Ужасы

Все ненавидят французов. Все французы, кроме Жака Ива Кусто и Пьера Ришара - пидорасы. Так считал Правоверов. У него было много таких мыслей-догм. Он в них свято верил и всё нормально у него от этого было. Знаешь, не так уж и плохо жить по правилам. Ты сам себе их устанавливаешь и потом не паришься над тем, чтобы разделять добро и зло, ненависть и любовь и так далее. Есть только закон в голове такого человека и судья. Там нет места чувствам и субъективной оценке происходящего. Часто эти люди нам кажутся очень очень очень рациональными и иногда странными. 
У Правоверова была своя маленькая уютная квартирка где-то на окраине города, всё как у людей, всё по-честному, он не крал, не давал взяток, но где-то в глубине души всегда надеялся, что когда-нибудь ему предложат взять небольшой презент в виде хрустящего конверта, который, как всем известно, пахнет ничем. Вот тогда бы он зажил. Вложил бы деньги в какой-нибудь успешный проэкт и разбогател месяца за два, а то и меньше.
Внезапно на его жизненный путь усталой даниэлью выскочила Ира. Кивнула головой, распушила рыжие волосы каким-то лаком, в нужный момент сделала правильное движение, подсуетилась, и вот уже её вещи ровными стопочками соседствуют с одеждой Правоверова. Квартира наполнилась новым: тут и цветы зарозовели на окне, и о пыли Правоверов забыл. "А, всё-таки, хорошая она баба," - думал Правоверов. С этим не поспоришь, потому что она обладала невероятным чутьём - никогда не перечила ему, запоминала что поесть любит (самое любимое специально не готовила - надо же чем-то по праздникам радовать) и уважала его распорядок дня. Кофе успевала сварить, пока он зарядку делал, глядя в окно, вечером помнила, что в 11 он либо телефизор сядет смотреть, либо чаю выпьет - и на боковую. И ей было хорошо с ним, зная что и когда он делает, и он не чувствовал себя на поводке. В общем-то, никаких серьёзных проишествий не происходило, лишь изредка упавшая ваза или, скажем, потеряный где-то на Адмиралтейской брелок на ключи (который 2 года назад Ира так тщательно выбирала из массы серебрянных братьев в переходе рядом с Гостинкой на день рождения Правоверову) гремели уставшими криками и дверными хлопками, но это нормально, у всех такое бывает.
Время текло быстро и незаметно - вот уже и фата пылится в шкафу где-то в коробке, мешает кружева с платьем, ждёт когда дочь родится, вот фотография, где Ира с большим животом сидит в уютном кресле, а Правоверов её за руку держит - радуются. Со временем Ира забудет это всё: как делала суп - мельчила морковь, искала нож, чтобы порезать капусту, как вдруг что-то непонятное произошло, а Правоверов уже в скорую звонит. И по лицу не понять, радуется он или нет - и радостно и страшно за жену тогда было. Со временем испарятся из памяти больничные стены, лица окушерок, которые её ободряли и постоянно ходили курить в туалет неподалёку. Забудется казёная простыня и жёсткий матрас, но одно навсегда останется в её голове - миг, когда ребёнка положили ей на живот в первый раз. Она чувствовала этот привычный вес, но уже не внутри, а снаружи. Правовоеров шапку подбросил, она куда-то в толпу угодила. Все улыбались, выдыхали ледяные струи воздуха и кричали "Ура!" Принесли маленький недвижимый свёрток домой, радовались, накрыли стол, тосты начали кричать, стаканы люстре показывать, мол, вот какое счастье у нас, и только фата расстроено путала свои кружева с платьем - они стали никому не нужны. Всё было как в старом диснеевском мультике. Все что-то пели, плясали, водили хороводы и выводили песни своими чёрно-белыми ртами.

Ребёнок рос хорошим. Дядя говорил, что ему врачом неплохо бы стать, бабушка говорила что-то про связи в прокуратуре, а отец мечтал о олимпийском гребце медалисте. К сожалению (или к счастью?), их метчты так и остались мечтами, тренер сказал отцу, что мальчик слабоват, бабушка вышла на пенсию, а ребёнок захотел пойти в ИЗО студию, что была расположена недалеко от школы - прямо в двух шагах. Ничего не поделаешь, навязывать свои интересы ребёнку никто не хотел, да и толку от этого скорее всего не было бы. Учителя хвалили ребёнка, рассказывали про хорошие академии, про великих художников, что там преподают, но родители для себя так решили: вот закончит школу, а там посмотрим. Может, и разонравится чадушке эта трата времени. Отец даже пару морских ВУЗов нашёл. Так, на всякий пожарный. В его голове уже вертелись мысли о том, как они на летних каникулах будут делать зарядки вместе и как он будет гордиться его формой, а в старости сын будет привозить ему какие-нибудь безделушки, купленые на другой стороне океана. В Индии, например, или во Вьетнаме. Интересно, а Вьетнам вообще где находится? Ладно, не суть, это всё только в мечтах пока что. Чем больше времени сын проводил в студии, тем больше волновались родители - насколько это всё серьёзно? Он больше не показывал им свои картины, да они не много в них и понимали. Правоверов презрительно называл их "рисульками", Ира-же, свою очередь ничего не говорила - придраться было не к чему - сын учился на пятёрки.
То, что он рисует, это просто убожество. Ничего не понятно, всё абстрактно, геометрические фигуры, поддрживаемые тонкими как лапы паука палочками, висят в воздухе, окружают гиперреалистические фигуры людей, у которых добрые улыбающиеся лица, но почему-то глаза закрашены чёрным. Сначала родители не обращали внимания на это, педагоги всегда хвалили ребёнка, но со временем Ира задумалась о том, чтобы сводить своё чадо к психиатору. Мало ли какие-нибудь отклонения найдутся. Ну а вдруг сейчас всё нормально, рисует себе да и рисует, а потом на улицу пойдёт стариков убивать. Были же такие случаи. Точно были, только Ира ни одного не помнит. Определённо, нужно ребёнка вести к врачу, тут даже ждать не надо.

