Письма прошедшего времени. Письмо пятнадцатое

На бегу о твоем папе. Подробности позже.

   Котя, салют! Вернулся вчера из Москвы. Дорога приключилась утомительной. При взлете самолет трясло и страх начал возвращаться. Ты не знаешь, но твои родители в курсе: пять лет я прожил в полной самолетофобии. Был готов покрывать любые расстояния на автомобиле, ходить пешком, ползти – все что угодно, лишь бы не самолет.

   Когда серебристая птица бежала, разгоняясь по взлетной полосе, вовсю обливался потом, сердце в истерике выпрыгивало из груди и стучало, гулко, громко, дятлом по фонарному столбу, бросало то в жар, то в холод. Зубы были стиснуты так, что казалось: еще немного и они начнут крошиться. Сжатые кулаки, белые костяшки пальцев. Думаю, от меня пахло страхом. Единственное средство – бутылка водки до взлета и столько же в полете. Тогда внутри меня обосновывалась песня про зайцев (прим.автора «А нам все равно», муз.А.Зацепина, сл.Л.Дербенева) и можно было жить. Когда музыка затихала, следовал глоток - и кто-то невидимый вновь выкручивал тумблер громкости на полную.
   
  Но, Котя, здоровье... Здоровье, которое не купишь за деньги, в один момент перестает держать такие нагрузки, и тогда робкими ростками, от безисходности в душе пробивается мужество. Прошло всего 1825 дней, как инстинкт самосохранения сработал, и теперь я  бодрым, свежим, пупырчатым огурцом рассекаю пространство с крейсерской скоростью 800 км в час на высоте 10000 метров.

  Но воздушные ямы, одна, другая, и... Прошлое ожило, воскресло, покрыло организм гусиной кожей ужаса, бросило в жар. Остается  молитва. Она, Котенька, помогает, примиряет с реальностью, разжимает тиски страха.

   Как слетал, спрашиваешь ты. Неплохо.Неплохо и ожидаемо. С чувстом легкого разочарования. Неплохо потому, что наконец получил предложение по фильму, которого ждал два года. А разочарование, потому что сказки не случилось, чуда не произошло, принц на белом коне опять проехал мимо и не по той улице. Предложение конкретное, не фееричное, в рамках общего цинизма мира, местами даже хуже, чем ожидал. Впрочем, будем воспринимать любой шаг вперед как прогресс.

   Мне сегодня захотелось вспомнить о твоём папе. Что я знаю о нем, чего не будешь знать ты? Сложный вопрос. Без сомненья другое: ты будешь знать о своем папе больше. Мы же многогранники. В глазах мамы ты один, друзей - другой, первой девушки - третий,  второй, четвертый, жены, детей - шестой и пятый, внутри себя можешь быть сразу и восьмым, и десятым, и первым. Какой ты? Этот вопрос кружит вокруг организма целую жизнь, получив ответ, мы уходим за горизонт и сливаемся с небом.

   Твой папа сидел за первой или второй партой в том ряду, что ближе к окну. Рядом с ним сидел наш общий друг Гриша, которого зовут Андрей. Мы познакомились с твоим папой в девятом классе. Я перешел в школу, в которой он учился. Знаешь, твой папа был маленьким. Это сейчас у него сорок пятый размер всего, а тогда, в шеренге на физкультуре, он стоял ближе к концу. Правда, Андрей, которого зовут Гриша, был еще меньше. Может, потому они и сидели вместе? В мороз малыши жмутся к друг другу?

   Но, может, они сидели вместе потому, что играли в секу на деньги с другим нашим одноклассником, Вадиком Ингером. Сека, Котя, это такая карточная игра, если играть втроем, но двое против тебя: шансов нет. Словом, Ингер проигрывал. Вскакивал, бесился, сетовал судьбе, размахивал руками, где-то одалживал и снова приходил играть. Знал, что проиграет, но приходил. Приходил и проигрывал. Непостижимая вера в удачу или в теорию вероятности. То есть умом Вадик понимал, что всегда он не может проигрывать, что будет праздник и на его улице, что вот он хвост птицы удачи, в руках, осталось схватить. Но жизнь глуха к логике. В жизни Вадик проигрывал. Иногда ему позволяли немного отыгрываться… В такой день это был самый счастливый мальчик на свете. Потом наступал день следующий и горе оттеняло счастье по новой.

