Последний русский царевич

Рисунок царевича Алексея Петровича в образе Святого мученика. Автор: Белякова Т.Г. Акварель, 47х66,5 см. 2012 год. Фонд художественной галереи Некоммерческого партнерства «Калужский областной исследовательский и культурно-просветительский центр «ГАРАЛЬ».

26 июня (7 июля) 1718 г. в Петропавловской крепости в 6 часов вечера скончался последний русский царевич Алексей Петрович Романов. Его внезапную смерть объясняли в народе по-разному: приписывали её пыткам, отравлению или удушению. По официальной версии – через два дня после объявления приговора о смертной казни, он умер, видимо, вследствие пережитых нравственных и физических испытаний. Кто же был  этот мученик Русской земли?

27 июня 1718 года Санкт-Петербург торжественно праздновал очередную, девятую годовщину победы в Полтавской битве. По Неве перед Летним дворцом Петра I прошли украшенные флагами военные суда, жители города услышали традиционный пушечный салют, а затем насладились зрелищем фейерверка. В этот торжественный день только немногие, особенно приближённые к царю, участники мероприятий знали, что накануне вечером оборвалась жизнь старшего сына Петра I Алексея Петровича...  Но даже те немногие, знавшие о смерти царевича – были поражены невозмутимостью его отца…

В тот же день русским послам в европейских столицах были направлены инструкции о том, как описывать и объяснять смерть царевича. Официальной причиной безвременной смерти был объявлен апоплексический удар, поразивший Алексея во время оглашения смертного приговора, но, впрочем, не помешавший ему в присутствии министров и сенаторов причаститься и перед кончиной примириться с отцом. Эта идиллическая картина, естественно, никого не могла убедить, но, в достаточно жёсткой и драматичной форме показывала Европе решительность Петра I в достижении поставленных целей и незыблемость, выбранного Россией, пути своего движения.

Общепринятое объяснение трагической судьбы царевича хорошо известно. Оно гласит, что Алексей, выросший во враждебной Петру и всем его начинаниям атмосфере, попал под пагубное влияние реакционного духовенства и отсталой московской знати. Когда же отец хватился, было уже поздно, и все усилия перевоспитать сына привели лишь к тому, что тот убежал за границу. На следствии, начатом по его возвращении, выяснилось, что вместе с немногими приверженцами Алексей с нетерпением ожидал смерти царя и готов был уничтожить всё сделанное им.
 
Суд сенаторов и высших сановников вынес виновному в измене смертный приговор, ставший своеобразным памятником принципиальности Петра I.
Даже первого взгляда на эту складную схематичную версию свершившейся трагедии достаточно, чтобы увидеть в ней явные наспех сконструированные в пропагандистских целях объяснения, порождаемые осознанием «государственных интересов». Но эти объяснения мало соответствовали действительности. В результате была создана «удобная» версия причин смерти последнего русского царевича, в которую, учитывая роль Петра Вели-кого в государственном переустройстве России, постепенно заставили всех «уверовать».
Чем же в реальности мог быть вызван конфликт царя-преобразователя с собственным сыном и наследником?
 
Алексей родился 18 февраля 1690 года в селе Преображенском - подмосковной царской резиденции через год с небольшим после свадьбы царя и его первой жены Евдокии Лопухиной. Рождение сына Алексея стало поводом для долгожданного возвращения Петра к семье, но… ровно на один день. Молодой отец с первых дней проявлял редкое безразличие к своему первенцу, и потенциальному наследнику царского престола. Впрочем, и рождение второго сына, Александра, тоже оставило его равнодушным. Мальчик прожил всего семь месяцев, и даже на его отпевании в Успенском соборе государя «к выходу не было»…
Алексею было всего два года, когда у Петра начался десятилетний роман с Анной Монс, превратившейся за это время из дочери торговца из Немецкой слободы в богатую и влиятельную фаворитку царя, получившую от него в подарок в 1703 году в качестве вотчины Дудинскую волость в Козельском уезде (в настоящее время – Калужская область) с деревнями (295 дворов) и ставшую в одночасье одной из самых богатых женщин государства.
 
