уставился на новые теннисные туфли на ее ногах.--Кстати, где те другие, грязные, которые ты сняла?
--В корзине для пикников.
--В корзине для пикников?
--Да. Когда я увидела Марию, то чуть не провалилась сквозь землю. Я стояла на крыльце павильона и держала
корзину за спиной, боялась, что она увидит туфли. Поэто-
му, пока она смотрела на Филиппа, я засунула туфли в кор-
зину. Там было мало места, ведь корзина набита посудой;
но я все-таки закрыла ее и поставила туда, где она стояла.
--Хм. Какого размера у тебя туфли?
--Четвертого. Но ...
--Довольно маленькие, не так ли?
--Да, пожалуй. Средний размер пятый. Что ты надумал?
Максиму пришла в голову какая-то мысль, но, немного подумав, он отбросил ее.
--Нет!--сказал он с отчаянной решимостью.--Это
не годится даже для фальсифицированной защиты. Жен- щина может надеть такие туфли, но никак не мужчина.
И, несмотря на то, что ты говорила про удушение, это сде-
лал именно мужчина. Удушение--способ, которым жен-
щины никогда не пользовались и пользоваться не будут.
Кроме того, скрывая правду, мы сыграем на руку убийце:
он же над нами и посмеется. Нет уж, черт побери. Мы бу-
дем искренни до конца, и все же мы их побьем.
--Наверное, ты прав,--проговорила Бронислава бесцветным голосом. Она запустила пальцы в темно-золотистые пряди, упавшие на лоб, и отбросила их назад. Даже глаза ее потускнели.--Максим, я пойду в дом. Я больше не могу оставаться здесь. Когда ... когда прибудет полиция?
--Через пятнадцать--двадцать минут. Почему ты спра-
шиваешь?
--Потому что сейчас я не могу никого видеть.--Она
сжала руки.--Я хочу принять горячую ванну. Хочу смыть
с себя эту грязь. Если я сейчас встречусь с кем-нибудь--
сама не знаю, каких небылиц наговорю. Ах!
--Да, это самое лучшее. Поднимись в свою комнату,
запри дверь и ляг. Я хочу еще немного побыть здесь ...
Она заговорила с легким беспокойством:
--Почему ты хочешь остаться? Что ты собираешься де-
лать?
--Ничего. Совсем ничего! Просто хочу рассмотреть кое-какие мелочи.
Бронислава забеспокоилась сильнее. Она подошла ближе к нему:
--Маским, ты что-то задумал. Я вижу. Что ты прячешь в
рукаве?
--Коль речь зашла о рукавах,--возразил он,--то ты
замерзла, ты вся дрожишь. Вот, накинь мой пиджак. Бери,
бери. Он немного замаслен, оттого что я возился с колесом, но зато теплый.--Не обращая внимания на ее протесты, он закутал Брониславу в пиджак.--Бронислава, клянусь честью, я не собираюсь делать никаких глупостей. Отныне нас спасет только правда, и ничего, кроме правды. Не стану уверять тебя, будто не собираюсь отыскать ноготь, который ты обломала о воротник Филиппа, и избавиться от него, поскольку именно это я и намерен сделать. На этот счет не беспокойся. Но что касается остального--только правда. Может, найдется какая-нибудь улика, какое-нибудь указание, которое объяснит чудо; именно это я и поищу. А теперь иди. Выше голову.
--Хорошо,--сказала Бронислава и, прежде чем убежать, крепко сжала руку Максиму.
Некоторое время Максим стоял, внимательно оглядывая теннисный корт. Повеяло вечерней прохладой; еще час--и станет совсем темно. В кармане брюк он нашел бензиновую зажигалку и смятую сигарету. Он закурил, глубоко, блаженно вдыхая табачпый дым, а голова его тем временем звенела от роящихся в ней планов. Это убийство было явной ловушкой. Но туда не должна была угодить Бронислава, поскольку никто не знал, что ей вдруг придет в голову спуститься в павильон за корзиной для пикпиков. И тем не менее Бронислава попала в хорошо смазанный капкан. Больше всего его бесило, что настоящему
убийце так редкостно повезло, а они сваляли дурака; на-
стоящий убийца ускользнул так же незаметно, как и пере-
летел над теннисной сеткой, не оставив следов.
Максим не имел ни малейшего представления о том, кто был этот убийца. За исключением того, что касалось Брониславы, он ничего не знал про дела Филиппа. Сейчас он не хотел думать об этом; без того было немало дел. Он сделал несколько затяжек и бросил сигарету в траву. Открыв проволочную дверь, Максим пошел через теннисный корт. Странное это было чувство--словно идешь по канату, натянутому над широкой улицей.
Корт уже начал подсыхать и твердеть. Туфли Максима оставляли четкие, но не очень глубокие следы. Он старался
не наступать на другие отпечатки и поэтому, прежде чем
подойти к трупу Филиппа, сделал довольно широкий круг.
Затем он внимательно изучил детали. Следы Филиппа шли по косой линии от проволочной двери к середине корта и обрывались примерно в десяти метрах от сетки. Здесь Филипп упал. Завязалась борьба, либо кто-то нарочно попытался взрыхлить почву вокруг тела. Поверхность
корта в этом месте была буквально перепахана по широкому кругу, следы старательно затерты каблуками; настолько, что было почти невозможно определить, где Бронислава несколько позже поставила тяжелую корзину для пикников.
Филипп лежал головой к сетке: одна рука вытянута, плечо поджато, ноги переплетены. Однако, как он стоял, когда на него напали, определить было невозможно, поскольку он перевернулся (или его перевернули) по крайней мере раз. Его голова и плечи оставили вмятины на мягкой поверхности корта. Один конец шелкового шарфа, которым его задушили, был порван его собственными ногтями, когда Филипп пытался отвести РУКИ убийцы от своего горла.
Ногти. При этой мысли Максим похолодел. Он зажег бензиновую зажигалку, поднес ее к Филиппу (дело не из приятных) и после тщательных поисков нашел в ворсистом твидовом воротнике кусочек покрытого лаком ногтя Брониславы. Неужели это сделала все-таки она? Максим не верил, что это она; и все же... Безумная, преда-
тельская мысль; мысль, заслуживающая всяческого осуж-
дения. Но она все-таки мелькнула в голове у Максима, что было тем более неприятно в отсутствие Брониславыё Если бы она была здесь, если бы он мог ее видеть, он ни за что бы так не подумал. Однако назойливая мысль не покидала его; ведь пока он не увидел труп Филиппа собственными глазами, он не осознавал всю безнадежность попыток разумно объяснить это «чудо».
«Я говорил ей,--твердил он самому себе, оглядываясь по сторонам,--что отсюда до твердой почвы по бокам корта никак не меньше десяти метров. А до задней стороны корта и все двенадцать. Вокруг трупа раскинулась впечатляющих размеров площадка, покрытая песком, которую убийца должен был пересечь, которую убийца явно пересек. Но как?».
Это было невероятно. Вокруг песчаного корта тянулся
травяной бордюр с полметра шириной. За ним высилась проволочная ограда, которую поддерживали столбы, стоявшие на равном расстоянии друг от друга. Мог ли убийца встать на травяной бордюр и допрыгнуть до взрыхленного участка? Бред! Прыгнуть на двенадцать метров? Максим вдруг обнаружил, что в голову ему приходят самые что ни на есть дикие и фантастические идеи. Например, не мог ли убийца пройти сюда по верху проволочной сетки, как канатоходец? А затем перепрыгпуть расстояние в четыре метра и оказаться там, где сейчас лежал Фрэнк?
Подобное предположение было еще более безумным;
Максим едва не рассмеялся. И непременно рассмеялся бы при других обстоятельствах. Однако догадка, точнее, уверенность поразила его с быстротой молнии--Филиппа могли уговорить (и уговорили) пройти на середину корта примерно под таким предлогом. Предположим, убийца сказал: «Послушай! Я ставлю десять рублей на то, что перейду корт по верху сетки».
Филипп обожал всяческие пари. Максим с отвращением вспомнил свой бурный спор с Филиппом по поводу какого-то гимнастического рекорда, затеянный при Брониславе и Кате. Но пройти по плохо закрепленной сетке, сойти с нее, снова вспрыгнуть и, не потеряв равновесия, вернуться обратно? Невероятно, более чем невероятно! Но единственной альтернативой этим безумным фантазиям была виновность Брониславы.
Максим отказывался верить в нее и в знак этого потряс в воздухе кулаком. К тому же никто не мог бы напасть на Филиппа и вцепиться безжалостной бульдожьей хваткой в концы его шарфа, не перепачкавшись с головы до пят. Была ли грязь на ногах и коленях Брониславы или на ее белом наряде? При всем старании он не мог этого вспомнить. Помнил только грязное пятно на щеке.
Вздор. Невинный вид, пронзительпую чистоту глаз, отчаяние, смешанное с надеждой, нельзя подделать. Внутренний голос подсказал: «Не валяй дурака; ты отлично знаешь, что можно; сам не раз видел. Он послал этот голос
ко всем чертям и заткнул уши на его нашептывания. Максим осторожно вытащил кусочек ногтя Брониславы из воротника Филиппа и положил к себе в карман. Он действовал недостаточно быстро. Чувства его были
настолько обострены, что он услышал, как кто-то прибли-
жается, хотя этот кто-то находился еще в нескольких метрах: тихий шорох травы, словно от бегущих ног. С южной стороны между тополями он разглядел серебристый блеск длинного вечернего платья.
Это была Катя Сазонова. Она шла поспешными, ко-
роткими шагами, поддерживая у колен развевающееся ве-
чернее платье. Губы были подкрашены темно-красной помадой, прямые черные волосы зачесаны за уши. Максим пошел ей навстречу. По ее виду он даже на расстоянии понял, что она уже знает. Ее глаза были широко раскрыты, словно она бродила во сне. Она остановилась, вперила в него взгляд и выпустила подол платья из рук.
--Значит, это правда,--сказала она.
--Да, правда.
Казалось, Катя не могла отвести от него глаз.
--Я не хотела верить,--сказала она тяжело дыша,-- даже уже зная, что это правда. Даже после того, как Бронислава сказала мне...
Страх ледяным холодом сковал сердце Максима.
--Вы разговаривали с Брониславой? Где?
--В доме. Я только что оттуда. Филипп пригласил меня поехать потанцевать с ним и Брониславой. Это был последний наш разговор. Он хотел воспользоваться моей машиной. Я приехала несколько минут назад и застала весь дом в смятении: Мария рыдает, Ник твердит, что добьется, чтобы вас повесили, и говорит полиции, что это сделали вы.
--Полиции?--закричал Максим.--Но они еще не могут
быть здесь!
--И тем не менее они здесь. В кабинете Ника сидел полицейский. Брони слава попробовала незаметно про скользнуть наверх и натолкнулась прямо на него.
--Она с ним говорила?
--Конечно. Ей пришлось.
--Что она сказала?
--Не знаю. Мне не позволили остаться в комнате. Но
похоже, у нее сдали нервы, когда она увидела этого чело-
века и Ник объяснил ей, кто он такой. Она плакала и хо-
тела видеть вас. Что бы она ни сказала, ее версия, скорее
всего, звучала не слишком убедительно. Мария подслуши-
вала в замочную скважину и говорит, что Брониславу наверняка арестуют, а может быть, и вас тоже.
Казалось, в Кате горела глухая ярость. Она подняла
руки к вискам, словно желая унять головную боль.
--Это человек из полицейского управления,-- продолжала она.--Тот, который был здесь раньше. Он зачем-то вернулся. Если вы хотите помочь Брониславе, вам следует поспешить.
--Он служит в уголовно-следственном отделе
полиции. И был здесь сегодня и не уходи. Значит пока он не получил права на расследование этого дела. Пока у него здесь не больше полномочий, чем у меня!
--Ничего об этом не знаю,--холодно заметила Катя.--
Я знаю лишь то, что он задает Брониславе множество неприятных вопросов.
--А я и забыл совсем про этого полицейского,-- пробормотал Максим.--Он совершенно вылетел у меня из головы ...
--Да,--с горечью подтвердила Катя.--Да. Ваши мысли были заняты только Брониславой, не так ли?
--Что ж, пожалуй, я сам во всем виноват.--сказал Максим.
--Если бы вы не были в нее влюблены, этого могло бы
не случиться. Вы пытались ударить Филиппа граблями по
лицу, когда он был уже мертв. Это правда?
--Боже милостивый, нет!
--А Мария говорит, что да. Она говорит, что видела вас. Тогда что вы делали граблями? Это отвратительно!--
взорвалась она.--Да я и сама вижу. Что вы делали ими?
Именно это захочет узнать полиция.
--Про грабли я могу объяснить хоть сейчас. Спокойно,
Катя! Послушайте. Допустим, я слушал не слишком вни-мательно, когда Бронислава упомянула про этого человека,--так скажите, кто он? Она говорила—инспектор. Какой инспектор? Вы знаете?
--Его зовут Стороженко. Он заместитель начальника управления. Почему вы так на меня смотрите? Вы знакомы с ним?
--Да. Мы встречались в суде.
--И он? ..
--Да. Таких обычно с некоторой насмешкой называют
настоящим господином, но под внешним лоском он круче любого полисмена с моржовыми усами.
Гнев Кати, казалось, угас. Вобрав голову в плечи, она
вновь приподняла подол серебристого платья, чтобы он не
волочился по траве. Теперь она была похожа на высокую
деревянную статую, ярко раскрашенную, полую внутри и
наряженную в нелепое платье.
--Извините, Максим. Откровенно говоря, я не виню вас. Но все это так ужасно, так ... отвратительно! Взгляните на него. Совсем недавно он был полон жизни, шутил, строил планы на будущее; и вот теперь его засыплют землей, всю ночь на него будет лить дождь, а он даже не почувствует,--она вздрогнула и сжала длинные костистые пальцы. Её голос сделался жестче.--К тому же после всего, что случилось днем, я чувствовала что произойдет какой-нибудь взрыв. По правде говоря Максим был момент когда вы меня напугали. Перед самым вашим уходом, когда вы как-то странно рассмеялись и сказали: «Это ваша последняя пакость, приятель». По-моему, Филипп тоже немного испугался. Потом Бронислава заговорила про удушение, уверяя, будто все продумала.
Такое предположение следовало сразу отмести.
--Понятно,--сухо сказал Максим.--Понятно. Сперва она
подробно описала нам, что намерена сделать, затем пошла и сделала.
--Не знаю.--Катя помедлила, наморщив лоб.—Бронислава--дивное существо; никто не знает ее лучше меня. Но видите ли, иногда мне кажется, что она не совсем нормальная. Она не любит того, что нравится большинству девушек, за исключением... впрочем, не будем об этом. Но она откровенно ненавидит светские беседы, терпеть не может общество. Если вы кого-то назовете очарователь ным, она тут же пожмет плечами. Посещение дворца губернатора или какого-либо бала не доставило бы ей никакого удовольствия. А еще она слишком много читает: читает, читает, читает--это неестествеппо.
--Чрезвычайно зловещая картина. Чрезвычайно!
--Не смейтесь надо мной, Максим Авдеенко.
--Я не смеюсь. Напротив, я надеюсь, что вы мне помо- жете.
--Я? Каким образом?
--Поскольку вы последняя, кто видел Филиппа живым ...
Катя плотно прижала руки к бокам и высоко вскинула
голову, выгнув шею,--Максим уже видел ее такой при вспышке молнии.
--Да, знаю. Бедняга,--прибавила она.--Но он был со
мной не более двух минут. Помните, он сказал, что лишь проводит меня и сразу вернется. Он оставил на камине портсигар: очень дорогой, со вделанными в него часами, и книгу, которую я собиралась ему одолжить. Он забрал то и другое и ушел. Помню, как он сказал: «Мне надо спешить, а то те двое опять примутся обжиматься в углу».
--Достойные последние слова.
--Не смейте говорить о нем в таком тоне!—выкрикну ла Катя и в ярости отвернулась.--Он мертв.
--Знаю, что мертв, и очень сожалею об этом; но что
еще я могу сказать? Что бы вы ни думали, я не держу на
него зла. Но я по-прежнему считаю, что при всем его очаровании, о котором вы толкуете, он был насквозь порочным, хладнокровным негодяем.
--Полагаю, вы скажете это полиции?
--Да, а почему бы и нет?
--Без сомнения, вы в этом вопросе лучший судья. Но им будет любопытно узнать, чем вы занимались в то вре-
мя, когда его убили?
--Да будет вам известно, что в то время я менял коле-
со своей машины, которая стояла посреди улицы. Но это
не столь важно.
--Ах, неужели?--поинтересовалась Катя, поднимая
брови.--И это после кучи небылиц, которых Бронислава на-
говорила инспектор; она отрицала, что ходила на корт, за-
явила, что следы не ее, что это и слепцу видно.
У Максима возникло такое чувство, будто его ударили по шее ребром ладони, отчего кровь прилила к голове, а в глазах потемнело. Он подождал, пока зрение прояснилось, и спокойпо спросил:
--Она ... сказала ... что?
--Сказала, что вовсе не была на корте,--повторила Катя.--Сказала, что, должно быть, кто-то ходил в ее
туфлях. В ее туфлях! Четвертого размера! Правда, я ни-
чего этого не слышала, меня не было в комнате, но Мария
уловила суть разговора.
--Извините,--сказал Максим,--я должен немедленно
идти туда.
--На вашем месте я так бы и поступила.--У Кати
снова изменилось настроение.--Подождите. Не будем ссо-
риться. Поверьте, я вовсе не желаю Брониславе неприятностей. Никто не любит Брониславу больше, чем я. Всех нас вывел из себя шок. Но если она наговорила глупостей, заставьте ее изменить показания... пока не поздно.
--Откуда вам известно, что она наговорила глупостей?--холодно осведомился Максим.--Вы же знаете, что она ничего не скажет, кроме правды. Вы когда-нибудь слышали от нее что-нибудь другое?
Максим отошел от корта и быстро, через три ступеньки, взбежал на террасу. И вновь удача повернулась лицом к настоящему убийце.  С другой стороны, говорил себе Максим он сам во всем виноват. Не кто иной, как он сам, вложил эту мысль в голову Брониславы, он сам подсказал ей линию защиты. Впрочем, не важно. Прежде всего необходимо выяснить, что Бронислава действительно сказала. Поднявшись на террасу, он услы-
шал справа от себя, откуда-то снизу: «Осторожно!». Он рез-
ко остановился и как раз вовремя отступил в тень дерева.
По подъездной дороге спускались инспектор Стороженко и доктор Никита Васильев. Последний, скрючившись, сидел в инвалидном кресле, которое лихо катил, энергично работая левой рукой, катил с такой скоростью, что оно забуксовало и съехало на обочину. Стоя в тени дерева, темнеющего на фоне багряно-янтарного неба, Максим видел, как Стороженко по-
спешно шагнул вперед и выровнял кресло. Затем он потерял обоих из виду. Однако слышал несвязное бормотание и тяжелое дыхание калеки и холодный голос Стороженко.
--Если вы намерены сломать себе шею, доктор, то
это ваше личное дело. Но в следующий раз поберегите мои
колени. Крутаните его назад.
--Недосмотрел,--сердито проворчал Никита Владимирович, все еще тяжело, со свистом дыша.--Совсем забыл, что для полицейского ноги--самая ценная часть тела. Потерять их было бы трагедией. Нет, нет, прошу прощения--стоп. Я задыхаюсь.
--Не стоит.
--Я хочу, чтобы вы проявили благоразумие,--сказал Никита Владимирович таким тоном, будто его собственное благораэумие не подлежало сомнению.--Окажите мне любезность и ответьте. Не смотрите на меня как хранитель печатного станка. Скажите, если не согласны со мной.
Снова наступила пауза; казалось, инспектор рас- сматривает своего собеседника.
--Мой дорогой доктор,--проговорил Стороженко,--я не знаю, что вы желаете от меня услышать. Я пока даже не знаю. что здесь произошло. Это мы вроде бы и собирались выяснить. Если вы способны вытащить колесо из грязи, то давайте-ка займемся делом и станем на страже до прибытия коно-нибудь из управления. Надеюсь, вы не полагаете, что я немедленно вызову чёрный воронок и арестую того, кого вы считаете убийцей, лишь по той причине, что вы являетесь другом одного из высших полицейских чинов.
--Я этого не прошу.
--Тогда чего же вы хотите?
Никита Владимирович ответил с холодной сдержан ностью:
--Я хочу, чтобы игра велась честно. Так вот. Начнем с того, что Бронислава не имеет к этому никакого отношения. Вы понимаете?
Нерешительное молчание.
--Понимаете?
--Не уверен. Еще рано говорить. Но если вы хотите знать мое мнение ...
--Я непременно хочу знать ваше мнение.
--Нет, я не думаю, что она имеет к этому отношение, --ответил Стороженко.--Мне показалось, что она все рассказала здраво и начистоту. К тому же, по-моему, она не из тех, кто станет лгать.
Максим, стоявший над ними, оперся рукой о ближайшее дерево, зажмурил глаза и сделал глубокий вдох.
--Улики,--продолжал Стороженко,--возможно, подтвер-
дят сказанное ею. Ее рассказ достаточно убедителен, за исключением...--последовала очень краткая, едва заметная
пауза,--за исключением одного маленького пункта, кото-
рый она, возможно, сумеет разъяснить позже.
--Какого пункта?--поспешно спросил Никита Владимирович.
--Позже разъясним.
--Я хочу кое-что предложить вам, инспектор,
настаивал Никита Владимирович почти ласково,--кто-кто, а Бронислава никогда бы не убила мальчика. Хорошо, это принимаем. Но хочу вам сообщить, что Бронислава ошиблась в одном. Она говорит, что убийца, должно быть, надел ее обувь и прошел в ней через корт. Так вот, я хочу сказать, что она ошиблась относительно размера туфел ... или в  чем-то еще. Настоящий убийца не надевал ее туфли.
--Почему нет?
--Разумеется, потому, что убийца--это молодой Авдеенко,--сказал доктор Васильев.--Я говорю об этом, поскольку здесь все ясно как день.
--Похоже, вы абсолютно в этом уверены, сударь.
--Естественно,--сказал доктор.--Я намерен добиться, чтобы его повесили. Я посвящу этому каждую минуту оставшейся  мне жизни, каждую копейку моего банковс кого счета и каждую клетку моего недюжинного мозга. Я твердо решил, что заставлю этого господина пожалеть о том дне, когда он появился на свет. Я буду знать о каждом его шаге.
Он не скажет ни слова, которое я не запишу и не изучу. И если он выдаст себя хоть одним звуком... хоть одним, инспектор,--а, заметьте, так и будет,--не успеете
вы и глазом моргнуть, как я передам его в ваши руки. Дер-
жу пари на что угодно. Когда дело дойдет до суда, дер-
жу пари, что я найду двадцать пунктов, которые он упус-
тил из виду и которые докажут его вину. И я пожертвую
полиции по двести рублей па каждый из этих двадцати
пупктов.
Здесь Максим едва не допустил вторую ошибку. Его поразила ненависть, звучавшая в голосе Никиты Владимировича, хоть он и был к чему-то подобному готов. Она потрясла его. В течение нескольких месяцев он смутно догадывался, что Никита Владимирович очень похож па Филиппа; Никита Владимирович был воспитателем Филиппа, его руководителем, его советчиком. Максиму казалось, что он слышит самого Филиппа, вернее, Филиппа постаревшего, мудрого и изворотливого, словно змей.
Максим стоял в траве всего в метре над их головами. Его порыв был чисто инстинктивным. Он собирался прыгнуть вниз и раз и навсегда разобраться с этой старой свиньей. Но он вовремя совладал с собой и остался стоять, держась рукой за дерево. Если бы он спрыгнул, то для Брониславы все было бы кончено. Его версия убийства должна совпадать с версией Брониславы. Но в том-то и дело, что он не имел ни малейшего представления, о чем она говорила Стороженко. «Спокойно!»
Он снова услышал голос доктора Васильева:
--Вы меня поняли, инспектор?
--Да. Думаю, понял.
--Ах, оставьте свой официальный тон. К черту. Не люб-
лю я этого.—Никита Владимирович теперь говорил скорее весело, чем раздраженно.--Я вас прошу лишь об одном: руководствоваться уликами и ничем иным. Вы же слышали, что сказала госпожа Сазонова. Он угрожал Филиппу, так ведь?
--Очевидно, да,--согласился Стороженко.--Как и Виктор Гюго.
--Э ... э ... о чем вы говорите? Что еще за Виктор Гюго? Я знаю только французского писателя Гюго.
--Совершенно верно, доктор. Это артист, который выбрал себе такой фантастический псевдоним.
--Так кто он такой?,--нетерпеливо спросил доктор Васильев.
--Приятель Нины Полищук,--ответил Стороженко.--Я вам говорил о нем. Когда ваш телефон не ответил, я заехал
сюда по пути из  управления  полиции, чтобы предупредить вас: Виктора Гюго видели в здешних местах, и от него можно ждать  неприятностей.
Наступило молчание, нарушаемое нетерпеливым постукиванием по колесу инвалидного кресла. Инспектор добавил несколько более резко:
--Но похоже, это вас не беспокоит.
--Я вас не понимаю.
--Вы спросили меня,--сказал Стороженко,--что я думаю об этом случае. Пока я о нем ничего не думаю. Если мы не прекратим бессмысленную болтовню и не займемся делом, то никогда ничего не узнаем. Но одно я действительно заметил. Похоже, что Чепдлер вас нисколько не беспокоит. Похоже, вы даже не даете себе труда изобразить потрясение, приличествующее прискорбному событию, а именно смерти Филиппа Добронравова, по поводу которой мы все, разумеется, выражаем вам соболезнования. Зато вас весьма
беспокоит, что Авдеенко пришел в ваш дом и влюбился в
госпожу Ухову.--Он повертел в пальцах нож.--А госпожа Ухова влюбилась в Авдеенко.--Он снова поиграл ножом.-- Об этом я могу судить по ее словам, хоть это вовсе меня не
касается. Интересно, почему вы так стремитесь убрать Авдеенко с дороги?
Из горла Никиты Владимировича вырвался сдавленный вопль.
--Инспектор, вы что, с ума сошли?
--Нет.
--В таком случае, к чему вы клоните? Уж не думаете ли вы, что я питаю к Брониславе некий интерес? В моем-то возрасте?
--Вовсе нет. Хотя сегодня днем меня очень поразило,
как настойчиво вы твердили, что ей более чем прилично
жить в вашем доме. Мне и в голову не приходило, что это
может быть неприлично.
--Будьте любезны объяснить, на что вы намекаете.
Стороженко заговорил с неожиданной мягкостью:
--Я просто предупреждаю, вот и все. Вы лелеяли планы относительно их союза--отлично. Смерть Добронравова разбила их--отлично. Но не дай бог, чтобы из-за неприязни к Авдеенко вы позволили себе ввести нас в заблуждение.
--Ах, вы имеете в виду ложные показания,--весело ответил доктор Васильев.--Нет, этого я делать не стану. У меня нет в этом необходимости.
--Отлично. Я не говорю, что Авдеенко невиновен. Воз-
можно, и виновен. Но если он станет лгать, мы достаточно
быстро это обнаружим. А теперь вы сами поедете, пока не
совсем стемнело и мы еще в состоянии хоть что-то разгля-
деть на корте, или мне вам помочь?
--Могу ли я выбраться отсюда?
Внизу послышалось шуршание шин и чавканье грязи. Инвалидное кресло резко рванулось назад и, слегка накло-
нившись, покатилось вниз по дороге. Никита Владимирович его выровнял. В красноватом отсвете заката было видно его лицо.
--Не стоит беспокоиться из-за того, что темнеет,--ска-
зал он.--На деревьях прожектора. Я их установил на слу-
чай, если молодежь захочет поиграть после наступления
темноты. Если пожелаете, мы можем осматривать корт хоть
всю ночь. А теперь, друг мой, послушайте меня. Первое,
что мы сделаем ...
Его голос становился все тише и наконец совсем замолк. Максим стал медленно подниматься к дому. Итак, начать придется с этих двух противников. Когда
Максим увидел выражение лица доктора Васильева, его слегка замутило. Он не был уверен, кто из двух более опасен--Никита Владимирович или Стороженко. А Бронислава своей ложью усугубила их и без того не-
легкое положение. Относительно доктора Васильева это не имело значения, но что касается полиции--еще как имело. Как далеко она зашла в своей лжи? Что именно сказа-
ла? У нее еще есть время отказаться от своих слов.
--Максим--прозвучал из тьмы тихий шепот.
Низкий, длинный фасад дома из побеленного кирпича был погружеп во тьму, за исключением окна кухни, расположенной в цокольном этаже. Максим поднял голову и в окне второго этажа увидел Брониславу. Она показывала рукой на окно гостиной. Он вошел в открытые стеклянные двери, и через мгновение Бронислава оказалась рядом.
--Ты их не встретил, правда?--прошептала она в темноте.--Я хотела тебя предупредить, но не знала, как это
сделать. Ты с ними разговаривал? 
--Нет. Между прочим, я припрятал твой сломанный ноготь.
--Я знаю,--сказала Бронислава с напряжением.--Ты ведь обещал. Но послушай! Ты не оставил на корте еше и
свои следы?
--Оставил, но это не важно. Корт почти высох. Следы неглубокие, и будет нетрудно доказать, что их оставили го- раздо позже.
--Говори тише,--попросила она.--Мария сейчас внизу. Максим я ... хочу тебя кое о чем предупредить. Я им рассказала.
--Да, знаю. Свою версию. Ты показала им чистые туфли, которые были на тебе, и заявила, что даже не ходила на корт. Сказала, что кто-то взял твои другие туфли, пошёл в них на корт и убил Филиппа. Теперь это уже не имеет значения. Вопрос в том, какую историю ты сочинила? Что еще ты им сказала?















