Романтики, часть третья. Встреча с Севастополем

      

                Романтики
                Часть  третья. 
                Встреча и прощание с  Севастополем
                1
      Ранним утром теплоход  входил в  севастопольскую бухту. Теплое и чистое солнце поднималось над Константиновской крепостью, пронизывало  и разгоняло дымку сизого тумана, повисшую над Артиллерийской бухтой, Корабельной стороной и далеким, невидимым сейчас Инкерманом.  И по мере того, как «Колхида», сбросив ход, медленно и осторожно скользила по бухте, приближаясь к  морскому вокзалу, все отчетливее становились контуры отдельных зданий на берегу, очертания собора и памятника над городом  да башни на  Павловском  мысу – стрелке Корабельной стороны.  А  впереди, прямо по курсу, сквозь бледное марево тумана  проглядывали темно-серые громады крейсеров на внутреннем рейде,  будто вплавленные  в синь огромного залива. Вот уже и Николаевский мыс  Южной бухты с вышкой  навигационной службы и водной станцией флота, а за ним – Графская пристань и пассажирский морской  порт… «Колхида»  тихо подошла к стенке причала.  Произвелась швартовка, машины застопорились.
         
       Приход судна в Севастополь был куда скромнее и незаметнее, чем  проводы в Одессе. На берегу не было шумной толпы,  стояли лишь небольшие группки встречающих. Да  и на самом теплоходе многие еще не успели толком проснуться и подивиться  происходящему; в Севастополе сходили  совсем немногие.  Алексей с Наташей уже взяли из камеры ее вещи и теперь стояли на пассажирской палубе по правому борту, наблюдая за швартовкой корабля. Когда  спустили трап,  они вслед  за дежурным  и палубным матросом  первыми сошли на берег.  Было еще только четверть  восьмого.
Небольшая и тихая  площадь у Морского вокзала  встретила их щебетом птиц  в  зеленой кроне деревьев и  странным малолюдьем… Утреннее нежаркое солнце наполняло ее  нежным,  ласкающим светом и каким-то несказанным умиротворением.  Огромные,  поднявшиеся после войны тополя в глубине площади обступили  невысокое и уютное здание вокзала с обширной верандой на весь пролет второго этажа. Наши путешественники зашли в безлюдное и гулкое здание и закрыли вещи  в автоматической камере хранения.  Вышли на улицу.  «Пойдем скорее,  у нас не так много времени.  А надо столько увидеть… - сказала Наташа.  – Я хоть чуть-чуть покажу тебе город, - не такой туристический, как показывают экскурсоводы, и не один лишь Приморский бульвар да Большую Морскую, которые все приезжие и принимают за город… Сколько на твоих?..» - и она  увлекла друга к выходу.  Отправление «Колхиды» назначено на 12.00;  до отхода судна у них в распоряжении оставалось четыре часа с небольшим.

       Они стали подниматься в город. Пирамидальные тополя и развесистые платаны, оторвавшись от здания вокзала, задумчивой шеренгой выстроились вдоль дороги-аллеи  и провожали их  до самых ворот на выходе из порта. Вот и площадь Нахимова.  Белоснежная  арка Графской пристани словно обрамляла уходящий вдаль синий простор  севастопольской бухты. Постояв  тут несколько минут,  они по кромке площади направились к улице Ленина  вдоль стены, отделявшей  ее  от порта,  с такими же могучими разросшимися  платанами, акациями, каштанами.  В этот час рабочего дня город жил своей привычной жизнью. Навстречу им к катерным причалам Графской пристани со всех  сторон спешили люди,  кто на Северную,  кто в Голландию.  Троллейбусы  с легким шуршанием шин проходили  по площади мимо памятника Нахимову.  Из-за стены порта из Южной бухты прилетали натужные гудки судов и рабочих буксиров. Залитая солнечным светом, свежая и чистая, сегодня площадь не казалась Алексею  ни торжественной,  ни особенно нарядной или слишком оживленной, как в дни праздников, а была простой и удивительно знакомой, словно в  родном городе.  И все равно, во всем ее  облике чувствовалось нечто возвышающее,  величественное,  ощущалось  веяние истории,  неумолимый след событий,  прошумевших над этой землей. Ведь совсем рядом,  на Приморском бульваре,  в каких-нибудь полутораста-двухстах метрах отсюда, у самой кромки берега находился известный всему миру  памятник затопленным кораблям, над площадью зеленым оазисом возвышался холм Матросского бульвара с памятником  командиру легендарного брига «Меркурий» капитан-лейтенанту Казарскому, а у подножия холма, в тени деревьев,  у мемориальной  стены защитникам города в Великую Отечественную войну горел  вечный огонь… Великолепная эта площадь с Графской пристанью и зданием старого штаба Черноморского флота, с изумительным по исполнению памятником великому русскому адмиралу в центре была, несомненно, сердцем города-героя, его духовной цитаделью, хранительницей исторических и нравственных традиций народа. – Она как-то незаметно и властно напоминала путешественникам,  всякому приходящему сюда  о событиях  давней  и  недавней  истории страны,  о героическом  и  полном проявлений высокого духа  характере  этого единственного на земле,  неповторимого города.
          
       - Видишь, какой у нас чудесный памятник Нахимову, - убежденно, с явной гордостью говорила Наташа, пока они  огибали площадь. – Больше нигде в мире, я уверена, и во всей стране нет такого!  Это мой самый любимый  памятник  в Севастополе.  Правда  ведь, очень красивый и торжественный!?.