Ему было только четыре, когда отец окончательно ушёл из семьи, а в 1698 году - фактически лишил его матери, отослав жену в Суздальский Покровский монастырь, где при-казал постричь её в монахини. Таким образом, детские годы мальчика прошли в обстановке, далекой от тихого семейного счастья.

Воспитанием Алексея занялась тетка царевна Наталья Алексеевна (сестра Петра I), которую он недолюбливал. В качестве учителей к царевичу были приставлены Никифор Вяземский и немецкие воспитатели: сначала Мартин Нейгебауэр, а затем Генрих Гюйссен, общий же надзор за ними должен был осуществлять назначенный обер-гофмейстером безграмотный любимец царя Александр Меншиков (идеальный человек эпохи Петра, прошедший карьеру от денщика до фельдмаршала). Впрочем, светлейший князь не слишком обременял себя непривычными обязанностями.

Тем не менее, царевич получил неплохое образование, хорошо знал немецкий и французский языки, латынь, очень любил читать. Если верить отзывам Гюйссена (в письме к Лейбницу), царевич был прилежен, любил математику, иностранные языки и жаждал познакомиться с чужими странами. Занятия науками прерывались Петром для поездки в Архангельск в 1702 г. и для участия в походе к Ниеншанцу. Петром руководило, по видимому, желание приучить царевича к военным трудам, но при этом нельзя было ожидать блестящих успехов в науках. В 1704 г. четырнадцатилетний юноша был вызван отцом в армию и наблюдал за осадой и штурмом Нарвы. «Я взял тебя в поход показать тебе, что я не боюсь ни труда, ни опасностей. Я сегодня или завтра могу умереть; но знай, что мало радости получишь, если не будешь следовать моему примеру… — заявил сыну Пётр. — Если советы мои разнесёт ветер, и ты не захочешь делать того, что я желаю, то я не признаю тебя своим сыном: я буду молить Бога, чтобы он наказал тебя в этой и в будущей жизни».
 
Чем могла быть вызвана такая отповедь фактически ещё ребёнка, выросшего без материнского и отцовского участия? Отсутствием у сына интереса к военному делу или неприязнь к тем, кто окружал Петра? Надо полагать, что отношениям Алексея с отцом катастрофически не хватало теплоты, зато в них было более чем достаточно подозрений и недоверия.

Именно в это время Петру следовало бы обратить серьёзное внимание на воспитание и образование наследника престола. Однако, общество, которое окружало Алексея Петровича, состояло из Колычевых, его домоправителя Еварлакова, родственников царицы Натальи Кирилловны, Нарышкиных и множества духовных лиц. Особенным влиянием пользовался духовник царевича, протопоп Верхоспасского собора Яков Игнатьев, старавшийся поддержать в нём память о матери, как невинной страдалице от неукротимого нрава отца.
 
Пётр внимательно следил за тем, чтобы Алексей не имел никаких контактов с матерью. Царевич же постоянно опасался слежки и доносов. Этот неотступный страх стал почти маниакальным. Так, в 1708 году, во время шведского вторжения, Алексею было поручено наблюдать за подготовкой Москвы к обороне, но исправно исполняемое им порученное дело, неожиданно вызвало гнев и упреки в бездействии от государя-батюшки. Реальной же причиной недовольства царя, скорее всего, был визит Алексея в монастырь к матери, о котором тут же донесли. Царевич Алексей пытался найти себе достойное место в проводимых Петром реформах и быть полезным отцу, но незаслуженные обиды, чинимые ему Петром и интриги против него ближнего окружения царя, не желавших ни с кем делиться «его любовью», вызывали постепенное отчуждение Алексея от государственной деятельности. Царевич не был врагом деяний своего отца, просто, в какой-то момент, устав сопротивляться плотной толпе фавориток и любимцев Петра, имевших достаточно низкое происхождение, он занял позицию стороннего наблюдателя в процессе формирования «новой» России.