Звон ключей где-то там, в другом мире - за дверью. За дверью опасность - практически каждый незнакомый человек знает, как взломать дверь, украсть кошелёк и изнасиловать 12-летнюю девочку. Все люди имеют какие-то загадочные индивидуальные мотивы к этому - Ира это прекрасно понимала и очень радовалась, глядя как развязываются шнурки на усталых детских ногах, как куртка будто бы сама запрыгивает на крючок, а портфель бросается на привычное место рядом с комодом. Пора обедать. Ложки переглядываются, дразнят друг друга своими отражениями. Свежий борщ улыбается из тарелки зелёными зубами, прячет за ними самое вкусное - куски мяса. Ну ничего, все будут найдены. "Получай!" - порция сметаны падает прямо в центр тарелки.
-Сынок, слушай... - она начала издалека, - мы с папой так подумали и решили, что тебя нужно доктору показать, не бойся, не зубному.
-А кому тогда?
-Нуу...психиатору. Так, для проверки. В твоём возрасте всех туда водят.
-Зачем? У меня всё нормально, мам.
-Давай не спорь, а то отцу расскажу. Сходишь один раз, ничего страшного там нет.
Через неделю пошли к доктору, он долго внимательно смотрел на результаты теста, а Ира в это время думала о том, как ей сейчас скажут, что мальчика нужно изолировать от общества, что он потенциально опасен и может кому-нибудь навредить, как суровые санитары с огромными руками будут держать маленького мальчика под руки, а он будет кричать мама, а она не сможет ничего сделать и будет просто стоять и смотреть, как его уводят. Может, даже ей разрешат приходить к нему на выходных, он будет сидеть в белой мягкой палате и рисовать свои картины, а на холсте будут вырисовываться очертания их родной пятиэтажки, все окна будут закрашены синим и только одно - белым, это их квартира, а там будет вариться тот ненавистный борщ, ехидно улыбающийся своим зелёным ртом. Её сердце сжалось, кровь почти перестала циркулировать, руки побелели, она начала нервно кусать губы, но потом вспомнила, что у они у неё накрашены и перестала. И какой чёрт потянул её вести сына к психиатору? Они будут давать ему какие-нибудь таблетки зелёного и голубого цвета, будут заставлять пить какую-нибудь дрянь, а он не будет ничего проглатывать и прятать всё под подушку. Она такое в фильмах видела. А если выпьет таблетку, то станет похож на зомби, лицо осунется, скулы будут резать взгляд и появятся чёрные круги под глазами, будто повторяющие: "Ну вот, посмотри что ты со мной сделала, куда меня привела. А обещала, что ничего страшного не будет, а теперь все вены в уколах от антидепрессантов." Ира всё это себе так ярко представляла, что ей стало очень стыдно перед сыном за такое недоверие, она пообещала сама себе, что если они выйдут из больницы вместе, то она обязательно его похвалит за что-нибудь, купит ему новых кисточек и обязательно извинится. Молчание и серьёзный вид доктора не давали ей покоя, в голове всплывали всё более страшные и уродливые картины заточения сына. Теперь палата была не белой, а серой, почти чёрной, с потолка тоскливо и одиноко спускалась небольшая тусклая лампочка - даже повеситься нельзя. Стены обораны и изуродованы маленькими художественными пальчиками, которые еще недавно держали радужную палитру. Хотя нет, это, видимо, даже не он сделал, потому что он сидит в углу палаты в смирительной рубашке и что-то напевает себе под нос. Или просто ворчит. Да, точно, ворчит о том, как он ненавидит свою мать за то, что она с ним сделала и на какие муки его обрекла. Молчание врача было просто невыносимым, Ира хотелось встать, закричать изо всех сил, схватить своё сокровище, свою единственную радость и убежать с ним вместе куда-нибудь далеко-далеко, может, даже улететь за границу, туда, где тепло и поют фонтаны. Чёрной жгучей кислотой внутри неё разливалась злость на саму себя, она клялась себе о том, что никогда больше так не поступит и будет всегда уважать решения сына. Всегда.
Доктор медленно перевёл глаза с листа на мать, увидел её волнующиеся глаза и улыбнулся:
-Всё хорошо, мальчик здоров, в таком возрасте бывают странности, тем более вы сказали, что он каким-то образом связан с искусством, так что не волнуйтесь, у вас вполне адекватный сын.
Следующим утром маленькие детские пальцы вертели перед радостыми сверкающими глазами новый набор профессионального художника. Лакированые кисточки сияли своей новизной, магической таиственностью растянулась на столе клякса палитры.

Фартуки пестрят монотонной бело-коричневой гаммой, урашенной красными лентами и золотыми куполами звоночков. Это еще дети или уже нет? Неровной колонной идут они на площадь, шумят, фотографируются друг с другом - прощай школа, мы тебя ненавидели. Теперь можно забыть про дневники, про разноцветные карандаши в детских пеналах, про циркули и транспортиры, калькуляторы под партой и лица мучителей на фоне зелёной отвратительно скрипящей школьной доски. В голове останется только хорошее - школьные проделки, масса свободного времени, которое можно тратить ни на что и первая любовь, мы будем вспоминать об этом, как о чем-то далёком и недостижимом. Встретившись через годы, вспомним о том, как прыгали из окна кабинета географии на первом этаже, чтобы побежать шумной толпой за школьный угол и смешать осенний воздух с дымом наших сигарет и то, как ОБЖшник фотографировал нас, пугая тем, что покажет фотографии, на которых мы держим сигареты, директору и нашим родителям. Тогда это нас пугало, мы бегали от него, смеялись и придумывали ему разные дурацкие прозвища.
Ира прослезилась во время вручения аттестатов, прятала масляные глаза за клетчатым голубым платком. Вышла. Вот как оно всё быстро происходит, оказывается.
Ваня улыбался на фотографиях. Это был правда хороший день.

Переход в новую реальность успешно осуществился - теперь Ваня учится в ВУЗе, правда не в военно-морском, как хотел отец, а в политехническом. Учёба ему нравилась, но сердце всё равно горело яркими масляными красками, измазывало дочерна холсты тоской о прошлом, Ваня очень изменился. Он начал отчуждаться от друзей, они скинули свои мягкие шкуры и повесили на себя таблички с серым словом "Товарищ". Ване и самому это не нравилось, но он ничего не мог поделать, новый город, новые знакомства, большие расстояния и отсудствие времени делали своё мрачное дело. Как ржавчина делает хрупким металл, так и они желчью разъедали старые дружеские связи, разывали нити общих интересов. Все повзрослели, как печально бы это ни звучало. Сменились темы разговоров, проблемы и марки сигарет. Это сидело внутри Вани мерзкой и липкой массой, на душе было тяжело. Мысли о будующем пророчили только одиночество и тоску.
