Капля в море

   В 1976 году  я поступила в знаменитое гнесинское училище на струнное отделение в класс скрипки.

 Я  была девушкой яркой, коммуникабельной и легкой на подъем, то есть полной «пофигисткой». Поэтому меня сразу же выбрали старостой курса. Наша завуч Елизавета Стефановна, вызывая меня к доске (она вела у нас историю), направляла мне в лоб острую указку: "Посмотрите на Титову! Посмотрите, какая она яркая, живая, активная  комсомолка! Какая у нее кипучая энергия! Общаться с такой студенткой - одно  удовольствие!"

                * * *

 Моей  лучшей подружкой стала тихая,  молчаливая и долговязая контрабасистка Катька  Вежева. Катька  была худенькой, бледненькой, узкоглазой и узколицей. Она носила   старомодные  байковые  платья, вечно перекрученные чулки  и несуразную прическу – серую косу, свернутую в тугую колбаску на макушке, которую  наши мальчишки  тут же окрестили «какашкой».



  Еще Катька грызла пальцы. Не ногти, не заусеницы, а именно пальцы. Я приходила в ужас от  этой ее дикой  привычки. «Не смей!!!» – орала я на Катьку всякий раз, когда она готовилась впиться  хищными белыми зубами в  обгрызенный до мяса малиновый кончик мизинца.

              ***

   Мы с Катькой сразу подружились и практически никогда не расставались. Мы всюду ходили вместе: в столовую, в туалет, в библиотеку, в бассейн и в лингафонный кабинет, где слушали музыку.
 
   Каждое утро, перед первой парой занятий, мы  с Катькой  обменивались  вечерними новостями. Вернее, я тарахтела без умолку, а Катька  слушала меня, затаив дыхание. Может, за это я и полюбила Катьку - за умение с интересом слушать мою болтовню и не зевать от скуки.

   Потом мы шли на сольфеджио, где Катька списывала у меня мелодические диктанты: у нее совершенно не было мелодического слуха, она не могла запомнить и записать нотами мелодию. Однако гармонический слух у Катька был абсолютным: самые сложные аккорды и даже целые длинные цепочки аккордов она угадывала с первого раза и никогда не ошибалась. И тут  уже мне приходилось списывать у Катьки гармонические диктанты.

   "Как ты это делаешь?- удивлялась я, - ведь определять на слух аккорды в гармонии горащдо сложнее, чем отдельные ноты в мелодии!" "А я  их не определяю,- пожимала плечами Катька,- я их вижу в цвете. Уменьшенный секунд-аккорд -голубюого цвета, квартсекстаккорд - желтого, терцкварт -светло-зеленого. Все очень просто."


                ***

...Однажды, поймав в очередной раз катькину руку у ее хищного рта, я поинтересовалась:

   -Слушай, а как ты вообще играешь на контрабасе? У тебя такие маленькие ручки и тонкие слабые  пальчики. Как ты извлекаешь звук из  этой  бандуры?

  - Тебе действительно это интересно? - не поверила Катька.

  - Ну конечно!- сказала я, - а что, не заметно?

  - Совсем не заметно,- созналась Катька Катька, - но у меня  сегодня  на этой бандуре зачет по технике. Если хочешь, приходи в малый зал в четыре часа.

                * * *

  К концу дня я чуть не забыла про катькин зачет и  опоздала на на десять минут. Когда я вошла в зал, на сцене уже стоял  рыжеволосый и артистичный Сеня Ривкин  и  гигантским  смычком выпиливал  звук из  контрабаса. 

  Угрожающий низкий  реактивный контрабасный  рев  сотрясал мое сердце, душу и мозги. Это было похоже на сверление бетона дрелью в замедленном звуковом режиме. Сеня с  упоением перепиливал  контрабас  пополам, струны задыхались и  хрипели, как стадо умирающих слонов в пустыне Калахари. У меня заныл живот: так мой организм реагировал на звуковое отравление.

  Наконец, взмокший Сеня остановился и горящими глазами впился в членов комиссии. "Ну что ж, Ривкин, - старательно улыбнулся после паузы Кулаков, наш завотделом - очень, очень прилично сыграно".

"И звук достойный, и техника левой руки не подвела, - подхватил  эстафету скрипач старичок Микирянский, - очень профессионально!"

  Сенин педагог Коростышевский сиял от гордости. А Сеня  плавился в лучах своего успеха и не мог дышать. Его сердце не справлялось с эмоциями. Ведь счастье - это тоже нелегкий стресс. Не легче, чем горе. А порой даже тяжелее.

                * * *

  На сцену позвали  мою Катьку. У меня снова заныл живот. На этот раз от волнения.

  Катькины ноги были обуты во что-то  зеленое и странное: то ли в шерстяные носки, то ли в детские   пинетки с помпонами. Неизменная "какашка"  на этот раз была украшена роскошным  бирюзовым  бантом с косыми срезами.

  Худенькая Катька  проворно взбежала  на сцену  и  юркнула   за контрабас. Потом выглянула из-за контрабаса. Стала глазами искать меня в зале. Увидела. Обрадовалась. Вспыхнула. Сразу похорошела. Помахала мне тонкой лапкой.Затем ухватила цыплячьими обгрызенными пальцами  смычок и занесла его над  черным грифом с толстыми струнами. И заиграла «итальянский» этюд.

***

...Я слушала Катьку и не верила своим ушам. Она играла на том же  контрабасе, что и Сеня. На тех же струнах и тем  же смычком. Но у Катьки все звучало совершенно по-другому. Стремительные триоли в бешеном темпе вылетали из-под катькиных пальцев мощно и легко, схлестываясь и разлетаясь в виртуозных пассажах. Стакатто отскакивало от струн и от громоздкого смычка, то взбираясь наверх, то скатываясь   таинственным рокотанием вниз. В катькиной музыке слышался танец майского ливня, гул летней грозы, шум  зеленого леса и шепот черного моря.

  Катька играла задорно, легко и весело. Она любила контрабас. Она отдавала ему всю  свою душу и тело.  Контрабас чувствовал, что его любят, и тоже отдавался Катьке всей душой и телом.

  Я не могла оторвать от Катьки глаз. Катькино лицо светилось неземным блаженством. Казалось, еще минута – и Катька, наполнив свою душу невесомым восторгом, вознесется в обнимку со своим  любимым контрабасом в солнечную высь, красиво выгибая в коленках стройные ноги в зеленых пинетках с помпонами.

                * * *

  Катька с сожалением доиграла последний такт. Нехотя опустила смычок. Кокетливо посмотрела на своего педагога. "Давай теперь второй этюд, - сказал он помолодевшим голосом, - а впрочем, нет. Сыграй, Катюша, кусочек  «Мелодии» Рахманинова". Катька удивилась, но послушалась. И заиграла «Мелодию».

