Глухонемой

...

Глухонемой

Старичок до смерти боялся официальных бумаг. Накануне похода в присутствие наваливалась бессонница. Но всё это был не страх, а отвращение к зависимости от чиновника.
Насмотревшись передач самодельных историков, он иногда спрашивал полушутя Свету, когда требовалось прочесть ту или иную бумагу, мол, когда немцы опять по-русски заговорят и добавлял, указуя на себя: «Мы ж не Раджа-Йоги, чтоб любой язык детально понимать, но отличить уже могём!»
На немецком он твёрдо знал: битте (пожалуйста), Гитлер капут, халло (привет, здравствуйте), данке (спасибо), редуцирт (уценка), ангебот (уценка) – и всё! Ах да, ещё: гешенк (подарок)! Теперь всё. И одно длинное выражение: хельфен зи мир битте (Помогите мне, пожалуйста)! Такового лексикона на жизнь вполне хватает, на присутствие – нет! А тут пришло официальное письмо с приложением – формуляр.
Хорошо, Света есть!
Света заполнила бланк в силу неизрасходованной дружбы и даже любви и вздохнула, Старичок отечески предложил мороженое, даже подыграл: хлопнул себя по карману: «Света, я режиссёр первой категории, у меня двенадцать документальных фильмов и три художественных, один из них крутят по сю пору! Недавно издан мой учебник по режессуре! Я известный человек, у меня сегодня есть деньги! Света, давай поедим мороженное!.. Приглашаю!» Поели мороженного. Уходя, Света посоветовала: – Отправь формуляр почтой!» – «Нет! Я сам его завезу: время есть, пройтись надо, проездной... сам завезу! Я их уже не боюсь, чинушь этих!.. Утром прокачусь и сделаю дело! – отвечал Старичок. – Надоело их бояться!» – «Вряд ли они будут что-то ещё спрашивать, я всё заполнила!..» – «Тем более!»

На следующий день утречком Старичок прикатил в государственную контору, что прислала письмо и формуляр, отыскал дверь, оторвал номерок и сел в уголке почитать рекламную газетёнку, дивясь тому, во что можно превратить русскую речь; время от времени поглядывал на табло и когда номер на табло совпал с тем, что на номерке, встал и прошёл в кабинет, на ходу робея, и куда-то вся смелость, вдруг, улетучилась.
Чиновников было двое и оба какие-то свинцовые. У одного на абажур настольной лампы была аккуратненько, даже как-то нежно, надета серая вязаная шапочка. «Он в этом плевочке  на работу... тьфу! в присутствие ходит и с работ... тьфу! из присутствия... И в остальное время, вишь, любуется... То есть, пришёл сюда – снял, в конце дня надел – ушёл... И так сорок лет подряд! Господи, какой кошмар! Что у него может быть в мозгах, в душе, в сердце?! Какая у него может быть цель в жизни?!.» – и тут же Старичок сделал некий, по его мнению, независимый интернациональный полупоклон, означающий – вежливый интеллигентский ответ на дежурное приветствие чиновника.