                Г Л А В А  5

--Я знаю,--продолжал Максим,--что ты выпалила первое, что пришло в голову. Я тебя не виню. Но...
--Ах, нет,--достаточно жестко возразила Бронислава.--Дорогой, не я выпалила, а из меня вытянули. Но я была осторожна, предложила убедительную версию и буду ее держаться.
Перед ним была уже не та испуганная девушка, которую он застал на теннисном корте. Максим почувствовал перемену еще до того, как она заговорила. Словно желая подчеркнуть это, Бронислава нарушила свои же инструкции и
говорила не понижая голоса. Она переоделась и приняла ароматическую ванну, что, видимо, и вернуло ей присутствие духа.
--Мне пришлось сказать им это,--объяснила Бронислава.--Знаешь почему? Неожиданно для себя я обнаружила, что они стараются взвалить вину на тебя. Этого я не могла допустить. Благодарю покорно.
--Но ...
--Свиньи,--продолжала Бронислава.--Я им покажу. Послушай, я все тебе расскажу в нескольких словах. Потом мы зажжем сигнальные огни, поднимем флаг, пусть попробуют тогда взять форт. Я сказала что пошла туда в двадцать минут восьмого; это истинная правда. Сказала, что пошла забрать корзину для пикников; это также правда. Но я не сказала, что забрала корзину. В этом я не могла признаться --они бы ее открыли и нашли в ней грязные теннисные туфли.
--Да.
--Я ведь говорила тебе, что поставила корзину точно на прежнее место, поэтому невозможно заметить, что ее трогали. Я сказала, что, не дойдя до павильона, свернула за угол корта и увидела Филиппа ... Ты что-то сказал?
--Нет, продолжай.
Ее глаза зажглись странным блеском.
--и тут,--продолжала она, встряхнув Максима за руку,--и тут я почувствовала прилив вдохновения. Да, Максим, именно вдохновения. Никак нельзя определить, что я подходила к корзине. А знаешь, какая она тяжелая? Она набита посу-
дой и весит целую тонну. Если быть точной, то двадцать килограммов. И я вдруг вспомнила, что донесла ее до самого корта и вернулась с ней обратно ...
Максим поднес руку ко лбу.
--Итак, ты предложила инспектору Стороженко,-- заговорил он, чеканя каждое слово,--взглянуть на глубину следов в песке. Ты сказала, что они слишком глубоки для тебя. Отметила, что весишь пятьдесят девять килограмм; тогда как человек, оставивший эти следы, весит, должно быть, девяносто килограмм. Так?
--Господи, откуда тебе это известно?
--Передача мыслей на расстоянии,--заявил Максим.--Мы с тобой родственные души, во всяком случае, в старинных романах это называлось именно так. Я знаю об этом, потому что сам на какой-то момент счел такую защиту лучшим способом нападения. Но мне он показался слишком наглым. Священные коты египетские! Поверить такой неприкрытой лжи!
--Они мне верят. Клянусь, что офицер полиции мне поверил.
--Возможно, и так, но лишь до тех пор, пока он не увидел улики. Однако почему бы и нет? Почему бы и нет? Мы знаем правду, и поэтому она для нас более чем очевидна. Но так ли она очевидна для них? Вот что мне любопытно. Нет, постой; продолжай: каков конец твоей истории?
--Я все тебе рассказала, действительно все. Я сказала, что не входила ка корт, так как поняла, что Филипп мертв, и вспомнила, что до прибытия полиции ничего нельзя трогать.
--А ...
--Но я обратила внимание на то, что отпечатки какие-то странные-- я поставила ногу рядом с одним, и он оказался точно моего размера.  Я сказала, что
в павильоне у меня лежала запасная пара таких туфель и что их мог кто-то украсть. Потом я сказала, что сбегала в павильон и проверила: запасные туфли, бывшие в шкафу, исчезли.--Она немного помолчала.-- Кажется, все. Я сказала, что очень испугалась и не знала, что делать. Затем около половины восьмого (что правда) пришел ты. Я все сделала правильно? Как ты считаешь?
Максим задумался. Шарф, который, несмотря на отсутствие пиджака, по-прежнему был на нем, показался слишком тугим. Он сделал два шага вперед, затем два шага назад.
-- Откровенно говоря, я не прыгаю от восторга.
--Но я уже сказала все это. Чем ты недоволен? Что здесь не так?
--Так вот, главная сложность в том, что если они установят связь между тобой и этой чертовой корзиной--ставлю три против одного, что так и будет, поскольку ты сама призналась, что хотела ее забрать,--то мы пропали. Они обязательно осмотрят павильон, откроют корзину и найдут туфли. Теперь несколько практических соображений. Когда ты дотащила корзину до того места, где лежал Филипп,
то, разумеется, поставила ее на землю? Да. Разве она не оставила следа?
Уже задав свой вопрос, он вспомнил, что никаких следов корзина не оставила. Он сам их искал.
--Нет, Максим, не думаю. Я немного пошаркала ногами по этому месту.
--Но на корзине могли остаться комья песка.
--Нет. Были, но вытерлись о мокрую траву. Я заметила.
--Твои отпечатки пальцев на ручке?
--Ты сам говорил мне, что на невыделанной коже отпечатков не остается.
Максим сделал еще несколько шагов взад и вперед.
--Итак, давай подумаем. У этого плана есть одно преимущество--чисто психологическое. Никто никогда не поверит--независимо от того, ходила ты туда, чтобы убить Филиппа, или лишь затем, чтобы посмотреть на его мертвое тело,--что ты пришла на корт, таща корзину для пикников весом в двадцать килограмм. Да, я-то знаю, что именно так ты и поступила; но никому это и в голову не придет. Таким образом, они, возможно, не усмотрят связи между корзиной и
глубокими следами ног. Есть еще один весомый аргумент, тоже психологического порядка. Похоже, Стороженко тебе верит. Да, в целом, возможно, у нас есть шанс побороться.
--Постой, Максим. Ты сказал: «возможноу нас есть шанс побороться?».
--Нечто в этом роде.
--Иными словами, ты хочешь сказать, что не собираешься меня поддерживать?
Максим воздел руки к потолку:
--Бронислава, вопрос не в том, собираюсь я тебя поддерживать или нет. Если ты настаиваешь на своей версии, я, конечно, с тобой. Но ты, кажется, не отдаешь себе отчета в том, насколько это серьезно. Ты не в школе, которую так ненавидела, и речь идет не о булавке, воткнутой в стул классной дамы. Это убийство. Ты выступаешь против полиции. Прежде всего надо выяснить, на каком мы свете, и уж потом ...
--Я не отдаю себе отчета, насколько это серьезно?--воскликнула Бронислава.--Это ты не отдаешь себе отчета. И против кого бы я ни выступала, я не позволю им арестовать тебя, если это в моих силах.
--Послушай, может, я тупица, но я не понимаю, каким образом нагромождение небылиц может мне помочь. Кроме того, меня никто не собирается арестовывать.
Избранная им тактика была явно ошибочной. Он понял, что за деланой холодностыо Брониславы скрывается гнев; понял, что она разъярена и обижена.
--Ах вот как, не собирается?--взорвалась она.--А знаешь ли ты, что Мария клянется, будто видела, как ты, стоя над телом Филиппа, бил его граблями?
--Но это же бред истерички. Он не имеет ни малейшего отношения к делу.
--Не имеет? Как и отпечатки моих туфель?
Последовала пауза, после которой Бронислава заговорила жестко и напряженно.
--Ты не знаешь, что произошло здесь, наверху. По крайней мере, ты не удосужился спросить. Поднимаясь к дому, я ... я так любила тебя, что ничего не видела перед собой. Как ты бросился мне на помощь, не задав ни одного вопроса, не
допуская даже мысли, что я могла это сделать. А знаешь, что я обнаружила здесь? Я обнаружила, что Ник, Мария и этот инспектор ждут меня на верхней площадке лестницы. Первое, что я услышала,--это то, что Филиппа убил ты: Ник и Мария все решили между собой.
У меня уже возникло такое предчувствие, и я очень беспокоилась. Я знала, что Мария наплетет с три короба всяких ужасов. Что я должна была делать? Если бы я сказала правду, а именно: что на корте вообще не было никаких следов, пока я сама их не оставила, они бы мне просто не поверили. Ты сам не поверил. Но если бы я сказала, что
настоящий убийца был обут в мои туфли, они не могли бы обвинить тебя. Ты так же не мог бы надеть мои туфли, как человек с Луны. Это все.
Голос Брониславы стал еще жестче и сдержаннее:
--Мне жаль, если моя версия представляется тебе такой глупой. Мне жаль, если она не устраивает твой юридический ум. Возможно, я не дала себе времени «взвесить все факторы». Если бы ты видел лицо Ника и слышал, что он говорил, то, возможно, поступил бы так же. После того, что ты для меня сделал, я чувствовала, что умру, если не отведу от тебя обвинение. Когда ты сюда пришел, я думала, ты поймешь. Возможно, я даже ждала слов благодар-
пасти. Ты же только и делаешь, что выискиваешь огрехи, и держишься так, будто я тебя предала. Ты не был так щепетилен, когда говорил о фальсификации улик. Отлично. Можешь делать и говорить все, что угодно; но это мои показания, и я буду их придерживаться.
3атянувшееся молчание становилось невыноси мым. Бронислава надела туфли на высоком каблуке; когда она шла через комнату к окну, Максим слышал, как они царапают на-тертый пол.
--Извини, Бронислава. Я не понял.
--Не важно. Это не имеет значения.
--Конечно же имеет. Кстати, если девушка так влюблена, что ничего не видит перед собой ...
--К чему беспокоиться?
Оставалось только одно, и он это сделал. В смятении чувств она стояла, прижавшись к нему, обвив его шею руками, когда заскрипели тормоза полицейских машин, забивших подъездную дорогу. Сумерки наполнились громкими голосами и в саду замелькали неясные очертания.
--Возьми себя в руки,--сказал Максим.—Полиция уже здесь. Это наша версия, будем держаться её.
--Свет зажечь?
--Пожалуй, да.
Бронислава поспешно подошла к выключателю и нажала на него. Настенные канделябры осветили бледно-зелёные стены длинной комнаты. Они осветили изысканное старинное серебро, рояль и стоявшую на нём вазу с белыми гвоздиками, глубокие, обитые белым шёлком кресла. Они осветили и растрёпанного молодого человека без пиджака, и Брониславу в коричневой юбке и джемпере, влюблённо ему улыбавшуюся. В то же самое мгновение—словно под действием того же выключателя—в конце сада вспыхнуло белое сияние. Кто-то включил прожектора на деревьях над теннисным кортом.
Они образовали дымные нимбы над кронами деревьев и, словно в театре, высветили каждый лист, сияя в просветах между тополями. И через эту ярко освещённую сцену двигались человеческие фигуры. Их было шесть, почти каждый нёс футляр с фотоаппаратом. Но внешность одного из прибывших была столь ошеломительной для Максима, что он тут же показал на него Брониславе.
--Взгляни-ка, сказал он.
--Ну? Что в нём такого? Кто это?
--Первый, кого бы я хотел здесь увидеть и последний, кого бы я хотел видеть здесь,--ответил Максим—Это Игорь Анатольевич Чумаченко.
Словно услышав своё имя Чумаченко развернулся и моргая посмотрел в сторону ярко освещённого окна. С выражением искренней доброжелательности и расстерянности он вошёл в сад, двигаясь в направлении ближайшего дерева, на которое и наткнулся бы, если бы человек в белом халате, не взял его за руку и не вывел на подъездную дорогу.
Чумаченко вежливо приподнял фуражку.
--Спасибо, докор Шнайдер.
Бронислава нервно хихикнула:
--Он не выглядит таким уж опасным. У него дружелюбный вид.
--Да. Многие хулиганы и бандиты были того же мнения.
Молчание.
--Что ты хочешь этим сказать, Максим?
--Только то, что грядет генеральное сражение. И не с кем-нибудь, а именно с Чумаченко...
-- Он проницательцее того, другого?
--Не знаю, но у него более богатое воображение. Он большой друг доктора Васильева и гроза тех, кто затевает темные дела. Его конек как раз такие дела, как это. Он может нам помочь и может нас утопить. Скрести пальцы и моли Бога, чтобы он не связал слишком глубокие отпечатки следов с корзиной для пикников, набитой фарфором. Бронислава,
нам необходимо найти слабое место.
--Какое слабое место?
--Добрый вечер,--прозвучал из окна голос, от ко-торого они подскочили.--Мое имя Волков, инспектор Волков,--продолжал вновь прибывший.--Я ищу доктора Васильева и заместителя начальника управления Стороженко.
--Они внизу, на теннисном корте. Там, где вы видите свет прожекторов.
--Ах, хорошо,--любезно поблагодарил инспектор
Волков.--А как ваше имя, сударь?
Максим назвал свое имя, затем представил Брониславу.
--Понимаю,--прибавил вновь прибывший.--Значит,
вы господин Авдеенко? Возможно, мы вскорости захотим встретиться с вами обоими. Не уходите.
Он кивнул и удалился, но зловещая атмосфера осталась.
--Бррр,--вырвалось у Брониславы.
--Да, начинается.
--Тебе не кажется, что он мог нас услышать?
--Нет, конечно нет. Не надо видеть привидения всякий раз, как заскрипит мебель. Они такие же люди, как и мы. Но нам необходимо найти в нашей истории слабое место и подправить его.
И он рассказал ей о подслушанном раз-
говоре.
--Стороженко заявил, что ты все рассказала здраво и начистоту. За исключением одного пункта, который ты, вероятно, разъяснишь позже. Какого пункта? Где ты поскользнулась? В чем это слабое место?
--Ума не приложу.
Максим ненадолго задумался.
--Подожди-ка,--пробормотал он.--Вторая пара ту-
фель, которую ты носила, была не слишком чистой, а? Твой рассказ о том, что весь день на тебе были одни и те же туфли. Но вспомни: ты играла в теннис на очень пыльном корте. Вторая пара, случайно, не была слишком чистой?
--Нет, с этим все в порядке. Я по меньшей мере два раза играла в теннис в этих туфлях, и с тех пор их не чистили.
--Между этими туфлями есть какая-нибудь разница? Кто-нибудь, например Катя, мог бы сказать, что в шесть часов на тебе были одни туфли, а в восемь --другие?
--Нет. Они совершенно одинаковые. А почему ты вспомнил Катю?
Если бы его ногти были длиннее, он бы принялся их грызть.
--Потому что я не понимаю, отчего Катя, абсолютно ничего не зная, решила, что ты говорила неправду. Она пришла ко мне на корт и заявила, что твой рассказ полная чушь. В конце концов, он более чем здрав. Чем больше я об этом думаю, тем более здравым он мне кажется. Почему она так сказала? --Катя оказала мне большую услугу,--сказала Бронислава глухим голосом,--очень, очень большую услугу. Она нанесла последний удар по моей нравственности. Что бы я ни говорила, она, разумеется, сказала бы, что я лгу. Она была влюблена в Филиппа.
Максим во все глаза уставился на Брониславу.
--Влюблена в Филиппа?
--Если это можно назвать любовью. Разве ты не замечал? Последнее время она постоянно кокетни чала с ним. Можно понять, что она почувствовала, увидав его мертвым. Для такой крупной женщины ...
--Я нашел слабое место!--воскликнул Максим.
--В самом деле?
--Крупная женщина,--повторил Максим.--В разговоре со Стороженко ты подчеркнула, что человек, который шел в этих туфлях, весил никак не меньше девяносто килограммов. Девяносто килограмм --вес немалый. Человек с таким весом не может носить обувь такого малого размера.
И вновь она поправила его.
--Ах, нет, множество женщин, располнев, продолжают носить обувь малого размера. К тому же есть высокие люди, которые носят одежду и обувь небольшого размера. Например, Катя: для удобства она носит пятый с половиной, но ей подошел бы и четвертый.
--Да пропади все пропадом. У нас нет оснований обвинять Катю,--запротестовал Максим.--Нельзя вытаскивать из беды одного, сфабриковав улики, чтобы на основании тех же улик подвергать опасности другого невиновного.--Он говорил медленно, четко выговаривая каждое слово.--Главный недостаток всего нашего безумного плана заключается в том, что мы делаем убийцей женщину, хоть отлично знаем, что это мужчина. Мы снова подыгрываем убийце.
--В самом деле?
Рассудительность подсказывала Максиму: не будь глупцом. Брось это, пока есть время. И тем не менее в глубине души он знал, что не бросит, и знал почему. И в его сознании тоже забрезжила истинная причина. Он вдруг мысленно увидел ухмылку на лице старого Ника.
Ничто не доставило бы Нику большего удовольствия, чем если бы Максим предал Брониславу. Ничто не доставило бы Нику большего удовольствия, чем если бы Максим пошел в
полицию, как благонравный гражданин, и обвинил Брониславу в даче ложных показаний. Он так и слышал его комментарий: «И за этого-то молодчика ты собираешься выйти замуж?».  Если бы Бронислава сказала теперь всю правду, то оказалась бы в еще худшем положении. Ей бы никто не поверил.
Ложь была единственно возможным выходом.
Значит, Ник жаждет сражения, да? Отлично. Он его по-
лучит. Значит, Ник думает, что его легко поймать в ло-
вушку, да? Отлично. Пусть попробует. Максим почувствовал, как подавленность проходит. Он пой-
мал на себе какой-то странный взгляд Брониславы и усмехнулся.
--Ты уже нашла пресловутое слабое место?-- осведомился он.
--Значит, я действительно все сказала правильно?
--Конечно правильно. Мы вновь подтвердим твою историю и покончим с этим. Вот и все.
На фоне заливающего корт сияния на террасе в конце сада появилась темная фигура. Она медленно продвигалась, явно с каким-то поручением. Постепенно увеличиваясь в размере, фигура приблизилась к окну и просунула туда голову.
--Подполковник Стороженко хотел бы увидеться с вами обоими,--сказал инспектор Волков.--Он желает задать вам несколько вопросов.
На теннисном корте в сиянии прожекторов, настолько белом, что оно казалось голубоватым, подполковник Стороженко излагал Чумаченко свое мнение о данном деле.
--Затем,--заключил он,--Волков позвонил в Управление, и меня попросили взять это дело на себя. Но я без ваашего разрешения не смог бы этого сделать. Я попросил привезти вас. Раз уж вы здесь, то можете сразу принять решение и начать. Что
до меня, то не нравится мне это проклятое дело. Начнем с того, что я не хотел в него лезть. Но не кажется ли вам, что здесь все довольно ясно?-- Стороженко понизил голос.
--Официально вы и Волков будете заниматься этим делом.—Приказал Чумаченко.—Васильев мой други я не могу заниматься им, но неофициально буду наблюдать и оказывать вам помощь.
Они стояли возле павильона. Над деревьями, похожими на театральный задник, сияли звезды, но просторный теннисный корт, залитый сиянием и окруженный травой, напоминал арену, каски и мундиры суетившихся на корте полицейских казались грязновато-коричневыми пятнами. Уже было сделано больше десяти снимков
Филиппа Добронравова--вполне достаточно, чтобы удовлетворить его тщеславие, если бы он мог их оценить; судебно-медицинский эксперт склонился над его телом,
Два человека снимали гипсовые слепки с отпечатков ног. Гипс отливал голубоватым цветом. Под лучами прожекторов. падавшими с вершин тополей, тени от столбов, которые поддерживали высокую проволочпую ограду, встречались в центре корта, покрывая его полосами, напоминающими решеточку на печенье. Дождь смыл белые линии разметки, теннисная сетка свисала, подобно обру-
шившейся арке. Едва слышный гул голосов--включая
тот, который рассеянно напевал мелодию какой-то популярной песенки,--человеку непривычному, должно быть, действовал на нервы.
В маленьком павильоне горел фонарь. Окна светились желтизной; дверь была открыта. На крыльце лежали три предмета, обнаруженные в результате тщательного осмотра травяного бордюра вокруг корта: теннисная ракетка Филиппа Добронравова, маленькая сетка для теннисных мячей и книга в яркой обложке под названием «Сто способов стать идеальным мужем».
Стороженко заговорил еще тише.
-- Я уже получил показания,--продолжал он,--от госпожи Сазоновой, Марии Медичи--да, черт возьми, ее действительно зовут Мария Медичи!--и нашего друга Никиты Владимировича. Теперь я собираюсь заняться двумя главными свидетелями: госпожой Уховой и молодым Авдеенко. Я уже говорил с этой
девушкой, но недостаточно. Я видел ее каких-то пять минут в восемь часов, но она была слишком взволнованна, определённо взволнованна. Но ...--Он обернулся.--Инспектор Волков!
--Господин подполковник?
--Разве я не посылал вас в дом за госпожой  Уховой и господином Авдеенко?
--Да. Они здесь. Позвать их?
Стороженко колебался.
--Нет. Задержите их снаружи еще на минуту.--Он
повернулся к полковни ку Чумаченко.--Но, замечу, девушка вроде бы говорила откровенно. Вы согласны?
--Ну-у-у ...--протянул полковник.
--О, похоже, вы сомневаетесь?
Чумаченко растерянно развел руками. В плаще-накидке он походил на итальянского бандита из водевилей. В ослепительных лучах прожекторов была отчетливо видна выпяченная нижняя губа и странное выражение, с каким он оглядывался по сторонам.
-Не скажу, что у меня нет сомпений,--начал он, затем продолжил с виноватым видом.--Я еще не имел удовольствия встретиться с этой девушкой, а посему оценивать ее характер было бы с моей стороны преждевременно и неуместно. Но тревожило меня отнюдь не это, Василий Иванович... дело в том, что я дал волю воображению.
--Нет, нет, ради бога, не надо. Именно этого я и хочу избежать. Факты ...
--Ну, я просто представил себе...--возразил Чумаченко, откидывая голову и вращая глазами.
--Дело, конечно, ваше. Вы начальник, но коль вы сами поручили мне расследование...Послушайте-- сказал настороженно Стороженко.--Вывод предельно
прост. Факты тоже. Вопрос в том, кто оставил определенный выбор следов. Посмотрите туда.--Он вытянул руку.--На корте видны три цепочки следов. Первая--следы жертвы ведут к ограде корта. Вторая-- следы туфель Брониславы Уховой ведут к ограде и возвращаются обратно. Третья--следы (пред- положительно) молодого Авдеенко ведут к ограде и обратно.
Так вот, следы покойного, а также Авдеенко нас не интересуют. Что до Авдеенко, то я намерен устроить ему хорошую взбучку за то, что он туда ходил; но его следы очень неглубокие, и он оставил их намного позже того времени, когда
произошло убийство. Итак, остается один-единственный вопрос: кто оставил среднюю цепочку следов—Бронислава Ухова или кто-то другой, надевший ее туфли? Если эти следы принадлежат ей,
она и есть убийца. Если нет, виновен кто-то другой. Все сводится только к этому. Здесь нет альтернативы.
--Отнюдь не обязательно,--возразил Чумаченко.
Стороженко прищурился:
--Не обязательно? Что вы хотите этим сказать? Девушка либо виновна, либо нет.
--Позвольте мне, как Икару, немного воспарить над грешной землей,--сказал Чумаченко.--Как вы оцениваете эту ситуацию?
--Я считаю, что девушка невиновна. Пойдите и взгляните на эти следы. Они слишком глубоки и не могут принадлежать ей. Это раз. Вот как я представляю себе то, что здесь произошло.
Последний раз Добронравова видели живым в пять минут восьмого. К этому времепи дождь прекратился и вся компания сидела в павильоне.--Стороженко протянул руку и костяшками пальцев постучал по стене.--Через минуту я расска-
жу вам об одном странном происшествии, которое случилось тогда и которое почти доказывает, что ни один из них не мог быть убийцей.
Когда дождь перестал, наша четверка расста-
лась. Авдеенко и эта девушка, Ухова, пошли на подъездную дорогу: Авдеенко собирался домой. Добронравов отправился провожать госпожу Сазонову --ее дом всего в нескольких шагах отсюда,--он хотел забрать книгу и портсигар, которые оставил у нее. Из дома госпожи Сазоновой он вышел в пять минут восьмого. Он нес с собой все то, что вы видите на крыльце: теннисную ракетку, теннисные мячи и книгу. Он пришел сюда по тропинке между гаражом и теннисным кортом.
Дальнейшее лишь предположение. Я думаю, что здесь его ждал некто, надевший теннисные туфли Брониславы Уховой. Убийца под каким-то предлогом заманил Добронравова на корт, там задушил его и оставил цепочку следов, чтобы свалить вину на
госпожу Ухову. Убийца не учел того, что после грозы поверхность корта сделалась гораздо мягче, чем можно было предвидеть и его следы окажутся гораздо более глубокими, чем следы Брониславы.
Ну хорошо,--продолжал Стороженко, заметив недоверчиое выражение начальника и для вящей убедительности подняв палец.--В двадцать минут восьмого девушка сама спустилась сюда. Она увидела тело Добронравова и у нее хватило ума понять, что ее заманили в ловушку. Затем появился Авдеенко. Они все обговорили, и Авдеенко решил разрыхлить следы граблями, чтобы их было невозможно иден-
тифицировать.
Стороженко сделал небольшую паузу. Он принялся вышагивать по траве, время от времени заглядывая в боковое окно павильона. Затем его острый, скептический взгляд вновь обратился на Чумаченко.
--Разумеется, именно это он и собирался сделать! Уничтожить следы. Из зловещего эпизода с граблями Никита Владимирович и эта стерва Мария раздули целую историю. Они из кожи вон лезли, чтобы сделать из Авдеенко убийцу. Говорят, что он угрожал Добронравову. Но как именно? По словам госпожи Сазоновой, он сказал: «Если мы не будем осторожны, то еще до исхода этого дня произойдет убийство». И девица Ухова согласилась с ним. Позднее он пригрозил дать Добронравову в глаз; а еще позже сказал: «Ты сделал свою последнюю пакостъ».
Признаться, все это звучит подозрительно, пока не выяснены все обстоятельства. Я еще не допрашивал его, так что не могу судить. Если девица действительно виновна, то не исключено, что он ее соучастник; даже наверняка соучастник. Но сам он не убивал Добронравова--взгляните на следы. Итак, мы возвращаемся к вопросу: принадлежат эти следы Брониславе Уховой или не принадлежат? Я говорю, что нет. А что скажете вы?
Чумаченко засопел громко и выразительно, словно бросая вызов. Он наклонился и, посмотрев на крыльцо, стал раздвигать траву. Затем он, мигая, посмотрел на корт, где судебно-медицинский эксперт, в лице доктора Шнайдера, как раз придавал телу Добронравова сидячее положение.
--Я уже говорил,--повторил полковни к, поворачиваясь к Стороженко,--что дал волю своему воображению.
--Так не делайте этого больше. Факты ...
--По правде говоря,--сказал Чумаченко, поднимая трость, с которой в последнее время не расставался и тыкая ею в Стороженко с таким видом, будто наклады-
вал заклятие,--вы делаете то же самое.—Он снова поднял трость и внимательно посмотрел на неё, словно в ней находился ответ. Трость ему была не нужна, но он находил забавным использовать трость, как принадлежность к определённому кругу жителей Одессы.
--И что же я делаю?—Удивился Стороженко.
--Даете волю воображению. Вы хотите верить тому, о чем говорите; вы считаете почти доказанным то, о чем говорите, но в глубине души вас терзают дьявольские сомнеция. Почему?
--Чепуха!
-Ну-ну!,--ответил Чумаченко,--я знаю вас вот уже двадцать пять лет. Я знаю, когда вы на-
ходитесь на грани срыва, и сейчас один из тех случаев. Прежде всего, что вы хотите от меня услышать? Мои возможности, как полицейского по сравнению с вами--в чем я с удовольствием
признаюсь--крайне ограниченны. Я имею в виду способность бегать, выслеживать и так далее. Но я мог  сказать вам, кто взломал сейф Исаака Гоулдбаума. Одноглазый Грач. Если бы я предпринял попытку кого-то выследить, то этот человек чувствовал бы себя в такой же безопасности, как если бы по Дерибасовской за ним следовала бы сама статуя. Равно как я не могу взглянуть на отпечатки ног и тут же сказать, кому они принадлежат. Но мне доставляет истинное наслаждение всякие темные дела. Если вывод столь прост, зачем я здесь, когда есть куча инспекторов? Вы хотите сказать, что здесь тёмное дело? А есть ли здесь оно вообще?
Некоторое время Стороженко хранил молчание: суровый, прямой человек с крепкой челюстью, прямыми волосами и усами цвета темной стали. Когда он волновался, его глаза из серых становились черными, как и теперь. Какое-то мгновение он стоял весь напрягшись и сцепив пальцы. Затем
еще плотнее натянул на голову фуражку.
--Да, есть,--признался он.--Девица Ухова не могла
оставить таких следов. Как, к несчастью, и никто другой.
--А вот это уже лучше. Есть еще подозреваемые?
--Парень по имени Виктор Гюго,--почти прокричал Стороженко. --Он не просто подозреваемый, он первый подозреваемый. Учитывая всю эту шумиху вокруг Нины Полищук, он идеальный кандидат. У него были мотив, возможность и, прежде всего, темперамент.-- Стороженко вкратце напомнил дело Нины Полищук.-- Мотив, который в принципе мог бы показаться неубедительным, здесь имеет решающее значение. Виктор Гюго, что называется, горячая голова, но при этом хладнокровен. Он выступает в «Олимпии».
Чумаченко  заморгал:
--Вы имеете в виду мюзик-холл «Олимпия»? Чем он там занимается?
--Он акробат. Сенсационный номер на канате и трапеции; кроме того, ходит на руках, выделывает кульбиты. Он не очень знаменит, разве что блистает в номере под названием «Летающие призраки». Гюго--смышленый парень с дьявольским чувством юмора. К тому же весьма обаятельный. Но он обожает эту девицу Полищук и убил Добронравова за подлость, которую тот совершил.--Стороженко поднял плечи. В его словах вдруг послышалась горечь.--Пожалуй, здесь есть доля и моей вины. Я предупреждал
старика, доктора Васильева. Если бы он не посмеялся над моими словами, я поставил бы полицейский пост.
Но я потерял терпение и ушел. Узнав, что сегодня днем Гюго видели по соседству с этим домом, я поспешил вернуться. И вот что застал.--Он показал рукой на труп.--Так вот, господин полковник, я практически уверен, что Виктор Гюго тоже был здесь,
на корте. Госпожа Сазонова говорит, что кто-то заходил в павильон и оставил газету, нарочно развернутую на странице с описанием дела Нины Полищук.
Если кому-то и пришла в голову такая проделка, то можно биться об заклад, что именно Гюго. Между прочим, газеты там уже нет. Если кому-то и пришла в голову мысль убить Добронравова, надев для этого чужую обувь, то только Гюго. Я уверен, что он был в этом самом павильоне. Услышав об убийстве, я сразу сказал себе, что в нем замешан Виктор Гюго.
Вот только ...
--Только ...
--Только это,--сказал Стороженко и выразительно кивнул в сторону цепочки следов.--Он так же не мог оставить эти следы в туфлях четвертого размера, как и молодой Авдеенко. Гюго, кстати его настоящая фамилия Андрей Квашня, довольно высокий, долговязый парень с ногами что твои речные баржи. Это невозможно.
Затем, в качестве возможной подозреваемой, следует сама Нина Полищук. К этому варианту я отношусь не слишком серьезно. Не думаю, чтобы хоть одна женщина была способна сегодня попытаться покончитъ с собой, а завтра совершить убийство. Но должно быть, после неудавшегося самоубийства она была крайне раздосадована, а прощальная записка, которую она оставила, полна такой горечи, такой обиды на Добронравова, что легко заключить--
писавшая ее способна на все. Но и тут мы вновь наталкиваемся на одно и то же проклятое препятствие! Она невысока ростом. Она могла (даю волю фантазии) надеть туфли четвертого размера. Но ее вес не превышает шестидесяти килограмм, и она, как и Бронислава Ухова, не могла оставить такие глубокие следы.
Стороженко снова сделал паузу. Слегка наклонившись вперед, он сосредоточенно постукивал пальцем левой руки по ладони правой.
--Вы начинаете понимать,--спросил он,--почему
это дело одновременно такое простое и такое дьявольски сложное?
--Да,--сказал Чумаченко.
--Хорошо. С одной стороны,--Стороженко повернул левую руку ладонью вверх,--мы имеем Брониславу Ухову и Максима Авдеенко. Любой из них мог совершить убийство. Но не совершил. Бронислава Ухова могла носить туфли маленького размера, но не могла оставить такие глубокие следы. Максим Авдеенко мог оставить глубокие следы, но не мог надеть такие маленькие туфли. С другой стороны,--он повернул правую руку ладонью вверх,--мы имеем Виктора Гюго, простите, но я буду называть его  тем именем, под которым он более известен, иНину Полищук. Следовательно ...--Он осекся.
Из-за ограды теннисного корта вышел судебно-медицинский эксперт, доктор Шнайдер. Он нес шарф, которым был задушен Филипп Добронравов, сло-
женную вдвое, толстую мягкую ленту,расширяющуюся на концах.
--Ну что, доктор?--осведомился Стороженко.
--Полагаю,--ответил Шнайдер,--следует дождаться вскрытия, но это чистая формальность. Я могу сказать вам, чем его убили. Вот этим.--Он потряс шарфом.-- Труп, если позволите, я забираю с собой. Но я подумал, что шарф вам может понадобиться. На одном конце он весь разорван ногтями.
Стороженко кивнул:
--Я это заметил. Труп можете забрать. Из карманов я все вынул.--Он посмотрел на Чумаченко, ожидая реауции начальника. Тот промолчал. Стороженко возвысил голос.--Все в порядке, ребята.
Они молча ждали, пока тело пронесут мимо.
Судебно-медицинский эксперт, казалось, был в некоторой нерешительности.
--Я могу сказать вам еще кое-что,--предложил он. --Кто-то подбрасывает ложные улики.
Чумаченко и Стороженко резко обернулись.
--Кто-то,--продолжал доктор Шнайдер,--когда мальчик был уже мертв, пытался развязать шарф и ослабил узел. Это, конечно, не мое дело, но я решил вам сказать.
--Вы имеете в виду, что это сделал убийца?
--Не знаю. Возможно, и убийца. Хотя душители, как правило, так не поступают. Увидев дело рук своих, они обычно теряют голову и сматываются. Это все, господа офицеры. До свидания.
Стороженко пристально посмотрел доктору вслед.
--Теряют голову и сматываются,--сказал он, переводя взгляд на шарф.--Однако не думаю, чтобы этот убийца потерял голову. Послушайте. Я говорил вам, в чем состоит главное затруднение. Я говорил, что... Игорь Анатольевич! Вы со мной?
И действительно, вот уже несколько минут, как Чумаченко, казалось, не слушал. Сперва он медленно переводил взгляд с одного конца корта на другой; затем, взглянув поверх высокой проволочной ограды, вновь опустил глаза и стал рассматривать узкую полоску травы за ней. Казалось, его заворожило упоминание об акробате. На его широком  лице застыло отсутствующее, крайне пе соответ-
ствующее ситуации выражение, похожее па усмешку. Наконец, с сосредоточенной рассеянностью он вынул сигарету и зажал ее в уголке рта, словно стараясь изобразить из себя редактора отдела новостей какой-нибудь чрезвычайно крутой газеты.
--Я бодрствую, --возразил он на возглас своего заместителя.--Я размышлял... так вот, я размышлял о редком хладнокровии некоей особы.
--А? Кто же эта особа?
--Бронислава Ухова.
--Интересно. Продолжайте,--заинтересовался Стороженко, привыкший к неожиданным выводам своего начальника. Правда, не всегда соглашавшегося с ними.
Чумаченко пожевал сигарету.
--Давайте,--произнес он с крайне огорченным ви-
дом,--давайте восстановим, как девица Ухова обнаружила тело. Предположим, что она говорит правду. В таком случае в двадцать минут восьмого она спускается сюда, чтобы...--Чумаченко помолчал.-- Кстати, об этом я, кажется, не слышал. Зачем она все-таки спустилась сюда?
Стороженко проявлял явное нетерпение.
--Ах, я не знаю. Чтобы забрать корзину для пикников или что-то в этом роде.
--Корзину для пикников? Почему она ей понадоби-
лась?
--За ней её послала Мария,--объяснил Стороженко.--Звучит нелепо, но надо знать Марию. Затем следовало прихватить вешалки для одежды. Мария сушит на корте выстиранные вещи. Кстати, вот еще что: никак не могу понять, какое положение она занимает в этом доме. Волнуясь, называет хозяина по имени, но на ней вся стирка и глаженье. Отдает распоряжения даже девице Уховой, но получает
их от других слуг. Ума не приложу. что она здесь такое.
Чумаченко, казалось, не слышал.
--Корзина для пикников,--задумчиво произнес он. Затем заглянул в окно павильона. Его взгляд лениво скользнул по двум скамейкам, ряду шкафов, потрепанному предмету, похожему на большой баул.--Я не вижу там никакой корзины. Девица ее забрала?
--Нет. Она увидела тело Добронравова и ...
-- И не побежала на корт, чтобы посмотреть, что случилось,--заключил Чумаченко.
Их глаза встретились.
--Подполковник,--с громоподобной искренностью продолжал  Чумаченко,--я ничего не имею против милой девицы. На вас явно произвели впечатление ее прекрасные глаза. Она, при том, что мне известно о ней, вполне может являть собой прекраснейшее создание. Но неужели вас ничуть не поражает ее нечеловеческое присутствие духа?
--Да, но ...
--Минуту. Поставьте себя на ее место. Она приходит сюда за корзиной для пикников. После грозы еще довольно темно, а среди деревьев еще темнее. Неожиданно она наталкивается на тело человека, за которого намеревалась выйти замуж. Единственное, что она видит, и видит поразителыю ясно,--задушенный человек, который лежит в
конце цепочки неясных следов на песке. Знаете, как поступает в такой ситуации большинство людей? Естественным порывом--для кого угодно--было бы броситься вперед и посмотреть, что случилось. Ну?
--Я знаю, но ...
--Так что же ей помешало подойти ближе, что заставило остановиться у двери корта? Потрясение? Страх? Отвращение? Это мы могли бы понять. Но она говорит--нет. Если я вас правильно понял, то даже в такую минуту она разглядела следы на корте. И в них ей что-то показалось странным. Она заметила, что они такого же размера, как ее собственные туфли. Она сравнила следы со своими туфлями и вспомнила, что оставила запасную пару в этом павильоне. И, сообразив, что перед ней ловушка, останови-
лась на сухой земле.--Чумаченко снова скосил глаза на землю. Затем добавил более мягко.--Это не просто невозможно. Это невероятно.
Стороженко угрюмо кивнул, в очередной раз поражаясь воображению своего начальника.
--Да, да, все это я знаю,--проговорил он с заметным раздражением.--Мне это тоже пришло в голову. Первое, о чем я хочу спросить ее,--каким образом, едва взглянув на корт, она сразу узнала следы от своих собственных туфель. Но вы ведь понимаете, что это не улика? Приведите
мне хоть один пример того, что девушка, которая весит около шестидесяти килограмм, ступала бы так тяжело ...
Его неуверенный взгляд остановился на боковом окне павильона. Он немного помолчал, а затем проговорил резко:
--Послушайте, полковник. Интересно, что находится в этой штуковине?
--В какой штуковине?
--В этом старом бауле. Вот там, в углу.
--Не знаю. Вы заглядывали в него?
--Нет, но ...
--Господин подполковник!--раздался громкий голос с теннисного корта. Один из полицейских, снимавших оттиски следов, поспешно поднялся с колен.--У меня кое-что есть, что может вас заинтересовать,--продолжал он.
Затем быстро прошел через уже высохший корт, открыл дверь и подошел к павильону, неся что-то на открытой ладони.
--Это кусок ногтя,--сообщил сержант.--Похо-
же, женский: во всяком случае, покрыт красным лаком. Сверкнул в свете прожекторов.
-- Где вы его нашли? Рядом с телом?
--Нет. Между двумя цепочками следов. Следы убитого мы обозначили буквой А, женские следы буквой В и следы второго мужчины буквой С. Он лежал на земле между В и С, ближе к С, метрах в пяти от проволочной двери.
Стогроженко  осмотрел кусочек ногтя и взглянул на Чумаченко, который, не глядя на него, что-то про-
бурчал себе под нос.
--Положите его в целлофановый пакет,--сухо сказал Стороженко.--Пакет надпишите. Также отметьте его местонахождение на плане, который вы чертите.-- Он бросил на начальника пылающий взгляд; он редко краснел, и темные с проседью усы и брови резко выделялись на жестком, бледном лице, но теперь кровь прилила к щекам.--Не знаю, сломан ли ноготь у девицы Уховой. Не заметил, хотя помню, что ногти у нее именно такого цвета. Но у нас скоро будет
возможность проверить. И если эта молодая девушка наплела мне кучу небылиц, то, кляпусь Богом ...
--Успокойтесь ...
--Повторяю ...
--Послушайте,--мягко возразил Чумаченко.--Вот уже двадцать пять лет, как я пытаюсь привить вам принципы душевного равновесия. Но вы никак не поддаетесь. Вы всегда со страстью, чтобы не сказать буйно, бросаетесь в одном направлении. Но если вы случайно обнаруживаете некоторую шаткость вашей первоначальной идеи, то всегда столь же буйно бросаетесь в противоположном направлении. Тому,
что на корте оказался этот кусочек ногтя, может найтись самое невинное обьяснение,
--Хорошо бы ему найтись.
--К тому же,--продолжал Чумаченко, который тоже
понемногу распалялся,--в своих рассуждениях вы допускаете элементарную ошибку. Я хотел обратить на это ваше внимание еще тогда, когда вы ополчились на мое воображение. Впрочем, пока оставим это. Что вы намерены делать?
--Намерен?--прорычал Стороженко.—Намерен?-- Он достал из нагрудного кармана записную книжку и положил ее на крыльцо павильона. Рядом с ней он положил сине-белый шарф. Затем вынул карандаш, перочинный нож и открыл лезвие.--Кусок сломанного ногтя! Ноготь зацепился именно за этот шарф! Намерен? Я собираюсь немедленно вызвать сюда эту молодую парочку, вот что я намерен сделать. И если только они не выложат мне все начистоту! ..Инспектор Волков! Пришлите их сюда.
Он принялся точить карандаш. Когда появились Максим и Бронислава, нож все еще скрипел по грифелю, издавая резкие, неприятные звуки.
АМЕШАТЕЛЬСТВО

На сей раз ожидание перед самой калиткой отнюдь не
благотворно подействовало на нервы Хыо. Он понимал,
что Хедли намеренно тянул время, и старался успокоить-
ся. Они с Брепдой ждали в присутствии констебля, кото-
рый не был расположен вступать в беседу.

Подняв голову, они разглядывали звезды и почти не
разговаривали; хуже всего было, когда мимо проносили
тело Фрэпка, ярко освещенное фарами автомобилей, сто-
явших на подъездпой дороге.
- Сюда, сэр, - сказал наконец констебль.
- Нам ... нам войти вместе? - спроспла Брснда, слов-
На сей раз ожидание перед самой калиткой отнюдь не
благотворно подействовало на нервы Хыо. Он понимал,
что Хедли намеренно тянул время, и старался успокоить-
ся. Они с Брепдой ждали в присутствии констебля, кото-
рый не был расположен вступать в беседу.

