Я не смогу

                Моему брату.

Космос. Люди грезили космосом, а не смогли разобраться даже с одной-единственной планетой. Какой уж там космос.

Все эти нелепые попытки дотянуться до звезд, сыпать на головы инопланетным жителям свои гуманистические идеи. Поиск воды на Луне, на Марсе. Ну нашли, и что? Теперь это все не имеет никакого значения.

Если бы Кирилла спросили, склонен ли он к философии, может ли заглянуть глубоко в себя и сидеть долго-долго, обдумывая смысл своего существования, Кирилл бы ответил еще два месяца назад, шутя: «Вот буду на орбите – там у меня будет предостаточно времени подумать!» Он только тогда узнал совершенно точно, что его выбрали для очередного полета, именно он будет сидеть в этой консервной банке один-одинешенек, в тысячах метров от земли, и увидит все. Будет измерять уровень радиации какой-нибудь петрушки и записывать, насколько отклонилась очередная комета, чинить свой шестимесячный дом и протирать приборы. Если бы Кирилл знал, как оказался бы прав насчет времени подумать. Он увидел все.

[…]

Международная космическая станция давно перестала быть международной, после начала тревожного периода мировой истории каждая страна снова стала самой по себе, в том числе и в космосе. Урезанные финансы не позволяли России, как прежде, направлять на орбиту экипажи по 3-4 человека. На космической станции теперь работал только один человек, хотя срок остался прежним по медицинским причинам – 6 месяцев.

Надо отдать должное команде, подбиравшей кандидата в космические исследователи, выбирался действительно лучший, и Кирилл был именно таким кандидатом. Здоровье и физическое состояние перечеркивали единственный минус его биографии, который многим так и не дал шансов попасть в космос.

Кирилл был один. Ни родителей, ни детей, ни жены. Даже подружки не было. Центр управления полетами считал, что человеку, работающему в космосе, нужен якорь здесь, на Земле. Должно быть что-то, к чему он хочет вернуться, что-то, что оградит его от безумия в этой чертовой жестянке, – мама, подруга, ребенок, ну или на крайний случай хоть любимая собака. Собаки у него тоже не было. Он так и ответил комиссии: «Ну хотите я вам сюда дворнягу притащу какую-нибудь? Или вам кот нужен? Я тут одного видел на помойке вчера – шикаарный». Кирилл сказал именно так, растягивая эту «а» – шикаарный. Председатель комиссии поморщился, но все-таки своей волевой рукой поставил галочку рядом с его фамилией и не стал вычеркивать из списка претендентов.

Потом тот много раз думал о том, что не зря оставил этого шутника – Кирилла можно было отправлять в космос хоть на год. За 29 лет ни одного перелома! Поразительно крепкие кости и идеальное здоровье. Все остальные претенденты были образцовыми спортсменами – хоть сейчас на Олимпийские игры, но просто не дотягивали до него. Кирилл был страшно силен от природы и мог заткнуть любого по вопросам физики, астрономии, математике, геологии, ботанике. Ну как будто мама родила и учила его специально для такого полета всю жизнь. А ведь он был детдомовским – никому не нужным, но крайне любопытным ребенком.

[…]

Кирилл надел свой скафандр, как и много раз до этого – привычно и легко, но на этот раз с очень тяжелым сердцем. Он знал, что увидит, выйдя из переходного шлюза в открытый космос. Земля не изменилась, совсем не изменилась. Только эта Земля уже не была его Землей. Ни одного огонька не было видно на этой планете. И он все это уже видел в иллюминатор.

[…]

Его детство не отличалось ничем от детства таких же детдомовских мальчишек. Такие же драки, такая же радость в первый раз в зоопарке, такая же любовь к глупой девчонке. Только из драк он выходил победителем, хоть и с разбитой губой, в зоопарке он смотрел не на смешных обезьянок, корчивших рожи, и белок, носившихся по клетке, а на то, как эти зверушки умудряются жить в своих загонах и быть счастливыми. А девчонка – ну тут все было как у всех, история не придумала ничего нового.

