Пыра

...

Пыра

Пыра... Лохматая огромная сволочь... Такая... сука... тяжёлая и непредсказуемая сука!.. идёшь бывало мимо и держишь на контороле какой предмет подходящий, чтоб в случае чего в пасть ей, намертво, в зубы, в нос, в самое между глаз засадить с одного удара, второй – будет поздно... А лучше обойти.
Сейчас, наверное, издохла подлюга или издохли, а тогда в самом соку была, года четыре-пять ей было, кровь с молоком. Ужас, какая огромная, как слон, вот посюда, по грудняк, – рассказчик, потрёпанный жизнью нищий, постучал мозолистой ладонью о край стола за которым мы все сидели и тянули пивко, – голова у ней, как у телёнка, а пасть!.. Зевнёт – вздрогнешь! главное, не знаешь, что ждать от неё... Ну кака наша власть! – усмехнулся он. – Меня, правда, ни разу не трепала! – «Это и видно!» – усмехнулся один из слушателей, но рассказчик приподнял руку как защиту и просьбу одновременно, мол, дай даскажу и тот умолк. – Я – это я! Понимайте! С собаками я в те времена работал, кинологом был, обучился этому специально и собачье слово неплохо знал... Сказать это слово, простите, не могу, боюсь силу над им утерять! – собеседники ухмыльнулись, но промолчали. – Так я завсегда, как мимо Пыры путь ляжет, мысленно спокойно твержу, как молитву, это слово и так и иду. Сколько раз пройду, столько протвержу, и помню, всегда помню: собака рвёт человека за двенадцать секунд, а этой суке и пяти достаточно, а дрожать никак нельзя – съест! Иду без резких движений, не выкручиваюсь, не давлю крутизной, страх любой гоню, страх – это смерть, но готов к рукопашной и что-нибудь имею в руке... Почему не обхожу эту тварь через улицу, чтоб из одного конца дома в другой попасть?! Так совершенно невозможно жить в доме и во всё время обходя его, дом, с улицы, чтоб попасть из одной половины в другую, тем более, что эта тварь в проходной зале с вечера до утра, а то и во дворе, а у меня там были халтуры с камнем!..
Хотя, когда погода без дождя или солнышко – ещё куда ни шло, можно и обойти вдоль забора, ежели Пыра заперта между дверьми в доме, а если дождь и снег – избавь! Ну и риск, конечно...
«Хаааак!! – прохрипел глубоко седой рассказчик и смочил горло пивом. – Как-то моего тестя мамаша, кем уж мне она приходится я и не знаю, шла себе мимо Пыры. А старушка такая вся божий одуванчик, что и сказать: шла, нельзя уже никак! Плелась бабка-старуха, жизнь прожила, отдала себя миру как сумела и движется теперь, как старушки обычно перемещаются – шаркающей походкой... Она, конечно, дуванчик одуванчиком, но такой... с характером, хоть старенька вовсе, сыну-то поди уже тогда за шестьдесят было... А сын её, тесть мой тогдашний, он её из пекла войны на Кавказе вывез, когда по живым детям, по женщинам, по старикам наша власть калёным железом новый заход начинала и раздор народов творила для удобства красть и управления, так вот он, тесть, сел тогда в машину свою потрёпанную, лет посчитай десять машинке, и сам за мамашей поехал. Нашёл там её живою и невредимой, взял за руку, усадил в машину и привёз сюда бесстрашный человек... Пыра к нему всегда уважение проявляла особое и слушалась! Вот привёз он мать-старушку к себе домой, в безопасное по тем временам место. А мать, несмотря на войну, не хотела покинуть свой дом, плакала всё, дескать, как же я поехала куда-то, если у меня есть дом, где дети мои повыросли и где вся жизнь прошла, где счастье моё выносилось и образовалось, и этот дом – ни на кого оставлен, брошен в пустоту времени, никто присмотрит за ним... Как яблонька придорожная без всякого человеческого ухода на семи ветрах, на разрушение, на разграбление...