Подняв голову, они разглядывали звезды и почти не
разговаривали; хуже всего было, когда мимо проносили
тело Фрэпка, ярко освещенное фарами автомобилей, сто-
явших на подъездпой дороге.
- Сюда, сэр, - сказал наконец констебль.
- Нам ... нам войти вместе? - спроспла Брснда, слов-















        Г Л А В А  6

 На сей раз ожидание перед самой калиткой отнюдь не благотворно подействовало на нервы Максима. Он понимал, что Стороженко намеренно тянул время, и старался успокоиться. Они с Брониславой ждали в присутствии полицейского, который не был расположен вступать в беседу. Подняв голову, они разглядывали звезды и почти не разговаривали; хуже всего было, когда мимо проносили тело Филиппа, ярко освещенное фарами автомобилей, стоявших на подъездной дороге.
--Сюда,--сказал наконец полицейский.
--Нам... нам войти вместе?--спросила Бронислава, словно стояли перед кабинетом дантиста
--Да. Сюда, пожалуйста.
Входя в обширную зону, освещенную голубоватым сиянием прожекторов, Максим представлял себе не столько кабинет дантиста, сколько стадион или боксерский ринг; скажем, ринг в спортивном клубе. Он убеждал себя, что совершенно спокоен, но в груди его ощущалась неприятная пустота, а ноги слегка дрожали. На всем пути к павильону за каждым их шагом следило множество глаз. Глаза отмечали каждое их движение. Поставив одну ногу на крыльцо павильона, подполковник Стороженко затачивал карандаш, приставив его к колену. Он выпрямился, всем своим видом выражая беспредельную вежливость и учтивость; слишком подчеркнутую учтивость, подумал Максим. Нервы его напряглись до состояния предельной восприимчивости, и он всем своим существом чуял неладное. Стороженко, чьи потемневшие глаза буквально сверлили собеседника и, казалось, жадно поглощали все, что находилось в пределах их видимости, приветствовал молодых людей с дружелюбной улыбкой и обменялся с Максимом рукопожатиями.
--Добрый вечер господин Авдеенко. Не имел удоволь-
ствия встречаться с вами с ... позвольте, когда же мы ви-
делись последний раз? Должно быть, на процессе госпожи Самсоновой, не так ли?
--Вы правы, подполковник. На процессе госпожи Самсоновой. Я был среди защитников.
--Да, конечно. Вы были среди защитников,--подтвер-
дил Стороженко, несколько изменив интонацию.--Сожалею, что мне пришлось снова побеспокоить вас, госпожа Ухова.--Бронислава сдержанно кивпула.--Но нам необходимо уточнить несколько незначительных деталей, после чего мы больше не станем вас тревожить. Думаю, ни один из вас прежде не встречался с полковником Чумаченко?
Максим знал, что при любых других обстоятельствах в глазах Чумаченко зажглись бы огоньки. Его лицо засияло бы, как у старого короля Лир; от сдавленного смеха заколыхался бы  подбородок; он сорвал бы с головы фуражку и отвесил бы Брониславе низкий поклон. Но сейчас он просто коснулся околыша фуражки,
показав копну седеющих волос, свесившихся на одно ухо.
Он с некоторым беспокойством рассматривал незажжен ную сигарету, которую держал в руке. До крайности обостренные чувства Максима отметили и кое-что еще.
И Чумаченко, и Стороженко как бы невзначай бросили взгляд на правую руку Брониславы.
--Я бы хотел попросить вас сесть,--продолжал Стороженко,--но мне пришла в голову одна мысль. Мы вынесем сюда одну из этих скамеек.--Он просунулся в узкую дверь павильона.--Вот так,--заключил он, с громким
скрипом таща скамью по деревянному настилу крыльца.--
Нет, нет, нет, сядьте там ... оба. Я постою.
Они сели. Стороженко снова взглянул на правую руку Брониславы.
«Все в порядке,--сказал себе Максим. Проклятый кусок ногтя благополучно лежал в правом кармане его брюк.--Но неужели они что-то заподозрили?»
--Прежде всего,--продолжал Стороженко, держа на свету острие карандаша и внимательно разглядывая его,-- должен вам сказать, что я снял показания с госпожи Сазоновой. Поэтому от вас мне главным образом нужно ... скажем, подтверждение.--Он отвел взгляд от карандаша и приятно улыбнулся.
--Можете называть это как вам угодно,--сказала
Бронислава.
--Хорошо! Так вот, насколько я понимаю,--Стороженко
снова принялся изучать карандаш,--сегодня днем господин Авдеенко попросил вас разорвать вашу помолвку с господином Добронравовым. Господин Добронравов и госпожа Сазоноваа это слышали. И вы отказались. Это так?
Бронислава не ожидала нападения с этого фланга. Краска стала медленно заливать ее лицо.
--Да, я отказалась .... тогда.
--Понимаю. Вы имеете в виду, что позднее у вас был случай передумать?
--Полагаю, у меня всегда было намерение передумать.
--И однако, вы передумали несколько позже?
--Да.
--Почему, сударыня?
Бронислава слегка повернулась и бросила на Максима взгляд, молящий о помощи. Но Максим на какое-то мгновение потерял нить разговора. Он как бы невзначай сунул правую руку в карман брюк, дабы убедиться, что кусочек ногтя находится на месте. Но его там не было. Максима охватила паника. Его там не было. Пальцы Максима нащупали бензиновую зажигалку, табачные крошки, застрявшие в швах кармана,--и больше ничего.
Выронил. Но, боже мой, где? На корте, когда Катя за-
стала его врасплох? Случайно вытащил из кармана, кла-
дя туда зажигалку? На корте ... но где именно? Конечно,
они знают, знают, наверняка знают. Максим посмотрел на корт и тут же почувствовал на себе взгляд потемневших глаз Стороженко.
--Вижу, вы что-то нащупываете в кармане, господин Авдеенко. Вы хотите закурить?--Стороженко вынул пачку сигарет.--Угощайгесь.
--Нет, благодарю.
--А вы, госпожа Ухова?
--Нет, благодарю, не сейчас,--сказала Бронислава и откашлялась, чтобы прочистить горло.
--Как угодно. Так вернемся к вопросу о том, что вы все
же передумали.
И здесь Максим перебил его.
--Если не возражаете,--сказал он на удивление спокойным голосом,--то я позволю себе предположить, что в этом вопросе мы едва ли можем вам помочь.
Госпожа Ухова не питала к Добронравову неприязни. Она всего лишь не хотела выходить за него замуж. Что до меня, то могу откровешю признаться, что я считал его свиньей.-- И, слегка наклонив голову, добавил.--Любопытно, что думал о нем брат Нины Полищук?
Стрела попала в самое яблочко. Максим это понял. Но отвлечь Стороженко было не так-то просто.
--Он не слишком вам нравился, сударыня? Вы не
вышли бы за него даже ради пятидесяти тысяч рублей?
--Нет, не вышла бы. Кроме того, я и так не увидела
бы этих денег.
«Будь начеку»,--крикнул Максим про себя.
--Вы не увидели бы этих денег?--переспросил Стороженко.--=Что вы имеете в виду, сударыня?
Все деньги были завещаны Филиппу.
--Но, насколько я понимаю, вы наследовали вместе?
--Нет, нет, нет,--серьезно сказала Бронислава.—Попро сите адвокатов показать вам завещание. Дядя Реутов все устроил так, чтобы развод или раздельное проживание
были исключены. Я хочу сказать, что если бы мы пожени-
лисъ, получили деньги и через неделю развелись, то оста-
лись бы ни с чем. Пятьдесят тысяч рублей--это немалый
капитал. Он вложен с прибылью от шести до восьми про-
центов и приносит около четырех тысяч годового дохода.
Филипп должен был получать проценты до тех пор, пока мы
не разведемся или не разъедемся. Конечно, теоретически
это было совместное наследство, поскольку я должна была
получать свою долю из этой суммы. Однако в действитель-
ности это не совсем так: Филипп твердо решил вложить все
деньги в сеть ночных клубов, и ни один из нас не имел бы
права трогать капитал до тех пор, пока другой ...
Она замолчала.
--Понятно,--кивнул Стороженко, внимательно рассма тривая кончик карандаша.--Пока другой не умрет. Итак, теперь все принадлежит вам без каких бы то ни было ограничений. Это так?
Самообладанием или видимостью самообладания Брониславы оставалось только восхищаться. Она вздернула подбородок и машинально отбросила волосы со лба. Затем положила ногу на ногу и стала быстро, резко и нервно качать носком туфли. Вот и все.
Максим четко видел все окружающие предметы: скамью, на которой они сидели, как двое школьников; ракетку Филиппа, лежавшую почти у их ног; маленький павильон с горевшим внутри фонарем; даже край корзины для пикников, стоявшей за открытой дверью. Ему стоило некоторого усилия отвести от нее взгляд. Где же он потерял кусочек ногтя?
--Я не это имела в виду,--сказала Бронислава.--Послу-
шайте, к чему строить подобные предположения?
--Я не строил никаких предположений, госпожа Ухова.
 Я лишь повторил то, что вы сказали. Вы знали об этом
условии, господин Авдеенко?
--Да.
--Вы знали об этом. Понятно.--Стороженко наконец остался доволен тем, как заточен карандаш.--Ненадолго ос-
тавим этот вопрос и вернемся к тому времени, когда все
вы пришли сюда поиграть в тенпис. Господин Авдеенко, если не ошибаюсь, кое-кто слышал, как вы сказали: «Если мы не будем осторожны, то еще до исхода дня случится убийство». И госпожа Ухова с вами согласилась.
--Да.
--Что вы имели в виду?
Максим рассмеялся:
--Ничего, ровно ничего, господин подполковник. Если ваш осведомитель слышал и остальное, то вам известно: мы сошлись на том, что у всех перед грозой разыгрались нервы.--Он помолчал.--Вы способны это понять? Вы сами не страдали от жары? Не могли из-за нее поддаться искушению сказать или сделать нечто такое, чего говорить и делать не следует?
Стороженко резко повернулся:
--Что вы имеете в виду, господин Авдеенко?
А кто его знает что. Только стрела вновь попала в са-
мое яблочко.
--Ничего, ровным счетом ничего, инспектор. У меня нет никакой задней мысли.
--Вы стали играть в теннис,--продолжал Стороженко.--
Я хочу узнать об этом как можно подробнее. Вы и госпожа Сазонова играли против госпожи Уховой и господина Добронравова? 
--Да.
--Госпоже Уховой и господину Добронравову досталась южная сторона корта. Вам и госпоже Сазоновой --северная; то есть та сторона, где впоследствии было обнаружено тело гшосподина Добронравова? Это так?
Максим вслед за ним перевел взгляд на корт.
--Да, так.
--Вы играли, пока ...
--Пока не разразилась гроза, примерно до четверти седьмого.
--И как мне сказали, во время игры вы вновь угрожа-
ли Добронравову?
--Не совсем так. Я пригрозил ударить его.
--Но вместе с тем вы употребили слова: «Мне бы очень хотелось убить вас?»
--Возможно. Не помню.
--Понятно,--сказал Стороженко, не сводя с Максима тяжелого взгляда.--Во время игры произошло что-нибудь еще?
Приняв решение, Максим пошел ва-банк.
--Ничего такого, что мне бы запомнилось. Во всяком случае, ничего серьезного.--Он немного помолчал.--Если не считать того, что во время последнего гейма Бронислава, подавая мяч, сломала ноготь на среднем пальце. Еще и поэтому она не горела желанием продолжать игру.
Молчание. Молчание настолько полное, что Максим мог слышать, как трепещут крылышки мотылька, вьющегося вокруг фонаря в павильоне. Все собравшиеся смотрели на него во все глаза. И вновь ему потребовалось усилие, чтобы отвести взгляд от корзины для пикников.
--Похоже, вы почему-то мне не верите,--сказал Максим,--я не знал, что это так важно. Но это правда. Ведь так, Бронислава?
--Конечно правда,--ответила Бронислава, изобразив легкий смешок.--Взгляните!--Она вытянула руку.--Если
вы, господин Стороженко, когда-нибудь играли в теннис, то знаете, что удар приходится по среднему пальцу, когда дер-
жишь ракетку свободно. Когда ноготь обломился, было
страшно больно, но потом я об этом забыла. Но почему
вы спрашиваете?
Снова молчание. Стороженко зашел им за спину и направился по траве к другой стороне крыльца. Он поднял предмет, в котором оба узнали шарф Филиппа. Затем он вернулся и встал перед ними с шарфом в руках.
--Значит,--заявил он с довольным видом-- вы сломали ноготь, играя в теннис?
--Да, конечно.
--На корте?
--Да.
--Как раз об этом я собирался спросить вас. Думаю,
мы нашли обломанный кончик ногтя. Сержант!
--Да, господин подполковник?
--Будьте так любезны, дайте мне пакет. Да, думаю, это
так. Вы не возражаете, сударыня? Благодарю вас... Госпожа Ухова, вы и господин Добронравов играли с южной стороны сетки. Чем вы объясните тот факт, что мы нашли этот кусочек ногтя на северной стороне в нескольких сантиметрах от тела господина Добронравова?
--Тем,--не задумываясь, выпалил Максим,--что во вре-
мя последнего гейма она играла на северной стороне.
--Она ...
Максим умышленно посмотрел прямо в глаза полицейскому:
--Послушайте. Представьте положение игроков. Счет
был пять-два в пользу Брониславы и Филиппа. Они стояли с
этой стороны сетки; Бронислава подавала мяч и выиграла очко в восьмом гейме. В последний раз Бронислава подавала на Катю. Это значит, что она стояла на месте подачи с восточной стороны и бросала мяч к павильону, туда, где мы сейчас стоим. Вы, вероятно, нашли этот ноготь где-то поблизости от цепочек следов, может быть, в трёх-четырёх метрах от проволочной двери.
После очередного затянувшегося молчания он добавил:
--Понимаю, именно там вы его и нашли, почему и ус-
мотрели в находке некий зловещий смысл. Бросьте, господин подполковник. Я уже давно мог бы рассказать вам об этом.
Максим откинулся на спинку скамьи. Он слегка улыбнулся и небрежно положил руку на запястье Брониславы. Бронислава улыбнулась ему, но рука ее была холодна как лед. Стоявший па заднем плане Чумаченко--казавшийся сонным--тоже слегка улыбнулся, бросил взгляд на Стороженко и сделал жест рукой, словно ставил на место шахматную фигуру.
--Шах,--сказал Чумаченко.
Стороженко положил целлофановый пакетик в карман. Он был сама любезность.
--Послушайте, господин Авдеенко! Неужели вы действительно думаете, что я этому поверю?
--Естественно. Ведь это правда.
--Надеюсь, что да,--изрек Стороженко, пристально глядя на Максима.--Мы должны проверить, знает ли об этом инциденте гогспожа Сазонова. Сержант! Сходите к ней и
попросите ее присоединиться к нам. Можете пригласить и
доктора Васильева.--Он снова оживился.--Мне говорили, что, когда разразилась гроза, вы, все четверо, укрылись в этом павильоне ...
Максим кивнул:
--Да. И нашли газету с заметкой о неудавшемся само-
убийстве Нины Полищук. Какой-то посторонний человек
совсем недавно оставил ее там. Это обстоятельство вывело
Филиппа из себя, хоть он и не хотел в этом признаться.
Интересно, подумал он, насколько сильное впечатление может произвести имя Нины Полищук. Он не имел малейшего представления о том, что за ним скрывается, по намеревался воспользоваться им еще и еще.
Стороженко раскрыл записную книжку.
--Значит, у вас создалось впечатление, будто господин Добронравов вышел из равновесия?
--Да. И не у меня одного. Катя Сазоноват съязвила
по этому поводу и поинтересовалась, что с ним.
--И он объяснил?
--Нет. Боюсь, что нет.
--Но почему у вас создалось впечатление, будто он не в себе?
--Я могу вам ответить,--вмешалась Бронислава. Она слегка повернула голову, и свет из двери павильона засверкал в ее глазах, осветил полуоткрытые губы, лицо, окрашенное легким румянцем.--Он вел себя в свойственной ему манере. Зная его, нельзя было ошибиться. Потом мы заговорили о вас. Вам следует знать это, господин Стороженко. Мы принялись рассуждать о способах совершения убийства.
Для Стороженко такое заявление было новостью, как ни старался он скрыть свое удивление. Он резко вскинул голову:
--О способах?. Продолжайте! Госпожа Сазонова ничего не говорила об этом.
--Возможно, нет,--сказала Бронислава, не сводя глаз с угла навеса над крыльцом.--Катя первая представляла свой способ: она сказала, что ее подозревали в убийстве мужа и что, услышав о вашем приезде сюда, она ужас-
но испугалась, не обнаружила ли полиция новых улик.
Всеобщее изумление. Стороженко посмотрел на Чумаченко.
--Госпожа Ухова, это что, шутка?
--Ах, не знаю,--раздраженно ответила Бронислава.-- Потом она все обернула в шутку, но у меня возникли сомне-
ния.--И далее Бронислава подробно рассказала о том, что
было сказано в павильоне.--Видите ли, мой способ убий-
ства был удушение,--объяснила она, и в ее широко рас-
крытых голубых глазах читалась мольба о том, чтобы ей
верили.--Поэтому я и не побежала на корт, увидев, что
там лежит Филипп. Неужели вы думаете, что при других об-
стоятельствах я сразу не бросилась бы туда? Я ведь не чу-
довище. Я не побежала туда  именно потому, что он был задушен. У меня создалось впечатление, что кошмар стал реальностью. Я не могла сдвинуться с места.
--Так вот оно что,--пробормотал Стороженко.
Он снова бросил взгляд на Чумаченко; тот что-то
проворчал. Чаши весов стали едва заметно клониться в их
пользу. По выражению лица Стороженко ни о чем нельзя было судить, по Максиму оно говорило о многом.
--Я отлично понимала: здесь что-то не так,--сказа-
ла Бронислава.--Любой понял бы. Когда ты сама делаешь
недвусмысленные намеки о том, что человека можно задушить шелковым шарфом, а после кого-то действительно душат шелковым шарфом, то это одновременно и смешно... и жутко!
В голосе Стороженко зазвучали примирительные нотки:
--Я это прекрасно понимаю, сударыня. Но как вы уз-
нали, что следы были оставлены вашими туфлями?
--А вот как. Сперва я ничего не заметила. Потом поду-
мала: «Что он здесь делает?». И увидела следы. Моя голова была занята теннисом, теннисом и только теннисом; следы были плоскими, словно от теннисных туфель, а здесь, кроме меня, никто не носит обувь такого маленького размера.
--И вы поняли, что это ловушка?
--О господи, нет! Я вовсе не думала о том, что это ло- вушка. Во всяком случае, тогда.--Бронислава широко откры-
ла глаза.--Я подумала лишь о том, что кто-то надел мои
туфли. И что я не могу к нему подойти. Вы видели его лицо? .
--Откровенно говоря, я и вам хотел задать этот во-
прос.--Стороженко говорил таким медоточивым тоном, что Максим снова поддался тревоге.--Попробуем все выстроить по порядку. В показаниях, которые вы недавно дали, необходимо уточнить несколько пунктов.
--Да.
--Значит, вы сказали,--Стороженко нахмурился,--что в семь часов, после грозы, Добронравов и госпожа Сазонова отправились к ней домой, а вы и господин Авдеенко
пошли к подъездной дороге. Вы сказали, что он поехал
домой. 
--Да.
--Но ведь совершенно очевидно, что господин Авдеенко домой не уехал. Куда он поехал?
--Не знаю,--ответила Бронислава, бросив быстрый взгляд на Максима.--Он сел в машину и уехал.
--Сел в машину,--задумчиво повторил Стороженко, и его карандаш стал описывать круги.--И уехал. Ясно. Насколько я понинаю, вы сразу пошли домой, на кухню. Теперь обратимся к тому, что не совсем ясно. Почему вы потом вернулись на корт?
Внутрешшй голос Максима отчаянно взывал к Брониславе: «Бронислава, если ты когда-нибудь способна была проявить осторожность, прояви ее и сейчас! Непременно прояви!». Его голова звенела от усилий телепатически передать Брониславе предупреждение. Напряжение среди присутствующих заметно возросло. Максим слышал  дыхание Чумаченко.
--Вы говорите, что горничная Мария попросила вас
пройти сюда и забрать ... а-э ... корзину для пикников. Пра-
вильно?
--Нет, нет. Не корзину для пикников. Баул для пик- ников.
--Баул для пикников?
--Да.
--Но какая разница?--осведомился Стороженко. Он почти шутил.--Разве это не одно и то же? Моя жена всегда заставляет меня таскать это, когда мы едем за город.
--Нет, нет. Это не одно и то же,--сказала Бронислава и
замолкла.
--Но что же это, сударыня. И где оно?
--Там,--оглянувшись через плечо, сказала Брони слава.--В углу. Отсюда его видно.
--Что? Этот чемодан? Та самая штука, на которую вы
постоянно поглядывали последние пятнадцать минут?--
Бронислава хотела было возразить, но Стороженко ее опередил. Он шагпул на низкое крыльцо и заглянул в дверь.--Не похоже, чтобы он мог кому-нибудь пригодиться. Зачем он ей понадобился? Что в нем?
Бронислава даже не пошевелилась.
--Кое-что из посуды и ... и термос.
--Посуда,--пробормотал Стороженко. По-прежнему дер- жась за косяк двери, он выгнул шею и посмотрел в сторо-
ну теннисного корта, где вилась цепочка следов.
--Видите ли,--затараторила Бронислава, словно могла таким способом отвлечь его внимание.--Он понадобился
Марии. Кроме того, я обещала Кате. Я дала ей торже ственное обещание, что сегодня же принесу его домой. По-
клялась, что принесу. Катя сказала, что он из хорошей
кожи и здесь напрасно сгниет.
Стороженко насторожился:
--Вы обещали госпоже Сазоновой принести его сегодня домой? 
--Да, обещала. Ведь так, Максим?
--Разумеется, так.
--Но на самом деле не принесли?
--Нет. Она сказала, что он из хорошей кожи и зря сгниет здесь ...
--Понимаю. Тяжелый? Он тяжелый, сударыня?
--Не очень.
Пробормотав извинения, Стороженко сунул голову в дверь павильона и протиснулся внутрь. Они видели, как он склонился над баулом. Затем он выпрямился, и до них донесся глухой голос:
--Вы совершенно правы.
Он обернулся, стукнувшись головой о фонарь, и когда
снова появился на крыльце, Максим с какой-то маниакальной отстраненностью увидел баул, который Стороженко держал двумя пальцами.
Он открыл замок. В бауле не было теннисных туфель; не было почти ничего. Если не считать двух чашек и треснувшей тарелки, баул для пикников был пуст.

Когда пришел сержант, Катя и Никита Владимирович сидели в саду небольшого уютного дома Сазоновой. Маленький сад окружала белёная стена трёх метров
высотой, под аркой калитки свисал миниатюрный фонарь.
По обеим сторонам лужайки, которую пересекала тропин-
ка, вымощенная камнями, росли розовые кусты. Фасад
дома оживляли французские окна с карнизами. Из окон
струился свет, такой же тусклый, как свет фонаря над ка-
литкой.
Никита Владимирович сидел в инвалидном кресле на колесах. Раскрыв зубами складной нож, он в полутьме предавался весьма кропотливому занятию--пытался одной рукой очистить яблоко. Катя сидела на ступеньке крыльца, обхватив руками колени и положив на них голову. Из инвалидного кресла доносились злобные, монотонные проклятия.
Катя подняла голову.
--Вы устали, бедненький,--сказала она.--Я дала вам
немного поесть. Почему бы вам не отправиться домой и не
прилечь?
--Прилечь!--сказал Никита Владимирович.--Похоже, все и каждый только о том и думают--о том, как бы мне прилечь! Сколько, по-вашему, мне лет? Не будь у меня сломана нога, я пробежал бы километр быстрее всех в этом городе. И в фехтовании обошел бы любого на семь уколов.
Катя вскинула глаза, вздрогнула и плотнее обхватила
колени.
--Я этого не потерплю,--заявил Никита Владимирович. --Это мой дом. Мой теннисный корт. Пока я хоть что-нибудь здесь значу, мне никто не будет приказывать.--После недолгого молчания Катя с удивлением услышала глухой смех доктора Васильева.--Впрочем, знаете ли, возможно, это и к лучшему. Спокойный подход ... осторожный подход ... драматический подход ...
Катя снова подняла голову:
--Никита Владимирович.
--Да?
--Кто, по-вашему, действительно убил Филиппа?
--Господин Выскочка—Авдеенко!.
--О да, знаю, вы говорили, что он.--В голосе Кати
звучало явное нетерпение.--Но кто истинный убийца?
--Господин Авдеенко,--повторил Никита Владимиро вич. Яблоко хрустнуло под его зубами.
За этот день Катя переоделась, возможно, раз в шес-
той. Ее покойный муж имел обыкновение повторять, что
она переоблачается из одного наряда в другой быстрее, чем любая из его знакомых женщин; и хоть опыт его продолжался недолго, это, скорее всего, была правда. Сегодня она уже успела сменить вечернее платье на другое --черное; и на его фоне белки ее глаз выделялись ярче, чем смуглая кожа.
--Я не знаю, о чем вы думаете,--сказала Катя сквозь
зубы.--Но одно мы обязаны сделать. Мы должны оста- новить Брониславу. Убедить ее перестать лгать.
--Вы полагаете, что Бронислава лжет?
--Конечно лжет. Я не так умна, как некоторые, и по- этому не доверяю всем этим умникам. И не надо ухмылять-
ся. Но что до меня ...
--Да.
--По-моему, все очень просто. Разве вы не понимаете,
что, когда убили беднягу Филиппа, на корте вообще не было никаких следов? Бронислава нашла его там и сама оставила все эти следы. Теперь она боится, что полиция обвинит ее в убийстве.
--Не обвинит,--сказал Никита Владимирович с набитым яблоком ртом.
--Почему нет? Почему?
--Следы слишком глубокие. Помимо всего прочего, кто-то ведь должен был убить Филиппа. Как мог убийца перейти через весь корт и вернуться назад, не оставив следов? Э-э?
--Какой вы глупый,--сказала Катя.--Не хочу ска-
зать, что очень, но все-таки глупый. Как же, по-вашему,
беднягу Филиппа умудрились заманить на корт? Вы же зпаете его аккуратность. Знаете, что он терпеть не мог, когда на его туфлях было хоть единое пятнышко.--В ее голосе звучала убежденность.—Пари--вот что это такое. По-
мните, как Филипп поспорил с Максимом Авдеенко по поводу гимнастики? Филипп держал пари ...
Никита Владимирович остановил ее.
--Я помню,--сказал он очень мягким голосом.--Час
назад я вспоминал об этом. Любопытно, помнит ли Авдеенко. Я очень хочу, чтобы вы запомнили это.
--Нечто подобное я и имею в виду. Что-то в таком роде,
но не совсем. Филипп был таким ребенком. Какой-нибудь
гнусный тип сказал. «Я могу сделать то-то и то-то». Филипп
возразил: «Нет, не можете». И они попробовали. Вероят-
но, что-то такое, после чего на корте не осталось следов:
например, длинный прыжок. Или прыжок с шестом--да,
скорее всего, именно прыжок с шестом. В Канаде это на-
зывается так.
И вновь Никита Владимирович прервал ее.
--Мировой рекорд по прыжкам с шестом в длину,--сказал он,--равен десяти метрам. Правда, этому рекорду по меньшей мере лет десять, но его еще никто не побил. Вы же предполагаете, что убийца прыгнул на расстояние в одиннадцать метров. Нет, ненаглядная моя. Нет. Олимпий ский чемпион в хорошей форме, как следует разбежав шись для толчка, мог бы прыгнуть на такое расстояние. Но чтобы прыгнуть на наш корт, ему пришлось бы встать спиной к проволочной ограде и прыгать без разбега. Нет. Это невозможно.—Никита Владимирович говорил быстрее обычного, каким-то заговорщическим тоном. Он снова
впился зубами в яблоко--Что же до прыжка с шестом, то
это хорошо. Очень хорошо! Но и здесь есть изъян. Наверное, вы подумали о нем, когда услышали про Авдеенко с граблями в руках?
--Я ни о чем подобном не думала. Мне это и в голову
не приходило.
--А вот я думал,--уверил ее доктор Васильев, понижая голос.--Я говорю--хорошо. При помощи граблей, а еще лучше подпорки для сушки белья, на небольшое расстояние можно прыгнуть. Но, повторяю, на небольшое, и возникает то же возражение: необходимо место для разбега. Нет, Катя. Пролететь по воздуху не способен ни один убийца.
Наступило молчание. Катя даже вздрогнула--так по-
разило ее то обстоятельство, что к Никите Владимировичу вернулась его обычная веселость. Еще час назад он буквально неистовствовал от горя, теперь же казался совсем другим человеком. Только Катя была свидетель ницей его слабости; она, как воплощение стойкости, стояла рядом с ним и, не говоря ни слова, держала его голову, словно он был действительпо болен.
А теперь Никита Владимирович вновь обрел свою лучшую форму. Он вновь был приветливым, обходительным собеседником; хозяином, который любит поражать посети телей своим гостеприимством; прекрасным рассказчиком, обожающим устраивать праздники. К нему вернулось былое обаяние. Он добавил:
--Нет. Бронислава говорит правду. Мне она не станет лгать.
--Почему вы так в этом уверены?
--Потому что она никогда не лгала мне,--ответил доктор Васильев и в голосе его звучала неподдельная искренность.--Раз Бронислава говорит, что не оставляла этих следов, значит, так оно и есть. Следы оставил кто-то другой, надев ее туфли,--ведь это просто, не правда ли? Не понимаю, почему вы не хотите признать этого.
--Я скажу почему,--резко ответила Катя.--Следу-
ющей новостью, которую вы узнаете, будет то, что эти сле- ды оставила я. Да, конечно, это абсурд,--продолжала
Катя.--Но, да будет вам известно, я тоже могу носить
обувь четвертого размера. К тому же сегодня я глупо по-
шутила, и это меня очень беспокоит.
--Кто,--пробормотал Никита Владимирович,--кто выдумал эту избитую фразу, что трусами нас делает сознание?
--По-моему, Библия или Шекспир.
--В этом ваша беда, Катя. Вы! Вы убили Филиппа? Не похоже! Видите ли, дорогая, я знаю, какие отношения свя-
зывали вас и Филиппа.
Катя заговорила еще более резко:
--Что вы имеете в виду?
Никита Владимирович усмехнулся, поудобней устроился в кресле, которое при этом заскрипело, и откинул голову на спинку. Она смутно видела, что он смотрит на звезды--бесчисленные звезды, усыпавшие небо, светлевшее над темной бездной сада.
--Интересно, где он сейчас,--сказал Никита Владимирович.--У этого мальчика был характер, черт возьми! Люблю, когда у парня есть характер! Да, Катя, я не возражал, боже упаси. Я знал, что он, бывало, не уходил из вашего дома раньше четырех утра. Знал, что ему это на пользу. От женщины, которая старше тебя, можно многому научиться. Вы понимаете?--Он поднял голову и подмигнул ей.--Ценный опыт,--продолжал доктор.--Хорошо, что это не могло помешать женитьбе мальчика. А я в этом уверен. В конце концов, Катя...э-э... мы с вами взрослые люди. Легкая
интрижка, вот и все. Это не слишком серьезно. К тому же
вы были слишком стары для него.
Глаза Кати расширились до невероятных размеров. Ее руки по-прежнему сжимали колени, и голова по прежнему лежала на них.
--Если на то пошло,--сказала она,--то вы гораздо
старше Брониславы и разница в годах между вами куда больше, чем между мной и Филиппом.
Инвалидное кресло заскрипело.
--Вы говорите,--продолжила Катя, и ее резкий голос громко прокатился по саду,--что мы взрослые люди.
Возможно, в этих местах, кроме нас, вообще нет взрослых людей. Поэтому мы можем быть откровенны друг с другом, не так ли?
--Моя дорогая...
--Я видела, как вы на нее смотрели. Говорят, что когда-то вы были любовником матери. Хотите получить и дочь?
--А вы, оказывается, злобная ведьма!--воскликнул он.
--Когда необходимо,--согласилась Катя,--то да. Хоть я и не люблю этого. Я люблю красивые вещи, одеж-
ду, цветы; люблю, когда меня окружают счастливые люди.
Но как бы то ни было, случилось несчастье. Я слишком
много пережила и поэтому имею большее право быть элоб-
ной ведьмой, чем любой из ваших знакомых. Я хочу знать.
Вам надо было устранить Филиппа, чтобы прижать Брониславу к стене?
--Вы хотите сказать, что я убил Филиппа?
--Не знаю.--Катя вздрогнула и подняла глаза к
небу. Никита Владимирович не возмутился и даже не обиделся. Левой рукой он настолько неловко отбросил огрызок яблока, что тот, ударившись об окно, отлетел к розовому кусту. Затем он заговорил с Катей таким вкрадчивым голосом, что та обернулась и внимательно посмотрела на него.
--За сегодняшний день я слышу это второй раз. Послу-
шайте. За кого вы принимаете меня? Неужели вы полага-
ете, что я из кожи вон лез, да, да, из кожи вон лез, а,
видит Бог, именно это я и делал, чтобы поженить Брониславуи Филиппа лишь затем, чтобы убить его за месяц до свадьбы? Едва ли у меня будут собственные дети. Вы полагаете, что мне вообще не нужны дети? Вы полагаете, что я мог бы убить Филиппа, именно Филиппа, а не кого-нибудь другого?
Катя повела плечами:
--Нет, пожалуй, нет. И тем не менее странно, ужасно
странно, что ...
Пожалуй, она и сама не знала, что имела в виду, и не-
произвольно протянула руку к его повязкам.
--Знаю,--сказал Никита Владимирович.--В детективном романе убийцей неизменно оказывается калека, сидящий в инвалидном кресле. Если бы речь шла о детективном романе, я уже давно заподозрил бы сам себя. Неужели вы думаете, что я в таком состоянии способен летать над теннисным кортом? Да ведь я выпрямиться и то не могу без того, чтобы не опереться на здоровую руку. Да, черт побери, я инвалид. И переломы--отнюдь не симуляция. Они причиняют мне адскую боль.--Он глубоко вздохнул.--Хотите --верьте, Катя, хотите--нет. Но это правда. Что же касается
Брониславы, то позвольте мне в минуты слабости быть сентиментальным глупцом. Это все.
И вновь молчание. Никиьа Владимирович настолько растрогался, что вынул платок и высморкался.
--Ну ... --проговорила Катя.
--Знаю, что, заговорив о Филиппе, я разбередил вашу
рану.
--Но, доктор, факт остается фактом, ведь кто-то убил Филиппа. Кто?
--Господин выскочка Авдеенко,--заявил Никита Владимирович.--И я знаю как ... Ш-ш-ш!
Наверное, в своем споре они распалились больше, чем сами думали. На лицах обоих появилось виноватое выражение, когда они услышали скрип садовой калитки и из-под арки вынырнула голова сержанта полиции. Появление полицейского было встречено звонким лаем. В приоткрытую дверь дома проскользнул белый шнуровой терьер и, неистово виляя хвостом, бросился через лужайку. За ним мчался еще один шнуровой терьер, он с такой силой наскочил на первого, что обе собаки отпрянули в разные стороны и, проскочив свою цель, вынуждены были развернуться и бежать обратно. Собаки с блестящими, восторженными глазами и маленькими, как у важных правительственных чиновников, бородками буквально захлебывались от восторга. С радостным заливистым лаем они подпрыгивали, вертелись в воздухе, извивались всем телом, подобно восточным танцовщицам, отчего сержанту  казалось, что с ним жаждут познакомиться не две, а целая
дюжина собак.
--Госпожа Сазонова? Если не возражаете, подполковник Стороженко хотел бы видеть вас на теннисном корте. И вас тоже, господин доктор, если это вас не затруднит.
--О!
Сержант  был человек добросовестный. Он за-
сек время и подсчитал, что от теннисного корта до дома
госпожи Сазоновой всего десять минут ходьбы. Но он был к
тому же человек заинтересованный; ему хотелось знать, что происходит на корте, однако его попытка поскорее доставить туда свидетелей успехом не увенчалась, поскольку собаки почувствовали к нему явную симпатию. Когда он вернулся со свидетелями, у него было чувство, будто он пропустил нечто важное.
Подполковник Стороженко стоял на крыльце павильона и вытряхивал большой кожаный баул. Сержант  находился слишком далеко и не мог видеть его содержимое.
Издалека донесся голос Стороженко:
--Вы совершенно правы, госпожа Ухова, он почти пуст.
В ответ едва слышно прозвучал голос Брониславы:
--Естественно. Но что вас в нем так заинтересовало?
--Ничего. Ничего. Я было подумал...--Стороженко с гро- хотом забросил баул обратно в павильон.--Очень хоро-
шо--я ошибся.--Он отряхнул руки.
Бронислава стояла на своем:
--О чем подумали? Что вы имеете в виду?
--А вы не догадываетесь?
--Нет.
--Если бы баул был набит посудой,--сказал Стороженко,то весил бы гораздо больше. Килограмм двадцать. А мне не нравится вид этих следов, хоть и не знаю почему. Я было подумал, что если бы вы несли корзину с посудой, немного пошатываясь, то оставили бы следы именно такой глубины. Теперь вам все известно.
Здесь Максим не выдержал:
--Но, господин ...
--Да, да, знаю,--прервал его Стороженко.--И вот мой от- вет: нет, я не думаю, чтобы кто-то выходил на корт, нагру-
женный целой тонной фарфора. Это было предположение,
которое нуждалось в проверке. Вот и все.
--Никита Владимирович!--прошептала Катя Сазонова.
Они ожидали у южного конца корта и сквозь проволочную ограду смотрели в направлении павильона. В свете прожекторов люди на крыльце казались неясными пятнами. Когда сержант отправился доложить о их приходе, Катя схватила доктора за руку.
--Так вот как это получилось,--выдохнула она.--
Черт возьми, доктор, что происходит? Корзина была набита
посудой.
--Неужели?
--Конечно. Неужели вы не помните? Вы ее несли ... Она запнулась.—Никита Владимирович, ангел мой, что у вас на уме?
--Вы не скажете им, что там была посуда,--отрезал
Никита Владимирович.
Катя отшатнулась от него, ударилась о проволоку и
резко выпрямилась, не сводя с него глаз. Она выглядела
почти величественно и заговорила высоким стилем, хотя голос ее звучал неестественно визгливо:
--По-моему, вы не в своем уме. Конечно, я все им скажу.
Сидя в инвалидном кресле, Никита Владимирович продолжал трясти головой.
--Вы хотите, чтобы настоящий убийца был схвачен?
--Конечно хочу!
--Вы хотите увидеть это сейчас? Через несколько минут.
--Естественно.
--Вы уверены, что хотите увидеть, как схватят насто-
ящего убийцу?--осведомился Никита Владимирович таким проникновенным тоном, что Катя еще крепче вцепилась в прутья ограды.--Тогда слушайте меня,--посоветовал доктор.-- Рассказ Брониславы чистая правда. Рассказ ... Брониславы ... правда. Здесь нет никакого обмана. Она сказала, что вообще не ходила на корт, значит, так оно и было. Я не знаю, что это за разговоры о посуде. Я не уносил оттуда никакой посуды, если вы это имели в виду. Когда, дьявол меня забери, я успел бы это сделать? С той минуты, как было обнаружено тело Филиппа, я все время находился либо с вами, либо со Стороженко. Разве не так?
--Да, так.
--Посуда не имеет к делу никакого отношения. И Бронислава здесь вовсе ни при чем. Вы слышите? Ни при чем. И вы не будете вмешивать ее в это дело, рассказывая о том, что было в корзине. Поняли?--Он весь дрожал.
--Никита Владимирович, я намерена исполнить свой долг. Я хочу помочь Брониславе. Но если вы полагаете, что ей может помочь откровенная ложь ...
--Что? Что? Ах, ложь? Откуда вам известно, что в кор-
зине была посуда?
--Не говорите глупостей. Мне это отлично известно.
--Откуда вам это известно? Ну, моя прекрасная ама- зонка! Ну, моя жемчужина Черного моря! Откуда вам это известно! Когда вы последний раз заглядывали в эту кор-
зину?
--Примерно год назад.
--Год назад!
--Вам не удастся провести меня, доктор Васильев. Я знаю, что говорю. Во всяком случае, я ...
--Я бы вам этого не советовал, Катя. Очень опасно со-
общать полиции то, в чем вы сами не уверены. А в награду я
выполню свое обещание: сделаю так, что через пятнадцать
минут истинного убийцу выведут отсюда в наручниках. Что
вы на это скажете?
--Я ничего не скажу,--пообещала Катя. Она обер- нулась и посмотрела в сторону павильона. Оттуда донесся
учтивый, но довольно нетерпеливый голос Стороженко.