Любовь к книгам помогла поступить в университет и отлично его закончить. Но образование было для него формальностью – все нужное он получал сам из книг, почему и имел образование врача-терапевта, а поспорить мог хоть с астрофизиком, хоть с математиком.

В центр управления полетами его занесла случайность, он просто искал подработку после того, как из больницы его попросили уйти за чрезмерное остроумие – в этом плане мир совершенно не поменялся за последние 100 лет. В центре люди оказались чуть более дальновидными и распознали в Кирилле потенциал.

[…]

В открытом космосе он держался за специальный поручень и пристально смотрел сквозь поляризованное стекло на планету. Те же очертания материков, та же зелень, хоть и укрытая серой пыльной дымкой. Есть ли у этой планеты будущее? Ответа он не знал.

[…]

Собрав показания приборов и позавтракав, Кирилл ждал очередного сеанса связи с Землей. Вообще, понятие завтрака здесь было условным. Часы на станции были выставлены, как и полагается, по Гринвичу, и сутки делились на день и ночь условно – по этим часам. С тех пор, как на станцию стали отправлять всего одного человека, возможность нести круглосуточную вахту пропала. Поэтому он и жил по этим своим часам, условно деля сутки на 4 части – спать, работать, работать, работать и снова спать, перемежая все это увлекательное время приемом пищи и своими личными делами вроде чтения книг, что не позволяло сойти с ума от одиночества. После завтрака полагался сеанс связи – маленький праздник для человека в космосе.

Однако центр управления полетами в тот день на связь не вышел, как и на следующий, и в следующие три дня.

[…]

Его учили, у него не было страха. Кирилл просто ждал. У него была инструкция, и он ждал. Работал, ел, снова работал и ждал… Он врал сам себе. Страх был. Кирилл пытался заставить себя работать, и совершенно не мог есть. Только на третий день смог засунуть в себя немного еды, потому что очень ослаб. Работа отнимала много сил. Все свободное время он сидел у переговорного устройства и ждал. Хотя бы щелчка, помех…

[…]

Когда его отправляли в этот полет, каждый из команды пожал ему руку, и все улыбались – все пройдет гладко! Иначе и быть не может.

[…]

А на шестой день мучительного ожидания приемник внезапно захрипел и ожил. Связь была очень плохой, но на экране он смог различить Главного – руководителя полетами – Алексея. Алексей был растрепан и совсем не похож на того полковника, которого Кирилл наблюдал каждый божий день в центре подготовки полетов.

- Ты слышишь меня? Ну скажи, что слышишь! – надрывно повторял Алексей
- Слышу! Слышу! Куда вы пропали, что случилось? – Кирилл понял, что не хочет знать ответа.
- Я не имею права сейчас с тобой говорить. Но я не могу, черт возьми, я не могу так!
- И все же?
- У меня очень мало времени… Ты…
- Что я?
- Ты не сможешь вернуться.

Кирилл никак не отреагировал, только пальцы его онемели.

- Ты не сможешь вернуться – повторил Алексей – и я завидую тебе.

Прошло около минуты. Он не мог вымолвить ни слова, а Алексей смотрел на свои руки, лежавшие на столе. Наконец оцепенение прошло, и Кирилл спросил:

- Завидуете? Почему? – Он старался не закричать, хотя костяшки пальцев побелели от напряжения.
- Все кончено. Все кончено!
- Что кончено? – Кирилл не выдержал и все же закричал – Что значит все кончено?
- Война. Все космические проекты закрыты, как не отвечающие целям обороны.
- Война?
- Да, черт побери, война! Не сегодня – завтра весь мир разнесет к чертям! Ты ведь знаешь, что это значит!
- Ядерное оружие!?
- Да, и я завидую тебе. Ты будешь жить! Не знаю, сколько, но будешь! И прости, прости, что я выбрал именно тебя, и ты…

Связь оборвалась. Кирилл не знал, сколько смотрел в потухший экран. Казалось, прошла вечность. Он подплыл к иллюминатору и посмотрел на Землю. На свою родную, любимую и потерянную навсегда Землю.

