Лесное захоронение

                « Об этом, товарищ, не вспомнить нельзя…»
Р. Рождественский

(Пересказано со слов  ветерана Великой Отечественной войны по воспоминаниям двух участников событий)
     Уважаемый читатель этого воспоминания! Я не могу назвать и эту запись ни одним из видов оформленного литературного творчества.  Это не творчество, а почти стенографическая запись по  рассказу знакомого ветерана, со скупыми ответами на уточняющие вопросы (не по деталям военной хроники) …
                *   *   *
     Иван отпустил удочку. Поплавок уплыл в камыши, а удочка уткнулась с головой в прибрежную воду… Он вдруг без предисловия, будто мы уже говорили о том, что опять накопилось в его голове, начал и не прерывал своего рассказа…
     …. «Тогда, после переформирования нашего батальона  двое суток мы непрерывно двигались к фронту.   Сначала сутки, почти без остановок, тряслись в теплушках на запад. Потом около суток с короткими привалами двигались в прифронтовой полосе, меняя направления, словно маскируя передвижение.   Поговаривали о наступлении, но точно мы еще ничего не знали. Под вечер  почти свалились в какой-то лесной деревушке. Кто где: в хатах командиры и счастливчики из стариков, часть бойцов на сеновалах, а часть по дворам, благо лапника было достаточно.
     Нас подняли рано, собирались по-военному быстро, почти как по тревоге. Завтрак с полевой кухни, вещмешки, амуниция… и в строй. После переклички двинулись по незнакомой просеке вглубь леса. Почти рассвело.  Было росно, и немного туманило.
Около часа мы двигались по просеке, потом неожиданно лес поредел, и открылась большая поляна, удивительно похожая на большой плац, где  недавно пришлось помаршировать около двух часов перед отправкой на фронт.  Вспомнилось  построение, речь полкового комиссара о победах наших войск …  о мести врагу, о преданности советской родине, партии… 
     Наш батальон прибыл, когда на поляне уже выстроилось множество рот, батальонов… Наверное, с дивизию. Никогда не видел столько солдат в строю, только в кино про парад в Москве.  Разрешили укрыться в редких соснах и аккуратно покурить, все-таки прифронтовая полоса.
     При подходе ещё какой-то части нас быстро построили. Прибывшая часть пристроилась на левом фланге.  Это были  отличные от нас солдаты - уставшие, в помятой и уже давно  не стираной форме,   некоторые с повязками на голове и руками на перевязи. Видимо, на переформирование, или с фронта на отдых…  Но с оружием.  Лишь некоторые с интересом смотрели в нашу сторону.  В основном же, сквозило общее усталое безразличие на уже осунувшихся, но перед построением побритых лицах.  Белые наклейки на лицах говорили о порезах при поспешном бритье.   Шум на лесной просеке заставил командира батальона и ротных подтянуть наш строй. На нескольких «студерах» подвезли еще неполных две роты солдат.  Это были все, как на подбор, рослые и крепкие, в ладной форме, аккуратного вида, начищенные сапоги… Видимо, штабная или комендантская рота, а может быть, и  внутренние войска. Разгрузившись, они быстро, как на плацу, заняли место на «третьей» стороне лесного пространства…
Четвертая сторона лесной поляны не была занята вплоть до самого леса, из которого, словно ожидая кого-то, медленно вышли двое военных в пилотках и телогрейках.  Не выходя на открытую площадку, они спокойно присели на корточках  и закурили, будто не замечая множества частей в строю и командиров…
     Просека опять принесла шум приближающихся моторов. Вначале между «фронтовиками» и «щеголями», как их окрестили наши бойцы,  в углу «плаца» появился быстрый штабной «виллис».  По рядам пронеслись команды «равняйсь», «смирно», «вольно».  Затем на «лесной плац» протиснулась полуторка с бойцами,  вооруженными винтовками. Из «виллиса» вышли два командира  в фуражках,  чистеньких плащ-накидках. Сверкнули не по-фронтовому погоны подполковника и майора, накидки приоткрывали ордена, медали…    Рядом с ними с двух сторон оказалась пара автоматчиков  в лихих плащ-палатках, видавших виды.   Майор махнул рукой. Старшина, стоявший на подножке полуторки, тут же отдал распоряжение бойцам в кузове…