   Что ещё? Твой папа не любил литературу, если не сам предмет, то преподавателя точно. Раиса Абрамовна отвечала ему взаимностью, но, по большому счёту, чувства не обременяли обоих, а потому все закончилось хорошо. Математику твой папа, напротив, обожал, откуда, наверное, и почерпнул свой практичный, иногда до противного характер. Так мы и учились, пока не наступил выпускной и, ко всеобщему удовольствию, мы не покинули опостылевшую alma mater, раскатившись от школьного порога по будущей жизни, как горох из разбитой банки.

   Я с Гришеандреем уехал в Ригу, а твой папа почему то решил стать офицером. Время катилось вперед, изменяло страну и нас. Когда в следующий раз мы встретились с Сашей, он сильно вырос, обогнав и меня и Гришу, бросил училище и отслужил в армии. Мы тоже отдали долг Родине и начали курить. Котенька, не будь идиотом, как дядя, не кури. Знай, это кака, а каку в рот... как-то неловко. Страна, в которой мы жили, как старый автомобиль, который столкнули с горы, неслась вперед, набирая скорость, подпрыгивала на ухабах, отчаянно дребезжала, теряла детали и мчалась, мчалась к обрыву.

  Воздух перемен манил, завораживал, вел за собой. Ничему не бывать, как прежде, сулил он. Все станет иным: и ценности, и люди, и жизнь, невиданным, небывалым – нашёптывала змеем-искусителем юность. И мы, Котя, поверив, сиганули в эту полынью с головой.

   Мы торговали бензином, недоливали, обвешивали и обсчитывали. Варили джинсы, перепродавали турецкие свитера и кожаные куртки. Устраивали видеосалоны, покупали на первые деньги первые автомобили, разбивали их, продавали компьютеры, скупали доллары и мечтали о миллионах. Марки, фунты, баксы, на худой конец, много-много рублей – были для нас мерилом всех ценностей и, бесспорно, Великой Истиной.

   Таким твой папа приехал в Берлин, и лет на пять-семь мы потеряли друг друга. Я слышал, что он формально поступил в какую-то бурсу, где числился студентом, а параллельно искал для наших общих друзей дешевые машины, не как бизнес, как помощь. Карьера оставшихся здесь потихоньку шла вверх, их машины становились дороже, а он по-прежнему искал и торговался, сбивая цену. Чтобы жить, собирал какую-то мебель, выучил польский, съездил в Индию, научился кататься на лыжах и, конечно же, встретил твою маму и твоего Гошу.

   Потихоньку туман ожиданий от перемен рассеялся. Волна надежд и иллюзий разбилась о мол времени, разлетелась в брызги, ручьями стекла вниз, и он проснулся в чужой стране, с её правилами, традициями и порядками, с её понятным недоверием к чужестранцем, без признаваемого твоей родиной диплома, с ограниченными, таким образом, возможностями, с нависающим над головой потолком успеха. Это паршивое ощущение, Котя. Будто заживо закапывают, заранее отпевают, преждевременно прощаются. Жизнь поставила тебя на полку. Стандартизировала, не оставиви выбора, задала будущее. Свободен. Сиди, не вякай. Тебе предопределено: вот так, не иначе. Всё!

   Твой папа сделал невозможное. Он вышел из клетки и отнес границу своих флажков. Он сел за парту и поменял профессию. Он придумал, создал, собрал из кусочков свое, а значит, и твое будущее, Котя. Это нелегкий путь, но в глазах его решимость, а в голове расчерчен план. Он много работает. Устает. И, как ему кажется, он знает, зачем. Котя, я долго размышлял, что в твоем папе главное, и понял к концу письма: главное в твоем папе – способность меняться. Великая вещь — эволюция: пока ты бежишь с ней, у тебя есть будущее, когда она вырывается вперед, ты становишься прошлым. Берегись сквозняков,    
   
Котя, привет маме, прощай, твой д.Вадим.