       - Да, конечно… - искренне согласился Алексей.  – Без него вся площадь была бы, наверное, какой-то незавершенной, пустой,  вообще не такой выразительной… -  И поинтересовался: - А когда его поставили, в наше время?  И кто автор или скульптор, ты не знаешь?..
       - Да, в наше,  вскоре после войны… Здесь же все было разрушено, еще хуже, чем у вас в Новороссийске. А в каком году, не помню, меня тогда еще не было, - пошутила Наташа. – А скульптор, по-моему,  Томский… Вот гениально создал, да? На века! Я когда  прочитала о жизни Нахимова, о тех сражениях, в которых он участвовал, о его победах и заслугах перед  Россией, - поняла, что даже таким исключительным памятником можно выразить только частицу великой благодарности всего народа, которую он заслужил. Подожди, сегодня мы с тобой еще побываем  у места,  где он похоронен…
      - А мы успеем? – Алексей невольно взглянул на часы.

      -Успеем, не волнуйся. Это недалеко отсюда… А ты был когда-нибудь на Малаховом кургане?  - Хорошо, - услышав утвердительный ответ,  удовлетворенно заключила она. – Жаль, что у нас так мало времени, а то б   мы  съездили и туда. Там всё так  торжественно-грустно, и всё говорит о днях обороны Севастополя. И там указаны места на бастионах, где погибли  Нахимов  и Корнилов…   
      
      Они уже углублялись в улицу Ленина.  Прошли  какое-то административное здание, массивное и помпезное,  с  милиционером у парадного входа,  а еще через  здание и Дом  офицеров флота, и  оказались у  небольшого, всего в один этаж,  ажурного строения из белого инкерманского камня.  Даже среди многих севастопольских  красивых  построек и зданий это привлекало  внимание своими точными, выверенными пропорциями, изяществом  лепки на фронтонах большом и малом, стройностью колонн.  Это было здание Музея Черноморского флота. Тяжеленные  литые  старинные пушки, снятые и перенесенные сюда  с бастионов Крымской войны,  будто вросшие в землю  у стен Музея,  живо напоминали о первой обороне Севастополя.  Время здесь словно возвращалось назад, на столетие…
      
    - Когда будешь снова в Севастополе, сходи сюда,  в Музей, посмотреть. Здесь много чего интересного, - посоветовала Наташа и уже тянула Алексея дальше.

                2
     Миновав центральный книжный магазин, они свернули налево,  в тенистый и симпатичный проулок перед фасадом городского банка. Он оказался коротким и куцым, как тупичок, но в конце неожиданно поворачивал и переходил  в улицу, обрамлявшую склон Южной бухты и идущую вдоль нее по высокому берегу. Тихая, незаметная  улочка эта носила громкое имя великого русского поэта Лермонтова  и была застроена лишь одно- и двухэтажными домами. За ними по левой стороне угадывался крутой спуск к морю. Здесь Алексей точно никогда не был. Скрытая более поздними и более высокими строениями, словно потерявшаяся в самом центре города, улочка эта пленяла своей патриархальностью и скромным, почти провинциальным видом.  Здесь трудно было представить, что справа за этими домишками, в каких-то трехстах метрах  проходит одна из центральных улиц города с  респектабельными, нарядными  зданиями, скверами и памятниками. И все же она вписывалась в его центр естественно и органично, как старые улочки существуют в центре Москвы. Своим существованием, всем своим обликом она напоминала вам        о  довоенном, старом городе, воспетом в рассказах Грина и Куприна.  – Маленькие восстановленные домишки с уютными закрытыми двориками и наружными железными лестницами на  веранды вторых этажей, палисадники, засаженные цветами и кустами сирени,  молодые еще орехи и раскидистые  ленкоранские акации возле домов, вдоль тротуара, - вот,  казалось бы, и все примечательности этой скромной, неприметной улицы, каких немало в южных, причерноморских городах, больших и малых.  Но главной ее достопримечательностью, притягивающей художников и поэтов,  был,  вне сомнения,  открывающийся отсюда вид: слева, за стеной деревьев и кустарников, цепляющихся за склоны крутого, почти обрывистого спуска  к морю, развертывалась яркая и пестрая, живописная панорама всей Южной бухты, врезавшейся вглубь города на полтора километра, от Николаевского и Павловского мыса до железнодорожного вокзала.  Стоило пройти еще немного вперед, и бухта открывалась перед глазами целиком, - широкая и своеобразная, не похожая на другие бухты города.  А вся узкая полоса берега вдоль нее  была густо заставлена кораблями всех классов и ведомств, стоящими у стенок и причалов судоремонтного завода и в плавучих доках, подъемными кранами, усеяна сотнями мачт, надстроек, антенн и труб. Чего здесь только не было: и могучий крейсер, стоявший на ремонте в заводе, и стройные, стремительные эсминцы и сторожевики,  белоснежные пассажирские и прогулочные суда, черные и длинные, округлые, как сигары, корпуса подводных лодок и какое-то исследовательское судно, баржи и вечные портовые трудяги-буксиры,  десятки других судов самого разнообразного назначения. И хоть Алексею все это было хорошо знакомо по родному новороссийскому порту, все же вид самой бухты, редкой по красоте и живописности,  удивил его.   В ней неотразимо сказывалось  очарование старого Крыма.
        Они шли по самому краю склона, где слева уже не было домов. Панорама бухты и противоположного берега с корпусами завода  и зданиями Матросского экипажа и Лазаревских казарм открылась взору.  Улица окончилась так же быстро, как внезапно началась. Справа от нее, в  тишине зеленого сквера одиноко возвышалось довольно внушительное, строгих прямоугольных форм здание. А за ним, через улицу, уступами уходил куда-то наверх  и  терялся в зелени деревьев маленький и необычный, будто декорация в театре,  переулок.
      