         Г Л А В А  7

А теперь, господин Авдеенко, мы выслушаем, что вы
имеете сказать,--начал Стороженко.
Бывают такое состояния духа, при которых избыток сюрпризов пробуждает спокойствие, близкое к равнодушию. Максим пребывал именно в таком состоянии. Он не знал, какие ловушки подстерегают его. Не знал, где они расставлены. Но теперь, когда с Брониславы были сняты все подозрения, его это не очень беспокоило.
Как произошло, что Бронислава оказалась вне подозрений, он не знал. В его голове звучал все тот же вопрос: куда исчезли полтора десятка килограмм фарфора, два термоса и пара теннисных туфель, которые еще два часа назад находились в корзине для пикников? Они с Брониславой обменялись взглядами, в которых выражался один и тот же вопрос и тот же самый ответ. «Это сделала ты?»-«Нет»--«Это сделал ты?» «Нет!». Взгляды эти можно было приравнять к недоуменному пожатию плечами.
Но мало того. Он знал, что Катя Сазонова, указав ис-
тинный вес корзины для пикников, вскоре сведёт на нет их
неожиданную удачу. Именно поэтому он словно во сне уви-
дел, как Катя решительно вышла из-за угла корта; пой-
мал на себе ее горящий взгляд и услышал, как, отвечая на вопрос Стороженко, она клянется, что последний раз видела фарфор в корзине для пикников шесть месяцев назад.
Да, мир обезумел, иначе не скажешь. А может быть, нет? Может быть, Катя всего-навсего хороший товарищ?

Максим почувствовал прилив благодарности к Кате, и она тут же преобразилась в его глазах. Он попытался дать ей знать об этом, но она, обращаясь к Стороженко, упорно смотрела либо себе под ноги, либо в направлении корта. Максим поднялся, чтобы уступить ей место на скамье рядом с Брониславой; она уселась с явной неохотой, откровенно не желая находиться в центре сцены. Затем он бросил взгляд через плечо и увидел старого Ника в инвалидном кресле. Его словно озарило: он понял объяснение загадки.
Так, значит, исчезновение фарфора--дело рук Ника? Конечно. Нечего и сомневаться! Ник увидел, понял и при-
нял меры! Здорово! Дьявольски здорово! Максим не питал иллюзий относительно того, как относится к нему доктор Васильев. Но если это сделал Ник, то сделал он именно
то, что надо; Максим даже испытал к нему некоторое подобие дружеского чувства. Что касается Брониславы, то она уже полностыо оправилась.
Максим знал, что в тот момент, когда к ее ногам упала открытая корзина, нервы ее не выдержали, и она была близка к обмороку. Максим увидел ее поникшие плечи, отчаяние в глазах и так сильно сжал ей руку, что, должно быть, остались синяки. Теперь же, если не считать бурно вздымавшейся груди, она выглядела вполне спокойной.
--Благодарю вас, госпожа Сазонова,--бодрым тоном
сказал Стороженко.--Кажется, все в порядке. Но в ваших предыдущих показаниях есть один пункт, который мне хоте-
лось бы уточнить. Поэтому прошу вас остаться. А теперь,
господин Авдеенко, мы выслушаем, что вы имеете сказать.
--Правильно, подполковник.
--Иными словами, Максим решил, что худшее позади. Еще ни разу в жизни он так не ошибался, Угрюмый взгляд Стороженко мог бы его предупредить.
--Полагаю, вы знаете, что вам могут грозить большие
неприятности за то, что вы сегодня здесь сделали?
Максим едва не подскочил:
--Нет. Я вас не совсем понимаю. Каким образом?
--Попробуем помочь вам понять,--промолвил Стороженко дружелюбно.—Госпожа Ухова говорит, что в caмом начале восьмого вы расстались с ней и уехали на своей машине. Куда вы отправились?
--Я проехал только двадцать или тридцать метров, до конца улицы. Там я остановил машину.
--Почему?
--У моей машины спустила передняя шина. Я это не сразу заметил. Поэтому я вышел из машины и заменил колесо.
--Вы имеете в виду, что доехали до конца улицы, не заметив, что шина спустила?
--Я не знаю, когда случился прокол. И не сразу его об-
наружил. Поэтому, как я уже сказал, я вышел и заменил
колесо.
--В котором часу это было? Сколько времени у вас ушло на замену колеса?
--Около двадцати минут. Уже заканчивая, я заметил,
что часы на приборном щитке показывают двадцать пять
минут восьмого. Если вы хотите знать, зачем я вернулся,
то я вернулся, чтобы взять насос. Я обнаружил, что в моей
машине насоса нет. Я помнил, что здесь в гараже однажды
видел насос, и вернулся.
--Поразителыю,--пробормотал старый Никита Владимирович.
Максим почувствовал холодок по спине и легкий толчок, словно он наступил на несуществующую ступеньку лестницы. Только и всего--но то было предчувствие. Он бы не возражал, если бы Никита Владимирович просто пытался язвить. Это помогло бы ему избавиться от чувства вины, которое он начал испытывать в присутствии старика, --чувство, будто именно он лишил Никиту Владимировича и Брониславу, и Филиппа, будто именно он несет за все ответствешюсть. Но Никита Владимирович не язвил. Что-то бормоча, он терпеливо, словно паук в паутине, сидел в своем инвалидном кресле.
Стороженко повернулся к нему:
--Что в этом поразительного?
--Насос,--объяснил Никита Владимирович.--Да, в гараже есть насос. Стационарный насос, как в общественных гаражах. Господину Авдеенко было бы весьма затруднительно воспользоваться им, чтобы накачать шину у автомобиля, стоящего на другом конце улицы.
Глаза Стороженко сузились.
--Когда я последний раз был в этом доме,--сказал
Максим ровным голосом,--то видел в гараже ручной насос. Я точно помню.
--Максим совершенно прав, господин полицейский,-- подтвердила Бронислава.--Я сама помню, что видела этот насос.
Никита Владимирович ничего не сказал: просто по-прежнему тряс головой.
--Продолжайте,--твердо сказал Стороженко.--Вы пришли в гараж за насосом. Вы взяли его?
-- Нет. Я не дошел до гаража. Проходя мимо, я заме-тил, что калитка в живой изгороди открыта, и вошел.
--Зачем?
Наступило молчание.
--Откровенно говоря, не знаю.
--Но должна же была быть какая-то причина, чтобы войти? Судя по тому, что вы нам рассказываете, вы иска-
ли насос, чтобы накачать колесо. Почему же вы останови-
лись и вошли сюда?
Максим задумался.
--Калитка была открыта. Я помнил, что, когда мы ухо-
дили, она была закрыта. Я почти ожидал встретить Филиппа. Яснее я не могу объяснить.--Он осадил себя, поскольку дальше пошла бы ложь.
--Продолжайте,--попросил Стороженко.
--Я вошел. Было довольно темно, но общие очертания виднелись отчетливо. Я увидел Брониславу. Она стояла примерно там, где сейчас стою я: около двери на корт. Она выглядела расстроенной. Я побежал к ней. Она рассказала мне то, о чем вы слышали: что она увидела тело Филиппа, но не пошла на корт и что следы оставил кто-то другой.
--В какое это было время?
--Около половины восьмого. Точно не могу сказать.
--Продолжайте.
Полная правда сослужит здесь наилучшую службу.
--Мы поговорили о случившемся. Естественно, Бронислава была очень взволнована. Правде не всегда верят. Я испугался, что на основании следов полиция придет к неверным заключениям, хотя оставила их вовсе не Бронислава. Поэтому я решил взять из павильона грабли и разрыхлить следы так, чтобы их нельзя было узнать.
Максим отдавал себе отчет в том, что ему грозит масса неприятностей, и вместе с тем понимал, что сказал именно то,что надо. Он заметил, как Стороженко кивнул и бросил многозначительный взгляд в ту сторону, где темнела тень полковника Чумаченко. Заметил на лице Стороженко торжествуюшую улыбку.
--Значит, вы признаете это, господин Авдеенко?
--Да.
--Вы—кого считают уважаемым членом уважаемой адвокатской конторы--признаете, что намеревались совер-
шить серьезное правонарушение? И только вмешательство
Марии удержало вас от этого. Так ведь?
--Нет.
--Не так?
--Нет. Я признаю, что это была глупая и опасная мысль, и приношу свои извинения. Но я не привел ее в исполнение по двум причинам. Во-первых, потому, что сама Бронислава собиралась сказать правду, во-вторых, потому, что, только взяв в руки грабли, я как следует рассмотрел следы. И тогда мы заметили то, чего Бронислава из-за волнения не заметила раньше: следы были слишком глубокими и не могли принадлежать ей. Я понял, что ее рассказ подтверждается, что нет необходимости что-то придумывать, и послал её в дом.
Если это их не убедит, мрачно подумал Максим, то ничто не убедит. Его рассказ был точно рассчитанным сочетанием искренности и скованности--он отражал определенное состояние духа. Стороженко кивнул со злорадным удовлетворением:
--Вы слишком умны, чтобы быть откровенным, господин Авдеенко. А теперь расскажите нам всю правду о ваших последующих похождениях.--Он кивнул в сторону корта.--Полагаю, это вы оставили третью цепочку следов?
--Да.
--Когда?
--После того как послал Брониславу в дом. Где-то меж- ду без десяти минут восемь и восемью.
--Что заставило вас отправиться туда?
Максим развел руками:
-- Мне было необходимо увидеть, как обстоит дело. Это вы можете понять, господин сыщик. Хотел посмотреть, нет ли какого-нибудь ключа к разгадке. Меня интересовало, что Филипп вообще делал на теннисном корте. Интересовало, что сталось с его ракеткой и мячами. Интересовало, что ...
--Постойте!--резко оборвал Стороженко, вскидывая голову.--Вы имеете в виду теннисную ракетку, которая лежит на крыльце? Хотите сказать, что внимательно осмотрели корт и не увидели ракетку?
--Нет. Я ее действительно не видел.
--А теннисные мячи? А книгу, которую он одолжил у госпожи Сазоновой?
--Нет.
Максим был не на шутку озадачен. Все названные предметы нельзя было не заметить. Они слишком бросались в глаза. У ракетки Филиппа была рама из белого полированного дерева и зеленые струны; мячи были сравнительно новые, беловатые с зеленой сеткой; книга была в красном переплете с белым тиснением. Освещенные ослепительным светом, они обрели зловещую реальность. Но, даже мучительно напрягая память, Максим не мог вспомнить, видел он их после смерти Филиппа или нет.
--И я не могу их вспомнить,--согласилась Бронислава,
поймав его взгляд.--Я сама была здесь некоторое время,
но их не видела.--Она нервно рассмеялась.--Я абсолют-
но уверена, что непременно запомнила бы книгу под назва-
нием: «Сто способов стать идеальным мужем». Где они ле-
жали?
Стороженко колебался:
--Сержант! Сходите и покажите им это место. Мы нашли эти вещи на корте. Они были свалены в кучу под самой оградой с восточной стороны. Там, где сейчас стоит сержант--немного дальше середины. И вы говорите, что, когда были здесь последний раз, у ограды ничего не лежало?
--Уверена, что нет,--твердо ответила Бронислава.
--Вы полагаете, что кто-то положил их там позже?
--Не знаю.
--А вы, господин Авдеенко?
--Не стану клясться, инспектор, но могу сказать, что не видел их.
--Поразительно,--пробормотал Никита Владимирович.
Стороженко обвел всю группу твердым, подозрительным взглядом:
--Впрочем, не важно. Этим мы займемся позднее. Итак, господин Авдеенко, вы отправились на корт, чтобы по-
искать ключ к разгадке. Вы прикасались к телу?
--Нет. Да,--выпалил Максим.
Он оговорился, поправился и восстановил равновесие
с такой скоростью, что два слога слились в один, словно
при ускоренной звукозаписи. Они еще не успели слететь с
его губ, как он вспомнил, что Бронислава прикасалась к телу--она распустила концы шарфа, чтобы проверить, не подает ли Филипп признаков жизни. Полицейские не могли этого не заметить. Стороженко не премипул воспользовать ся оплошностью Максима.
--Что вы хотите сказать вашим «нет-да?» Вы прикасались к телу или не прикасались?
--Извините. Я забыл. Да, прикасался. Я ослабил узел шарфа на его шее.
--Зачем вы это сделали?
--Проверить, не осталось ли в нем признаков жизни.
Брови Стороженко поползли вверх.
--Так ли? Уже в половине восьмого вы знали, что он
не подает никаких признаков жизни. Или вы полагали, что
в восемь они появятся?
Это уже совсем плохо. Живая, бодрствующая часть сознания Максима говорила ему: «Вот осел; когда же ты научишься думать прежде, чем говорить?». Другая часть отчаянно искала, что ответить. Но тут он услышал свой собственный на удивление спокойный голос:
--Я неудачно выразился. Конечно, я знал, что он мертв. Но в случае насильственной смерти, даже зная, что человек мертв, всегда посылают за врачом. То же было и со мной. Узел шарфа был распущен. Я знал, что Филипп мертв, но должен был убедиться.
--Поразительно,--пробормотал  Никита Владимирович.
Инвалидное кресло со скрипом приблизилось еще на полутора метра, что уже начинало производить гипнотичес-
кий эффект.
--Господин подполковник!,--проговорил Никита Владимирович мягким, усталым, почти трагическим голосом.--Я не хочу вмешиваться. Сегодня я уже наговорил кучу вздора, за который мне становится стыдно. Но все-таки можно мне кое-что сказать?
Стороженко подозрительно посмотрел на него:
--В зависимости от того, насколько это важно. Это
важно?
--Боюсь,--продолжал доктор Васильев, пытаясь подражать своим былым грубовато-добродушным манерам, --что я теперь мало кого интересую. Смерть Филиппа, ес-
тественно, меня потрясла. Но в то же время я не хочу, что-
бы вы подумали, будто я держу зло на молодого человека.
Вовсе нет. Сегодня , будучи не в себе, я, возможно, наго-
ворил много глупостей, но зла я не держу. И не потому,
что я простил--отнюдь нет,--а потому, что хочу, чтобы
Бронислава была счастлива.
--Да, да, ну же!
--Пётр Иванович Реутов и я,--продолжал Никита Владимирович, вынимая носовой платок и сморкаясь,-- всегда старались делать для Брониславы все, что в наших силах. Да, старались. Если бы Бронислава подошла ко мне и сказала: «Никита Владимирович, я не хочу выходить за Филиппа, я хочу выйти за этого парня--Авдеенко, я бы сказал: «Хорошо, дорогая, если ты действительно этого хочешь, давай, выходи. Ты ведь не думаешь, что старый
опекун встанет на твоем пути?».
--Дядя Никита, пожалуйста!--воскликнула Бронислава. Она спрыгнула с крыльца и подбежала к нему.
--Ну-ну, моя дорогая,--сказал Никита Владимирович, гладя ее по руке.--Я не хочу, чтобы ты думала, будто я ищу сочувствия. Пойми это! Кое-кто из нас уже не так молод, как бы ему хотелось. Но я вовсе не поэтому обращаюсь к инспектору. Нет, я обращаюсь к нему потому, что ...Дорогая, у меня в кармане спички и пачка сигарет. Ты не дашь мне
огня?
Бронислава исполнила его просьбу. Когда она чиркала спичкой, руки у нее дрожали. Максим видел ее лицо над пламенем, оно пылало, и в нем читались сострада ние, чувство вины и даже стыд--и в его выражении молодой человек увидел серьезную опасность всему, что связывало его с Брониславой.
Чего доброго, Никита Владимирович еще завоюет ее.
--Нет!--отчеканил доктор Васильев, беря у нее спичку и откидываясь на спинку кресла, под лучами прожекторов вверх поползли кольца голубого дыма.--Так вот, инспектор, я, что называется, теоретик. О преступлениях мне известно только по книгам. Но и Филиппа, и Брониславу я всегда учил в случае необходимости мыслить быстро и правильно. Я был для них своего рода наставником.
--Да, дорогой,--подтвердила Бронислава серьезным тоном.
-- Да. Да? Вы желаете знать, каким образом мужчина
весом в восемьдесят или девяносто килограмм и с соответствующим размером ноги смог надеть туфли четвертого размера. Я могу вам сказать,--яростно прошипел Никита Владимирович.--Но вот в чем беда. Я не держу зла на молодого Авдеенко. И не хочу, чтобы вы думали, будто я хочу его обвинить, поскольку это не так ...
--Минуту, доктор Васильев,--прервал его Стороженко.-- Если у вас есть что нам сказать, говорите.
--Именно это я и делаю. Не знаю, сам ли я додумался
или прочел в каком-нибудь рассказе. Но я вспомнил про
акробатический трюк, относительно которого Авдеенко за-
ключил с Филиппом пари. Потому-то мне и пришло это на
ум. Они держали пари две недели назад.—Никита Владимирович поднес руку, в которой держал сигарету, ко лбу.--Инспектор, вам не нравится странный вид этих следов? И--да поможет нам Бог!--мне тоже. Они словно петляют. Вы говорили то же самое, так ведь?
Стороженко едва не потерял терпение:
--Говорил или не говорил, к чему вы клоните, доктор?В чем заключалось пари Авдеенко с Добронравовым?
--В том,--пробормотал Никита Владимирович,--что Авдеенко пройдет через весь наш сад на руках.
В голове Максима словно раскрылось окно: он понял, к чему клонит доктор. Он вспомнил тот вечер в саду. Вспомнил, что до дела так и не дошло. Понял, что, выражаясь фигурально, все переворачивается с ног на голову, грозя его уничтожить.
--Ужасно говорить такие вещи,--сокрушенным тоном
уверял Никита Владимирович.--Но это может сделать любой порядочный гимнаст. Мужчина весом в восемьдесят  или девяносто килограмм не может надеть на ноги туфли четвертого размера. Но он может надеть их на руки.
Все это время я опасался, что бедного Филиппа убили именно таким способом. Парень, убивший Филиппа, сказал ему: «Хотите побиться об заклад, что я дойду до середины корта в туфлях четвертого размера, которые мне слишком малы?» Фрэпк ответил: «Вам этого не сделать». Тогда убийца берет туфли четвертого размера, надевает их на руки и идет туда на руках. Вот почему следы петляют. Вот почему убийце пришлось разрыхлить землю вокруг тела Филиппа: придя туда, убийца должен был выпрямиться. Выпрямившись, он обхватил бедного Фрэнка и задушил его ...
--Ник!--воскликнула Катя Сазонова.
--... и затем вернулся на руках. Я сказал «опасался», именно это я имел в виду. Почему? Ибо что бы ни случи-
лось, я хочу видеть Брониславу счастливой. И она будет счастлива, чего бы мне это ни стоило.
Разные люди, стоявшие у теннисного корта, восприняли это объяснение по-разному. Катя напряженно вглядывалась в пустоту, словно ее посетило неожиданное прозрение. Бронислава была готова вот-вот разразиться истерическим смехом. Но ни на кого не произвело оно более странного впечатления, чем на Стороженкео. После продолжительного молчания Стороженко присвистнул и задумчиво проговорил:
--Доктор Васильев, я вам очень обязан.
--Вы полагаете, что моя догадка правильна?
--Да,--согласился Стороженко с чрезвычайно серьезным видом.--Я полагаю, что, вероятнее всего, вы попали в точку. Клянусь Богом, да! Мы уже имеем мотив, возможность и темперамент. Теперь, когда у нас в руках способ ...
--Все в порядке, Бронислава,--заверил девушку Никита Владимирович.--Видит Бог, я бы никогда не пошел на такой шаг, если бы мог иначе. Но, инспектор, я не понимаю, зачем ему понадобилось делать это в туфлях Брониславы, разве что сперва он хотел бросить на нее подозрение, а затем проявить благородство, ее же выгораживая. Такое вполне вероятно. Мне знаком такой психологический тип. Но в конце концов, должен же Авдеенко питать к ней хоть какое-то чувство ...
Стороженко словно пробудился ото сна.
--Авдеенко?--переспросил он недоуменно.--Кто го-
ворит, чито это Авдеенко? Вы?
Никита Владимирович попытался было привстать, но тут же плюхнулся обратно.
--Нет. Нет, инспектор, конечно нет. Но...я имею
в виду ... что ...
--Если вы, не можете сами догадаться, кого я имею
в виду,--отрывисто проговорил Стороженко,--то в мои обязанности не входит сообщать вам об этом. Нет ничего более дикого, чем мысль, будто господин Авдеенко может совершить преступлепие способом, который навлек бы подозрения на госпожу Ухову. Кроме того, ни один гимнаст-любитель не осмелится на такой трюк. Он с ним не знаком; ему с ним не справиться; он слишком рискован.
Нет. Человек, о котором я думаю,--профессиональный
акробат. Человек, который на моей памяти именно так хо-
дил на руках. Человек, который проделывает это двадцать
раз в день. Человек, которому равно сподручно ходить как
на ногах, так и на руках. Человек, который сегодня был в
этом павильоне. Человек, который вполне мог додуматься
до того, чтобы навлечь подозрение на госпожу Ухову и хоть как-то отомстить за Нину Полищук. Человек, который обещал убить Добронравова. который был способен убить Добронравова и который, по-видимому, выполнил свое обещание. Премного вам благодарен. Если эти следы вкупе с показаниями госпожи Уховой и господина Авдеенко не доказывают его вину, то провалиться мне на этом месте.
Бронислава и Максим дружно запротестовали:
--Но ...
--Послушайте, инспектор, вы не можете этого сде-
лать! Вы не понимаете. Вы все непр ...
--Думаю, мне больше нет необходимости затруднять
вас,--сказал Стороженко, с удовлетворением закрывая записную книжку.—Господин полковник! Могу я поговорить с вами наедине?
Через двадцать четыре часа Виктор Гюго, который знал про следы не более человека с Луны, был арестован по обвинению в убийстве Филиппа Добронравова.


Теплое, пасмурное, сырое воскресенье, располагавшее к лености, что, впрочем, не распростра нялось на Максима Авдеенко и Брониславу Ухову. Хотя Максим едва ли полагал, что может попасть в более сложное положение, нежели то, в котором он уже оказался, новые неприятности свалились на него, едва он кончил завтракать. Перед тем как покинуть дом доктора Васильева, он имел возможность лишь очень кратко переговорить с Брониславой.
--Беда в том,--бушевал он,--что ни один из нас ни-
когда не слышал про этого парня,--кстати, как его зовут?
--Виктор Гюго. Так сказал Стороженко.
--Виктор Гюго. Стоп! Кажется, я действительно слышал, как Стороженко назвал это имя Никите Владимировичу на подъездной дороге. Но из-за наших собственных неприятностей я совершенно забыл о нем. Во всяком случае, я даже не знал, кто он такой. Акробат! Надо же, не кто-нибудь, а именно акробат!
--Конечно, его, возможно, не арестуют. Возможно, он сумеет подтвердить свое алиби. Но мы не можем допустить,
чтобы на основании наших ложных показаний повесили совершенно невинного человека.
--Знаю, что не можем,--почти прорыдала Бронислава.--
Но что же нам делать?
--Остается только одно. Я должен повидаться с отцом. Он и его партнёр--стреляные воробьи; возможно,
они сумеют найти выход. Доброй ночи, дорогая. Утром я
тебе позвоню.
--Ну и ночка меня ждет,--сказала Бронислава, задро-
жав.--Я имею в виду Ника. Позвони пораньше.