Царевич был истинно верующим человеком, но страх, внушаемый Петром, не давал ему покоя и в Божием Храме. Дело в том, что отец, поощряя доносительство, был не склонен считаться даже с тайной исповеди, поскольку считал «интересы государства» выше любых священных таинств. В голове же у царевича уже много было мыслей совсем не благообразно-сыновних.

В 1710 г. царевич был отправлен в Германию — учиться и одновременно подбирать подходящую матримониальную «партию» среди иностранных принцесс. В первый раз в истории русскому царевичу приходилось жениться на иноверке! До серьезной ли учёбы перед страхом Божьего наказания! Поэтому, вернувшись в Россию и представ перед отцом на экзамене по черчению, он был настолько перепуган, что не нашёл ничего лучшего, как выстрелить себе в правую руку…

Современнику, не испытавшему на себе страх перед всеподавляющей личностью Петра, проще всего уличить царевича в малодушии. Но его ли в том вина? Царя окружала тягостная атмосфера, он был мало похож на рассудительного и справедливого властителя. Вспыльчивый и резкий, он был страшен в гневе и очень часто наказывал (в том числе унизительными побоями), даже не вникая в обстоятельства дела. Пётр не терпел рядом с собой волевых людей, не подчинённых полностью и безраздельно его собственной воле! Пётр гнул и ломал людей, подавляя их волю и не обращая внимания на их желания и тем более чувства, считая, что «великая цель» оправдывает любые средства для ее достижение. Могли ли, в такой обстановке, у царевича Алексея быть сформированы волевые качества? Ответ очевиден …

Оправданием Петра может быть только то, что он не искал личных благ, вся его жизнь без остатка была примером беззаветного служения своему Отечеству! Он был великим тружеником и генератором множества идей. Истязая себя этим гражданским подвигом, он, зачастую совершая ошибки, с упорством Титана вёл русский народ по эволюционной лестнице, перескакивая через одну, а порой, и несколько ступеней. Естественно, для простого обывателя сам исторический смысл этого движения и его темп были не понятны и вызывали внутреннее сопротивление. Объяснять цели и грандиозность планов каждому было немыслимо, поэтому царь остро нуждался в сподвижниках, которые, не за-давая лишних вопросов, на совесть исполняли бы все его поручения, веря в их целесообразность для реализации великих государственных проектов. К сожалению, в своём «родовитом» окружении, раздробленном на различные противоборствующие клановые группы, найти быстро таких людей было сложно, и он искал их в других слоях общества…

Царь приучил своё окружение не иметь «своего суждения»! По словам известного историка Е.В. Анисимова, «характерным для многих петровских сподвижников было ощущение беспомощности, отчаяния, когда они не имели точных распоряжений царя или, сгибаясь под страшным грузом ответственности, не получали его одобрений». Что говорить о юном царевиче, когда такие сановники, как генерал-адмирал и президент Адмиралтейств-коллегии Ф.М. Апраксин, писали царю в его отсутствие: «…Истинно во всех делах как слепые бродим и не знаем, что делать, стала везде великая расстройка, а где прибегнуть и что впредь делать, не знаем, денег ниоткуда не везут, все дела становятся».

Историк И.А. Христофоров писал, что: «Такое положение дел формировало в обществе образ Петра не как реформатора (ведь реформы предполагают преобразование, «улучшение» прошлого), а как создателя новой России «из ничего». Но, лишившись символической опоры в прошлом, его творение воспринималось как существующее благодаря исключительно воле Петра. Поэтому царь был одержим мыслями о судьбе своего наследия. К своему единственному наследнику Алексею Пётр также предъявлял неисполнимые требования — быть продолжателем его дела и самим существом этого дела: «Сын основателя не может сам стать основателем, пока не разрушит своё наследство»… Пётр требовал от Алексея следовать своему примеру — быть разгневанным богом, чья цель — разрушение и созидание нового, его образ — это образ завоевателя, отвергающего всё предшествующее. Приняв на себя роль Петра, Алексей должен был бы отойти от созданного отцом нового порядка и подвергнуть его разрушению. Но этого Пётр допустить не мог, а, следовательно, царевич Алексей Петрович был заранее обречён…».

