Обзор статьи Н. Бердяева в журнале Вехи

   Работа Н. Бердяева «Философская истина и интеллигентская правда» была впервые опубликована в 1909 году в сборнике статей о русской интеллигенции под названием «Вехи». Этот знаменитый сборник родился из идеи публициста М.О. Гершензона. Он предложил нескольким мыслителям и философам высказаться по проблемам современности. Среди авторов оказался и Николай Александрович Бердяев, крупнейший русский философ XX века.
   Суть этой знаменитой статьи заключается в глубоком рассмотрении причин определенного отношения некоторых слоев русской интеллигенции, которые Бердяев метко называет «интеллигентщиной», к мировому философскому наследию. Чем же по Бердяеву характеризуется русская «интеллигентщина»?
   Во-первых, кружковой искусственной выделенностью из общенациональной жизни. «Кружковой интеллигенцией» Бердяев называет некую группу, замкнувшуюся на собственных идеях и сформированную, с одной стороны, внешним давлением реакционной власти, а с другой стороны, - внутренней инертностью мысли и консервативностью чувств. Отношение к философии у этой группы Бердяев называет малокультурным, как и вообще ко всем остальным культурным и духовным ценностям. Они отрицали самостоятельную ценность философии и подчиняли ее утилитарно-общественным целям. «Исключительное, деспотическое господство утилитарно-морального критерия, столь же исключительное, давящее господство народолюбия и пролетаролюбия, поклонение народу, его пользе, и интересам, духовная подавленность политическим деспотизмом, - все это вело к тому, что уровень философской культуры оказался у нас очень низким, философские знания и философское развитие были очень мало распространены в среде нашей интеллигенции. Высокую философскую культуру можно было встретить лишь у отдельных личностей, которые, тем самым уже выделялись из мира "интеллигентщины". Но у нас было не только мало философских знаний - это беда исправимая, - у нас господствовал такой душевный уклад и такой способ оценки всего, что подлинная философия должна была остаться закрытой и непонятной, а философское творчество должно было представляться явлением мира иного и таинственного" (Вехи. Москва, Грифон, 2007, стр. 34).
    Бердяев объясняет такое положение не некими «дефектами воли», не общей безграмотностью или поверхностной грамотностью (хотя и эти причины он не упускает из виду), а сознательным принятием определенного мировоззрения, называемого «народничеством», - движения за освобождение простого народа, рабочих и крестьян, из-под ярма эксплуатирующего его неправедного государственного устройства. Такое мировоззрение предполагало исключительно утилитарную оценку любой философской системы с точки зрения ее полезности или бесполезности в борьбе за освобождения рабочего класса и трудового крестьянства, как эту борьбу понимали определенные круги русской интеллигенции.
    Игумен Вениамин (Новик) в своей статье «Уроки «Вех» писал: «Тема вроде бы старая, риторическая, но в эпоху социальных потрясений она становится актуальной. Ну, а можно ли говорить о вечных ценностях в то время, когда народ страдает? Ведь тонущему человеку мы не будем читать цикл лекций по догматике, тонущего человека надо спасать. И вот в этом, собственно, основной конфликт был, потому что лево-радикальная интеллигенция считала, что безнравственно читать лекции по догматике о вечных ценностях, о христианстве, о Боге, когда народ страдает. Радикальная интеллигенция хотела блага народу, возникло народничество – «хождение в народ». Да, вроде бы «дело надо делать, а не философствовать». И вот здесь состоялся как бы разговор глухонемых. Одни говорили про вечные ценности, о примате внутренней духовной жизни над внешними формами жизни. А другие ратовали за структурные (социальные) перемены, по-руссоистски веря в изначально добрую природу человека.  Человек-то по своей сути хороший, просто общественная система плохая. Вот надо систему изменить, царизм упразднить, аннулировать «православие, самодержавие, народность», убрать все эти препоны, и тогда естественная жизнь, собственно сама собой и восстановится. Царизм в сознании этой интеллигенции был особенно демонизирован, считался радикальным злом, с устранением которого жизнь должна была сама нормализоваться» (Игумен Вениамин (Новик), Уроки «Вех» (К 100-летию сборника).
