ЗОВ

©, Алексей ИВИН, автор, 1974 г.
©, сборник «Русское восприятие», г. Александров, 2006 г.



                Алексей ИВИН

                ЗОВ


       Да, я помню, что меня избили в каком-то саду. Я упал на песчаную горку, закрывая лицо руками; я услышал прерывистое хриплое дыхание троих парней, они  пинали  меня, я закрывал лицо руками. Казалось, что один из них вынимает нож и готовится ударить меня в спину, потому что вдруг стало тихо. Я съежился и напрягся; последний, уже слабый и беззлобный пинок потряс тело. Было видно, что мстительность и злоба парней уступают место досаде на самих себя за свою горячность, состраданию  ко мне, соединенному с брезгливостью.


       - Пойдем, хватит с него! – произнес кто-то басом, и все трое с достоинством удалились.


       Я лежал еще долго, прислушиваясь к тишине, потом открыл глаза; взгляд уперся в детскую лопатку, позабытую на песке. Приподнявшись, я ощутил тупую боль во всем теле и кое-как добрался до качелей, опустившись на край корзины. Она пришла в движение, я покорно поджал ноги, но качели, совершив два-три грузных колебания, остановились. Надо было идти куда-нибудь. Я встал и направился по песчаной  дорожке  вглубь  сада. Мой дух не был угнетен, я чувствовал себя хорошо, как если бы впервые, преодолев страх, благополучно совершил парашютный прыжок и теперь, заново переживая ощущения полета, машинально укладываю парашют. Надо было идти куда-нибудь. И я пошел по тропинке вглубь  сада. Неосторожно задетый куст акации оросил лицо каплями влаги, которые слегка щекотали кожу; и это ощущение было для меня тонким наслаждением. Чтобы продолжить его, я свернул с тропинки и, любовно обхватив какой-то куст, сунул в его благоуханные недра свою горящую всклокоченную голову; мокрые листья глухо зашелестели, сбрасывая на щеки медвяные капли росы, узорные листья ласковыми поцелуями прикасались к полузакрытым векам, а снизу, из-под переплетенных ветвей, поднимался к раздувающимся ноздрям умиротворенный аромат плодородной земли. Я застыл в напряженной позе, пораженный какой-то смутной мыслью. Надо было что-то делать; я не знал, что именно, но  сейчас, в эту минуту, нельзя было оставаться здесь: меня словно кто-то отталкивал, меня словно манил исчезающий призрак.


       Я бросился бежать. В садовых воротах, выходивших на залитую электрическим светом площадь, я столкнулся с влюбленными. Юноша упал на колени – настолько силен был толчок; девушка что-то прокричала вслед. Площадь казалась бесконечной. Чудилось, что я бегу по черно-белому полю шахматной доски. На перекрестке я чуть не попал под такси и скорее почувствовал, чем увидел, что шофер открывает переднюю дверцу и, ступив одной ногой на асфальт, выкрикивает проклятия в мой адрес. Я бежал. Я догонял что-то. Я следовал за чем-то послушно, как гвоздик за магнитом. Я не мог оторваться. Я не хотел этого. Мое дыхание, мое свободное дыхание бежало впереди, я обретал его с каждым шагом.


      Вокзал. Я вбежал в вагон электрички; она тронулась, набирая скорость. Двое, сидевшие спиной, читали газету; трое, сидевшие лицом, сложили руки на коленях. Было очень спокойно. Было спокойно. Спокойны лица, как донца ночных горшков. Я оцепенел посреди вагона. Мне хотелось еще бежать. Почему прекратилось движение? Почему все сидят?


       Я бросился вперед. Я попал в тамбур. Там стоял мужчина, безликий мужчина, мужчина без лица. Он стоял, прислонившись, курил, зевал, смотрел на меня и спросил:


       - Кто это вас так избил?


       - Кто меня избил?


       - Да, кто вас так почистил?


       - Меня почистили? Меня? Что вы! Смотрите, это ведь вас почистили! Смотрите же! Где у вас глаза? А нос? Что это вы? Разве это нос? Это же ручка компостера. Позвольте, я закомпостирую билет!


       - Вы сумасшедший.


      Электричка остановилась, открылась дверь, мужчина вышел. Вышел мужчина, у которого там, где рот, была прибита стальная табличка с надписью “компостер”.


        Электричка тронулась. Я метался. Скрежет и рев раздирали душу. Я выйду. Мне нужно выйти, вы понимаете? Скорей бы. Что нужно этой старухе? Что ей нужно?


        - Милой, а милой! Помоги мешок поднять.


        - Мешок, бабушка? Да который же? Здесь два.


        - Один, милой, один…вот этот, один. Картошка в ём.


        - Сейчас. Ну…


        - Ой, что ты делаешь-то, бесстыдник? Зачем меня на мешок-то сажаешь?


       - Простите, бабушка, простите. Да где же вы, наконец? Здесь только два мешка – и ни одного человека.


        - Стыдно тебе, милой! Вот ведь я-то… Зачем ты меня на мешок-то сажаешь?


        - Извините, бабушка, зрение у меня плохое. Как же вы не можете отличиться от своего мешка?


        Электричка остановилась. Я вышел.


        Деревянная станционная постройка, низкая железная ограда и тропинка, взбегавшая на высокий холм. Я направился к ней. Дул слабый ветер с полей, донося сухие запахи зревших хлебов. Мне казалось, что я иду за спасением, за живой водой для воскресения, поэтому я торопился. Остались за спиной последние огни. Меня приветствовал мрак, раздвигающийся на десять шагов вперед. Я бодро ощущал под ногами твердую почву, с силой отталкивал ее, и мне казалось, что этими толчками я привожу планету в движение. Хотелось, чтобы она двигалась быстрее, поэтому я шел скоро, почти бежал.


        Под ногами загремел деревянный настил моста через реку. Ощущение времени пропало, я облокотился на перила и глянул вниз. Небо на востоке уже было светло, оно отражалось в реке, и только черные безмолвные струи колебали это чистое отражение. Было тихо, так тихо, что я слышал, как переговариваются в воде рыбы, уткнувшись головами в илистый берег и шелестя плавниками, чтобы не снесло течением. Уже туман робко курился над водой. Я видел мирные картины, но покой не сковывал меня: я дрожал от необъяснимого возбуждения. Я знал, что спугну покой, если прыгну в реку, но знал так же, что покой восстановится. Я прыгнул.  Летел долго и не слышал всплеска, только вдруг почувствовал себя окруженным теплотой и негой,  и вода касалась моих губ материнским поцелуем. Я не достал дна, но это не испугало. Вдалеке темнел силуэт моста и на правом берегу высокий куст, каждый лист которого трепетал на фоне светлеющего неба. Одежда сковывала движения, но я не ощущал панического страха: доставляло большое удовольствие погружаться с головой в воду и чувствовать, как верховые струи колышут волосы. Я знал, что через несколько секунд вынырну  и смогу обозревать проплывающие мимо берега. Эти мерные покачивания навевали дремоту – и я забылся успокоенный.


       А когда очнулся, было светло. Я лежал на отлогом песчаном берегу и чувствовал себя крайне дурно. Потом встал, выжал рубашку, причесался пятерней и пошел на станцию. Вот и все, чего же еще тут рассказывать? Я работаю слесарем, с женой живем дружно. Это было какое-то помрачение, и я уже все забыл, но вы принудили  вспомнить.