Ломая волю и духовные основы характера царевича, воспитанного на ценностях русских национальных православных традициях, Пётр заставил его подчиниться своему решению и выбрать спутницу жизни за границей (на русской девушке Пётр ему жениться запретил).
 
14 октября 1711 года в саксонском городе Торгау в присутствии царя он женился на родственнице австрийского императора Карла VI (сестре его жены) Софье Шарлотте Брауншвейг-Вольфенбюттельской.
 
Не смотря на то, что первое впечатление молодых людей друг о друге были вполне благоприятными, их брак трудно назвать счастливым. Жениху исполнился 21 год, а невесте – 17. Как и всякая девушка, София Шарлотта надеялась на счастье и, казалось, что этим мечтам удалось сбыться.

Алексея же, воспитанного в строгом православии, беспокоило то, что его жена была лютеранкой; он надеялся, что по приезде в Россию, принцесса сможет понять и принять его страну и поменяет веру. Однако принцесса и после переезда в Россию оставалась отчуждённой и далёкой немкой (Шарлотта и все её придворные сохранили своё лютеранское вероисповедание), не желавшей сближаться ни с мужем, ни с царским двором, а царевич не воспринял, по замечанию австрийского дипломата, «немецкого чувства и нрава». «Как к ней не приду, всё сердится и не хочет со мною говорить», — жаловался царевич в подпитии своему камердинеру Ивану Афанасьеву. Пётр рассчитывал, что принцесса поможет ему устранить уже сформировавшееся отчуждение Алексея от государственной деятельности отца и наладить ослабленные контакты с сыном, но он просчитался. Царевич отдалился от него ещё дальше.
 
Тем не менее царевич, хоть и не проявлял инициативы к государственной деятельности, но и не сидел сложа руки. Сразу после свадьбы, Пётр отправил его в Польшу для обеспечения поставки провианта для русской армии. С переносом театра войны в Померанию у Алексея дел ещё прибавилось. Он принял участие в походе под Штеттин. Походная жизнь и частые длительные поездки по поручениям отца, во время которых он начал много пить, способствовали явному охлаждению Алексея к жене.

Не смотря на это, немецкая принцесса оказалась вполне способна на то, что ожидалось от неё в первую очередь. Согласно условиям брачного договора, дети, которые родились от этого брака, должны были быть православными. В 1714 году у четы рождается дочь Наталья, после чего принцесса пишет Петру, что хотя она на этот раз и не смогла родить наследника, в следующий раз надеется быть счастливее. Сын, будущий император Пётр II, действительно появляется на свет уже в следующем году. Принцесса довольна и принимает поздравления, но вновь возникает вопрос о правах Алексея и его потомков на российский престол…

Ситуация сильно осложнилась тем, что ребенка ждёт и царица Екатерина.

Разумеется, подобные обстоятельства не самым лучшим образом отразились на душевном состоянии принцессы, да и здоровье её было сильно расстроено: за десять недель до родов, спускаясь с лестницы, она упала и сильно ударилась спиной о ступени. С того момента её беспокоила постоянная боль в левом боку и животе.

В полночь с 11 на 12 октября 1715 года Шарлотта благополучно родила сына, названного в честь деда Петром. Двенадцать дней спустя царица Екатерина тоже родила сына и также названного его Петром...

Впервые дни после рождения сына состояние Софии Шарлотты не внушало тревог: она, несмотря на возражения докторов, сама кормила новорожденного. Но на четвертые сутки у неё начались сильнейшие боли в животе, появился озноб. Больная металась в бреду. Так продолжалось ещё четыре дня, в течение которых царевич не отходил от жены...

Спустя десять дней после родов 22 октября София Шарлотта скончалась в возрасте 21 года, оставив годовалую дочь и десятидневного младенца-сына.
Существуют сведения, что после смерти Софии Шарлотты Пётр I лично «смотрел анатомию кронпринцессы», т.е. производил вскрытие её тела, вероятно, с целью выявления причины столь неожиданной и скоротечной смерти принцессы. 28 октября принцесса была похоронена в Петропавловской крепости....

