Смысл смерти

 
Проблуждав некоторое время в эпицентре  ноющей  боли  и  насытившись  ею  впрок,  пробуем осторожно перемещаться в обратном направлении… Увы, таков рефлекс, отдалённо напоминающий отдёргивание ладони от горячей поверхности.

Неуклюже пятимся назад по петляющему кошачьему следу, - даже не по кошачьему, а по едва заметным отпечаткам лапок двухмесячного котёнка, - и,  обойдя все доступные и недоступные уголки квартиры, отъёрзав на затёртых сидениях такси,  оттоптавшись  в коридорах и кабинетах клиники…, окунаемся в разноголосье  птичьего  рынка. Беспокойные мысли, подобно собаке на поводке, бегут рядом, и лишь изредка приостанавливаются, фиксируя ответы  на теперь уже риторические вопросы.

Несомненно, он ждал именно нас, тот крохотный бело-серый комочек с симпатичной мордашкой, обозначенной доверчивыми глазками-пуговками и бледно-розовой мушкой носа.  Взаимное влечение было настолько очевидным, что его смекалистая хозяйка тут же воспользовалась моментом, увеличив свой доход на два, а то и на три десятка гривен. Так началась история очень короткой и необычайно нежной любви…

Продолжая болезненное движение  назад, нередко  сталкиваемся  с  образом  мерцающей звёздочки…,  звёздочки,  мгновенно  увеличенной  до размеров  Вселенной  внезапно  набежавшей  слезой…

Эта  post factum  сотканная  самой  жизнью метафора прямо указывает на  вечный  дефицит любви, которая хоть и тождественна бесконечности, однако как-то уж очень в ней  неравномерно распределена… Кроме того, что любовь не делится поровну, она ещё и имеет бесчисленное множество  оттенков, познать  которые дано не каждому. Вот потому-то её всегда не хватает, потому-то на  неё  всегда охотятся, а потеряв, лишаются столь необходимых   привязанностей  и смыслов…

Его мультяшная беззащитность явилась тем самым неведомым ранее оттенком любви, озарившим наши души и лица благородным сиянием. Его игривая доверчивость возвращала нас в детство, отвлекала от забот. Его благодарное мурчание расслабляло нас. Его жалобное мяуканье…
 
              Знал ли он?  Предчувствовал ли?
 
Конечно же предчувствовал, конечно же знал!  Потому так панически боялся оставаться один в квартире… Потому так радовался нашему возвращению, не отходил от нас, так настойчиво  втягивал в свои незатейливые игры…

Чётко видимая буква «М» на лбу определила круг наших поисков, где совсем скоро мы и нашли его имя. Своей серьёзностью и созвучностью с фамилией известного классика оно иронично контрастировало с лёгким нравом и хрупким тельцем котёнка. Поэтому всякий раз, окликая его, мы невольно  улыбались.  Марк,  Маркуся,  Марчик… Сегодня,  в полнолуние, обращаем  взор к ночному небу и замечаем, что Луна плачет вместе с нами…

А вскоре появились первые симптомы болезни (потеря аппетита, вялость, сонливость), последовали визиты в клинику, уколы и нараставшее беспокойство… Через четыре дня он уже почти не ходил и всё чаще просился на руки, словно там надеялся найти спасение… Оставался последний шанс – переливание крови. И мы решились. В этом месте череду почти невидимых отпечатков лапок нашего котика пересекает несколько отчётливых следов кота-донора.

Донор…, ах какой это был донор! Огромный, пушистый, холёный кот. Он ни разу не дёрнулся, и только спокойно, уверенно, с достоинством поглядывал вокруг. Настоящий Дон, прирождённый Донор! Он вселил в нас надежду.

Домой Марка привезли около девяти часов вечера, и он тут же уснул. Уснули и мы беспокойным сном. В час ночи  разбудил нас мяуканьем, попросился на руки и через десять минут, прощально пискнув четыре раза, наш котёночек умер…

Когда, отвезя его в крематорий, через пару часов мы вернулись домой, квартира показалась нам пустой. Будто из неё вынесли картины, мебель, книги…, оставив лишь его гуттаперчевую мышку, синий мячик, мисочки… да призрачное эхо его мяуканья, воспроизводимое слабым попискиванием дверей и водопроводного крана….
 
В этой гулкой пустоте вдруг все мы почувствовали, как распалось наше сплочённое котёнком сообщество, как рассыпалось наше общее «мы» на автономные «я», как отошли в тень   риторические вопросы, уступив место метафизическим, а также тем глубоко личным, на которые каждому из нас предстояло ответить…

Помню, в первом той ночью  заданном  самому себе вопросе меня поразило искреннее недоумение: «Почему смерть этого несчастного существа потрясла меня гораздо сильнее, чем недавняя смерть моего сослуживца?»

Я сидел на балконе, непрерывно курил и пытался понять, в чём смысл этой в общем-то обычной, тихой, незаметной  смерти? Что хотела она сказать мне? О чём предупредить? Почему так больно ударила по моему сердцу?

Может и правы дальновидные психологи, назвавшие подобные переживания «ментальным мусором»? Может и есть в слезах потери ядовитая капелька мазохизма?

И всё-таки что-то заставляет меня не согласиться с ними…, что-то помогает утвердиться в мысли, что разумность жизни делает разумной смерть, а, следовательно, делает разумными и переживания, связанные с ней… Значит, чем-то ближе и дороже мне котёнок, нежели сослуживец, известный актёр или Папа Римский… Значит чем-то прочнее была моя связь с тем беспомощным и хилым существом…

Значит,  не  так  уж  тиха и незаметна его смерть, если  сумела разорвать  повседневность  и  в образовавшемся промежутке заставила  увидеть  нечто  давно  позабытое, нежное, трогательное…
 
Я сидел на балконе, непрерывно курил, вглядывался в ночное небо и вдруг увидел падающую звезду,  увеличенную  до  размеров  Вселенной  моей  внезапно  накатившей слезой…