Кровь и почва

 
Глава 1.
Казанцев сидел в прокаленной солнцем коробке  «Жигулей», изнывая от жары, от скуки и от похмелья. Теплая минералка из зажатой между колен бутылки не помогала. Он знал, что поможет – полстакана холодной водки и часок в кондиционированном подвальчике у Ашота. Но надо было работать. Работа заключалась в том, чтобы выпасать в длинном ряду припаркованных машин урода, который будет вскрывать отверткой стекло какой-нибудь колымаги, чтобы выдернуть оттуда что плохо лежит. Еще недавно, Казанцев не посмотрел бы и в сторону такой работы, но начальство решило, ччто он слишком зажирел на линии по нелегальному обороту наркотиков, очень жирной линии и перебросило его на территорию. Теперь Казанцев был «земляным» опером, а на « земле» особо не разжиреешь. Теперь на водку приходилось выкраивать из зарплаты, а зарплату зарабатывать, утрамбовывая в пол конторы всякий уличный мусор. Постоянно свербило место на территории, где тусовались девочки. Никакой сексэксплуатации, которую можно было эксплуатировать, там не существовало, поэтому, деятели из городского УВД этот «блошиный рынок» тел ничуть не интересовал. Зато непосредственное начальство Казанцева метало туда громы и молнии, большинство из которых попадало в голову «земляного» опера, как в громоотвод. Участковые отписывались бумажками, но весь криминал, включая совершенно неподъемные «глухари», скапливался на шее территориальщика. На сексбарахолке дико конкурировали за место под луной малолетки и взрослые. Казанцев, как мог, малолетних прикрывал и от своих, и от чужих, собственно, своих на улицах не было. Он делал это из персонального циничного альтруизма, прекрасно понимая, что если взрослое бабье может и откупиться, и найти себе другую работу, то полубродячие малолетки просто подохнут с голоду, а тем, чем они могли расплатиться персонально с ним, Казанцев был сыт по горло. Он был жестоким опером с мрачным опытом и ядовитым характером, умудрившимся повздорить с начальством уже на пороге пенсии, и все сантименты давно умерли в нем. Однако же, однажды малолетки тронули его мохнатое сердце, подарив роскошную итальянскую рубашку, на которую по кругу собрали деньги, заработанные нелегким трудом.
Сейчас еще было рановато для зрелых путан, но недозрелые персики уже собирались на пятачке у торгового центра, посасывая пока «чупа-чупсы» и незаметно делая приветственные жесты в сторону угрюмой физиономии Казанцева, торчащей из машины. Казанцева злило их юное беспечное ребячество, их розовые коленки и угловатые подростковые движения, так не вязавшиеся ни с его мрачным настроением, ни с их взрослой профессией. Он злобно отвернулся и закрыл глаза, на некоторое время выключившись из невеселой реальности и внутренне плюнув на злодея, который, может быть, уже подкрадывался к какой-то машине со своей отверткой. Но внутренний, никогда не дремавший компьютер, уловил и мгновенно вычленил из общего шума тревожный перестук шагов. Раньше, чем перепуганная девчонка успела заглянуть в окно, Казанцев распахнул дверцу, - Что?!
- Там…Светка…, - девчонка судорожно всхлипнула, не в силах продолжать, и вытянула палец в сторону торгового центра.
Это заведение построили посреди парка, выкорчевав предварительно несколько сотен деревьев. Но и того, что осталось, вполне хватало для всяческих дел, требующих скрытности и уединения, что и служило одной из причин, по которой ****ская тусовка располагалась поблизости. Именно туда девочки попроще водили своих клиентов, а клиенты покруче возили туда девочек сами на своих раздолбанных иномарках. Теперь там больше не гуляли мамы с колясками и не ворковали на скамеечках пожилые пары, склонив  друг к  другу седые головы, - за сияющим торговым центром и складской территорией, огороженной высоким забором, простиралась сумеречная зона, пересеченная полосами растрескавшегося асфальта и утыканная разбитыми фонарями.
Выросшие в каменных джунглях малолетки не визжали, не падали в обморок и не звонили в милицию, они молча стояли вокруг трупа, когда Казанцев приблизился к ним, в сопровождении заплаканной, но уже притихшей девчонки.
Казанцев много чего видел, но такого не видел никогда.
Светку вскрыли, как консервную банку, чем-то очень острым. Разрез начинался в промежности и, аккуратно разделяя тело вдоль шва джинсов и Дональда Дакка, нарисованного на животе майки, заканчивался на горле. Органы брюшной полости выглядели абсолютно не задетыми. Хрящевые части грудинно-реберных суставов слева были рассечены хирургически точно, левая часть грудной полости вскрыта, сердце отсутствовало. Кровь в полостях уже успела свернуться. То, что произошло здесь или не здесь, произошло не раньше середины ночи. Ловить что-то по горячим следам было бессмысленно. Не глядя, Казанцев сделал отмашку малолеткам, и те мгновенно исчезли. Никому не хотелось попадать в ментовские протоколы. Если бы они что-то знали, то сказали бы ему сразу. А если что-то вспомнят потом, то и скажут потом, на ухо. И если это «что-то» представляет предметную ценность, то Казанцев присвоит ее себе, вместе с лаврами раскрытого преступления. А если не представляет, - то отдаст опергруппе, как результат стаптывания до костей своих усталых ног и не раскрывая своих источников. Жизнь в ментовской стае ничем не отличалась от жизни в любой другой стае – без нее не проживешь, свое упустишь – не пожрешь.
Казанцев с отвращением закурил и потянул из кармана мобильник.

Глава 2.
Преступление было тяжким, совершенным с особой жестокостью и против несовершеннолетней. Это означало: создание оперативно-следственной группы с участием прокурорских и Казанцева непременно, заведение Казанцевым оперативно-поискового дела, за которое он же и будет ответственным, пристальный контроль городского УВД за ходом расследования и за наполнением ОПД. К тому же, Светка оказалась воспитанницей детского дома, которому патронировала супруга самого мэра, и как бы это ни показалось странным кому угодно, кроме Казанцева, - не состоящей на учете в милиции. Последнее обстоятельство дало возможность руководству детдома поднять невероятную бучу с целью отвести от себя свою часть ответственности за гибель несчастной девчонки. Мгновенно, в прокуратуру была направлена характеристика, из которой следовало, что Светка была почти отличницей, никогда не нарушала дисциплину, и хотя вся округа знала ее, как распоследнюю ****ь, - вполне примерной девочкой. То же самое директрисса заведения повторила телевизионщикам и репортерам, утирая скупую слезу в углу рыбьего глаза и прозрачно намекнув на тот кошмар, что царит на улицах нашего города по вине никудышней милиции.
- Вот сука, - сказал Казанцев, увидев это в теленовостях. Он-то, хорошо знал, что половина малолетних проституток “ нашего города “, была именно из этого славного детского заведения, и  хорошо знал, в чьи лапы попадала большая часть их выручки, до которой он сам, мздоимец и циник, постеснялся бы и пальцем дотронуться. 
 Разброс сроков, в течение которых горело ментовское усердие по подобного рода делам, был достаточно велик. Если это был бомж, полусожженный в автомобильной шине какими-то уродами, - то не больше недели. Если средний цивильный гражданин, найденный со шнурком на шее в городском пруду, - то недель до трех. Если гражданин несредний, громко застреленный на улице какими-то проходимцами, - то около двух месяцев. Это не значило, что если преступников не удавалось обнаружить за это время, работа прекращалась. Работа не прекращалась никогда, она просто переходила из стадии горения, в стадию системного тления. Полиции всего мира были сильны, сильны сегодня и будут сильны всегда системой, система работает, даже если людишки, - так себе.
В данном конкретном случае, жертва находилась где-то между бомжом, - по социальному положению, и бандитобизнесменом – по огласке в средствах массовой информации. Следовало добавить еще недельку на пикантность способа разделки. Итого, получалось недель шесть. Это был тот срок, в течение которого Казанцев обязан был гореть на работе, как факел впереди опергруппы, освещая собой все те темные углы, где пряталась преступность на его территории. Потом можно было и потлеть, спокойно занимаясь  своими и чужими делами.
Проблема, однако же, состояла в том, что Светка была именно той девчонкой, которая подарила Казанцеву рубашку от лица всего коллектива. Именно в той рубашке он и стоял над ее трупом. Из кармана той рубашки он и достал последнюю горькую сигарету, перед тем, как связаться с райотделом. А Казанцев был злопамятен. Казанцеву очень хотелось, чтобы урод, вспарывающий девчонок от влагалища до горла, выл и закатывал глаза под его, Казанцева каблуками, когда он будет вбивать его в пол своего кабинета.
Поэтому, Казанцев не сидел теперь в подвальчике у Ашота, после тяжелого трудового дня, а тяжело обвис в своем драном кресле под голой райотделовской лампочкой, после нескольких часов напряженного вчитывания в материалы, собранные за трое суток расследования. Казанцев хорошо знал, что основное поле сыска лежит на бумаге, а не на улице. Хороший сыщик использует корпоративную систему, ее человеческий потенциал и базы данных: учеты информационных центров, военкоматов, паспортных столов, районных отделений милиции. А на улице ставит точку, своими или чужими руками. Казанцеву очень хотелось – своими. Поэтому, в первую ночь после убийства, он совершил довольно безоглядный, с точки зрения опытного опера, поступок, - самостоятельно засел в засаду в парке.
Плана оперативно-поисковых действий, в который можно было включить такое мероприятие, еще не существовало, а найти добровольных помощников среди наличного состава, измотанного целым днем беготни под палящим солнцем, было сложно, да не очень-то и хотелось. Правда, у Казанцева наличествовал партнер, такой же территориальный опер, по фамилии Голуба, но партнер этот был такого качества, что Казанцев скорее обратился бы за помощью к служебной собаке, чем к нему. Казанцев сам измотался как собака, но принял кружку чифира с самопальным «винтом» из  числа линейных еще запасов, переоделся в старые темные тряпки, которые всегда висели у него в шкафу, и отправился на дело. Пистолет он с собой не взял, хорошо зная, чем могут закончиться для одинокого опера такие самопальные мероприятия в полной темноте, только короткую резиновую дубинку, баллон с газом и наручники, - все табельное.
У него было смутное, не подкрепленные опытом ощущение, что преступник вернется к месту преступления. Однако, как и следовало ожидать, опыт и здравый смысл оказались сильнее темных предчувствий. Бессмысленно проторчав в темноте несколько часов и шатаясь от усталости, поскольку никакой «винт» уже не помогал, Казанцев отправился восвояси. И тут его ожидал момент безмерного удивления. На одной из дорожек парка, куда уже достигал свет от торгового центра, он вдруг наткнулся на Голубу. Оказалось, что партнер не столь уж плох. Оказалось, что он решил отпатрулировать парк вместе с Казанцевым, но не смог найти того ни в конторе, ни по мобильнику, который Казанцев выключил, и тогда отправился на патрулирование сам.
Теперь, сидя над захлопнутой папкой с материалами, Казанцев снова вернулся мыслями к той встрече. Пожалуй, парень не такой уж чмошный, как казалось  на первый взгляд. Да и сколько было тех взглядов, кроме первого? Они ведь толком не знакомы, на территории сошлись совсем недавно. Пожалуй, стоит пригласить его к Ашоту.