    Для подобной интеллигенции богом становился народ. Причем, собственно даже не сам народ, а тот образ народа, который они создали в своих фантазиях. Как показала история, этот образ имеет очень мало общего с истинным народом, нормальными обычными людьми, озабоченными по большей части устроением собственной жизни, а вовсе не осуществлением чаяний некой оторванной от жизни и блуждающей в недрах собственной искусственной системы представлений группы интеллигенции.
    Такая «интеллигенция всегда охотно принимала идеологию, в которой центральное место отводилось проблеме распределения и равенства, а все творчество было в загоне, тут ее доверие не имело границ. К идеологии же, которая в центре ставит творчество и ценности, она относилась подозрительно, с заранее составленным волевым решением отвергнуть и изобличить» (Вехи. Москва, Грифон, 2007, стр. 35).
    Доходило до того, что многие, относящие себя к интеллигенции, совершенно отказывались от любого философского и художественного творчества, поскольку подобные занятия казались им безнравственными с точки зрения интересов «распределения и равенства», изменой делу борьбы за народное благо. Было даже время, по свидетельству Бердяева, когда в 70-е годы XIX века чтение книг считалось занятием бесполезным и стремление к просвещению морально осуждалось.
    Таким образом обличив радикальную интеллигенцию и ее вождей - Белинского, Чернышевского, Писарева, Лаврова, Михайловского, Бердяев, тем не менее,  говорит о том, что интерес к философии у интеллигенции все же присутствует. Но в чем же тогда проблема?
   Оказывается, хотя «наша интеллигенция всегда интересовалась вопросами философского порядка (…), умудрялась даже самым практическим общественным интересам придавать философский характер, конкретное и частное превращала в отвлеченное и общее...» (Вехи. Москва, Грифон, 2007, стр. 36), тем не менее, беда, с точки зрения Бердяева, заключалась в том, что философия была им нужна не  сама по себе,  а исключительно для философской санкции «освободительных стремлений», «демократических инстинктов» и «требований справедливости» (Вехи. Москва, Грифон, 2007, стр. 38). Это была такая философия, которая враждебно относилась к «идеалистическим и религиозно-мистическим течениям» (Вехи. Москва, Грифон, 2007, стр. 39).
   Властителями дум «кружковой интеллигенции» становились лишь те философы, которые, по их мнению, давали им санкцию на осуществление освободительно-общественного движения, призванного сбросить ярмо рабства с «бога-народа». С точки зрения Бердяева такие философы ничего не давали для духовной культуры нации, но зато они «отвечали потребности интеллигентной молодежи в миросозерцании и обосновывали теоретически жизненные стремления интеллигенции» (Вехи. Москва, Грифон, 2007, стр. 37-38).
   Ну, а поскольку такая потребность в обосновании собственных устремлений существовала, она естественно стала удовлетворяться диалектическим материализмом , а потом и неокантианством . Последнее, впрочем, не получило развития в кругах русской «интеллигентщины» в силу своей сложности.
   Этих «кружковцев», по мысли Бердяева, не интересовал вопрос истинности или ложности той или иной философской теории. Главным являлась благоприятность ее идее социализма, благу народа и интересам пролетариата или крестьянства . «Интеллигенция готова принять на веру всякую философию под тем условием, чтобы она санкционировала ее социальные идеалы, и без критики отвергнет всякую, самую глубокую и истинную философию, если она будет заподозрена в неблагоприятном или просто критическом отношении к этим традиционным настроениям и идеалам» (Вехи. Москва, Грифон, 2007, стр. 39).
    Как остроумно замечает Бердяев, с русской интеллигенцией случилось большое «несчастье» , она полюбила «уравнительную справедливость» и «общественное добро». Стремление к общественному благу затмило у нее любовь к истине. Даже, по словам великого философа, - «почти уничтожила любовь к истине» (Вехи. Москва, Грифон, 2007, стр. 40).
    Интерес к истине стал исключительно корыстным. От истины требовалось, чтобы она служила делу социализма, стала орудием смены власти, революции для насильственного установления всеобщего людского счастья.