Пылкий поцелуй, запечатленный им на устах Брониславы, более чем красноречиво выразил всю полноту его чувств. Будучи не в том состоянии духа, чтобы возиться с застрявшей машиной, он отправился домой на такси, всю ночь видел пренеприятнейшие сны и после завтрака был готов предстать перед господином Авдеенко-старшим.
Авдеенки--отец, мать и сын--жили неподалеку от центра города: на улице высоких фешенебельных домов, где дом Авдеенко-старшего был одним из самых высоких и самых фантастических. Авдеенко-старший имел обыкновение проводить воскресное утро в своей берлоге за чтением «Известий из зала суда» и тревожить его в это время не полагалось. Максим его потревожил.
Авдеенко-старший был маленький человечек в больших очках, и у него давно вошло в привычку уснащать свою речь афоризмами и пословицами самого мрачного свойства. Некоторых людей эта привычка побуждала обращаться для бодрости к спиртному. Но это же заставляло окружающих недооценивать его, к чему он, собственно, и стремился. Человек он был добродушный, но к тому же весьма хитрый и способный. Он выслушал Максима спокойно, к чему тот заранее был готов, но при этом несколько раз подходил к окну, дабы убедиться, что жена благополучно пребывает в саду. Затем он принялся комментировать.
«Впервые прибегая к лжи, какую вьём мы паути-
пу»,--продекламировал господин Авдеенко-старший, пока-
чивая головой.
--Но ведь фактически, отец,--сказал Максим,--это не в
первый раз, не так ли? В конце концов, мы фальсифици-
ровали защиту госпожи Оксаны ...
На лице Авдеенко-старшего появилась болезненная гримаса, и он остановил сына. Согласно его теории подобные вещи допускались, но ссылаться на них не следовало. За- тем он задумчиво произнес:
--Мы отправим твою мать на север, в столицу. Это са-
мое далекое место, куда мы можем отправить ее, не объясняя причин никому,--объяснил он.--Времени у нас мало. Будет скандал, сын. Да, я предвижу скандал.
-- Итак, отец?
--Итак, сын, я не знаю, поздравлять ли тебя или выражать сочувствие. Похоже, ты сделал решительные шаги в нескольких направлениях. Насколько я понимаю, ты по-прежнему твердо намерен жениться на этой молодой девушке?
--Если она по-прежнему мне не откажет. А именно это-
го я и боюсь.
--Не вижу никаких препятствий,--заметил Авдеенко-
старший, еще немного подумав.--Кажется, эта девушка
приходила сюда на чай? Да, да, припоминаю. Высокая,
темноволосая, с изысканными манерами.
--Небольшого роста и светловолосая. Насчет изыскан-
ных манер ничего не могу сказать.
--Это не так существенно,--невозмутимо произнес Авдеенко-старший.--Я помню, Максим, что она произвела на
меня самое благоприятное впечатление. Самое благоприят-
ное. Я увидел в ней девушку с характером. Да. Как я не
раз говорил тебе, характер--это то, что в нашем мире це-
нится превыше всего. Прекрасный, безупречный характер,
чтобы достойно встретить и вынести бесчисленные превратности жизни. Э-э-э ... К тому же ты, кажется, говорил, что молодая девушка наследует значительную сумму?
--Мы к ней не притронемся,--хмуро сказал Максим.--Это деньги Филиппа. Он может забрать их с собой. На жизнь нам хватит, благодарю.
Его отец кашлянул.
--Без сомнения, без сомнения,--согласился он.--До-
стойное чувство, оно делает тебе честь.--Он снял очки и
сделал рукой широкий жест.
--Но послушайте, отец! Речь идет не о том. Я хотел по-
говорить с вами совсем о другом. Разве вы не видите, что
мы попали в неприятное положение: я хочу знать, что нам,
черт возьми ...
--Только без брани, Максим. Будь любезен. «Не зная, что сказать, он начинал брапиться». Кажется, это Байрон.
Максим всегда относился к Байрону без особого энтузиазма, теперь же поэт упал в его глазах еще ниже.
--Хорошо. Но вернемся к нашим неприятностям. При-
знаюсь, что я сам во всем виноват,--но что вы мне посо-
ветуете? Что я, по-вашему, должен делать?
--Что ты сам собираешься делать, мой мальчик?
--Отец, я всю ночь думал над этим. По правилам эле- ментарной порядочности следует сделать лишь одно. Если
Виктора Гюго арестуют, мы с Брониславой пойдем к Стороженко и расскажем правду.
Авдеенко-старший прочистил горло. Он сидел откинувшись на спинку кресла и вертел очки на пальце.
--Я знаю Стороженко. Ещё лучше знаю Чумаченко. Он мог бы поверить вам, но не уверен, что если вы расскажете правду, то Стороженко вам поверит?--спокойно спросил он.
Максим внимательно посмотрел на отца:
--Но этот человек невиновен!
--Ты уверен, что невиновен, мой мальчик?
--Но ...
--Чем старше я становлюсь, мой мальчик, тем больше
поражаюсь трагической иронии жизни,--заметил Авдеенко-
старший с той долей банальности, которая даже для адвоката была чрезмерной.--В данный момент я тебе ничего не посоветую. Ты слишком спешишь. Слишком спешишь. Мы ничего не должны делать в спешке, дабы не каяться на досуге. На основании своего долгого опыта я знаю, что полиция знает свое дело. Что же касается этого человека ... э..э? ..
--Гюго. Виктора Гюго.
--Имечко каково!
--Это псевдоним.
--Надеюсь. Так вот, его дело будет весьма сложным. Полиция, а именно, Стороженко, убеждена в его виновности на основании ложных показаний. Но действительно ли он невиновен? Я склонен в этом усомниться. Предположим, что этот самозванец совершил это убийство--убийство крайне подлое, странное и неестественное,--так вот, Гюго совершил это убийство неизвестным нам способом. Он в безопасности. Улик против него нет. Но всплывают ложные показания, которые говорят о том, что этот человек все-таки виновен. Это и есть та трагическая ирония, которую я имел в виду, или же, говоря другими словами, мстительное Провидение. Правосудие должно свершиться, не так ли? А мы призваны служить Правосудию, Максим.
Максим смотрел на отца, стараясь переварить услышанное, затем закурил сигарету и сел напротив.
--Я не строю никаких предположений,--добавил Авдеенко-старший, бросив взгляд на сына.--Ведь это тебе самому пришло в голову, что если, паче чаяния, всплывет
правда, то твоя профессиональная карьера рухнет?
Последовало молчание.
--Меня это не заботит.
--Однако ты должен позволить мне позаботиться об
этом. Мой мальчик, ты спешишь. О-очень спешишь.
--Но, отец, послушайте. Неужели вы серьезно предла-
гаете мне держаться ложной версии, явиться на свидетель-
ское место и отправить Виктора Гюго на виселицу?
--Отнюдь нет.
--Так что же тогда?
--Единственное, что я предлагаю,--это ничего не делать в спешке. Тише едешь--дальше будешь. Если этот самозванец виновен, что представляется вполне вероятным,--продолжал отец Максима,--нам следует рассмотреть все альтернативы. Мы должны выяснить, каким все-таки способом он совершил это дьявольское преступлепие, дабы в случае необходимости подготовить доказательство в подтверждение наших справедливых притязаний. Итак, какова ситуация?
Максим всплеснул руками:
--В том-то и беда. Ситуация чрезвычайно проста. Посреди теннисного корта лежит труп, и от него не идет никаких следов. Вот и все. Бронислава подходит к нему и оставляет следы. В довершение всего мы сочиняем уйму небылиц, в результате чего вся эта чертовщина настолько запутывается, что никто ничего не может понять. Клянусь, я и сам ничего не понимаю. Кроме того, если Гюго и совершил убийство, то каким способом?
--Он ... э-э-э ... акробат, как ты говоришь. Да?
--Да. Но даже акробат не наделен даром левитации. Он не может ходить по воздуху.
Авдеенко-старший раскачивал очки на пальце.
--Нет,--вполне серьезно согласился он.--Такую воз-
можность следует отбросить. В то же время меня поразило
предположение, которое пришло тебе в голову, когда ты ос-
матривал корт.--Маленькие жесткие глаза, блестевшие на
маленьком, сморщенном личике, похожем на печёное яблоко, остановились на Максиме.--Ты подумал, что убийца мог пройти по теннисной сетке, как по канату.
В душе Максима проснулась робкая надежда.
--Да, помню.
--Согласен, что при обычных обстоятельствах подобная возможность показалась бы нелепой. Но если допустить, что убийца--профессиональный акробат, столь ли она абсурдна?
--Ну ...
--Опять-таки если допустить, что сетка достаточпо прочна. Это надо проверить. Мой мальчик, я всегда говорил тебе, и буду рад, если этот урок ты запомнишь на всю жизнь, что в таких делах хорошая подготовка--половина победы. Твою догадку надо проверить. Отлично, проверим. Игорь Суслов сейчас здесь. Пошлем за Игорем.
В течение восемнадцати лет Игорь Суслов служил старшим клерком в фирме «Авдеенко и сын». Старшим помошников Авдеенко-старшего был Сучков Адександр Абрамович. И  Суслов пользовался особым доверием своих хозяев. По воскресеньям его постоянно приглашали на обед: в одно к господину Авдеенко, в другое к господину Сучкову. Он всегда прибывал ровно в одиннадцать часов и читал в газете последние известия, сидя в библиотеке, тем временем как его боссы читали ту же газету в кабинете. За восемнадцать лет он, как и его хозяева, немного усох и сморщился, в остальном же почти не изме-
нился.
Авдеенко-старший приветствовал его с нахмуренным
челом.
--Доброе утро, Игорь,--сказал он.--Нам было бы
интересно выяснить, возможно ли пройти через теннисный
корт по верху сетки.
--Очень хорошо,--сказал Игорь, ничуть не сму-
щенный столь незначительной просьбой.
--Вы знакомы с общественными теннисными кортами?
-- Я осматривал его территорию.
--Хорошо. Я бы хотел, чтобы вы сходили туда, взяв ... он взглянул на Максима.--Есть ли какие-нибудь сведения относительно веса этого самозванца?
--Нет. Но, судя по тому, что о нем говорили, я скло-
нен думать, что это довольно здоровый малый.
--Ах, в таком случае, Игорь, вам следует взять с собой
Ивана Портнова.—Иван Портнов был разнорабочим.--Возьмите также стремянку. Я хочу, чтобы Иван забрался на стремянку, ступил на сетку и попробовал по ней пройти. Ему не надо выделывать особых трюков. Нам надо только проверить, что станет с сеткой. Сегодня сыро, и не думаю, что на кортах будет много народу.
--Очень хорошо. Нам провести эксперимепт на од-
ном корте или на нескольких? Я заметил, что там около
пяти кортов.
--Я хочу получить все доступные статистические дан-
ные,--сказал Авдеенко-старший,--относительно длины и
прочности теннисных сеток. Вы начнете с первого корта и
продержитесь, пока вас не поинтересуются вашими занятиями. Это все.
Когда Игорь Суслов ушел, он снова повернулся к Максиму:
--Я должен попросить, чтобы ты оставил меня на не-
которое время. Мне надо подумать. «Мысль, что плетет
узор свой прихотливый»... Впрочем, нет, спутал.
«Явный признак того, что старик волиуется.»-- подумал Максим
--Не стоит излишне беспокоиться. Как мне представляется, твой рассказ полицейским вполне надежен. И госпожа Сазонова, и господин Васильев подтвердили, что корзина для пикников была пустой. Они не посмеют отказаться от своих показаний,--
а доктор Васильев к тому же так хочет защитить эту девушку. Нет. Но вот что меня беспокоит: сам этот самозванец мог оказаться на корте в любое время. Если он и есть убийца, то он, разумеется, был там и мог увидеть нечто такое, чего видеть ему не следовало.
Такой поворот дела ускользнул от внимания Максима. Итак, возникают новые сложности и ловушки.
--Но больше всего,--продолжал Авдеенко-старший,--я боюсь шума со стороны твоей матери.
--Но почему? Почему? Какое маме до всего этого дело?
--Очень большое. У меня такое чувство, что, прежде чем дело закончится, всю вину свалят на меня. Если бы имелась хоть малейшая возможность, то, боюсь, твоя мать возложила бы на меня ответственность за поражение Кутузова до взятия Москвы. Эта твоя девушка... Очаровательная молодая девушка, насколько я помню: уверен, она станет тебе прекрасной женой. Её ... э-э-э ... общественные связи, конечно, вполне удовлетворительны?
--Её отец застрелился, а мать спилась.
Авдеенко-старший поскреб подбородок.
--Могло бы быть и хуже,--заметил он.--У нее нет
родственников, отбывающих срок в тюрьме?
--Нет.
--Это утешает. В то же время я не уверен, что север России--место, достаточно удаленное для отдыха твоей матери. Хорошенько подумав, я бы предложил что-нибудь вроде Полярного круга. Но нам необходимо решить, что делать. Чем ты намерен заняться сейчас?
--Я собирался утром позвонить Брониславе,--ответил Максим. Его отец что-то прикидывал в уме.
--Тогда тебе лучше позвонить ей сейчас же. Мы должны следить за происходящим. Но...
Авдеенко-старший поднялся с кресла, и голос его зазвучал более резко:
--Что бы ни произошло, Максим, тебе нельзя оказаться замешанным в какой-либо публичный скандал или снискать дурную славу. Ясно?
--Послушайте, отец. У меня нет слов, чтобы выразить
благодарность за то, как вы отнеслись к моим проблемам.
Но одно я вам скажу. Если дело Гюго примет дурной
оборот, я объявлю Стороженко всю правду.
Они посмотрели друг на друга.
--Ты это сделаешь?
--Сделаю.
--Даже, - спокойно произнес Авдеенко-старший,--если после твоего признания девица Ухова окажется на скамье подсудимых вместо этого самозванца?
Наступило молчание.
--Однако,--продолжил отец более весело,--взглянем на светлую сторону. Эта неожиданная страсть к правде, каковую прежде я в тебе не замечал в столь опасной
степени, может быть вознаграждена. Ты упорно опускаешь главное. Ложь полицейским чинам не всегда приводит к ро-
ковым последствиям. Ты не давал присяги и всегда можешь
отречься от своих показаиий, конечно, если сумеешь пред-
ложить взамен доказательства виновности кого-то другого.
Если нам удастся, а я уверен, что удастся, доказать, что
этот самозванец действительно убил, как его,...Филиппа, пройдя на корт и с корта по теннисной сетке, вы с девицей сможете без всякого вреда облегчить душу чистосердечным признанием. Но откровенно предупреж даю тебя, что в противном случае ты подведешь девушку под обвинение в убийстве, и тебе это известно не хуже меня. Иди звони по телефону--и будем надеяться, что Игорь вернется с добрыми вестями относительно сетки.
Максим продолжал бушевать. И бушевал он тем яростнее оттого, что понимал--отец прав. Он прекрасно знал, что скорее увидит десяток Гюго, повешенных в ряд, чем позволит причинить хоть малейшее зло Брониславе. И вместе с тем все в его душе восставало против сложившейся ситуации. К тому же его мучило неотвязное чувство, что удача на стороне настоящего убийцы, что они должны лгать и изворачиваться, боясь сделать хоть один неверный шаг, а истинный убийца тем временем смеется над ними.
Истинный убийца? Гюго? А почему нет? Может, и в
этом отец был прав? Максим бушевал бы еще больше, если бы Виктор Гюго оказался виновным, а их с Брониславой угрызения--совершенно напрасными. Чем больше он над этим думал, тем более убеждался, что трюк с хождением по сетке отнюдь не пустая выдумка. Это было единственно возможным решением. И им во что бы то ни стало надо доказать это.
Но новое направление мыслей влекло за собой еще большую опасность. И вновь его отец оказывался прав. Если Гюго был на теннисном корте, он мог увидеть то, чего ему видеть не следовало: например, как Бронислава несет корзину для пикников. Ведь бульварная газета исчезла из павильона, а это значит, что ее унесли оттуда где-то между семью и двадцатью минутами восьмого. Иными словами, в то время, когда произошло убийство. Образ Виктора Гюго, подобно чертику из шкатулки, возник перед глазами Максима. Невинная жертва Гюго приобретал все более зловещие черты. Они должны найти Гюго, должны поговорить с Гюго, должны выяснить, что ему известно.
Максим сел перед телефоном в холле и набрал номер доктора Васильева. Он знал, что второй аппарат стоит в кабинете доктора, и не без некоторого любопытства подумал, не придется ли ему обменяться со старым Ником парой-другой резких слов? Но Бронислава сразу сняла трубку,--видимо, сидела рядом с телефоном.
--Алло,--сказал Максим и тут же почувствовал, как гор-
ло сжимается, а сердце начинает учащенно биться. Перед
ним с удивительной ясностью промелькнули события вче-
рашнего дня.
--Алло,--ответил голос на другом конце линии.
Последовала пауза, вызванная смущением.
--Бронислава, кроме тебя в комнате кто-нибудь есть?
--Нет.
--Ты думаешь так же, как и вчера? Я имею в виду нас с тобой.
Знакомый голос заставил его отбросить все сомнения, вчерашние события отступили на задний план, и Максим, опасаясь слишком увлечься, заговорил о другом:
--Послушай, я хочу, чтобы остаток дня ты провела со
мной. Это очень важно.
--Максим, я не могу! Бедный Ник ...
--Пожалуйста. Я не могу объяснить по телефону, но это очень важно. Ты придешь?
В голосе Брониславы слышалась нерешительность.
--Хорошо. Когда?
--Мне нужно вернуться туда, чтобы забрать машину. Я встречу тебя примерно через полчаса, мы позавтракаем
в кафе, и я все тебе расскажу. Идет? Отлично! Что-то
случилось?
--Случилось?--Голос слегка удалился, затем снова
вернулся, словно Бронислава ненадолго отвернулась от аппарата.--Я бы сказала тебе, что случилось! Помнишь того человека, полковника Чумаченко, который выглядел таким веселым и за весь вечер не проронил ни единого слова? Максим, я боюсь, что он взялся за нас.
--Что заставляет тебя так думать?
--Я тоже не могу объяснить по телефону,--поспешно ответила Бронислава.--Ник в любую секунду может въехать
сюда, к тому же вернулись слуги и все время подслушива-
ют под дверьми. Чумаченко  и Стороженко здесь с девяти утра и ...по-моему, они взялись за нас. Я расскажу тебе позже.
Последовала еще одна неловкая пауза. Бронислава даже спросила, слушает ли он.
--Да. Все в порядке, Бронислава. Выше голову и не беспокойся. Увидимся через час.
Максим повесил трубку. Он довольно долго сидел перед телефоном под лестницей и размышлял, вдыхая знакомый запах старых пальто и зонтов. Теперь он уже не знал, будет ли разоблачение их лжи лучшей или худшей из всех возможных вещей. Он вновь осознал, насколько убедительно звучали речи Авдеенко-старшего, который «мог своими заклинаниями вызвать юридических кобр из их корзин и заставить плясать под свою дудку. Мог убедить почти кого угодно почти в чем угодно.» Разумеется, Авдеенко-старшего вовсе не заботила справедливость, но в этом деле она никого не заботила. Каждый, руководствуясь собственными соображениями, старался скрыть правду. А Авдеенко-старший просто хотел, чтобы его сына не впутывали в эту историю.
Тем не менее Максим начинал серьезно относиться к его версии. Гюго был убийцей и совершил убийство, прой-
дя по теннисной сетке. Другого объяснения не было. Каж-
дый факт находил свое место в такой версии, разумеется,
если ее удастся подтвердить. Если, если, если! Воодушев-
ленный этой уверенностью, максим поспешил в берлогу отца и прибыл туда одновременно с Сусловым. Было бы несправедливостью сказать, что Суслов раскраснелся или запыхался. Такого с ним никогда не случалось. Но он имел вид человека, который многое перенес. Авдеенко-старший, едва сдерживая нетерпение, поднялся ему навстречу.
--Вы вернулись,--заметил он,--поразительно быстро. Ну? Вы выяснили относительно сеток?
--Да,-- ответил Суслов.
--Ну же, ну?
Суслов был не из тех, кого можно торопить.
--На первый взгляд, такое предположение выглядит вполне основательным. Могу объяснить, что верх тканевой сетки поддерживается либо толстой проволокой, либо гибким шнуром, состоящим из плетеной стали, натянутым между шестами и заканчивающимся с обеих концов ручкой, при помощи которой сетка поднимается и опускается.
--Да, да, это мне известно. Что дальше?
--Следуя вашим инструкциям,--продолжал  Игорь Суслов, бросив на хозяина обиженный взгляд,--мистер Иван  Портнов и я проследовали на корты, которые были пусты. Иван Портнов, который, смею сказать, отнесся к нашему предприятию без особого энтузиазма, после некоторых уговоров взобрался на стремянку и прочно утвердился на сетке, для равновесия придерживаясь за стремянку рукой.
--Дальше.
--К несчастью, объектом нашего первого эксперимента был травяной корт. Я должен заключить, что шесты, поддерживающие сетку, не были прочно закреплены в земле. Вследствие помещенного на сетку веса один из шестов сломался и упал. В результате неожиданного толчка Иван ... гм ...
--Свалился?--предположил Максим.
--Это неадекватпое описание, гос подин Максим. Какое-то мгновение я опасался, что у него произошло смещение основания позвоночника, да и сам Иван, разумеется, высказал свое отношение к случившемуся. Однако он внял моей убедительной просьбе перейти на следующий корт. Здесь не было никаких неприятных случайностей. Но стальной шнур стал раскручиваться наподобие измерительной ленты, так что Иван, несмотря на героические, но безуспешные попытки удержаться, приземлился на корт, во весь рост стоя на сетке. Я пытался остановить раскручивание шнура при помощи камней, палок и прочего, но это не помогло.
--Да?
--На третьем корте, господин, результаты были не столь удачными. Поддерживавший сетку шнур был сделан из проволоки и, с сожалением говорю об этом, порвался.
Иван был вновь низвергнут наземь, к чему
присовокупились дополнительные неприятности: во-первых, корт был залит бетоном, и, во-вторых, основание позвоночника Ивана угодило прямо на перевернутую стремянку. Однако одесситы-- крепкий народ. Мы проследовали на четвертый корт. Неужели, молодой господин, вы находите мой рассказ таким забавным?
Максим давился смехом. Он не смог сдержаться и, откинувшись на спинку стула, громко хохотал.
--Максим,--бросил Авдеенко-старший, остановив на сыне холодный, многозначительный взгляд.--Продолжайте,
Игорь.
--Мы проследовали на четвертый корт--по моим опа-
сениям, оставив за собой явные следы разрушений,--и.
здесь нас прервали. Я заметил фигуру, которая бежала к
нам с северного направления. Человек, одетый в спецовку,
по-видимому, был смотрителем кортов. Его лицо побагро-
вело, он размахивал руками и издавал странные, нечлено-
раздельные звуки, не имевшие почти ничего общего с че-
ловеческой речью. Мгновение этот человек смотрел на нас,
затем бросился бежать в южном направлении. Когда стало
ясно, что он скрылся с тем, чтобы привести полисмена, нам
пришлось прервать наш эксперимент и спешно удалиться.
--Максим!
--Извините,--сказал Максим.--Но я не смог совладать с собой. Дайте мне посмеяться. Это первый лучик веселья во
всем этом проклятом деле. Надеюсь, травмы Ивана носят
временный характер?
Суслов склонил голову:
--Благодарю вас, молодой господин. Я не предвижу серьезных последствий.
--Но вы все-таки доказали,--настойчивым тоном про-
говорил Авдеенко-старший,--вы все-таки доказали, что по
проволоке можно пройти? Скажем, профессиональному ка-
натоходцу?
Суслов задумался:
--Канатоходцу, господин? О, это другое дело. Да, при том непременном условии, что шнур так закреплен или натянут, что не раскрутится, я бы сказал, что вполне можно.
Авдеенко-старший и Авдеенко-младший посмотрели друг на друга. Максим уже посерьезнел.
Гюго попался!--сказал он.
--Едва ли, мой мальчик. Нужны доказательства, а пока их нет. В то же время... Будь любезен, сними трубку. Ну не
жалость ли, что даже по воскресеньям мы не можем быть свободны от этих звонков. Нет, не вы, Игорь, Максим.
Услышав телефонный звонок, Максим почувствовал нечто вроде пророческого страха. 0н словно телепатически ощутил приближение нового удара. Когда он услышал голос Брониславы, предчувствие превратилось в уверенность.
--Максим, извини за беспокойство,--девушка говорила
взволнованно и немного несвязно,--но я уверена, что они
взялись за нас.
--Каким образом?
--Только что человек, которого они привезли, попробовал












пройти по теннисной сетке. Он профессиональный канатоходец.
--Профессиональный канатоходец?--с такой силой
взревел Максим, что услышал, как отворилась дверь в берлогу его отца.
--Да. Я проскользнула туда, чтобы посмотреть, но меня заметили и отправили назад.
--И он сумел пройти по сетке?
--Нет! Они позвали старика Сергея Валентиновича Рудакова-- ты его знаешь, он делал этот корт для Ника--и установили, что это вообще невозможно. Кажется, корт сделап из смеси песка и гравия на бетонной основе, и столбы, поддерживающие сетку, должны были быть вделаны в бетон. Но не были. Они просто воткнуты, как шесты, и, если кто-нибудь заберется на проволоку,  оба столба упадут и сооружение рухнет. Это еще не все. Если ты имеешь в виду Виктора Гюго, то он
не умеет ходить по канату. Это не его амплуа. Они выяс-
нили ...
--Но он должен уметь, Бронислава! Должен!
--Дорогой. Я знаю только то, что это абсолютно, катего- рически невозможно.--Ее голос зазвучал резче.--Я должна повесить трубку, Максим. По лестнице поднимается Чумаченко.
Связь прервалась, и Максим остался стоять, окруженный обломками очередных надежд. Он вернулся в берлогу, где Авдеенко-старший резкими рывками крутил очки на пальце. Авдеенко-младший осторожно закрыл дверь, подозревая об августейшем присутствии Авдеенко-матери. Когда Максим рассказал новости отцу, лицо последнего не изменилось, только слегка омрачилось.
--Здесь не обошлось без подтасовки,--заявил он пос-
ле некоторого раздумья.--Как сказал бы любой медэксперт, мы жертвы подтасовки, мой мальчик. Кто-то пытается нас
переигратъ, этого нельэя допустить. По сетке должен был
пройти этот самозванец.
Максим пожал плечами:
--Не знаю. Я знаю лишь то, что мне сейчас сказала Бронислава: это абсолютно, категорически невозможно.
--Мне надо увидеться с Сучковым,--пробормотал Авдеенко-старший, сев за письменный стол и барабаня по нему костяшками пальцев.--Если бы я мог догадаться, что творится в головах у полицейских,  Стороженко и Чумаченко, это меня тоже взбодрило бы. Я опасаюсь последнего из упомянутых мной господ, Максим.  В этом деле он вполне может удовлетворить свою страсть к расследованию чудес. И пока я что-нибудь не придумаю, тебе лучше не попадаться ему на глаза. Максим, ты убедился, что этот самозванец--убийца?
--Да. Но ...
--Да. Именно он. Я ни минуты не сомневаюсь в том, что этот прыткий самозванец тем или иным способом убил
молодого Филиппа. Но каким? Как ты говоришь, он не на-
делен даром левитации. Он не прыгал. И по твоим словам,
не ходил по сетке. Сучкова эта загадка просто с ума сведёт. Клянусь всеми святыми, что этот самозванец  виновен! Он убил! Но как?--Авдеенко-старший ударил кулаком по письменному столу.--Как?--Он снова ударил по столу.--Как?--И последний, сокрушительный удар. --Как?



















         Г Л А В А  8

 В оркестровой яме мюзик-холла «Олимпия» дирижер поднял палочку. В тот воскресный день большой зрительный зал был пуст, а задник сцены поднят, обнажая голую кирпичную стену; яркие лампы освещали двадцать пюпитров в оркестровой яме. Плоская, как блюдо, она светилась желтоватым светом, и дюжина черных смычков, подобно паучьим лапам, одновременно поднималась из ее недр. Раздался оглушительный удар тарелок и пустоту зала заполнила разухабистая мелодия. Снова ударили тарелки.
            «Летал на трапеции в воздухе он,
                Отважен и молод и дивно сложен».

Максим Авдеенко, сидевший в глубине полутемного зала, начал непроиэвольно насвистывать мелодию песенки, но
вдруг, осознав, что означают ее слова, прекратил и чертых-
нулся. Бронислава из солидарности выругалась тоже. Сперва
они вовсе не думали, что Виктора Гюго в воскресенье
можно найти именно в театре. Во время ленча в одном из
ресторанов, сидя рядом с Брониславой, Максим старался
сосредоточить все свои мысли на деле.  У Брониславы был усталый вид, словно она провела бессонную ночь, что, собственно, соответствовало действительности. На ней были белое платье, белая шляпа, и ее белые маленькие руки непрерывно двигались.
--Выпей,--сказал Максим, показывая на стоявший перед
ней коктейль,--а потом расскажи мне, что тебя так взвол-
новало.
Бронислава послушалась и почти залпом выпила коктейль. Затем, к немалому удивлению Максима, она спросила:
--Максим, тебе не кажется, что этот Чумаченко сума-сшедший?
--Тебе показалось, что он сумасшедший?
--Да, отчасти.
--Не могу сказать почему,--заключил Максим, --но мне это не нравится.
--Я так и думала. Как я тебе уже говорила, они яви-
лись к нам в дом в девять часов утра. Я видела, как они
шли по подъездной дороге и сворачивали к корту. Они о
чем-то ужасно спорили, ругались и размахивали руками.
Казалось, Чумаченко старался в чем-то Стороженко, а тот не соглашался. Стороженко то и дело останавливался и бросал на него яростные взгляды, а тот невозмутимо шагал дальше.
--Тебе показалось. Ведь Стороженко в подчинении у Чумаченко. Просто они спорили о возможности существовании какой-то версии. Хотя могут быть разные взаимоотношения даже у полицейских.
--Извини, что перебил. И что же?
Бронислава ждала, когда перед ней поставят суп.
--Так вот, я пошла за ними,--призналась она с чуть ви-
новатой улыбкой.--В конце концов, там легко спрятаться за
деревьями, кустами, за живой изгородью. Что ты сказал?
---Виктор Гюго!--взревел Максим, ударив кулаком по столу,
совсем как его отец.--Бронислава, мы были парой безмозглых
дураков, раз не заподозрили неладное, оставив бульварную
газетенку в павильоне в семь часов и не найдя ее там через
двадцать минут! Ну да ладно! Через минуту я тебе объяс-
шо. Продолжай.
Бронислава колебалась.
--Я не знаю, что они делали,--объяснила она.--Кажет-
ся, что-то искали в павильоне, когда я подкралась туда. Ко-
нечно, они искали то же самое, что и накануне вечером, но с
другой целью. Чумаченко за что-то зацепился, что крайне его взбесило. Они не нашли ничего, кроме моего свитера, коньков Филиппа и корзины с грязной одеждой. Чумаченко прицепил коньки к проволочной ограде и принялся, как безумный, разбрасывать вокруг вешалки для одежды. Стороженко совсем разозлился и собрал все в кучу. Чумаченко то и дело повторял:
--Такая эаметная вещь! Исчезла? Да где же она? Где?»
--О чем они говорили?
--Не знаю. Подожди. Меня беспокоит его вторая фраза. Он произнес ее с широким, ораторским жестом.--Бронислава продемонстрировала жест Чумаченко.—«Есть еще огромный
участок ровного песка без всяких следов». Понимаешь? Без
следов.
--Да. Что на это сказал Стороженко?
--Он сказал: «Это не совсем песок. Мы говорили песок, поскольку так проще, чем каждый раз повторять: смесь пес-
ка и гравия на бетонной основе». В ответ Чумаченко бук-
вально взбесился и взревел во все горло: «Совершенно верно.
Именно это я все время и пытался вбить вам в башку. Это не
песок с морского побережья. Вы могли бы провести по нему
пальцем и не оставить следа, но пройти по нему, не оставив
следов, очевидно, невозможно».
Максим окончательно потерял интерес к супу.
--С ударением на «очевидность?»--спросил он.
--Нет. Этого я не заметила. Но он тут же снял с огра-
ды коньки Филиппа и стал их рассматривать с видом пира-
та, который вот-вот прикажет кому-то пройти по доске.
--Коньки!
--Бог мне свидетель,--заявила Бронислава, торжественно поднимая руку.--Коньки. Потом он спросил Стороженко, можно ли доставить сюда бочку с водой. Бедняга Стороженко
совсем потерял терпение, но в гараже есть водяной насос, а
Чумаченко упорно настаивал. На корт принесли бочку с
водой. Чумаченко вылил воду на корт, промочив и свои
ботинки, и ботинки Стороженко. Затем взял один конек
и осторожно провел лезвием по мокрому месту.
--Ну, насчёт препирательств между ними—тебе это показалось. Стороженко не может противоречить своему начальству. Если, конечно, у них не слаженная команда, где субординация играет едва заметную роль.
Максим обнаружил, что крабы под майонезом привлекают
его еще меньше, чем суп.
--Я рад,--сказал он, глядя на Брониславу,--что они не
проводили этот эксперимент в теннисном общественном французском клубе. Мне не хотелось бы быть в ответе за душевное здоровье смотрителя, если бы еще одна пара маньяков в тот же день ворвалась на его корты.--Он чувствовал, что его
собственный рассудок начинает мутиться.--Но послушай,
неужели все окончательно спятили? Неужели теперь пред-полагают, будто убийца въехал туда па коньках?
--Не знаю.
--Но как это могло быть? Это просто глупо!
--Не знаю. Я рассказываю лишь то, что видела. Потом они уехали в машине Стороженко и отсутствовали два часа. Они говорили, что надо отыскать Гюго. Когда они вернулись, то опять были ужасно взволнованы и велели какому-то человеку пройти по теннисной сетке. Стороженко почти сразу снова уехал, но Чумаченко, как раз пока мы с тобой беседовали по телефону, поднялся, чтобы поговорить со мной.
--Та-ак ...
Бронислава неуверенно посмотрела на Максима:
--Так, но он ни слова не сказал про убийство. В основ-
ном он говорил о себе. Когда он начинает улыбаться, смот-
реть на тебя как на невиданное чудо и постепенно приходит
в такое умиление, что на глазах у него выступают слезы, не-
вольно начинаешь смеяться сама. Я думала, что он доктор
медицины, как Ник, но, оказывается, он не доктор медицины, не школьный учитель, ни журналист и еще бог весть кто. Он задавал мне бесконечные вопросы о том, чем мы все занимаемся, как проводим время и так далее. Его вопросы показались мне совершенно безобидными. Он перемежал их очень смешными и абсолютно невероятными историями. В разгар нашей беседы появился Ник с мрачным лицом и спросил, что  смешного мы находим в убийстве Филиппа. 
Максим задумался.
--Тут дело нечисто,--заключил он и рассказал ей про Гюго.
Его рассказ длился до той самой минуты, когда принесли кофе; Бронислава уже не смеялась.
--Боюсь, что ты прав,--пробормотала она.--Ты думаешь, нам следует ...
--Разыскать Гюго! Этим  мы сейчас и займемся.--Он понизил голос.--Мой старик ничего не знает, скорее все-
го, он попытался бы нас остановить. К несчастью, все источ-
ники сведений о Гюго сегодня недоступны. Мы могли
бы выйти на него через Нину Полищук, для чего надо от-
правиться к ней в больницу, но на это уйдет слишком мно-
го времени. Первая возможпостъ--телефон. В справочнике
явно не будет Виктора Гюго, а настоящего имени я не знаю. К тому же у нас нет оснований полагать, что его нстоящее имя значится в справочнике; вероятнее всего, он живет в актерском общежитии. И здесь брезжит хоть какая-то надежда.
Максим позвонил в общежитие. Ему ответил такой
резкий женский голос, что трубка около уха Максима затрещала. Он попросил пригласить к телефону Виктора Гюго.
--Его нет,--сказал голос.--Кто говорит?
Максим кинул торжествующий взгляд на бледную и нервоз-
ную Брониславу и он не осмелился передать ей трубку.
--Моя фамилия Полищук. Я говорю по поводу моей сестры Нины. Не могли бы вы сказать мне, где он?
Телефон так долго молчал, что Максим подумал, не допус-
тил ли он какой-нибудь непростительный промах.
--Если вы брат Нины, то как же вы не знаете, где он?
--Я этого не знаю. 
По этой или иной причине немудреная уловка Максима успокоила женщину.
--Извините, если что не так. Но сегодня его спрашивают
уже в третий раз. Сперва звонили из полиции, потом какя-то женщина. В чем дело? У него опять неприятности?
--Надеюсь, нет, но ...
Телефон словно обезумел, в трубке затрещало и зароко-
тало еще громче.
--О боже, одни только неприятности, неприятности
неприятности. Не мог удержаться даже на такой работе, в мюзик-холле, среди этой развязной размалеванной публики. Его уволили за то, что он вчера не явился, и приняли обратно только потому, что он, рухнув на колени, уверял, будто был с Ниной, а это неправда: я не могу мириться с этим, не могу и не буду, так ему и передайте.
--Ладно. Где он?
--Да все там же. В «Орфее». Репетирует новый номер.
--Благодарю вас.-- Максим повесил трубку.
--Это означает,--заявил он, когда они летели по направлению к «Орфею» так быстро, что Бронислава начала громко протестовать,--это означает: сто против одного, а Гюго все-таки был на теннисном корте.
--Да. Но ты уверен, что мы поступаем правильно?
Максим резко остановился:
--Правильно? Что значит--правильно?
--Если Гюго в мюзик-холле,--пояснила Бронислава, значит, полиция где-то поблизости. Разве твой отец тебе не
советовал держаться от полицейских подальше? Предполо-
жим, что мы одновременно столкнемся и с Гюго, и с Стороженко,--что мы им скажем?
--Не знаю,--неуверенным голосом ответил Максим.  Потом более уверенно сказал.--Какое это имеет значение? Я знаю одно: больше всего на свете я хочу сейчас поговорить с Гюго. И если я его найду...--И они его нашли.
«Орфей»--продукт более ранних времён времен и отличался куда большим размахом, чем нынешние театры. Это было очень большое и поразительно зловещее здание. Объявления на стеклянных дверях фойе извещали о том, что мюзик-холл откроется в попедельник, 1 августа, новой программой, в которой примут участие Летающие Мефистофели, Ангелы, Святые  и другие, чьи имена ничего не говорили Максиму. Он было подумал, что придется пробираться через служебный вход, но стеклянные двери фойе были распахнуты, и им оставалось только войти.
Внутри царил полумрак и стоял густой театральный запах, смешанный с запахом сырости. Было тихо: только откуда-то спереди доносился приглушецпый гул. Никто их
не остановил, вокруг было пусто. Но когда они толкнули
дверь, перед которой оказались, до них донеслись нестрой-
ные звуки.
--Тихо,--произнес чей-то голос.
В первых рядах партера стояли и ходили вразвалку че-
ловек двадцать. Ряды кресел, покрытые белыми чехлами,
тянулись из конца зала к пустой, освещенной сцене. Кто-
то сыграл три ноты на саксофоне. Послышался приглушен-
ный топот ног чечеточников. Из-за кулис появлялись и тут
же исчезали чьи-то лица. Тяжелые позолоченные купидо-
ны и нимфы на арке авансцены и тяжелые позолоченные
светильники по бокам лож дрожали под эти звуки, словно
хрупкое стекло.
-- Оп!
Акробаты, мертвенно-бледные и призрачные, несмотря на
красные трико, выстроили на сцене пирамиду. которая тут же
распалась, как карточный домик. С колосников, поскрипывая, опустились четыре трапеции квадратной формы. Четыре Летающих Мефистофеля, двое мужчин и две женщины,
бросились вверх по серебристым лестницам, которые держа-
ли два других акробата. Они проворно скользнули на пере-
кладины трапеции. Оркестр сыграл куплет, предшествующий
вступлению хора; затем под бряцание тарелок один из акро-
батов взвился в воздух.
--О-О-О!--Грянули тарелки.
В темноте партера Бронислава шепнула:
--Который из них Гюго? Ты не знаешь?
--По-моему, вот тот худощавый, с рыжеватыми воло-
сами, на трапеции, что ближе к нам. Он тоньше и немного
выше других. Почти все они похожи на итальянцев!
--Если мы сядем, нас не выставят отсюда? Как ты ду_
маешь? 
Она слегка вздрогнула. По застланному красным ковром
проходу к ним приближалась высокая худощавая фигура.
Вскоре они разглядели мужчину в белой широкополой шля-
пе, даже более высокого, чем казалось на первый взгляд.
На плечах его был обычный пиджак, правда перетянутый
крест-накрест двумя ремнями, на которых висела кобура
револьвера с перламутровой рукояткой. Но снизу он был облачен в кожаные ковбойские штаны и сапоги на высоких каблуках со шпорами. В правой руке он держал длинный, тяжелый хлыст из змеиной кожи. Он мог бы нагнать страху своим лошадиным лицом почти такого же цвета, как его кожаные штаны, если бы не удивительно добрые и нежные глаза, которые теперь внимательно смотрели на Брониславу и Максима.
--Привет,--сказало видение.--Пришли взглянуть на
это-хм шоу?
От улыбки, которой одарила его Бронислава, у него буквально волосы встали дыбом.
--Боюсь, что не совсем. Но как вы думаете, они будут
не очень возражать, если мы посидим здесь минуту?
Максим знал, какое впечатление производит ее улыбка. Вновь прибывший сорвал с головы шляпу. Он едва не дрожал от переполнявших его чувств, и его длинные руки и ноги выделы-
вали нечто невообразимое.
--Шно!--воскликнул он.--Шно!--Он не пытался произнести слово «конечно», а всего лишь издавал восклицание,
долженствующее выразить удивление и уверенность.--
Девушка,--почтительно добавил он,--что касается меня, то
ваше желание--закон. Вы хотите сесть?
--Да, пожалуйста.
--Шно!--сказал вновь прибывший. Его рука дернулась назад, и длинный хлыст раскрутился с треском, настолько
похожим па винтовочный выстрел, что все подскочили. Ор-
кестр захлебнулся и заиграл вразброд. Неожиданно, словно
в сказке, конец хлыста обвился вокруг чехла. Он сдернул
чехол и, держа его в вытянутой руке, предъявил Брониславе.
--Это для вас,--объяснил он.--Это-хм--это-хм для господина, это-хм--это-хм для меня! Шно!
--Очень вам благодарна,--сказала Бронислава.--Наверное,--она улыбнулась ему,--вы из цирка.
Его настроение несколько испортилось.
--Театр—не цирк,--со страстью в голосе и на лице
поправил он.--Девушка, родина мюзиклов Запад. Хотя я и южанин, но преклоняюсь перед Западом. Шно!
Никто из них не заметил, что в театре наступила мертвая тишина. Оркестр замолк. Трапеции перестали раскачиваться.
--Прекратите этот гвалт!--загремел голос, усиленный
микрофоном.--Кто, дьявол его забери, устраивает этот
дьявольский гвалт?
Незнакомец выглядел несколько удивленным.
--Это,--гаркнул он в ответ,--не тот язык, на каком
разговаривают в присутствии дамы.
--Я заткну его в твою дьявольскую глотку,--ответил
приземистый, коренастый акробат с синим подбородком.--
Хочешь, чтобы они сломали себе шеи? Хорошо, профессор. Хорошо, ребята. Повторим еще раз.
--Я очень извиняюсь,--мягко сказал незнакомец.--Но по-
вторяю, это не ...
--Прошу вас!--яростным шепотом попросила Бронислава. - Прошу вас! Сядьте! Вот сюда.
--Хорошо, мэм. Все, что скажете. Совсем забыл,--сказал незнакомец, переходя на шепот.--Вам кто-нибудь нужен?
Бронислава забыла об осторожности:
--Да. Ш-ш-ш! Один акробат. Не знаю который. Его зо-
вут Виктор Гюго.
Незнакомец встал и выпрямился. Чтобы привлечь к себе внимание, он взмахнул хлыстом, издав звук, похожий па винто-
вочный выстрел. В оркестровой яме кто-то уронил тарелку.
С кресла первого ряда вскочил полный мужчина с диким
взглядом и без пиджака.
--Эй, вы, парни,--гаркнул незнакомец, видимо полагая, что
говорит с глухими,--нет ли среди вас малого по имени Виктор Гюго? Его хочет видеть одна дама.
--Тихо!--рявкнул полный мужчина без пиджака.--Ой-
ой-ой-ой-ой! Вы что, хотите отправить меня в сумасшедший
дом, да? Хотите, чтобы мои акробаты потеряли темп  му-
зыки и сбились с ритма, да? Я этого не потерплю. Ой, эти сумасброды!--Он швырнул в воздух кипу бумаг.--Алес-
сандр, бесполезно продолжать. Возьмите перерыв пять
минут,да?
--Прелестное, тихое местечко,--сказал Максим.
--Шно!--усмехнулся незнакомец.--Хотите, я вытащу сигарету у него изо рта этим-хм хлыстом? 
--Нет, ради бога, нет!--воскликнула Бронислава, хватая
его за руку.--Сядьте, прошу вас. На нас все смотрят.
--Уж это точно,--согласился незнакомец с довольным видом.
--Максим, послушай! Вон тот рыжеволосый и есть Гюго. Взгляни на него. А потом посмотри в зал, шестой ряд, рядом
с проходом.
Там одиноко сидела девушка. Она оглянулась и посмот-
рела на них с такой холодной злобой, что Максим вздрогнул.
Хоть он и не мог как следует разглядеть ее в полумраке,
но увидел или, скорее, почувствовал эту злобу. У Максима ро-
дилось смутное ощущение, что он уже видел сидящую впе-
реди девушку, когда по ассоциации он вдруг догадался, что
перед ним Нина Полищук.
Акробаты с легким стуком спрыгнули на сцену. Их лица
были скрыты под масками; руководитель, казалось, грубо
отчитывал Гюго, который только кивал в ответ.
--Он собирается спуститься со сцены,--прошептала
Бронислава.--Ты думаешь, он? ..
Гюго появился у служебной двери, что вела из орке-
стровой ямы. На нём был длинный алый плащ, благода-
ря которому он казался ярким пятном, движущимся в по-
лумраке зала; под мышкой он держал какой-то предмет,
скрытый плащом.
-- Я, вроде того, пойду,--сказал незнакомец, поднимаясь.
Его галантностъ была поистине бесподобна.
--Если я могу еще чем-нибудь помочь вам, только про-
сигнальте мне вот так.--Он громко свистнул, отчего два
чечёточника, вышедшие на сцену, бросили на него яростные взгляды. Затем он протянул руку.
--Меня зовут Шмидт, Алексей Шмидт,--коротко добавил он,--из Лонжерона.
Он вразвалку удалился, пока Гюго быстро шел по проходу.
На секунду задержавшись что-то шепнуть Нине Полищук, Гюго направился прямо к ним. Он улыбался. У него было скуластое, хитрое, довольно приятное лицо; про таких говорят «малый не промах», но потом убеждаются, что это верно лишь отчасти. Казалось, он испытывал некоторое смущение, но старался скрыть это. Его большие голубые глаза слегка покраснели, а веки припухли. Он то и дело оглядывал зрительпый зал. При ближайшем рассмотрении его алый плащ выглядел таким же жалким и потрепанным, как его хозяин. Но Максиму внешность Виктора Гюго даже поправилась.
Оркестр снова заиграл, аккомпанируя танцорам, и на
расстоянии нескольких метров слова Гюго были уже не
слышны. Он наклонился и заговорил приятным голосом.
--Добрый день,--сказал он.--Пришли поговорить с
убийцей?
Бронислава привстала, но, когда Максим коснулся ее руки, снова села.
--Вот что значит сразу перейти к сути дела,--заме-
тил Максим.
Гюго откинул голову и рассмеялся. Затем спова на-
клонился с еще более доверительным видом.
--Всё в порядке,--заверил он.--Видите ли, я уже
признался в убийстве.
--Не будете ли вы добры,--сказал Максим, тоже накло-
няясь вперед,--повторить это?
--Я признался в убийстве,--сказал Гюго,--или
практически признался. Я под арестом или практически под
арестом. Сегодня вечером меня отправят в тюрьму.
На сцене танцоры принимали самые невероятные
позы; их черные туфли, надраенные до зеркального блеска,
жили своей собствешюй дьявольской жизнью.
Така-така-так, така-така-так, така-така-так --неслось со сцены под звуки оркестра. Вдруг в зале раздался такой громкий и ядовитый свист хлыста, что Бронислава, Максим и Гюго подско-
чили. Алексей Шмидт объявил войну. То ли он хотел позлить режиссёра, то ли решил, что мнение Виктора Гюго еще остается под вопросом, но он стоял в центре зала и яростно работал хлыстом. Танцоры, сверкая туфлями, невозмутимо проносились через сцену и возвращались обратно.
Виктор Гюго устроился в кресле перед Брониславой и Максимом, обернулся и улыбнулся им.
--Под арестом,--прошептал Максим.--И вас это совсем
не беспокоит?
--Не слишком.
--Видите ли,--сказала Бронислава,--нам, пожалуй, следует объяснить, кто мы такие. Мы ...
Гюго снова откинул голову и рассмеялся:
--Ах, я знаю, кто вы. Откровенно говоря, мне было ин-
тересно, окажете ли вы мне сегодня честь своим визитом.
Я надеялся, что окажете.--Он опустил на пол рядом с собой тяжелую коробку или сверток, который до того держал
под красным плащом.--Я хотел вернуть эту проклятую
посуду. Я имею в виду груз фарфора, который я унес вчера вечером из теннисного павильона.--Его улыбка стала
еще шире.--Я вам друг, не так ли? Но мне от этого одно
беспокойство: когда я окажусь в тюрьме, никакого проку
от этого мне не будет.
Фю-ить! --снова заговорил хлыст Шмидта.
Максим повернулся к Брониславе и увидел ее широко раскрытые глаза под полями сдвинутой на затылок белой шляпки.
--О том, что именно это и есть главное чудо,--сказал  Максим,--можно и поспорить. Значит, посуду украли вы?
--Разумеется. Вот черепки.
Гюго ударил ногой по пакету, и раздался звон.
--Но зачем?
Гюго оставил вопрос без внимания.
--А еще я подумал,--продолжал он,--что надо вам
кое-что показагь. Вам обоим. Взгляните сюда.
Он сунул руку под плащ, вынул из-под резинки трико
клочок глянцевой бумаги размером в несколько квадратных сантиметров и через спинку кресла протянул его Максиму. Тот мельком взглянул на него в полумраке, затем зажег зажигалку и присмотрелся более внимательно: после чего, ощутив легкую тошноту, опустил фотографию несколько ниже, под прикрытие спинки кресла.
--Возможно, вам известно, что мой отец фотограф,-- с готовностью объяснил Гюго.--Я проявил это сегодня ночью. Конечно, это всего лишь моментальный снимок,
к тому же при плохом освещении, но я снимал на новом
аппарате; с ним даже в полной тьме можно сделать
довольно хороший снимок.
Так оно и было. Снимок был сделан с западной стороны теннисного корта из-за проволочной ограды. На переднем плане-- тело Филиппа Добронравова, лежащее на сероватом, покрытом лужами поле. Но четче всего получилась на снимке Бронислава Ухова. Бронислава находилась лицом к фотоаппарату, хотя и не смотрела в объектив. Она смотрела на тело Филиппа. Прядь волос падала ей на лицо, глаза были широко раскрыты. Перед собой она обеими руками держала корзину для пикников, ко-
торая, должно быть, била ее по ногам. Камера поймала ее в
тот момент, когда Бронислава бежала к телу Филиппа и находилась метрах  в четырёх от него.
Фь--ють!--хлопнул хлыст Шмидта, заглушая и оркестр,
и така-так, така-так танцоров.
--Не правда ли, хорош?--усмехнулся Гюго.
--Очень хорош,--прошептала Бронислава. Она протянула руку и выключила зажигалку Максима--пламя погасло. Максим
почувствовал ее дыхание на своей щеке.
Голос Гюго изменился.
--Спокойно, приятель. Не поймите меня неправильно. Видите ли, это не шантаж.
--Тогда что же?
--Ну, я бы назвал это дружеским жестом,--улыбнулся Гюго. Теперь он стоял в кресле на коленях, словно
худой красный гоблин. При слабом свете они разглядели
на его губах сардоническую ухмылку.--Хотя вы, очевид-
но, так не считаете. Признаться, роль ангела-хранителя для
меня нова и не совсем обычна, но ведь говорят же, что тот,
кто не может позаботиться о себе, всегда заботится о дру-
гих. Раз! Я взмахиваю волшебной палочкой. Раз! И вы уже вне подозрений. Будь я проклят, если мои усилия не стоят  хотя бы одного слова благодарности!
--Благодарности?--переспросила Бронислава.
--Послушайте,--сказал Гюго,--сейчас у меня нет времени заниматься чужими неприятностями, своих хватает. И между нами говоря, признаюсь: все, что я сделал, было сделано не из альтруизма. Вместо того, чтобы держать фотографию так, точно она вот-вот вас укусит, почему бы вам не возликовать? Ведь она доказывает, что дама не имеет никакого отношения к убийству, разве вы не понимаете?
--Неужели?--спросила Бронислава.
--Честное слово. Приглядитесь внимательней. Если сни- мок о чём и говорит, то лишь о том, что человек мертв и ря-
дом с ним нет никаких следов, кроме его собственных. Вы
еще даже не приблизились к нему. Если не считать алиби,
засвидетельствованного и подтвержденного его светлостью
верховным судьей или епископом церкви, какое лучшее доказательство вам требуется?
В театре было очень жарко.
--Он прав, Максим?
--Прав.
Значит ...
--Это явно не подделка,--сказал Максим, с удивлением
заметив, что шея под воротничком вдруг вспотела, а под-
сознательные страхи почти рассеялись.--Фотографию
можно увеличить и сравнить с официальными снимками.
Послушайте, Гюго: масса благодарностей и ряд извинений. Но если я спрошу, что, черт возьми, вы делали там с
фотоаппаратом, вам не покажется, что я плачу за добро
злом? Или если я спрошу: что вы там вообще делали?
Гюго снова улыбнулся и махнул рукой:
--Ах, это целая история.
---И у вас есть причины ее не рассказывать?
--Не спешите с выводами, приятель. Нехорошо это. А что до фотографии,--загадочно проговорил Гюго,-- оставьте ее себе. Она ваша. У полицейского Стороженко уже есть копия.
Фю-ть!
Им пришлось перейти на шепот. Оркестр замер, и зал за-
тих, танцоры покинули сцену. Шмидт теперь развлекался тем, что на большом расстоянии сбивал хлыстом розовые аба-
журы со светильников по бокам лож. Дирижёр, предварительно аккуратно положив свои очки на пол и растоптав их ногами, вприпрыжку бросился через зал. Дуэт клоунов, маленький, красноносый человечек и толстый, подагрический, опиравшийся на костыли, начал вполголоса репетировать свой номер. Шмидт,
очевидно не державший зла на них, на время прекратил упражнения с хлыстом.
--Значит, у Стороженко есть копия,--глу-
хим голосом прошептал Максим.--Вот как! Давно ли?
--С полудня сегодняшнего дня. Он и Чумаченко застукали меня в моей любимой пивной Я их ждал. Видите ли, я отпечатал несколько копий с этого маленького снимка. Думал, что они могут пригодиться.
--Стороженко знает?!--воскликнула Бронислава, инстиктивно оглядываясь через плечо.--Но он не говорил мне.
Гюго сделал серьезное лицо:
--Скажет, мадам. Скажет. Уверяю вас.
--Подождите,--вмешался Максим.--Что вы ему сказали?
--Я сказал,--холодно ответил Гюго,--что я тот самый заботящийся об общественном благе гражданин, который убил Филиппа Добронравова.
--Ну? И вы действительно убили его?
--Опять-таки это как посмотреть. Только между нами: возможно, убил, а возможно, и нет. Во всяком случае, им
придется это доказать, для чего потребуются определенные
усилия.--Он снова заговорил серьезно.--Послушайте.
Наверняка у меня не будет другой возможности поговорить
с вами до того, как меня заберут в полицию. А это может
случиться в любую минуту, что приведет босса в еще боль-
шую ярость, а мне доставит еще большее удовольствие ...
--Но вы, кажется, хотите, чтобы вас арестовали.
--Хочу. Впрочем, позвольте мне договорить. Я должен предупредить вас обоих: ради вашей же пользы откажитесь
от дурацкой версии, что госпожа Ухова не оставляла этих следов, и забудьте о прекрасной фантазии, будто я надел ее
туфли на руки и прошелся в них по корту. Это было бы
неблагодарностью по отношению к вашему ангелу-хранителю и источником серьезных неудобств для меня.
--Согласен. Что дальше?
Гюго по-волчьи осклабился:
--Эта история могла бы причинить мне массу хлопот. Я мог бы пройтись на руках. Мне пришлось отрицать это. И я отрицал. Не досаждайте своему ангелу-хранителю лишними вопросами-- вот все, о чем я прошу. Не важно, что я делал там с фотоаппаратом, не важно, почему стащил посуду, и сколько времени провел там, и что мне известно.
Максим прервал его:
--Но все это очень важные вопросы.
Гюго колебался.
--Я сообщу вам, что я собираюсь делать,--наконец ре-
шился он.--Я сообщу вам то же, что сказал полицейским, ни боль-
ше ни меньше. Но поскольку я вижу в вас союзников...--Он
остановился. Его покрасневшие глаза сузились.--Кстати, я
знаю, что это не вы сочинили историю про мое хождение на
руках.
--Нет. Ее сочинил господин по имени доктор Васильев.
Глаза Гюго сощурились еще больше.
--Васильев? Васильев? Тот старый калека, да? Хозяин дома? Что-то вроде опекуна Добронравова? Да, я слышал о нем. Так эта блестящая идея принадлежит ему, да?
--Да. Но веревку он пытался затянуть не на вашей шее. Тогда он вел другую игру.
Гюго, казалось, затрясся от еле сдерживаемого смеха:
--Внутриполитическую, как я понимаю? Благослови вас
Господь, дети мои. Но как ваш союзник, я сделаю кое-что
получше. Я расскажу вам ...
--Случайно, не правду?--предположила Бронислава лас-
ковым голосом.--Не думаю, что мы сумеем сейчас уста-
новить ее.
--Почему же? Я по пунктам приведу вам показания, ко-
торые я дал полицейским. И после каждого на манер газетных опросников, в которых, например, дается слово «Голгофа»
и приводятся возможные варианты ответа, как то: гора в Палестине, город в Испании, название сыра, я буду добавлять слова: «Bepно», «неверно». Слушайте внимательно.
Я сказал, что в субботу был на квартире Добронравова и
мне сообщили, что он отправился к старому калеке играть в теннис. (Верно.) Я сказал, что последовал за ним, спросил у полицейского, как пройти, и тот довольно косо посмотрел на меня, когда я задал ему несколько вопросов про дом доктора Васильева. (Верно.) Я сказал, что прибыл туда примерно без двадцати шесть. (Верно.) Я сказал, что нашел теннисный корт и специально оставил в павильоне газету, чтобы дать Добронравову пищу для размышлений. (Верно.) Я сказал, что намеревался убить Добронравова. (Как ни странно, неверио.)
Я сказал, что, услышав, как на корт идут люди, спря-
тался за деревом и стал ждать. (Верно.) Я наблюдал за игрой, пока не разразилась гроза. (Верно.) Затем--я все же
не утка--укрылся в гараже и сидел там, пока не перестал
дождь. (Более чем верно.) Я понял, что пары разделились,
услышал, что Добронравов собирается сходить к госпоже Сазоновой и вернуться той же тропинкой. (Верно.) Я терпеливо
ждал в гараже и через несколько минут услышал, что он
возвращается ... один. (Верно.) Этот поросенок тогда что-то насвистывал,--добавил Гюго.--Больше он уже не насвистывал. Ах, совсем забыл: верно.
Гюго замолчал. Слушателей поразила ненависть, звучавшая в его голосе. К тому же он обладал даром оживлять и делать зримым то, о чем рассказывал, повышая или понижая голос, делая жесты рукой. Они уже не были в театре. Они сидели в гараже и слышали посвистывание Филиппа.
--Я сказал, что в окно гаража видел, как он остановил-
ся. (Верно.) Я сказал, что видел, как он идет к деревьям,
окружавшим корт. (Верно.) Я сказал, что видел, как он
входит туда ... один. (Неверно.)
Вся сцена предстала перед ними с ужасающей зримо-
стью.
--Но если вы видели, как он входит туда,--сказала Бронислава,--вы должны были видеть, кто его убил.
--Вы забываете, что его убил я.
--«Виктор Гюго—убийца» . Это верно или неверно?
--Ах, и об этом вы пока не должны меня спрашивать. Но видите ли, именно это больше всего и беспокоит по-
лицию. И обеспечивает мою безопасность. Во всем этом я
признался полицейским. Я сказал, что должен был убить этого
малого, а по здравом размышлении, полагаю, и убил. Основная загвоздка в том, что они не могут решить, как я это
сделал.
В его рассказе чувствовался явный наигрыш. Максим был
уверен в этом; рассказ Гюго попахивал алым плащом.
Однако он не мог решить, что разыгрывает Гюго: виновность или невицовность.
--И что случилось потом?--спросил Максим.--После
того; как Филипп пошел на корт ... не один?
--Извините. Здесь история заканчивается.
--Для нас, но не для полиции?
--Для всех.
Мысль Максима усиленно работала, во всяком случае, он
пытался заставить ее работать.
--Здесь целая дюжина загадок,--сказал он.--И са-
мая главная из них--почему вы так жаждете, чтобы вас
арестовали?
--Не догадываетесь?
--Нет. Разве что ...
--Разве что?
--Разве что вы невиновны и располагаете массой дока-
зательств, которые на суде снимут с вас малейшее подозре-
ние.--Максим немного помолчал.--Возможно, вы полагаете,
что известность, которую принесет вам суд по обвинению
в убийстве, тем более в «чудесном» убийстве, обеспечит вам
положение, к которому вы стремитесь.--Он снова помол-
чал.--Возможно, вы и правы, но предупреждаю: вы рискуете, чертовски рискуете.
Послышалось чье-то свистящее дыхание. Похоже, он по-
пал в самую точку, подумал Максим, однако Гюго даже не
шелохнулся.
--А вы не так просты,--усмехнулся Гюго.--Разве
не более вероятно, что я виновен, но убил таким способом,
что меня никто и никогда не уличит? Когда совершаются са-
мые интересные убийства ...
--Гюго их фотографирует,--закончил Максим.--Имен-
но это я и имел в виду, говоря о доказательствах. Если у вас
есть снимок Брониславы после убийства, почему бы вам не иметь фотографии самого убийства? И убийцы. И способа. Ведь это подлинные сокровища.
Говоря это, Максим не смотрел на Гюго. Он смотрел
мимо него, туда, где огни сцены светились в пушистых каш-
тановых волосах Нины Полищук. Кроме того, что Нина--
худенькая девушка в цветастом платье, ему ничего не удалось разглядеть; но она снова оглянулась и посмотрела на них.
Теперь в ее взгляде не было ни гнева, ни злобы, только удив- ление. С такого расстояния она ничего не могла услышать. Что- то другое побудило ее оглянуться и посмотреть на них, но
движение девушки поразительно точно совпало со словами
Максима. Но так или иначе, он об этом забыл, поскольку в голо-
се Гюго, ровном и спокойном, зазвучала такая ярость,
что не верилось, будто он говорит шепотом.
Он сказал:
--Боже правый, неужели это так же очевидно, как и все
остальное?--И, уже не рисуясь, он с такой силой вцепился в спинку кресла, словно хотел оторвать его от пола.
Максим подался вперед и схватил его за руку:
--Так, значит, вы сфотографировали и это?
Гюго оттолкнул его руку:
--Нет!
--Это правда?
--Я же сказал вам. Почему мне все всегда дается с таким трудом, а этой свинье ровно ничего не стоит?
--Да, но ...
--С тех пор, когда я еще был вот таким,--Гюго поднес руку совсем близко к полу,--я мечтал о том, чем
буду заниматься, когда вырасту. И все впустую. Ничего не
получилось. Я обещал Нине в один прекрасный день на-
бить цилиндр сотенными купюрами и высыпать ей на колени. Высыпал? Нет. Так дайте мне хотя бы возможность
блеснуть на скамье подсудимых.
Максим понял, к чему клонит Гюго. Но не стал слишком горячо спорить.
--Это ваше личное дело,--сказал он.--Такое, ко-
нечно, уже случалось. Я припоминаю дело одного человека, который намеренно признался в убийстве, которого не
совершал, и уже на суде предоставил улики, убедительно
доказавшие, что он невиновен. Он объяснил, что на осно-
вании досужих сплетен его так уверенно обвинили в убий-
стве, что он вышел из терпения и решил реабилитировать
себя в глазах всего света на открытом суде.
Максим помолчал.
--Если вы решили признаться в убийстве лишь затем,
чтобы приобрести известность во время суда,--продолжал он,-- возможно, вы правы. За ложь вам ничего не грозит,
если, разумеется, вы не станете лгать на суде. А на суде вы
лгать не станете. Но вы должны быть абсолютно уверены, что
сумеете доказать свою невиновность. Хочу предупредить вас
как адвокат, что вы смертельно рискуете. Судье такая шутка не понравится. Не понравится и присяжпым. Прежде чем
начать, как следует все проверьте, или они подумают, что
ваши оправдания--еще один блеф, и вас повесят.
--Не понимаю, о чем вы говорите.
Но Бронислава поняла. Максим видел ее ресницы, мягкий овал подбородка, напряженную линию плеч.
--Максим прав, господин Гюго,--сказала она.--При
всем уважении к нашему ангелу-хранителю вы не слишком
искусный лжец.
--Ха!
--Нет, не слишком,--настойчиво повторила Бронислава, качая головой; голос ее звучал умоляюще.--Вы слишком
честны или, может быть, слишком боитесь, что вас уличат. Я знаю одного беззастенчивого лгуна.--Максим заметил
ее отвращение и мысленно полюбопытствовал, сколь долго
она его испытывала.--Я знаю одного беззастенчивого лгу-
на, который не сумел совладать с собствешюй ложью. Не
сумеете и вы.
Гюго смотрел в пол. Через некоторое время он резко проговорил:
--Может быть, вы правы. Не знаю. Как ни глупо, но
это весь день меня тревожило.
--Поверьте мне, мы правы,--заверил Максим.--Неужели вам не кажется, что, сказав правду, вы приобретете достаточную известность, к тому же ничем не рискуя? То есть в том случае, если сами предъявите доказательства? Вы станете героем дня.
--Вы так думаете?--серьезно спросил Гюго, вскинув голову.
--Я это знаю.
Казалось, Гюго принял решение. Быстро оглядев зал
и уверившись, что Нина Полищук ничего не услышит, он
выразительно склонился в их сторону.
--Слушайте ... --сказал он.
--Летающие Мефистофели,--грянуло со сцены.—По местам! Номер четвертый! Эй! Вы!
Сердца у Брониславы и Максима бешено колотились, но Гюго замолчал, облизал губы и отвернулся.
-- Полсекунды!--крикнул он.--Я только ...
--Эй!--донеслось со сцены.
Коренастый акробат, по всей вероятности ведущий но-
мера, не удовольствовался обычной речью. Его лицо было
бледно. Он подбежал к микрофону у края сцены и через
усилитель на них обрушился его крик:
--Я долго терпел! Всем уже невмоготу. Чтобы через
три секунды ты был на месте. Я считаю. Ты меня слы-
шишь?
--Но ...
--Вам лучше идти,--сказал Максим.--Если из вашей затеи ничего не выйдет, то надо хотя бы сохранить работу.
--Один. Два. И можешь сказать своему... владельцу кнута,--
доносился усиленный микрофоном спокойный, зловещий
голос,--что, если это так по душе здешним дамам и господам, он может хлопать своим дьявольским хлыстом до второго пришествия. Это и блоху не сгонит с места. В Одессе мы слыхали и не такое. Один. Два ...
Взметнув алый плащ, Гюго одним махом перепрыг-
нул через спинки кресел, мягко приземлился в проходе и
побежал к сцене. Из оркестровой ямы донесся звук настраиваемых скрипок.
--Максим, он все знает,--прошептала Бронислава.--В этом
нет никакого сомнения. Он знает, кто настоящий убийца,
знает, как все случилось. Нельзя было отпускать его. Если
у него будет время собраться с мыслями, оп может снова
передумать.
--Да. А если мы его не отпустим, этот дерижёр выгонит его с работы, и он с отчаяния снова прибегнет к своей выдумке. Будь что будет. Пока он занят в номере, у него не останется времени думать о другом.
--Это меня тоже беспокоит,--сказала Бронислава. Она обер-
нулась, и их глаза встретились.--Максим, это очень опасный
номер. Сейчас он не в том состоянии духа, чтобы исполнять
его. Будет просто ужасно, правда, если у него соскользнет
рука или случится еще что-нибудь? Акробаты работают без
сетки на высоте в пятнадцать метров.
Они посмотрели друг на друга. Возникла новая опасность, новое скользкое место. Но им не хватило времени подумать об этом. За их спиной кто-то тихо спустился по застланному красным ковром проходу и положил руку на плечо Максима. Это был Стороженко, который рассматривал их с весьма странным выражением лица.