      - Это –  Дворец культуры строителей, - показала Наташа. – А там, через дорогу, наверх уходит улица Марата,  видишь?.. Да мы на ней стоим, в самом начале.  Вообще здесь все здорово, правда?..

       Место здесь было действительно живописное.  И Наташа призналась:
      - Я всегда готова приходить на эту улицу уже только за то,  что она названа в честь Лермонтова!.. Хотя такому человеку можно было бы посвятить какой-нибудь большой новый проспект или бульвар, широкий и красивый, а не эту глухую, никому не известную улочку.  На ней когда-то могли жить контрабандисты,  герои  из «Тамани»…        Но, может,  когда-нибудь и здесь построят прекрасные современные здания  вроде лучших послевоенных,  таких, как на Большой Морской и на Нахимова… А вид на бухту останется; внизу проложат дорогу вдоль всего этого берега, и тогда в городе будет еще одна замечательная набережная – набережная Лермонтова… - Наташа мечтательно помолчала  и  с сомнением закончила:  - Только когда это будет ?!.
                3
       По дорожке на краю склона они прошли мимо сквера, постояли у памятника комсомольцам и двинулись дальше по аллее из старых каштанов. Эта аллея, пробираясь между небольшими домами,  привела их  к  круглой белоколонной  беседке в сквере Пушкина. Скамейки в тени деревьев располагали к отдыху и неспешной беседе. Но в этот час в сквере никого еще не было; лишь троллейбусы у них за спиной проезжали  по кругу небольшой площади, щелкая электрическими пускателями. А место здесь было, как отличная смотровая площадка – отсюда было особенно хорошо разглядывать противоположный берег с корпусами завода,  и взор охватывал всю Южную бухту до самого ее окончания  у железнодорожного вокзала.
       
      С другой стороны площади было небольшое кафе, и они решили заглянуть туда. В нем располагающе пахло кофе и горячими сосисками, и они с аппетитом  позавтракали. Наташа нет-нет да взглядывала на часы: время уходило слишком быстро, быстрее, чем  ей хотелось.  На эту прогулку по городу у нее были большие замыслы, но из-за ограниченности времени приходилось на ходу изменять их. Было уже девять, и она  решила, что покажет Алексею лишь некоторые заветные уголки здесь, вблизи  центра.  Он же согласен был на любой ее план.
               
      - Пойдем теперь сюда, - предложила она и повела его к одному из выходов  с площади, туда,  где  за  стеной деревьев  терялась уходящая наверх, к невидимой отсюда вершине города,  широкая лестница. У подножия холма  яркими красками цветов пестрели обширные клумбы,  разделившие нижнюю часть лестницы на два  пролета. Они стали подниматься в гору. Сквозь старые камни лестницы пробивались отчаянные ростки зелени.  И по мере подъема  сменяли одна другую обширные и уютные, укрытые террасы  с расположенными  в тени деревьев скамейками для путников. Добротные здания, будто вросшие в склоны горы, обступали лестницу слева и справа и поднимались к вершине последовательными уступами, образуя рельефную архитектурную композицию. Здания эти построены были вскоре после войны и резко отличались от типовых  проектов последующего времени своим индивидуальным обликом.  Возведенное в согласии с рельефом склона, каждое из них имело свой  особенный, не похожий на другие, колорит и несимметричный  рисунок, свои линии балконов и колоннад,  разноярусных крыльев и лестничных  пролетов, и подъезды, расположенные на разной высоте.  Изящные, порой кокетливо-нарядные лоджии, щедро увитые виноградником и плющом, белые фронтоны и портики этих зданий, узорная  лепка карнизов – все здесь трогало и удивляло своеобразием и красотой, звучало напоминанием, симфонией старого и вечно молодого, неумирающего искусства. С изменчивой игрой света и теней все это производило впечатление  каких-то старинных, хранящихся в лабиринтах памяти, дворцов и чем-то отдаленно напоминало Алексею античные здания из учебников истории.  Людей в этот час почти не было видно, но окна и двери балконов были открыты навстречу утреннему солнцу. На лоджиях, балконах и беседках над  входами спели виноградные гроздья и, пронизанные светом, сияли как янтарь. Все в этом благодатном месте вызывало у Алексея ощущение очарования и загадочности, словно он  по волшебству оказался вдруг в какой-нибудь далекой солнечной стране, в каком-то неведомом  и  все  же непостижимо знакомом, очаровательном городе, - где-нибудь в итальянской Кампаньи или Лигурии, а может, в старых гостеприимных  испанских городках на берегу  Средиземного моря, в каком-нибудь Аликанте или  Малаге… Невольно он вспомнил рассказ Наташи о необыкновенном притяжении Севастополя,  этой гордости всей России,  о его удивительной магии, и свои собственные воображаемые картины  гриновского Зурбагана,  романтические и яркие. Сама же волшебница, будто проверяя свои мысли и надежды, быстро взглядывала на Алексея, и на лице ее простосердечно отражалось нетерпеливое восхищение: «Ну как?..»
       