Он не переставая писал картины, они всё больше и больше наполнялись его переживаниями. Он сжёг свои старые яркие и живые картины - в них не было ничего настоящего. Это было просто подрожание современным художникам, а теперь он понял как нужно действовать. Теперь картины были более осмыслены, несмотря на свою мрачность. "Какая жизнь - такие песни," - отвечал он на вопросы своих друзей словами любимой песни.

У родителей тем временем дела обстояли тоже достаточно странно. Появились какие-то нелепые ссоры, они начали искать друг в друге минусы, они остыли. Странно, когда человек кричит на другого, не зная, зачем он это делает, не так ли?
Ветер раздувает шторы в разные стороны. Вечерней чернотой проползает он  в щели дома. Распространяясь, он борется с лампами и торшерами, и, со временем, они сдаются под приказом чьей-то руки. Щёлкает выключатель на стене около лестницы, и еще одна комната загустилась, зачернела; забились в ломке торшеры и лампы. В темноте бьется мрачное сердце, распускает свои тени на новые комнаты, и через пару часов дом полностью сдается госпоже кромешной.
Кромешная и Правоверов это идеальная пара - все так говорят, только они немного странные и совсем не подходят друг другу - так тоже все говорят. Странная мысль эта раздаётся в головах всё новых людей в городе - разрастается сплетня. Жужжат мухи изуродованных и искажённых мыслей, вьются. Они возвращаются в уши Кромешной чёрным эхом того, что она говорила в пыле страсти Правоверову. Её очернили слухами из-за него, это он, наверное, рассказал друзьям за кружкой пива как они занимались любовью в бане в прошлый четверг. Да, за 6 дней слух обошёл весь город и окраины. Теперь каждый плакат стамоталогии будет подмигивать ей белизной глаз, будто намекая: "Я всё знаю про баню, хэй, круто!", и показывать на неё пальцем.
И что теперь делать? Будить этого негодяя? Нет, он в субботу любит подольше поспать - всю неделю пахал. Ладно, пока спит блинов ему напеку, он в прошлый раз просил, а то вдруг не будет ругаться и помиримся? Да, и за завтраком у него спрошу, рассказывал ли он кому-нибудь про баню? Вот как я круто придумала то? Пойду муку найду, сто лет этим не занималась.
Тем временем пели очень громко и по-весеннему птицы. Когда Правоверов проснулся, он первым делом посмотрел в окно - так гласил первый пункт его просыпания. Там было очень красиво, зима отступала, Кромешная, скорее всего, сейчас блинов напечёт, потому как я её в прошлый раз просил это сделать. Such a beautifull day!
Он сделал зарядку, умылся, нашёл тапочки, всё по плану. Сел за стол, всё как всегда. Она поставила на стол блины - горячо. Пахнуло маслом и чаем.  Она начала разговор. Что? Как на это реагировать? Он привык жить по без экстренных ситуаций, пожарный выход давно заржавел в его сознании, эмоций в его жизни было ужасающе мало. Пьянки по пятницам с друзьями, обсуждение одних и тех же проблем с такими же как он коллегами по работе, нерозность перед приездом тёщи и усталость - вот чем он жил, но вот действие зашло за грани обыденного и у Правоверова не было вырабатонного опытом закона.
Хлынули эмоции.
Он почувствовал себя так же неудобно, как когда говорил своим очень хорошим друзьям: " ...а вы сидите. Правильное слово... Вон голубь идёт. А я стою. А вы сидите. Правильное слово... Вон голубь идёт. А я стою. А вы сидите. Правильное слово..." Не важно, что это за воспоминание, важен сам факт - он очень смутился. Глаза замылились, голова кругом пошла. Его ноздри раздулись - мозг просил больше кислорода. В этот момент он работал на все 150%.
-Что ты сказала, сука? - настроение Лёши очень быстро менялось - теперь он был в ярости. Он всегда всё ненавидел, потому что всё сделали французы. Он вскочил.
-Милый, ну что ты? Я же всё понимаю, пива ты выпил. Ладно, ничего страшного, бывает, а ты лучше садись блинчики ешь.
Нет, вы не подумайте, она его не боялась, она его правда любила. И в нём не сомневайтесь, он её тоже любит всем сердцем. Просто они живут по догмам и стереотипам и у них в головах есть только правила, правила и еще раз правила. Всем правил, пацаны. Они очень сильно любили друг друга и были идеальной парой. Просто в голове у них правила занли даже места эмоций.
Они вдвоём - идеальная пара, всё очень рационально делают, он даже, иногда, мусор выносит. Просто иногда события выходят за грани обыденного, и они чувствуют странное - эмоции, а не правила. Они не обижаются друг на друга за то, что он назывет её сукой, а она подозревает его во всяком дерьме без остановки. Мрачновато вокруг, налей еще чаю. Возьми её разум, посади с собой в лодку, назови её самой лучшей, перестань говорить ей, как тебя заебал твой директор.
Через пару дней Правоверов принёс домой два билета на самолёт. Вылет через неделю, в понедельник. Он сказал Ире, что им нужно вырваться из суты и обыденности - они летят в Грецию.
Радостной Жар-птицей Ира влетела в кабинет к директору, рассказала ему о своём счастье, он немного поворчал, но всё же отпустил её, подруги долго обсуждали её предстоящую поездку после того, как она убежала домой. Они перебрати все минусы: и солёное море, которое питает кожу ног, и Солнце, которое вредит волосам, и южную пищу, после которой Ира приедет скорее всего немного пополневшей, а они по-дружески будут делать вид, что ничего не изменилось.
