101. Асимптотные судороги героического кролика

… Николай Ганин хоть и напоминал издали подростка, «дохлого, как велосипед», принадлежал к племени «зубров»-штурманов, которых в эскадрилье насчитывалось не более пяти-семи человек. Да и то с поправкой – парочке навигаторов такое звание присваивалось  в курилках авансом: немного не доросли пока, но вот-вот должно свершиться долгожданное и закономерное «чудо»! Критерии такой классификации сильно размыты и не поддаются словесному описанию. Почти всё в ней – сравнительный анализ работы многих штурманов в воздухе, выданный пилотами после некоторых «кислых» ситуаций, требующих немедленной и точной реакции членов экипажа.

Штурманам оценить коллегу и себя гораздо сложнее. Пилоты часто летают в разных экипажах, вполне могут оценить мастерскую работу того или иного штурмана, как и способности тех, кто держится за «рога» штурвала. Ведь вторые пилоты когда-нибудь становятся командирами, пересаживаются с правого кресла в левое, есть возможность шире взглянуть на кое-что и кое-кого, а штурман в кабине, как правило, один. Поэтому равняться ему приходится, чаще всего, на субъективные мнения пилотов и старшего штурмана, который иногда летает в экипаже с проверками.

Мы познакомились, и минут сорок Николай честно и добросовестно рассказывал о сути написанного в «упр.1», но дальше этого дело не продвинулось. В конце-концов, прозвучал важный тезис, который следовало понимать приказом для меня и считать индульгенцией для Ганина: «Не первый день замужем... Самоподготовка – основной вид обеспечения полётов.» – С этими канцелярскими словами Николай прошёл к замкомэске, но обещал часа полтора никуда не уходить и помогать дружеским советом или разъяснением, если вдруг утону в непонятках. Вопрос об инструкторе остался без ответа. Это следовало понимать, как закономерное следствие успешного прохождения наземной подготовки.

Конечно, «девкой» я выглядел даже несколько перезревшей, хоть и носил штурманский значок с розой ветров и вполне уважаемой цифрой «2», говорившей о классе специалиста. Многие до самой пенсии не считали обязательным иметь первый. И возраст – приличный для новичка: уже почти полтора годика как перемахнул предельный комсомольский, счастливо увернувшись от вливания в стройные ряды матёрых строителей коммунизма. Самоподготовка – вещь понятная и замечательная, но где брать материалы разносортных по толщине и смыслу документов? Пришлось снова мешать Лондкевичу, сосредоточенно свёрстывающему план-график. Кое-что отыскалось в эскадрилье, остальное предполагалось спрашивать в других местах – у начальника штаба, в штурманской комнате и БАИ (бюро аэронавигационной информации).

Беготня заняла много времени. В один из промежутков обнаружилось, что ни Лондкевича, ни Ганина в помещении нет. Пришлось срочно бежать в столовку, чтобы как-нибудь отобедать и не мучиться голодными спазмами. Казалось, что день тянется очень медленно и весьма непродуктивно.

Визиты в штурманскую и назад происходили через аэродромный перрон. Гудели самолёты, обдавая керосиновой гарью, взлетали и садились, неторопливо и вальяжно заруливали на стоянку. Словом, жизнь кипела! Проходя мимо красавца Ту-154, невольно представил, что именно этот лайнер вскоре унесёт меня куда-нибудь далеко, но уже не пассажиром. «Сигара» – громадная, но пилотская кабина – не так уж велика. Под крылом запросто можно стоять во весь рост. Сразу же вспомнились некоторые моменты «предполётного контрольного осмотра воздушного судна штурманом» – обязательно заглядывать в нишу передней опоры шасси, чтобы определить, не закупорены ли отверстия резервного приёмника статического давления...

Сведения  совсем не лишние, а сколько таких «не лишних» из совершенно разных областей, которые придётся усвоить и зазубрить, как «отче наш»?! Самолёт пока казался «гостем из будущего», но очень хотелось быть равноправным «хозяином». В том смысле, что как ты к нему отнесёшься, тем он и ответит. Норовистый жеребчик!... Внутри себя ощутил смешанное чувство – восхищение, недоумение, уважение, восторг и масса сомнений. Неужели и я...?!

«Послеобеденный» Ганин наскоро пробежался сытым взглядом по стопочке документов, успокоил, что «всё – путём», удовлетворённо посоветовал «шпарить в том же духе», а заодно, оставил несколько автографов в задании на тренировку. Проверять ничего не стал. Я моментально понял всю бритвенную остроту и бездонную глубину доверия, которое вполне умещалось в известный лозунг о спасении утопающих... Самоподготовка и самоконтроль! Главное, что я пока самозабвенно «шпарил», не слишком боясь ошпариться о невероятную многослойность разносортицы, которая обязана когда-то стать стройной системой. Уж простите за тавтологию...