      И вот последняя терраса, последний пролет лестницы.   Они оказались наверху, на тихой улочке этого мирного, безмятежного оазиса в самом центре, на макушке города.  Редкая машина проезжала тут,  и улицы  умиротворяли  своей безлюдностью и отсутствием суеты.  Дома здесь были и такие же, как внизу, на главных улицах, но чаще невысокие,  двух- и трехэтажные,  и тоже белые и нарядные; они чередовались с одноэтажными индивидуальной постройки. Их стены щедро обвивал плющ,  а  в палисадниках среди кустов полыхали там и сям желтые и ярко-красные пятна роз.
          
       Они пошли по Советской, чисто прибранной, опрятной улице. Какие-то дома и целые усадьбы были укрыты от нескромных глаз высокими заборами. «Здесь живут разные начальники и командующие», - сказала Наташа. А за перекрестком справа, в глубине тенистого сквера  Алексей увидел строгое,  торжественно-молчаливое  и  будто  безлюдное  здание с порталом,  очень напоминающее изображения древних греческих храмов.

      - Раньше здесь был  городской драматический театр, - пояснила Наташа. -  Теперь он переехал  в новое здание на Приморском бульваре, ты его знаешь. Пойдем дальше, нам еще много надо посмотреть, - и она опять взглянула на  часы.  Была уже  половина десятого … 
                4
       Они двинулись дальше. Справа за длинным каменным забором  и современной типовой пятиэтажкой, построенной  на террасе ярусом ниже, а потом за невысокими домами  видны были далекие очертания берегов за синью огромной северной бухты.  А вот и улица Марата, круто уходящая вниз, к Южной бухте, откуда они  видели ее  недавно, с час назад.  Короткая, перерезанная  уступами, а  внизу узкая,  зажатая с двух сторон стенами зданий и голая, без единого деревца, - там она больше походила на каменное ущелье; а здесь, наверху, улица вся была в зелени деревьев и напоминала лестницу, по которой они  недавно поднимались на холм.
 
      Прошли еще немного,  и по короткому маршу всего в два уступа между зданиями, в густой тени деревьев поднялись наверх, к выходу. Там перед ними внезапно открылось свободное  и полное света пространство со старинным собором и площадью за ним.  Алексей никогда  не был здесь раньше, хотя и собор, и памятник Ленину,  воздвигнутый на горе,  много раз видел с моря,  при подходе судов к городу.
            
    - Это, после Малахова кургана, самое святое место в Севастополе…  Про себя я называю его Священной горой! Здесь, в Соборе, захоронены  великие русские адмиралы  и многие герои Крымской войны. Жаль, что его  всё никак не восстановят после Отечественной войны…
      Они подошли к самому Собору.  Мощные и белые когда-то стены его из инкерманского камня почернели от времени,   и на их плоских гранях зияли страшные раны  от разорвавшихся снарядов и бомб; ступени на входах в храм  полуразрушены,   купол собора пробит  и наполовину завален;   на всем  были не залеченные следы минувшей войны.  Поставленная наскоро жидкая изгородь окружала собор, отделяя и отгораживая его развалины от остального,  обновленного и восстанавливаемого  мира вокруг.  Среди этих развалин, обрушившихся  камней  и обломков стен собора в отгороженном дворике росли старые, тоже израненные деревья… И все равно, полуразбитый и почерневший от войн и лиха,  храм этот в самом сердце города не омрачал его облика, не подавлял путника своим видом и огромностью, своим почтенным возрастом.  Безлюдный и молчаливый в своем торжественном величии и спокойствии, он хранил в  могучих выстоявших стенах  историю всех войн и революций, пронесшихся над этой землей и выпавших на его долю, да нескольких десятилетий безверия. В величии и незыблемости собора, в мощных мраморных колоннах главного входа, в мемориальных стелах на двух его боковых стенах была заключена  неотразимая притягательная сила, какое-то магическое воздействие. И  не казалось таким уж невероятным чудом, что собор хоть и пострадал, но все-таки уцелел, не погиб в войну, не исчез вовсе  среди всеобщего хаоса развалин полностью разрушенного города!..

     Они обошли собор с трех сторон, и Алексей прочитал  надписи на мраморных плитах, принайтовленных  по две  к боковым стенам здания, тоже испещренных выбоинами и еще    более потемневших от времени.  На них еще в прошлом веке были высечены  имена легендарных русских  флотоводцев, захороненных здесь в Крымскую войну. На почерневших, избитых пулями и осколками снарядов стелах можно было прочитать:  «Адмирал Михаил Петрович Лазарев,  Вице-адмирал Владимир Алексеевич Корнилов,  Адмирал Павел Степанович Нахимов,  Контр-адмирал Владимир Иванович Истомин».  Славные  эти имена многое говорили об истории России и Черноморского флота, о героях Наваринского  и  Синопского сражений,  тяжелых  испытаниях и потерях   Крымской войны,  о  великом флотоводце Лазареве  и его учениках,  погибших при обороне Севастополя,  на  Малаховом кургане,  и  похороненных  здесь…
     Наташа рассказала,  что храм этот  воздвигнут в их честь еще в прошлом веке, и в народе его стали называть усыпальницей адмиралов…
          