  Контрабас услышал катькину душу и зазвучал совсем иначе. Шоколадные, горькие и  медовые звуки наполнили зал большой нежностью и глубокой  печалью. Контрабас, обнявшись с Катькой,  пел и плакал в ее руках, как скрипка великого Амати, и оплакивал свою любовь, свою жизнь, свою всеми забытую старость и одиночество. Я не выдержала и тоже заплакала. Вот вам и Катька. Вот вам и «синий чулок»  с какашкой на макушке.

  Катька закончила играть, аккуратно положила контрабас на бок, а смычок на стул, и легко спрыгнула со сцены в зал. Контрабас сиротливо остался лежать на боку на сцене. Он очень расстроился. Ему не хотелось расставаться с Катькой. С ней он был молодым, прекрасным и сильным волшебником. А без нее - беспомощной неуклюжей бандурой с хрипящими струнами.

 ...Катьку никто не поздравлял и не хвалил. Комиссия была просто ошеломлена. А может, просто завидовала. Катька пробралась ко мне, увидела мой распухший нос и испугалась: "Ты чего? Что случилось?!" "Ничего не сучилось, - объяснила я,- я просто тебе завидую". "Дурочка!" – отмахнулась Катька и потянула в рот обгрызенный до крови палец. Я шлепнула ее по руке. Катька спрятала руку за спину и сказала: "Я хавать хочу, как рыба об лед. Пошли в столовку."

  «Хавать» на музыкальном жаргоне означает  «есть, кушать».  Голодная Катька уже  давно забыла о своем зачете и о своем таланте. И снова превратилась в  прежнюю Золушку. Но золотая карета не обернулась тыквой, а просто осталась стоять у обочины, терпеливо дожидаясь катькиного возвращения. И хрустальная туфелька оказалась настоящей. И пришлась Катьке  точно впору. Осталось только дождаться принца со второй туфелькой. А можно и без нее. Просто принца…

  В столовой я взяла оливье, а Катька -  борщ . Катька высыпала в тарелку половину перечницы и с наслаждением начала «хавать», постанывая от удовольствия. А я смотрела на Катьку и думала о том, что не надо было мне поступать в Гнесинку. Потому что я никогда не смогу сыграть на скрипке так, как Катька играет на контрабасе. Я  случайно надела чужое золушкино платье, случайно  заняла чужое место в чужой карете, случайно "протырилась" в святая святых - прославленную Гнесинку. И что? Да ничего. Бала не будет, принц не приедет и  Фея ничем не поможет. И моя унылая карета  так и останется обычной телегой - тыквой с огорода: тяжелой и невкусной. И куда уедешь на такой тыкве? Разве что на  старую овощную базу в районе Капотни.

                * * *

  На четвертом курсе Катька поехала  на конкурс в Польшу. Оттуда она привезла  первую премию, старинный  инкрустированный перламутром контрабасовый смычок работы какого-то уникального немецкого мастера и два  чемодана  виниловых пластинок  знаменитых исполнителей-контрабасистов.

  Катька  уезжала в Польшу в горчичном  бесформенном пальто до колен, застегнутым до самого подбородка,   в вязаном сером  берете, в серой кофте  и с неизменной кривой «какашкой» на голове.

А вернулась из Польши   в короткой белой курточке,  в белых тупоносых сапожках на «платформе», в голубых  расклешенных джинсах с широким ремнем, с замшевой сумкой через плечо и с небрежной короткой модной стрижкой. Это была не Катька. Это была западная модель с обложки польского журнала «Ванда».

  Высокая, длинноногая, ослепительная Катька шла на своих «платформах»  по перрону, покачивая узкими модельными бедрами в голубых джинсах, а наши мальчишки тащили за ней  ее чемоданы с пластинками и  выпендривались изо всех сил, стремясь привлечь катькино внимание. Катька загадочно  улыбалась  и ускоряла шаг. Ветер  отдувал ее волосы назад с висков и лба. Мужчины, идущие  навстречу, сворачивали головы ей вслед.
               
                * * *

  Через год Катька поступила в московскую консерваторию. Консерваторские педагоги, наслышанные о катькином таланте и победах, сами ей звонили и предлагали подать заявление именно в их класс. Это было невероятно: не Катька выдерживала конкурс к лучшим педагогам, а лучшие педагоги выстраивались в очередь к девятнадцатилетней Катьке.

Катька остановила свой выбор на педагоге Мясоедове. У него было доброе, покорное и ничего не выражающее лицо. "Почему именно он?"- удивилась я. "Потому что он не будет лезть ко мне с идиотскими советами и портить мне руки,"- объяснила Катька.


***

На втором курсе Катька вышла замуж за сокурсника Мишу. Это событие никак не повлияло ни на Катькин талант, ни на Катькину учебу. Она так же занималась по восемь часов в день, так же легко побеждала на всяких фестивалях и конкурсах. Мужа она называла «мой тыл», а свой контрабас  - «мой мальчик». Пока катькин «тыл» вкалывал на трех работах, покупал кооперативную квартиру, а позже воспитывал их   сына, Катька разъезжала со своим «мальчиком»   по городам и весям.

                * * *

  В 1980-м году я закончила училище и  устроилась на работу в Московскую областную филармонию в вокально-инструментальный  ансамбль «Радуга» под руководством тогда еще никому не известного  пианиста Игоря Николаева, будущего автора "Айсберга" и других классных песен.

Концертов  у  нас было много. Времени на Катьку катастрофически не хватало.
Мы с  ней сначала  иногда встречались, потом иногда перезванивались. Потом стали перезваниваться реже.

  А потом звонки прекратились совсем. Мы с Катькой помнили друг о друге, планируя как-нибудь  встретиться. Но это «как-нибудь»  все никак не наступало.

                * * *

  Прошло три года. За это время я успела выйти замуж, родить сына и развестись с мужем. Такое случается сплошь и рядом: выходишь замуж с  эмоциями, живешь с разочарованиями, разводишься  с облегчением.

Катька работала в Росконцерте и тоже много гастролировала.Между гастролями она умудрилась зачать и родить сына Максима. Мальчик появился на свет крупным, розовощеким, златокудрым, синеглазым - словом, очень красивым.

Материнского инстинкта в Катьке не было совершенно. Уже на вторые сутки своего пребывания в роддоме она позвонила мужу с  требованием привезти ей контрабас. пюпитр, ноты и сурдину - приспособление для уменьшения силы звука у музыкальных инструментов. "Чтобы не мешать мамочкам спать," - пояснила Катька ошеломленному медперсоналу.

***

  Прошло еще сколько-то времени.

Мы с Катькой потихоньку привыкали жить друг без друга. Однажды утром я проснулась с мыслью: а была ли она  вообще в моей жизни? То ли была, то ли нет. То ли сон, то ли явь.

Но  как-то раз   осенью  Катька  сама позвонила мне. Безо всяких приветствий , восторгов и запоздалых   поздравлений «со всеми праздниками»  - словно мы расстались только вчера - она сказала: "Жанка, мы должны встретиться. Я хочу тебе рассказать о своей  новой любви."

