Старухи

©, Алексей ИВИН, автор, 1975 г.


                Алексей  ИВИН
               
                СТАРУХИ



        Изба, где жила тетка Агния, стояла на берегу Логатовки, на островке между речной долиной и маленькой поймой студеного ручья. Берег в этом месте был обрывистый, с отложениями известняка; к воде спускалась лестница из сколоченных трапов. Огород с тремя кустами черной смородины и грядкой картошки примыкал к избе спереди. Над ручьем, на зеленом свежем лугу чернела закопченная банька. Тетка Агния, пока была в силах, сама топила ее каждую неделю, а теперь ею пользовалась соседка; она приглашала помыться и тетку Агнию. Кряхтя и охая, та  доставала из сундука чистую исподнюю рубаху, залатанную холщовыми заплатками, домотканое полотенце и заплесневелый обмылок и брела по узенькой тропинке к бане,  раздевалась, но не в предбаннике, потому что боялась простудиться, а внутри бани, садилась на теплую полку  и  мылась, пока могла двигать размягченными от пару руками  и пока в голове не начинало шуметь от угару. Соседка, сухая подвижная старуха Аксинья, помогала ей мыться, терла ее сухую и кривую, как березовый ствол, спину и сокрушалась:


     -   Ох, до чего же ты, родимая, стара-то стала: высохла ведь, как щепка, кожа да кости остались.


     -   Не говори, Аксиньюшка. Помирать бы надо, да бог смерти не дает: все-то еще живу, все-то мучаюсь на белом свете.


     -   А ты не торопись помирать-то. Лучше уж годок-другой помучиться, чем умирать. Ведь умрешь, дак уже ничего и не будет больше.


     - Как, матушка? А рай-от? Али забыла?



     - Пустое это.


     - Безбожница ты, Аксинья.


        После бани обе старухи с желтыми пергаментными лицами сидели в избе и выпивали по стаканчику кагора; говорили о том,  о сем, но чаще молчали, впадая в забытье.


     Изба тетки Агнии была перегорожена: в одной половине жила тетка Агния,  а в другой – семидесятипятилетняя тетка Марфа, совсем уж больная старуха, горбатая, кривая и оглохшая. Она почти не вставала с  постели, и тетка Агния, хотя и враждовала с ней, но – по согласованию с ее дочерью Лидкой, которая приплачивала ей за это, - частенько посещала ее: то подметала пол, половицы которого, неровно пригнанные и прогнившие, поднимались и опускались, как фортепьянные клавиши, то выносила ночной горшок, то топила печь зимой, то ходила в магазин и даже  стирала, когда придется. А иногда все три старухи, истопив нежарко свою баню, вместе мылись, а потом вечеровали на половине тетки Агнии за столом под темными образами с Николой Чудотворцем.


     Тетка Марфа получала пенсию. Так как она почти не вставала, то накопилось много неотложных дел: надо бы оклеить стены обоями, потому что жизнерадостные плакаты пятидесятых годов, которыми они были оклеены прежде, уже порвались и свисали безобразными клочьями; надо бы вытравить клопов, которые во множестве завелись в кровати, за плакатами и ночью дружно атаковали ее; надо бы побелить печку и, может быть, отремонтировать ее, потому что она нещадно чадит, а ведь до зимы уже недалеко; надо бы перебрать пол и подогнать половицы, а потом законопатить окно, - ну, да мало ли бы нашлось дел, если бы позволило здоровье.


        Однажды утром, почувствовав себя лучше, тетка Марфа встала с постели и пошла вынести горшок во двор. Но на пороге она оступилась, старческие ноги подогнулись, и она упала, ударившись затылком о косяк. Услышав ее причитания, прибежала тетка Агния и помогла ей снова лечь в постель. К вечеру тетке Марфе сделалось хуже; она жаловалась на боль в голове и обессилела до того, что не могла шевелить руками. Пришла и тетка Аксинья. Под иконой затеплили бурую тонкую свечку. Тетка Марфа шевелила губами – молилась, а поздно вечером, когда ушел врач, подозвала Агнию и сказала:


       -   Ты вот что, милая… Я скоро умру, так ты сходи завтра на почту и отправь телеграмму Лидке в Кочерыгино… Да ты послушай, не перебивай, я ведь чувствую, что помру. Адрес еенный вон там, за иконой. А как приедет на похороны, скажи ей, чтоб не сердилась на меня: не могла я у нее жить, и как она живет – не одобряла. Да деньги там, в углу, в ларчике, отдашь ей: на похороны-то хватит. Да смотри, чтоб по-людски все было, чтоб собрались все. Вот жаль, батюшки у нас нет… А молиться-то она не станет, афеистка она, так уж ты помолись за меня. А вы с Аксиньей живите ладом, а мне уж, видно, Господь велел…


     Странно и чуждо дергалась рядом, у изголовья, седая голова тетки Агнии, странно и чуждо стояло солнышко за окном, и тетка Марфа примиренно молилась: Господи, владыко живота моего…


     Ранним утром, когда так радостно заливались поздние соловьи, что их голоса усиленно и беспрепятственно гремели в дремотной избе, тетка Марфа тихо умерла. Было видно, как таяли  ее  силы,   деревенели конечности, разглаживался лоб и заострялся нос. Тетка Агния закрыла приоткрытые глаза покойницы, перекрестилась на свечку и, чувствуя, что дремота настойчиво обволакивает тело,  обновленно  радостная для жизни, пошла к Аксинье.