Года два она жила с нами и почти примирилась с судьбой, прижилась как бы, но всё за этот клочок родины бедовала очень, бывает, начнёт плакать в голос и так на цельный день, как по покойнику... оно понятно: что кровью и потом, счастьем и горем пережито и, почитай, всей жизнью пропитан клочок, каждая песчинка земли в огороде – воспоминаний на романы, каждый уголок дома – таит дыхание счастья и только одной ей, несчастной старухе, кажет живые картины суетной и счастливой жизни, пусть и тяжёлой, и всё там для неё напитанно до избытка дыханием, кровью, потом, и молодостью, а где молодость – там память, там счастье, там Париж, что всегда с тобой... Заныла тестю: отвези, да отвези... А куда?! Война там кровавая, убивают всех – женщин, детей, стариков, девок портят и убивают, все идут под зачистку, кроме тех, кому повезло – убили! Смерть. Война. Кровь... Погромы. Погромы! Погромы! Хаджи-Муратчина сплошная! Молчание набата, когда уже некому бить в него. Крик взывающих о помощи в глушь сердец. В общем, тосковать демократически можно, а ехать никак нельзя, самоубийственно ехать, а с материальной точки зрения – абсолютно бессмысленно, только расход!.. А удержать себя старому человеку мочи нет, никак не возможно, ходит и ревёт как ребёнок...
Вот интересно, теперь уже понимаешь, политики, что тогда только-только пришли к корыту, вернее прорвались, повылазили тогда ещё горячие, свежеиспечённые, голодные, а ещё некто среди них как бы и не только по зову кормушки, а с какими-то принципами, убеждениями, может и горячими, сейчас поди разбери, и с мыыыыслями, что с виду гуманные и не обманные, а вечные, как добрые начинания... так и они уже, омудаченные целиком, продав свою мелкую честь за почести, обрюзгшие, староватые, накравшие по мелочи или по-крупному, они, что сразу предали своё духовное с потрохами, и из сегодня это видно всем, кроме их самих, что они эти политики были и как никак не хотят никуда уйти, сами видят, что обосрались, что оказались не идееносцы, а так безвольное дрянцо, а почему? А потому, что помыслы у них были другие!!! Не те, что на плакатах! Ведь они по помыслам своим стали такими, как есть, а не по обстоятельствам... Так-то, «иных уж нет, а те далече»... Народ, как и прежде, ничтожный, жалкий тёмный народишко, что готов лобызать любую задницу и надеяться и ждать, пока вся эта сволочь станет людьми, и будет жертвовать на это весь свой век! Может, это и правильно, и хорошо, что наш народ такой сердобольный безсребряник в настоящем. Откуда он такой?! Где, скажите, православные, наше начало, если Книга Еноха выбита на камнях Египта, а пирамидам более восьмидесяти тысяч лет, как миниум!!! – собеседники кивнули с большей долей равнодушия, нежели сомнения... – Но что нам пирамиды, если звёзды на небе мы наблюдаем в лучшем случае пять-десять раз в жизни, не в этом ли таится ничтожность и мизер нашей духовной силы! Короче, нас опять, обманули! Эти самые политики, из тех, что теперь обрюзгли, что самым страшным почитают две веши: лишиться кормушки и отделение судебной системы от государства!!! И что интересно: никто не нашёл в себе сил в отставку уйти, оттого, что не поивоному!!! И чем дальше в лес, тем бодрей казуистика... И бьют наотмаш по общечеловеческим законам, наизнанку их вывернут, чтобы бить по сирым, по сиротами, по тому, кто посмел поднять глаза и возвысить голос...
– Это точно! – включился собеседник: – Я считаю преступления государственных чиновников должны быть по закону без срока давности, а наследники государственных чиновников должны отвечать по искам – наследством! Довели страну до ручки, национальный резерв – за океаном! Где это видано?!
– То есть, денюшки уже вывезли! Теперь я понял, почему девки и осквернили мирское помещение при Храме песней, а их – убивать взялись!.. Они же хотели, что бы золото вернули стране!
– Ты чо, дядя?! Они на нашего Бога плюнули... Надругались!
– Мой Бог – Триглав!
– Значит, это ты священника Меня убил!