"Ты  тоже разошлась с мужем?!" – перепугалась я.

"Зачем мне с ним расходиться? – удивилась Катька, - у меня прекрасный муж. И вообще - при чем тут мой муж и семья?" Катька бросила трубку. И помчалась ко мне.

                * * *

  Через час она стояла на  моем пороге вся такая яркая, цветущая, шикарная.
«Ты нереально красивая стала, Катька,» - сказала я ей невольно.

  Катька сбросила  белоснежный песцовый полушубок прямо   на пол в прихожей. Мой кот Мартын тут же забрался на него и, мурча, стал укладываться спать.
Катька переступила через полушубок с  мурчащим Мартыном и прошла на кухню. Постояла. Что-то вспомнила. Повернулась ко мне, ткнулась по-птичьи в щеку. Легко  присела на табуретку, подложив под себя  одну ногу. Расправила короткую клетчатую плиссированную юбочку на стройных коленках. И впилась в меня нетерпеливым взглядом.И стала ждать моей "отмашки". Потому что, как ни крути, я по-прежнему была в нашей паре начальницей, а она - подчиненной.
"Рассказывай!" - разрешила я, выковыривая пробку из бутылки "Киндзмараули".

Катька  набрала в легкие побольше воздуха и  заговорила:

-Я заключила контракт на год с женской  эстрадной группой « Ровесницы».  На год. (я тихо присвистнула. На то время это была сверхпопулярная  вокально-инструментальная группа).  Они  предложили такие деньги, что я не смогла отказаться. Мне на Мишку моего смотреть жалко. Пашет за семерых. При таком режиме загнуться можно. А у нас еще кооператив не выплачен.

 -Подожди,  - остановила я Катьку – я не поняла: ты в «Ровесницах» на контрабасе играешь?

 -Да нет, конечно. На бас-гитаре! Пришлось освоить. Принцип-то одинаковый. Да разве в этом дело? Не перебивай. Сейчас будет самое главное...

   Я посмотрела на Катьку и увидела, что она  вся дрожит. Что у нее зуб на зуб не попадает.  Что Катьку "колотит и трясет", как поется в известной песне Пугачевой.

  -В общем, Жан,  у нас в  Воскресенье  праздничный дневной  концерт  в Электростали был. Во Дворце Спорта «Юбилейный». В начале - гражданские певцы, потом «Русские узоры», потом "Березка", потом наши «Ровесницы", потом Маргарита Суворова , потом  Лещенко..." Катька  замолчала, задумалась о чем-то.

 -Ну? -  подтолкнула я Катьку.

 - Ну вот, - встрепенулась Катька, - концерт шел долго, часа четыре. Мы же в  самом конце второго отделения выступали. И вот, Жан, после первого отделения  стою я наверху, на лестнице, в концертном костюме – в белых с золотом сапогах, в золотых шортиках, в белой майке… А сверху пиджак у меня такой короткий, болеро называется: вот здесь золотом и тут двойная строчка золотом...

 -Не отвлекайся, -напомнила я.

  -Ну вот. Стою я наверху, на лестнице, и вдруг чувствую, что на меня  кто-то смотрит снизу. Гляжу вниз - точно: под лестницей стоит парень и, улыбаясь. смотрит на меня. Если б ты его видела, Жанка! Хоть одним глазочком если б ты на него взглянула! Ты бы сейчас меня не осуждала!

                * * *

  …В антракте Катька  поднялась на боковую лестницу за сценой. Там было прохладно и тихо.

Вдруг Катька увидела, что  под лестницей стоит  длинноволосый шатен, отдаленно похожий на молодого Челентано, только синеглазый, только гораздо моложе, свежее и красивее. Стоит и смотрит на Катьку с интересом.

  Шатен был одет в странноватый  красный комбинезон на белой молнии  и в красно-белые кеды. То ли космонавт, то ли циркач. Катька подумала, что это один из рабочих сцены.

Комбинезон у шатена  был с модными погончиками и  короткими рукавами.

А руки  были  мускулистыми, загорелыми,  сильными. С плотными запястьями и крепкими ладонями. Полжизни можно отдать за такие руки. Или даже всю жизнь.

Синие глаза, высокие брови, волевой подбородок, четко очерченные высокие скулы со слегка "проваленными" щеками - все это произвело на Катьку неизгладимое впечатление. Она никогда не видела таких красивых мужчин.

***

   Парень улыбнулся Катьке белыми крепкими зубами.

 Катька растерялась  остолбенела. Она не могла подойти к нему. И уйти тоже не могла.

В это время раздался первый звонок: начиналось второе отделение концерта.  Парень помахал Катьке рукой и побежал куда-то за сцену, то и  дело оглядываясь на Катьку. Потом остановился, виновато развел руками  - не судьба, мол -  и  убежал за кулисы.

«Господи, - подумала с отчаянием Катька, - ну какая же я дура. Он постеснялся ко мне подойти, потому что я - артистка популярного ВИА, а он-  неизвестно кто. Мы же сейчас потеряемся навсегда,  и я его больше  никогда не увижу!»

                * * *

  Раздался еще один звонок. Катька метнулась за кулисы, оглянулась: красный комбинезон как сквозь землю провалился. " Что же теперь делать,- подумала Катька, чуть не плача,- и что же теперь будет..."

  Вдруг Катька увидела  ведущего  концерта – известного  московского конферансье  Альберта Писаренко. И  очутилась перед ним в три прыжка.

-Простите меня, Альберт Арнольдович, - Катька умоляюще сложила ладошки на груди, - тут ходит один парень, длинноволосый такой, в красном комбинезоне. Я очень хочу с ним познакомиться. Помогите мне, прошу вас!

 Писаренко приподнял подвыщипанные бровки:

- Детка, ты действительно не знаешь, кто это? Немудрено: ваше поколение не знает настоящих мастеров. Детка, это отличный музыкант, барабанщик, вокалист, основатель одной известной прибалтийской рок-группы. Они делают настоящую музыку. Очень профессиональные ребята. Их группу высоко оценили западные критики.

-Да мне все равно, из какой он группы, чем занимается и какие у него критики! – невежливо перебила Катька, - пришлите его ко мне! Скажите ему, что я буду после концерта ждать его в гримерке номер шестнадцать! 

                * * *

   «И  знаешь, Жанка, он пришел! – взволнованно и счастливо сказала Катька, -  он  пришел в нашу гримерку, отыскал меня глазами, подошел ко мне и протянул мне руку – вот так , смотри! Наши девчонки остолбенели. А он взял меня за руку и вывел в вестибюль. Мы стояли, молчали и смотрели друг на друга. Вот так, Жан: глаза в глаза. Я не могла на него наглядеться.  И не могла от него оторваться. И не могла им надышаться.
 