 
 

          Г Л А В А  9

--Э-э-э ... садитесь, инспектор,--пригласил Максим.
События разворачивались с такой быстротой, что у него не было времени привыкнуть к новому и гораздо более зловещему виду Стороженко. Если он ожидал взрыва гнева или грозного взгляда, то не удостоился ни того, ни другого. Последовала продолжительная, напряженная пауза. Стороженко посмотрел на Максима. Посмотрел на Брониславу, которая поспешно прятала фо-
тографию в ридикюль.
--О-о!--вырвалось у Стороженко. Он зажег спичку, чтобы лучше видеть в полумраке. Пламя
осветило перевернутое приставное сиденье с метал лической табличкой, на которой черными буквами было написано:
«Место снабжено слуховым аппаратом для удобства глухих».
--Дело в том, инспектор,--сказал Максим,--дело
в том, что ...
--М-да?
--Ах, черт возьми, дело в том, что мы не сказали вам всей правды.
--Я догадываюсь об этом, молодой человек,--заметил
Стороженко таким тоном, словно признание Максима нисколько не удивило его.--Догадываюсь.--Он продолжал смотреть на сцену, где собирались Летающие Мефистофели.
--Я только хотел-- продолжал Максим,--объяснить ...
--В объяснениях нет надобности,--отрезал Стороженко и добавил. --Премного вам благодарен.
--Да, знаю, я заслуживаю хорошего пинка. Прекрасно, можете дать мне такого пипка, чтобы я долетел до Ближних Мельниц, будьте любезны. Но вы не понимаете. Я говорю так, потому что теперь мы наконец-то можем вам помочь. Мы кое-что выяснили. Теперь мы знаем правду.
--Вот как? Неужели?
--Да. Мы выяснили ...--До Максима с некоторым опозданием дошло, почему Стороженко говорит шепотом. Голос его резко оборвался.--Похоже, вы не слишком восприимчивы, господин подполковник.
--Так, так, так,--сказал Стороженко.--Значит, я не слишком восприимчив? Я, черт возьми, не восприимчив. Неужели?
--Вы все еще не понимаете. Это не уловка. Это правда.
--Такая же, как то, что я здесь, перед вами,--подтвер-дила Бронислава.--Если вы только выслушаете, то уже сегодня сможете посадить настоящего убийцу под
замок. Гюго его знает. У Гюго есть фотография на-стоящего убийцы.
--Вы допустили небольшую неточность, а?--заметил
Стороженко, впервые поворачиваясь к Брониславе.--У него есть ваша фотография.
--Нет, нет, я имею в виду другую. Гюго там был и
все видел. Практически он нам признался в этом.
--Еще бы не признался.
--Но вы не желаете слушать ...
--Одну минуту,--сказал Стороженко. Он глубоко вздохнул и, казалось, угрожающе навис над ними, хотя голос его звучал все так же спокойно.--Забудем прошлое. Я сам был виноват. Я всегда гордился, что умею распознавать лжецов. Но моя жена абсолютно права. Не умею. Особенно когда речь идет о женщинах. После тридцати лет службы в полиции я так и остался несведущим в делах с женщинами.--Он сделал выразительную паузу и так пристально посмотрел на Брониславу, что она слегка отпрянула.--Итак, я не восприимчив, и это очень плохо. В противном случае я мог бы сесть с вами и приятно провести часок, выслушивая очередную порцию рассказов о привидениях. Но как ни жаль, я не восприимчив. Моя юная дама,
я не поверил бы вам, даже если бы вы заявили, что солнце
восходит на востоке. Если вы оба придумали еще одну не-
былицу, чтобы отвлечь внимание от себя, забудьте ее. Я не
желаю слушать. В ней нет необходимости.
Крак!
Даже Стороженко вздрогнул от свиста хлыста, гулко про несшегося по всему залу. Работавшие на сцене Летающие Мефистофели прокатились алым колесом, которое тут же рассыпалось. На шум они не обратили внимания.
Крак!
--Максим это надо прекратить,--сказала Бронислава, вставая.--Останови этого--как его там, Алексея. Свистни ему! Неужели ты не понимаешь? Гюго! Бедняга очень нервничает. Если этот хлыст щёлкнет, когда он будет на
трапеции, бог знает что может случиться. Это ужасно.
--Разве?--спросил Стороженко, удобно устраиваясь в кресле.--Вчера вечером вы часто повторяли это слово. Что
«ужасно» на сей раз?
--Гюго! Он упадет.
--Надеюсь, что нет,--успокаивающим тоном прогово- рил Стороженко.--Мне нужно, чтобы он был в хорошей фор-
ме, когда я приглашу его пройтись со мной. Но поскольку
он занимается этим делом вот уже шесть или семь лет, то,
думаю, и сегодня дотянет до конца.
Максим  вмешался:
--Постойте! Вы ведь не собираетесь арестовать Гюго?
--Он уже арестован, хотя сам еще не знает об этом.--
Стороженко посмотрел на сцену.--Желаю приятно порезвиться, дружок,--удовлетворенно добавил он.-- Сегодня утром ты недурно повеселился, заставив нас с полковником попотеть. Посмотрим, как тебе понравится обхождение с твоей особой сегодня вечером.
Крак!
--Но, инспектор, вы не можете его арестовать. Он
невиновен и знает настоящего убийцу. У него есть его фо-
тография. Кроме того, нет смысла арестовывать его, если
вы не можете доказать, каким образом он совершил убий-
ство.
--О, полагаю, нам это известно.
Несколько громче, чем требовалось, грянула бурная музыка и два Летающих Мефистофеля промчались по сцене.
--И как же он это сделал?
Не сводя глаз с акробатов, Стороженко почти рассеянно проговорил:
--Он прошел по сетке. Хороший номер. Мне даже не
хочется прерывать его.
--Он не мог пройти по верху сетки,--настаивал Максим. --Это невозможно. Сетка слишком слаба, чтобы выдержать человека; к тому же Гюго не канатоходец. Бронислава видела ваши эксперименты. Она слышала, как вы сказали...
На сей раз Стороженко уделил им внимание: выражение его лица стало почти зловещим.
--Значит, вы нас не только видели, но и слышали, мадам? Так, так, так! Наверное, вы ничего не упустили?
--Не стану скрывать,--согласилась Бронислава.
--Я хочу раз и навсегда посоветовать вам,--сказал Стороженко,--держаться от этой истории подальше. Я хочу задать вам по меньшей мере сотню вопросов. Однако они могут подождать. Но хоть я и имею дело с людьми, у которых чувства порядочности не больше, чем у этой трапеции, я, вместо того чтобы засадить вас в кутузку по первому пришедшему в голову обвинению, сделаю вам одно предложение. Если я расскажу вам, как он это провернул. вы прекратите мешать людям, которые хотят докопаться до истины?
Крак!
      --Да.
--Он прошел по сетке,--повторил Стороженко.--Но не так, как вы думаете. Вы и так об этом узнаете, поскольку
нам потребуются ваши показания против него.
--Наши показания? Да будь я проклят, если мне что-
нибудь известно, и Брониславе тоже!
--Думаю, что известно,--хмуро проговорил Стороженко. --Но я не стану наводить вас. Вы сами мне скажете. Так вот, на какой высоте была сетка, когда вы начали
играть в теннис?
--На обычной. Верхний край был на высоте одной дли-
ны ракетки плюс одна ширина ракетки над землей.
--Да. Но что произошло после того, как по сетке це-лых пятнадцать минут хлестал дождь? Она провисла, не
так ли?
Максим хорошо помнил свисающую сетку.
--Она сильно провисла, да, но ...
--Вы также скажете мне, что перед грозой и во время грозы дул сильный ветер? Да.—Стороженко выжидательно посмотрел на них. Увидев утвердительный ответ, он одобрительно кивнул.--Вот и ответ на ваш вопрос, если вы хорошенько подумаете. Что случится при таких обстоятельствах?
Но тут заговорила Бронислава:
--Они поднимаются на трапеции. Посмотрите на Гюго! Он бледен, как привидение, и его рука едва не со-
скользнула с перекладипы серебряной лестницы. Если вам
не остановить нашего приятеля Шмидта, то это сделаю я.
Пропусти меня.
Крак!
Оркестр, как и раньше, проиграл один куплет без хора, чтобы дать артистам время подняться на трапеции. Когда Бренда стала пробираться мимо колен Максима, му-
зыка грянула в полную силу.
--Бронислава, послушай! Нет! Сядь. Это мастера. Они знают свое дело; им плевать на Шмидта. Но если мы подни-
мем шум, то действительно могут быть неприятности. Инспектор, я все-таки не понимаю, к чему вы клоните.
--Бронислава!...
Когда Бронислава добралась до прохода, Нина Полищук тоже встала. Легкой походкой манекенщицы она направилась по проходу в конец зала. Молодые женщины встретились и разминулись, успев окинуть друг друга быстрыми, оценивающими взглядами.
--Бронислава! Иди сюда!
--Сядьте, господин Авдеенко!--нетерпеливо сказал Стороженко.--Если она полагает, что может остановить этого дурака с хлыстом, не мешайте ей. Так вы по-прежнему не понимаете, к чему я клоню? 
--Да. Нет,--выпалил Максим, изо всех сил стараясь по-
бороть нерешительность.
--Ведь теннисная сетка тяжелая, не так ли?--осведо-
мился Стороженко.--Да. И если она провиснет, то десять-двадцать сантиметров окажутся на земле, ведь так? Да. Включая матерчатую нижнюю кромку  с десяток самнтиметров. Да? Вы согласны?
--Хорошо. Бронислава!
--Что еще?--продолжал Стороженко.--Что еще случает-
ся при ветреной погоде? Сетка не только обвисает на зем-
лю. Она полощется по земле. Следовательно, если во время грозы песчаная поверхность корта довольно гладкая, то хлопающая по земле сетка оставляет следы. Оставляет на корте собственные следы. Вы смотрите на них, но не задумываетесь над ними, потому что они выглядят вполне естественно. Вы даже не примете их за следы.
Но по нижней кромке сетки мог пройти человек, не так ли? Мог пройти и не оставить собственных следов. Более того: он мог прыгнуть на неё. Мог прыгнуть от края корта--для Гюго это не составляло труда--и призем-
литься на ближайшей кромке сетки. Еще два прыжка--
и он на самой середине. Он не оставляет следов, посколь-
ку путь уже проложен. Вот таким образом наш друг-ак-
робат и проделал свои упражнения, за которые его и по-
весят.
Музыка оборвалась, раздался нарастающий грохот тарелок, и первый акробат взмыл в воздух. Началось.
Максим встал с кресла и обвел взглядом зал. Он не видел ни белого платья Брониславы, ни белой шляпы Шмидта.
--И если вы соблаговолите уделить мне немного вни-
мания,--заключил Стороженко,--именно это мы иустановим.
--Инспектор,--сказал Максим,--я этому не верю.
--Нет? И почему же?
--Каков вес Гюго? Если допустить,--его взгляд по-прежнему скользил по залу,--если допустить, что Гюго мог пройти по сетке, не оставив следов, то в местах,
где он приземлился, должны остаться глубокие отпечатки.
Вы обнаружили их?
Стороженко и глазом не моргнул.
--Совсем не обязательно. Он шел по мягкой промок-
шей тряпке, я имею в виду сетку, отчего давление на по-
чву было не слишком сильным. Боюсь, вам придется это
признать, молодой человек! Другого объяснения не суще-
ствует.
Крак!
Даже не будучи особым ценителем, Максим понимал, что видит воздушную акробатику самого высокого класса. Его нисколько не удивляло, что Летающие Мефистофели перед началом выказывали такое раздражение. Оригинальность номера заключалась в том, что на четырех трапециях, составлявших квадрат, работали две команды одповременно. Два человека--по одному из каждой команды--постоянно были в воздухе; они с такой скоростью проносились мимо друг друга, что, казалось, в любое мгновение могут столкнуться. Б этой игре малейшее касание плечом неминуемо привело бы к беде. Каждое движение было рассчитано до доли секунды.
Крак!
При каждом «сальто-мортале» у Максима замирало сердце. Бронислава была права. Шмидта необходимо остановить. Шмидт глупец. Шмидт опасен. Шмидт ...
Крак!
--Сядьте,--отрезал Стороженко.--Вы всегда так ведете
себя в мюзик-холле, глядя на опасный номер? Как бы то
ни было, Гюго--убийца, и этим все сказано.
--Чумаченко с вами согласен?
--А при чём тут Чумаченко. Да, он мой начальник, но следствие веду я. Его согласие или не согласие не имеет значения. Если Чумаченко не согласен, то он должен предоставить неоспоримые доказательства. По моему мнению,  Гюго-- убийца, потому что у него были мотив, возможность, темперамент и способ; а еще потому, что он-- единственный, кто может быть виновен.
Крак!
Последний удар Максим расслышал довольно смутно, поскольку оркестр заиграл во всю мощь, чтобы заглушить
неистовство хлыста. Но он услышал его как раз в то мгно-
вение, когда, оглянувшись, увидел, что Бронислава стоит в середине центрального прохода со свернутым хлыстом Шмидта в руках. Поскольку взгляд его был обращен в другую сторону, он не видел начала трагедии. Но успел увидеть ее конец.
Гюго вернул свою партнершу на её трапецию и не то-
ропясь раскачивался, готовясь к обратному прыжку. Их
трапеции располагались параллельно рампе, трапеция Гюго была ближайшей к залу. Он вытянул вперед руки и,
вращаясь, полетел. В свете софитов Максим видел его бледное, блестящее от пота лицо.
Дальнейшее произошло словно при эамедленной съёмке. Тело Гюго слегка изогнулось. Его пальцы скользнули на несколько дюймов ниже перекладины трапеции; вытянутые руки согнулись в локтях, но не распрямились, пока сам он не начал падать. Казалось, что в зал летит красная молния. Он пролетел оркестровую яму, со стуком ударился головой о приставное сиденье первого ряда партера и, словно сгоревший лист бумаги, упал на спину в центральном проходе.
Когда его подняли, он, конечно, был мертв. Поскольку
на Гюго было красное трико, а волосы его были ры-
жими, прошла минута или две, прежде чем на его трупе за-
метили три пулевых ранения: два на теле и одно в голове.