– Сдурел ты! Священника Меня убрали, чтоб он не мешал табаком торговать и не лепил из бога небесного – человеческого!
– Товарищи, кончайте свой экстремизм, давай про Пыру, кого она там, эта нелюдь, эта сука... Кого порвала! – резко запищав, оборвал всех ничейный старичок, что неприметно подсел.
– Хорошо! Я демократически ошибся... Никакого экстремизма не было! Все слышали?! – громко сказал кто-то из говоривших, и ему вторил другой: – Я согласен с поправкой пожилого человека целиком, с мнением товарища!..
– А я пошутил! – сказал ничейный старичок. – А президент у нас хороший, мы его навсегда оставим, его и судей! Наша влась – народная, а не какие-то там... Подзаборная!
– У нас плохих людей нету по Конституции! Это, ты давай, это, про эту Пыру и старуху-родственницу досказывай!
– А, точно!.. Про Пыру забыли!
– Значит так, мамаша эта, человек, как понимаете, доведённый страданием до безумия, как-то через нижний зал самостоятельно идёт, шаркает, телепает, пробирается... и тут эта тварь, Пыра, подходит к ней, да сухонькую дрожащую ручку старушки хрясь всей своей костедробилкой. Не в полную силу, но прихватила как бы... – «Ииии! – аж встрепенулся старичок. – Ииии!» – Вот те «Ииии»! – продолжал рассказчик. – А бабка молчит!.. Смотрит на Пыру и молчит, а та на неё смотрит и держит зубами ручечку. А та – как неживая. Хорошо тесть рядом оказался, мудрый человек, говорит, спокойно и тяжело: «Пыра, а ну-ка отпусти, а-то я тебя убъю сейчас...» – и всё с таким хладнокровным спокойствием, что собака отпустила старуху тут же.
– А хозяин-то был у это твари?!. – уточнил старичок.
– А то как же! Лёха! Лёха был её хозяин. Я бы, дорогой ты мой человек, и не стал бы такую дуру под боком у себя держать, другое дело, пуделёк, овчарка немецкая! Ты знаешь, когда Лёха прогуливал её и навстречу им, вдруг, другой человек шёл с собакой, то Лёха обхватит ближайший столб или достойное дерево правой рукой, уцепится от плеча замком, сольётся, склеится, приварится к стволу, сожмёт поводок и орёт во весь голос, дескать, ты там, урод! обойдите нас и иди другой, дорогой товарищ, дорогой и побыстрее, ведь не удержу сучку и мотать придётся за тебя...
Эта сучка была полное отражение хозяина, Лёхи... Правда он почти никогда не гулял с этой тварью по улицам, всё на дворе тестя прогуливал, тогда ещё ему и не тестя, но уже, вроде, как на мази – дочку-то его оприходывал и жил с нею, с сестрой моей жены, у него в доме...
Тут встрял старичок:
– Не нужны стали разрешения, товариши! Отпала надобность уважить стариков... Ни Запад, ни Америка вонючая нас разложила в говно, а то, что руководят нами люди совсем необразованные, даже не от сохи, а от краденных утех!.. Антанта, как без неё! Продолжай! – кивнул он рассказчику, но тот выпучил глаза на него и крикнул: – Какая Антанта: Трою разрушили! При чём здесь Атанта! У тебя Душу вывернули и задавили, от Духа отречься заставили! Осталось только тело, бренное, носим его, как кони в шорах по кругу... только ведь ни один конь не выдержит столько, сколько человек сдюжит! Пойми, когда скорая помощь без болеутоляющего и бензина, а порядок только в Кремле – то у нас нет страны и нас нет: мы дикари без власти и будущего. И ладно об этом... А Пыра... Паскудная сучка была, но не хуже иного современника. Оно, конечно, много от воспитания зависит, но ведь и внутрях что-то заложено, генетически, так сказать...
– А ты национализм, дядя, и экстремизм, дядя, открыто не проповедуй, не сей его на нашу благодатную почву в период развала физического, экономического и нравственного! Все крови от природы равны и интернациональны, и из единого моря-Окияна! – встрял огромный парень от соседнего столика; перед парнем стояли три пустых кружки и одна початая.      