     Алексей благоговейно молчал. Как он до сих пор мог не знать этого, не бывать здесь?!.. – Вот она какая, легендарная  и почти неизвестная усыпальница.  Почему об этом священном захоронении нигде не говорится? - ни в одном справочнике, ни в одном путеводителе по Севастополю  ему не попадалось упоминания о захоронении в   этом соборе. А рассказать об этом ему было некому… Теперь он мог лишь благодарить судьбу за то, что ему достался такой  знающий и увлеченный гид.
                5
      
      С левой стороны собора начиналась огромная площадь; с двух сторон ее обступили  густые каштаны, выросшие после войны. А посреди площади, в отдалении от собора, обращенный к морю и видный при подходе к городу,  возвышался огромный памятник вождю.
      Наташа и Алексей отошли в каштановую аллею и присели на скамью. Отсюда было хорошо видно  всю площадь и спуск вниз,  к огромной морской панораме города,  а  вдали -  вход в севастопольскую бухту.  Небо над головой было синее-синее, как на картине, а листья каштанов еще не тронуты осенью,  и поднимающееся  солнце все сильнее заливало светом  и площадь с памятником,  и высокие здания, окружающие ее,  и старые стены молчаливого собора…
      
      Здесь и впрямь было чудесно, и не хотелось  покидать это место. Они сидели и не спешили уходить, точно были местные жители, как будто каждого из них впереди еще не ждал дальний путь!  Наташа знала, куда вести его в этом городе  и  что показывать гостю,  чтобы  поразить и очаровать его Севастополем. Она понимала состояние Алексея  и, видя,  что замысел ее удался, с сияющими глазами спросила:  «Тебе здесь нравится?!. -  и, услышав ответ,  торжественно  призналась: -  Это одно из моих самых любимых мест!  Здесь ко мне всегда  приходит  успокоение  и  душевное равновесие,  какая-то  гармония,  что ли… С  этого холма      всё  так  хорошо  видно – и море,  и  город.  Сейчас пойдем,  и ты увидишь…»
      
      Алексей  в эту минуту почему-то подумал, что если бы они с Наташей оба жили в Севастополе, то встречались бы непременно здесь,  на этом прекрасном месте.  И сказал об этом.
      
     - Да, конечно!..  Если бы мы жили здесь, то смогли бы встречаться, ну хоть иногда… -  подтвердила  Наташа.   Она помолчала, раздумывая. - Когда-нибудь, в будущую встречу, если повезет, я покажу тебе Севастополь во  всей его красоте,  с его дивными, самыми сокровенными местами и уголками,  как в Зурбагане и Лиссе,  - с гордостью  пообещала она. – Знаешь, ведь Севастополь – это мой город, хоть я  и  не родилась в нем.  Я привыкла считать его своим  городом, и никогда бы не хотела надолго расставаться с ним.  Где-то в глубине души я чувствую, что родилась для него. И хотела бы, чтобы он все же был моим родным городом… Мне всегда становится горько при мысли,  что надо будет уезжать из него, рано или поздно придется расстаться с ним!  Это какая-то ужасная несправедливость…          
      
      Пока она говорила это,  Алексей размышлял о том,  как  здорово,  как чудесно было бы жить с Наташей в этом  сказочном городе!.. - об этом  можно было лишь мечтать.
      
      Наконец, они поднялись и пошли дальше. Алексей еще раз оглянулся на собор и увидел:  пронизанные солнечным светом,   застыли в шеренге возле стен собора,  как  в почетном  карауле,  молчаливые  и строгие  тополи.
          
       На широкой площадке у памятника Ленину они остановились: отсюда, с возвышения,  открывался  необыкновенный вид.  Белокаменный город был весь внизу,  под ними,  и охватывал огромную чашу бухты узорчатым полукольцом.  Вход в бухту с моря и вся искрящаяся на солнце  голубая ширь,  белые стены обеих  крепостей и застроенные кварталы на противоположном берегу,  на Северной стороне,   корабли на  внутреннем и  внешнем  рейдах – всё  было видно отсюда,  как на ладони.  А море до горизонта  в этот час  казалось расплавленной  и застывшей лазурью.               
                6
       А гид увлекала Алексея все дальше.  Они стали спускаться по узкой и крутой лестнице, названной улицей Свердлова. Стиснутая высокими домами, заросшая кустарником и тянущимися к свету деревьями,  она походила на небольшой горный спуск и заставляла на минуту забыть о широких проспектах и просторных улицах,  о людском потоке  и движении машин... Преодолев этот затерянный путь, они вышли в город  и,  миновав широкую площадь с семью углами, распахнутую на все стороны и слившую воедино сразу несколько улиц и проспектов,  по короткой и нарядной улочке Айвазовского спустились к морю,  в Артиллерийскую бухту.  Отсюда и Алексеевская, и Константиновская  крепости, и боновое ограждение входа в главную севастопольскую бухту казались уже совсем близкими. – «Пойдем,  я покажу тебе чудные места у моря… Ты такого не видел.  О них не все знают…»
Они обогнули Артбухту  и,  пройдя пространство городского оборудованного пляжа,   выбрались на простор дикой, необжитой прибрежной полосы.  Невысокий обрывистый берег, нагромождение белых скал и  небольшие, неглубокие бухточки с прозрачной  водой  да нежное утреннее солнце  создавали ощущение  обетованного,  заветного уголка  вдали от шумного города.  –  Столько во всем вокруг было покоя  и умиротворения,  неповторимого очарования! – Укрытый от всех,  затерявшийся в городе  невысказанный мир…  И  это  всего в каких-нибудь пятнадцати-двадцати минутах ходьбы от Артиллерийской бухты  и центра города,  от его оживленной,  незатихающей суеты.
 