Глава 3.
Господин Голуба был полной противоположностью Казанцеву. Он был очень интеллигентный джентельмен, происходящий из семьи высокопоставленных чиновников МВД. Один Бог знал, от чего сын таких родителей и выпускник института внутренних дел прозябал на Богом забытой территории занюханого райотдела. Бог знал, что Жене Голубе просто нравилось это дело. Женя Голуба знал так же, как и Бог, что ни в каких заоблачных кабинетах он бы не имел таких возможностей для удовлетворения некоторых своих склонностей и страстей, как на грешной земле. Очень грешной. Даже ангелы небесные, как известно, спускались на эту землю, чтобы поиметь дщерей земных, ибо были те весьма хороши, а с тех пор стали еще лучше благодаря мылу и акселерации. Женя был влюблен  в ночь. Подростком он шатался по ночным улицам, впивая, впитывая в себя запахи и цвета ночи. Ночь магически изменяла мир, делая его текучим, снимая запреты и открывая возможности. На территории ночи существовали странные места, населенные странниками с блуждающими глазами, там все были незнакомцами и все были повязаны невидимыми флюидами, как стальными нитями, там можно было за пятьдесят баксов получить от взрослой девушки все то, о чем Женя мог только мечтать днем, глядя на старшеклассниц в школе. И после этого, днем можно было смотреть на старшеклассниц в школе уже оценивающим и презрительным взглядом, от которого они ежились и опускали глаза. У Жени не было недостатка в пятидесятидолларовых бумажках, но у него был недостаток, который не могли восполнить родители – страх. Женя боялся. Женя боялся даже с ножом и газовым пистолетом в карманах, он боялся гибких мужских теней на ночных улицах, их щелкающих словечек и волчих глаз, вспыхивающих в лучах фар. Его страх был беспредметен, его ни разу не ограбили и не избили, в тех местах, где он бродил, клиентов не трогали. Но страх был неизбывен, он сочился из пор, он отравлял существование молодому принцу Флоризелю с ножом и пистолетом в карманах, от него нельзя было избавиться за баксы, как от избытка спермы, он был сильнее похоти и самолюбия. И тогда в его воспаленном мозгу начала вызревать мысль, как дергающаяся надпись на неисправной неоновой вывеске: “ Надо кого-нибудь убить! “ Убить страх, - вот какова была идея, очиститься от него через пролитие крови. О старухе-процентщице Женя уже знал из школьной программы, Но как-то не связывал свои мотивы с мотивами Раскольникова, хотя по сути дела они были совершенно идентичны. Замышляя эту гнусь, Женя очень полагался на родителей. Дома он часто слышал разговоры о том, что от ответственности за любое преступление, включая убийство, легко можно уйти, если умеючи подойти к делу и рассчитывал, что папа  с мамой выручат, в случае чего. Чтобы преступить страх, убийство Женя замыслил трусливое и подлое, вполне в духе своего идейного предшественника – подойти к пьяному бомжу в парке и ударить его ножом.
Однако, ангелы небесные, видимо нисходят иногда не только к дщерям земли, но и к ее заблудшим сыновьям или, может быть, всеведущий, но постоянно отсутствующий Бог, наконец-то глянул с небес, во всяком случае, судьба уберегла Женю от гнусности, от которой ему бы впоследствии не отмыться за всю жизнь.
Когда он, соответственно экипированный, бродил по темным закоулкам парка в поиске жертвы, то наткнулся на группу подростков, видимо рыскавших там с той же целью, и судьба сделала жертвой его самого – в назидание и поучение. Когда Женя попытался воспользоваться своими прибамбасами, то был сбит с ног и жесточайшим образом избит за попытку сопротивления, а затем ограблен.
Как это ни странно, но этот случай навсегда избавил Женю от страха. Его трусость коренилась не в страхе боли, а в страхе страха перед болью и когда он ее испытал – страх ушел.
Но любовь к ночи осталась с Женей навсегда. И когда он поимел возможность бродить по территории ночи уже не с ножом, а с милицейской ксивой в кармане, она превратилась из юношеской влюбленности в устойчивую, стабильную любовь взрослого человека.
Евгений Голуба был джентельмен и милицейской тягомотины не любил. Ежедневную текучку он исполнял спустя рукава, от общих мероприятий отлынивал. Он вообще не был ментом, он как был, так и остался принцем Флоризелем ночи, влезшим в ментовскую шкуру для остроты ощущений. В отличие от большинства своих сослуживцев, он был хорошо обеспеченным и хорошо образованным человеком, а потому имел возможность презирать их и презирал за жлобство и по преимуществу, простое происхождение. Опером он был никаким, для того, чтобы быть опером, нужны другие качества, нужна мозолистая задница и туннельное видение цели. У него не было ни того, ни другого, его дневное зрение было размыто цветами ночи, а для того, чтобы зарабатывать мозоли на заднице, он не имел никаких причин, если бы Казанцев, который всю жизнь зарабатывал эти мозоли и на заднице, и на ногах, и на кулаках исключительно ради куска мяса и стакана водки, мог знать, как относится к нему его бледный партнер с его вечной неопределенной ухмылкой на губах, то порвал бы эту ухмылку своими рабоче-ментовскими руками. Однако же, в одном, в одном-единственном, Евгений Голуба превосходил всех оперов вместе взятых. Он был человеком ночи, он чувствовал ночь нюхом, кожей, он видел сквозь цветную тьму и мог идти по следу в ночи лучше любого старого оперативного волка.

Глава 4.
О чем бы ни шел разговор оперов за бутылкой водки, он всегда возвращался к работе, как стрелка компаса к северу. Атмосфера в заведении у Ашота была вполне южной, в любое время года, и Казанцев с Голубой накатили уже по полбутылки коньяку под армянский шашлык.
- До сих пор никаких концов по версии мести, вот что хреново, - говорил Казанцев. – Не такая уж она была большая цаца, чтобы долго искать мотивы, клиента кому-то перебила, или бабки не отдала, или триппером наградила. Но ничего такого нет.
- А ты уже общался со своими подружками? – спросил Голуба, гоняя в рюмке каплю коньяку. – Что говорят?
- Ничего путного, - солгал Казанцев, не время было раскрывать карты. – Плохо это. Если мы имеем дело с проезжим маньяком, типа Лавриненко, то у нас  зависает «глухарь».
- Да не волнуйся ты так, - лениво ответил Голуба. – Чикатило искали дольше и за это время успели пересажать и перестрелять кучу народа. Какая разница как его фамилия? Главное, чтобы костюмчик сидел. А у нас на территории одних только сидевших на половой почве, 73 штуки. Не считая пидоров и «антенщиков».
- С доказательной базой будет слабовато, - заметил Казанцев. – Я там все кусты облазил, вещдоков нет вообще.
- Собаки сожрали, - так же лениво, ответил Голуба.
- Собаки половые органы не жрут, это тебе любой кинолог скажет, - возразил Казанцев.
- Значит, сам убивца сожрал, падлюка, - рассмеялся Голуба. – Ну и что? Люди раскаиваются в содеянном, их совесть мучит, ты же знаешь. Ну, ладно, пусть не совесть. Ну, ты займешься, он и выложит все вчистую, прямо на пол. Я помогу, мы же партнеры. Облегчим совесть душегубу, он даст чистосердечное признание, мы ему явку с повинной позволим и еще пару "глухарей" подарим. За хорошее поведение. Нам что, "глухарей" жалко? Или ты "Мертвые души" не читал?
- Развалится в суде, - сказал Казанцев.
- Ну и пусть валится, - пожал плечами Голуба. – Мы преступление честно раскрыли? Раскрыли. Какое нам дело до того, что следствие не смогло толком представить его в суде? Или судейские приняли бабки за отмазку? У тебя что, личная заинтересованность? Чего ты кипежуешь, я не пойму?
- А я не пойму, как можно было так аккуратно сделать разрез? – ушел от ответа Казанцев. – Почему она не сопротивлялась? Парализантов в крови нет, следов связывания нет, следов удара на голове нет.
- О. майн готт, ты что, не знаешь, как это делается? – удивился Голуба, - Прихватывают бабу двумя пальцами за "яблочко", и все. Там сонные артерии, потеря сознания мгновенная. А если плюнуть на пальцы, так и никаких гематом не останется.
- Из заключения экспертизы выходит, что Светку вспорол какой-то хирург, - помолчав, сказал Казанцев.
- Не выходит, - возразил Голуба, со своей ухмылкой. – Я сам мог бы сделать то же самое. Ничего сложного в этом нет. Надо только иметь достаточно острый нож, Вот и все.
- У нее вырезали сердце, - заметил Казанцев.
- Не вырезали, а вырвали, - уточнил Голуба. Вырезали у нее наружные половые органы, вряд ли это те органы, которые можно кому-то пересадить.
- Так свинью разделывают, - тихо сказал Казанцев.
- Что? – не понял Голуба.
- Когда режут свинью, то сразу удаляют половые органы, иначе мясо будет вонять, - пояснил Казанцев. – Я сам свиней резал, знаю.
- Так может, свинку ты и  замочил? – усмехнулся Голуба.
Казанцев слегка опешил от такой шутки. Между операми водилось всякое,но шутить по поводу причастности кого-то из своих к преступлениям, равно, как и упоминать вслух принятые кем-то деньги, считалось очень и очень некорректным.
- Светкину п...ду так и не нашли, - усмехаясь, продолжал Голуба. – Сердце тоже потерялось. Может, мы имеем дело с большой, неразделенной любовью?
Казанцев почувствовал, как в нем закипает едкая злость. Именно эта злость и сшибала его постоянно с широкой дороги ментовской карьеры, на ее обочину, в кровь и почву. Но в этот раз, он сдержался. Остаток вечера оказался столь же вялым, как протянутая на прощанье рука партнера.

Глава 5.
Сразу после убийства, "пятачок" перед торговым центром опустел. Путаны на работу не выходили, прекрасно понимая, что некоторое время в округе будет идти мощный милицейский шмон. Все затаились по щелям, никому не хотелось часами высиживать в прокуренных ментовских кабинетах, отвечая на одни и те же, выматывающие душу вопросы, а потом еще и давать забесплатно. Это не значило, что их нельзя было достать по месту жительства, большинство из них состояло на официальных или неофициальных учетах, а некоторые еще и "на связи". Но кому это было нужно? Когда расследованием занимается конкретный человек, несущий конкретную ответственность, он работает инициативно. Когда расследованием занимается 20 человек, то каждый исполняет указания начальника и не более того. А начальники бывают разные и редко бывают хорошими оперативниками. Как правило, это чиновник, который слабо разбирается в оперативной работе и планирует только  то, что написано в учебниках по следствию или просто переписывает планы из предыдущих планов. Он даже не переписывает их сам, а поручает какому-нибудь "шнурку". В результате возникают казусы, когда в план по расследованию  убийства девушки, вдруг проникают действия, запланированные для расследования убийства престарелого пенсионера. Оперативники делают дурную работу, потому что им надо отчитаться, а время уплывает. Но даже самый толковый начальник не может проконтролировать главную часть оперативной работы, - агентурную. Как можно проконтролировать встречу опера со своим агентом? На этой почве возникала масса злоупотреблений, вроде фальсификации секретных документов и безконтрольного расходования средств. "На связи" состояла половина путан, промышлявших возле торгового центра, им это ничего не стоило, кроме нерегулярного перепихона со своим куратором, никакой информации они никогда не давали. С другой стороны, оперативник любого уровня, был обязан осуществлять не менее одной вербовки в квартал, что являлось весомым фактором в его годовой аттестации. Результатом  такого подхода были валявшиеся по сейфам оперов кипы "личных дел агентов", на основании которых составлялись другие бумажки, для набивания ими оперативно-поисковых дел. Результатом такого подхода было то, что талантливый иммитатор процветал, а талантливый опер, вроде Казанцева, мог всю жизнь прозябать на обочине ментовской карьеры.
Вот и сейчас, когда оперативная часть оперативно-поисковой группы сидела в своих кабинетах, отписываясь бумажками о встречах, с сидевшими в своих щелях ****ьми, которых называли "агентами", Казанцев сидел на цыганском поселке и пил вприкуску чай со старой цыганкой по имени Роза. Роза занималась девочками и была старая уже тогда, когда самая старшая из "девочек", промышлявших у торгового центра, еще не родилась на свет. Роза любила деньги, как все, любила золото, как все цыгане, но имела свои моральные принципы, которых никогда не преступала, женщиной была душевной и очень уважаемым в своем деле человеком. Связи ее уходили так глубоко и поднимались так высоко, что она даже никогда не упоминала их конкретно, а только закатывала глаза, если заходила речь.
- Жаль девку, ой жаль, - говорила Роза, отхлебывая из золоченой чашки и качая головой, - такая молодая, такая красивая. Какая же зараза такое сделала? Пусть эти руки проклятые отсохнут, пусть яйца отсохнут!
- Почему яйца? – Казанцев вопросительно поднял брови. – Вдруг это женщина?
- Может и так, - кивнула Роза, - но все-таки, я думаю, что это мужик, чтоб ему сдохнуть гнилой смертью.
- Почему ты так думаешь? – спросил Казанцев.
- Чтобы п...ду трогать, надо совсем бешеной сукой быть, вот почему, - ответила Роза. – Такие бывают, но редко. Что ей делать в таком месте? Зачем ей девочку резать? Такие по зоне ходят, коблы, понимаешь?
- Понимаю, сказал Казанцев. – Но они и выходят из зоны, понимаешь? Могла такая подъехать к Светке, а?
- Нет, - категорически ответила Роза.
- Почему нет? – удивился Казанцев.
- Потому, что нет и все, - упорно повторила Роза.  – Я бы знала. Не там ищешь, золотой.
- Я не золотой, я ржавый, - усмехнулся Казанцев.
- Ты ржавый, - неожиданно согласилась Роза. – Ты железный ржавый гвоздь. Ты ему порвешь шкуру, я знаю.
- Откуда знаешь? – насторожился Казанцев.
- Чувствую, - Роза прижала к груди руку в кольцах. – У меня чувствительность сильно развита. Девка тебе нравилась, да?
- Кто, ****ь? – ухмыльнулся Казанцев.
- Сердце не спрашивает, кто ****ь, а кто не *****, - вразумляюще сказала Роза. – У тебя тоже чувствительность есть. Ты его кровь увидишь, упыря.
- Где?! – чуть громче, чем надо, спросил Казанцев,
- Не знаю! – Роза пристукнула донцем чашки о стол, давая понять, что разговор окончен. – Ищи, где надо, а среди баб не ищи, больше ничего не скажу.