– А я и не проповедую ничего!
– Он и не проповедует! Он про собачку рассказывает, дрессировщик, бывший... – пояснил старичок с чувством, и поправил галстук: – Про такую падлу декламирует, что и сравнения нет!
– Телевизор включи, найдёшь сразу! – ответил парень. – Раз про собачку, дай-ка... я к вам! – Огромный парень, не дожидаясь согласия или несогласия, взял початую кружку и переметнулся от своего стола за стол с рассказчиком, на майке парня было начертано большими буквами «Я плачу по родине!». – Ну-ка, скажи-ка дядя, блин... вот я всю жизнь мечтал пса иметь, да всё никак – одно, другое, забота, а теперь жена, тёща, дети сопливые и постарше, период – семьи, блин... а на семью себя не хватает... Вот, в пивной сижу! А почему? А потому что морально утомился от житейских передряг... Хочу отдохнуть чувством. Трудно беспрерывно врать, всегда и везде, и одновременно в контролировать: где-чего украсть и чтоб кто-чего не украл... Я трещу от напряжения... Но в породах я – мастак! Хто такая?!
– Овчарка кавказская! – ответил за рассказчика слушатель.
– Ну это понятно – это пёс, это охрана! отличная псина! Я – отвечаю!
– Может быть, погоди!.. Зверюга была и, главное, не зарычит никогда, жвакнет – так молча, а если и издаст лай, то глухой такой, как в бочку бездонную и столько ненависти в нём, что и сравнить не знаю с чем...
– А почему не было процесса над компартией?! – вдруг спросил нечейный старичок.
– Тш!.. Не отклоняй от темы, старик, а-то придётся между глаз! Не провоцируй! Рассказывай!

– В другой раз увидишь, как Лёха за ухом ластит этого зверя, а иёный хвост блаженно виль-виль, туда-сюда, как народ и власть в предвыборную пору, так и растеряешься от мысли: как всё перемешано в мире и малопонятно. А Лёха – ворюга, по крайней мере, был! У меня-то с ним отношения никакие были, то есть самые хорошие, потому что никаких! мне, если что надо от него было, съездить куда или привезти, он при машине был, то я с ним деньгами рассчитаюсь и – никто никому не обязан, я ж тогда молодой был, соображение нулевое, только в материах, вот и слушал тестя, а он говорит, ты всегда Лёху нанимай, чтоб деньги из семьи на сторону не уходили.
А Лёха был бывший десантник, вот как ты параметром, – рассказчик кивнул огромному парню, – только посуше... он жену и ребёнка бросил, поменял на полдома, новую некрасивую жену и гарантированное содержание. Жена его, была сестра моей жены, зуботехник, завсегда деньги имела... И надо сказать, Лёха воспитывал свою Светку, всякий раз воспитывал, как на ****стве отловит, до синяков под одеждой, а та хитрая была бестия и слабая на передок, и как чуть призовёт кто, так на сторону, как мотылёк на свет. А Лёха-то лох, не лох, а порой подловит... Но мужиков не трогал, потому что через них деньги шли и заказы.
Ключи от квартиры Светка у моей бывшей благоверной, у сестрёнки своей, брала, а я и не знал ещё для чего!.. сестрёнки! И так чуть не каждую неделю... Хитрая бестия. Да... Вооот. Засомневаешься тут, глядя как Лёха стоит и чешет за ухом Пыру, а та хвостиком виль-виль, полное взаимопонимание и во все стороны мутно-кровяным взглядом ненависти, как филин зырк-зырк, – точь в точь Лёхин взгляд, только у него ещё с оловянным отливом. А если Пыра гавкнет, хоть и благодарно – мороз по коже до самого здесь, – рассказчик показал на затылок. – Тоже ведь из щенка произросла маломощного и слепого... на молоке... как человек. Как овраг из ямки.
Работник у тестя был, за домом смотрел, так она его за ногу хватанула, и это уж после того, как тот год отработал и доверие у всех в доме к нему было полное... Человечный был мужик, только закладывал иногда... Так жмякнула за лодыжку!.. Может, с праздников от человека перегаром воняло, а собаки не любят этот запах разложения, низменности, последних пристанищ души, они как знают: от алкоголя только вред...