    Но философия, по убеждению Бердяева, настоящая философия не может служить чьим-то утилитарным интересам. Философия является школой любви к истине, которая не зависит ни от чего, которая является истиной всеобщей, а не узкой, корыстной «истиной» определенной группы населения. Истина всеобща и ни от чего не зависит, ибо имеет внемирный характер.
    Путь к утверждению групповой утилитарной «истины» всегда ведет к разложению «общеобязательного универсального сознания, с которым связано достоинство человечества и рост его культуры» (Вехи. Москва, Грифон, 2007, стр. 42-43).
    Эта нелюбовь русской интеллигенции к объективизму и универсализму, вселенским ценностям, высшему благу происходит, согласно автору статьи, из предположения, что подобные идеи помешают борьбе с самодержавием, служению «народу», благо которого ставилось выше вселенской истины и добра.
    Это свойство русской интеллигенции, выработанное нашей печальной русской историей и толкавшее ее исключительно на борьбу против политического и экономического гнета привело к искажению в ее среде европейской философии, к приспособлению этих учений к специфическим интересам интеллигенции, а многие значительные философские мысли вообще игнорировались из-за невозможности их утилитарного приспособления к нуждам народа.
     Собственно, к науке и «научности» русская интеллигенция всегда относилась с особым пиететом и даже, как пишет Бердяев, - «с идолопоклонством». Беда в том, что под «научностью» понимался исключительно голый материализм и, более того, присутствовала даже некая особая разновидность веры в материалистический догмат. Материализм, как самый простой, даже элементарный вид философии был принят в качестве новой религии, заменившей и христианство, и вообще все прежние религии.
    Ученые, занимавшиеся чистой наукой, никогда не пользовались в России популярностью в том случае, если они были политически индифферентны. А сама наука у их не признавалась за настоящую. Под «научным духом» в среде либеральной русской интеллигенции всегда понималась «политическая прогрессивность» и «социальный радикализм». Как писал о. Вениамин (Новик): «Напомню что такое позитивизм. Какая онтология в позитивизме? – Никакой. Есть лишь измеримая материя, наблюдаемые факты,  всё остальное вторично. Какая метафизика? Тоже никакой. Там ни онтологии, ни метафизики нет. Есть только физика, химия, дарвинизм и  истмат. Это как бы материалистическая философия науки. Гносеология какая? Сциентизм (чего нельзя измерить, того как бы и нет). Какая этика? Отрицание трансцендентного начала порождает нигилизм. Казалось бы, нигилизм должен порождать цинизм. Так оно и было. Но у некоторых чудиков из нигилизма следовал морализм, готовность идти на жертвы ради блага народа. Такие тоже были. Нигилизм в этом случае порождал утилитарную этику, попытку получить измеримый результат как можно быстрее» (Игумен Вениамин (Новик), Уроки «Вех» (К 100-летию сборника).
    Большому искажению, согласно Бердяеву, подвергся в среде интеллигенции эмпириокритицизм. Эта утонченная форма позитивизма была воспринята Богдановым, Луначарским и другими как новая философия пролетариата . Наша марксистская интеллигенция восприняла эмпириокритицизм исключительно как биологический материализм, поскольку это было просто выгодно для понимания истории в духе чистого материализма. Эмпириокритицизм стал прикладной, даже «боевой» философией социал-демократов, «меньшевиков» и «большевиков». Известный труд Рихарда Авенариуса «Критика чистого опыта» стал «символом веры» революционеров.
     «Но уж совсем печальная участь постигла у нас Ницше. Этот одинокий ненавистник всякой демократии подвергся у нас самой беззастенчивой демократизации. Ницше был растаскан по частям, всем пригодился, каждому для своих домашних целей» (Вехи. Москва, Грифон, 2007, стр. 49). Ницше, как оказалось, очень даже подошел нашей интеллигенции для внесения свежей струи в тускнеющий марксизм.
     Истинной философией признавалась только та философия, которая оказывалась годной для борьбы с самодержавием. А для приверженцев этой борьбы исповедание такой философии признавалось обязательным, Что еще раз подчеркивает религиозный, даже – идолопоклоннический  характер такого философствования.