Глава 6.
Даже если бы Казанцев решил последовать темным намекам Розы, это еще не означало отказ от поиска полезной информации "среди баб". Поэтому он шел теперь по тихому пригороду, являвшему собой полный контраст цыганскому поселку, чтобы встретиться с одной юной барышней, возможно, такой информацией располагавшей. Вокруг царили тишина и спокойствие, пчелы жужжали над цветами в палисадниках аккуратных домиков, напоминая Казанцеву что-то из детства, хотя он и не мог вспомнить что. На самом-то деле, детство Казанцева прошло во дворах и подворотнях центрально-городских, и эта пряничная улочка никак не могла быть его детским воспоминанием, хотя и очень хотелось. А вот юная барышня, которая, слегка волнуясь, ждала его у красивых ворот, выкрашенных зеленой краской, выросла среди всего этого благолепия, только работать ей приходилось на асфальте большого города, что, возможно и не доставляло ей особого удовольствия.
О встрече с Аллочкой Казанцев договорился по телефону заранее, для него, из своих строго законспирированных мобильных номеров малолетние путаны секрета не делали.
Когда они присели на лавочку у ворот, из приоткрытой створки испуганно выглянула большеглазая женщина. Казанцев знал, что это – мать, инвалид первой группы, и знал, что там, за воротами, сидит пьянь, материн сожитель, поэтому его и не пускают внутрь. Он постарался улыбнуться как можно более доброжелательней, понимая, что выглядит, на самом деле подозрительно, - в пропотевшей рубашке, которую распирали широкие плечи, сильно лысоватый, с глубоко посаженными, волковатыми глазами и тяжелой челюстью, уже покрытой щетиной ко второй половине дня.
- Все в порядке, ма, - сказала Аллочка и повернулась к Казанцеву. Это была очень красивая девушка пятнадцати лет, которая могла бы украсить собой обложку любого глянцевого журнала, но вместо этого ублажала ртом босоту в кустах городского парка. Потому, что так складывалась жизнь – и смерть, для некоторых, - с вырванным из груди пятнадцатилетним сердцем, не познавшим ни любви, ни радости, ни счастья в жизни.
- Последнее время, она встречалась с каким-то крутым мэном, - рассказывала Аллочка. – Я его видела пару раз, но в основном, он из машины не выходил. На заднем сидении сидел, у него водитель был.
- Какая машина? – быстро спросил Казанцев.
- Точно не знаю, - ответила Аллочка. – Он ее всегда боком ставил и подальше от света, не на стоянке. Что-то, типа "Мерса". Или, может, "Лексус". Ну, что-то такое. Чёрная.
- Как он выглядел? – продолжал Казанцев.
- Старый, - ответила Аллочка. – Лет пятьдесят. Седой. Высокий. Импозантный такой мужчина. Я его видела в белом пиджаке, рубашка черная и штаны.
- Узнать сможешь? – спросил Казанцев.
- Не знаю, - Аллочка задумалась. – Вряд ли. Я же говорю, всего пару раз видела, и далеко он стоял. И еще, он все время в темных очках был. Не солнцезащитные, а такие, типа дымчатых.
- К убийству он отношение имеет, как думаешь? – напрямую спросил Казанцев.
- Не знаю, - Аллочка пожала плечами. – Светка же не только с ним встречалась.
- Но, почему-то же, ты его вспомнила? – настаивал Казанцев.
- Вспомнила, потому что приметный, - ответила Аллочка. – Такие там редко появляются. И еще, что интересно. Такой крутой, а Светку никуда не возил. Ну, в отель там или куда еще. Он ее в парк возил и там трахал, в машине. Я их там видела. А водитель вокруг машины ходил.
- Как ты их могла видеть, в машине? Да еще, если машину определить не можешь? – недоверчиво спросил Казанцев.
- Я Светку видела, - сказала Аллочка. – Он ее там завафлил до смерти, или еще что, не знаю. Короче, она дверь открыла и блевала оттуда. И потом, я же видела, куда они едут, несколько раз. Никуда он ее, кроме парка, не возил, точно.
- А сама Светка, что, про него ничего не рассказывала? – без всякой надежды на успех, поинтересовался Казанцев, хорошо зная, что девки такими вещами не делятся.
- Нет, - коротко ответила Аллочка.
- Водителя описать сможешь? – на всякий случай спросил Казанцев.
- Нет, - покачала головой Аллочка. – Темно было. Здоровый бык, это все, что могу сказать.
Но и сказанного было не так уж мало. Про этого же "крутого" типа рассказывала и Юлька, та девчонка, которая обнаружила труп и  сообщила об этом Казанцеву. А когда человек просекается в двух информациях, то это уже кое-что.

Глава 7.
Добытая Казанцевым информация продолжала оставаться его личным достоянием. Никто из его или не его информаторов не горел желанием официально фигурировать в уголовном деле в качестве свидетеля. Поэтому до сих пор еще не был составлен фоторобот и после недели расследования, еще не было официального подозреваемого, что не лезло ни в какие ворота. Начальство бушевало, напрягая личный состав. Личный состав перетряхивал учеты, на столах копились горы "Объяснений", со стандартным содержанием "не видел, не слышал, не знаю", полученные от в прошлом судимых или проходивших по уголовным делам за похожие преступления. Любой из них мог оказаться убийцей, но как это можно было проверить? Однако и такой результат был результатом, именно такой, рутинной, нудной и, казалось бы, бессмысленной работой, когда одного и того же человека мурыжили  по второму, по третьему, по десятому разу, чаще всего и вылавливалась в конце концов "золотая рыбка", что хорошо было известно Казанцеву. Но он не хотел ждать. Он давно бы уже попробовал половить " на живца",  путем негласного наблюдения за проститутками. Но волна, поднятая милицией, смыла все признаки ночной жизни вокруг торгового центра, по парку бродили усиленные милицейские наряды. В таких  условиях было очевидно, что упырь забился под камень и носа оттуда не высунет, пока все не утихнет, если высунет вообще. Но у Казанцева не было времени ждать отлива. Параллельно с общим расследованием некоторая часть оперативно-следственной группы, при активном участии партнера Голубы, занималась поисками кандидата на роль "козла отпущения", - для страховки. "Подозреваемый любой ценой и пусть платит, гад", - начальство вполне поддерживало такую позицию, которая вполне могла увенчаться успехом в самое ближайшее время. Если в установленные законом сроки в руках у следствия не окажется реальных оснований для признания конкретного лица официально подозреваемым по уголовному делу, то на эту роль будет назначен статист и предъявлен общественности, после чего вся оперативно-следственная группа включится в его подготовку к выходу на сцену суда. Возможность отлынуть от этой паскудной работы отсутствовала полностью, и Казанцев, вместе с другими, потянет общий воз с дерьмом, пока упырь будет хохотать под своим камнем. Единственным способом избежать такого разворота событий -  было поймать убийцу.
Импозантный мужчина. Лет пятьдесят. Высокий. Седой. Дымчатые очки, оптические, вероятнее всего, - хотя Аллочка и отказалась опознавать этого типа, приметы были достаточно емкими, даже если он и сменил свой черно-белый прикид. Не было никаких гарантий, что это были приметы убийцы, а не просто какого-то старого козла, но с этим можно было работать, с этим можно было нанести визит Розе.
Но сначала он зашел в торговый центр и проверил  записи  с наружных камер за ночь, в которую произошло убийство. Сразу обнаружилось, что камеры фиксируют только стоянку, и надобность в просмотре всего неподъемного материала за месяц, который эти записи хранились, отпала сама собой.
В этот раз Роза с порога встретила его заявлением:
- И не спрашивай! У самой забот полон рот!
Но когда он извлек из кармана тубус с аккуратной надписью "кокаина гидрохлорид", специально хранимый для подобных целей, она оттаяла. Роза была женщиной твердых моральных правил, а одно из таких правил гласило: "Если клиент не может, но платит, он имеет право хотя бы на разговор". Будучи ментом, Казанцев не мог расчитывать на полное доверие ромы, но пару капель ее искренности заслужил вполне.
Чай принесла девочка лет тринадцати, обряженная в роскошное индийское сари, но с не по-индийски белокурыми волосами. Ставя чашки на стол, она взглянула Казанцеву в глаза. Это был взгляд взрослой, умудренной опытом женщины.
Когда, после приличествующей случаю вежливой болтовни и традиционной чашки чаю Казанцев перечислил приметы подозреваемого и изложил характер интересующего его вопроса, Роза молча подняла глаза к потолку так, что остались видны лишь белки, пронизанные кровавыми прожилками. На потолке этой комнаты ее дворца, расположенного посреди трущоб, были нарисованы козлоногие сатиры, преследующие нимф. Потом она так же молча пристукнула чашкой о стол и глазами указала Казанцеву на дверь.