     Старухи, с утра набившиеся в комнату, обмыли покойницу, обрядили ее, а на следующий день гроб погрузили в машину, которая медленно двинулась к сельскому кладбищу. С утра погода была серенькой, но потом разведрилось и стало даже жарко. Хромой инвалид и шофер опустили гроб в яму и начали поспешно забрасывать землей. Никто не плакал, даже дочь, пожилая уже женщина, приехавшая с сыном, но многие среди старух горестно вздыхали. А когда холмик свежей земли  был  насыпан,  и Марфа скрылась под ним, все молча постояли и потом тихо разошлись, безмолвно крестясь. А день разгуливался веселый: задорный ветер гнал легкие облака по чистому небосводу, пахло осенними листьями  и грибами, по реке, как всегда,  шли  длинные груженые самоходные баржи,  и их басовитое гудение распространялось над поселком.


     С того дня и тетка Агния реже выходила из своей половины. Разве что под вечер, если тепло, выйдет на берег, сядет на скамью и смотрит на широкую реку, пока не стемнеет, а потом уходит к себе. Из окна ей видно, как рыбаки, разложив в лодках костры из смолья, плывут по ночной реке,  чтобы к утру напалить поденки в приманку. Красные огоньки все дальше и дальше сносит теченьем, и далеко-далеко в сонной тишине непроглядной ночи слышно, как трещат, разгораясь, смолевые поленья и даже как белые поденки, спалив в пламени костра свои крылья, с шелестом падают на дно лодки, на жестяную подстилку. Не зажигая огня, тетка Агния сидела на лавке, прислушиваясь к шуршанию тараканов в углах за закопченным бордюром. Если старый кот Васька был дома, он тоже участвовал в этих сидениях и тяжело, тепло дремал у нее на коленях. Просыпаясь среди ночи, она начинала молиться, а потом, успокоенная, снова ложилась. За окном сменялись дни и ночи, и тетка Агния проживала их как во сне, ни о чем не думая и ничего не ожидая.


     Через месяц на той половине, которую занимала прежде тетка Марфа, поселилась одинокая пятидесятилетняя баба по имени Анна, недавно разведенная с мужем, горьким пьяницей, но не получившая при разделе имущества того дома, где жила с мужем. Это была  мешковатая неряшливая баба, всегда красная и потная, страдающая хроническим насморком. Она работала на лесозаготовках,  возвращалась поздно, готовила на примусе ужин, а потом, пока не отключали электричество,  ремонтировала комнату – побелила потолок и оклеила стены, оштукатурила печь и выровняла пол. Тетка Агния теперь совсем  не могла уснуть, слушая ее возню.


     Наступил сентябрь. Вначале шли непрерывные дожди, но в середине месяца установилась спокойная, тихая, солнечная погода. Утром солнце сгоняло узоры инея и, медленно поднимаясь по бледно-голубому небу, околдовывало своим неярким, словно дымчатым светом листву на деревьях, уже начинающую желтеть, траву и поздние цветы с сухими лепестками и сухим сенным запахом;  река лежала неподвижно, и деревья на том берегу отчетливо отражались в ее зеркальной глади; еще днем трещали кузнечики, а вечером их сменяли цикады, но с наступлением ночи все стихало, погружалось в сон, и только по слабому движению сырого воздуха можно было догадаться о близости реки.


     К Анне приехал сын – прыщеватый малый с перхотью в волосах. Он вел себя тихо, ходил на рыбалку или по грибы, но большей частью сидел дома, и когда тетка Агния любопытства ради заглядывала в щель в перегородке, то видела его склоненным над тетрадью. "Ученый человек", - с тихим вздохом думала она: самой-то ей не пришлось учиться, всю жизнь работала нянькой. Тетка Аксинья носила теперь ученому человеку молоко, по литру утром и вечером, и судачила с Анной о новостях в Бусыгине. Тетка Агния, припав ухом к перегородке, вслушивалась, как маленькая девочка, с тем обостренным любопытством, которое свойственно детям. Однажды она услышала новость, поразившую ее:


         -  Агнии пришла повестка в инвалидный дом, - сказала  тетка Аксинья, усаживаясь на табурет  – Повестка-то осталась на почте, да завтра все равно отдадут. Двадцать первого числа надо быть уже там. Повезло Агние: там за ней уход будет, еда, питье, да еще и на руки сто-то рублей от пенсии выдадут. Чем не жизнь. А здесь-то ей надо дров наколоть, надо в магазин сходить, воды принести, а где ей одной-то – ее и так ветром качает. Ты, Анна, если думаешь здесь жить, купи у нее и ту половину, перегородку убери, новую печь склади, так еще куды с добром и в этом доме прожить можно. Да дороже, чем за четыреста рублей, и не бери: все равно Агния уедет в инвалидный дом, так все тебе останется…