[…]

В 2027 году обстановка в мире была накаленной, все опасались третьей мировой войны. Нет, человечество не было на грани уничтожения, но определенные страхи перед вооруженными конфликтами были. Можно сказать, царила холодная война. Ее так и называли в печати – Новой холодной войной. С чего все началось? Никто бы сейчас уже не ответил на этот вопрос. С одной стороны натиск мирового сообщества на Иран – ядерное оружие. С другой стороны – страстное желание всего мусульманского мира установить свое лидерство посредством иранской ядерной программы. Ввод войск НАТО в Сирию. Эмбарго Палестины. Россия с ее тайными поставками вооружения в Сирию, а потом и в Палестину. Объединение Израиля с США в военный союз на базе общих идеологических соображений. Стена между Европой и Россией, сначала торговая, воображаемая, а потом вполне себе настоящая – из колючей проволоки и бетона, укрепление границ. Выделение полуострова Индостан в "мирный блок" и статус-кво Индии. Китай окончательно подчинил себе Тибет практически молниеносно, все противники акции были просто уничтожены. После удачного покушения на Далай-ламу все заговорили о крушении гуманистических идей.

Много чего еще произошло за те 5-6 лет – нельзя забывать ни Южную Америку, ни Японию, ни нищую Африку, ни закрывшуюся ото всех и ото вся Канаду. Но это всего лишь предпосылки, и мир держался, кое-как, но держался. А у каждого второго жителя каждой второй страны дома появился запас продуктов первой необходимости и своя стратегия, как сделать ноги в случае чего.

[…]

Связи с Землей больше не было, как и не было смысла пытаться установить эту связь. Как ни странно, способность есть вернулась к Кириллу. Только он не получал удовольствия от еды, он просто машинально жевал и смотрел в пустоту, не видя ничего перед собой.

Станция была достаточно современной и содержала на борту небольшую кислородную фабрику – плантации опытных растений помимо чисто научного представляли собой и практический интерес. Устройство таких кислородных фабрик было настоящим прорывом в области освоения космоса. Подобная идея давно витала в умах ученых и еще до идеологического раскола технология была доведена почти до идеала. Эти гидропонные фабрики помогали синтезировать до 40 процентов потребляемого кислорода на станции.

Тем не менее, остальной объем кислорода синтезировался по старинке – путем электролиза воды, которая в результате реакции разделялась на кислород и водород. Еще на первых космических станциях применялась замкнутая система циркуляции воды, что в критической ситуации позволяло использовать снова и снова воду, содержащуюся на станции. К системе рециркуляции воды вернулись в 2021 году – сначала в пику космическим программам США, а потом и доведя систему почти до совершенства. Разумеется, микроскопические утечки вовне были, и фильтры забивались, так что свежую порцию воды привозили с каждым новым экипажем. При должном самоконтроле и снижении физической активности в теории Кирилл мог было установить бесконечный цикл возобновления кислорода на станции.

С пищей ситуация была похожей – космонавты потребляли специальный пищевой паек, привезенный с земли, однако растительные продукты на борту имелись, хоть и использовались исключительно в научных целях – весь урожай гидропонных плантаций отправлялся для изучения на Землю. При  этом дальновидные ученые также предусмотрели механизм генерации пищевых смесей на основе фотосинтезирующих водорослей – на тот случай, если произойдет авария грузового транспорта и космонавту на станции придется какое-то время выживать без земного питания.

В общем, кислорода ему могло хватить до бесконечности или пока не откажут фильтры внутри жилого отсека так, что их будет невозможно отремонтировать. С пищей на год-два вопрос также был решаемым – если перемежать пищу с плантаций и питательные водорослевые смеси обычной земной едой, вполне можно было протянуть, пока нехватка необходимых организму витаминов и микроэлементов не даст о себе знать, а растения не исчерпают весь запас питательной среды.