Может быть, выдать что-нибудь такое, хоть и из куража, чтоб вздрогнули все до спинного мозга, проснулись и оттаяли, ожили, или крикнуть во весь голос, а меня отчётливо было слышно на галёрке и без микрофона, например: «Гитлер капут!» чтоб сон слетел с ресниц. Или ещё что отчебучить... Дали б мне вас дня на три на растерзание творческими заданиями, посмотрим, чтоб Вы тогда запели! Или, может быть сплясать, раз с бумагами всё в порядке! Нет, как говорится, не трогай корочку, пусть живут! Да! А не то б мы...» 
- Was kann ich f;r Sie tun? (Что я могу сделать для Вас? нем.) – спросил чиновек глядя по-рыбьи.
Старичок подал бланк в руки.
Другой чиновек, не поднимая головы, набирал что-то в компьютер. Старичок ожидал, что его сейчас сразу отпустят. Чиновек просмотрел бланк и вдруг что-то спросил. Что спросил? Старичок кивнул головой и слегка пожал плечиками.
Чиновек повторил. Старичок повторил кивок, слегка пожал плечами и нахмурил брови, при этом он глядел чиновеку прямо в глаза, пытаясь понять, но ничего не получилось, вышло всё как у плохого актёра: душа морщится по тексту, слеза – нейдёт.
– Гуд, – монотонно заключил чиновек и что-то опять спросил, вроде как другое... или тоже самое, но по-другому? Кто знает?
Старичок кивнул головой и пожал плечами. «Что этому идиоту надо?! Света всё сделала! Ей можно верить, она внимательная и хорошая. Мне – она всё хорошо сделала».
Чиновник внимательно посмотрел Старичку в глаза, а потом негромко обратился к коллеге:
– Слушай, – тот оторвался от монитора и перевёл взгляд на зов, – что с ним такое?
Коллега повернул голову в сторону Старичка и внимательно, ещё больше по-рыбьи, уставился на него. Старичок виновато улыбнулся, кивнул, приосанился с достоинством и старческой робостью, пожал плечами.
– Он глухонемой, не видишь что ли! – отвечал оторвавшись от дел коллега коллеге.
Тот подумал и сказал:
– А я думаю, он – либо немой, либо глухой... Что-то одно из двух. Ты не мешай в кучу, тут что-то одно: либо немой, либо глухой. Я это чувствую. Глухонемые, они начинают сразу руками объяснять, на пальцах, как итальянцы или евреи. А он –  стоит, как по стойке смирно!
– Он – советский! – уставясь в монитор, отвечал коллега и добавил: – Они самые лучшие: самые дисциплинированные. Только пьяницы. А так, с ними можно работать...
Старичок внимательно переводил взгляд с одного на другого, пытаясь проникнуть в мысли говорящих по мимике и думал: «По-моему, им что-то не нравится?»
– Скажешь тоже! У меня в среду был один, так меня потом жена чуть из дому не выгнала, ты говорит когда последний раз меня любил?!. Знаешь, крови сколько выпил за полчаса! Чтоб ему редиску наблюдать!..
– Помню, – с рыбьми глазами захихикал.