      Они выбрали уединенную бухточку,  безлюдную и тихую в этот ранний час. Лишь вода нежно плескалась внизу о камни, да изредка доносились крики чаек. Напротив них, через залив,  четким рельефом белели  стены крепостей. Спустившись к  берегу, они присели на большой камень. Вода была такой прозрачной,  что на  несколько метров  вперед было видно дно с небольшими камешками и водорослями.  «Ты можешь искупаться, - сказала Наташа. –  Я всегда прихожу сюда, в эти бухточки, когда летом или осенью приезжаю в Севастополь».
Этот затерянный тихий уголок опьянил Алексея своей неожиданностью и красотой окружающего мира.  Здесь он совсем потерял ощущение времени, как будто в порту не стоял ожидавший его корабль, и ему никуда не нужно было отправляться сегодня.  И так хотелось еще долго-долго оставаться здесь,  в этом городе,  в этих удивительных местах.  Наташа, точно почувствовав его желание, стала рассказывать:
            
    - Но это далеко не самое красивое побережье у нас в городе. – Есть еще Учкуевка, вон там,  за заливом или со стороны моря;  там большущий песчаный берег, сплошной пляж. И еще есть очень живописный берег у Херсонесского музея, - ты там не был?.. А на мысе Фиолент вообще красота неописуемая,  дикая природа вокруг.     А еще есть Балаклава, неповторимая страна очарования… И много других чудесных мест в окрестностях города. Но туда добираться везде нужно время, а у нас его так мало! А побывать только здесь, в этой бухточке, - слабое утешение за то, что мы с тобой не увидели сегодня. Хочу верить, что когда-нибудь ты еще увидишь Севастополь больше…
      
      Наташа посмотрела на часы: «Нам скоро уже пора обратно,  возвращаться в порт,  а то  наш теплоход уплывет без тебя!.. А ты, когда он будет выходить из бухты, посмотри сюда, на берег,  и увидишь вот эту бухточку,  где мы сидим сейчас с тобой;  и попытайся представить  тогда, что я здесь  одна и смотрю на море,  провожаю уходящий корабль.  Сколько раз  так бывало раньше… Но не так, как сегодня!.. Пойдем потихоньку,  уже время.  Как ты читал  сегодня утром в море, еще перед рассветом?..  «…Отходят от причалов корабли…  И в каждом уплывает в неизвестность  надежда чья-то,  молодость уходит…»               
      Они пошли обратно,  к Артиллерийской бухте. Ощущение близкого, неумолимо надвигающегося расставания  охватило  обоих . И чтобы Наташа не заметила его волнения,  Алексей заговорил, что благодаря ей он узнал Севастополь намного больше,  чем за все свои прежние посещения,  что раньше он никогда не был во всех тех местах, которые она ему показала сегодня, не видел всех этих пленительных уголков и, оказывается, совсем не знал города,  не мог  по-настоящему почувствовать его своеобразие  и  красоту.
    
      В самом деле,  получалось, что Алексей  не знал Севастополя,  хоть и много бывал в нем.  Раньше он знал лишь порт с его службами,  Приморский бульвар и площадь Революции с гостиницей «Севастополь»,  в которой не раз останавливался,  да новый рыбацкий район в Камышевой бухте.  Ну и еще, конечно,  Морской завод на Корабельной стороне и Северный док. - Вот, пожалуй,  и все его привычные места в Севастополе. О тех же, которые ему показала Наташа,  он и представления не имел, хоть и были  они все почти рядом,  рукой подать от порта… А оказалось, - стоило только свернуть с великолепных проспектов и бульваров в сторону,  в переулки, в извилистые крутые улочки  и  заросшие в кроне деревьев лесенки, - и ты попадал в царство неповторимой гриновской мечты!..
    
     Выслушав признание Алексея,  Наташа с гордостью объявила:
     -  Это еще не все!.. Жаль, что у нас было так мало времени,  а то бы я  показала тебе  еще много интересного.  – Было бы у нас  ну хотя бы  два или три дня,  мы бы побывали с тобой  и в Балаклаве, и в Херсонесе, в Голубой бухте и на Фиоленте,  и на Северном Братском кладбище,  где могилы воинов первой обороны Севастополя… А в Балаклаве  и дальше за ней  всё так необыкновенно  красиво,  всё так заманчиво:  и сам городок,  где жили герои Куприна,  как ожерельем охвативший синюю бухту,  со старинной Генуэзской башней на вершине скалы,  и особенно живописные горные склоны Инжира  к  востоку от Балаклавы.  Я бы очень хотела, чтобы ты увидел  все это хоть раз;  и тогда всю жизнь потом стремился бы вновь оказаться там… Ну, а пока,  на сегодня, – принимай вот эту бухту   с паромами и катерами,  эту набережную  с видом  на крепости и старый собор на горе,  где мы  с тобой были…
    
     Они шли по набережной в сторону Приморского бульвара мимо гостиницы «Севастополь».   Тут всё уже было знакомо Алексею.  Вот и великолепное здание драматического театра  Луначарского...  Они прошли рядом с театром, полюбовались его торжественным,  праздничным фасадом.  Не ускоряя шаг,  миновали тенистый сквер из огромных  платанов и акаций  и  вышли к прекрасному Дворцу пионеров.  А  вот и  небольшое  трехэтажное белокаменное здание  Института биологии Южных морей. Пройдет несколько лет, и у входа в здание будут установлены  памятники двум выдающимся русским ученым - основателю Севастопольской морской биостанции Миклухо-Маклаю и ее первому директору, академику Ковалевскому. 