Глава 8.
Казанцев возвращался в свое одинокое жилище поздно, усталый, как собака, и полупьяный. После целого дня напряженной работы ему пришлось еще высидеть совещание у районного прокурора, а потом он имел малоприятный разговор с  Голубой.
Партнер придержал его за локоть на выходе из прокуратуры.
- Слушай, ну что ты, как не родной? У нас ни хрена нет, а ты скрываешь информацию. Девки же наверняка тебе что-то сказали. Чего-то они тебе доверяют, хотя я на территории больше, чем ты.
- Ты мельче, -огрызнулся Казанцев, поворачиваясь, чтобы уйти, он устал, у него не было никакого желания поддерживать этот разговор.
- Что? – сделал вид, что не понял, Голуба, но на самом деле понял, обиделся смертельно и, не получив ответа, спросил едко:
- И что ты им такое делаешь, а?
- Ничего не делаю, - жестко ответил Казанцев. – Я просто не бью их по мордасам на опорном пункте, просто для своего удовольствия. У меня и так стоит нормально и чтобы у меня отсосали, мне не надо кого-то в наручники заковывать, понятно?
Уши у Голубы вспыхнули. Иногда Жене Голубе бывало стыдно. А когда ему становилось стыдно, то кровь отливала от лица, а уши наливались рубиновым цветом, и он ничего не мог с этим поделать.
- Постой! – хрипло крикнул он в спину Казанцеву. – Давай не будем выпендриваться, как барышни.
Казанцев остановился.
- Скажи, если что-то знаешь, - продолжал Голуба. – А ты знаешь. Ты же лазишь целыми днями, проверяешь что-то. А у нас нет ни одной зацепки. Прокурор не слезет, его самого давят. Группа группой, но за территорию отвечаем мы с тобой. И нас по башкам шибанут, если мы не раскроем. Или фармазонить придется. Ну хватит лепить из себя ****ского Шерлока Холмса, ты же один ничего не сделаешь.
По сути дела, он был совершенно прав.
- Ну хорошо, - устало сказал Казанцев, ему хотелось закончить, выпить и пойти домой спать. – Есть подозреваемый. Лет пятьдесят. Седой. Высокий, импозантный мужчина. Носит дымчатые оптические очки. Был одет в белый пиджак, черную рубашку и черные брюки. Ездит на крутой черной тачке с водителем.
- У нас по учетам такого нет, точно, - после паузы сказал Голуба. – У нас все босота больше.
- Значит, надо сделать запрос в информационный центр УВД, - сказал Казанцев. – И параллельно проехать по райотделам, поговорить с операми, посмотреть, что у них есть в загашниках по извращенцам. Вот завтра с утра этим и займешься. Если лавров хочешь.
- От группы конспирируем? – деловито спросил Голуба.
- Не конспирируем, - раздраженно ответил Казанцев. – Просто, информация не проверенная. Вот проверь, тогда посмотрим.
После чего, он повернулся и пошел в ночной бар по пути к дому.
Он расслабился,  а расслабляться нельзя никогда. Он знал, что нельзя, но даже сталь устает. А железных людей нет.
За дверями его подъезда Казанцева встретила тьма. Света не было не только внизу, но и на всех лестничных  площадках. Матернувшись, Казанцев нащупал перила и начал тяжело взбираться на свой этаж. Впереди послышалось какое-то шевеление, потом топот. Тьма  вспыхнула ослепляющим ударом в лицо. Казанцев упал навничь, приложился затылком о ступеньки и, не теряя сознания, потерял на несколько секунд способность двигаться. Он чувствовал, как чьи-то руки шарят по карманам, выдирают из поясной кобуры пистолет, но ничего не мог сделать. Потом его снова пнули, в голову, и на этот раз сознание погасло.
Придя в себя в полной темноте, он некоторое время не мог понять, где находится и что произошло. Затем нащупал ступеньки, опору перил и всполз по опоре на ноги. Ноги дрожали и подкашивались. Цепляясь за перила, он добрался до своей двери, на ощупь открыл ее и перевалился через порог. Он был не только сильно травмирован, но и пьян. В голове стучал молот, дробя обрывки необходимостей: "Бежать...Искать...Звонить...". Но делать он ничего не мог. По стенке он добрался до дивана, рухнул на него и провалился в беспамятство. Среди ночи его несколько раз выворачивало наизнанку и, не приходя полностью в себя, он мог лишь рефлекторно свесить голову вниз, чтобы не захлебнуться в собственной блевоте.

Глава 9.
Казанцев проснулся на рассвете с дикой головной болью, сердцем, колотящимся о ребра и пересохшей глоткой. Не предпринимая никаких усилий, чтобы привести себя в порядок, он сразу вышел в подъезд и тщательно осмотрел ступеньки и лестничные пролеты. Ничего не обнаружив, он вышел из подъезда и так же тщательно стал осматривать асфальт, медленно продвигаясь к мусорным бакам. Его пошатывало, в глазах двоилось, но он упорно всматривался в каждую пядь дороги под своими ногами. В пыли виднелись следы прутьев, вскоре он услышал шорканье метлы и, завернув за угол, увидел бабу Валю.
- Валентина Петровна, - сказал Казанцев, едва шевеля губами. – Интересного ничего не находили?
Баба Валя остро глянула на его опухшее лицо.
- Находила. Магарыч дашь, скажу.
- Два магарыча, - попытался улыбнуться Казанцев. – Три магарыча. Ну не томи.
Баба Валя достала из кармана оранжевой жилетки и сунула ему в руки его милицейское удостоверение.
- На. Про магарыч не забудь.
- Не забуду, - сказал Казанцев. – Больше ничего не находила?
- А ты что хотел? Кошелек с деньгами? – усмехнулась баба Валя. – Не было кошелька.
- Спасибо, - сказал Казанцев и пошел дальше, осматривая окрестности.
Существовала очень небольшая надежда на успех. Избавиться от милицейской ксивы, случайно прихваченной на грабеже, было делом естественным. Но расстаться с такой ценной вещью, как пистолет, смог бы далеко не каждый, а больные мозги Казанцева пока не могли осилить никакой другой версии, кроме грабежа. Однако, следовало использовать все шансы, он внимательно осмотрел прилегающую к дому территорию и, ничего не обнаружив, вернулся домой.
Итак, волыну он утратил. Теперь следовало предпринять меры по вытаскиванию себя из дерьма.
Казанцев достал из аптечки тонкий инсулиновый шприц с почти невидимой иглой, ампулу эфедрина, и стоя перед зеркалом, сделал себе инъекцию под язык. Моментально череп изнутри омыла горячая волна, уносящая всю муть из мозга и из глаз, отражение в зеркале просветлело. Боль в задней стороне головы не ушла, но теперь это была боль бойца, а не полураздавленного червя. Потом он съел бутерброд, запивая его крепким и очень сладким кофе, чай сейчас пить было нельзя. Затем принял контрастный душ и тщательно побрился, под левым глазом расплывалась багрово-синяя гематома, но с этим ничего поделать уже было нельзя. После этого, он выгреб из-под ванны всякий маскировочный хлам, поддел ножом керамическую плитку, извлек из углубления в полу два обернутых а полиэтилен пакета, уложил их в карманы легкого пиджака, и глянув на часы, быстро вышел из дому.
До передачи смены в дежурной части оставалось еще полтора часа, когда он вошел в райотдел.
Начальник дежурной части с усмешкой глянул на темные очки, закрывавшие пол-лица Казанцева, но ничего не сказал. Работа была такая, не болтать лишнего.
- Серега, разговор есть, - сказал Казанцев, беря его за плечо. – Пошли в каптерку.
"Каптеркой" в конторе называли оружейную комнату, там стоял стол с посудой, электрочайником и диван, там спали и пили, хотя это было категорически запрещено.
- Серега, у меня есть волына, - сказал Казанцев, выкладывая на стол новенький ПМ, когда начальник дежурной части запер за ними железную дверь. – Но на ней не такие номера, как в журнале учета, понимаешь?
- Ну..., - скривился Серега.
- Да ты постой, - Казанцев подсунул ему под руку пачку стодолларовых бумажек, числом в десять. – Нам обоим скоро на пенсию. А на бумаге исправить легче, чем на железе.
- Ну..., - Серега неопределенно растопырил над столом пальцы.
- И за Казанцевым не заржавеет, ты же знаешь, - Казанцев наклонился к его лицу. – Все, что захочешь, в любое время.
- Сколько времени? – сгребая купюры хмуро спросил Серега.
- Еще вчера, - ответил Казанцев и вышел из оружейки, оставив начальника дежурной части наедине с его делами.
Предпринятые Казанцевым пожарные меры имели следующие обоснования. Утрата оружия работником милиции – это очень большое ЧП. В решение которого включится прокуратура, УВД города и области. Разумеется, если речь идет о рядовом работнике. Не рядовые решали подобные вопросы без шума, примерно так же, как и Казанцев. Первым этапом для рядового опера будет служебное расследование, а не уголовное дело. Если только этот опер не лежит под капельницей с проломленным черепом. Первой версией будет – утрата оружия по халатности. Проще говоря, по пьянке. Так оно и случалось чаще всего. Нажрался, начал размахивать пистолетом, набили морду, пистолет забрали. Именно такую версию и принял бы прежде всего сам Казанцев, взглянув на опухшего, перегарного опера с синяком под глазом. Ему было хорошо известно, что подобные эксцессы, как правило, маскировались под грабеж – напали сзади, ударили по голове, оружие похитили. Поэтому он не питал никаких иллюзий о развитии событий в его собственном случае. Начнется пресс. Его квартиру вывернут наизнанку с целью обнаружения следов пьянки или драки. С той же целью допросят родственников, знакомых, всех, кто имеет с ним контакт, включая соседей и бабу Валю, и никто с ними церемониться не станет. А в таких случаях люди боятся и говорят то, что от них хотят. Если имело место преступление, то будет ли найден преступник – это еще большой вопрос. А "стрелочник" всегда под рукой, с него и надо начинать. Кто-то должен быть наказан. Этот принцип, которым руководствуется система в своих действиях, действует и внутри системы. То есть, Казанцева вероятнее всего вышибут из органов без всякой пенсии, а о предпринятом им расследовании уже и речи не будет. С другой стороны, пистолет мог быть в любой момент случайно обнаружен или даже выстрелить где-то. И если опер сразу не заявил о пропаже оружия, то это будет уже не "халатность", а "преступная халатность", и последствия будут намного круче.

Глава 10.
Остаток утра Казанцев прозанимался зачисткой своей квартиры, а потом, по большому кругу, еще раз осмотрел окрестности, - на всякий случай и безрезультатно.
- Ты чего на оперативке не был? – вопросом встретил его Голуба на опорном пункте. – Начальник кипежевал. Звонил. А у тебя мобила отключена.
- Сломалась, - коротко ответил Казанцев. – И труба в ванной потекла, все утро промуздыкался.
- А глазом на трубу напоролся? – ухмыльнулся Голуба. – И мобила сломалась. Ты скажи, если что, я это дело мигом организую.
- Спасибо, организатор, - хмуро ответил Казанцев. – Сам разберусь. Ты по райотделам промотнулся?
- Я бы там до вечера мотался, - раздраженно сказал Голуба  - Есть такая вещь, телефон, знаешь? Прозвонил всем.
- Кому, всем? – спросил Казанцев. – С кем ты разговаривал конкретно?
- Ну, звонил начальнику розыска, начальник давал наводку на опера, с опером и разговаривал, - ответил Голуба. – Ну, один опер, Гарякин, про тебя спрашивал, привет передавал. Все.
Казанцев понял, что Голуба никуда не ездил, просто потому, что никого не знал. Он носа не высовывал со своей территории, где был приходящим божком и вне ее не имел личных контактов. А решать такие вопросы по телефону было все равно, что звонить Деду Морозу.
- Ладно, - сказал Казанцев. – Ты в ИЦ запрос сделал?
- Сделал, - кивнул Голуба. – И уже ответ получил.
- Да ну? – искренне удивился Казанцев. – Как ты умудрился так быстро?
- Есть такое средство, компьютер называется, - снисходительно сказал Голуба.
- Ты что, влез в ихнюю базу данных? – насторожился Казанцев.
- Не в «ихнюю», - едко ответил Голуба. – Я оперативный работник, в конце концов. Только толку с такой оперативности – почти  никакого. Седых пидоров в очках – десятков пять. – Он поднял и уронил на стол пачку распечаток. – Нам не словесное описание нужно, а конкретный опознаватель. Который сядет перед экраном, тыкнет пальцем и скажет: «Это он». Где эта девка, а?
- Ладно, проехали, - сказал Казанцев, забирая распечатки. – Ты свою работу сделал, остальное – мое дело. Я прверю свою информацию, и результат ты узнаешь первым, обещаю.
- Да выгони ты всех, закройся с ней в кабинете…! – крикнул ему вслед Голуба.
Но Казанцев уже закрыл за собой дверь.
Аллочка однозначно не опознала Светкиного клиента среди предъявленных Казанцевым фотографий. Она сказала, что у того и вид в целом был совершенно другой – «импозантный», а не такой, как у этих «старых пней». К Розе соваться было совершенно бессмысленно, она бы никогда в жизни никого не опознала, даже если бы ей предъявили ее собственное фото. Собственно, эта осечка мало что значила. В учеты ИЦа сваливалась, как в выгребную яму, всякая шваль – те, у кого не хватило ума остаться безнаказанными и кому на лоб была поставлена официальная печать: «преступник». «Импозантный» же, судя по всему, такой печати не имел и в поле зрения милиции никогда не попадал. С другой стороны, если именно он и был убийцей, то действовал он дерзко, не скрывая следов преступления. Значит, следовало поискать вход в его нору с другой стороны – по следам. И Казанцев поехал в Марьинский район, к Гарякину.
- Ну, - сказал Гарякин после того, как они закусили вялым соленым огурцом, - был похожий случай. Год назад. Выловили из водохранилища женский труп. Голый. Вспоротый от жопы до горла. Без половых губ и сердца, как у тебя. У твоей, то есть. Но там много чего еще не доставало, оно выпало, вероятнее всего – кишки, печень. Глаз не было, уши объедены, губы. То есть те, что на лице. Лицо вообще, не разберешь что. Труп пролежал в воде не менее двух месяцев. А время было летнее, сам понимаешь. Так что там уже сложно было определить, что отрезано, что потерялось, а что рыбы-раки поели. Правда, не сильно и старались. У нас там много чего всплывает, ты же знаешь, туда говно со всего города сбрасывают. А потом она еще неделю в морге провалялась, без холодильника, пока у эксперта ноги дошли. Ну, сфотографировали что там от лица осталось, сличили с фотками заявленных о пропаже, ничего не подошло, вроде как. Заявителям предъявили для опознания, только что там было опознавать? Короче, закопали мы ее, как труп без вести утопшей, и все. На хрена кому «висяк»? А лет ей было от четырнадцати до восемнадцати, где-то так.
- А сам ты что думаешь? - спросил Казанцев.
- Тебе это лично нужно? -  помолчав, спросил Гарякин.
- Да, - ответил Казанцев.
- Запорол ее какой-то гнус, точно, - сказал Гарякин. – И м…ду отрезал, насчет остального не знаю. Разрез на передней части был не разлохмаченный, такого от лодочного винта не будет. Сам видел. Между прочим, и рака сам видел, он у нее на пальце левой ноги висел, когда вытащили, ты прикидываешь?
Казанцев прикидывал.