     Бойцы с винтовками, спрыгнув с полуторки, быстро организовали коридор, а в нем оказался ранее не замеченный  арестованный,  без погон и ремня с опущенными плечами и головой…  При появлении бойцов из машины двое в телогрейках поднялись и, перешагнув какую-то яму перед лесом, быстро переместились к  правофланговой роте.
     Команда с винтовками наперевес медленно отконвоировала арестованного к яме, через которую только что перешагнули двое в телогрейках.  Во всех подразделениях прошло едва заметное  движение.  До меня донеслись, прошелестевшие шёпотом по рядам, слова…  Расстрел… Трибунал…   Конвоируемый стал спиной к яме, лицом к центру поляны.  Конвойные выстроились цепочкой в шагах десяти перед ним с винтовками к ноге.
     Почти на центр поляны вышел майор с двумя автоматчиками, достав из планшета листок бумаги,  он стал  читать.  Стоял он так, чтобы его слышал человек без погон у ямы, фронтовики и наш батальон. Он читал привычно громко и четко.  Помню только о нарушении присяги и устава, о дезертирстве, о трибунале. 
     В голове стучало так, как будто сам был там, у ямы… Человек стоял потупившись в землю, какой-то маленький, хотя с виду был среднего роста, не ниже бойцов из охраны. Он  словно уже отсутствовал здесь, так показалось, когда  один раз, во время чтения, он обвел взглядом небо над верхушками сосен.  Мы все ненавидели предательства и предателей, но в тот момент, может не только у одного меня внутри, глубоко шевельнулось  чувство…  нет, не жалости,  просто… неудобства от происходящего  что ли…
     Майор дочитал текст до конца и, оторвав голову от листка,  закончил словами о том, что приговор трибунала обжалованию не подлежит и после оглашения перед строем части должен быть приведен в исполнение немедленно.
Тогда я еще не осознал суть прочитанного и происходящего. Старшина, командовавший отделением конвоиров,  тут же отдал команду   и   девять бойцов вскинули свои винтовки в сторону приговоренного …
     У меня мысли путались, и почему-то  сердце  стучало так громко, что казалось,  будто его удары слышат стоящие рядом товарищи.
Старшина выкрикнул несколько слов, последним из которых было – огонь…
От залпа с громкими криками взлетели вороны… Раскатилось эхо, и лес на некоторое время замер… 
     Привычный к стрельбе и канонадам, я смотрел на  расстреливаемого… Он почему-то ещё стоял…   Солдаты вытянулись  с винтовками «к ноге».   Над лесной поляной повисла мертвая тишина…  Старшина резко шагнул к шеренге  замерших  солдат. Раздалась быстрая и резкая команда с руганью … Солдаты вновь подняли винтовки, прицелились… Старшина повторил  «огонь»!…
     На этот раз приговоренный  очень медленно, схватившись правой рукой за грудь возле левого плеча,  упал на подогнувшиеся колени…  Солдаты опять стали навытяжку…   По строю прошелся выдох давно удерживаемого дыхания…  Тишина была над всей поляной и только  вскрикивали потревоженные птицы…
     Внезапно появился не замеченный ранее старший лейтенант. Он вытаскивал на ходу из кобуры пистолет и что-то резко сказал старшине,  вытянувшемуся перед офицером.  Приблизившись  к полулежавшему после расстрела приговорённому, офицер дважды выстрелил почти в упор…  Тело откинулось и замерло… теперь навсегда.…   Никто в строю не двинулся и не пошевелился…
     К яме почти мгновенно переместились ожидающие на правом фланге двое людей в фуфайках. Быстро опустив тело в вырытую яму, они ловкими и привычными движениями забрасывали могилу, уплотняя   верхние слои земли  сильными ударами лопат.  Холмик над могилой был совсем небольшим…
    У меня в глазах стояли деревенские похороны, когда над почти зарытым гробом склонялись люди и бросали руками горсти земли… Вкопанные кресты …  Слезы, речи и плач прощающихся  родственников…  Могильщики отошли в сторону. Неожиданно стоявшая невдалеке между ротами полуторка с поворота проехала по могильному холмику, развернулась и сделала ЭТО с могилой ещё раз и ещё раз…  Затем могильщики деловито  добросили  остатки земли на уплотнившуюся над могилой землю, старательно прибив  её лопатами…