     Самым печальным для Бердяева было открытое нежелание русской интеллигенции даже знакомиться с величайшими мыслителями современной им русской философии, такими как В. Соловьев, Чичерин, Козлов, кн. С. Трубецкой, Лопатин, Н. Лосский, В. Несмелов. Эти великие философы стали истинными отечественными продолжателями «великих философских традиций прошлого, греческих и германских, в ней жив еще дух Платона и дух классического германского идеализм. Но германский идеализм остановился на стадии крайней отвлеченности и крайнего рационализма, завершенного Гегелем. Русские философы, начиная с Хомякова, дали острую критику отвлеченного идеализма и рационализма Гегеля и переходили не к эмпиризму, не к неокритицизму, а к конкретному идеализму, к онтологическому реализму, к мистическому восполнению разума европейской философии, потерявшего живое бытие. И в этом нельзя не видеть творческих задатков нового пути для философии. Русская философия таит в себе религиозный интерес и примиряет знание и веру» (Вехи. Москва, Грифон, 2007, стр. 51).
    Русская философия содержит в себе те черты, которые необходимо видеть русской интеллигенции, без которых она не представляет себе никакого законченного мировоззрения, жажда которого и привела ее в объятия марксизма. Это черты целостного миросозерцания, «органического слияния истины и добра, знания и веры».
    К сожалению, наша история выработала у нашей интеллигенции предрассудки, которые, несмотря на вечные поиски единого, цельного мировоззрения постоянно приводили ее к некоему раздвоению в мыслях и практике. Желая свободы, она приходила в своих исканиях к такой философии, в которой нет свободы. Стремясь к выражению личности, она исповедовала философия, в которой нет места личности. Стремясь к прогрессу, выбирала философию, в которой прогресс отсутствует. Исповедовала всеобщую соборность человечества, но при этом выбирала философию, исключающую такую соборность. Наша интеллигенция всегда очень желала справедливости, выбирая при этом философию без справедливости. Стремясь к самому высшему, выбирала отсутствие любого высшего. Практически сплошная аберрация ума.
    Бердяев признавал, что сознание русской интеллигенции требует радикальной реформы, ему необходимо полностью очиститься от завладевших им предрассудков. Мы все очень нуждаемся в признании того непреложного факта, что истина как таковая обладает самостоятельной ценностью, независимой ни от чего, ни от каких мировоззренческих установок. Она просто есть, что бы мы о ней ни думали, как бы мы к ней ни относились. Нам всем необходимо принять эту истину, признать ее истиной, смириться перед этой истиной и даже, если необходимо, пожертвовать всем ради этой непреложной истины. И если мы желаем духовного и культурного возрождения России, то должны понять, что лишь подобное отношение к истине способно совершить это возрождение.
    «Застаревшее самовластие исказило душу интеллигенции, поработило ее не только внешне, но и внутренне, так как отрицательно определило все оценки интеллигентской души. Но недостойно свободных существ во всем всегда винить внешние силы и их виной себя оправдывать. Виновата и сама интеллигенция: атеистичность ее сознания есть вина ее воли, она сама избрала путь человекопоклонства и этим исказила свою душу, умертвила в себе инстинкт истины. Только сознание виновности нашей умопостигаемой воли может привести нас к новой жизни. Мы освободимся от внешнего гнета лишь тогда, когда освободимся от внутреннего рабства, т.е. возложим на себя ответственность и перестанем во всем винить внешние силы. Тогда народится новая душа интеллигенции» (Вехи. Москва, Грифон, 2007, стр. 55).
     И в заключение хочу процитировать слова великого русского писателя Александра Исаевича Солженицына: «И слой, и народ, и масса, и образованщина – состоят из людей, а для людей никак не может быть закрыто будущее: люди определяют свое будущее сами, и на любой точке искривленного и ниспадшего пути не бывает поздно повернуть к доброму и лучшему. Будущее – неистребимо, и оно в наших руках. Если мы будем делать правильные выборы» (А. Солженицын, Образованщина).