Глава 11.
Седой джентельмен сидел в кресле, созерцая свои драгоценности, разложенные на широкой столешнице красного дерева. Тяжелые шторы были задернуты, свет старинной лампы под зеленым абажуром падал на острую сталь, оставляя в тени углы огромного кабинета, только поблескивало кое-где золото картинных рам и стекло книжных шкафов.
Созерцаемое представляло собой простой, даже грубый брезентовый чехол со множеством узких карманов, в каждом из которых лежал полувыдвинутый наружу нож. Это было ядро коллекции, самые ценные, рабочие экземпляры. Седой джентельмен начал собирать их еще в юности,  с юных лет будучи причастен к их мерзким тайнам. Сейчас, он не таясь мог позволить себе все, он мог просто купить и покупал – испанские стилеты, малайские криши и чудовищного вида древнеиндийские игрушки смерти, новоделы и раритеты, - но самыми дорогими оставались эти простые босяцкие ножи, изготовленные «не для фраера». На них была кровь. Их ценность заключалась в предельной остроте клинка, а не в позолоте и прибамбасах. На них не было никаких гард, никаких насечек на гладких рукоятях, только мешающих скольжению клинка, лишающих его извлечение мгновенности. Такой клинок противник должен был почувствовать в печени, а не увидеть перед глазами, это было секретное оружие, предназначенное для быстрого и тихого убийства, а не для рыцарских турниров. Каждый клинок имел свою историю, записанную на гладкой карточке, хранимой в чехле вместе с ним – и остававшейся там же, когда клинок покидал его для исполнения своей работы. Истории постоянно пополнялись – тайными, шифрованными знаками, - но места еще оставалось много.
Сейчас, взяв в руку нож под номером пять, хозяин коллекции осторожно проводил по лезвию бруском для направки бритв. Лезвие и без того было острым, как бритва. Но сам процесс доставлял удовольствие. Время от времени он поглядывал в глаза женщине, глядевшей на него с полуосвещенного портрета на стене. Женщине, золотоволосой, голубоглазой, было лет двадцать пять. Она покинула его в семилетнем возрасте. Родственники рассказывали, что она умерла от какой-то таинственной болезни. Позже он узнал, что она действительно умерла – в Алжире, куда сбежала с каким-то семитским погонщиком верблюдов. Мразь.
Он быстрее зашоркал бруском по лезвию. На нем был надетый на голое тело шелковый халат когда-то принадлежавший этой женщине. В ящике его комода в спальне лежало ее нижнее белье, ее чулки и тончайшие лайковые перчатки. Когда он, в возрасте двенадцати лет, нашел эти вещи в чемодане на чердаке бабушкиного дома, то сразу понял, кому они принадлежали – по запаху. С тех пор его иногда мучила мысль, - неужели она сбежала от отца голой? И ее нежные ручки, ее ножки, ее попа, - мерзли, когда она бежала через заснеженную Россию в далекую Африку. Тогда он плакал. Но чаще, - ненавидел. Эту грязную суку, сдохшую от сифилиса в алжирском борделе, когда ее бросил ее хахаль. Он представлял себе, как она издыхает, - покрытая язвами, раскинув от жары ноги на грязной подстилке, и мухи цеце выгрызают ее нежное влагалище. Он чувствовал ее боль, он обонял ее запах, он мучился вместе с ней и наслаждался ее болью, и это мучительное наслаждение заставляло испытывать  себя снова и снова, как гвозди, вбиваемые в плоть креста, на котором содрогалось его тело. Когда наслаждение становилось невыносимым -  он вынимал нож. И боль гнала его во тьму, в поисках другой боли, чтобы осуществиться, чтобы прорасти во тьме алым цветком крови.
Он провел лезвием по предплечью, сталь легко сбрила волосы. Он глянул в глаза женщине на портрете, она была прекрасна. Что может быть прекраснее соединения острой стали с юной плотью, - глаза в глаза, а? Он расхохотался. Никто не мог слышать его смех в пустом доме, в сердце, - которое могла заполнить только боль, - и сердце, черном, от несбывшейся любви, визгливо резонировали звуки и падали на стол алыми каплями. Он вдруг заметил, что порезался, содрогаясь от хохота. И полоснул по предплечью еще раз. Порез раскрылся, как губы,  он припал к ним ртом, они были соленые и горячие, и он застонал, выпивая свою любовь через открытую рану.

Глава 12.
Казанцев сидел в уличном пивняке с уркой средней руки по имени Воха.
- Хорошего человека обидели, - жаловался Казанцев. – Вчера. Волыну забрали прямо в подъезде, ПМ. Отморозки какие-то. Лампочку выкрутили и  надавали мужчине по репе. Вырубили, он их даже не видел. Ну, не подлюки?
Воха сочувственно кивал.
Когда-то Воха был наперсточником. Теперь он работал кем-то вроде информатора в низовой бригаде, «державшей» район, то есть – улицы. Разумеется, над этой бригадой была другая бригада, над второй – третья, и так, приобретая респектабельность по мере подъема, они уходили туда, где уже и бригад-то никаких не было, а был просто Законодатель, пишущий законы под себя и для всех, кто под ним. В определенном смысле, Воха был просто клерком в системе, где Криминал и Закон так туго переплелись, поддерживая друг друга, что уже не могли раздельно существовать.
Теперь один низовой клерк – Казанцев, обращался к другому клерку – Вохе, чтобы решить небольшую проблемку, возникшую где-то на их уровне между двумя ветвями власти. На одном языке системы это называлось «стрелкой», на другом – «переговорами». Но на любом этаже системы мог быть найден общий язык при соблюдении правил игры и принципа взаимной выгоды.
- Волына – вещь опасная, и гопникам она на хер не нужна, - продолжал Казанцев. – Но дорогая. Поэтому, думаю, будут продавать. Короче, мне нужна правильная наводка.
- Я не сдаю, ты же знаешь, - пожал плечами Воха.
- Так и речи нет, - запротестовал Казанцев. – Я просто даю 120 стаканов мака за «стрелу» с ними, и все.
- Ты их повяжешь, - уверенно сказал Воха.
- На хрена они мне нужны? – возмутился Казанцев. – Это не конторское дело. Мне вещь нужна.
- Ну, я не знаю, - сказал Воха и замолчал.
- Сто тридцать стаканов, - сказал Казанцев.
- Сто пятьдесят, - сказал Воха. – Я же не крысятник, ты знаешь. Мне на общак кидать надо.
- Ладно, - сказал Казанцев.
На том они и разошлись.
Примерно так же обычно проходила торговля мента с цивильным гражданином. Мент не предавал интересов службы. Мент не продавался. Но всегда был готов помочь хорошему человеку, случайно попавшему в беду. И ему нужно было «делиться с начальством».
Однако, теперь Казанцев уже далеко не был уверен в том, что попал под разбор случайно и «по репе» получил от обычных отморозков. Как правило, приходя на работу, он доставал пистолет из сейфа, а уходя – возвращал обратно, хорошо зная, к чему может привести фраерская привычка постоянно таскать с собой ствол. В тот вечер он не оставил его в сейфе лишь потому, что после совещания в прокуратуре ему не хотелось тащиться в райотдел специально для этого. Кто видел, что он уходил домой с пистолетом? Голуба видел. Напавшие не взяли деньги, мобильник, ключи от квартиры и машины – только оружие и удостоверение. Это могло быть случайностью, - торопились, схватили то, на что руки наткнулись. Но могло и не быть. Это могло быть местью. За что? Казанцев никогда и ничего не делал, что выходило бы за круг его ментовских обязанностей. А за это не мстят. Это могло быть целенаправленной попыткой отстранить его от расследования. Но почему? Что такого было в убийстве проститутки, пусть даже и с «расчлененкой»? Казанцев вспомнил глаза Розы, возведенные к потолку. Если так, если убийца – это очень высокопоставленное лицо, то его определенно следовало искать не по милицейским учетам.
Вернувшись в контору, Казанцев взял с полки справочник «Кто есть кто в Нашем Городе», но искомого там не обнаружил. Да, среди VIP-морд были и хорошо известные ему как бандиты в начале девяностых, ставшие теперь уважаемыми бизнесменами и политиками. Ну и что? Разве даже в кресле премьер-министра страны никогда не сидели «хорошие люди», отсидевшие по «крыткам»? Которым в свое время помогли отмыться «честные менты», знавшие у кого брать и кому давать, и получившие за это генеральские погоны – когда наступило их время? Казанцев бросил на стол веселенький VIP-талмуд, где под каждой улыбкой скрывалось либо разработанное очко, либо бандитский «ствол», и тяжело задумался. А может, ну его на хер? Сегодня он остался без волыны, завтра он останется без головы совсем. По сути дела, он занимал в двуедином социуме такое же место, как и Светка, - кто подпишется за его голову, если ее захочет сама система? Может, не стоит переть на паровоз? И тяжело подумав своими рабоче-ментовскими мозгами, Казанцев решил – что стоит. Вся его невеселая ментовская жизнь, за которую он не сделал ничего, за что ему было бы стыдно, - стоила того, чтобы не поганить ее трусостью. Светкино сердце, брошенное в грязь, и ее п…да, в грязь брошенная чуть ли не с самого рождения, - стоили того, чтобы кто-то за это ответил. И Казанцев достал свой украденный на шмоне и теперь легализованный пистолет, выщелкнул из него патроны и принялся распиливать пули крест-накрест, - чтобы было больнее.