  Он погладил меня по щеке. Я закрыла глаза. А он сказал на ломанном русском: «Я завтра уезжаю из России.  У нас поезд   в двадцать ноль-ноль.  Поэтому решай сама.»

  Катька замолчала. Опустила голову.

-И что? – спросила я хрипло,- что было дальше?

 -Я уже давно  все решила, Жан, - подняла голову Катька, -  я стояла под его чистым дыханием, как под весенним дождем. Я купалась в его улыбке. У него потрясающая улыбка: зубы белые. свежие, блестящие, крепкие, влажные, как у молодого тигра перед прыжком (где и когда Катька видела молодого тигра перед прыжком  с блестящими  зубами, она не уточнила).Я любовалась его темными тяжелыми волосами. Его шелковыми губами с морщинками-лучиками в уголках. Его белоснежными крупными зубами. Его удивительными руками. Я положила ему ладонь вот сюда, пониже локтя – кожа нежнейшая, чуть смуглая, незащишенная, солнечная, теплая и  атласная!! Ты мне не веришь?!А какое у него тело -  ловкое, сильное, легкое!  Он чувствует женщину, как Паганини чувствует свою скрипку! Как великий Бах чувствует  свою фугу! Как я чувствую свой контрабас! А еще у него идеальный лоб – такой ровный, такой  четкий,  такой чистый!  С такими вот выпуклостями над бровями! А  еще у него сапфировые огромные  глаза с фиолетовыми зрачками и пушистыми ресницами, как у инопланетянина… А уши! До чего красивы у него уши! А еще, Жан, знаешь - у него такая красивая спина! И такие красивые ноги! И такие прекрасные, точеные скулы!Я его люблю,Жан. Я так счастлива!-   В Катькиных глазах стояли слезы. Я была совершенно ошеломлена.

  -Стоп, Кать, - сказала я, - ну про уши и зубы еще понятно. Но когда ты успела оценить его спину и ноги?  Он что,  к тебе в гримерку сразу  голым пришел?

  -Ну конечно же , нет, - улыбнулась сквозь слезы  Катька,  - мы с ним поехали в его гостиницу. В «Центральный Дом Туриста». Я у него осталась до утра.

  -О Боже! – схватилась я за голову, - а как же Миша?!

  -Миша? Не помню,-  отмахнулась Катька, - и при чем тут вообще Миша… Кажется, я ему сказала, что останусь у тебя.

  Я онемела от ужаса. Только этого еще не хватало.

  -И  что, Миша  тебе поверил? – пролепетала я.

  -Ну конечно! –Катька вытаращила на меня глаза , - что за вопрос! Он всегда  мне верит, я  же его никогда не обманываю.

  -Ну это  само собой, - согласилась я, - и что дальше?

  -А дальше  великое счастье, Жан. Быть около него – великое, высшее счастье.  Божественное счастье.  Купаться в его свете, растворяться  в его тепле, нежности и страсти - счастье. Я помню каждый  миг общения с ним, каждый взлет и падение. Если бы он только захотел, я бы согласилась провести около него всю оставшуюся жизнь – мотаться  за ним по гастролям, вязать ему носки, стирать ему белье. Я бы бросила контрабас, если бы он только захотел...


А потом мы пили сок в баре. Он ведь  не пьет алкоголя, Жан.  Совсем. И не курит. Потом снова поднялись к нему. Он поставил  кассету со своей музыкой.  И спросил меня: ну как?

  -И ты ему  сказала….

  - Разумеется, я сказала ему правду! У него  потрясающая музыка! Хэви-металл и хард-рок - это лучшая музыка в мире после классической! Какая энергетика, какая наполненность жизнью! Какая я была дура, как я могла столько лет не интересоваться рок-культурой!

 Знаешь, Жан – вот умирать буду, а не забуду до конца своих дней его крепкую, сильную, молодую шею, его прямые тяжелые  волосы, падающие мне на лицо, его шепот на своем языке у меня на губах… Я утащила из гостиницы кусочек простыни, Жан.

  -Какой кусочек? - обалдела я.

  -А  вот этот! – Катька, шмыгая носом,  вытащила из сумочки маленький целлофановый пакетик с белым лоскутком и покачала им у меня перед носом, - самый обычный кусочек. Он пошел в туалет, а я  маленькими ножницами, лежащими на столике около кровати, отчекрыжила треугольничек от уголка простыни. Это теперь моя святая реликвия, – Катька   прижала пакетик к щеке, - она хранит его запах, его энергетику, его нежность и страсть. Я заново родилась, Жан. Я только сейчас начала жить. Я так люблю его, Жан! - и  Катька снова заулыбалась сквозь слезы.

  Господи, подумала я с завистью. Катька ты моя, Катька. Дурочка ты моя родная. И охота тебе в это ввязываться? Ну ты же умная девочка. Ты же знаешь, чем это все закончится. Вернее, не закончится. Не упадет твой прибалтийский  принц  перед тобой на одно колено, не достанет  из кармана камзола вторую хрустальную туфельку. У него и камзола-то никакого никогда не было. А туфельки и подавно.

  Но вслух я ничего не сказала.

Потому что мне  тоже до острой  боли в сердце  захотелось  почувствовать свет драгоценных сапфировых глаз и тепло  атласных барабанщиковых  ладоней на своем теле.

  А потом поехать в самую лучшую  в мире гостиницу Центрального Дома Туриста. И там, в одноместном маленьком номере, на хрустящих хлопковых простынях с отрезанным уголком, до  самого утра умирать от страсти и нежности с синеглазым прибалтом-инопланетянином с золотистой кожей.

  Мне  до того сильно  захотелось такого вот вулканического катькиного счастья  - чистейшего, настоящего, острого  и сумасшедшего, - что Катька перестала плакать и посмотрела на меня трезво и подозрительно мгновенно высохшими глазами.

-О чем ты думаешь? – громко спросила Катька.

-О тебе, о чем же еще, -  смутилась я,- ищешь ты себе, подруга, приключений на свою….

-Не лги! – разозлилась Катька, - я же прекрасно слышу, что ты думаешь СОВЕРШЕННО о другом! И не вздумай к нему клеиться! Я тебя предупреждаю!

                * * *

  Прошел еще год. По отсутствию Катькиных звонков я поняла, что блиц-история  с прибалтом благополучно  завершена.

  Но на ноябрьские праздники Катька позвонила снова: «Он приезжает с концертом в Москву.  У него традиция: на каждый свой день рождения он устраивает концерт своей группы в Москве.  Я обязана тебя взять с собой. Ты должна его увидеть и разделить со мной мою радость.»

 «А это обязательно?»- уточнила я из вежливости, стараясь унять мое рвущееся во все стороны от ослепительной  радости  сердце.

 «Это не обязательно, - отрезала Катька, - это необходимо. К тому же я слышу, как ты изнываешь от желания увидеть его. Так что в воскресенье в восемь – в Центральном Доме Туриста. Надень свое черное болгарское платье с  открытой спиной и лакированным поясом. Все.»

