Вдаль улетает птица

Дождь барабанил по стеклам окна, комната наполнялась свежей сыростью. Конечности продрогли, Лаура со стеклянными глазами просматривала книги, тексты, материалы – но ей ничего не хотелось, она стремилась занять свое время чем-то более толковым, нежели безделье.  Даже это ей не удавалось. С равнодушным спокойствием Лаура наблюдала дождь. Распахнув настежь огромное окно, она с шумом вдыхала прохладный воздух и наслаждалась беспросветной стеной дождя.
Капли забивали в комнату, растения на окне понемногу намокали, намокал пушистый ковер, намокали обложки западной классики и восточной мудрости. Холодный ветер врывался в комнату, словно хищник, ищущий жертву. Нет, Лаура не жертва. Лаура мысленно освобождалась от плена серо-мрачных обстоятельств и беспрекословного им служения.
Время постоянно и непрерывно идет, идет, идет… секунда, две, три… минута, день, год, жизнь… и кажется, что так мало…  так мало… Настолько быстротечно, так скоро, вечно.
Что она сейчас? Ей 98, у нее за плечами жизнь. Жизнь до боли прекрасная и яркая. Жизнь полная счастья и страдания, сбывшихся и рухнувших надежд.

… Мне было 17. Я тогда училась в балетной школе и  мечтала стать танцовщицей. Я бредила балетом настолько сильно, что это напоминало болезнь. Я снимала пуанты лишь на время сна. Каждый день я тренировалась на пределе возможностей и вдохновленная будущим успехом. Я пересматривала старые записи постановок балета, и снова тренировалась. У меня не было личной жизни, я не владела искусством любви и не интересовалась парнями. У меня в жизни была всего одна любовь – балет! Пуанты изнашивались так быстро, что я тратила на них больше денег, чем на еду. Ела я мало, нельзя было выходить из формы.
Тренировки дали положительный результат. За три недели до моего совершеннолетия у меня состоялся триумф!  Вдохновение усилилось, это дало мне толчок к покорению новой вершине. Моя мечта сбывалась, я чувствовала это каждой клеткой тела. Я жила в зеркальных залах, от рассвета до заката я проводила там все дни. Снежный ком успеха нарастал все больше. Больше партий, больше выступлений, больше тренировок. Я верила, что живу чудом. Счастье переполняло меня, как вино переполняет амфору.
И вот мне предлагают  роль в балете на большой сцене московского театра. Это успех! Это именно то, о чем я грезила всю жизнь. Я отправляюсь из Харькова в Москву – город, который воодушевлял, город, который дарил вдохновение. Прекрасный город ! Москва меня очаровала с первых моих шагов по перрону.
У меня была неделя до выступления, и все 7 дней я всецело посвятила тренировке. Я работала на пределе возможностей. Однажды доходило до помутнения сознания. Я истязала себя ради мечты.
Заветное число календаря настало. Было время покорить сцену столицы,  и на крыльях славы я вылетела на сцену грез. Сцена, которая их дарила и которая их разрушила. В момент моей сольной партии сверху упала декорация и травмировала правую ногу.
Что я помню? Я помню слезы, я помню шесть месяцев в больнице на вытяжке и окончательно разрушенную мечту. Я потеряла форму, балет стал для меня несбывшейся надеждой. По ночам мне снилась пустая сцена, синий софит, направленный в цент, пустой зал и тень от балетной пачки. Москва стала для меня могилой  моей мечты. Я больше никогда не возвращалась туда. Я возненавидела этот город.
Я не имела образования, у меня не было семьи, я с трудом могла найти работу.
Меня перевезли в Харьков, я научилась швейному делу и устроилась работать на фабрику. Мать не приютила меня в своей квартире и мне выдали комнату по уплотнению. Она злилась на меня с тех времен, когда я отправилась в балетную школу и отказалась получать образование архитектора. Несмотря на пройденное время, ее злость усилилась из-за моей погубленной карьеры танцовщицы. На порог она меня не пустила и оставила утопать в море безысходности. Так тянулась долгие годы…
Денег мне не хватало, я жила тем, что питалась лишь супами с капустой и картофелем. Вещи было покупать не на что, на фабрике мне удавалось забирать бракованные пижамы, из них я и шила себе одежду.  Денег было настолько мало, что я решила устроиться на подработку. Я нашла вакантное место уборщицы в столовой. Мой внешний вид внушал ужас – я страдала истощением организма, вещи, как лохмотья, висели на мне, кожа была жуткого бледно-синего цвета. Повариха, весьма полненькая женщина, лет 45, сжалилась надо мной. Каждый вечер она давала мне небольшой пакет всяческих продуктов, так сказать остатков.
Я погрузилась в жестокую реальность и чувствовала себя пред ней совершенно беззащитной. И только чудо, наверное, могло разбить беспросветную стену печали…

Дождь прекратился, запахло свежестью, зашумела влажная листва, небо оставалось затянутым и мрачным. Лаура село в высокое кресло, вглядываясь вдаль зеленой долины. Ветер утих, стало спокойно, прозрачные капли скапывали на не стриженый газон с кустарников и крон деревьев. Лаура взглянула на часы – было около восьми часов вечера.