А ещё успокаивало, что я выглядел вполне дисциплинированно, заинтересованно и ничем не напоминал персонаж армейского анекдота: «Товарищ курсант! Имеет место быть факт фиксации наличия вашего отсутствия на самоподготовке!»

Беда в том, что документы выдавались под страшное честное мужское слово «истинного кабальеро» либо под расписку. Кое-какие экземпляры обнаруживались в единственном числе, а самый нужный –  «технология взаимодействия экипажа Ту-154» – существовал лишь в теории. Счастливчики-обладатели берегли его, как зеницу ока, и не слишком спешили делиться таким богатством. Потёртые и выцветшие кустарные ксерокопии – максимум возможного удовольствия, но никакого ничтожного шанса выпросить хотя бы на пару дней: «Самому край нужно! Читай здесь...» – Парадокс в том, что вышестоящее начальство упорно не замечало «наличия отсутствия» этой технологии на местах, но непременно «драло» именно за незнание при малейшем упущении или несоответствии твоей работы с «марксом». Это тоже относилось к самоподготовке и спасению утопающих.

… До конца недели я добросовестно появлялся в авиаэскадрилье с самого утра. Сиднем просиживал весь рабочий день за столом, пытался прочитать нужное и очень важное, но голова пухла, а система пока не прояснялась. Слишком многое требовало осмысления через практику полётов. Обалдевший и буквально опупевший от многочасового чтения, почти перестал соображать и понимать что-либо. В голове никак не совмещались отрывочные сведения из различных параграфов и глав, а нужная передышка казалась непростительным грехом. Никто не помогал, но и не мешал... Ежедневный распорядок нехитрый: приехал, сел за стол, читаю, вникаю, пытаюсь осилить, перечитываю, курю, когда хочу, а дела до меня нет никому! Даже Лондкевич, по-видимому, начал считать меня таким же привычным предметом «недвижимости», как свой стул, сейф или тумбочку. С утра поздоровается безразличным кивком – и скрывается в недрах другой комнаты, не говоря ни слова. Сбывались его «проклятия»: «Вами должен заниматься старший специалист!» – А старший специалист открытым текстом намекнул на самоподготовку. Замкнутый круг с непредсказуемыми сроками и вовсе туманными последствиями...

Очередные выходные не принесли ни отдохновения, ни чистоты мыслей. В следущий (очередной, не иначе - ?) понедельник «первой лошадью» привычно появился в эскадрилье и с тоской принялся «шерстить и навёрстывать». Лондкевич ухмыльнулся, но оказался необычайно многословным: «Вы мне не нужны... Звоните в наряд...» – Это сильно удивило. Даже очень! Многообещающее предложение интересоваться у дежурного своей судьбой хотя бы на ближайшие пару дней вовсе не означало, что дело сдвинулось с мёртвой точки, а всего-навсего подчёркивало некоторую бессмысленность моего показательного и беспримерного усердия.

Намёк оказался слишком прозрачным, чтобы повторять его дважды. Самоподготовкой  нужно заниматься где угодно, лишь бы не мозолить глаза замкомэске. Интересное дело! Дома, конечно, гораздо приятнее почитывать важные документы, только кто и когда сподобится проверить качество? Ответ следовало искать в том же намёке на телефон. Честно говоря, я и сам давно устал от бесплодных поездок, которые очень выматывали, поэтому доверился судьбе и вернулся домой. Литературы набралось предостаточно, лишней не было, но и недостающую надеялся где-нибудь раздобыть. Странным казалось лишь то, что при громогласных заявлениях о дефиците штурманов, никто не собирался как-нибудь прояснить обстановку «на фронтах». Видимо, не всю «кухню» ещё удалось постичь.

Естественно, дома гораздо приятственней под кофеёк осиливать мудрёные параграфы документов, чем в пыльном и душном казённом помещении. И покурить на крылечке можно в любой момент, и вздремнуть, утомившись от обилия информации, и пообедать, и... Сами понимаете всю выгоду такого положения хозяина, а не подопытного. Кстати, именно роль подопытного напрягала больше всего. Не уверен, что дальнейшие рассуждения имели такую же стройность, как сейчас, но попытаюсь поделиться... Впрочем, очень сомнительно, что и ныне какую-то стройность можно усмотреть.