        * * *

  Ровно в двадцать-ноль-ноль я  вошла в вестибюль Центрального Дома Туриста.


  Катька со   своим прибалтом уже ждали меня,  прилепившись друг к другу и взявшись за руки. Он был одет в клетчатые джинсы –варенки и кожаную куртку с множеством молний и висюлек. Я увидела, что он был совсем невысокого роста:  Катька была выше его на  целых пол-головы. Он не сводил с Катьки сияющих синих глаз с фиолетовыми зрачками, тянулся к ней, обнимал за тонкую талию, а Катька, слегка наклонив голову, улыбалась одними губами и делала вид, что не сходит с ума от счастья.

  Мне пришлось к ним подойти.

«Здравствуйте, Барабанщик, - я  первая протянула ему руку, - поздравляю Вас с  днем рождения." И покраснела. Естественно, я видела концертные афиши Барабанщика, расклеенные по всему городу. Естественно, я не могла не заметить, что этот прибалт был действительно очень красивым и очень сексуальным. Сексуальность - это как беременность6 либо есть, либо нет. Так вот сексуальность прибалта была видна невооруженным глазом и излучала такую энергетику, что мне стало не по себе.

"Здравствуйте, Жанна, благодарю вас," - барабанщик оторвался от Катьки, пожал небольшой крепкой  и теплой ладонью мою руку. Катька тут же  дернула  Барабанщика  за рукав:

-Пошли, Барабашка! Я провожу тебя в гримерку! Осталось только полчаса до первого звонка!

- Ну я же просил: не называй меня барабашкой! – сказал Барабанщик.

-Хорошо, Барабашка, - легко согласилась Катька, - не буду. Не злись.Ну пойдем уже!

-Подожди, Кать, -  остановился Барабанщик, - а может, после концерта возьмем Жанну  на банкет с нами? (Опа, подумала я. Вот так Барабанщик. Вот так бабник. Вот так Катька, лучшая подруга. Ни про какой банкет она мне не говорила. Но с нее станется. Завтра выкрутится, скажет, что забыла.)

-Не получится, – обрадовалась  Катька -  Жанку муж дома ждет.  И сын трехлетний  тоже. Знаешь, Барабашка, у Жанки сын такой холёсенький, черноглазый – просто прелесть!

  Последние слова Катька договаривала уже на ходу.  И торжествующе  посмотрела  на меня через  плечо. Я показала ей язык и  пошла в зал совершенно расстроенная.

                * * *
  Концертный зал Центрального Дома Туриста был заполнен до отказа. Нам  с Катькой достались  лучшие места, в середине девятого  ряда.

  Среди зрителей я заметила многих известных артистов: Ирину Отиеву, Стаса Намина,  Сергея Мазаева из "Морального кодекса", "Машину времени" практически в полном составе и даже Юрия Саульского с очаровательной  молоденькой спутницей. Рядом со сценой телевизионщики возились со своим оборудованием.

  На первых рядах сидели строгие дамы  в пиджаках и с начесом  и солидные пожилые мужчины в скучных костюмах  с галстуками и каменными лицами."Зачем они пришли на концерт? - с тоской подумала я,  - неужели они тоже поклонники рок-музыки?"

  В зале погас свет, и серебряный луч софита выхватил из тьмы на сцене Барабанщика за ударной установкой. Барабанщик был одет в красный комбинезон с короткими рукавами и в красно-белые кеды. Он занес палочки над барабанами. Широко вскинул руки над головой, как крылья перед взлетом. Вздохнул. Разбежался. Взлетел. И на этом вздохе, на этом  прыжке-взлете заиграл, как в последний раз. Запрокинутая голова, полуприкрытые глаза, улыбка-оскал, ручейки  горячего пота на висках, страсть, вдохновение полета музыки - все это выплескивалось в зал с такой фантастической самоотдачей, с таким "драйвом", что даже в каменных лицах "спецгостей" из первого ряда появилось что-то человеческое и живое.

  Потом Барабанщик спустился на землю, вышел на авансцену, нашел в зале глазами Катьку, и со своей потрясающей улыбкой запел свой "Ноябрьский блюз." Пусть простят меня некоторые  наши прославленные российские рок-коллективы, но до фантастического рок-вокала Барабанщика им нереально далеко. К их исполнению я на всю оставшуюся жизнь не могу относиться серьезно после того, что  услышала на сцене ЦДТ в тот холодный осенний  волшебный вечер.

                * * *

  Через много лет  Барабанщик скажет с горечью в одном телеинтервью: "Мое время прошло, и моя музыка больше никому не нужна." Неправда, Барабанщик. Потому что настоящее мастерство никогда не теряет своей ценности. 20 лет спустя, просматривая в ю-тубе запись того концерта, мой сын, тоже музыкант и певец, скажет: "Как здорово, как качественно, как фантастически он все это делает. Какой он уникальный артист, мама."

  Послушай меня, Барабанщик. Послушай, что  я тебе скажу. Моцарта или Мика Джаггера, Баха или Гершвина, Оскара Питерсона или Чайковского любят и понимают  не все. Но их имена  и их музыка будут жить  всегда. И твоя музыка, Барабанщик, тоже будет жить всегда. И ты будешь жить всегда. Я тебе это обещаю.

                * * *

...Светало. Я лежала  на гостиничных простынях, подставив лицо под его чистое дыхание, пахнущее серебряными звездами и лиловым океаном. Я видела в темноте его запрокинутую голову, его белые зубы в оскале страсти. Я впечатывала ладони в его гладкую мускулистую спину и сильную шею. Я целовала нежные бархатные мочки его ушей,  его губы-лучики, его крупные веки в пушистых темных  ресницах, вглядывалась в его аквамариновые в темноте глаза. Я гладила его чудесные высокие смуглые  скулы и прямой чистый лоб. А потом любовалась его улыбкой  и расчесывала пальцами каштановые тяжелые волосы до плеч.

А потом я проснулась. Меня всю трясло от предательства и от счастья. Конечно, это был только сон. Но это был лучший сон в моей жизни.

                * * *

  Раздался звонок. Я уже знала, что это звонит  Катька.

-Ты с ним спала! - закричала Катька  в трубку.

-Ты с ума сошла, Кать, - смущенно отреклась я.

-Не ври, не ври!  Чувствую, что спала! Говори: где и когда?

-Да  в его гостиничном номере, - сдалась я,  - сегодня ночью. И у себя в квартире одновременно. Это было во сне, Кать. Не переживай.

 - Ну и сволочь ты, - беззлобно удивилась Катька, - ты  думала, что я ничего не замечу? И решила от меня все это скрыть?

 -Ну прости, Кать, - повторила я, - ну это получилось помимо моей воли. И потом, у меня есть веское оправдание: он об этом не знает! И не узнает никогда!