…Уставшая после работы, я легла кровать в тесной комнатушке и забылась сном. То, что мне снилось, было поистине чудесно.
Я видела поле, безграничное поле высохшей травы. Почва была жутко сухой и твердой, а стебли кустов и травы, от недостатка влаги, стали сухими и колючими. На этом поле стояла девушка. Девушка стояла, словно онемевшая. И я, почему-то, чувствовала все эмоции девушки. Она была поражена высохшей далью, которая до недавно, играла красотой зелени.  Она помнила, каким было это поле. Она была ребенком, когда выбегала сюда на рассвете в тончайшей рубашке и купалась в холодной росе, встречая рассвет. Она думала, что первая встречает его, что солнце встает для нее одной. Безграничное поле напоминало океан, океан зеленой жизни, океан девственной природы. Теперь он сух. Она вернулась, спустя годы, она вернулась, что бы вспомнить. Но больше не будет, больше не будет ощущений, больше не будет росы, и прекрасного океана вечной жизни. Сухое, колючее, выжженное поле. Оно умирает, как умерла сказка детства девушки.
Я проснулась внезапно. Этот сон я буду помнить вечно. За ним последовал ряд событий, занявших место в моей душе.
Следующим утром я отправила матери письмо, умоляя ее встретиться, и начать нормальные отношения. Ответа я не получила в течение недели. Я поехала на ее квартиру сама. Дверь мне открыла незнакомая женщина, сообщив, что Надежды здесь нет. «Надежды здесь нет», нет, нет. В моей душе оборвалось все. Она дала мне адрес, по которому я могла найти ее. Более она ничего не сказала. Когда я развернула лист, я осознала, что Надежда обрела постоянный адрес.
На могиле матери я бывала каждое утро. И каждое утро я молилась за упокой ее души и уповала на прощение. Она дала мне жизнь. Дала все, что у меня сейчас есть.
Мне было тяжело осознавать утрату. С того момента, в моей жизни многое поменялось. Я встретила человека, сторожа при церквушке на кладбище. Он был много старше меня, но такой же одинокий. Он, по сути, стал единственным человеком, с кем я общалась. Он стал мне Другом.
Жизнь потекла новым ручьем, Друг заставлял меня улыбаться и двигаться вперед. Я начинала получать удовольствие от помощи ему и людям. Подрабатывала я на кладбище, убирая могилы по заказу. Позже, Друг научил меня игре на флейте, и я исполняла мелодии на уличную публику. Флейта стала моим пропуском к лучшей жизни. Мне так казалось.
Я устроилась флейтисткой в местном маленьком кафетерии. Его владельцами были иностранцы, а само заведение имело около 6 столиков, прокуренный воздух, и обклеенные импортными плакатами стены. Состав являл собою бармена (он же администратор), двух официантов(один из которых еще и уборщик) и меня (с кричащим название на входной двери: «Живая музыка. Известная флейтистка»). Хотя, по большому счету, публике было безразлично. Здесь бывали лишь отчаянные люди, видевшие в мире массу печалей и трагедий. Они общались с подобными себе. Мы с персоналом  называли их «интеллигенция». Стоит отметить, что в них было больше нравственности, реализма и жизненного опыта, нежели у писателей, поддерживающих власть, и политиков. Нас обманывали, указывая, что есть идеалом.
Я работала с обеда до поздней ночи. Утром я всегда бывала на могиле у матери и благодарила ее за то, что она меня все еще любит. Я была в этом уверена. Я встречала Друга каждое утро, и мы завтракали с ним хлебом и молоком, оставленным людьми за упокой. Затем мы молились за счастье живых и покой умерших, за единство мира и дружбы…

За окном стемнело, Лаура сидела неподвижно в кресле и смотрела на мерцающий торшер. Он отбрасывал жалкие желтые лучи на настенные фотографии. Здесь ей 6, и она пошла в балетную школу, здесь она впервые одела пуанты, здесь она и мама… Слезы радостных воспоминаний прокатились по морщинистой щеке. А вот на этой фотокарточке, она и Друг. Здесь они обнимаются и думают о неизвестном будущем. А это фотография, с ее концертов в милом кафе, которое презирали светские люди.
Лаура всю жизнь проживет в рядах «низкого» класса. Однако, она прочувствует всю эмоциональную нить жизни.