Глава 13.
Шел тринадцатый день после убийства, Казанцев дежурил по розыску. На столе зазвонил телефон, и скучный Серегин голос в трубке сказал: «Собирайся. Труп со следами насилия в парке. Девка.»
У Казанцева тяжело забухало сердце.
Уже несколько суток как у торгового центра возобновилась ночная жизнь, нужда выгнала путан на панель. За это время партнер Голуба предпринял несколько одиночных вылазок в парк, но, как сам рассказывал, среди клиентов никого, кроме патрульно-постовых ментов и уже примелькавшихся вполне безобидных забулдыг, он не видел. В эти дни помимо текущих дел Казанцев был занят регулярными визитами в госпиталь, и ему было не до патрулирования, - черепно-мозговая травма не прошла без последствий.
У него и сейчас болела голова, и, прежде, чем выйти к месту происшествия, он принял таблетку кетанова.
Восходящее, но уже злое солнце, резало глаза, он стряхнул подрагивающей рукой со лба мгновенно выступившие капли пота и тоскливо подумал: «Кто?».
Через несколько секунд, он это увидел. Он сразу вспомнил огромные глаза женщины, тревожно глянувшей на него, через приоткрытую створку ворот. На земле, в окружении жадно глазеющих граждан, лежала Аллочка – его единственный свидетель.
Откуда берётся это кровожадное шакальё? В любое время суток, глубокой ночью, днём или ранним утром они сбегаются на запах крови. Это добропорядочные граждане, они и мухи не обидят. Но как их притягивают чужие страдания или смерть!
Злобно матерясь, Казанцев разогнал зевак. Граждане испуганно прыснули в стороны, а затем, замедлив шаг и бормоча что-то про «милицейских хамов», с достоинством отошли на безопасное растояние.
Казанцев склонился над телом.
Аллочка лежала ногами на растрескавшемся асфальте, сниной на земле. На этот раз, ночная тварь позаботилась о том, чтобы освободить путь ножу. Голубые джинсы и трусы были спущены до щиколоток, майка скомкана у горла. Все остальное, было так же, как и в первый раз. Земля под телом пропиталась кровью, кровь засохла рыжим полукругом на асфальте. Казанцев тронул руку Аллочки. Трупное окоченение еще не прошло. Учитывая температуру воздуха, смерть наступила не ранее восьми, но и не более шестнадцати часов назад.
Казанцев выпрямился и с отвращением подумал, что теперь придется идти к зевакам, чтобы выяснять, кто обнаружил труп, сообщение в райотдел было анонимным. Он уже направился к ним, когда в кармане заныл мобильник, и голос Юльки сказал:
- Это я. Это я её нашла. Я вас вижу. Я рядом с торговым центром стою, возле забора.
- Никуда не уходи, - Казанцев нашел глазами стоявшую в отдалении фигурку и помахал рукой. – Я тут закончу и подойду.
Дождавшись прибытия оперативной группы, он передал осмотр места происшествия в руки следователя и экспертов, а сам, не спеша направился к видневшемуся между деревьев забору. Ему не хотелось афишировать эту встречу, он делал вид, что осматривает окрестности.
Юлька сидела на траве, уткнув лицо в поднятые колени, когда она подняла голову ему на встречу, Казанцев увидел, что глаза у неё распухли от слез.
- Уже вторая…, - у Юльки перекосился рот. – И опять я… Вот ****ь, *****!
- Ладно, - Казанцев сел рядом с ней и закурил. – Что видела, что знаешь?
- Ничего не видела, ничего не знаю! - почти истерично выкрикнула Юлька.
- Зачем тогда звонила? – спокойно спросил Казанцев.
- Боюсь я, - тоскливо сказала Юлька и начала раскачиваться, по щекам ее снова потекли слезы. – А куда мне деваться? Ну, куда? Если на работу не ходить, так где я деньги возьму? Я красивая. И девки красивые были, блондиночки, голубоглазые. Он уродин не трогает. Теперь меня убьет, гад.
Казанцев знал, что ему надо успокоить девчонку. Сказать ей, что он ее защитит и всё такое. Он уже открыл рот и осекся. Он ее не защитит, и никто ее не защитит, и пытаться не будет. Она ничто, просто городской мусор. Однажды дворник подметет ее метлой и все. И Казанцеву вдруг расхотелось лгать. Но Юлька-то не лгала. Он посмотрел ей в лицо. Даже зареванная, даже после бессонной рабочей ночи – она все равно была красивой. И обреченной. Все это увянет, если доживет до осени. А красавицами называют тех, кто ходит по подиуму, а не тех, кого ветер несет по панели, как палые листья.
- Чё это с вами? – неуверенно улыбнулась Юлька. – Чё вы на меня так смотрите?
- Ничё, - тихо сказал Казанцев. – Ну вот, ты уже и улыбаешься. Давай теперь по порядку, а? Я попытаюсь его поймать, понимаешь?
- А вы не ловите, не ловите! – Юлька привалилась грудью к его плечу и жарко зашептала в ухо. – Вы его прикончите, а? Или я сама прикончу, вы его только подержите. И ничего вам не будет. И мне не будет. Все думают, что мне шестнадцать лет, а мне нет еще четырнадцати.
- Я знаю, сколько тебе лет, - усмехнулся Казанцев. – Давай сначала найдем его. Рассказывай, что знаешь.
- Да ничего я не знаю, правда, - вздохнула Юлька. – Я Аллочку вообще не видела. Я полночи в  машине просидела, устала, ужас. А под утро клиенты отвалили, я пошла поссать, смотрю, на дорожке перчатка лежит и…
- Где перчатка? – быстро спросил Казанцев.
- Да вот, - Юлька достала из кармана джинсовой юбки комочек черной кожи.
Казанцев схватил его и расправил на колене.
Такую перчатку могла бы обронить дама, садясь в кабриолет где-нибудь на Елисейских полях. Это был предмет, предназначенный для чистого удовольствия, а не для сокрытия отпечатков пальцев. Швы на тончайшей лайке  были едва заметны и почти не прощупывались. Подкладка отсутствовала. На запястье имелся ремешок с пряжкой, украшенной мелкими красными камешками.
Несколько поколебавшись, Казанцев попробовал просунуть свою лапу внутрь. К его удивлению, кожа легко  растянулась и облила руку, как черная клякса, на ощупь изнутри она была слегка маслянистой. Казанцев сжал и разжал  пальцы. Было туговато, но кисть вполне сохраняла подвижность. Он снял перчатку и поднес ладонь к носу. На ней сохранился запах какой-то эссенции.
- Где ты ее нашла? – спросил Казанцев.
- Так я же и говорю, - обиженно сказала Юлька. – Смотрю, на дорожке лежит. Я ее и подобрала. Вещь классная, правда? И пошла дальше искать, может, где вторая лежит. И метров через двадцать наткнулась на Аллочку. – Ее губы снова поползли в стороны.
Итти искать вторую перчатку было бессмысленно. Сейчас опергруппа осматривала место происшествия в радиусе метров ста от тела, если что есть, то найдут или уже нашли.
- Почему сразу не сообщила? – спросил Казанцев.
- Да я забыла, как меня зовут, не то, что звонить! – крикнула Юлька. – Потом только очухалась и контору набрала, с таксофона. Надо было вам сразу прозвонить.
- Ладно, - сказал Казанцев. – Теперь слушай меня внимательно. Очень внимательно. Возможно, эту перчатку будут искать. Может, по парку. Или расспрашивать станут. Это может быть женщина, мужчина, пацан, кто угодно. Если что-то такое засечешь, моментально звони мне, поняла? Моментально. Сама не высовывайся.
- А если ко мне подойдут? - спросила Юлька.
- Скажи, что что-то слышала. Вроде, какая-то девка что-то находила. Скажи, что можешь навести справки. И сразу сообщи мне. Никому никогда не говори, что перчатку нашла ты. У тебя ее и нет, я ее заберу. Если я не успею подъехать, запомни приметы. Если будет машина, запомни номер машины и марку. А лучше, - на мобилу. Поняла?
- Я-то поняла, - сказала Юлька. – Только теперь опять шмон начнется. Как я буду по парку тусоваться?
- А ты и не тусуйся, - ответил Казанцев. – Ты сиди на «пятачке», кушай мороженое. На, держи бабки, тут тебе и на «лонгер» хватит. Никуда не лезь, лукайся только на «базар» и все.
- А если менты загребут? – ноющим голосом спросила Юлька.
- Если загребут, так я тебя выгребу, - заверил Казанцев. – Мобилу на шею повесь. Если что, сразу на кнопку жми и молчи, я и так пойму.
Казанцев хорошо понимал, что все это, - ослабленный вариант «ловли на живца». Но у «живца» не было выбора, и что можно было поделать, если уж ты, - «ловец»?


Глава  14.
Седой джентельмен раскачивался за своим столом красного дерева, судорожно комкая в руках перчатку. Где он мог потерять вторую? Где?! Вопрос, пульсирующий в его мозгу, был риторическим. Он почти наверняка знал, где. Но идти туда сейчас было опасно, а искать ночью – бессмысленно. Он закусил зубами черную кожу, вдыхая знакомый, щекочущий нервы запах, и тихо завыл.
За окнами сияло яркое утро. Но в этом кабинете, за всегда задернутыми тяжелыми шторами, всегда стояла ночь. Хозяин кабинета был человеком ночи. И крови. Горела лампа на столе. Блестел нож. Брызгами алели камешки на черной коже, блестящей от слюны. На белой коже, покрытой золотистым пухом, засыхала кровь, - как мертвая роса на лепестках увядшей розы. Чернело сердце.
Хозяин кабинета встал, роняя каплю белой пены с губ на алый лак стола. Шатаясь черной тенью в стеклянной дверце, приблизился и отпер книжный шкаф. Нажал на скрытую пружину в задней стенке. Бодлер, Шекспир, Набоков и Новалис уплыли в сторону и обнажили зияющую мраком пустоту. Он надавил на клавишу. Мрак осветился зеленым светом люминисцентной трубки. За спинами поэтов скрывался ужас.
В стеклянных ящиках висели в ряд засушенные органы любви. То, чего хозяин зазеркалья жаждал, но не имел, способный только ненавидеть.
Он их пришпилил, как бабочек, и как жуков пробил гвоздями мертвые сердца, распялив рядом, похожую на морды распятых кошек неживую плоть. Он сам был неживым, но жаждал жизни, отнятой у других, чтобы насытить свою смерть.
Перчатка?! Что перчатка! Он закатился визгливым хохотом. Он, как перчатку, натянет их плоть, всех, кто станет на пути его смерти. Кто посмеет остановить мертвого?!

Глава 15.
За закрытыми дверями своего кабинета на опорном пункте, Казанцев имел негромкую беседу с  неприметным человечком неопределенного возраста, с невыразительным, как стертая монета лицом  под никогда неснимаемой серой кепкой. Годы его службы в "семерке", старой еще ментовской разведке, сблизили его с Казанцевым и стерли острые углы. Он был не заметен, но необходим, как алюминиевая копейка, легок в обращении и ловок в деле, так же, как и его коллега из розыска – в своем.
- Ты понимаешь, он из наших, - говорил человечек, легко касаясь пальцем одной из фотографий, разложенных на столе.
- Из конторы? – Казанцев озадаченно поднял брови.
- Не просто из конторы, это разведчик, - ответил собеседник. – Но не из этого города. Он появился тут месяцев семь назад, в составе бригады. Что они делали, не знаю, отработали и уехали, он остался. Теперь я его вижу иногда на "крайслере" с увэдэвскими номерами. А иногда, не с увэдэвскими.
- Какими? – отрывисто спросил Казанцев.
- Не знаю, - усмехнулся собеседник. – И кого он возит, в упор не вижу, зрение ослабело. Ты если за лупу возьмешься, так номера рассмотришь. Только держись лучше за голову, а от них подальше. Начальство и так заинтересуется, кто инициатор наблюдения за своими. Я не могу не доложить, ты же понимаешь. А двое из той бригады снова здесь были. И я видел у них ПМ. Зачем "водопроводчику" волына? Мы не носим оружия, ты же знаешь.
- Ты уверен, что это "водопроводчики", а не спецназ? – мрачно спросил Казанцев.
- Не уверен, - помолчав, покачал головой собеседник. – Сейчас у каждой шишки свой спецназ. Законы такие, мать их козлу дает. Своим приказом создал группу, распустил группу. Они и знать не будут, что делают и зачем, они же все на подписке. Как и я. Я с тобой курю, потому, что ты злой и бешеный. В беду попадешь. Этот водила с ними контачил. И волыну они тусовали между собой на измене – в полиэтиленовом пакете. Паленая, как с куста. И пацаны стремные, морды их волчиные, точно тебе говорю. Ты теперь ходи и оглядывайся, Казанцев. Все, жив будь.
Разведчик встал и ушел.
Угрюмый Казанцев остался наедине с черно-белыми фото и листом серой бумаги, отбитым на пишмашинке.
- " И где они берут эту бумагу?" – тупо крутилось у него в голове, пока он разглядывал матеиралы наблюдения, - "и машина..., " мерседес", не иначе..."
Из доклада следовало, что фигурант, поименованный как "водила", прогуливался по парку, дважды обошел место, где был обнаружен труп Аллочки, внимательно осматривая землю. Потом покрутился возле торгового центра, заговаривая с девушками, ни одна из которых знакомой Казанцеву  не показалась. На заднем плане одного из снимков достаточно отчетливо была видна Юлька, посасывающая что-то из бутылки за столиком уличного кафе. Но фигурант внимания на нее не обратил.
Медленно, почти нехотя, Казанцев выдвинул выпадающий ящик письменного стола, достал поцарапанную лупу и вгляделся в номера машины, в которую садился "водила". Усмехнулся. Машину намеренно фотографировали так, чтобы затруднить обзор, но оставить его возможным. Затем, исключительно ради приличия, установил их по учетам МРЭО. Номера принадлежали некоему ООО "ЭУТИТ", расположенному в поселке Караказелево, расположенному хрен знает где, но в области. Искать этот "ЭУТИТ"было бесполезно. Машина была шифрованной. Шифровать "крайслер", принадлежащий УВД города – было особым, почти гангстерским шиком, демонстрацией возможностей хозяина, а не средством сокрытия чего-либо. Человек, который сделал это, определенно обладал возможностями и некоторой сдвинутостью, характерной для высокого милицейского начальства.
Итак, перед Казанцевым стоял выбор. Либо воспользоваться абсолютно безличной полицейской машиной, чтобы вышибить из нее одну из прогнивших деталей. Либо быть раздавленным этой машиной, если деталь окажется недостаточно прогнившей.Вот и все. В любом случае, никто ничего и не заметит. Казанцев еще раз усмехнулся и преодолел в себе желание потянуться за бутылкой, стоявшей в тумбе стола. Он встал на тропу войны, и пить было нельзя.