 -Узнает, - хмыкнула Катька, - будь спокойна.  Ну, и как?

 -Не поняла, -  притворилась я.

-Да все ты поняла, - разозлилась Катька, -  Как он тебе? Ну, в смысле как мужчина?

 -Супер, - честно призналась я, - все как ты говорила. И бархатная спина без единого изъяна, и дыхание, как  у ребенка, и силища, как у быка, и нежность, как у куста сирени  на рассвете. 

-Вот видишь!- обрадовалась Катька, -я же тебе говорила, что  это лучший мужчина во всей вселенной! А ты все-таки сволочь!

                * * *

  -Если я сволочь, зачем ты меня тогда  везешь сейчас к нему в гостиницу? –  напомнила я, когда через час мы с Катькой встретились у метро "Юго-Западная".
 
Катька даже остановилась.

-Потому что ты моя лучшая подруга,- возмутилась она,- и я не могу допустить, чтобы ты не посмотрела кино по видеомагнитофону. Барабанщику вчера подарили настоящий  видеомагнитофон. И он  пригласил меня посмотреть фильм. Я не могла не взять тебя с собой. Я не умею радоваться без тебя. Но ты это разве оценишь когда-нибудь?

                * * *

  Мы с Катькой поднялись на лифте на второй этаж, пошли по коридору и остановились  перед дверью с номером "251". Мое сердце колотилось так, что я не могла дышать.

  Катька весело и замысловато постучала в дверь. Барабанщик тут же открыл нам. И мы вошли в этот лучший в мире гостиничный номер 251. В нем все было так , как в моем сне. Те же стены, то же окно,  те же гардины, то же ложе любви.   Только  теперь оно было аккуратно застелено  клетчатым  черно-зеленым покрывалом.

  Барабанщик встретил нас в синих шлепанцах на босу ногу, в простой черной футболке и в фирменных спортивных штанах. И  с застенчивой белозубой улыбкой на загорелом лице. И с маленькой  желтой, в цветочек,  миской в руках. Миска была до краев наполнена зеленым  консервированным  горошком. Из горошка торчала  большая ложка.   

  Барабанщика смутило наше появление. Он не ожидал, что Катька приедет не одна. Он не знал, как себя вести и был совершенно домашним и  беспомощным, как ребенок. Это состояние ему очень шло.

-Привет,  барабашка! -  весело поздоровалась Катька и  схватила горошину из желтой миски, -  а что мы будем смотреть? Жан, гляди, какая техника! Загнивающему капитализму можно только позавидовать!

- Потише, Катя, - сказал  Барабанщик, показывая куда-то в угол. Он уже справился со своим смущением и пытался выглядеть достойно и солидно, -  надо думать, где и что можно говорить.

-А! Прослушка? – догадалась Катька,  - ничего  страшного. Мы фильм посмотрим  и уйдем.   А эти кэгэбэшники  вместо нас поймают  у тебя в постели какую-нибудь  горничную!

Катька захохотала.

  В дверь  громко постучали. Катька испуганно закрыла рот ладошкой. Барабанщик  молча погрозил Катьке кулаком и пошел открывать.

  В номер вошла стройная короткостриженная блондинка в черной шляпке с опущенными полями, обменялась с Барабанщиком парой фраз на своем языке, забрала с вешалки темный  чехол с одеждой и вышла.

-Это Аника, моя костюмерша, -  объяснил  Барабанщик, - она пришла за моим концертным костюмом. Надо привести в порядок концертный костюм.

-Пусть лучше приведет в прядок свое зрение, - сухо сказала Катька, вертя в руках видеокассету,-  или поищет себе другую работу.

-Почему? - растерялся Барабанщик. Он уважал Катьку и прислушивался к ее мнению.

-А потому, - с удовольствием сказала Катька, - что она не умеет ни гладить, ни стирать. В прошлый раз на твоих штанах след от утюга с двадцатого ряда был виден. И пятно у воротника справа. И за что ты ее только держишь у себя в коллективе - остается только догадываться. О! Вот! – Катька протянула Барабанщику яркую  коробку с кассетой, -  поставь этот фильм, Барабашка!

-Это не фильм, - ответил Барабанщик, «заряжая» кассету в магнитофон - это подборка лучших видео зарубежной эстрады. В Советском Союзе такого не увидишь.

-В Советском Союзе и не такое увидишь, - сказала Катька, -  все, начинается! Тихо!

                * * *

  Я смотрела на его профиль. Запоминала рисунок его  губ и выразительного волевого подбородка. Запоминала его запах. Запоминала его жизнь. -Хватит  там пыхтеть! – сказала  мне  Катька, не отрываясь от экрана.

 …Я посмотрела на его левую  щеку и  мысленно провела по ней ладонью. Барабанщик  почувствовал мое прикосновение, вопросительно посмотрел на меня,  потер ладонью щеку, сосредоточенно посмотрел  на свои растопыренные пальцы, ничего на них не увидел и  повернулся ко мне: "Что там?"

«Ничего, - ответила я, - все нормально.»

-Ты таинственная, - не выдержал Барабанщик,  - ты мне  выжогиваешь  своим взглядом сердце.»

«Выжигаешь,» - поправила  Катька, не отрываясь от телевизора.

 «Ты  так смотришь, что просто выпьяниваешь  меня  своим магнетизмом, » - продолжал Барабанщик. «Опьяняешь, -  сказала Катька, - Жан, смотри какая  у нее шляпища! А сапожищи! Это вообще кто – женщина или мужик?»

На экране  сменилась картинка. Теперь  там  плескалось море. «Это наше Балтийское море, - сказал Барабанщик, -  в мире нет моря лучше нашего. Знаешь, - барабанщик виновато посмотрел на меня, - у меня море девушек. Или немножко больше. Или немножко меньше. Я сам не знаю, сколько у меня девушек."

  Понятно, подумала я. Предупреждаешь, чтоб не раскатывала губы. Жалеешь. Стелешь мне соломку. Чтобы потом  сбросить  со скалы в свое лучшее в мире море. Без спасательного жилета. Прямо на острые прибрежные камни.

 Ты все давно  увидел. Обо всем давно догадался. Это ты "выжогиваешь" мое сердце раскаленным синим взглядом. Это ты "выпьяниваешь" мою душу своей красотой и любовью. И что теперь со мной будет - я не знаю. Ведь у тебя таких, как я и Катька - море.Каплей больше, каплей меньше - какая тебе разница. Разве ты поймешь когда-нибудь, какое это счастье -быть каплей в твоем море?

 
  «А как же жена? –  спросила я, чтобы что-нибудь спросить, -  она тебя не ревнует к твоим капелькам?»