Ира долго собирала вещи, примеривала летние платья, думала как бы не оказаться слишком просто или вычурно одетой. Кто знает тамошние порядки и вкусы? После долгих раздумий, всё-же, собрала чемоданы, упаковала всё, что может пригодиться в поездке и не знала, чем себя занять на предстоящей неделе. Грязно дома, убраться надо. Она расставила все фотогрифии по линейке, с отступом друг от друга ровно в 6 с половиной сантиметров. Не то, что бы она была очень педантичной, нет, просто скучно было. Все цветы были политы, ванная комната вычищена до блеска, даже заходить туда не хотелось, чтобы не портить идилию; книги ровными рядами отсортированы по цвету корочек на полках; вещи, которые оказались не достойны поехать в Грецию тщательно отстираны и оставлены в темноте шкафа приятно пахнущими небоскрёбами. Дошла очередь до самого сложного - комната Вани, в которой он теперь появлялся редко, только на выходных, когда приезжал из культурной столицы в маленький провинциальный городок к родителям.
Бой пыли, смерть беспорядку, чистота старому бородатому ковру и синему раскладному дивану. Всего за 40 минут это место стало пригодно для жизни среднестатистического человека, только стол ломился от ненужного хлама - старых журналов, музыкальных дисков, которые даже Ваня уже не слушал и прочего мусора. Надо бы и с этим разобраться. Ира решила так: нужно этот стол сначала выпотрошить, а потом разложить всё на две стопки - нужное и ненужно, а потом будет проще. Вещей оказалось больше, чем она ожидала, но Ира была настоящей женщиной, не боящейся такого страшного боя, и не отступала. В какой-то момент она наткнулась на серую незаметную тетрадь, похожую на тысячи остальных, уже лежавших в стопке ненужных вещей, но одна небольшая деталь остановила её и отвлекла от уборки. Это было одно лишь слово в нижнем углу обложки - "Стихи". Ваня никогда не стеснялся показать ей свои картины, но о стихах родители даже не догадывались. Любопытство затмило её разум и она открыла тетрадь.
Аккуратным детским почерком её встретили пожелтевшие страницы. Ира открыла наугад и начала читать:

"Шесть футов вниз"

Растоптан и измят
Мой холст гримасой ваших взглядов искорёжен.
Отцовскими руками
Заботливо, так нежно, не спеша,
Он водружен на крест и приколочен.

Насмешки и презренье,
Злобный яд;
А у самих все рифмы на глаголы.
Все ненавидят, критикуют,
Бьют, жгут, врут
Лишь на поверхность устремляя взгляды.

Ира захлопнула тетрать. Где-то рядом неудержимо хохотала судьба, открывшая именно эту страницу. Как теперь вернуть всё назад? Как сделать так, чтобы Ваня не заметил, что тетрадь была прочитана? Выбросить стихи не вариант, а оставить их в столе равносильно чистосердечному признанию. Конечно, Ваня не обрадуется. Конечно, он будет целыми днями сидеть в своей комнате и не выходить даже на ужин, не будет пробовать любимый салат, приготовленный по особенному рецепту.

Студия сузилась под напором зимней улицы, внутри было уютно. Ваня творил: палитра пестрила разноцветными кляксами, облизывала шерсть кисточки. Холст довольно выпячивал пузо на тонких деревянных ногах мольберта. Натюрморт. Вика не отвлекала, она даже почти не дышала - Ваня попросил не беспокоить. Она хотела увидеть то, как он пишет, увидеть момент, когда человек отрезан от окружающего мира и целиком сконцентрирован в самом себе. Он искал цвета, более подходящие для тени на груше, просчитывал падение света, а она искала повод встретиться вечером и просчитывала шансы на долгие отношения.
Он был измучен. Денег, конечно же, не было - все потрачены на краски, еда на столе, её можно будет съесть после написания картины. В голове никаких посторонних мыслей, Вика была где-то далеко, за гранью восприятия. Даже если бы он вспомнил, что она находится в комнате, то вряд ли смог бы найти слова, чтобы поговорить с ней. Он апатично пропускал всё мимо себя, строя внутри свой идеальный мир, который был в сотни раз справедливее и прекраснее окружающего.
Вика не двигалась - боялась спугнуть. А вдруг, что-нибудь получится? Были шансы, точно. Время - медленная зелёная змея. Она тихо, еле заметно движется, показывает уродливый язык: "Как ни старайся, фабулу не обгонишь." Ей оставалось только сидеть на табуретке и терпеливо ждать, когда вдохновение закончится.

В Греции хорошо, пальмы заменяют привычны русские ели, тепло, бассейн дружелюбно полукругом расстилается прямо перед выходом из гостиницы. Идеальный отдых, все друг другу улыбаются, здороваются, не стесняются подурачиться на камеру - любому там по душе. Каждый день - пятница, вечером на набережной зажигаются разноцветные фонари, где-то неподалёку играет живая музыка, тысячью одинаковых лиц дробится улица, увешаная плакатами какого-то известного шансонье. Сходим? Да ну-у-у.. Давай, лучше еще по коктейлю? А почему бы и нет?
Раскрасневшиеся и весёлые они идут домой вместе. Забылись старые обиды, вышли из головы дни, о которых лучше не вспоминать. Гостиница принимает их в свои объятья, укутывает простынями, от которых становится жарко. Окно бы открыть. Иногда людям нужно развеяться, уехать куда-нибудь. Только отказавшись хоть на неделю даже от самых важных дел, девишников и ежегодных встреч выпускников по-настоящему оказаться наедине. В Греции хорошо, пальмы заменяют привычны русские ели, тепло, бассейн дружелюбно полукругом расстилается прямо перед выходом из гостиницы.

В Питере как обычно дождь, по мокрым тротуарам шагает Ваня, а чуть позади Вика. Кажется, он совершенно игнорирует её, кажется, он думает только он своих картинах. Из него двух слов не вытянешь, а если он что-нибудь и говорить, то про картины, про холсы, кисточки, краски и прочий бред. Ну почему он не может заметить её? Или не хочет? А может, это он её так испытывает, проверяет на прочность, а потом, через неделю, или, может, месяц, будет так же как и сейчас идти по жидкому асфальту, молчать, и вдруг обернётся, схватит и закружит. Закружит куда-нибудь далеко, туда, откуда их никто не увидит и не достанет и даже противный питерский дождь будет скучать по ним. Она уже представляет, как её талия будет греться теплом его руки, как они будут бродить по городу вместе и ничего им не нужно будет, кроме друг друга и бесконечного тротуара.