     До порта осталось совсем немного,  каких-нибудь несколько минут ходьбы.  Скоро, за поворотом,  они увидят площадь Нахимова,  и всё, - конец  пути!  Круг замкнулся;  часы, отпущенные стоянкой теплохода,  промчались,  как одно мгновение. Алексей  чуть ли не физически  почувствовал,  как стремительно уходит  время,  -  их  встреча подходит к  концу,  и  минута неизбежного расставания  приближается неумолимо. А что их ожидает впереди,   не знает никто. 
      
      Невольно он подумал, что все лучшее, все прекрасное в жизни когда-то заканчивается,  пролетает так быстро. Как будто судьба боится отпустить человеку хоть чуточку, хотя бы маленький избыток счастья.   Через полчаса  теплоход отвалит от стенки,  и всё.  Для Алексея наступали  минуты прощания с Севастополем.               
                7
       Город уже был полон движения,  дневного многолюдья и шума. Повсюду чувствовалось  обилие гостей, туристических  групп и  иногороднего транспорта.  На площади Нахимова на фоне вереницы людей,  спешащих к причалам на катера, выделялись группы туристов,  ведомых своими бойкими экскурсоводами, - одна возле мемориальной стены защитникам Севастополя  с застывшим возле вечного огня юным почетным караулом,  другая  у памятника великому флотоводцу.  Легендарный адмирал стоял на своем  высоком незыблемом постаменте, будто только-только сошедши с корабля или с бастиона,  и спокойно и зорко смотрел вдаль,  на открывающийся перед ним город...
      
     Вот уже  и  вход  на территорию порта,  и знакомая аллея,  и уютная привокзальная площадь. «Колхида» в одиночестве стояла у стенки причала. Трап был спущен, группки провожающих ожидали у высокого борта теплохода.  На нем шла подготовка к отправлению,  раздавались команды по радио.  Все отплывающие собрались   на правом борту судна.  Ждали отправления и с верхних судовых палуб с любопытством взирали вниз  на провожающих,  на все происходящее.

      Времени оставалось  не более получаса,  Наталья рассчитала всё  верно.
      
      - Пойдем,  сходим в камеру хранения,  я хочу взять кое-что оттуда, - попросила она. – Да и, все равно, мне уже надо  забирать свои вещи,  чтобы  не возвращаться в вокзал…
      
      Они вышли из здания с саквояжем и сумкой Наташи.  Она посмотрела на часы:  пора!.. и,  что-то задумав, потащила Алексея к ближайшей скамейке.  «Давай, на минуточку присядем вот тут», - предложила она.
      
      Они сели на скамью.  Наталья открыла сумочку  и,  достав какую-то небольшую книжку в твердом голубом переплете,  протянула ему:
      
     - Алеша,  это тебе… моя любимая. – Возьми на память, - глаза ее счастливо искрились лукавством и нетерпеливым ожиданием.
      
      Алексей взял книгу и с интересом прочитал на обложке тисненое золотом имя автора:  Федерико Гарсиа Лорка.  От неожиданности он не нашел, что сказать,  и лишь благодарил Наташу. А та, видя произведенное впечатление, взяла книжку обратно, достала ручку и, загадочно улыбаясь,  уже писала на отвороте обложки полудетским крупным почерком неровные косые строки.   Дописав,  закрыла книгу  и с  радостной сияющей улыбкой протянула ее Алексею:
      
     -  Я всегда беру с собой в путь какую-нибудь любимую книжку… А в этот раз почему-то взяла Гарсиа Лорку,  он мне очень-очень нравится!  Надеюсь, что и тебе… У него есть такие пронзительные строки; читаешь, и будто он открывает твоей душе то, что ты сам не сознавал или не видел… Жаль, что мы с тобой не знаем испанского! Тогда бы мы почувствовали его стихи еще сильнее.  Но все равно, - читай и наслаждайся музыкой его стихов.  И хотя бы иногда вспоминай наше плавание и  этот  чудесный  день на корабле.  Я все это  никогда-никогда не забуду,  обещаю тебе… Я знаю это!..
    
      Алексей с волнением слушал эти слова и не находил, боялся неосторожного ответного признания. Он лишь  благодарил Наташу, смущенно глядя ей в глаза, и сожалел о том, что не может отдарить ей  ее  сердечный дар.  Он раскрыл книжку; там было написано:
    
     «И тополя уходят, но след их озерный светел... И тополя уходят, но нам оставляют ветер».   И стояла  дата:  Черное море, 30 августа 196… года.
      