Глава 16.
Голуба стоял, упираясь рукой в кирпичную стену торгового центра, там, куда почти не достигал свет фонарей. Вопреки обычному, день он провел на ногах, и ноги у него гудели. Он слегка выпил. Так, слегка, пару рюмок коньяку. Но после дневной усталости они его достали. Теперь он мрачно смотрел туда, где седой джентельмен весело передвигался от столика к столику в ярком свете уличного кафе. Седой джентельмен был не столь уж сед, не столь высок и не так уж импозантен, как представлялось Голубе по описанию Казанцева. Он действительно был в дымчатых очках, - небрежная дань маскировке, а не в обычных линзах. Его лицо под порочными сединами казалось гладко вырезанным из твердого мертвого дерева. На самом деле, он был чуть старше, чем описывали, но ловок и быстр. Он легко заговаривал с легко отвечавшими девушками, сидевшими за столиками, но нигде не задерживался. Однако, Юлька его заинтересовала. Голуба напрягся. Похоже, джентельмен Юльку уговаривал, та улыбалась, взмахивала в сторону длинными ресницами, но отлепить свою попу от стула почему-то не спешила. Однако, джентельмен, видимо, привел неопровержимые аргументы.
Голуба оттолкнулся рукой от кирпичной, много раз обоссанной стены,  и быстро пошел в сторону кафе.
Седой джентельмен уже распахнул перед дамой дверь своей машины, когда Голуба коснулся его плеча, - Привет, па.
- Привет, Женя, - ответил па. – Как дела?
- О'кей, - ответил Женя. – Что ты тут делаешь?
- А ты? – спросил па. – Не могу этого понять по твоему виду и запаху.
- Это моя территория, - сказал Женя.
- Нет, моя. И весь город тоже, - улыбнулся па. – А твоя территория, это один метр вокруг твоего ночного горшка.
Юлька уже сидела в машине за автоматически запертой дверью.
- Я..., - начал Женя.
- Бездельник, - закончил па. – Что ты сумел выяснить насчет убийств?
- Па, отпусти эту девку, - попросил Женя.
- Ты придурок, - сказал па. – Когда работать начнешь?
- А когда ты перестанешь? – тихо спросил Женя.
- Что? – заместитель начальника УВД города высокомерно поднял брови.
- Я хорошо отношусь к Казанцеву, - сказал Женя.
- Ты что, голубой? – удивленно спросил  заместитель начальника УВД города.
У Жени дернулась рука, но он сдержался.
- Он хороший опер, - сказал Женя.
- Я тоже хороший опер, - раздраженно сказал заместитель начальника УВД города. – Так что же мне теперь, застрелиться?
- Возможно, это было бы самым лучшим вариантом, - тихо сказал Женя.
И тут же получил удар в нос и толчок в грудь. Очень качественный способ посадить на задницу человека, хлюпающего кровавыми соплями. Заместитель начальника УВД города сам прошел через райотдел в свое время и хорошо знал, как это делается.
Женя попытался вскочить на ноги. Но тут же был взят сзади двумя пальцевыми захватами – за наружные сонные артерии и за кончик уха, а ухо отрывается легко, если дернуть его сверху вниз, зажав между мизинцем и ладонью. В свое время именно папик обучил Женю этим хитростям, теперь Женя хорошо знал, насколько они просты и эффективны.
- Не дергайся, - прошипел папик. – Завалю, к грёбаной твоей матери.
Женя застыл. Для Жени это было, как услышать вдруг заговорившего матом апостола с фрески Леонардо. Последней каплей в чашу понимания. И Женя по-настоящему испугался. Отец был кем угодно, но всегда – нобльменом. А то,  что стояло за ним, держа их обоих за горло – было чистым Злом с ликом безумия. Перед ним к стеклу запечатанной машины прилипло лицо беззвучно вопящей Юльки.
- Тихо, па, - сказал Женя, и это, возможно, было единственным правильным, что он сделал за свою милицейскую карьеру. – Тихо, па. Я спокойно сижу на жопе и слушаюсь тебя со всем моим уважением.
В это же время Женя ориентировал себя в пространстве по отношению к противнику, стоящему сзади, который мог не только изуродовать его, но и прикончить одним движением пальцев.
Женю приперли в угол, его зажали к кирпичной стенке, и теперь действовали рефлексы выживания, больше ничего.
Он начал движение правым локтем в пах противнику, одновременно удерживая его запястье левой рукой и поднимаясь на ноги. Противник перелетел через его плечо, но моментально вскочил на ноги. Женя опешил. После такого удара о борт машины противник встать уже не мог. Но встал, и  в его руке появилось что-то очень похожее на ствол.
- Не надо, па, - сказал Женя. – Будет слышно. Просто выпусти девку, и мы уйдем.
- Это что, твоя девка? – спросил противник, сплюнув на асфальт белую пену.
- Нет, - невнятно ответил Женя, вытирая свои кровавые сопли.
- Зачем она тебе? – спросил противник.
- Я просто..., - Женя попытался ухмыльнуться. – Берегу и защищаю. Понимаешь?
- Понимаю, -   заместитель начальника УВД города опустил голову. – Только не понимаю, откуда оно в тебе взялось?
Он отпер машину и помог даме вылететь оттуда пинком под зад.
- Забирай. Но я вернусь.
- Я буду ждать тебя, па, - сказал Женя ему в спину.

Глава 17.
Для Казанцева уже не было секретом, что "крайслером" пользуется высокий милицейский чиновник, а установить имя этого чиновника через связи в управе не составляло никакого труда. Но вот когда Казанцев узнал, что его зовут Голуба Александр Евгеньевич, это изменило  разворот всей ситуации. Если партнер Голуба и не был подельником папаши, то уж осведомителем мог быть вполне, яблоко от яблони недалеко падает.
Казанцев почувствовал себя, как блоха под микроскопом. А что может сделать блоха под микроскопом против человека в полковничьих погонах, сидящего в кресле замначальника УВД города? Тремя большими звездами отнюдь не исчерпывалось состояние Александра Евгеньевича, он поигравал на бирже, был владельцем солидного особняка и коллекционером живописи, а кроме того – юристом с огромным опытом и старым милицейским волком. Он был вельможей, бароном-разбойником, который богаче самого короля  и мог плевать на всю королевскую рать, его пребывание  на службе могло объясняться чем угодно, но только не милицейской зарплатой. Как можно было подобраться к такому? Он был защищен лучше своего начальника – генерала, старше его и мог бы быть уже замминистра, а не замначальника УВД города, если бы захотел. Но почему-то не захотел. Видимо, другие страсти, посильнее карьерных, одолевали Александра Евгеньевича и привязывали его к месту.
Казанцеву удалось выяснить, что полковник Голуба родился в этом городе и прожил в нем всю жизнь, на старом, уже закрытом городском кладбище, которое Казанцев не поленился посетить, лежали все его предки до пятого колена. Но могилы матери там почему-то не было. По материнской линии, к некоторому удивлению Казанцева, Голуба оказался – фон Шталль. Казанцев тоже родился в этом городе, и хотя его рабоче-крестьянская родословная не простиралась так далеко, он со школьной скамьи знал, что фон Шталли числились в числе основателей города, на одной из площадей которого до сих пор стояло здание с их гербом на фронтоне – рука в перчатке, держащая зазубренный меч. Это был древний род с мутной историей, полной славных подвигов и кровавых преступлений. Например, одного из последних фон Шталлей, прадеда полковника Голубы по материнской линии, расстреляли немецкие  оккупационные власти в 1942-м году. Когда Казанцев учился в школе, Александр Шталль еще считался героем местного сопротивления. Позже, однако, выяснилось, что его казнили за банальное убийство собственной племянницы, о чем едко писала городская демократическая пресса.
Все это ни на шаг не приблизило Казанцева к изобретению способа охоты на волка, однако, дало осознание того, насколько глубоко врос полковник Голуба в почву этого города и насколько широко простирались его унаследованные и годами наработанные личные связи. Отец Александра Голубы был профессором медицины и главврачом в областной больнице, дед- городским прокурором. Он был из элиты, Жилем де Рецом нового времени, и чтобы накинуть на него петлю, требовалось не менее, чем власть короля.
Казанцев тяжело задумался. Он достаточно хорошо знал систему, в которой проработал всю жизнь, чтобы понимать – даже взятие с поличным не гарантирует того, что упыря запрут в клетку. Был случай, когда Казанцев лично задержал урода, стоявшего с ножом в руке над тяжело им раненной женщиной. Урод сказал, что просто проходил мимо и вынул нож из тела раненой, чтобы оказать ей помощь. Едва выжившую женщину, лежавшую в больнице без всякой охраны, запугали до полусмерти подельники урки.  Она подтвердила эту бредятину. Урода освободили в зале суда. А дело снова отдали Казанцеву – искать преступника.
Теперь же речь шла не о каком-то мелком урке.
Может статься, полковника Голубу просто некому будет "задерживать с поличным", даже если он зарежет кого-то на главной площади города – постовой будет смотреть в другую сторону и ничего не увидит.