Они уже подходят к заветной двери. Ваня полез в карман, зазвенел мелочью, зашуршали какие-то бумажки, которые ему никогда не пригодятся. Сверкнул ключ и через пару минут они сидят на привычных местах: он - у холста, она чуть дальше. Интересно, он хоть догадывается, что ей совершенно безразлично то, какой цвет получится, если смешать красный и зелёный? Не выдержала. Встала, взяла за плечи его, пронзительно выстрелила взглядом, наполненным всей накопившейся болью, всем холодом омерзительной студии и бесцельно потраченным временем. Она просит только о том, чтобы он оставил частичку себя ей, она сможет сохранить её, она знает как. Держит за руки, умоляюще смотрит. Если надо, то и на колени упадёт, гордость давно срублена безграничным желанием хотя бы иметь право хоть иногда находиться рядом. Заплакала. Выбежала в сумрак. Испарилась.
Всё случилось как в старой доброй поговорке: "Имея не храним, а потерявши плачем". Осознание пришло не сразу, прошло время, мысли тяжелели, желаний становилось всё меньше, оставалось только одно - почувствовать её дыхание сзади, просто понимать, что она рядом. Не было смысла рвать на голове волосы, в истерике содрогать бетонные стены, пришло полное опустошение. Такое, как когда понимаешь, что только что отказался от жизненно важной капельницы. Прошло пять лет. Ваня и кожаная петля. Он смотрит сквозь неё на реальность, на прошлое и понимает, что никто его больше и не кормил его своим временем, не сител терпеливо за его спиной, не ждал с вожделением написания новой картины. Он понял, что он совсем один. Объявили "Следующая остановка старнция 6-я бухарестская." Ваня и кажаная петля трамвайной ручки.
В такие моменты не понимаешь, зачем жить. Думаешь: а вот если бы всё по-другому случилось, то тогда точно бы мне повезло, понял бы, насколько она дорога была, какой глубокой будет рана от ножа разлуки. Никто не ждёт, никому не интересно, что ты сейчас делаешь, а если сам начнёшь рассказывать, то выслушают, конечно, но потом за спиной будут смеяться в кулаки, мол, какой неженка он, ну просто "Ах". Смотришь всквозь эту петлю на город, что отражается в окне, улыбаешься этой безнадёге. На тротуарах тает лёд, асфальт чернеет от выступившей воды, искрится на весеннем солнце, а ты один тут, в трамвае, в дурацкой шапке с разноцветными косичками ярких цветов. И никто не ждёт, что подойдёшь скромно и обнимешь, ни слова не говоря; представляешь: улыбнулся бы так, по обычному и поцеловал бы прямо в носик. А потом опять плакать захочется.
Родители отдонули в масляно-жаркой Греции очень хорошо, через 9 месяцев даже дочка родилась, всё дома хорошо, фата улыбчиво чистит кружева, платье кружится по картонному днищу коробки. Леной назовут. Она у них пухленькая сейчас растёт, машет маленькими пальчиками, которые даже свет из окна насквозь пробивает, пальчики становятся огненно-красными, а Ваня на тусовку едет в который раз. Забылись как-то мольберты и холсты. И стихи он тоже забил сочинять. Не пацанское это дело. Вот уже улицу Салова проехали, скоро встретят его на остановке пьяные варежки друзей, закружатся рукопожатия по серому днищу улицы. Задымят, заулыбаются. Опять Ваня сегодня пьяный будет, ничего не будет соображать. Весело, какая-то музыка даже долбит. Глаза навыкате, на пороге его держат втроём:
-Не уходи!
А Ваня головой качает, отказывается. Ему завтра на первую пару надо, а сейчас спать.
-Да ладно, не уходи, тут с нами посидишь, всё нормально будет. Ну что ты, вон, смотри, даже ботан Серёга с нами остаётся, - и Ваня в сотый раз остаётся. Кажется, этот Серёга не такой уж и ботаник, если водку пьёт, а потом дерётся со всеми по очереди. Никто его заломать не может, так что все сидят на старых стульях и не двигаются, только сигареты тушат в импровизированую пепельницу. Сидит Ваня на стуле вместе со всем и все на него косятся, типа, ну как там мелкий? Не совсем его еще накрыло, потому как Серёга именно на него работает, чтоб его похлеще грузануть, а он никак не выкупает эту тему и пытается въезжать в разговор.
Смеются над ним, издеваются, а он пытается подружиться с ними, потому что иного выхода нет. Никто больше не хочет гулять с ним. Никто никуда не приглашает, а тут все вокруг смеются, но Ваня не понимает, что над ним. Он был абсолютно не приспособлен к жизни в обществе. Пытался подражать, одеваться как они, говорить, ходить, есть, курить, но ничего не получалось, всё шло ему на злость, появлялись всё новые и новые шуточки в его адрес. А у него сестра росла, крепли её маленькие ручки, вот она уже ходить умеет. А ему было так одиноко в этой компании, он хотел вырваться, но куда? Одному между избитых бетонных стен метаться? В горелых подъездах искать непонятно кого, руки в этих подъездах оставлять холоду? Да куда тут пойдёшь? Ваня сидел на стуле и внимательно слушал. Леночка уже в голубом платье, залита оранжевым солнцем, пролившимся через подоконник. Ужасная музыка брызгает битами, какой-то придурок читает про то, от чего тошнит. Чёртов рэп, музыка негров, а Леночке уже 6, мама её на площадь мимо тех же магазинов, что и Ваню, ведёт. Первосентябрьская линейка, интересно, кто это у старшеклассника на плечах тресёт колокольчиком? Журчанье чьих-то шагов, Ваня в отключке. Ничего страшного, Лена, исправишь ты эту двойку в следующий вторник, ничего страшного, не плачь. Вот уже Правоверов свои планы в слух выговаривает. Ира кивает, соглашается, а дед твердит: "Нет, по-другому поступать надо!" и никак они согласиться друг с другом не могут - кем девочка будет: бухгалтером или программистом? Она в игрушки играет, ей хорошо тут, как когда-то было хорошо Ване. А сейчас Ване не хорошо, он совсем что-то плохо себя чувствует. Выкидывайте его, до дома сам доедет.