   «Я не знаю, - пожал плечами  Барабанщик, -  я ее   об  этом не спрашиваю. Зачем? И она меня тоже не спрашивает. Меня же по семь месяцев дома не бывает. Мы не заставляем друг друга лгать. Наверное, поэтому и  живем вместе до сих пор. Это моя вторая жена. Она, кстати, финка. Самая настоящая гражданка Финляндии,  из Хельсинки. Стройная блондинка, занимается спортом – горными лыжами и большим теннисом.»

 «В царской России, - любезно пояснила Катька откуда-то из-под стола(она уронила пульт и ползала по ковру, выставив красивую попку в голубых обтягивающих джинсах) таких звали белобрысыми чухонками. А сейчас – пожалуйста: стройная финка. Да здравствует Советская власть! Кто был ничем – тот станет всем!»

  Барабанщик промолчал. Он сделал вид, что не расслышал. Потому что он был очень воспитанным и интеллигентным человеком, наш любимый скромный Барабанщик

                * * *

  Прошло еще пятнадцать лет. Много воды утекло. Я снова вышла замуж по огромной любви, родила прекрасную дочь - зеленоглазую блондинку, копию мужа, была  очень счастлива и довольна жизнью.

  За прошедшие годы Катька объездила весь мир, забралась на самую вершину своей карьерной лестницы. Она стала заседать в жюри, писать музыку. Это была потрясающая, дерзкая, странная музыка - короткие миниатюры с элементами тяжелого рока-рока для не сочетаемых между собой инструментов. Мы с ней могли часами слушать  ее удивительные  произведения (Катька называла их "мои катеклизмы" - видимо, производное от  "катаклизмы"). Но мы больше никогда не возвращались к теме о Барабанщике.

                * * *

  Иногда я тайком от Катьки читала о нем скупые интернетные новости. В них говорилось, что после развала СССР он переехал в Штаты, попробовал там начать с нуля концертную деятельность,  потом  затеял какой-то бизнес, но что-то не заладилось, не получилось, развалилось. Потом он переехал в Швецию, там произошла какая-то несостыковка  с  местным  законом,  тоже ничего не получилось и не срослось. Тогда Барабанщик  принял решение вернуться в  родную независимую Прибалтику. И вернулся.

                * * *

  Но триумфального возвращения блудного сына на большую сцену не произошло. Сменился строй, а с ним - времена, нравы и вкусы. Хард-рок и рок-н-рол уже не  привлекал продюсеров. Их больше интересовали группа "Тату" и другие новоявленные плоды  постперестройки.

   Барабанщик подрабатывал музредактором на местном телевидении, снимался в рекламных роликах про прибалтийских пенсионеров  и очень тосковал  по российской сцене и по былой популярности. Когда становилось совсем невмоготу,он надевал  черную кожаную "косуху", садился на свой  любимый  "Харлей Дэвидсон", выезжал на загородное шоссе и что есть силы давил на газ. Летя на запредельной скорости по широкой ночной трассе, борясь со встречным ветром, запрокинув голову в оскале  страсти и отчаяния, раскинув в полете руки, он  испытывал давно забытый восторг, драйв, адреналин, и начинал верить,что вот-вот все наладится, что возобновятся гастроли, а с ними вернется его былая слава, творчество, востребованность, а значит - счастье.

                * * *

  Но ничего не возобновилось и не наладилось. Соседские Прибалтика и  Россия стали друг другу чужими и недосягаемыми, как  две холодные звезды на краю разных галактик. Из окна смотришь - на небе вроде бы рядом. А захочешь полететь с одной на другую  - меньше, чем за миллион световых лет не доберешься. А то и больше. Да какая разница. Разве звездам  интересно, сколько миллионов лет понадобится человеку для его бессмысленных перелетов.
               
  ...К своему пятидесятилетию Барабанщик выпустил диск, который назвал «Упавший на обочине».  В него вошли все  его лучшие работы  за последние 20 лет. Презентация диска прошла в торжественной обстановке, при полном зале. Министр культуры  вручил Барабанщику медаль "За заслуги в области культуры".

 На сцену поднимались музыканты, художники, режиссеры. Они перечисляли эти самые заслуги, клялись Барабанщику в вечной дружбе и называли его "основоположником", "пионером" и "гением".   Глаза  Гения искрились от счастья, благодарности  и надежды, а сердце  разрывалось от тоски и  безысходности.

                * * *

  Неделю назад  я, как обычно, просматривала утренние сетевые новости. Заглянула на сайт «Московского комсомольца».

  И вдруг – как обухом по голове: «Вчера утром  на 52-м году жизни ночью в своей квартире на улице Мууни умер от инфаркта  великий музыкант,  легенда российского и прибалтийского хард-рока. Он был замечательным профессионалом и очень светлым человеком. Прощание и кремация состоится тогда-то…»

У меня похолодели руки, сердце и душа. Я перечитала заметку. Затем стала рассматривать портрет  нашего Барабанщика над некрологом.

Я не могла его узнать. Я не могла в это поверить. Не было  больше ни завораживающей красоты, ни высоких скул, ни огромный синих глаз.

С фото на меня  смотрел немолодой лысеющий незнакомец с одутловатым располневшим лицом и чужими  узкими губами. Глаза  на этом лице  были потухшими, печальными и какими-то несфокусированными. « А кто этот бухой дядька? – спросил старший сын из-за моего плеча, - известный музыкант? Рокер? Да что ты! Металлист? Да что ты! Он умер?  Да что ты! Жалко. Ну ладно,я побежал, мам! Пока!"

  Я накапала себе корвалола. И в это время зазвонил телефон. Я знала, что это Катька. «Я не знаю, как теперь жить, - спокойно сказала она, - я не смогу без него жить. Нет смысла в такой жизни, Жан.»

  Я молчала. Что я могла ответить Катьке, какие слова утешения подобрать? Да и все равно они были бы бесполезными, эти слова утешения.

  «Жан, пойдем со мной по магазинам, - сказала Катька, - мне не в чем  к нему ехать. Надо выбрать  обувь, платье, сумку. Ты же знаешь, какой у него уточненный вкус.»
 "Ты собираешься ехать на похороны?!» – изумилась я.  «Естественно, - ответила Катька, - мы  сегодня вечером выезжаем. С Мишей. Меня Миша согласился отвезти к нему. И привезти потом обратно в Москву.»

                * * *

  Катька потребовала, чтобы я приехала проводить ее к подъезду. Ей было важно знать мое мнение о ее внешнем виде.  «Он не должен видеть меня зареванную и страшную, - объяснила Катька, - он  любил красивых женщин, ты же знаешь.  Так что приезжай пораньше. Если тебе что-то во мне не понравится, у меня будет время все переделать.»