     После отъехавшей   полуторки   из центральной группы военных выдвинулся  подполковник. Он привычно развернул грудь, обвёл  глазами первые шеренги подразделений в общем строю и  громко заговорил, в основном, обращаясь к вновь прибывшим подразделениям…  таким же, как наш батальон и тоже, видимо, с марша…
     Речь опытного политрука лилась привычно, с подъемом и только иногда становилась отрывистой…  В тот момент мы и услышали ещё раз о трудном для нашей Родины времени, о дезертирстве, о предательстве, о заслуженной каре и  безжалостном отношении к изменникам родины и о всеобщей ненависти к немецко-фашистским захватчикам.  Видимо, закончив основную речь, офицер, немного помолчав,  добавил ещё раз о необходимости для скорой победы над врагом каждому бойцу вытравить в себе всякую жалость к предателям и с твердым сердцем растоптать всякую память о  них…  Он махнул командиру на правом фланге, указав  на место расстрела и погребения. 
      Быстро усевшись на подъехавший «виллис» офицеры с автоматчиками тут же удалились по просеке, полуторка с  расстрельным отделением медленно  покатила в след за первой машиной…
     Мы начали  приходить в себя, осознавая увиденное.  Прозвучали команды офицеров с правого фланга, готовящих подразделения к маршу…   Хотелось как можно быстрее покинуть место показательного расстрела и такого же показательного погребения… Хотелось покурить, но не здесь, не в этом лесу…
     То, что происходило дальше, запомнилось на долгие, долгие годы тяжелым неосмысленным грузом. И  это, глубоко спрятанное от чужих ушей и мыслей, вырвалось только сейчас,  прорвалось из памяти   на  обычной рыбалке…
Никогда ранее, так быстро и буквально слова начальства не реализовывались прямо на глазах…   Ужаса, после стольких военных месяцев и лет войны, не было. Я невольно взялся за локоть соседа.  Первая правофланговая рота нашего большого строя двигалась прямо на место свежего захоронения…  И хотя могилы, как таковой, видно не было, но там… находилось неостывшее человеческое тело…  Командиры рот и взводов, заглушая все воспоминания и остатки переживаний, переводили свои подразделения на строевой шаг…  Слышались привычные команды для плаца  -  «тверже шаг»,   «выше ногу»  и нарастал мерный топот тысяч солдатских сапог. 
     Приведенные своим командиром в нормальное солдатское состояние в общем строю, я и мои товарищи, перестраиваясь и набирая темп походного и строевого движения, приближались к  месту недавнего захоронения.  Все тело было автоматически подчинено воле командиров, воле присяги и строя, все как всегда… Однако, мысли постоянно выскакивали из этого строя.  Думалось, как хорошо, что я оказался в левофланговой колоне в своей шеренге и по убитому пройдут другие…  А если, думалась другая мысль, на их месте оказались бы мои ноги…   Хорошо, что мы в почти новых сапогах… Так разные случайные мысли отрывали меня от ощущения реальности происходящего… Страха не было, ведь рядом были старые и новые боевые товарищи….   Но так и хотелось всем нутром хоть несколько шагов не пройти, а пролететь…   как после длинного прыжка…

     Я пришел в себя, когда по просеке справа и слева проплывали сосны и кусты подлеска.  Мои товарищи шли молча, деловито поглядывая то на лес, то под ноги, на уходящую назад вытоптанную  землю…  Мне стало не по себе от нахлынувших  недавних переживаний. Главное теперь, чтобы никто, ничего не узнал и не догадался…  Скоро фронт…

     Посвистывали редкие птицы,  напуганные большим количеством людей,  мерно топающих по укатанной лесной дороге, напоминая больших лесных  жителей…»
. . . . . . . . . . .

     Иван  уже несколько минут сидел молча, окончив свои мысли вслух…   Я же, будучи под впечатлением  картин того необычного военного дня, никак не мог отделаться от наваждения…  Я тоже тогда хотел, чтобы мои сапоги хоть на несколько шагов, оторвали меня от свежевырытого и только что затоптанного тысячами ног прямоугольника земли…

     Иван обернулся и, возвращая меня на берег родной реки,  проговорил:
-  Мне было страшно, страшно… А что чувствовал ты?
-  И мне  было страшно, -  выдохнул я…

                *   *   *