Ваня скользит по подъездной тропе, вылетает в холодную весеннюю искрящуюся переливами снежных фонарей улицу. Снег повсюду, холодно, тут надо на другую сторону перейти, чтобы лицом к машинам идти, а то мало ли чего. Сам себя обнимает, греет, а пальцы синеют, вот уже мало чувствуется куртка под пальцами. Съёжился, будто вокруг копья игл со всех сторон, укутался в капюшон. Еще одна проблема - перети дорогу надо. Ждём зелёного... Ага, можно идти. А дальше не вспомнить ничего. Оказалось, зелёный не ему, а водителю старой иномарки светил, он даже не сбавлял скорости, видно было - этого парня никто искать не будет.
Мама ехала в машине, держала ноутбук на коленях, ноутбук Вани. Нужно будет очистить жёсткий диск. Еще пол часа назад они были в его комнате - искали паспорт и медецинский полис, который нужно было отдать в больницу. С помощью какого-то сверхъестественного везения их нашли и сказали, что мальчик сбит. Ругались с Пивоваровым, кричали друг на друга, когда вместе посмотрели видео на ноутбуке, где Ваня на каком-то флете блевал кровью с привкусом алкоголя. Неправильно сына воспитали, из академии выгнали, куда он теперь пойдёт? Придурок. Сам свою жизнь угробил, спился. Все художники так кончают, Правоверов был уверен. Ира просто плакала, не в силах сказать ни слова. Надо бы с жёсткого диска всё удалить, а сам компьютер дочери отдадим. Интернет подключим. И всё будет хорошо, правда хорошо. У нас ведь второй шанс есть, дочурка прелестная растёт, ни слова против не говорит. Учится на "5", на всех уроках ручку к лампе тянет, а смеётся то как мило! Ну ничего, у нас второй шанс есть, Ваня уже взрослый, скажем ему, что сам себя должен обеспечивать, раз тут такие дела. А что еще делать? А Лена рада будет, поплачет немного за брата, а потом пару игр установит и с уроков бежать будет сломя голову - быстрее бы поиграть. Ира тешила себя этими мыслями, а пейзаж за окном становился всё мрачнее и мрачнее. Солнце прыгнуло под одеяло горизонта, лес сгнил, почернел. Правоверов одним глазом спал за рулём.
Ваня лежал весь в белом. Слой за слоем на него положен груз, кажется, это какой-то саркофаг из бетона, глаз не открыть и только пальцами левой руки можно немного пошевелить. 
Скоро медсёстры расскажут ему, как его сбила машина и как он попал сюда.
Скоро он сможет открыть глаза, вздохнуть сломанной грудью.
Скоро он сможет встать, прогуляться по палате и по пахнущему медикаментами коридору. И каждый раз он будет смотреть на деревянный стул, где никто не замер. Он будет искать: в столовой и за железным шкавчиком у главврача, рядом с будкой охранника и на лестничной клетке, между перил и в мочеиспускательном канале. Будет апатично пропускать всё мимо себя.
Теперь нет никаких картин, нет просроченных консервов, полицейских, исчезли белые таблектки, которые медсестра приносила каждое утро в маленьком пластмассовом стакане, нет стереотипов, чужого мнения, рифм, строчек, странной мысли в голове о том, что нужно жить, есть только одно - поиск. Иногда Ваня краем глаза замечал чёрную тень на стене, подбегал к ней, дёргал за руку, а она насмешливо искажалась и повторяла его движения. Три лампы разломаны - слишком ярко светят, так Ваня ничего не найдёт. Часто он шёл по каридору в своих мыслях. Он думал о том, что жизнь есть поиск, ничего кроме этого нет, жить - значит быть как можно внимательнее, заглядывать туда, где не оставил следа еще ни один глаз, яростно смеясь раскрывать двери чужих тумбочек - они её туда положили, они спрятали её! Сейчас найду, она точно в этой тумбочке, Ваня чувствовал какое-то движение в глубине выдвижного ящика, залазил туда руками, ящик, казалось, никогда не кончался, становилось страшно, что она действительно там, но Ваня недостаточно внимательно ищет, и когда ему надоест искать, он закроёт её в этом ящике, а она будет плакать, что он был так рядом, но не смог ничего найти, а значит все поиски были напрасными и искать дальше смысла нет, но Ваня не зная этого, будет перерывать чужие тумбочки даже тогда, когда его руки покроются морщинами и бородавками, когда в ящик будет норовить залезть его седая борода. Это была страшная перспектива, но Ваня никому об этом не говорил, потому что ему постоянно запрещали искать. Он просто продалжал идти по коридору, а потом резко вздрагивал, оглядывался, ему казалось, что кто-то за спиной вздыхает, ждёт его очередную картину, но мираж испарялся, и в такие моменты ему становилось особенно одиноко, он бросался к первому попавшемуся шкафчику и перерывал его сверху донизу, он не мог поверить в то, что ему показалось - она точно спряталась тут, она просто так его проверяет. Это совсем не правильная жизнь, пожалуйста, перемотайте плёнку назад, когда Ваня пробовал горячий чай, а она смотрела на него, улыбалась боялась сказать прямо о том, что хочет быть всегда рядом. Этот момент Ваня с удовольствием переделал, как и всю последующую жизнь.
Мать с Леной приезжают в больницу, они смотрят на Ваню, всё время повторяют о том, как им его жалко и как им хочется, чтоб он вернулся домой. Больница выплёвывает его, довольствуюясь деньгами, что получила взамен. Медленно движутся трамваи метро, Лена держит брата за руку, говорит:
-Вань, всё будет хорошо, скоро домой приедем.
Он молчит, он оглядывает людей, что только что спустились с эскалатора, он везде видит знакомые черты: у этой девушки похожие скулы, эта пахнет так же, вот парень прошёл в таких же, как у неё штанах, эта бабушка украла у неё рот, а на плакате у девушки такие же волосы, только другого цвета. Они все чем-то похожи, как же сложно разобраться в этом бесконечном потоке.
Площадь Ленина. Голуби рядом со входом в метро; толкаются, бадаются, руки как можно шире расставляют, чтобы что-то спрятать. Понятно, что они там прячут, сейчас я их... Мама летит на помощь бедному сыну, укрывает его в своих объятьях, кричит:
-Оставьте его, он больной! Он не собирался ничего красть у вас, простите!