…Под вечер в кафе приходило все больше людей. Уже со многими я, была знакома довольно близко. Они улыбались мне и подмигивали, я играла их любимые мелодии. Мы вместе обсуждали погоду и музыку, и никогда не трогали веру и политику.
Одним из постоянных гостей кафе был отставной служащий, которого жизнь изрядно потрепала. Он очень сблизился в общении со мной. А еще он прекрасно танцевал американские танцы. На тесной сцене он учил меня, до этого, незнакомым мне элементам. Мы танцевали с ним по вечерам, публике было по душе это развлечение, и администратор позволял нам танцевать часами под музыку из старой аппаратуры.
Годы летели, я становилась душой мелкого паба, вывеска которого порою просто не замечалась прохожими. Мои дни были, с одной стороны, монотонными. С другой стороны, я чувствовала от них неистовую радость, наслаждение.
Наслаждение было прервано:  паб закрывался. Персонал уволили, а публика, как мусор, была разбросана жестоким ветром по пустырю. Пустырю выжженной травы. Все, что осталось,  - навсегда затихшие шутки и смех, и американские танцы. Те, кто каждый вечер заказывали в прокуренной комнатушке вино, исчезли бесследно.
Я все чаще проводила время на могиле у матери. Зарабатывала, играя на похоронах. Русло жизни поменяло направление. И что оно мне сулило, я еще не знала.
Поздно вечером я возвращалась домой. Все события пронеслись предо мной мгновенно: дорога, ребенок, фары, скорость, колеса, помутнение сознание, девушка на выжженном поле.
Я очнулась в больнице. Сразу же нахлынуло чувство дежавю. Рядом возились медсестры, говорили о переломе и сотрясении мозга. Еще я слышала мужской голос, утверждавший, что покроет все расходы. И руку. Я помню прикосновение руки – горячей, нежной, маленькой.
Когда я полностью пришла в себя, мне все разъяснили: у меня страшный перелом, я обречена лежать на вытяжке в больнице не менее 4 месяцев. И мне обещали, что ко мне будут приходить каждый день. Ребенок и его отец.
Ребенок был сиротой, его отец потерял любимую в автокатастрофе, и называл меня ангелом, спустившимся с небес и даруя Божью милость, спасая сына от неминучей гибели. Я же, не видела в этом геройства, хотя осознанно понимала происходящее.
Что последовало далее? Выписка из больницы, встречи с новым знакомым. Чувство благодарности у него перерастало в чувство симпатии. Я не сопротивлялась новой привычке…

Далее на стене висит наше общее фото. Потом фото ребенка, для которого я всю жизнь оставалась Ангелом. И трогательная надпись его рукой, его первая надпись: «Спасибо за жизнь, Ангел».  Еще на стене висела картина  супруга Лауры: «Улетает птица». На ярко-огненном фоне пылающего неба, над зеленым утесом, возвышавшимся высоко над уровнем моря, парила чайка. Картина кричала так , как птица, улетающая вдаль и улетающая навсегда. Супруг подарил картину в знак благодарности, и даже не догадывался, что она станет роковым отображение сущности самой Лауры.

…Мой новый мир состоял из, неведомой мне ранее, роли матери и жены. Муж писал картины в мастерской, я занималась с ребенком. Нельзя сказать, что я хорошая мать, но я стремилась к взаимной любви с ребенком. Я внесла ему мысль, что всегда буду рядом, и пока я жива, и когда меня не станет. Я стала Ангелом нашему ребенку.
Годы летели, они уносились безвозвратно. Я с легкой горестью вспоминала прокуренный паб и часто ходила на старое место с прекрасным чувством ностальгии.  Вечерами я играла на флейте, муж писал картины, мой воспитанник получил высшее образование инженера и уехал работать по контракту в Нью-Джерси. Спокойные, размеренные дни без счета календаря и часов стали моей жизнью. Я и сама стала пассивной. Книги и флейта – все, что занимало в моей душе место.
С каждым днем я видела новые морщины, и старую улыбку девушки, которая грезила о балете. Да, он оставил на мне клеймо, выжженное на сердце огнем.
Спустя десяток лет я похоронила своего супруга. Теперь я осталась одна, совершенно одна. За три года до потери мужа я перенесла смерть Друга. Воспитанник? От него не было вестей, с его первого и последнего письма, где он писал кратко: «Все хорошо – работа, жилье, страна. Я в порядке. Не волнуйтесь». На письмо с известием смерти отца я не получала ответа. Телефонных контактов у нас не было. Я все же надеялась, что он помнит обо мне, о Ангеле, подарившем ему жизнь.
Я начала все больше гулять на природе вдали от людей. Я поняла, что за всю жизнь мне не хватало единения с природой и миром. Я жила в нем и жила отдельно… Я продала нашу общую двухкомнатную квартиру и купила маленький однокомнатный домик на краю города, у самого леса. Цены здесь были ничтожно низкими, не было спроса. Я же наоборот радовалась приобретенному отчуждению и буйной зелени вокруг…

Лаура стояла у окна и наблюдала мерцание темной зелени, глубоко вдыхая прохладный воздух.