      Мгновенный прилив восхищения и признательности овладел Алексеем.  Он снял с руки свои штурманские часы  и протянул их Наташе:
      
    - А это тебе... Тоже на память. - Чтобы не опаздывала на занятия или на свидания... Бери, бери, без всяких отговорок! Они хорошие, и долго еще послужат тебе,  ремешок только сменишь. Ну что ты, не сомневайся! - От подарков нельзя отказываться.  Да ты посмотри, это ведь настоящие морские часы, в них можешь и купаться,  и плавать подолгу.  А еще – будешь следить за временем восхода и захода  небесных светил.  Так что с ними  можешь отправляться в любое плавание... 
      
     Наташа,  почти ошеломленная,  держала в руках подарок и, рассматривая  мудреный циферблат,  благодарно  взглядывала на Алексея:
    
    - Спасибо, Алеша.  Я никогда не буду  расставаться с ними.  И иногда буду представлять,  что  нахожусь на борту какого-нибудь корабля,   ушедшего в плавание… -  Потом  спохватилась:  - Идем, идем,  чтобы твой корабль  не ушел  без тебя!..
                8
     Посадка на теплоход заканчивалась. Палубная команда на своих местах ждала распоряжений с мостика, вахта у трапа нетерпеливо поглядывала на часы  и принимала последних пассажиров.   Людей на  причале  было  немного, меньше, чем столпившихся на борту  пассажиров.  Алексей  с Наташей стояли  в  нескольких шагах от трапа,  и вахтенный сочувствующе поглядывал на них,  но  ничего не говорил.  А когда по трансляции объявили   об отходе и попросили отъезжающих подняться на борт,  он обратился ко всем,   кто еще находился  на берегу:
    
    - Теплоход сейчас отправляется, будем убирать трап! Молодые люди,  вы остаетесь здесь или едете дальше?..
    
     Небольшое оживление среди провожающих,  последние объятия,  поцелуи и рукопожатия,  и последние путешественники пошли подниматься на борт.  Вот  и настала эта неизбежная,  неумолимая минута  прощания…  Что еще можно сказать сейчас,  после всего сказанного за день,  что сделать,  чтобы минута эта  не канула в небытие?..   И как выразить словами  то,  что  боролось сейчас в душе Алексея?..
       
    … И он,  от волнения  не находя нужных слов,  молча стоял  рядом с девушкой,  держал  ее горячую руку в своей  и старался  как можно вернее запомнить ее лицо, такое близкое          и дорогое,  унести с собой ее образ… И лишь когда дежурный снова окликнул их, он в последний раз сжал руку Наташи и выпустил ее,  сказал только: «Не забывай, Наташа… До свидания!..»  А она неожиданно для Алексея  вдруг потянулась к нему  и быстро и смущенно поцеловала его:  « Иди уже!..  До свидания…»
      
     Алексей быстро взбежал по длинному трапу  и прошел ближе к баку. Подняли сходни, отдали швартовы,  и теплоход,  дав задний ход,  медленно,  почти незаметно  начал   уходить от причала.          
    
     Наташа не сразу увидела друга; ее взгляд, отыскивая Алексея, скользил по густой стене людей,  столпившихся у борта. И когда она заметила его,  лицо ее радостно просияло.  Она подняла руку  в прощальном приветствии и пошла по краю причала к концу стенки туда,  куда уходил   теплоход,  и Алексей видел лишь мелькающую и теряющуюся за  деревьями фигурку девушки и взмах ее руки… Наконец, строения порта совсем заслонили вокзал и площадь,  и теплоход,  развернувшись, начал забирать влево, огибая  Николаевский  мыс с вышкой гидрографической службы.  А затем,  выбравшись на простор огромной севастопольской бухты,  «Колхида» увеличила ход и  стала все больше и больше удаляться  от  живописных набережных Приморского бульвара  с четкими очертаниями великолепных зданий Дворца пионеров,  драматического театра  и гостиницы «Севастополь»,  от строящегося на горе, над Артиллерийской бухтой, здания Морского Гидрофизического института.
    
     Алексей  не отходил от борта и всматривался в берег.  И когда, миновав Хрустальный мыс, они проходили мимо изрезанных очертаний Александровской, а за ней Мартыновой бухты, он  старался увидеть,  разглядеть на берегу ту самую  уединенную бухточку,  в которой они  с Наташей  только что побывали.  Ему казалось,  что он все-таки различил ее среди множества других таких же…
 
     Всё. Закончилось для него  невероятное и головокружительное происшествие, каких в жизни Алексея не было. И в душе его сейчас царило какое-то до конца не ясное и светлое, оглушительное  счастливое наваждение.  «...И кто-то машет, машет им вдали, и кто-то помнит, помнит их всегда...»
      
      И лишь когда  теплоход повернул возле мыса Херсонесского маяка и взял курс на юго-восток,  и линии города таяли и растворялись на горизонте,  только тогда Алексей открыл синюю книжку  и снова прочитал написанные рукой Наташи строки.
      
      В них для него было сказано много,  почти всё.  И хотя ему еще предстоял долгий путь домой через порты  Крыма и Кавказа,  путь уже в одиночестве,  - все равно, теперь всё в мире казалось другим, полным важного значения, и ему не страшно было никакое одиночество.  Жизнь прекрасна, когда ты молод, а сердце полно  светлых надежд  и радостных ожиданий.             

                Севастополь, 1969-71