Пока мать покупает билеты, Лена стоит рядом с братом, она держит его за руку, не грубо, но так, чтобы если что, повиснуть на нём, не дать убежать ему, подобно тому, как бегают его глаза по лицам проходящих мимо людей. Они все вместе выходят на перрон, электрички как огромные кузнечики шевелят своими рогами, голос из динамика объявляет что-то на английском языке, ничего не понятно. Электрички жалят, но это только звуковая атака, они пытаются подсказать, привлечь внимание Вани. Долгий переезд из Питера в провинцию, а там их уже встретит Пивоваров и они поедут домой. Ваня сможет поискать в своей комнате, пусть она точно прячется не там, но возможно она оставила какую-нибудь записку с датой и местом встречи, а может, она просто быстрым почерком процарапала на огромном листе маленькими буквами свой новый адрес и он сможет придти к ней с цветами и извиниться, а потом они как раньше пойдут в студию писать новую картину. Она насочиняет стихов целый сборник и не будет их никому показывать, даже Ване, но всё равно она будет рядом, где-то там, вне поля зрения тихо дышать в предвкушении.
День обещал быть хорошим, солнце прыгало по изрисованым плоскостям окон электрички, они сидели и молчали, думали каждый о своём. Лена радовалась тому, что всё сложилось так хорошо, но её немного огорчало то, что брату возможно понадобится его компьютер. Впрочем, она была к этому готова и даже придумала примерный план, как они будут делить его: по будням он Ленин, по выходным Ванин, а по праздникам они будут делить его по часам.
Когда приехали, был уже вечер. Чёрные фонари немигая смотрели на разбитую струю дороги. Пивоваров был навеселе, он отпускал глупые шутки не только по поводу Ваниных психических отклонений, но и злобно улыбался, когда заметил, как нервничает отличница Лена, если сказать, что она двоечница и ничего не делает по дому. Жена тоже не осталась без упрёка, потому что Пивоваров считал, что есть макароны с хлебом, как она вчера, это совершенно неприемлимо и может даже стать причиной вырождения их семьи, потому что за это отвечает какой-то важный ген (он по телевизору смотрел про это), который при мутации может справоцировать острый приступ якутской пневмонии, так что нельзя одновременно есть макароны и хлеб. Входная дверь беззвучно открылась, Ваня побежал в свою комнату.
-Ваня, ты куда? А чай?
Лена не хотела вот так с порога шокировать брата. Она побежала на кухню ставить на плиту чайник. Зажёгся голубой огонёк газовой плиты. Железное сверкающее брюхо запотело, отражая всю кухню. Родители копались в прихожей. Лена побежала за братом: "Ну куда ты?"
Он стоял в самом центре квадрата, очерченного плинтусом. Всё не то. Везде какие-то чужие вещи. Ленины. Нет ничего знакомого, кроме старого стола, но на нём томились тетради сестры, её точилка, ластик, новая розовая лампа.
-Мама все твои вещи вынесла месяца два назад. Мы уже не думали, что ты вернёшься.
Он молчал.
Это получается, что даже если и была какая-нибудь записка, то она гниёт в какой-нибудь помойке. Если и был когда-нибудь где-то тут листок, пропахший её духами, то уже точно измят руками бомжа. Если и была какая-нибудь вещь, что могла напомнить ему о каком-то месте, заколка, например, то уже смешалась с многообразием Лениных вещей, зарылась глубоко, так, что и сама Лена не сможет с уверенностью сказать её ли эта вещь или нет. Это просто полный провал.  На глазах выступили слёзы, нечего искать. Тут нечего делать, нет смысла оставаться.
Вдруг самая последняя и избитая надежда вылезла из ямы сознания и захватила Ванин разум. Он рванулся к столу, резко открыл дверцу, начал рыться там. За спиной он услышал знакомый вздох, обрадовался. Это магия, да. Пока Ванина шея поворачивала голову, он уже успел всё представить: Вика стоит в дверях рядом с его сестрой, насмешливо улыбается, искрит глазами и смотри так, будто сейчас скажет: "Ну не зря ты везде искал. Теперь ты дома, теперь всё будет хорошо. И я всегда буду с рядом. Ты меня нашёл." Он кинется обнимать её, кружить с ней на руках по комнате, выписывать странные кружева в нелепом танце - Танце Радости. В сумраке очень сложно различить что-то, но образ, который был освещён светом из прихожей, совсем не принадлежит Вике. Это Лена, она испугалась и сделала похожий вздох. Просто совпадение и ничего больше. Он просто зря отвлёкся. Дрожащими руками нашёл заветную тетрадь, что когда-то давно Ира держала в онемевших руках. Шлёп! Она прибита двумя руками к Ваниной груди:
-Не читай это! Никогда не смей читать эту тетрадь, понятно?
Лена быстро кивнула головой. Она не стала ему говорить, что не только она успела её прочитать, но и отец, а он, используя свою прекрасную память, практически все стихи знал наизусть и уродливо переделывал их на пошлый лад, когда был пьян. Надо будет предупредить Пивоварова, чтобы он больше никогда не позволял себе такого.

Ночь. Ваню положили в гостинной, разрешили держать включённой старенькую лампу с жёлтым торшером. Всю ночь напролёт он листал обветшавшие страницы, искал там подсказки, выписывал все числа, что ему встречались на листок, складывал их, пытался получить дату, какими-то невероятными путями из выписанных им мест, что встретились в Викиных стихах, он определял нужные; на календаре, что лежал на подушке, он крестиком отмечал дни, а снизу подписывал место, где может произойти встреча. Расписание было расписано на 3 месяца вперёд, Ваня почувствовал, что дело, наконец, сдвинулось с мёртвой точки, скоро ему откроется истина во всей своей  красоте. Ваня был уверен, что его рассчёты совершенно верны, что он не мог ошибиться, ведь с Викой у них было особая ментальная связь - вот почему половину дат и мест он выбрал интуитивно, наугад.
Первая попытка втретиться с Викой далжна была состояться завтра, в 15:33, в парке. Ваня всё думал об этой встрече, он был совершенно уверен, что завтра она будет стоять в своём любимом ярком пальто и ждать его на скамейке. Надо будет купить цветы.