                * * *

… В новом ярко-красном  платье и в светло-бежевых замшевых длинных сапогах  на шпильке Катька выглядела сногсшибательно. Ее светло-русая копна волос была искусно прокрашена  небрежными золотистыми бликами. В руках  Катька держала  большой горшок с маленькой пальмочкой. «Что это?» – спросила я. «Это  кордилина африканская, -  ответила Катька, -  такая у него  в гостинице стояла в номере,  в «Интуристе».  Он прямо влюбился в эту пальму. Он  сказал, что хотел бы дома  иметь  такую. Я отдам ее его подруге, Вилме. Он ведь со своей  последней женой-финкой давным-давно развелся.  Я из Интернета все знала. Последние два года он с Вилмой жил на окраине. Вилма его очень поддерживала. Вот я ей и отдам кордилину. Он будет очень рад. Правда,Жанка?»

Я покосилась  на Катькиного мужа Мишу. Он возился  с колесом и делал вид, что не слышит нашего разговора.
               
                * * *

  Катькин джип перевернулся на скользкой ночной дороге под Санкт-Петербургом.
 Какой-то то ли пьяный, то ли уснувший дальнобойщик вылетел  на встречную полосу, и Миша, чтобы уйти от столкновения, резко вывернул руль вправо.

  Катька погибла на месте, Миша не получил ни царапины. Африканская кордилина тоже уцелела: прежде чем поставить ее в багажник, Катька заботливо укутула  ее  в бумагу , потом в целлофан,  и упаковала в пластиковый импортный  посылочный ящик с толстым  противоударным дном.

...В новом ярко-красном платье  Катька выглядела потрясающе. Страшную рану на правом виске гримеры в морге искусно зашили, заклеили пластырем, замаскировали толстым слоем грима и закрыли эффектной золотисто-белокурой прядью.

В своих  золотых локонах Катька лежала в гробу, как спящая красавица: строгая, свежая, загадочная. И улыбающаяся. И счастливая. Наверное,  она думала, что заснула, но даже во сне по ту сторону жизни продолжала мчаться   к  своему любимому по скользкой дороге. А смерть здесь вообще ни при чем. Катька ее даже не заметила.

                * * *

...Вчера мне приснилась Катька и сказала: «Послезавтра Барабанщику 9 дней. Я не могу пока прийти, не успеваю. Пожалуйста, отвези ему  мою кордилину. Не бойся, она не замерзнет - Вилма обязательно о ней позаботится. И еще отвези мой смычок. Отдай его старшему сыну Барабанщика. И не стой там долго у памятника, не строй ему глазки, а сразу уходи. Обещаешь?» "Конечно, обещаю, Катенька, - ответила я, - я сделаю все, о чем ты попросила."

                * * *

  Сегодня я еду сдавать билет на Кипр.  Моя одноклассница Юля, которая ждет меня там на свадьбе своей дочери, еще не знает об этом. Она наверняка  обидится. Я себя  почувствую виноватой и начну оправдываться, потому что  не люблю подводить людей.  Хотя почему я должна оправдываться? У меня есть серьезная уважительная причина: живые могут подождать, а мертвые - нет. Я просто постараюсь Юле все объяснить. Я ей скажу, что приеду к ней чуть позже. И она наверняка поймет меня. Или не поймет. Все равно это ничего не изменит.

  Сегодня вечером  я  сяду в скорый фирменный поезд и уже рано  утром буду в сказочной прибалтийской столице.

  Я  сразу поеду к тебе на кладбище, Барабанщик. Я отыщу там твою могилу в море цветов и поставлю среди них катькину   африканскую  кордилину. Она не успеет замерзнуть, потому что  через пару часов придет  Вилма  и  заберет ее  к себе домой. И будет растить ее в тепле и заботе.

А потом я отойду на десять шагов, чтобы Катька не ревновала -и полюбуюсь на тебя с безопасного расстояния.

Твои друзья  поступили очень мудро -  они поместили на памятнике твое фото двадцатилетней давности: на нем ты смеющийся, счастливый, нежный и прекрасный, как во время нашей последней встречи. 

  В полдень к  тебе начнут  съезжаться  твои друзья,  родственники и журналисты. Я впервые увижу твою несчастную  старенькую маму.  Ее, едва живую от горя,  подведут к памятнику  два твоих  сына от предыдущих браков. Я не осмелюсь к ней подойти и потом тысячу  раз пожалею об этом.

Я увижу Вилму, Анику, увижу  многих твоих коллег, подруг   и  верных поклонников. Они будут вспоминать о тебе самыми добрыми, самыми сердечными  словами, а душа твоей Катьки будет ликовать и взлетать к самым облакам в обнимку со своим контрабасом.

  Потом я подойду к твоему старшему сыну Яну  - до чего же   он   похож на тебя! – и отдам ему футляр с уникальным, инкрустированным перламутром,   контрабасовым смычком работы  старинного немецкого мастера. Я назову  Катькино имя , передам ее просьбу на словах  и диск с ее выступлением  на международном  конкурсе.  Твой сын удивится, будет благодарить меня с просветленным лицом  - оказывается, он закончил школу по классу виолончели и прекрасно знаком с творчеством  контрабасистки Екатерины Вежевой.

  А когда все, наконец,  разойдутся, я, Барабанщик, все-таки подойду к тебе  и -  ты  уж прости, Катька! –  поцелую тебя  в первый и в последний  раз  на прощание в твои смеющиеся губы-лучики на холодном мраморе. Потом я возьму такси и приеду к твоему дому, чтобы посмотреть на те окна, из которых тебе  каждое утро  открывался безрадостный пейзаж прибалтийской столичной окраины. Я не буду никуда торопиться. Я постою  у твоего подъезда, подышу с тобой одним воздухом, подумаю обо всем твоими мыслями,  посмотрю вокруг твоими аквамариновыми глазами.

  А потом  я пойду на море.  На твое  лучшее в мире море, Барабанщик.

                * * *

  В ноябре темнеет рано. Наверное, уже  будет светить луна. Миллиарды морских соленых капель будут сверкать  серебряными слезами в твоем море  и шептать твое имя. Среди них я  отыщу и наши с  Катькой слезинки.  Я услышу их  голоса. А если не отыщу и не услышу -  не беда. Потому что я все равно  буду знать, что они там есть и никуда не денутся.

  А потом заплачут звезды и пойдет дождь. Только тогда  пойму, что  капли твоего моря - это слезы твоего неба.

  Слезы звезд только на вид одинаковые, а на самом деле они все разные. У каждой своя история, своя радость, своя любовь и печаль. И ни одна  из них  не похожа  на другую.

                * * *

  Ты был  лучшим мужчиной в моей жизни, Барабанщик. Мужчиной-праздником,  мужчиной-мечтой, мужчиной-сказкой. А разве может взрослый любящий человек  не верить  в  сказку?

  Ты был лучшим  моим сном. Но сон – это только часть жизни. Я давным-давно проснулась, и за  моими окнами рассвело. А   завтра наступит   новый день. И надо жить дальше. Поэтому  сегодня я  еду сдавать билет на Кипр.

  Ты рада, Катька?

27 ноября 2004 года. (Все имена и фамилии, кроме моих собственных, изменены. Фото барабанщика настоящее)