Между тем в результате рождения у жены царя Екатерины сына Петра (по какому-то мистическому посылу он умер в четырёхлетнем возрасте, через год после казни царевича Алексея) единственный до того наследник — Алексей — перестал быть таковым.

Надо сказать, что царевич попал в довольно странное положение. Он явно не вписывался в петербургскую жизнь и, судя по всему, неизменно вызывал раздражение отца. От этого он ещё больше замыкался в себе и делал всё невпопад. Немногочисленные поручения Петра старался выполнять буквально, но не проявлял при этом никакого воодушевления. В итоге царь, казалось, махнул на него рукой. Будущее рисовалось царевичу в мрачном свете. «Быть мне пострижену, и будет я волею не постригусь, то неволею постригут же, — делился он с близкими своими мыслями. — И не то, чтобы ныне от отца, и после его мне на себя того ж ждать… Мое житье худое!»

Расчищая дорогу к престолу для своего сына, царица Екатерина постоянно, по капле, формировала мнение Петра, выставляя достоинства царевича Алексея Петровича ниже желаемых. Но было ещё одно обстоятельство, которое беспокоило Екатерину – по религиозным соображениям её брак с Петром I не признавался церковью. По церковным канонам Екатерина приходилась царю Петру внучкой и племянницей одновременно (!), по-скольку её крестным отцом был царевич Алексей (сын Петра), а крёстной матерью – старшая сестра Петра, царевна Екатерина.

Изначально не испытывая большого желания жить той жизнью (в этом Алексей был не одинок – в таком состоянии находилась большая часть населения России), которой жил отец, царевич к этому времени был уже просто не в состоянии преодолеть пропасть, углублявшуюся между ними. Он тяготился сложившимся положением и, как любой нормальный человек, не обладающий очень сильным характером (который в его ситуации был просто необходим), уносился мыслями в другую реальность, где Петра не существовало….
 
Ждать смерти отца, даже желать её — страшный грех! Но когда глубоко верующий Алексей признался в нём на исповеди, он вдруг услышал от духовника Якова Игнатьева: «Бог тебя простит, и мы все желаем ему смерти». Оказалось, что его личная проблема имела и иное измерение: грозный и нелюбимый отец был ещё и непопулярным государем у своих подданных. Сам же Алексей автоматически превращался в объект надежд и упований недовольных. Казавшаяся никчемной жизнь, вдруг, обрела какой-то смысл!

По сформированному историографами за три столетия мнению, политика Петра вызывала недовольство только у реакционных «приверженцев старины». Но это - грубая фальсификация. Тяжело приходилось всем: и народу, изнемогавшему от поборов и не понимавшему ни целей бесконечных войн, ни смысла многочисленных нововведений и переименований; и духовенству, негодующему к попранию традиционных ценностей и распространению на церковь жесткого государственного гнета; и представителям элиты, уставшим от постоянных перемен и всё новых обязанностей, возлагаемых на них царём. При Петре в России не было уголка, где можно было бы укрыться от беспокойного властителя и перевести дух. Несмотря на это, всеобщий протест был, как будто скрыт и проявлялся лишь в глухом ропоте, потаённых разговорах, тёмных намёках и неопределённых слухах. Чувство страха и неуверенности витало повсюду. В эту атмосферу и погрузился царевич.

Всем было ясно, что при жизни Петра никто не был способен на какие либо конкретные действия. Некоторые протесты против дел Петра порой приобретали форму «борьбы за традиции», но они не отрицали европейских ценностей. Европа не была чем-то единообразным и внешним по отношению к России. Интерес к европейской культуре в различных её формах был свойствен ещё задолго до воцарения Петра. Анализируя круг интересов царевича Алексея, американский историк Пол Бушкович пришёл к выводу что «борьба между Петром и его сыном происходила не на почве хрестоматийного конфликта между русской стариной и Европой. Оба они являлись европейцами, но разными европейцами». Петру была ближе северная, протестантская европейская культура с её рационализмом, ориентацией на практические знания и навыки и предпринимательским духом. Царевич же тяготел к более мягкой и спокойной культуре южно-европейского барокко. В каком-то смысле Алексей был более причастен к европейским ценностям, чем его отец. Во всяком случае, надо полагать, никакой культурной или религиозной пропасти между ними не существовало.