А утром мама сделала блинов. Лена была на осенних каникулах, тосковал портфель в углу на саленьй табуреточке. Отдыхали разноцветные ручки, которыми она подчёркивала важные темы в своих конспектах и вечно наточенные карандаши, вечно помогавшие ей посторить идеальный прямоугольный треугольник на уроке геометрии, которую она так сильно любила. После завтрака она сидела за ноутбуком, Ваня и Пивоваров еще спали. Женская половина семьи старалась быть как можно тише, чтобы не нарушать создавшуюся гармонию, но через пол часа Ваня проснулся. Он потянулся на своей кровати и смотрел в потолок. Потом, как будто вспомнив что-то важное, вдруг возник рядом с настенными часами. 11:23. Времени еще очень много - парк находится совсем рядом с домом. Можно не спешить, а посидеть с родными и поговорить на самые разные темы - где открылась новая пиццерия, какие преступления в городе совершались, пока Ваня был у врачей. Кстати, а сколько он там был? Неделю? Месяц? Год? Это тоже нужно не забыть спросить... Хотя... а что изменится от этого знания? Он не помолодеет и не постареет, так что время это очень относительная и не очень важная штука.
Лена постоянно боялась, что Ваня начнёт качать права насчёт компьютера, но этого всё не происходило. В конечном счёте, она совсем расслабилась решив, что, видимо, брат совсем забыл о том, что это его вещь. Да и не узнать было этот ноутбук - теперь он пестрил разноцветными наклейками и стикерами.
Время шло к трём часам и Ваня начал медленно собираться на предстоящее рандеву. Он нашёл свои старые праздничные штаны, начистил до блеска туфли, что одевал на выпускной, когде ему было 18. Ира сначала волновалась, но в конечном счёте она решила, что нет ничего плохого в том, что Ваня немного прогуляется. Пусть только с ним Лена пойдёт. За одно и пообщаются - они так долго друг друга не видели.
Всё, 15:10, пора выходить. Лена, не копайся, одевай своё оранжевое пальто и пойдём, нужно еще в магазин зайти. Зачем? Ну я не знаю. Посмотрим.
Ваня стоит посреди парка с небольшим букетом. Он смотрит на цветы: "А вдруг ей не нравятся маки? Ну ладно, она поймёт." 15:25, рано еще, Лена спокойно стоит рядом. Она прямо как Вика не спрашивает о том, зачем на синем овале сливы он рисует тень ярко-жёлтым. Проходит еще несколько минут. Вон, кто-то вдалеке вильнул ярким пальто между деревьев. Это она? Нет, это Лена капошится в опавших листьях. Ну что она там делает? А пальто у неё очень похоже на жёлтое Викино. Оно так же подчёркивает её фигуру, ремень так же изящно завязан бантиком. 15:33, ну где она? Почему она опаздывает? Она не может не придти. Тут реальность переворачивает лист, и Ване становится всё понятно, все подсказки выплывают наружу и ему становится не по себе от мысли, что он был так глуп и не сообразил сразу. Вика перевоплотилась в Лену, вся вселенная перевернулась от этой мысли - теперь было понятно, кто и почему вытащил Ваню из больницы - это была Вика-Лена, она устроила всё именно так, чтобы постоянно быть рядом, но не обращать на себя много внимания. Скорее всего, она всё это давно планировала, подговорила родителей, а по-настоящему никакой Лены нет. И сестры у него тоже нет, это всё был грандиозный маскарад, устроенный обиженной Викой. Ваня был просто ошеломлён этой мыслью. Оказывается, никого не надо было искать, Вика сама его нашла уже очень давно, просто он не смог её узнать, слишком уж давно они не виделись, а теперь она радостно пинает кучи собранных жёлтых листьев, думает о том, как хорошо вдвоём гулять, как раньше по питерскому сырому асфальту, пусть даже Ваня и не узнаёт её и думает, что она всего-лишь его сестра. Вот сюрприз! Он узнал. Сейчас он подойдёт к ней и расскажет о том, как сложно было без неё в коробках больничных палат, как думал о ней, глотая таблетки, что давала ему медсестра. И еще он обязательно скажет, что дальше всё будет хорошо, что они больше никогда не расстанутся ни на минуту, ни на секнду. Лена устала ждать брата, она подошла и как всегда улыбчиво спросила:
-Ну что, мы идём куда-нибудь или ты кого-то реально ждёшь?
-Уже нет, я нашёл тебя, - Ваня протянул цветы сестре, - знала бы ты, через что мне пришлось пройти, но я никогда не сомневался, что смогу отыскать тебя. Теперь мы будем всегда вместе, ничто не сможет встать между нами. Извини меня за тот случай, я был полным дураком, - он взял Лену за руку, - я никогда не прощу себе то, что я сказал тебе.
Она не знала, как понять эти странные слова. Что-то не клеилось.
-Эм.. - она была в полном замешательстве, - я тоже очень долго ждала тебя, и мама ждала, и папа, все ждали. Мы очень рады, что ты, наконец, вернулся.
-Да, я всё знаю, я всё понял, как ты сделала. Я уже понял, что никакой Лены на самом деле нет. Можно, когда мы будем одни, я буду называть тебя твоим настоящим именем?
-Что? Вань, вот она я, самая настоящая Лена! Ты шутишь? И, кстати, если ты забыл, то это моё настоящее имя, - взгляд был полон плохих предчувствий. Она поняла, что что-то идёт не так, не по плану.
Ваня держал за руку крепко, но не больно. Так, чтобы если она решит убежать, как это делали её мечущиеся глаза, он сумел бы повиснуть у неё на руке, не пустить, спрятать в карман, в коробку, замотать скотчем и носить всегда с собой. Было видно, что отпускать он совсем не собирается. Он обнял сестру за талию и приблизился, чтобы поцеловать:
-Знала бы ты, сколько мест я обыскал в поисках твоего лица, знала бы, в скольких тумбочках хотел почувствовать эти губы...
-Да ты совсем спятил!
Она чудом вырвалась, рванула домой. Цветы упали в весеннюю дорожную грязь, смешали розовые лепестки с лужной водой.