Глава 18.
- Чего он от тебя хотел? – спрашивал Юльку Голуба на опорном пункте, куда он ее затащил после стычки возле торгового центра.
- Как чего? – Юлька распахнула загнутые ресницы. – Трахнуться, конечно, чего же еще?
- И все? – продолжал Голуба.
- И все, - не моргнув глазом, ответила Юлька, хотя разговор о перчатке место имел. – Я сначала не хотела с ним идти, не понравился он мне. Но он две сотни предложил. А за две сотни я возьму хоть у Фредди Крюггера.
- У Фредди Крюггера х… отгорел, - мрачно заметил Голуба, думая о чем-то своем.
- Это ничего! – жизнерадостно сказала Юлька. – Если хоть что-то осталось, мы это поднимем. А чего вы подрались, а?
- Кто подрался? – Женя посмотрел ей в глаза стальным взглядом. Глаза у Юльки были, как летнее море в полдень.
- Никто, - быстро согласилась Юлька, еще шире распахивая ресницы. Юлька была прирожденной ****ью, она умела понимать и принимать такие взгляды, хорошо зная, что любая мужская сталь утонет в море ее глаз.
Еще через полчаса, когда Женя, плавая в пространстве своим сильно облегченным от стали взглядом, еще приходил в себя, дрожащими руками застегивая ширинку, Юлька уже выскочила из опорного пункта.
Под открытым ночным небом она выхватила из кармана мятой юбчонки мобильник, но остановила  уже готовый клюнуть кнопку розовый ноготок. А стоило ли вылазить со своим сообщением Казанцеву? Она нарушила его указания, луканулась на бабки. А кто бы не луканулся? Но она честно прогнала старому козлу туфту на счет перчатки и даже намекнула, что может ее достать. Он не мокрушник, он ментяра, точно. Менты между собой разберутся, а ей что, с голоду подыхать? Она с наслаждением провела рукой между ног, где шелестнула в трусах стодолларовая бумажка, полученная авансом и заначенная, о которой она ни словом не упомянула Голубе. В конечном счете, все обошлось благополучно. Юлька тонко чувствовала отношения между людьми, особенно между мужчинами, и полагала, что между Казанцевым и Голубой особенной приязни и особого доверия не существует. Казанцев мог и не узнать от Голубы о происшедшем. А если и узнает когда-нибудь потом, так потом будем и думать, что прогнать. Но теперь жизнь была прекрасна, и впереди была целая ночь без работы, и с целой кучей «лонгеров», «сникерсов» и «хот-догов». Юлька посмотрела в небо, увидела падающую звезду, загадала желание, крепко зажмурила глаза, расхохоталась, снова распахнула их навстречу ярким огням большого города и танцующей походкой пошла в ночь.
А в это время Казанцев ворочался в своей постели, забывшись тяжелым сном. Ему снилась рука в черной перчатке, сжимающая окровавленный меч, снились кресты, черные могильные плиты со стертыми надписями «…фон Шталль», и постанывая во сне, он ощущал нечто, надвигающееся из тьмы, не имеющее имени и только человеческое подобие, холодное, сам древний ужас ночи, ходящий меж теплых человеческих огней.

Глава 19.
То, что было полковником Голубой, с воем металось по кабинету.
Сжимая побелевшие пальцы на руле рычащего «крайслера», полковник еще был в себе, но когда он ворвался в свое логово, - Зло овладело им. К счастью для телохранителя, тот был отпущен и пьянствовал в это время в борделе на другом конце города.
В стычке у торгового центра, полковник еще сохранял остатки рациональности, угасающий голос разума кричал в подсознании: «Беги! Спасайся!». Но теперь безумие накрыло его и рвало его мозг обломками мыслей. Кто обратил его в бегство?! Щенок, рожденный от нелюбимой бабы, подохшей десять лет назад! Кто ушел от справедливого возмездия? Сучонка, воровка, заслужившая смерть от ножа за ****ство, ****ство, ****ство!!!
Он метался по кабинету, сбивая картинные рамы и срывая шторы, но солнце уже не могло заглянуть внутрь, потому что  снаружи тоже стояла – тьма.
Срывая ногти и сбивая кулаки, он распахнул тайное хранилище и вышвырнул оттуда свою кошмарную коллекцию. Он топтал уже втоптанные в грязь сердца и плясал на органах любви, источающих запах смерти. В воздухе повисло зловоние.
Луны заглянули в расширенные зрачки окон, его изломанная тень металась по стенам, в столбах лунного света извивалась черная пыль.
Он ничего не видел, налитыми кровью глазами, но безумие, живущее в нем, уже не нуждалось в человеческом зрении – оно чуяло смерть.
Он прыгал и рычал среди разбросанных частей человеческих тел, потом выхватил нож и метнулся к машине – Зло вырвалось наружу.
Глава 21.
Женя вышел с опорного  пункта еще в приятственном и полублаженном состоянии. После плодотворного собеседования С Юлькой он накатил в кабинете большую рюмку любимой «Метаксы», и невеселые дела этого черт знает какого дня временно отошли на задний план. Даже если собственный отец – псих, о чем Женя подозревал уже достаточно давно, это еще не служило для него причиной биться головой об стенку двадцать четыре часа в сутки, тем более, он и не знал, что делать с этой кучей дерьма. Женя отнюдь не был столь наивен и не горел на работе настолько, чтобы соваться под колеса государственной машины, которую представлял в этом городе полковник Голуба или подставлять затылок под заточку его телохранителя. А любые негативные для отца обстоятельства непосредственно постигли бы и сына. Если бы нашелся кто-то, настолько покруче полковника, чтобы загрести его за решетку, то немалое имущество, а следовательно и Женино наследство, вероятнее всего, конфисковали бы, или растащили бы втихую, наложив предварительно арест и выкинув из органов самого Женю – для профилактики. Женя не имел ни малейших иллюзий относительно системы, в которой служил, и отлично понимал, сколько волков сбежится рвать мясо упавшего полковника. Будучи человеком трезвомыслящим, он решил просто защищать свою территорию, не выходя за ее пределы, руководствуясь при этом простым, но эффективным правилом, позволяющим сохранять ментальное здоровье и трудоспособность: закрывая за собой дверь конторы, оставлять за ней все служебные дела и проблемы.
Он уже сел в машину, чтобы ехать домой, когда вспомнил, что в его холостяцком холодильнике хоть шаром покати, и направился к торговому центру. Было уже далеко за полночь, но продуктовый магазин и забегаловка там работали круглосуточно.
Выходя из магазина с покупками, Женя услышал со стороны слабоосвещенного кафе какие-то подозрительные вскрики, увидел разбросанные стулья. Он непроизвольно поморщился и отвернул лицо в сторону. Разного рода разборки происходили в этой забегаловке постоянно. Но сегодня ему не хотелось вмешиваться. Он устал, пистолет оставил в сейфе, работа закончилась, и ему хотелось домой.
Он уже шагнул к машине, когда из полутьмы к нему метнулась одна из его «ночных бабочек». Женя внутренне застонал.
- Там…- девчонка всхлипнула. – Какой-то мужик Юльку уволок!
- То есть как, уволок? – сквозь зубы спросил Женя. – Что ты гонишь?
- Она не хотела идти с ним, - затараторила девчонка. – Он ее ударил, через плечо перекинул и уволок, вот как!
- Как он выглядел? – быстро спросил Женя.
- Седой! – крикнула девчонка. – Морда, как деревянная, и глаза бешеные. У него нож. Он Костю ни за что полоснул, просто так!
- Куда он побежал? – Женя выронил пакеты из рук.
- Туда! – девчонка ткнула пальцем в сторону парка.
Женя переступил через рассыпавшиеся по асфальту куски сыра, колбасу, сигареты, и пошел в указанном направлении. Больше ему не требовалось никаких указаний. Он убыстрял и убыстрял шаг, принюхиваясь, начиная ощущать воздух всеми органами тела. Потом побежал во тьму. Его ноги становились зрячими, он двигался размеренным, ночным бегом, все дальше и дальше от теплых человеческих огней, - в глубь своей охотничьей территории, туда, куда ушел зверь с его добычей.
Луна закатилась под облако и  помутнела, как глаз покойника, луна больше не освещала серебристым светом шелестящие заросли парка и город, его крыши, под которыми творилось всякое, и улицы, по которым в судорожном свете неона текло явное, не заглядывало в пустой, разгромленный кабинет, где среди смердящих кусков человеческих тел, смотрел в потолок изрезанный на куски портрет прекрасной женщины, и в узкую комнатенку, где ворочался в своей постели Казанцев, продолжая и во сне строить тщетные планы охоты на упыря. Тьма накрыла охотничью территорию.
Охотник скользил меж кустов и деревьев. Он не нуждался в покровительстве Луны. Он знал свои угодья так, как знают тело желанной женщины – до травинки, до волоска, до малейшего изгиба, и охотился здесь так, как охотился и зверь, с одной лишь разницей – он не был убийцей. Они были одной крови, охотник и зверь, и оба охотились в забитых мусором городских джунглях, с одной  лишь разницей – в сердце охотника не вращался острый нож, разбрызгивая кровь жертв.
За несколько минут до пика своей жизни, Женя перестал быть принцем Флоризелем в маскарадных погонах, он стал защитником и покровителем малых сих, живущих на его ночной территории. За несколько минут до пика своей жизни, сердце Жени очистилось от грязи, от жирного пота, отдышливых совокуплений под конторской лампочкой, от стыда, похоти и  ненависти. Женя шел вперед уверенно, без страха и упрека самому себе, он точно знал, где его путь пересечется с путем зверя.
Они вышли на поляну почти одновременно. Луна выкатилась из-под облака. Полковник зарычал, увидев охотника, и швырнул добычу на землю. Женя смотрел в глаза отца и не видел в них ничего, кроме луны. Полковник выхватил нож. Женя сделал скользящий шаг вперед. Женя никогда не ходил на нож. Но его сердце оставалось крепким и чистым, как алмаз. Такое сердце не могла взять никакая сталь. Полковник сделал неуловимое движение ножом. Но охотник был быстр. В первое мгновение Жене показалось, что он ушел от режущего удара. Боли не было. Потом он увидел, как его внутренности скользкой грудой выпадают ему на ноги. Но сердце его не дрогнуло,  и он остался на ногах. Он еще успел увидеть, как луна уходит из глаз отца.
За несколько ударов сердца перед последним, безумие покинуло полковника.
Сжалился ли вечно отсутствующий Бог над детьми своими, на мгновение показав лицо свое из-за туч и, подарив отцу эти мгновения свободы перед лицом уже убитого им сына, или наказал обоих адом в последние мгновения жизни, - кто знает скользкие и неуловимые, как нож, движения Бога?
Отец посмотрел в широко открытые глаза еще живого Жени и не увидел в них ненависти. Потом он посмотрел в небо. Но Бог уже ушел. Тогда он сделал еще одно движение ножом, и его разорванное сердце остановилось. Хлынула черная кровь, и смешавшись с кровью сына, ушла в их землю.
Начало светать. Юлька уже исчезла, и больше ее никто не видел. Только утренняя звезда смотрела на два мертвых тела, лежащих в скудной траве среди окурков, клочков бумаги и пивных банок.

Глава 22.
Заныл мобильник. Почти не просыпаясь, Казанцев выключил его. Пошли все на хер. Тогда затрезвонил домашний телефон. Казанцев продрал глаза, схватил трубку за горло и молча, с ненавистью, задышал в нее.
- Собирайся давай, - сказал скучный Серегин голос. – Два резаных трупешника в парке. Мужских. Твоя территория.
Так же молча, Казанцев швырнул трубку на рога, и почесываясь, побрел в совмещенный санузел – мочиться, бриться, умываться.
Солнце уже палило вовсю в голые окна. Начинался новый ****ский день. Все, как обычно.

Эпилог,
в котором автор также дает не необходимые пояснения для проницательного читателя.
Описанные здесь события, включая достаточно мерзкие подробности, не являются исключительно плодом буйной фантазии автора. Автор не склонен раскрывать все секреты своей, не всегда хорошо пахнущей творческой кухни, но если проницательный читатель возьмет на себя труд сначала найти, а потом пролистать подшивку журналов «Следственная практика» за начало 70-х годов прошлого века, то найдет в одном из них материалы уголовного дела по данной серии преступлений. Разумеется, автор несколько адаптировал антураж к веку нынешнему, но, уверяю Вас, что никакой фантазер не способен придумать такое, что преподносит нам жизнь в этом прекрасном и блистающем мире.
Так уж случилось, что в конце 80-х, автор имел честь быть знакомым лично с опером Казанцевым, фамилия которого в тексте не изменена. Казанцев не только благополучно доработал до пенсии, но и, плюясь, ругаясь и огрызаясь на начальство, переслужил еще пять лет. Он так и не ушел со своей «земли», хотя ему и предлагали неоднократно повышение на достаточно высокий от нее уровень, и крепко держал ее в руках все эти годы. Он и сейчас ее держит, могу Вас уверить.
А отец и сын? Ну, что ж, последние из Голуба-Шталлей упокоились рядом в своей земле, рядом со своими предками. Никто не ходит к полковнику.
Но иногда, но иногда на могиле Жени появляется букет алых роз.
Интересно, кто бы это мог делать?
КОНЕЦ
      .