При этом у Алексея с отцом были принципиальные расхождения в понимании путей развития России. Его политическая программа, насколько можно судить по сохранившимся данным, сводилась к окончанию войны, сокращению армии и особенно флота, облегчению податей и оставлению Санкт-Петербурга как столицы.

Другими словами у царевича вызывало отторжение всё, что касалось образа Петра как завоевателя, покорителя и созидателя «нового мира», куда вход царевичу оказался заказан. Новая столица закономерно воспринималась как средоточие этого мира, и всё с ним связанное (флот, Северная война, налоги, шедшие в основном именно на строительство Петербурга и войну) вызывало его неприятие. Таким образом, царевич действительно мог сыграть роль, обратную символической роли отца, - «созидателя наоборот». Сегодня сложно говорить о том, что могло бы произойти, если бы Алексей оказался на троне. Но, как показал опыт последующих царствований, едва ли речь могла всерьёз идти о реальном отказе от достигнутого и возврате к мифической «московской старине»… В общественной жизни и мировоззрении России было слишком много «неотменимо нового»…

Природа оппозиционности цвета петровской элиты лежала не столько в личной, сколько в политической плоскости. С.М. Соловьев приводит только две возможные причины их недовольства: засилье «выскочек» типа Меншикова и женитьба царя на безродной «чухонке» Екатерине. Но это были не те причины, ради которых нашлись бы желающие, кроме А.В. Кикина – постоянного соперника А.Д. Меншикова за влияние и место подле Петра, рисковать головой… Самому же Петру масштаб недовольства стал ясен позже…

Октябрь 1715 года выдался для Алексея Петровича тяжёлым: рождение долгожданного наследника (будущего императора Петра II – последнего представителя Дома Романовых по мужской линии), тяжёлая и мучительная смерть жены крон-принцессы Софии Шарлотты, глумление Петра над её мёртвым телом и официальные письма отца, в которых царь упрекал сына в том, что тот не интересуется «правлением дел государственных», «паче же всего» воинским делом, «чем мы от тьмы к свету вышли, и которых не знали в свете, ныне почитают». В свойственной ему экспрессивной манере Пётр сетовал: «Ещё ж и сие воспомяну, какова злого нрава и упрямого ты исполнен! Ибо, сколь много за сие тебя бранивал, и не точию бранил, но и бивал, к тому ж столько лет почитай не говорю с тобою; но ничто сие успело, ничто пользует, но всё даром, всё на сторону, и ничего делать не хочешь, только б дома жить и им веселиться…».

Завершались письма угрозой лишить царевича наследства в случае, если он не «обратится». Подавленный ударами судьбы, по совету близких людей, опасавшихся худшего, Алексей в письме царю отослал формальный отказ от короны в пользу только что родившегося брата Петра (сына Екатерины). Но никакие клятвенные отречения не могли успокоить царя, умело распаляемого Екатериной. Видя состояние царевича, Пётр требовал от него всё большего: «Того ради так остаться, как желаешь быть, ни рыбою, ни мясом, невозможно; но или отмени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах».
Прежние предположения царевича сбывались, как пописанному, но в монастырь не хотелось…

Алексей не на шутку привязался к Афросинье — крепостной своего воспитателя Никифора Вяземского. Неизменный советчик царевича А.В. Кикин советовал соглашаться на постриг: «Ведь клобук не прибит к голове гвоздём, можно его и снять». В итоге, Алексей заявил отцу, что готов стать монахом…
 