«Что это они в рабочее время решают частные проблемы? Деньги между прочим, в карман кладут общественные и не малые! Хоть бы меня, посетителя, постеснялись! А вдруг я шпарю по-немецки, как по-советски, а только прикинулся, прикалываюсь, так сказать. Про баб обсуждают... Про что ещё может рассуждать чиновник. Про художественную выставку или про «Фауста»?! Держите меня: сейчас помру от смеха! Крокодилы туповатые, впрочем, хорошо ещё, что про баб, а не про искусство, хватит нам всеобщей грамотности... А хорошо быть молодым!.. А может, выкрикнуть им всё же во весь голос: Гитлер капут!.. Чтоб стены дрогнули! Испугаются? Вызовут неотложку?! Но перестанут обсуждать баб при просителе?!»
– Знаешь, насчёт пальцев скажу тебе точно, сериал такой даже был, не будет он тебе ни крутить, ни объяснять ничего! Ты ж на пальцах, тем более по-русски, ни бельмеса или там эсперанто?
– Нет... Я только английский и немного французский! А разве язык для немых не интернациональный?
– В сериале про это ничего не было... Но что я тебе скажу: он не дурак и на идиота не похож, вполне осмысленный взгляд, так? – и сам ответил: – Так! Значит, с чего он будет руками в кабинетах, как мельница, размахивать перед твоей рожей? Чай и сердце уже не двадцатилетнего.
– Это точно, – оба рассмеялись.
– Всё ж я думаю, он немой. Погляди лучше! Обрати внимание, как он напряжённо внимательно слушает нас, напряжён, какой пронзительный его взгляд, глядит как собака на хозяина, и ты, пожалуй, прав – взгляд осмысленный вполне, словно пытается понять о чём речь.
«Что им от меня надо?! Совсем бумагами закидали... И чего я сюда попёрся? Полдня терять на подвиги?.. Ржут, как кони в рабочее время и не стесняются! Смешно! Это, между прочим, оскорбительно так себя вести! Я всё же представитель другого языка и при мне свои частные дела обсуждать на языке который я плохо знаю, по крайней мере, безтактно! Может, всё ж  выкрикнуть им что-нибудь? Чтоб знали, что не все находящиеся в комнате владеют их языком. А-то, право, стоишь как идиот, душа волнуется, дрожит, как на экзамене, и всё пытаешься понять, чрез собачий формат. У меня, между прочим, ноги старые и не казённые! Жаль сказать могу только «Гитлер капут!», но всегда пожалуйста. Валокордин забыл!.. Может, всё ж возмутиться?»
Старичок подтянулся, и стал похож на маленького гордого воробушка.
– А что тебе от него надо?! – спросил один другого.
– Формальность...
– Так поставь сам. Нормальный старичок, чего мучить!
«Это уже форменное безобразие, переходит все границы! Пижонство какое-то! У нас бывало, конечно, и не такое, но ведь это – там, а это – здесь, абсурд какой-то!.. Всё же заполнено, Света сказала всё!»
– Ставь смелей, много не отъест, Германию не разорит!
– Я спросить его должен, мне за него писать запрещенно.
– Как же ты спросишь его, он же глухой!
– Нет, я думаю он – немой...
– Слушай, а может он по губам читает, а сказать не может – немой, а писать не умеет?
– Бедалага! Если по губам читает, так, как бы нам чего не того не сказать.
– А что: мы думаем совместно как человеку помочь!
– Точно.
Оба чиновника замолчали и уставились на Старичка, тот кивнул одному, затем другому, пожал плечами и опять замер, но уже с обидою в позе, уже скорбящий.
Чиновник что-то спросил медленно и очень членораздельно, глядя прямо в глаза Старичку.
«Издеваются суки... Света всё заполнила, от «а» до «я»! Что, читать не умеет, что ли? Надо было почтой отправить, старый дурак, чёрт попутал!»
Он виновато улыбнулся, кивнул и пожал плечами одному, затем другому, и это можно было понять как да и как нет.
Тот, что прежде глядел в монитор, теперь сочувственно разглядывал птичью стариковскую фигурку.
«Между прочим, благодаря мне – вы работу имеете, молодые люди! Пахать на вас надо – быки, а бумажки перекладываете. Синекуры! Жаль сказать не умею... Выкрикнуть бы, что-то такое, интернациональное, чтоб волосы приподнялись, чтоб мозги проснулись!.. Хендехох, например!.. Сколько ж этой муки мне терпеть? Ах, почему я почтой не отправил, как Света сказала!»
– Нет. Он – истинно глухонемой, точка! И взгляд, кстати, не очень осмысленный, как показалось, бегает взгляд. – чиновник попробовал ласково удыбнуться тяжёлым равнодушным лицом, но в ответ на его улыбку Старичок только ещё жалостливее сморщился, попробовал улыбнуться, но вышло что-то печальное... – Ты вглядись получше, психолог, у него бегает взгляд! Это характерно для людей с неустойчивой психикой, он нервничает, у него не та внутренняя концентрация чтоб читать по губам. Ты его лучше не держи, отпусти, он старенький, ему и стоять-то тяжело!
– Так, я предложил ему сесть! Сразу же, как только он вошёл. Да... А писать он, наверняка не умеет...
– Ну и что с того, что ты предложил – он же глухонемой! Может он всю жизнь дворником проработал или упаковщиком, а потому смущается в кабинетах, не дорос старик...
– Так я думал, он только немой, он же не похож на глухого.
– Я думал... Я думал! А на немого он похож?! Не держи ты его, дался он тебе, там очередь ещё! А отправишь его – он завтра опять придёт. Или хуже того – врежет дуба там, где стоит, а нас опять в чёрствости к ауслендерам обвинят или ещё в чём похуже. Тебе это надо?! Тем более, что в бланке всё, как говоришь, верно!
– Если они язык не знают, пусть с переводчиком ходят. Ну и работёнка у нас! Ну, как я буду галочку в чужой формуляр ставить! Это нарушение инструкции. Я спросить должен! Пусть с переводчицей приходит... Вот если он окажется глухонемой, то тогда, конечно, другое дело – больной совсем человек и в чужой стране!
– Так и не ставь, отправь ему его формуляр почтой, допиши, чего не хватает, и пусть у переводчика доработает... Или считай, что глухонемой! Что тебе мешает?!
– Ещё раз попробую... – он обратился к старичку медленной речью с показательно вопросительной интонацией.
Старичок виновато улыбнулся, кивнул седенькой головой и всем тщедушным своим тельцем, всё со старческой робостью, но приосанился и слегка пожал плечиками в ответ ему, а затем другому чиновеку.
«Буду, как партизан на допросе. Ничего не скажу!»
– Ясно... Что ж, отправлю почтой обратно...
– Дай сюда – сказал рыбоглазый. Через секунду, он решительно поставил в бланке галочку.
– Всё! – обратился он к Старичку и заговорил, активно поясняя немецкую речь жестами. – Всё! Можете идти! Всё нормально. Домой... Спите спокойно! Уходите...
«Ну, слава Богу! Молодец Света, так заполнила, что даже эти поняли!.. Надо было им всё ж выкрикнуть, чтоб вздрогнули, сонное царство!»
Старичок громко сказал: «Ауфидерзеен!» – и бодро вышел вон.

Навельзе,  2005,
Ханновере, 2013

....