В  десять часов вечера того же дня Чумаченко си-
дел за письменным столом в своём кабинете  и терпеливо пытался построить карточный домик. Но недоконченный домик то и дело разваливался, а его строитель рассеянно чертыхался. Затем он делал карандашом пометку в блокноте, словно то была строительная спецификация. Один раз он на несколько минут прервал строительство, чтобы заглянуть в свои заметки. Казалось, он был чем-то недоволен. Вскоре после десяти минут одиннадцатого к нему явился сердитый и еще менее довольный результатом своих трудов Стороженко. Пока Чумаченко звонил, чтобы принесли бутерброды и пиво, Стороженко внимательно рассматривал комнату, как будто видел её в первый раз.
--Я вижу,--сказал он после тщательного обследова-
пия,--что книги вы распаковали, повесили на стену маску какого-то колумбийского демона и между окнами водрузили щит. Если мне не изменяет зрение, с
прошлой недели на полках прибавилась по меньшей мере
еще одна дюжина книг. Мои поздравления.
Чумаченко хмыкнул.
--Вам не хочется шутить,--сказал он, не поднимая
глаз. Чумаченко хмурился, раздувал щеки над своей работой и оставил ее лишь тогда, когда сигаретный дым попал ему в глаза.
--Итак, подполковник?
--Вы о Гюго?
--Да, о нем.
--Было бы очень неприятно,--сказал Стороженко, бросая портфель на кресло,--признать, что вы были правы, даже не зная, что именно вы хотите сказать. Я не знаю вашу версию. Не имею о ней ни малейшего представления. Сегодня вы весь день только и делали, что возмущались по поводу отсутствующего ...
--Гюго?--прервал его полковник с терпеливой на-
стойчивостью.
--Что до Гюго, то могу вкратце сказать, что мы
имеем еще одно чудесное убийство.
Чумаченко поднял голову. На его лице была
написана недоверчивость.
--Чудесное? Вздор! Невозможно!
--Да,--с горечью проговорил Стороженко.--Это невозможно, поскольку чудес не бывает. Попробуйте его раскрутить. Я в растерянности и прошу помощи.
--Хорошо. Начните с фактов.
--Хорошо, взгляните на факты. По телефону я вам их вкратце перечислил. Они опять достаточно просты. В Гюго три раза выстрелили из оружия малого калибра, вероятно из револьвера. Выстрелы были произведены из конца зрительного зала, где было очень темно. Если убийцей был человек посторонний, то ему не составляло труда проникнуть в мюзик-холл. Просто войти с улицы. Все двери были открыты. В фойе было темно. За партером идет парапет, обтянутый тканью, высотой около трёх метров. Убийца мог через ткань выстрелить в Гюго, который находился на освещенной сцене, и тут же уйти. Его
никто не услышал, потому что какой-то артист, маньяк, в течение всего представления щелкал хлыстом.
Теперь о главном. Совершенно ясно, что никто из при-
сутствовавших в мюзик-холле не мог совершить это убий-
ство, правда, если исключить Нину Полищук и Брониславу Ухову. Почему? Потому что все остальные собрались около
сцены. У них общее алиби. Все они могут поклясться, что
ни один из них не был в состоянии вытащить револьвер и
трижды выстрелить в Гюго с интервалом в несколько
секунд так, чтобы другие ничего не заметили. Эту мысль
можно сразу отмести.
Но Нина Полищук и Бронислава Ухова тоже почти вне подозрения. Ни при них, ни в зале не нашли никакого оружия; да и спрятать его там некуда. Обе женщины находились ближе остальных к концу зала, но ненамного: в высшей степени маловероятно, чтобы та или другая могла сделать три выстрела--это непременно увидели бы как собравшиеся в зале, так и стоящие в кулисах. Сперва о девице Полищук. Перед самым началом воздушного номера Летающих Мефистофелей она поднялась со своего места в первых рядах и пересела гораздо дальше. По ее словам, она все еще плохо себя чувствовала и яркий свет резал ей глаза. Но когда Гюго упал, она первой оказалась рядом с его телом, и у неё не было времени спрятать оружие. Кроме того, она последняя, у кого мог быть мотив убивать Гюго.--Стороженко немного задумался.--Что же касается девицы Брониславы Уховой ...
--Подождите немного,--проворчал Чумаченко. Он вынул изо рта сигарету и высоко поднял её.--Вы по-пре-
жнему гоните именно этого зайца?
Стороженко внимательно разглядывал пол. Казалось, он раздумывает, не ударить ли ногой по довольно редкому экземпляру книги и не послать ли его, словно открывая футбольный матч, через всю комнату.
--Не могу вам сказать,--заметил он, покачивая голо-
вой.--Вспоминая, как вчера она разыгрывала передо мной
святую невинность, я не могу отделаться от мысли, что эта
девушка способна на все.
Но посмотрим опять-таки на улики! Когда Летающие
Мефистофели оказались наверху, Бронислава Ухова испугалась, что Гюго упадет и сломает шею. Она сказала, что хочет отобрать хлыст у сумасшедшего Алексея Шмидта.
Она встала и направилась к нему. Он тогда стоял с
другой стороны зала, в самом конце. Девица Ухова потре-
бовала, чтобы он отдал ей хлыст. Шмидт без единого сло-
ва повиновался и направился к сцене, тем самым присо-
единившись к общему алиби. Она пошла между рядами к
центральному проходу, оставив позади Нину Полищук,
которую якобы не заметила. Тогда-то, должно быть, и под-
нялась стрельба. Но когда прозвучал последний выстрел, она уже добралась до центрального прохода и стояла примерно в полутора метре у нас за спиной. Я имею в виду себя и Авдеенко. Она не могла стрелять. Об этом не может быть и речи. Вот так.
--Ну?--не унимался Чумаченко.
Стороженко едва не вышел из себя:
--Я ведь вам все сказал!
--Возможно, я выразился не совсем точно,-- продолжал Чумаченко.--Скажем более изящно: ну и что из того? Вы устанавливаете, что никто из находившихся в мюзик-холле Гюго не убивал. Что это дело рук постороннего. Так где же чудо?
--А вот где. Мы доказали, что никакой посторонний тоже не мог совершить это убийство.
Некоторое время Чумаченко сидел более или менее
спокойно. Его рот был раскрыт, лицо заливалось все более
густой краской и блестело под лампой, глаза медленно расширялись. Затем он сказал громоподобным шепотом, похожим на вой ветра в тоннеле:
--Подполковник, так не годится. На чем основывается ваша уверенность?
--Посторонпий убийца мог проникнуть в театр только
через главный вход,--сказал Стороженко.--Это единственный вход или выход, который не охраняется. Не буду вдаваться в подробности--на это ушло бы полвечера,-- но можете принять мои слова как неопровержимый факт. Так что убийца должен был войти только через главный вход. Но... не вошел.
--Вы уверены?
--Свидетели. «Орфей» находится на Мясницкой, сразу за промышленным магазином. В три часа дня по вос-
кресеньям там совершенно безлюдно. Через дорогу на углу стоит киоск торговца воскресными газетами. А прямо напротив театра--табачный киоск. Оба продавца проявляют к «Орфею» известный интерес, особенно когда торговля идет вяло.
Театр не работал в течение месяца или двух. Но недавно, к завтрашнему открытию, начались репетиции новых номеров. Большинство театральных служащих и тем паче актеров знают в лицо. Они выходят подышать свежим воздухом, забегают в киоск купить сигарет. Во всяком случае, оба торговца готовы поклясться, что никто из посторонних после двух часов дня не входил в мюзик-холл и не выходил из него, кроме Авдеенко, девицы Уховой и меня. Их с этого не собьешь, Игорь Анатольевич. Я пробовал. Пробовали и сержант Кошель, и инспектор Волков. Бесполезно. А убийство произошло без четверти три.
--Что,--пробубнил Чумаченко, искоса глядя на кар- точный домик,--здесь невозможного?
--Здесь все невозможно. Но именно так все и произо-
шло. Никто из театра не убивал Гюго--никто с улицы
тоже не убивал.
--Здесь есть одно слабое место, подполковник.
--И  это вы говорите мне?--спросил Стороженко.--Естественно, есть. Но в чем, черт возьми, хотел бы я знать.
Прибыли бутерброды. Полицейский, дежурный, поста-
вил поднос на стол, предварительно убрав с него заряженный револьвер. Однако Чумаченко промолчал.
--Ладно,--обиженно проговорил Стороженко, набрасываясь на бутерброды.--Ну скажите же, скажите!
--Что сказать?
--То, что я должен отступиться от своей версии. Я был уверен, что Виктор Гюго виновен. Да и кто бы не был, если парень практически сам признался? Но ...
--Теперь вы так не думаете?
--Нет. Конечно, может быть, что Гюго убил Добронравова, а кто-то другой убил Гюго. Но я в это не верю. Слишком много совпадений. Нет, эти два убийства-- дело рук одного человека.
--Принято без возражений и борьбы,--пошутил Чумаченко.
--И опять-таки,--проговорил Стороженко с набитым ртом, что стоило ему героических усилий,--у кого хватило бы мозгов поверить Авдеенко и девице Уховой, когда они наплели мне кучу небылиц про то, что Гюго якобы знает настоящего убийцу и что у него, может быть, даже есть его фотография. Вот что меня бесит больше всего.
--Они так сказали?--спросил Чумаченко.
Стороженко объяснил.
--В у меня вот не хватило мозгов этому поверить,--
добавил он.--Все женщины лгуньи. Кто больше, кто мень-
ше: одни лгут время от времени, другие все время. Но эта
девушка, наверное, впервые в жизни говорила правду. Гюго слишком много знал. Поэтому убийца и убрал его из
маленького пистолета, всадив в него три пули, чтобы он
упал с трапеции.
--Но что это за фотографии? Он сделал снимок убий-
цы? Возможно ли это?
Стороженко колебался:
--Не знаю. Боюсь даже надеяться. Я с Кошелем и Волковым сразу пошел к нему домой. Нам нелегко пришлось с его родителями, к тому же перед этим мы поговорили с Ниной Полищук. Его отец фотограф, держит магазин фототоваров ...
--Ну?--убийственным тоном подбодрил Чумаченко,
поскольку Стороженко вновь заколебался.
--Дело обстоит примерно так. Вчера Гюго был на
теннисном корте. Отлично: что он там делал? Что он там
делал с фотоаппаратом и большим куском белого полотна,
похожим на мешок? Все это чистая правда. Его отец гово-
рит, что вчера днем он рано вышел из дому, взяв с собой
новый фотоаппарат, две новые катушки фотопленки и бесформенный кусок ткани. Эта тряпка открывает тайну: теперь ясно, как он унес груду посуды. Но не затем ведь он явился туда, чтобы стащить фарфор? И уж конечно, не затем, чтобы сфотографировать сцену убийства. Именно это занимало нас утром, помните?
У Гюго было довольно своеобразное чувство юмора, но ведь не настолько. Во всяком случае--не смотрите на меня так--в его вещах мы кое-что нашли. Мы нашли еще несколько фотографий, напечатанных с той же пленки, которую он нам показывал утром. На них были Бронислава Ухова, Авдеенко или они оба. Но мы также нашли полностью отснятую, запечатанную пленку, которая еще не проявлена.
--Как!--воскликнул Чумаченко.--Где она?
Стороженко показал:
--В моем портфеле. Я заберу ее в кабинете, чтобы проявить.
--Не думаю,--сказал Чумаченко, яростно пыхтя си- гаретой,--чтобы вам могло прийти в голову сразу же ска- зать мне об этом. Может быть, вы заодно объясните, поче-
му у вас такая вытянутая физиономия? Это же ваша улика. Так почему же вы не привлечете ее к делу?
Казалось, Стороженко и сам этого не знает.
--Потому что я не верю,--мрачно признался он.--Я по-
чти боюсь ее проявлять, представьте. Этого не может быть.
Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. После того как
Ухова, Авдеенко, Гюго и другие без конца водили нас за
нос ...
Чумаченко хмыкнул:
--Ну, это легко уладить. Мы можем проявить пленку
здесь. И мы проявим ее прямо сейчас. Чего вы ждете, черт
возьми?
--Нет, не проявим,--резко сказал Стороженко.
--Почему?—удивлённо спросил Чумаченко
--Понимаете,--извинительно сказал подполковник—Не надо пока  трогать пленку. Я хочу услышать ответ на два вопроса, и услышать немедленно. Первый: думаете ли вы, что знаете, как был убит Филипп Добронравов?
--Да, думаю,--не совсем членораздельно ответил Чумаченко.--Заметьте, я говорю--думаю. Если бы нам
удалось найти ...
--Да. Я так и полагал. А теперь я скажу, почему спро-
сил вас об этом. Помните недостающий предмет, вокруг ко-
торого вы подняли такой шум утром, я имею в виду то, что
исчезло из павильона?
--Да, помню.
--Сержант Кошель нашел ее в ящике туалетного столика в спальне Виктора Гюго,--хмуро проговорил Стороженко.--И на ее ручке имеется отличный набор отпечатков пальцев.
Пауза.
Тяжело и шумно дыша, Чумаченко откинулся на спин-
ку просторного кожаного кресла. По его лицу прошла
легкая судорога, отчего задвигался его нос. Он
надул щеки и уставился на Стороженко. Затем так же
медленно поднял голову и задумчиво покачал ею. 
--Это меняет дело,--сказал он.--Теперь я, положа
руку на сердце, могу ответить на ваш вопрос: да. Мой от-
вет: безоговорочное «да».
--Хорошо!--сказал Стороженко.--Прежде чем идти даль-
ше вы мне расскажете как, почему и кто.--Он поднял
руку.--Заметьте, я со своей стороны не стану утверждать,
будто понятия не имел о том, в каком направлении вы работаете. Имел, особенно после того инцидента...
Чумаченко показал рукой на стул.
--Сядьте,--сказал он приказным тоном.--Закурите
сигарету. И если желаете, я скажу вам как, почему и кто.
Раздался глухой удар часов. В большой, с высоким потолком комнате было очень тихо. Чумаченко распрямил плечи, выпустил в сторону лампы кольцо табачного дыма и стал внимательно наблюдать за ним. На его
лице застыло отсутствующее выражение. Когда он, наконец, заговорил, то в его словах не было привычной агрессивности: он, казалось, извинялся за что-то.
--Сложность этого дела,--сказал он,--состоит в том,
что истина слишком очевидна, чтобы ее увидели. Она слиш-
ком бросается в глаза, и именно поэтому ее никто не заметил. Еще сто лет назад первые писатели, писавшие детективные романы, указали на врожденную привычку людей не замечать того, что слишком велико по размеру, однако мы упорствуем в повторении той же ошибки. А когда вещь не только очень велика, но еще и хорошо знакома, то она становится практически невидимой.
--Одну минуту,--простонал Стороженко.--Мне не нужны
лекции, мне не нужны парадоксы. Я знаю, что это ваш конёк, но не могли бы вы придерживатся фактов. Я извиняюсь, конечно, господин полковник. Разве в этом деле есть нечто слишком большое и одновремен-
но слишком знакомое, чтобы его не заметили?
--Не стоит извиняться. Ведь мы делаем общее дело и то что не заметил один, должен поправить другой, не так ли? Что касается вашего последнего вопроса, то на него я отвечаю:да.  Вы не заметили теннисный корт.
Чумаченко выпустил еще один клуб дыма и наблюдал, как он плывет в свете лампы.
--Смею сказать,--продолжал он,--что я решил эту
загадку. Но могу добавить, что в моей практике это един-
ственныя случай, когда я решил загадку, еще не зная, в чем она состоит. Как я уже говорил вам, стоило мне вчера вечером взглянуть на корт, как я дал волю воображению.
Я представил себе--прекрасная мысль!--песчаную пло-
щадку, на которой нет никаких следов, кроме следов мер-
твого человека.
--Но почему?--не унимался Стороженко,--вы не сказали об этом мне?.
--Почему? Да потому, что такой прием чертовски за-
путывал дело,--ответил Чумаченко.—Вы помните, как вы отнеслись к моим словам о воображении? Но, это единственный способ решить задачу. Здесь не было никакой логики. Но как ни странно, чем больше я присматривался, тем больше убеждался, что все логические свидетельства подтверждают выводы, подсказанные мне фантазией.
Сегодня утром я пытался указать вам на это перед тем, как мы отправились к Гюго. Но вы и слушать не хотели. А я не хотел давить на вас в приказном порядке. Вы
вполне резонно твердили: «К чему, черт возьми, предпола-
гать, что на корте не было следов, когда мы можем видеть
их собственными глазами?» Затем мы встретились с Гюго и он одним махом отмел ваши неопровержимые факты с помощью фотографии и мешка с посудой, показав,
что на корте не было никаких следов до тех пор, пока их не
оставила Бронислава Ухова уже после убийства.
Тогда я неожиданно понял, что мое воображение меня не подвело. Я представил себе ситуацию и оказался прав. Я придумал способ убийства, соответствующий ситуации, и вновь оказался прав. Я охотился на хорька, а вместо него поймал тигра. Я решил загадку прежде, чем узнал, в чем она состоит.
Теперь, подполковник, вы сами догадайтесь, каков ответ. Это не сложно, а вы человек весьма разумный. ВЫ легко догадаетесь, если я приведу несколько мелких деталей, которые вы и сами видели; вы все поймете, когда я познакомлю вас с одной деталью, которой вы, в отличие от остальных участников этого дела, не знаете. Вот мои подсказки, так как официально вы ведёте дело.
Чумаченко снова посмотрел на клубы табачного дыма, затем заговорил:
--Как Филиппа Добронравова уговорили пойти на
корт? Постойте! Я знаю, что неоднократно высказывалось
предположение о пари. Но разве вы не видите, что такая
версия не дает ответа на вопрос? Предположим, убийuа
сказал ему: «Я могу пройти по сетке; могу станцевать джи-
гу на собственном носу»,--всё, что угодно, самое фанта-
стическое пари. Добронравов согласился бы на него. Но пошел бы на на корт?
Да и зачем ему идти туда? Нам известно, что Добронравов был очень чистоплотным молодым человеком с замашками настоящего денди и терпеть не мог грязи на своих туфлях. Зачем ему надо было идти на корт? Разве он не мог все отлично видеть стоя на чистой траве? Здравый смысл нашептывает, что мог. Так зачем же он все-таки пошел туда?
Чумаченко выдержал паузу и пристальпо посмотрел на своего собеседника.
--Продолжайте,--попросил Стороженко.
--Вторая. Предметы, украденные из павильона и впос-
ледствии найденные вами в ящике туалетного столика Гюго. Задумайтесь над этим.
Третья. Прошу вас обратить особое внимание на то, как устроен корт.
Четвертая. Этот пункт повторяет, о чем мы уже гово-
рили сегодня. Поверхность корта сделана из смеси песка и
гравия на бетонной основе. Песок, как вы сами сказали, не
тот, который мы видим на морском берегу. В этой связи я
самым серьезным образом обращаю ваше внимание на мой эксперимент с коньками. 
Пятая. Это очень важно. Я имею в виду точное
место, где после убийства нашли три предмета: ракетку, сетку с мячами и книгу Филиппа Добронравова. Их нашли на узкой полоске травы за проволочной оградой корта, почти посередине с восточной стороны; очень интересное место ...
Подполковник Стороженко прервал его.
--Знаете,--сказал он, хмуро глядя на чистую стра-
ницу своей записной книжки,--у меня такое чувство...--
Он замолчал, затем почти заорал.--У меня такое
чувство, будто я почти понимаю, о чем вы говорите. С ума
можно сойти. Вот оно, здесь, рядом. И вдруг ускользает.
--Спокойно.
--Хорошо. Что-нибудь еще?
--Да, еще одно,--сказал Чумаченко.--Последнее.
--Ну?
В голове Стороженко, если он говорил правду, про носился скорее вихрь образов, чем вереница фактов. Временами на фоне корта он видел кого-то или что-то. Затем перед его глазами вставал сплошной туман.
Он снова приготовился делать заметки в записной книжке.
--Шестая,--сказал Чумаченко.--Кто распустил
шарф на шее Добронравова после его смерти? Максим Авдеенко сказал нам, что это сделал он. Чтобы посмотреть не осталось ли в Добронравове признаков жизни. Но в свете того что нам теперь известно, думаю, можно даже с уверенностью сказать, что это была Бронислава Ухова. Это сделала она, прибежав на корт около двадцати пяти минут восьмого. Авдеенко всего-навсего повторил ее историю и рассказал нам то что она ему сообщила, первое, что пришло в голову. 
Но что я нашел достойным особого внимания,--про-
должал Чумаченко, помимо воли все более и более рас-
паляясь,--так это выбор слов, когда говорят правду. И,
черт возьми, я считаю данный момент очень важным. Итак,
этих шести подсказок достаточно для определения спосо-
ба убийства. Полагаю, теперь вы понимаете, что я имею в
виду?
Наступило долгое молчание. Стороженко листал записную книжку. Сперва он просмотрел первую страницу, затем следующую.
Вдруг раздался его голос:
--Кляпусь Богом ...
--Ну, пошел,--выдохнул Чумаченко, хватая поводья воображаемого коня, но когда он подался вперед, то
выражением лица напоминал не жокея, а скорее бандита.
--Спокойно,--отрывисто проговорил Стороженко и посмотрел в глаза начальнику.--Скажите мне еще одно. Что представляют собой те сведения, о которых вы недавно упомянули, что именно известно всем, кроме меня?
Чумаченко объяснил.
--Поняли?--осведомился он.
--Понял,--ответил Стороженко и с шумом бросил записную книжку на стол. Его охватил необъяснимый ужас, какой он мог бы испытать, если игрушечный пистолет вдруг выстрелил бы в голову ребенка настоящей пулей. Чумаченко заговорил с мрачным упорством, делая
ударение на каждом слове:
--Теперь, подполковник, вы понимаете, какую мы допустили ошибку. То, что мы принимали за пустяковое дело, в действительности оказалось самым хладнокров ным, тщательно спланированным преступлением, с каким только нам приходилось встречаться. Ни одна деталь не была упущена в чем вы убедитесь, если потрудитесь заглянуть под папоротники при входе в аллею перед кортом. С первого взгляда вы и не подумаете, что человек, о котором идет речь, способен на такое.
Стороженко посмотрел через стол.
--Значит, убийство было совершено при помощи...--Он сделал выразительный жест обеими руками.
--Да.
--И убийца - это ...
--Да,--подтвердил Чумаченко.
--И вы ждали, когда я обращусь к вам за помощью? Не огли сказать сразу?
--Вы же не верили в мои фантазии. Я ждал, когда вы наткнётесь на правильное решение и не торопил вас.
--Спасибо. И ещё рах спасибо за то, что вы сказали «мы совершили ошибку».
--Одно дело делаем, ведь вы же в команде. Или нет?
--Сочту за честь.



























           Г Л А В А  10


 Нина Полищук шла вдоль теннисного корта. В понедельник, 12 августа, вновь стояла жара. Пылающий день близился к закату. У корта нужно было бы внимательно приглядеться, чтобы увидеть множество следов на его выжженном солнцем, желто-коричневом покрытии. Сетка высохла и приобрела более нормальный вид. Во всем остальном, за исключением почти полностыо стершихся белых линий разметки, корт выглядел точно так же, как в тот день, когда смешанные пары: Филипп Добронравов—Бронислава Ухова и Максим Авдеенко--Катя Сазонова начали игру.
Нина Полищук ходила взад-вперед около павильона, и
ее подошвы шуршали в жесткой траве. Было бы трудно сказать, о чем думала Нина. Она явно нервничала. Но не только. В тот день она надела темно-красное платье, слегка подвила волосы. Можно было бы счесть её добродушной, общительной и, возможно, немного простоватой. Можно было бы подумать, что она легко перенесла смерть Виктора Гюго. Но всякий раз, посмотрев на корт, она тут жe отворачивалась и крепко сжимала руки, словно затем, чтобы сдержать слезы. Тишина, нарушаемая лишь злобным жужжанием шмеля, действовала ей на нервы.
--Привет!--вдруг громко крикнула она словно желая проверить, нет ли кого поблизости.
Никакого ответа. Она подошла к просвету в стене тополей, затем к калитке в живой изгороди, которая раскачивалась на петлях. Там она остановилась в нерешительности, постукивая носком туфли по краю калитки. Так уж случилось, что она
поддала носком по папоротнику, под которым кое-что оказалось. Там лежал разомкнутый навесной замок с короткой цепочкой и ключом, вставленным в скважину. Он побывал под сильным дождем и начал покрываться ржавчиной, но был еще совсем новым.
Нина некоторое время смотрела на замок, словно же-
лая хоть чем-то отвлечься, затем снова положила его под
папоротник.
--Привет!--нарушил тишину новый голос--такой
звонкий, чистый и энергичный, что вполне мог бы служить
запоздалым откликом на призыв Нины. В голосе звучали
дружелюбные нотки. Катя Сазонова, упершись кулаками в бедра, свернула с тропинки, ведущей к гаражу, и решительно зашагала к калитке. Нина вздрогнула, еще раз поправила ногой папоротник и напустила на себя холодный, равнодушный вид. Она где-то научилась тому сверхутонченному произношению, при котором «я» превращается в «иа», а «меяя» в
«мееня».
--Ах,--сказала она,--извините! Вы мееня напугали,--и вскинула голову.
Катя оглядела ее с нескрываемым любопытством, пос-
ле чего улыбпулась.
--Я не помешаю?--спросила Китти, не сводя с Нины
взгляда.--Какая духота, не правда ли?--Она подняла глаза к небу. --Еще раз прошу прощения, но не встречала ли я вас раньше?
--Что?
--Да, я абсолютно уверена, что встречала! Извините за такое начало, но ...
--Моя фотография была помещена в газетах,--сказа-
ла Нина, опустив глаза долу, но преисполненная чувством
собственной значимости.
--Ах! Боже мой!--воскликнула Катя, щелкая пальцами. В ее глубоком контральто звучало искреннее раскаяние.--Конечно же теперь я вас узнала! Вы Нина Полищук, не так ли? Как же я не сообразила! --Она немного помедлила и заговорила вновь. --Я хочу сказать, что, наверное, для вас это было просто ужасно. Сперва ... Филипп. А потом тот другой ... я имею в виду ...
--Господин Добронравов мееня нисколько не интересовал, благодарю вас,--сказала Ни на, пылая холодным огнем.
Катя растерялась .
--Ах, прошу прощения,--проговорила она. Затем бы-
стро огляделась и из сочувствия заговорила почти шепотом.
--На основании того, что мне довелось услышать, я про-
сто уверена, что этот молодой дьявол обошелся с вами со-
вершенно возмутительным образом. Расскажите. Надеюсь,
с вами все в порядке?
Холодное пламя взметнулось еще выше. Нина выпря-
милась.
--Совершенно!--заявила она.--Совершенно в порядке!
--Ах, боже мой, я снова затронула больную тему! Нет,
нет, я совсем не то имела в виду. Я имела в виду вовсе не
то, о чем вы подумали. Я имею в виду... деньги и все такое. Вашу работу.
Нина, казалось, смягчилась:
---Иа получила новое место. Сегодня утром подала за-
явление, и мееня приняли. В косметический салон. Она погладила пальцами затылок и снова помедлила;
дружелюбие Кати явно произвело на нее сильное впе-
чатление.
--Но не думаю, что иа ... госпожа ... девица?
--Сазонова,--сказала Катя.—Госпожа Сазонова. Зовите меня просто Катя.
--Ах! Так вы Екатерина Сазонова!--воскликнула Нина.
Она внимательно осмотрела Катю и слегка улыбнулась,
словно о чем-то вспомнив. Она окончательно смягчилась, и
когда снова заговорила, то в ее голосе почти не осталось сле-
да манерного акцента.--Знаете, это хорошая работа,--при-
зналась Нина.--Чертовски хорошая работа. Меня это даже беспокоит.
--Но почему?
--Потому что я ужасно много наговорила, чтобы ее по- лучить,--быстро оглядевшись по сторонам, призналась
Нина.--Я все говорила, говорила. Я рассказала им о том,
чего мне не полагалось знать. То есть то, о чем я не рас-сказывала полиции. О том, почему бедняжка Виктор, господин Гюго, пришел сюда в субботу ...
Катя недоуменно подняла брови:
--Но мне интересно, зачем вы пришли сюда сейчас? Конечно, здесь вам очень рады.--Она рассмеялась.--Но
что привело вас сюда?
--В том-то и дело,--простонала Нина.--Мне велели в полиции.
--В полиции?
Вдали от деревьев густой горячий воздух обжигал лицо
и так же, как в субботу, мешал думать. Под палящим сол-
нцем высокие стебли травы сверкали, словно острия шпаг.
Нина зажмурилась.
--Да. Они велели мне быть на корте в семь часов. Ко-
нечно, они прибавили «Еоли не возражаете» или «Если вы
не против», точно не помню; но я догадалась, что это зна-
чит, а вы? Я хотела пойти прямо к двери дома и позвонить.
Но в последний момент передумала. А почему бы и нет?
Почему?--сказала Нина, встряхнув головой.--Не такие уж они большие люди! Вовсе нет, если посылают вам чек, а банк его возвращает! Но: «Будьте на корте в семь часов. Сейчас примерно без четверти семь. Вы думаете, они все узнали? То есть мой хозяин рассказал им? Вы думаете, мой хозяин говорил с ними обо мне?
Катя с любопытством смотрела на нее.
--Вы довольно наивная молодая женщина,--улыбну-
лась она.--Значит, господин Гюго в субботу был здесь,
у корта?
Нина нетерпеливо тряхнула головой:
--Он был здесь несколько часов! И они его не обнару-
жили. Знаете почему? Смотрите!--Она показала рукой
на живую изгородь высотой со взрослого мужчину.--Виктор был воздушным гимнастом. Ему ничего не стоило перепрыгнуть через эту изгородь. Он называл это штопором, бочкой или чем-то таким. Але, гоп! Гоп-гоп! Он перелетает и без всякого шума приземляется на ноги. Если он стоит по ту сторону изгороди, а к нему кто-нибудь подходит, остается только прыгнуть обратно. Он говорил, что ему это нравится. Во всяком случае, он сказал, что, когда пришел сюда, ему пришлось перепрыгнуть через изгородь, потому что на калитке висел замок. Это правда. Я только что его
заметила.--Она перевела взгляд на куст папоротника.
--Ужасно интересно,--сказала Катя.--Но что ваш
друг здесь делал?
--Он ... я ведь могу доверять вам?
--Можете,--улыбнулась Катя.--Но почему вы ду-
маете, что мне можно доверять? Минуту назад вы сказа-
ли: «Ах, так вы Екатерина Сазонова?»--словно уже слышали
обо мне. Где вы обо мне слышали?
--От господина... ах, к чему церемонии,--с горечью обо-
рвала себя Нина.--От Филиппа. Не возражаете, если я буду так его называть?
--Возражаю? Конечно нет! Что он говорил вам обо мне?
--Он сказал, что вы одна из лучших, только ...
--Только?.
--Нет, ничего.--Нина залилась краской.
--Немного старовата?--предположила Катя.--Видите ли, это не совсем так; хотя смею сказать, что по сравнению
с вашими девятнадцатью--двадцатью годами я, наверное,
выгляжу развалиной.
--Он сказал длиннозубая,--продолжила Нина спо-
койным, холодным голосом.--Филипп был самой мерзкой
тварью на свете. Вот что я должна сказать, хоть и узнала об
этом слишком поздно. А теперь я объясню вам, зачем Виктор
пришел сюда. Когда он узнал об одном поступке Филиппа, то
просто взбесился. Он уже слышал о Филиппе Добронравове. Он
сказал, что разговаривать с ним бесполезно: он только выве-
дет вас из себя, а потом насмеется над вами. Он сказал, что
если его как следует избить, в этом тоже будет мало проку,
потому что он подаст в суд, а Виктор не мог допустить, чтобы
его еще раз судили. Виктор сказал, что единственный способ
проучить его,--так это выставить в смешном и глупом виде.
Понимаете?
Катя, застывшая на месте, улыбнулась:
-- Нет, боюсь, что не понимаю.
Нина заговорила еще тише:
--Дело вот в чём! Он собирался подстеречь здесь Филиппа. Где-нибудь, где никто не сможет вмешаться. Для начала
Виктор собирался как следует вздуть его; и поделом! И пока
он еще не пришел в себя, Виктор собирался сделать остальное.
У Виктора был с собой большой брезентовый мешок с проре-
зями для головы и рук, на котором было написано черными буквами: «ВеликиЙ самец: все женщины от меня без ума». Он собирался засунуть Филиппа в этот мешок, к чему-нибудь при-
слонить, да так, чтобы у него был самый глупый вид, и сделать кучу фотографий. Виктор сказал, что напечатает их как
его визитки, с именем и адресом, и распространит среди его
знакомых. Только ... ну, вы же знаете, что произошло.
--Да, я знаю, что произошло.
Нина вдруг очень побледнела.
--Виктор сделал это ради меня,--сказала она.--Во вся-
ком случае, я так думаю; иногда он говорил такие глупости.
--Неужели?
--Да. А когда он вернулся и сказал, что все видел и что собирается подарить мне цилиндр, набитый пятифун-
товыми бумажками, после того как признается в убийстве,
я упала в обморок. Я всегда была хрупкой. И все же я по-
думала, что это очень мило. Цилиндр и все остальное.—
Она опустила голову. Раскалённые камни на верхних ступенях террасы; бетонная подъездная дорога; рифленая металлическая крыша гаража; струи раскалённого воздуха перед глазами; обжигающие ноги стебли травы. От всего этого сдавливало голову, а люди с холодной кровью хватали ртом воздух.
--Что ж, Нина,--сказала ожившая и вновь обретшая
свою обычную жизнерадостность Катя.--Чего нельзя ис-
править, то надо пережить. И хватит стоять здесь, а то у
нас случится солнечный удар. Вперед! На корт!
--Да-а. Но ведь еще рано.
--Не важно. Тем больше времени, чтобы все обсудить.
--Но вы ведь не скажете, так ведь? Я столько всего на- говорила.
--Ах, не бойтесь,--заверила Катя, увидев обращенное к ней встревоженное лицо.--По-моему, вы уже кое о чем догадываетесь. Разве вы не сказали мне, что видели на калитке замок?
--Нет, не на калитке. А здесь, под папоротником.
--Как странно! Я и не знала, что калитка запирается. Оказывается, да! Новый замок. Надо его забрать. Наверное,
Виктор рассказал вам обо всем, что он видел здесь в субботу?
--Нет,--с сомнением ответила Нина,--кроме того, что видел вас.
Катя так и застыла на месте.
--Меня? Когда?
--Ах, гораздо позже того, как убили Филиппа, когда Виктор уже уходил. Он сказал, что видел, как вы вошли сюда и сказали господину Авдеенко про то ... про то, что девица Ухова...--в голосе Нины зазвучали злобные нотки,-- сказала полицейским, что не оставляла никаких следов и что кто-то ходил здесь в ее туфлях. Виктор сказал, что даже присвистнул, услышав это. Он подумал, что такую её версию, что бы за ней ни крылось, может опровергнуть тяжелый баул с посудой. Он сказал, что девица Ухова...--вновь ревнивая нотка в голосе,--прелестная девушка, что у  нее уже хватает неприятностей и надо было унести посуду, чтобы хоть как-то ей помочь. Почему я об этом знаю? Да потому, что он хотел отдать фарфор мне. Я отказалась, хоть он и был очень красивый. Больше он мне ничего не сказал. Потому что, по его словам, я не умею держать язык за зубами.
--Вы уверены, что он больше ничего вам не сказал?
--Конечно уверена. А как иначе?
--Эй, привет! Катя!--донеслось с верхней площадки террасы.
Бронислава Ухова и Максим Авдеенко спустились вниз. Максим так удивился, увидев Нину, что крикнул громче, чем следовало. Однако он никак не ожидал, что обе женщины подпрыгнут от неожиданности. Нина тут же изобразила холодное равнодушие, что немало его озадачило.
--Надеюсь, я вам не помешаю,--осведомилась Нина
ледяным тоном, который опять-таки не на шутку смутил
Максима.--Я, видите ли, получила инструкции. Меня попро-
сили прийти.
--Полиция?--резко спросил Максим,--я говорю об
этом,--поспешно добавил он,--так как меня тоже по-
просили прийти. Подполковник Стороженко. Он сказал, что со-
бирается кого-то арестовать.
--Нас всех попросили прийти,--сказала Бронислава.--
Привет, Катя. Что там у тебя?