Ситуация явно зашла в тупик, поскольку и Пётр и Екатерина понимали, что даже в монастыре Алексей представлял собой потенциальную угрозу малолетнему Петру.
Потянув время, Пётр, спустя полгода уже из заграничного похода вновь требовал немедленного решения: либо в монастырь, либо — в знак доброй воли измениться — приехать к нему в армию. Ультимативное требование царя не оставляло никаких сомнений в его намерениях… Монастырские стены не являлись для Петра непреодолимой преградой, а в условиях войны может случиться всякое, на пример, шальная пуля (не исключено, что своя) и царевич, как герой, возвращается в гробу в Санкт-Петербург. Траур и скорбь безутешного отца примирила бы его, на почве христианского сострадания, со своими подданными. Многие неудобные «семейные» вопросы были бы сняты…

Задуманный Петром сценарий был готов, о чём Кикин, находясь в ближнем окружении царя, вероятно, догадывался. Понимая это, у Алексея под влиянием Кикина уже был подготовлен замысел — бежать за границу. Письмо царя давало удобный повод выехать в Европу. Объявив, что принял решение отправиться к отцу, царевич 26 сентября 1716 г. покинул Санкт-Петербург, а поздно вечером 10 ноября он был уже в Вене. Здесь он обратился к австрийскому вице-канцлеру графу Шенборну: «Я прихожу сюда просить цесаря, моего свояка, о протекции, чтоб он спас мне жизнь: меня хотят погубить; хотят у меня и у моих бедных детей отнять корону… а я ни в чём не виноват, ни в чём не прогневил отца, не делал ему зла; если я слабый человек, то Меншиков меня так воспитал, пьянством расстроили моё здоровье; теперь отец говорит, что я не гожусь ни к войне, ни к управлению, но у меня довольно ума для управления…». В этих словах царевича прослеживается его информированность о планах Петра в отношении его самого и его детей….

Действия Алексея не были направлены на реализацию каких-то замыслов, а продиктованы были только отчаянием и чувством самосохранения. Проведённое позже следствие, несмотря на жестокие пытки обвиняемых, не обнаружило никаких далеко идущих замыслов даже у самых близких к нему людей, непосредственно причастных к побегу: Кикина и Афанасьева. Попытка укрыться от всесильного отца, разумеется, была обречена на фиаско. Ловкий дипломат П.А. Толстой уговорил Алексея вернуться из Неаполя в Россию (1717)…

Встреча отца и сына произошла 3 февраля 1718 года в Кремлёвском дворце в присутствии духовенства и светских вельмож. Алексей, надо полагать, искренне сожалел о содеянном, плакал и каялся, Пётр же вновь обещал ему прощение при условии безоговорочного отказа от наследства (царь при любом удобном случае продолжал гнуть свою линию), полного признания и выдачи сообщников. Следствие началось фактически уже на следующий день после церемониального примирения царевича с отцом и торжественного отречения его от престола. Пётр одержал очередную свою «крупную» победу – «затравил» и принудил к отречению от престола своего 28-летнего сына – последнего истинно-русского природного царевича. Для расследования вымышленного заговора была даже создана Тайная канцелярия, во главе которой оказался все тот же П.А. Толстой, сделавший успешную карьеру на возвращении, пытках и страданиях Алексея и его близких.
Первыми жестоким пыткам были подвергнуты те, чья близость к царевичу была хо-рошо известна: Кукин, Афанасьев, духовник Яков Игнатьев (все они подверглись жестоким истязаниям, а затем казнены). Арестованный князь Василий Долгорукий отделался ссылкой. Подверглись допросу мать царевича Евдокия (в монашестве — Елена) Лопухина и её близкие, и хотя никакой их причастности к бегству установлено не было, многие из них поплатились жизнью только за выражение надежды на скорую смерть Петра и воцарение Алексея.

Первая волна разбирательств и репрессий завершилась в Москве, и в марте Алексей и Пётр перебрались в Санкт-Петербург. Однако следствие на этом не завершилось. Царь настойчиво желал увидеть в сыне главу заговора, Толстой чувствовал это и стремился оправдать возложенное доверие. Если заговора не было – его нужно было придумать. Запугав до смерти любовницу Алексея крепостную Афросинью, он добился от неё «нужных» показаний о мыслях и словах царевича за границей: о его надеждах на бунт или скорую смерть отца, о письмах, которые он направлял в Россию архиереям, желая напомнить им о себе и своих правах на престол и т.д.
 