А уже через год-полтора кости Кирилла превратятся в труху, и обратного пути в гравитацию уже не будет.

[…]

Если бы его кто-то спросил, сколько дней он провел в состоянии растения, просто бесцельно существуя и глядя на планету, Кирилл бы не смог сказать. Минуты превращались в часы, часы в дни, а дни снова в бесконечные минуты существования и созерцания Земли.

Чем человек отличается от животного? Свободой воли? У него не было свободы воли. Все, что он мог выбрать – спать или не спать, какой сублимированный паек открыть и в каком отсеке ждать своего сумасшествия или гибели. Хорошо бы сумасшествия, в какой-то момент подумал он. Вот бы стерлась грань между реальностью и выдумкой! Его сознание умрет, и страх смерти – глупой, бессмысленной – перестанет существовать.

Боялся ли Кирилл смерти как таковой – наверное, нет. Биологическая смерть его не пугала.
Его пугало то, как это произойдет. Страх неизвестности, скорее так можно это назвать. Он мог задохнуться из-за поломки оборудования или перестать воспринимать ту воду, которая снова и снова обращалась в замкнутом цикле станции. А еще он мог выбрать самоубийство. Но этому должно предшествовать безумие, смерть сознания. Он человек! Уникальный биологический организм, унаследовавший только лучшее от своих предков – каракатиц, морских чудовищ и обезьян. Ну что, что он мог сделать!? Как сбежать из этой кельи, на вечное отшельничество в которой он оказался обречен против своей воли?

[…]

На двадцать седьмой день после известия, полученного от Алексея, Кирилл увидел первую вспышку. А следом за ней с перерывами от нескольких минут до нескольких часов на теле планеты появилось еще множество вспышек. Он даже перестал их считать. Планета превратилась в отвратительный апельсиновый пирог, усеянный дольками ослепительных буро-оранжевых грибов ядерных взрывов. К концу четвертых суток все закончилось. На Земле уже некому было нажимать на смертоносные кнопки. Вся ее поверхность превратилась в одно сплошное серое месиво, рассекаемое вспышками молний и электростатических разрядов в атмосфере. Кирилл плакал.

О чем писали вы, земные писатели? Какое оно – постапокалиптическое будущее Земли? Мутанты и пустынные бандиты? Безумные зомби? Тысячи людей, дрожащих в  бункерах и не имеющих ни малейшего шанса за всю свою жизнь более выбраться на поверхность планеты? Миллиарды обугленных тел, разбросанных по континентам? От таких мыслей Кириллу стало дурно. Он безумно хохотал, давясь своими слезами и искренне надеясь, что вот оно, безумие…

[…]

Безумия не наступило. Он проспал двое суток, после чего забрался в аптечку и нашел в ней упаковку транквилизаторов. После этой находки еще месяц оказался вычеркнутым из его памяти и жизни.

Когда таблетки закончились, Кирилл постепенно начал приходить в себя, пытаясь понять, что теперь делать. Самое грандиозное самоубийство в истории человечества произошло на его глазах. И на этом ужасающем спектакле он сидел в первых рядах.

[…]

Прошло еще два месяца или около того, прежде чем он решился отодвинуть от иллюминаторов ящики, подушки и запчасти, которыми он закрылся от погибающего мира. Планета была почти так же невинна, как и раньше – зеленые пятна деревьев и безжизненные пустыни африканского континента. Он направился к шлюзу, возле которого располагался специальный шкаф со скафандром.

[…]

Кирилл держался за поручень и смотрел вниз. Решение пришло мгновенно, еще тогда, когда он наконец пересилил себя и выглянул в иллюминатор. Карабин отстегнулся от пояса очень легко, как будто сам хотел отпустить космонавта навстречу пустоте.
Осталось совсем немного – вспомнить всех тех, кого он знал в прежней жизни и разжать пальцы.

За отражающим стеклом шлема этого было невозможно увидеть, но он произнес одними губами: «Я не смогу». Закрыл глаза, крепко сжал поручень и снова заплакал.