--Это...з-замок,--ответила Катя.--Висячий замок,--продолжала она, вертя замок в руках. Она нажала
на дужку, и замок с громким щелчком закрылся.--Нина
говорит, что, когда убили Филиппа, он был на калитке.
--Вы же обещали!--воскликнула Нина.
--Давайте войдем, все вместе,--отрывисто проговори-
ла Катя.
Под тополями не чувствовалось ни малейшего движения
воздуха. Тишину нарушало только жужжание шмеля, кружащего над кортом. Солнце играло на его полосатом
тельце. Когда они подошли к павильону, Катя обернулась
с решительным видом.
--Нина, дорогая, послушайте,--сказала она, чеканя
каждое слово.--Я сочувствую вам. Очень сочувствую. Но
нельзя шутить с такими вещами. Вы поступили неправильно и глупо, не рассказав пол...
--Ах, вы...--крикнула Нина, делая шаг назад.--Вы обеща ...
Катя сдержанно, строго улыбнулась. совсем как дирек-
триса школы.
--Нет, моя дорогая, я ничего не обещала. И вам ничего
не грозит, если вы расскажете обо всем, что знаете. В конце
концов, дело не в том, что именно вам рассказал Виктор, а в
том, как мы понимаем свой долг, Нина.
Нина уставилась на нее во все глаза.
--К черту долг! Я никому ничего не расскажу.--Она
бросила вызывающий взгляд на окончательно сбитую с тол-
ку Брониславу.--Я ничего ей не расскажу. Теперь я вовсе не
верю, что меня пригласила сюда полиция. Это все ваших
рук дело. Я не ...
Пятью минутами позже, сидя на крыльце павильона, она
еще раз с готовностью излагала историю Виктора Гюго.
И Максим, который успел обменяться с Брониславой многозначительными взглядами, понял, что все приобретает убийственно чёткие очертания.
--Мы были правы,--сказал Максим, ударяя кулаком пра-
вой руки по ладони левой. Он был разгорячен, взволнован
и по не совсем понятной причине чувствовал легкую тош-
ноту.--Виктор все-таки сделал фотографии.
--Убийцы? Это действительно так, Нина?
--Он не говорил ни о каких фотографиях.--Жалобным голосом ответила Нина.--Почему вы не слушаете?
Он собирался сфотографировать Филиппа, и никого другого. Он сказал «не волнуйся», вот и все.
И они все успокоились, поскольку услышали голоса.
В просвете между тополями появилось инвалидное кресло
старого доктора Васильева, на чьем лице, видимо не без воздействия шмелиного жужжания. застыло выражение глубокого довольства. За ним, тяжело ступая, шел полковник Чумаченко. На сей раз Чумаченко был в штатском. На
нем был надет свободный бесформенный шерстяной костюм
черного цвета с лоснящимися швами и раздутыми карма-
нами; словно желая побороть сомнения, он медленно шел,
оглядываясь по сторонам.
--Нет ли у кого-то из вас предчувствия,--прошептала
Бронислава так тихо, что Максим едва ли расслышал ее,--будто
что-то произойдет? И совсем скоро?
Но Катя ее услышала.
--Чепуха,--сказала она.--Все дело в жаре. Неужели тебе это не понятно?
Два человека, разные по профессии и, очевидно, по взгля-
дам, остановились на траве неподалеку от павильона.
--Добрый вечер,--сказал Чумаченко, вежливо наклоняя голову.--Мы...чрезвычайно признательны за то, что вы нашли возможность прийти, чтобы оказать пам содействие.
--Содействие?--резко спросил Максим.--В чем?
--В реконструкции убийства Филиппа Добронравова.--от- ветил Чумаченко.--Необходимо, чтобы вы все при этом
присутствовали. Где выключатели прожекторов?
Бронислава нахмурилась:
--Прожектора днем? К чему?
-- К тому, чтобы вы яснее увидели, как все было подстро- ено,--объяснил Чумаченко.--В субботу мы все смотре-
ли на это, но, к несчастью,--Чумаченко потер рукой свой
горячий лоб; казалось, он немного нервничает,--к песча-
стью, как и все здесь, этот предмет слишком велик, чтобы
его заметили. Э-э ... нам надо подождать Стороженко. Он ведёт это дело и сейчас придет.
Очень близко, над самым локтем Чумаченко, Максим
видел лицо Никиты Владимировича, на котором, поскольку старик смотрел одновременно на него и на Брониславу, играла довольная усмешка. Может быть, игра действительно окончена? Неужели? Возможно ли?
Максим облизнул губы.
--Правда ли,--спросил он,--что кого-то собираются
арестовать? Здесь? Сейчас?
--Да,--ответил Чумаченко.--Сбор доказательств и улик по данному делу,--продолжал он, с шумом прочистив горло,--был завершен минувшей ночью. Но мотив мы установили лишь сегодня днем. Обвинение не обязано доказывать
в суде мотив преступления, но мы сочли, что разбирательство
будет более весомым, если мы предъявим его... А вот, кажется, и Стороженко,--добавил он, оборачиваясь.
Максим ощущал звон в ушах и рокот крови в голове.
--Вы можете нам открыть,--спросил он,--мотив пре-ступлепия?
--Э-э? О да. Корыстный интерес.
--Корыстный интерес!--воскликнула Катя.--Но ...
К ним приближался Стороженко, оставив у калитки двоих сопровождавших его мужчин. В одной руке он нёс портфель и небольшой чемодан. Пока он подходил, все собравшиеся следили за каждым его движением.
--Добрый вечер,--сказал Стороженко.—Девицы Ухова и Полищук. Госпожа Сазонова. Господин Авдеенко.--Он по-
вернулся к Васильеву.--Ваше имя доктор Никита Владимирович Васильев?--спросил он.
Никита Владимирович сделал резкое движение головой:
--Вам отлично известно, как меня зовут, подполковник Стороженко. В чем дело?
--Формальность,--ответил Стороженко бесстрастным голосом.--По окончании дознания я буду вынужден по-
просить вас отправиться со мной в отделение полиции, где вам будет предъявлено официальное обвинение в убийстве Филиппа Добронравова и Виктора Гюго. В связи с этим, доктор Васильев, я должен предупредить вас ...
Максим Авдеенко, который до того собирался закурить, выронил из рук и сигарету, и спичку. Медленно, очень медленно
все обернулись и с немым изумлением уставились на Никиту Владимировича.
Презрительная ухмылка не исчезла с лица Никиты Владимировича, однако к ней прибавилось выражение недоверчивости. Держа на коленях костыль, он прямо и непринуждённо сидел в инвалидном кресле. Он громко фыркнул, откинул голову и рассмеялся в лицо всем собравшимся.
--Вздор!--сказал Он.--Оставьте ваши шутки и принимайтесь за дело.
--Это не шутки,--возразил Чумаченко.
--Не лезьте, куда вас не просят,--отрезал Никита Владимирович. Он быстро оглянулся и снова откинул голову.-- Это не ваше дело.
--Доктор Васильев,--сказал Чумаченко с угрожающим спокойствием,--вы очень точно выразились: это именно дело, и отнюдь не моих рук. Однако поскольку я принял некоторое участие в распутывании того, что вы совершили, то намерен доставить себе удовольствие сказать вам, что вас ждет.
--И что же?
--Смерть,--заявил Чумаченко.--Понятно?
Повисло тяжелое молчание. Никита Владимирович снова рассмеялся.
--Доктора Васильева!--проговорил он сквозь смех.--Ме-
ня!--Он искал глазами Брониславу.--Всем нравится насме-
хаться над бедным калекой. Бронислава! У меня в пиджаке, в
боковом кармане, есть сигареты и спички. Ты не ...
--Нет,--спокойно сказал Стороженко.--Останьтесь
на месте, госпожа Ухова.
Чумаченко обернулся к собравшимся.
--Мне бы хотелось поведать вам,--начал он,--не-
сколько истин об этом очаровательном, гостеприимном, доб-
родушном, приветливом господине. Поэтому вы и собрались здесь. Особенно вы, госпожа Ухова, должны выслушать мой
рассказ. Занятие не из приятных, но оно снимет груз с вашей
души. Вы должны увидеть, что за планы на самом деле зре-
ли в этой голове. Гром и молния, да он же красавец!
--Значит, мне придется иметь дело с вами?--холодно
спросил Никита Владимирович.
Чумаченко не сводил глаз с Брониславы.
--Послушайте его, госпожа Ухова,--сказал он.--Разве
вы не узнаете в его голосе Филиппа Добронравова? Если вам ни-
когда не приходило в голову задуматься над истинным ха-
рактером господина Васильева, неужели вы ничего не заме- чали, глядя на Филиппа Добронравова? Кто вылепил Добронравова? И если ученик был хладнокровной, расчетливой тварью, отлично знавшей, что почем, то каков же учитель?
Он никогда не питал теплых чувств к Филиппу Добронравову. Добронравов интересовал его лишь чисто психологически, с точки зрения формирования характера. Его преувеличенная привязанность к Добронравову. Его преувеличенная привязаность к вам, его сентиментальные мечты о вашем счастливом союзе--все это дьявольская игра, как и его хмыканье, которая началась лишь тогда, когда он понял, какую
финансовую выгоду она ему принесет.
Правду можно высказать в двух словах: он разорен. Не-
смотря на его дом, его машины, его картины, его столовое
серебро, у него нет ни рубля. Нам неизвестно, когда
началось его падение. Но началось оно задолго до того, как
покойный господин Реутов составил свое странное завещание. Никита Васильев не имел к нему никакого отношения. Но по-
том и, вероятно, весьма скоро он понял, какую пользу может
из него извлечь--если не погнушаться убийством. Как же
могло ему помочь это завещание? Никак--если Добронравов ос-
танется жив. Мы знаем, что все деньги до последнего рубля
были отписаны Добронравову. Добронравов, мы слышали, как вы,
сударыня Ухова, говорили об этом, собирался вложить их в сеть
ночных клубов. Ученик прошел слишком хорошую школу.
Единственное, на что Добронравов скупился,--так это деньги.
Девица Полищук может подтвердить. Предположим, что отча-
явшийся Васильев пришел бы к Добронравову и сказал: «Я
весь в долгах и не могу из них выбраться». Добронравов ответил
бы ему: «Извините, старина, но это ваша вина, не так ли? У
меня свои планы, и я ничем не могу помочь вам». С другой
стороны, предположим, что все деньги наследует девица Ухова.
Чумаченко помолчал. Бронислава была так бледна, что её глаза казались темными. Максим почувствовал, как она схватила его за руку и крепко сжала. От волнения она не могла смотреть на Никиту Владимировича. Чумаченко снова заговорил прежним спокойным тоном:
--Не потому ли, госпожа Ухова, вы сперва отказали Авдеенко, что рассчитывали помогать доблестному, никогда не
жалующемуся Нику из содержания, которое Добронравов вы-
плачивал бы вам после свадьбы? Не касались ли по-
стоянные намеки Никиты Владимировича: «Я старался делать для тебя все, что в моих силах», «Дела не всегда обстоят так, как нам
бы хотелось»,--не касались ли они денег?
Бронислава все еще не могла вымолвить ни слова. Она приоткрыла рот и снова закрыла его.
--Вы понимаете,--продолжал Чумаченко,--что он
надеялся жениться на вас?--Бронислава широко раскрыла гла- за, и на ее вспыхнувшем лице появилось недоверчивое выра-
жепие.--Не следует недооценивать тщеславие этого
господина. Его распирает от тщеславия. Вот почему он так
не хочет стареть. Вот почему он разбивает гоночные машины
и вызывает знакомых состязаться с ним в беге. Он смотрел-
ся в зеркало и не видел никаких причин, мешавших ему стать
мужем богатой и благодарной жены: как только уляжется шу-
миха. А тем временем, разыгрывая романтическое волнение
по поводу свадьбы Брониславы Уховой и Филиппа Добронравова, размышлял над тем, как убить этого самого Добронравова.
--Докажите!--воскликнул Никита Владимирович и рассмеялся в лицо всей компании.--Не думаю, что вам удастся убедить в этом Брониславу. Ведь так, дорогая?
--Проследим все с самого начала. Эту мысль ему подала
конечно же автокатастрофа. Его переломы--самые что ни
на есть настоящие. Он действительно не может пользоваться
правой рукой и левой ногой. Но, следя за ходом его мыслей,
мы видим, как пришло к нему внезапное осознание того, что
он может, не опасаясь последствий, убить Филиппа Добронравова. Основная сложность заключалась в следующем: на него не должно пасть ни тени подозрения.
Он мог спокойно убить Добронравова при условии, если тот
будет задушен,--то есть при условии, если убийство будет
совершено способом, совершенно недоступным для доктора Васи льева. «Такой калека задушил взрослого мужчину?--ска-
жут люди.--Чепуха! Невозможно!» Но он это мог сделать
и сделал. Он придумал способ, использовав теннисный корт
и шелковый шарф, который Добронравов надевал во время игры.
Целую неделю он готовился к осуществлению своего плана.
Когда же лучше всего совершить убийство? Очевидно, в
субботу. Во-первых, в этот день молодежь обычно играет в
теннис. Во-вторых, что еще более важно, это единственный
день недели, когда все слуги уходят и в доме остается только
Мария. И если случится что-нибудь непредвиденное и его за-
стигнут врасплох, Мария, старая любовь, его выгородит.
Какое время дня лучше всего выбрать? Перед самым
обедом, когда игра закончится и ему удастся застать Филиппа одного. Позиция вам ясна? В это время в доме находят-
ся только двое--Бронислава и Мария. И та и другая, следуя
неукоснительному распорядку, будут готовить обед на кух-
не. Если он выйдет из дома и с помощью костыля спустится по подъездной дороге, скрытой высоким уступом и
деревьями, то его никто не увидит. В доме его отсутствие
также не обнаружат. Еще одно неукоснительное правило
гласит: между чаем и обедом он отдыхает в кабинете, и бес-
покоить его запрещается. Нам это отлично известно, по-
скольку Мария отказалась побеспокоить его даже ради подполковника полиции, который около половины восьмого
вечера прибыл по срочному делу.
Чумаченко помолчал.  На корте быстро темнело, но жара не спадала. Никто не шелохнулся, за исключением Никиты Владимировича, который отодвинул свое кресло на несколько сантиметроа назад.
--Попробуем проследить за его действиями в тот суб-
ботний вечер,--почти приветливо заговорил Чумаченко.
-Прекрасный день, удачное время для осуществления его
плана. Часы показывают несколько минут седьмого. Про-
стаки играют в теннис. Он сидит в кабинете с открытыми
окнами, и Стороженко как раз сообщает ему о том, что человек
по фамилии Виктор Гюго может попытаться убить Добронравова.
Чумаченко широким жестом руки вызвал в памяти
всем знакомую картину: длинный, низкий кабинет с зеле-
ными стенами; низкие книжные полки с бронзовыми ста-
туэтками наверху; тикают часы; через окна слышен отда-
ленный стук теннисных ракеток.
--Мы можем представить себе, что этот хитрый господин поздравлял себя: так, наверное, и было. Все складывалось наилучшим образом. В лице Гюго он получил козла отпущения. Он поспешно отделался от Стороженко. Все прочие приготовлепия были уже сделаны. Из западных
окон его кабинета--как нам известно--открывается вид
на деревья вокруг корта, подъездную дорогу, гараж и тро-
пинку к дому госпожи Сазоновой. Из этой дозорной башни
он мог видеть, как игравшие покинули корт, мог видеть,
куда они пошли.
Только одно могло нарушить его планы, и на какое-то
мгновение нарушило. Гроза, которая вот-вот разразится.
Она спутала все его расчеты; он запаниковал. Гроза нача-
лась, как только он отделался от Стороженко. Он в ярости сел и
стал размышлять, что делать дальше. И пришел к фило-
софскому выводу, что самое лучшее--подождать, пока
гроза кончится, и посмотреть, что случится. Поэтому, сам так говорит, он лег на диван и принялся читать «Про-
цесс над Оксаной Дерипас».
Чумаченко слегка повел рукой. Стороженко сделал несколько шагов и остановлся перед доктором Васильевым, чье инвалидное кресло со скрипом откатилось еще на десять сантиметров.
--Я попрошу вас,--сказал Стороженко,--ответить мне
на пару вопросов касательно времени, какое вы провели
тогда в кабинете.
Никита Владимирович сохранял полнейшую невозмутимость.
--С удовольствием, хоть я уже и дал вам свои показания.
--Да. Это другие вопросы. Вы закрыли окна, когда на- чалась гроза?
--Естествешю.
--Понятно. Когда вы снова открыли их, доктор Васильев? Когда я пришел к вам в следующий раз, они были открыты.
--Если это вас так интересует, я открыл их, когда гро-
за миновала. В семь часов или что-то около того.
--Что вы сделали потом?
--Подполковник, сколько можно повторять одно и то же? Я снова вернулся на диван; снова лег и стал читать
скучную книгу.
--Вы не выходили из кабинета между семью и семью
тридцатью?
-- Нет, не выходил.
--Понятно. В таком случае,--спросил Стороженко,--как случилось, что вы не слышали телефонного звонка?
--Э-э-э?
Стороженко был терпелив:
--Единственная причина, заставившая меня в субботу
нанести вам повторный визит, заключалась в том, что я не
мог дозвониться до вас по телефону. Я пытался. Я звонил
целых три минуты, и никто не ответил. Телефон стоит на
письменном столе в вашем кабинете. Почему вы не сняли
трубку?
На губах Никиты Владимировичап по-прежнему играла слабая скептически--презрительная улыбка. Он насмешливо, чуть ли не глумливо покачал головой:
--Мой славный полицейский. Вероятно, я спал.
--Спали целых три минуты под телефонные звонки, тогда как телефон всего в двух метрах от вашего дивана?
--Или, возможно,--холодно сказал Никита Владимирович, --- предпочёл не отвечать. Да будет вам известно, что я не обязан
снимать трубку даже ради таких высоких и могуществен-
ных господ, как вы. Мне было покойно на моем месте. Вот
я и позволил ему звонить.
--Значит, вы не слышали звонка?
--Нет, слышал.
--Когда звонил телефон? В какое время?
Последовала короткая пауза.
--Откровенно говоря, я не старался запомнить. Я не по-
смотрел на часы, не желая вставать и ...
--Это не пойдет,--так резко сказал Стороженко, что не-
которые из присутствующих подскочили.--Я сам могу за-
свидетельствовать, что часы на письменном столе стоят ци-
ферблатом к дивану.
--И тем не менее я не припомню.
--Однако могли бы. Постарайтесь! Ведь это не трудно. Было это, скажем, ближе к семи или к семи три-
дцати?
В голосе Никиты Владимировича зазвучали визгливые ноты:
--Я не знал, что это так важно. Поэтому с сожалением
повторяю вам, что не обратил внимания на время.
--Если вы нам этого не скажете,--с бесконечным тер-
пением проговорил Стороженко,--то придется сказать нам. Про-
должайте, господин полковник.
--В семь часов,--продолжал Чумаченко, обращаясь к Брониславе, словно весь рассказ предназначался только для нее,--этот ваш опекун поднялся, как он говорит, чтобы открыть после грозы окна кабинета. Из своей дозорной башни он уви-
дел, как вы вышли с корта и разделились на две группы.
Он видел, как Добронравов и госпожа Сазонова пошли в одну
сторону, а вы и Авдеенко в другую. Он возликовал в душе--
жертва сама шла ему в руки.
Добронравов скоро вернется--один. Но я полагаю, что первым делом ваш опекун принял одну меру предосторожности. Не считая Марию, которая готовила обед на первом этаже, дом был пуст. Тем не менее ему надлежало убедиться, что Авденнко уехал, а Бронислава благополучно верпулась на кухню. Поэтому он отправился в спальню с окнами на улицу и выглянул наружу. Он увидел, или ему так показалось, что Авдеенко садится в маши- ну и уезжает. Увидел, как Бронислава бежит к дому. Но
интересно, увидел ли он что-нибудь еще?
Бронислава с трудом сглотнула и впервые за все это время заговорила.
--Вы имеете в виду,--сказала она,--вы имеете в виду, что Максим поцеловал меня, перед тем как уехать.
--И посмотрите на лицо этого человека, все посмотрите!-- резко воскликнул Чумаченко.
Но выражение, которое он заметил, мгновенно слетело
с лица Никимты Владимировича. Оно вновь было невозмутимо спокойно. Однако Максим, представив себе, как это лицо выглядывает из-за тюлевой занавески на погружавшуюся во тьму улицу, почувствовал, что не только жажда денег сделала из него
тогда убийцу.
--Итак,--продолжал Чумаченко,--он решил, что
все в порядке. Он незаметно вышел из дома и, неуклюже,
но твердо ковыляя на костылях, спустился по подъездной
дороге. Около гаража он встретил Филиппа Добронравова, ко-
торый возвращался от госпожи Сазоновой. Время--около
десяти минут восьмого. Под известным предлогом он зама-
нил Добронравова сюда. Здесь он его и убил.
Чумаченко снова глубоко вздохнул.
--Минувшей ночью Стороженко и я обсудили шесть пунктов, на основании которых мы окончательно установили способ, каким было совершено это »чудесное» убийство. Теперь я хочу обсудить их с вами. Прежде всего вставал вопрос: как Добронравова заманили на теннисный корт? Мы можем предложить вам нечто более убедителыюе, чем пари. Здесь вы можете нам помочь, госпожа Ухова.
--Я?!--воскликнула Бронислава.
Чумаченко бросил на нее быстрый взгляд:
--Фактически вы уже помогли. В воскресенье я задал
вам ряд вопросов о ваших привычках, хоть и не уверен, что
вы помните свои ответы. Например! Вы часто играете здесь
в теннис, не так ли?
-- Ну... Мы стараемся. Но ...
--Совершенно верно! Но не так часто, как вам бы хо- телось?
--Да.
--Теперь скажите мне,--спокойно продолжал полковник,-- доктор Васильев когда-нибудь обещал вам сконструировать теннисный робот? По вашим словам, куклу, которая возвращает ваши подачи, чтобы вы могли играть в одиночку?
Бронислава не отрываясь смотрела на него.
--Да, обещал. В субботу я упомянула об этом Максиму. Никита Владимирович повторял свое обещание всю неделю. Он сказал, что, если все получится, она будет в человеческий рост и сможет работать, как настоящий игрок. Филипп очень загорелся этой идеей. Он всё время торопил доктора, поскольку Филипп-- первоклассный теннисист и ему явно не хватало практики.
--Наш друг Никита Владимирович никогда не делился с вами, каким образом он собирается сконструировать такую куклу?
--Нет. .
--Понятно, что нет,--сухо сказал Чумаченко.--Ничего подобного он сконструировать не мог. Впрочем, ему
этого и не требовалось. поскольку он имел репутацию великого изобретателя. Оставалось только убедить Добронравова, что он уже изобрел механизм. Он встретил Добронравова у калитки. Он сказал Добронравову:
--У меня родилась одна идея относительно вашей теннис-
ной куклы, я знаю, как заставить ее работать. Но мне надо
сделать точные замеры. Если тебе нужен такой робот, ты
должен мне помочь, и помочь прямо сейчас». Ухватился бы
Добронравов за это предложение? Думаю, что да.
Он пропустил Добронравова в калитку. Затем спокойно и
без шума сделал так, чтобы им никто не помешал. Он вы-
нул из кармана новый висячий замок и запер калитку во
избежание неудобных свидетелей. Затем пошел к павильо-
ну,--Чумаченко показал на него рукой,--и вынес от-
туда некий предмет, который в тот субботний вечер пропал. Поиски этого предмета ни в субботу вечером, ни в вос-
кресенье утром ни к чему не привели. Его там не было; и
тем не менее он должен иметься в любом хозяйстве. Ма-
рия, как нам известно, пользуется кортом для сушки белья.
Нашлась бельевая корзина. В глубине павильона рядом с
граблями стояли шесты для веревок. Но куда делась сама
бельевая верёвка?
Чумаченко кивнул Стороженко. Тот открыл чемодан, кото-
рый принес с собой, и вынул свернутую бельевую веревку.
Связка была большой и тяжелой, в ней было не меньше двадцати метров длины. На одном конце имелась деревянная ручка для крепления к шесту, но другой конец был ра-
стрепан, словно его отрезали ножом.
Полковник даже не взглянул на веревку.
--А теперь я хочу, чтобы вы внимательно посмотрели
на корт. Мы столь часто видим такие корты, что забыва-
ем, как они устроены. Как держится эта проволочная ог-
рада? На высоких железных столбах, расположенных на
расстоянии примерно трёх метров друг от друга и вкопан-
ных глубоко в землю. В субботу вечером, когда корт осветили прожектора, вы не заметили на нем причудливые тени? Если сейчас включить свет, мы увидим то же самое. Я человек довольно легкомысленный, и меня это заинтриговало. Весь корт был, как сито, испещрен тенями. Это оттого, что тени от железных столбов с каждой стороны корта--восточной и западной --встречаются в его центре. А раз так, то, значит, столбы по длине корта стоят точно друг против друга. И одна из этих теней пересекала ноги мертвого Филиппа Добронравова.
У кого-то из присутствующих вырвался громкий сдав-
ленный вздох. Нет, не у Никиты Владимировича, но глаза доктора Васильева медленно обратились в сторону корта.
---Посмотрите еще раз,--сказал Чумаченко.--А те-
перь обратите внимание на...поверхность корта. Это
не настоящий песок. Нет. Я снова и снова буквально кри-
чал об этом. Если корт мокрый, по нему нельзя пройти, не
оставив следов. Но можно, скажем, провести по нему паль-
цем, и поверхность останется без изменений. Я провел та-
кой эксперимент. Полил участок корта водой и провел по
мокрому месту лезвием конька, которое, между прочим,
имеет примерно такую же ширину, как бельевая веревка.
Повторяю, если бельевая веревка всей длиной упадет на
влажную поверхность и ее протянут по ней, как змею, то
никакого следа не останется.
Катя Сазонова не выдержала.
--Что вы говорите?--вскрикнула она.--К чему вы
клоните? У меня ужасное, хоть и смутное предчувствие,
будто ...
Чумаченко прервал ее:
--Теперь позвольте на основании фактов отметить поло-
жение, в котором были обнаружены три предмета: теннисная ракетка, сетка с мячами и книга под названием «Сто спосо-
бов стать идеальным мужем». Относительно того, лежали ли
эти предметы на траве за оградой корта во время убийства,
было много споров. Но не в том дело! Госпожа Ухова и господин Авдеенко говорят, что их там не было, лишь потому, что не
помнят, видели их или нет. Да и почему они должны были их
видеть? В то время они помнили, что видели эти предметы
несколько позже; их ярко освещали прожектора огромной
силы, отчего ракетка, мячи и книга приобрели совсем другой
цвет. Это совсем не то, что видеть их в полутьме под прово-
лочной оградой, да еще в небольшой ямке.
Нет. Повторяю, самое главное--их местоположение. Предположим, что, придя сюда, Добронравов нес их с собой.
Что он, скорее всего, сделал? Смотрите! Прежде чем вый-
ти на мокрый песок, он ступил на полоску травы шириной
в полметра перед самой оградой. Он идет по ней с этими пред-
метами в руках. Останавливается. Опускает предметы--
куда? Как вам в субботу показал мой помощник, на траву около
одного из железных столбов. Но что он делает после того, как прошел по траве и положил ракетку и все остальное около столба?
Входит на корт прямо  с этого  места? Вовсе нет. По полоске травы возвращается к проволочной двери. Лишь после этого он входит в проволочную дверь, ступает на мокрый, песок и
идет через корт, немного петляя. Куда? К середине корта. А куда еще? К тому месту, где он падает, и его голова оказывается в трёх метрах от сетки, а ноги--в полутора метрах... он лежит, вытянувшись вдоль центральной линии, словно он играл в теннис.
Доктор Васильев убийца, сказал ему:
«Я покажу тебе, как работает мой теннисный робот. Но мне нужны точные замеры. И поскольку я провести их не в состоянии, то это сделаешь ты. Просто следуй моим указаниям».
Теперь смотрите, как выглядит вся сцена! Доктор Васильев протягивает Добронравову моток веревки. По указанию
доктора Добронравов идет вдоль травяной полосы к указанному
ему железному столбу. Здесь на указанной высоте--фак-
тически примерно на высоте своей шеи--Добронравов крепко
привязывает к столбу конец бельевой веревки. Затем берёт
моток веревки и по указанию доктора бросает его на середи-
ну корта. Не желая пачкать туфли больше, чем необходимо, Добронравов возвращается к проволочной двери и оттуда
входит на корт.
Оба от души развлекаются. Ведь так весело намечать
линии, на которых предстоит работать роботу. В центре
корта Добронравов подбирает моток веревки. Он бросает его
дальше в сторону западной стены, где за оградой ждёт доктор Васильев. Тот, просунув руку под ограду, достает конец веревки. Затем поднимает его к железному столбу. Они уже соорудили нечто вроде канатной дороги, которая тянется через весь корт. Это канат, думает Добронравов на котором будет висеть и передвигаться теннисный робот. Веревка протянута на высоте его шеи. Добронравов понятия не имеет, что он должен делать. Но он в восторге. Все идет хорошо.
Куклу старый Ник сделает по его подобию. Изоб-
ретательность старого Ника не подведет. Вспомните: Добронравов находился наедине с тем единственным в мире человеком, которому доверял. И старый Ник говорит ему: « Замеры вроде бы сделаны правильно. Остается определить размер шеи куклы».  Пока это еще шутка. Добронравов держит веревку так, чтобы она не провисала. Он сыграет роль куклы.—«Я хочу хочу,-- говорит доктор,--натянуть веревку. Но не хочу, чтобы ты натер себе шею. На тебе плотный, мягкий шарф шириной
в сантиметров в десять. Стяни его потуже, но так, чтобы тебе не
было неудобно, и продень в него веревку». Добронравов под-
чиняется. Стоя лицом к сетке, он правой рукой берет нуж-
ный конец веревки, поднимает его над головой, оборачивает
вокруг шеи, туго натягивает левый конец веревки и проде-
вает узел в шарф.
Вы тоже могли бы так сделать. Любой из вас. Вы могли
бы убедить жену, мужа или близкого друга шагнуть в ту же
ловушку, и у них не возникло бы ни малейшего подозрения.
Корень успеха в том, что жертва видит улыбающееся лицо.
Семейная сцена? Уютный корт? Маленький эксперимент с
целью проверить, сработает ли обратный ход? Не советую
вам даже пробовать. Но думаю, что вы бы обнаружили: это
работает.
У доктора Васильева на редкость сильные руки и пальцы,
с этим согласится всякий, кто видел, как он управляется
со своим инвалидным креслом на колесах. У него только
одна рука; но больше ему и не надо. Шея Филиппа Добронравова оказалась в петле между двумя столбами. Один конец
веревки привязан к железному столбу на противоложной
стороне корта. Другой, подобно блоку, подтянут к столбу
с другой стороны и дважды закручен на мощной левой руке
Никиты Владимировича. Стоя за проволокой, он для опоры прислонился к столбу. Бельевая веревка очень легкая, но и очень прочная.
Натяжение веревки причинит Добронравову известное неудобство. Внезапный мощный рывок...--Чумаченко простёр
руку вперед.
--Остановитесь,господин полковник,--попросил Максим. Он опасался, что Брониславе станет плохо. Она вся дрожала, и Максим обнял ее за талию.
--Нет, подождите!--воскликнула Бронислава, оборачиваясь
к полковнику, словно ее пронзило страшное воспоминание.--Рас-
пущенный узел шарфа--он был всего лишь обернут вокруг
шеи. Узел был распущен, когда я нашла Филиппа.
--Спокойно.
--Как вы не понимаете,--настаивала Бронислава.--Веревка стянула шарф па шее Филиппа, словно чьи-то руки за-
душили его. Но она не могла стянуть распущенные концы
шарфа. Именно это показалось мне очень странным, когда
я его нашла. Я вам говорила.
Чумаченко значительно кивнул:
--Говорили, госпожа Ухова. Говорили Максиму Авдеенко. А он, в свою очередь, сообщил нам с ваших слов. Это, и
только это натолкнуло нас на мысль о некоем трюке с шар-
фом. И стоило нам обратить на него внимание, как секрет
перестал быть секретом. Мы неизбежно вернулись назад,
делая все те шаги, о которых я только что рассказал.
Никому не хотелось бы задерживаться на отвратитель-
ных подробностях этой сцены. Но для ясности вы должны
узнать некоторые детали. Филипп Добронравов как то и плани-
ровалось, был повешен. Есть одно движение, которое де-
лает повешенный: он дергает ногами. Если ноги не связа-
ны, они описывают широкие круги--заметьте, круги--и
каблуками роют землю. Добронравов крутился на этой дьяволь-
ской веревке, описывая все более широкие круги. Он соб-
ственными ногами взрыхлил песок вокруг своего тела, не-
сколько позднее Бронислава Ухова прибавила свои следы. И его
собственные ногти порвали шарф, который убийца затянул
вокруг его шеи.
Вскоре это кончилось. Все дело от захода на корт до
убийcтва заняло десять минут. Наш достойный Никита Владимирович стоял в сгущающихся сумерках; его труды с успехом завершились. Он прислушался. Бросил на землю свой конец веревки. Заковылял на другую сторону корта. Там он обрезал веревку, которой Добронравов обвязал же-
лезный столб. Он пользовался складным ножом, который
всегда держит при себе и который, как мне говорили те, кто
видел, как он одной рукой разрезал яблоко, он может от-
крыть зубами. Затем он стал быстро скручивать веревку.
Вы помните, что тело Добронравова переворачивалось--пере-
ворачивалось несколько раз. Тело еще один раз переверну-
лось, когда доктор Васильев принялся снимать с шеи веревку.
Не стоило, конечно, опасаться, что шарф съедет. При удушении он обычно врезается глубоко в шею. Убийца смотал веревку в моток самого невинного вида и отнес в павильон. По-
добрал отрезанный кусок. Он допустил лишь одну настоя-
щую ошибку. Заметьте, наш друг вовсе не намеревался совершить «чудесное» убийство. Он хотел одного: оставить труп задушенного человека, убийство которого никак не могло быть делом рук Никиты Васильева. Если бы он выбрал сухую погоду,
мы, возможно, никогда не разгадали бы эту загадку. Но он
не мог ждать; ему нужно было выбрать самый эффектный
момент. Ему и в голову не пришло, что на мокром корте
могут остаться следы, опознаваемые следы. Но, начав работу, он уже не мог остановиться: было слишком поздно.
Он вернулся в свой кабинет около двадцати минут вось-
мого. Он был эмоционально и физически измотан, но душа
его ликовала. Он упал на диван и мирно заснул, хоть я и не удивился бы, услышав, что ему снились страшные сны и что, когда его разбудили, боль, как следствие нагрузки,
которой он подверг свои заживающие кости, жгла его ад-
ским огнем. Мария, близкая к истерике, разбудила его без двадцати восемь вечера. Актерские способности не изменяли ему до тех пор, пока он не услышал от Марии, что в западню по-
пала Бронислава Ухова. Тогда он перестал играть; маска слета-
ет, и он превращается в безумца. Он был безумцем, когда
несколько позднее разговаривал со Стороженко, Он был безум-
цем, когда пытался любой ценой, вопреки элементарному здравому смыслу, свалить убийство на Максима Авдеенко. Но
видите ли, тогда он считал это совершенно необходимым.
Он стал свидетелем некоей любовной сцены, имевшей мес-
то за воротами его дома, и пришел к выводу, что Максим уг-
рожает осуществлению всех его планов.
Он был безумцем, когда, стараясь поддержать репутацию
добродушного, сострадательного старого Ника, послал Нине Полищук «скромный чек». В субботу днем он получил от Стороженко ее адрес и обещал послать чек. Здесь он со-
вершенно попал впросак: нельзя посылать чек, зная, что ваш
счет исчерпан и банк не выдаст по нему деньги.
--Не выдаст, уж что верно, то верно,--заговорила
бледная от ярости Нина Полищук.--Я уже сказала госпоже Сазоновой, что не такие уж они важные персоны! Они ...
--И опять-таки он был самым что ни на есть безумцем,--
заключил Чумаченко,--когда так необдуманно и бессмыс-
ленно вчера в мюзик-холле «Орфей» застрелил Виктора Гюго.
Здесь даже Максим запротестовал:
--Он не мог этого сделать! Мы ведь вчера слыша-
ли. Никто из посторонних не входил в театр и не выходил из него. На что Стороженко ответил:
--Разве вы никогда не слышали о двух знаменитых клоунах?
--Я слышала,--выпалила Нина Полищук.--Всякий дурак зна-
ет, что уже несколько лет они болтают об одном и том же.
Вчера они были на генеральной репетиции. Один изоб-
ражает полковника на костылях и с перевязанной ногой:
подагра, видите ли.
Максим словно прозрел:
--Подождите! Я вспоминаю, что видел ...
--Это целая история,--хмуро проговорил Стороженко. Сегодня, разобравшись с «чудесами», мы и ее прояснили.
Хмурым, промозглым днем два человека, стоявшие на про-
тивоположной стороне улицы, поклялись, что не видели ни
одного постороннего, который выходил бы из мюзик-холла. Им показалось, будто они видели, как из театра вышел
его старожил старый клоун и свернул за угол к пивной, чтобы перекусить перед закрытием. Было четверть третьего. На са-
мом деле они видели совсем другое.
Он сделал шаг вперед.
--Таково, доктор Васильев, краткое описание дела, которое
будет слушаться в суде. Мы сообщили вам все. Вы все вы-
слушали; как и мы. Кроме того, показания свидетелей дают
нам полное основание, чтобы их вызвать. Желаете сделать
какое-нибудь заявление?
На теннисном корте почти стемнело. Тополя легкими те-
нями вырисовывались на фоне неба; шмель улетел с наступ-
лением темноты. Но кто-то включил прожектора, и мертвен-
ное, синеватое сияние залило все углы. На корт упали тени,
и две из них встретились в центре, у края круга, где недавно
лежало тело Филиппа Добронравова. Никита Владимирович бросил беглый взгляд и резко откинул голову. Его
лицо приобрело синюшный оттенок, вроде скисшего молока; он тяжело дышал.
--Шайка грязных лжецов,--проговорил он сквозь зубы.-- Ополчились на меня. Но ты ведь этому не веришь,
Бронислава?
--Боюсь, что верю,--сказала Бронислава.
--Тогда проваливай ко всем чертям,--взревел Никита Владимирович. --Ради маленькой дряни, которая ...
--Спокойно!--сказал Стороженко, пока Никита Владимирович заканчивал фразу, от которой даже Катя немного побледнела. Такая откровенная, холодная непристойность не могла не вызвать отвращения.--Этого, мы не потерпим. Если вы склонны говорить, то мы выслушаем ваши показания. Например: было ли вам известно, какими уликами против вас располагал Гюго? ,
--Попробуйте заставить меня говорить.
--Вы знали,--продолжал Стороженко,--что он тогда нахо- дился в павильоне. Вы, как и все мы, догадались об этом: ос-
тавленная в павильоне газета в семь часов лежала там, а в
семь часов двадцать минут исчезла. Вы решили, что Гюго
слишком много знает. Вы заставили Марию позвонить ему--
она и есть та женщина, которая в воскресенье справлялась о
нем по телефону,--и выяснили, где он находится. И вы за-
стрелили его. Это соответствует истине или пет?
--Максим, уйдем отсюда,--задыхаясь, попросила Бронислава.
--Вот, вот,--сказал Никита Владимирович,--уведи ее отсюда. Я не могу видетъ лживую шлюху, которая предаст своего старо-
го опекуна и верит грязным россказням, тогда как я невиновен, и вся ваша гнусная шайка не может доказать обрат-
ного. Вы абсолютно уверены в своей правоте, да? Никита  сде-
лал то, Никита сделал это,--он подчеркнуто карикатурно
покачал головой,--а на самом деле вы только берете меня
на пушку. Будь у меня целы ноги и руки, я бы всех вас
вывел на чистую воду. Откуда вам известно, что это сде-
лал я? Полагаю, вы можете предъявить мой портрет в зо-
лоченой раме?
Стороженко открыл портфель.
--Не то чтобы в золоченой раме,--сказал он,--но
снимки все увеличены. Возможно, вам будет небезинтерес-
но взглянуть на восемь фотографий, показывающих, как
вы убиваете Добронравова. Виктор Гюго сделал их под разным уг-
лом на восточной стороне корта; вот на этой мы видим ваше
лицо, когда вы повернулись к объективу ...
Он прервался. Казалось, глаза Никиты Владимировича целиком ушли в глазницы. Он резко выпрямился и едва не выскочил из своего кресла. Он поднял костыль и с такой силой обрушил его на голову Стороженко, что, прежде чем его обезоружили, едва не сломал полицейскому руку, которой тот пытался защититься. Когда Никиту Владимировича уводили, он горько оплакивал свою печальную судьбу.
--Не пострадали?—осведомился Чумаченко.—Таковы издержки производства.
--Ничего страшного. Бывало и похуже. Не мне вам рассказывать. Но знаете, что....Мне понравилось играть в команде.


Рецензии