Алексею в вину ставились в основном замыслы (скорее мечты), а не дела. Судились мысли, человека, с рождения воспитанного в осознании того, что он является единственным потомственным правопреемником российского престола. Что именно он, после смерти Петра (а это когда-нибудь должно было произойти) будет полноправным русским царём. Если для членов Тайной канцелярии и Толстого, эти мысли имели оттенок преступления, то для Алексея Петровича – это был естественный процесс, реальность, зависимая только от временного фактора, на который он, в силу своего духовного воспитания влиять не хотел. Наверняка в просвещённой Европе нашлись бы десятки примеров, когда наследник престола примеривал на себя королевский венец ещё при жизни своего родителя, но там за это головы не рубили…

Царевича, сломленного задолго до физических истязаний, несколько раз пытали, он вынес 40 ударов. Изначально Пётр был склонен возложить вину на мать Алексея, его ближайших советчиков и духовенство, но за полгода следствия выявилась картина столь масштабного и глубокого недовольства его политикой в среде элиты, что о наказании всех «фигурантов» дела не могло быть и речи. Тогда царь прибег к стандартному ходу, сделав подозреваемых судьями и возложив на них тем самым символическую ответственность за судьбу главного обвиняемого. 24 июня Верховный суд, состоявший из высших сановников государства (127 человек) единогласно, кроме Якова Брюса, приговорил Алексея к смерти. Таким образом, вся недовольная элита была повязана кровью безвинно убиенного царевича…

На настоящий момент ни кто не знает, как именно умер царевич. Эксгумацию его останков не проводили. Пётр был менее всего заинтересован в разглашении подробностей неслыханной казни собственного сына (а в том, что это была именно казнь, сомнений почти нет). Но Петру было не достаточно физическое уничтожение царевича. Алексея нужно было представить для потомков в образе «Иуды Русской земли», чтобы и через 1000 лет любой россиянин (не утруждая себя поисками истины) хотел бы бросить в него камень! Им была измышлена легенда о «коварном изменнике Родины», «предателе интересов России» и «идейном руководителе заговора с целью государственного переворота», которого он лично выявил и, не смотря на близкие родственные связи, проявив исключи-тельную принципиальность, хотел подвергнуть публичной казни, но не успел… Пётр не только уничтожил своего сына Алексея физически, он растоптал на века его душу и честь…

Последний русский царевич Алексей Петрович олицетворял в глазах Петра Великого возврат к русским самобытным традициям и тому жизненному укладу, против которого он боролся всеми силами, насаждая чуждые российскому обществу европейские порядки. Алексей Петрович фактически принял мученическую смерть за сохранение обычаев Православной Руси, и только великое почитание трудов на благо Отечества его отца Петра I, не позволяет объективно взглянуть на находящийся в тени образ самого царевича, и оценив, канонизировать его.
Рисунок царевича Алексея Петровича в образе Святого мученика не случайно изображен на фоне города Калуги, так как в нём находилось 87,5% «калужской» крови…

Безвинная мученическая смерть последнего русского царевича не осталась без Божьего участия. Через год умер четырёхлетний сын Петра и Екатерины – Пётр Петрович, а через 7 лет, в страшных мучениях, так и не выбрав себе достойного преемника, умирает сам император Пётр I Великий. Россия – детище Петра, попала в руки безродной «чухонке» Екатерине и её любовнику безродному светлейшему князю и т.д. и т.п. А.Д. Меншикову.

Неужели, убивая своего сына – правнука первого царя династии Дома Романовых Михаила Фёдоровича и внука царя Алексея Михайловича Тишайшего, Пётр при жизни мечтал о таких преемниках?...
Как бы то ни было, именно после смерти Алексея преобразования Петра становятся особенно радикальными, нацеленными на тотальный разрыв с прошлым… Россия на век погрузилась в чреду дворцовых переворотов и убийств представителей рода Романовых, до полного их искоренения.

Горолевич Игорь Евгеньевич,
Член-корреспондент Петровской академии наук и искусств (СПб.)