     Тетка Агния весь вечер и всю ночь думала, что ждет ее в доме призрения, не раз принималась плакать, вспоминая свою жизнь в этой избе. Ей совсем не хотелось уезжать, но она не была уверена, сумеет ли прожить здесь еще одну долгую зиму. За всю жизнь она только раз или два была в Кочерыгине, а теперь надо было ехать в Логатов. Мысль о том, сколько денег потребуется на поездку и куда девать те сбережения, которые у нее накопились за многие годы умеренной жизни, тоже приходила ей в голову. И хотя она не знала,  как сохранить и куда употребить  свои сбережения,  ее возмущало предательство Аксиньи, которая посоветовала Анне покупать ее половину  так дешево. Поэтому, когда Аксинья на следующий день пришла к ней, тетка Агния сказала ей об этом.


     - А куда тебе деньги-то? – возразила Аксинья.


     -   Как куда? А разве ты не знаешь, что в инвалидном-то доме кормежка неважная? А будь у меня денежки-то, я бы, смотришь, и сходила в магазин и взяла бы себе чего-нибудь.


       -  Ведь никто не купит у тебя этой комнаты: смотри-ка,  все углы прогнили. Благодари бога, что хоть за четыреста-то рублей продашь.


     - Купят, хоть на дрова, да купят! И дадут больше. А тебе стыдно,



     - Аксинья. Было время, я ли тебе не помогала. А ты вон как
отблагодарила.
 

      -   Ну и скупая же ты…


      -  Скупая? Я скупая? А ты-то хороша: небось,  за молоко-то с Анны денег требуешь? Уйди с глаз долой, бесстыдница, нечистой дух, уйди!


      -  И уйду! Посмотрим, к кому пойдешь, когда надо будет ехать: одна-то ты не уедешь, из тебя ведь уже песок сыплется. Опять ко мне придешь. Вот тогда я тебе и скажу.


      -  Уходи, уходи, чтоб духу твоего здесь не было.
   

       Старухи разругались. Оставшись одна, Агния скоро успокоилась. Ею овладело нервное возбуждение, она не могла сидеть дома, бродила по поселку, выслушивала участливые советы старух; придя домой, доставала чулок с деньгами, пересчитывала их, вздыхала, ворчала на кота, а то и пинала его.


      Наступил срок отъезда. Аксиньины услуги не потребовались, потому что утром за теткой Агнией приехала сиделка, разыскала ее дом, вошла и брезгливо остановилась на пороге.


      - Здесь живет Агния Васильевна Орехова? – спросила она оттуда.



      - Здесь, матушка. А ты не из инвалидного ли дома? Что-то я тебя раньше
не видела здесь.


      - Да. Собирайтесь. Через час едем. Барахла с собой много не берите, все
равно там казенное выдадут. Это ваши котомки?


     - Мои. Куда же девать-то их, ведь не бросать же…



     - А почему бы и нет? Клопов с собой привезете или тараканов. Клопы-
у вас водятся?


     - Как же,  есть. Одолели, проклятые, ни днем, ни ночью от них покою
нет.


     - Ну ладно, - сказала сиделка поморщившись. – Вы готовьтесь, а я через
полчаса зайду за вами. Документы не забудьте взять с собой.
    

       Она вышла, а тетка Агния бессильно опустилась на лавку. Ее так поразил строгий, даже властный тон молоденькой сиделки, что она всплакнула.


     - Ох и дура же я старая! - причитала она, сидя одна в обжитой    своей
комнате. – Сама ведь напросилась в инвалидной-от дом, сама написала… Что теперь делать-то?


     Кот при звуке ее рыданий соскочил с шестка, подошел к двери и лениво поцарапал ее, давая понять, что ему нужно выйти. Старуха не заметила этого, и кот, прождав немалое время, степенно удалился под кровать. Тетка Агния увидела его, когда он уже выходил оттуда, изображая всем своим видом невинную рассеянность.


     -   Ах ты, нечистой дух! Ты опять напакостил! – воскликнула она, схватила съежившегося кота за шиворот  и  принялась лупить его веником. Кот покорно висел на руке, при каждом ударе вздрагивая всем своим худым телом, а когда тетка Агния устала его бить и с проклятием вышвырнула за дверь, он больно ударился головой о пустую кадку и, оглушенный, спрятался в зарослях лопуха.


      -  А поживу маленько да и вернусь, коли не поглянется, - решила, наконец, тетка Агния мучивший ее вопрос, и ей стало легче.
      

        Вскоре вернулась сиделка, взяла беспомощную тетку Агнию за руку, и они обе ушли на пристань. Через трое суток после их отъезда Анна сломала перегородку и поселилась в обеих комнатах.  Кот, несколько суток пропадавший где-то из-за нанесенной ему тяжкой обиды, вернулся и решил, что новая хозяйка не так уж плоха, потому что по первому его требованию наливала в мисочку молока.