Дома корпел, старался вникнуть и осознать, однако частые перекуры приводили к некоторым странным размышлениям. Что, если представить себя в роли лабораторного кролика, а судьбинушку – в виде толстой трубы, имеющий начало и недосягаемый пока конец?! Для белой мышки я выглядел слишком упитанным, если принимать во внимание, что Лондкевич всё-таки заметил несуразно большую фигуру в эскадрилье. Но — не возражаю, на суть не сильно влияет... Полагаю, вес и размеры не имеют никакого значения вообще, будь то даже теннисный шарик. Но с кроликом проще, потому что женщины панически боятся вполне безобидных мышек, а кролик – он такой пушистый и мягкий... Мужикам – по барабану, пусть даже это будет неповоротливый бегемот...

Труба имеет края-боковины и центральную линию. Левый край – отрицательный, а правый, как и положено, позитивный. Верх и низ – оставим за пределами рассмотрения. Шарахания ползком и отчаянные прыжки кролика туда-сюда неминуемо пересекают середину, но асимптота кривой в пространстве напоминает спираль, которая бесконечно приближается к серединной прямой, так и не найдя успокоения ни в одном из положений. Кролик ползает, сидит, дремлет, возвращается назад, сползает к середине из-за вогнутости трубы, но вперёд как-то не очень спешит... Любознательные и упорные лаборанты периодически меняют условия – то нагревают один край до нестерпимого жара, то обдают ледянящей стылью, то манят морковкой, то несильно, но чувствительно стебанут разрядом тока. Кролик повинуется климатическим передрягам и пищевым соблазнам, поэтому ищет местечко теплее и удобнее. Как правило, перемещения снова приводят к пересечению центральной линии. Но там – ни жарко, ни холодно, ни сытно, ни голодно... Обыкновенно, а это не так привлекательно. Иногда в одном месте бедолага пригревается и привыкает, поэтому и дремота его настигает именно здесь. Но не на такое уж долгое время, если сравнивать с вечностью...

Чёрт побери! Как бы узнать имечко того жестокого устроителя эксперимента, имеющего кнут и пряник, и конечную цель суетливой неуспокоенности?! Кто заставляет судорожно метаться по проклятой трубе? Ответа не найти... В трубе освещение неравномерное – начало и середина яркие, а конец скрыт в непроглядной тьме. Кролику туда интересно попасть, но спешить не торопится. Да и темень пугает неизвестностью... Не думайте, что я сбрендил или от безделья начал вспоминать математику. Поясню чуть приземлённее, а истовых «перельманов» попрошу умерить гнев от такого примитивного упрощенчества.

Мне показалось, что жизнь и судьба, так или иначе, напоминают синусоиду или американские горки. Взлёты и падения, хорошее и плохое, всё это очень относительно. Никому не суждено знать, могло ли быть лучше или хуже в какой-то обстановке. Вероятность? Не знаю, но приходится мириться с тем, что и как именно случилось. Почему житуха сложилась так, что поступил в Академию? Могло быть иначе. Почему поехал в мёрзлую Якутию вместо солнечного Баку? Или насколько Макаровна-Денисовна, счастливо избежавшая фиктивного брака, способна была повлиять на весь дальнейший ход моих приключений? Трудно сказать или ответить однозначно. И авиация малая, куда сразу врюхался, того не желая – должна ли считаться подарком, а не наказанием? Большая авиация – мечта, такая огромная и желанная, а нужно ли было туда так отчаянно рваться? Всё ведь складывалось вполне удачно, не сильно изобилуя напряжённостью или неудобствами.

Понимаю, что противоречу сам себе, если взять за основу собственное нытьё по поводу послеакадемического распределения, но этот этап прожит, пережит, стал привычным, поэтому многое стало осреднённым и не таким тягостным. Как у несчастного подопытного кролика посередине трубы и почти на центральной линии... Но это даже не главное. Основными переменами нужно считать то, что Сангар оказался в прошлом, как и почти все знакомые. Туда я не вернулся и не побывал ни разу. Через несколько лет с горечью узнал, что сосед-вертолётчик, Саша, умер, а мне неизвестны ни подробности, ни причины. Маган стал промежуточной серединной линией... Закрутила жизнь, поманив сладкой морковкой... Некогда было притормозить, оглядеться и подумать толком. Дальний край жизненной «трубы» здорово манил, хоть и был скрыт во мраке, но для возвращения назад не находилось ни единой причины. Сытость и относительная праздность приелись... Хочешь не хочешь, а нужно хоть осторожно, но продвигаться вперёд, как героическому кролику, загипнотизированному пастью удава...

(продолжение следует)