– А мы ж тут сидим за пивком и нечего! – вставил старичок.
– Так у нас же Троя разрушенная! Мы готовы к тому, чтоб испытания смели нас на хрен. Мы – безумцы без цели и причины, а не те кто видит или пытается увидеть в настоящем будущее.
– Удалены или нет, разрушенна или нет, а это не повод, чтоб за лодыжки кусать и зазря калечить, рыкнула и ладно!
– Ещё как повод! – усмехнулся рассказчик: – Тебя там не было, ты б ей всё это и сказал!!! А тот, после укуса, неделю не ходил. А вот от вора дом не уберегла, сука! Охрана, говоришь, хорошая! А почему не уберегла?! Потому что вор – знакомый и приятель Лёхи или ивоной подруги, Светки, сестры моей второй жены, и я так думаю: точно бандит в сговоре с Лёхой был или ж прикормил Пыру, потому что знал, где иконы спрятаны были, а может он Светку загодя гульнул, не знаю, но Пыра даже не лаяла! Проникли бандиты в дом, а там работник этот спал... Проснулся, они и убили его. А он только-только после укуса этой твари аклёмался, собственно, никто и не ждал его, а он пораньше на работу вышел, так сказать, с почином... укуси его Пыра посильнее, так может ещё и жил бы... Вот... Вынесли бандиты несколько икон, у старика-тестя иконы были, и он их всем, кому ни лень, показывал – продать хотел в перестройку, избавиться от них... Через месяц убийц взяли с поличным на рынке в Питере. Работника жалко, добрый был парень, ответственный. А Лёха – сухой вышел, а может и не участвовал в деле, только я не верю, что не участвовал – уж больно до денег жаден и всегда в доме сидел, а тут в уехал куда-то... А иконы, до появления Лёхи, двадцать лет у старика хранились, правда доперестроечных лет. А одно время слухи ходили, что Лёха с приятелями таксистов бомбит, я уж точно не знаю, верно это или... но деньги у него водились хорошие, а работать, сколько мы под одной крышей встречались, никуда и нигде, а в день убийства, говорю: укатил в столицу, а Пыру – в вольер посадил... Зачем, спрашивается, собаку в вольер закрыл, это когда дома никого?! Во двор не выпустил охранять, а в вольер... То-то и оно! Убил сироту, работник-то, земля ему пухом, ничей был, сам по себе на земле жил, никого не имел. Да... А собаку обдурить – ума много не надо... даже если б и без вольера. Ох, какая мерзкая тварь была эта Пыра, ни дом, ни человека не уберегла... Вся в хозяина своего, сука!.. Но она ведь развивалась из низменности своей, собака эта, правильно?! Так почему, скажите мне, люди бывают хуже ей?!

– А я вам вот что скажу... в детстве каштанов насобираешь, как они в июле-августе пойдут; все ими наполнишь коробки какие найдёшь в доме, хоть из-под обуви, хоть из-под чего, насыплешь, а нет коробок, так в какой пакет с верхом, в мешочек и всё, что насбиваешь-насбираешь напихаешь с верхом и богачом себя чувствуешь... Это от каштанов-то! Смешно! А вот чувство такое было, как потом ещё бывало, редко правда, как если мысль сокровенную созвучную встретит на пути, так и осиян этим и счастлив, стоишь дурак дураком, улыбаешься чему-то, и всё от чудной, желанной и невозможной казалось бы, встречи с мыслью... Но сердце верило в своё, разум – в своё... И вот сейчас сижу я, пивко потягиваю, не пьян, хоть давеча водки принял на грудь, ибо безвольный я и бесцельный человек, патальный я человек, низшего уровня, растущий вниз человек, к антигерою, к антиною, хоть сердце и против ещё, а зачем, спрашивается? Зачем, спрашивается, развиваюсь вниз?! А чтоб наравных быть со средой?!. – сказал вдруг ничейный старичок... – Образование у меня с сердцем не сдюжило, побираюсь я...

2007 - 2012 

....